ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM III.

VII.

Деятельность Аги-Магомет-хана. — Слухи о приближении его к Адербейджану. — Письмо графа Зубова к Мустафе-хану шемахинскому. — Положение адербейджанских ханов. — Состояние Грузии. — Экспедиция Римского-Корсакова к Ганже. — Занятие этого города русскими войсками.

Дойдя до Старой Шемахи, Каспийский корпус нигде не встретил войск Аги-Магомет-хана. Снявшись с Муганской степи при первом движении русских войск в Дагестан, он ушел внутрь Персии и, предоставив нам свободу действий, сам бросился с 60,000 человек своих войск в Хорасан, на усмирение, как говорили, возникших там волнений. В начале мая, по известиям, доходившим до графа Зубова, Ага-Магомет-хан возвратился в Тегеран, а в конце того же месяца выехал в Мазандеран, чтобы распорядиться укреплением этой [170] провинции, зная, что русские намерены сделать высадку в Энзели или Астрабаде одновременно с тем, когда сухопутные войска их двинутся, по ганжинской дороге, через Ардевиль в Тавриз.

«Русские, писал Ага-Магомет-хан в своем воззвании жителям, вступились за грузин только потому, что они единоверны им, ибо Императрице нет от Грузии никакой прибыли. Поэтому и персияне, по той же самой причине единоверия, обязаны единодушно ополчаться против неверных, стараться укрепить каждый город и селение и собрать достаточное число способных воинов.»

Покорив Мешед и завладев там огромными сокровищами, принадлежавшими одному из потомков Шаха Надира, Ага-Магомет-хан не жалел денег для найма возможно большего числа войск, которые и сосредоточивал в различных пунктах своих владений: в астрабадской и мазандеранской провинциях, в Тавризе и Ардевиле. Он отправил даже небольшой отряд в Эривань, для занятия этого города, в виду сомнительной к нему преданности и слабости эриванского хана. Не ограничиваясь этими распоряжениями, Ага-Магомет-хан отправил своего племянника, Аскер-хана, в Адербейджан с поручением убедить ханов шемахинского, шекинского, ганжинского и других, чтобы они старались заманить русские войска внутрь Персии, за р. Аракс, в ардевильскую провинцию. Тогда, по уверению Аскер-хана, ни один русский живым не выйдет, ибо отряд их будет окружен со всех сторон: Ага-Магомет-хан атакует с фронта, персияне, находящиеся в Эривани, с тыла, а с правого фланга войска ханов шемахинского, шекинского и ганжинского.

Лица, преданные властителю Персии, распускали слух, что Сулейман-хан с 30,000 человек прибыл уже к р. Куре, и что для главных сил заготовляется значительное продовольствие в Ардевиле (Рапорт генерала Савельева графу Зубову от 30-го июня 1796 года.).

Ага-Магомет-хан говорил, что в самом непродолжительном времени двинется в Талыши и займет Сальяны. Хан талышинский просил помощи, а сальянский наиб писал графу [171] Зубову, что объятые страхом жители думают оставить свои жилища, Главнокомандующий поручил контр-адмиралу Федорову, с частью судов и посаженным на них десантом, выйти в море и следовать к талышинским берегам, с тем, чтобы, в случае надобности, сделать высадку в Ленкорани или в Сальянах. Граф Зубов не надеялся, однако же, чтобы эта экспедиция могла быть скоро приведена в исполнение, по недостатку судов для десанта. Контр-адмирал Федоров, обещая, еще в бытность графа Зубова в Астрахани, собрать до двадцати транспортных купеческих судов, на самом деле успел приискать только тринадцать, которые и пришлось употребить для перевозки провианта (Письмо графа Зубова князю П. А. Зубову 7-го августа, № 53.).

По прибытии нашей флотилии к Баку, главнокомандующий, хотя и поручил Федорову задерживать все появляющиеся на море неприятельские киржимы и приспособлять их для будущего десанта, но таких киржимов персияне имели немного, да и те, в виду нашего флота, не решались выходить в море.

Не смотря на то, контр-адмирал Федоров успел снарядить экспедицию под командою бригадира Головатого из одной роты Владимирского полка с двумя орудиями и 200 человек черноморских казаков. Для посадки этих войск на суда хан талышинский обещал прислать свои киржимы, но впоследствии объявил, что таких киржимов имеет только семь и большего числа прислать не может. Хотя Мустафа-хан талышинский и был в числе преданных нам ханов, но высадить столь незначительный отряд в чужих владениях, среди населения неиспытанной преданности, было бы делом весьма неосмотрительным, а потому контр-адмирал Федоров требовал от хана аманата, которого тот сначала обещал прислать, но потом отказался, говоря, что русские войска ему теперь не надобны, что неприятель неопасен, и что через неделю он даст знать, будет ли ему нужна помощь или нет. Скоро, однако же, Мустафа снова обратился с просьбою о помощи, потому что слухи о возможности вторжения Аги-Магомет-хана в его владения с [172] каждым днем все более и более усиливались. Хан шемахинский (ширванский) писал главнокомандующему, что главный отряд персиян сосредоточивается у Ардевиля, и что Ага-Магомет-хан намерен атаковать русских.

«Приятное письмо вашего высокостепенства, писал граф Зубов в ответ на это Мустафе-хану ширванскому (В письме от 30-го сентября 1796 года.), с изъяснением, что передовые Аги-Магомет-хана войска уже прибыли в Ардевиль, я получил и благодарю вас за оное уведомление, яко знак неложный истинного вашего к высочайшему ее императорского величества престолу усердия. Между тем, буде справедливо, что Ага-Магомет-хан расположен избавить меня от дальнейших над ним поисков, приближаясь сам к сим пределам, не могу скрыть пред вами радости моей, видя конец моему делу и надеясь, пред глазами вашего и всего здесь народа, показать на опыте мое дружественное ко всем благонамеренным и ко всемилостивейшей Государыне преданным расположение, деятельным защищением их областей от лютого хищника, толикие беды им причинившего.

И поелику приспевает уже время подвинуть победоносные ее императорского величества войска за Куру, то желательно бы для меня было, чтобы все почтенные здешние владельцы, для покровительства коих вступили мы в персидские пределы, соединились со мною против общего разорителя своего.

Ваше высокостепенство, имея пред очами город ваш Шемаху, превращенный в пустыню рукою Аги-Магомет-хана, и еще не запомнив (не забыв) места, обагренные кровью ваших любезных подданных, погибших на службе вашей, из любви к вам и своему отечеству, от беззаконной сволочи мучителя; также неспокойным духом проходя в мыслях жестокие вами собственно и соседями вашими претерпенные от него гонения, надеюсь, подвигнетесь к праведному за то отмщению и присовокупите ваши способы к моим, обращаясь со мною, при общем сем деле, с душевною приязнью, кою имею право ожидать во взаимство моего к вам дружества, понеже, кроме мести за обиды [173] и разорения, благо всея Ирании долженствует всех обитателей оныя побудить на истребление коварного и лютого грабителя. Следственно, не могу я сомневаться, чтобы при сем случае не избрали ваше высокостепенство того пути, который поведет вас и ваших подданных к непоколебимому блаженству, существующему под сению величайшей в свете Монархини, низливающей токи милосердия своего во все концы вселенныя и ныне пославшей меня ради освобождения края сего от неволи и восстановления низложенных и страждущих неповинно. Тем вящше убеждаюсь я к упованию на всех здешних, что в высокостепенном Муртазе-Кули-хане представляется ясный пример, с одной стороны, что единоутробное братство не могло спасти его от злодейства Аги-Магомет-хана, презирающего законы Божеские и человеческие и на которого, следовательно, никому положиться невозможно; с другой, что всемилостивейшая Государыня, единым человеколюбием подвизаясь к сожалению о чужестранце, в собственном крае его обиженном, прияла жребий оного в мощную десницу свою и повелела мне, введя его в прежнее достояние, поступать подобно сему и против всех оскорбленных.

Я, следуя священнейшей ее императорского величества воле, достиг с победоносными войсками ее вашего владения, и никто из обитателей здешних не может упрекнуть нас, чтобы мы кого-либо притесняли или бы малейшую обиду кому причинили; сие не доказывает ли ясно благих всемилостивейшей государыни намерений, обращаемых всегда и единственно к истинной пользе благонамеренных и спокойных и к постановлению в спокойное состояние всего здешнего края.

В заключение сего, не превозношаяся славою Российской Империи, коея победы всему свету известны, и не исчисляя способов и сил, что имею и чего еще ожидаю, скажу только вам высокостепенный приятель мой, что вступил я в Персию, не быв уверен, что никто не противостанет мне с оружием, но паче полагая встретить сильного и храброго неприятеля, следственно на сей случай состою готовым и достаточным, но желаю всегда, дабы ваше высокостепенство и ваши соседи, в доказательство усердия своего к высочайшему ее императорского [174] престолу, присоединили к моим сколько можете своих способов, и чтоб здешние воины учинилися участниками наших действий, подавая повод добрый отдаленным странам к дружественному с нами обхождению.»

Мустафа отвечал на это письмо, что всем известно, сколько потерпел он от Аги-Магомет-хана; что когда потребно будет против персидского властителя ополчение с его стороны, то он, Мустафа, готов собрать свои силы и присоединить их к русским, но только тогда, когда сии последние переправятся за реку Куру.

Так говорил хан, опасаясь приближения персиян и в то же время желая искренно выпроводить русских из своих владений.

Слух о приближении Аги-Магомет-хана беспокоил прочих владельцев. Ибрагим-хан шушинский писал главнокомандующему, что к нему прибыли посланные от адербейджанских ханов с просьбою разъяснить им намерения русских. Ибрагим говорил, что сам он предан России на столько, что просит считать Шушу русским городом и не оставить его своею защитою. Он наивно уверял, что если русские сохранят в своих руках Шушу, то могут обладать всею вселенною. Карабагский хан просил поспешить движением в Астрабад или Мазандеран, где собирается большая часть сил Аги-Магомет-хана, и прислать ему, Ибрагиму, 12,000 русских войск, с которыми он мог бы двинуться по нахичеванской дороге, для наказания всех противящихся воле русской Императрицы.

«С места, на котором теперь находитесь, писал Ибрагим-хан графу Зубову, надобно переходить дистанциями и идти до Тавриза. Народы здешние преисполнены коварства и лукавства, почему не полагайтесь на слова их, и если будут они делать какие-либо представления, прошу не оставлять меня уведомлениями.»

Граф Зубов благодарил Ибрагима за поданные ему советы, но не верил искренности как его, так и прочих ханов. С получением известия о приближении персиян к их владениям, все ханы становились между двух огней: они [175] опасались вторжения Аги-Магомет-хана и неразлучных с подобным вторжением бедствий и разорений; с другой стороны, вступлением в подданство России боялись лишиться своей независимости. Известная жестокость Аги-Магомет-хана и великодушие русского правительства не заставляли ханов долго задумываться о том, на чью сторону временно склониться было более выгодно, и все они один за другим стали заявлять о своей преданности России. Нахичеванский Келб-Али-хан клялся и божился, что он искренно предан Императрице. Ганжинский Джевад-хан, зная о притязаниях на Ганжу царя Ираклия и Ибрагима шушинского, также заискивал у главнокомандующего, давал проводников посланным в Грузию и даже просил прислать в его владения как можно скорее русские войска, дабы они могли занять крепость прежде, чем явятся персияне. Джевад-хан считал более выгодным подчиниться России, чем подпасть под власть карабагского хана или царя Грузии.

Последний, не покидая надежды овладеть Ганжею, еще в июне месяце отправил вместе с Ибрагим-ханом шушинским своих посланных в русский лагерь. Поздравляя графа Зубова с приобретенными успехами, прибывшие высказывали желание о скорейшем соединении с русскими войсками, признавая силы свои недостаточными для овладения Ганжею, которую держали тогда в осаде.

Ираклий писал главнокомандующему, что ласковое обращение русских привлекло к ним все сердца персиян; что овладение Ганжею не следует отлагать до осени, и что приход русских войск скоро решил бы участь не только этого города, но и Эривани. Царь уведомлял, что, в случае движения русских на Ганжу, самая лучшая переправа через реку Куру находится у местечка Менгечаура.

Граф Зубов отвечал Ираклию, что занятие Ганжи русскими войсками входит в проект предположенных действий, а относительно Эривани советовал Ираклию самому овладеть ею, так как приближение наших войск к турецким границам несогласно с видами нашего правительства. С этим ответом главнокомандующего был отправлен в Грузию маиор [176] Вердеревский, и то же время дивизионный квартирмейстер Тиханов был послан для осмотра переправы через реку Куру и дороги в Ганжу.

Маиор Вердеревский: 4-го августа возвратился из Грузии и привез самые неудовлетворительные известия о внутреннем ее положении. Царь не имел никакой власти ни над царевичами, ни над дворянами, и откровенно признавался в этом полковнику Сырохневу.

Мы уже говорили, что вся Грузия была разделена на уделы, и притом так, что пять ее частей находились во власти царевичей и лишь шестая часть принадлежала дворянам. Селения, заключающиеся в этой последней части, находились в самом плачевном положении, ибо, кроме податей, платимых своим владельцам, грузины должны были нередко платить их и лицам царской фамилии. Царь, царица и царевичи могли послать указ в любое селение, принадлежащее дворянам, и требовать от него всего, что вздумается. Права сильного и захват чужой собственности имели в то время широкое применение в Грузии. Дворяне и в особенности простой народ жили до крайности бедно, «частию по лености, доносил Сырохнев (В рапорте графу Зубову 15-го июля 1796 года, № 303.), а частию потому, что посылаемые от царя и царевичей дворяне, есаулами называемые, обирают у них все, что найти могут, иногда нарочно изыскивая вины, что и царь нередко делает с дворянами.»

Все разбирательства по жалобам и искам производил сам царь, а чаще царица Дарья, и как просителей бывало множество, то разбирательство шло весьма медленно, и случалось, что тяжущиеся жили в Тифлисе по полугоду и возвращались домой, не получив никакого решения.

Единственным спасением для страны было бы уничтожение уделов и утверждение единовластия, но Ираклий писал графу Зубову, что уничтожить уделы он, к сожалению, не в силах, что предоставляет это в полную волю Императрицы, и что, в случае своей смерти, полагает более всего надежды на [177] внука своего, царевича Давыда. Грузинский царь говорил, что изгнать персиян из Эривани и овладеть этим городом не может, по отдалению русских войск и по неимению достаточного числа своих собственных.

Действительно, по донесению полковника Сырохнева, собранные царевичем Юлоном в Карталинии войска, дойдя до Тифлиса, были распущены по своим селениям, для защиты их со стороны Ахалцыха от лезгин, производивших постоянные грабежи и уводивших в плен жителей. Подобные грабежи производились не только в Карталинии, но и в Кахетии, соседи которой, джаро-белоканские лезгины, зная внутренний беспорядок, существовавший в Грузии, смело шли на грабеж и уводили пленных из-под самого Тифлиса. «От царя же и правительства, доносил Сырохнев, никаких мер осторожности к прекращению сего предприемлемо не было.»

Ни дань, платимая грузинским царем аварскому хану, ни просьбы у ахалцыхского паши, чтобы он не пропускал лезгин в Грузию, ничто не помогало, и Грузия находилась в полной власти хищников. Ираклий видел одно спасение в защите русских войск. Он просил графа Зубова оградить его страну «от таких вредных неприятелей» и прислать поскорее русские войска, уверяя, что они не встретят затруднения в продовольствии, так как, по его словам, Грузия могла свободно прокормить 30,000 человек.

Желание получить помощь заставляло Ираклия значительно преувеличить средства страны и уверять в том, чего в действительности не было. Полковник Сырохнев доносил, что, при всех его усилиях, заготовление продовольствия идет весьма медленно, так что с начала апреля и по 15-е июля он с большими усилиями мог купить 30 ароб, 98 волов и 400 мешков; что им закуплено 12,541 пуд муки и 600 пудов круп (Ему поручено было закупить 27,187 пудов муки и 2,812 пудов круп.), и что, за неимением мешков, купленный хлеб он ссыпает в одну саклю, но опасается, что он слежится (Рапорт Сырохнева графу Зубову 15-го июля 1796 года, № 392.). Для закупленного вне Тифлиса хлеба Сырохнев не находил [178] перевозки. «Верных подрядчиков, доносил он, никоим образом отыскать нельзя; а бочек и кулей жители во всей Грузии ни для каких употреблений не держат.» Граф Зубов принужден был отправить в Грузию кули из своего отряда, и послать Сырохневу еще 5,000 червонных для необходимых расходов при покупке провианта.

Главнокомандующий просил Ираклия оказать свое содействие Сырохневу в заготовлении продовольствия, и говорил, что без достаточного запаса провианта он не может прислать войск в Грузию. Царь писал вторично, что хлеба в Грузии много, и просил уведомить его, когда он может рассчитывать на присылку русских войск, чтобы самому сделать соответствующие распоряжения.

Получив новую просьбу Ираклия и зная, что хлеба все-таки нет в Грузии, граф Зубов отправил к царю его посланного князя Герсевана Чавчавадзе с тем, чтобы он разъяснил Ираклию положение дел. Князь Чавчавадзе был задержан в Нухе Селим-ханом шекинским, полагавшим, что грузинский посол везет царю от главнокомандующего значительную сумму денег. Когда же Селим убедился, что при князе Чавчавадзе нет вовсе денег, то освободил его и просил не писать о том графу Зубову. Чавчавадзе уведомил, однакожь, главнокомандующего как о поступке с ним шекинского хана, так и о том, что хан и его чиновники, не скрывая своего нерасположения, хвалились, что скоро будут иметь дело с русскими войсками. При этом, князь Чавчавадзе присовокуплял, что. до него дошли слухи, будто Ираклию предложена «с неприятельской стороны знатная сумма денег на исправление его надобностей»; поэтому грузинский посол опасался, чтобы царь не взял предложенных ему денег и не уклонился от русского подданства.

Действительно, Ираклий вел в это время переговоры с Портою Оттоманскою и готов был склониться на ее сторону. В марте 1796 года Ираклий, через своего посланника, просил Императрицу о выдаче ему заимообразно миллиона рублей серебром, «на срок, какой угодно будет назначить», с тем, что, в обеспечение уплаты, царь предоставлял владения свои и по [179] нем наследников его (Московск. Арх. Министерства Иностранных Дел.). Не получив просимой суммы, Ираклий стал искать ее у турецкого правительства и соглашался поступить под покровительство Порты. Сераскир Юсуф-паша вел с царем по этому поводу переписку, о которой и узнал князь Чавчавадзе,

Грузинский посол находил необходимым как можно скорее успокоить Ираклия присылкою помощи и препроводил графу Зубову письмо эриванских армян, в котором они спрашивали Ираклия, есть ли надежда, что Россия избавит их от ига мусульман и крайнего притеснения, которому они подвергаются. В ответ на все это, главнокомандующий писал, что значительный корпус русских войск приготовляется к отправлению в Грузию и выступит в поход, как только будет снабжен всем необходимым. Граф Зубов снова настаивал и просил грузинского царя позаботиться о заготовлении продовольствия, без запаса которого военные предприятия невозможны, и принять с своей стороны меры к возвращению Эривани под свое владычество, изгнав оттуда персиян, бывших под начальством Тавак-Али-хана. По мнению главнокомандующего, такое действие не могло представить особых затруднений для грузин, так как, по сообщениям самого царя, эриванский хан не только не желал противиться изгнанию персиян из его владений, но готов был содействовать этому всеми своими способами. К тому же, с появлением русских сил в Адербейджане, Грузия была прикрыта и совершенно обеспечена от всяких покушений со стороны Аги-Магомета-хана.

Известие о скором приближении русских войск к пределам царства обрадовало Ираклия, и он спешил уведомить графа Зубова, чтобы он не беспокоился о продовольствии, уверяя, по-прежнему, что Грузия легко может прокормить если не 30,000, то, по крайней мере, 12,000 человек, и что он сделал уже распоряжение о покупке хлеба в Тифлисе, Гори и Сигнахе.

Между тем, около этого времени, именно 7-го октября, [180] присоединились к главному отряду войска, отправленные с линии, как на усиление графа Зубова, так и назначенные в состав Кавказского корпуса, предназначенного для действия со стороны Грузии (Отправленные с линии в разное время полки эти предварительно собирались при Кубинском отряде генерала Булгакова.).

В состав последнего отряда, поступившего под начальство генерал-маиора Римского-Корсакова, были назначены: второй баталион Кубанского егерского корпуса, гренадерский баталион, составленный из рот Московского и Казанского полков, семь эскадронов Таганрогского драгунского полка, Павлоградский легкоконный полк, донские казачьи Киреева и Орлова полки и шесть полевых орудий. При этом отряде, численность которого не превышала 3,000 человек строевых чинов, находилось 20 понтонов и подвижной магазин, с трехмесячным продовольствием, на 800 фурах и 250 верблюдах.

Следуя к Ганже, Римский-Корсаков должен был вызвать из Тифлиса к себе на присоединение отряд полковника Сырохнева, занять крепость, ввести в цитадель ее приличный гарнизон, а с остальными войсками расположиться лагерем близ города и ожидать там дальнейших приказаний главнокомандующего.

Затруднений в исполнении этих предположений не предвиделось, ибо Джевад-хан ганжинский казался в это время склонным исполнить виды России. Он писал графу Зубову, что посланный в Грузию, с 5,000 червонных, поручик Вилькенс, хотя и был снабжен ханом, по желанию главнокомандующего, приличным конвоем и отправлен в Тифлис, но на дороге был ограблен.

«Я отыскал грабителей, которые оказались моими подданными, говорил Джевад. Я возвратил Вилькенсу все пять тысяч и отправил с сильнейшим конвоем, с которым он и прибыл в Тифлис благополучно.»

При известной двуличности ганжинского хана можно было предполагать, что он сам устроил эту засаду с тою целью, чтобы лучше выказать свою преданность России. Граф Зубов, [181] хотя и благодарил Джевад-хана за его услуги русскому правительству, но, не полагаясь ни на его клятвы и обещания, ни на искренность его расположения, поручил Римскому-Корсакову, в случае сопротивления жителей, обложить Ганжинскую крепость и занять ее силою, Главнокомандующий находил, что, с присоединением отряда полковника Сырохнева, в распоряжении Римского-Корсакова будет достаточно сил для того, чтобы овладеть этою крепостью. Утвердившись в Ганже, Римский-Корсаков должен был склонить адербейджанских ханов к совокупному действию против Аги-Магомет-хана и убедить Ираклия собрать свои войска и двинуться к Эривани, для овладения этим городом. Грузинскому царю объявлено было, что русские войска не могут быть введены в провинцию, сопредельную с Турецкою империею, из опасения обеспокоить Порту, с которою Россия находится в дружественных отношениях, но что сам Ираклий, будучи обеспечен русскими войсками со стороны Ганжи, может совершенно удобно обратить все свои силы против Эривани. В случае просьбы грузинского царя помочь ему в этом деле, Римскому-Корсакову поручено отвечать, что трактат, существующий между Россиею и Турциею, не дозволяет одной империи «подводить ополчение» к другой, и посоветовать Ираклию воспользоваться союзом его с царем имеретинским и преданностию к нам всего христианского населения Закавказья.

«Со времени вступления моего в Персию, писал граф Зубов в инструкции Римскому-Корсакову (Предписание Римскому-Корсакову от 10-го октября 1796 года, № 531.), хотя достоинство православного нашего исповедания требует скорейшего освобождения христиан из-под ига магометанского, но долженствовал я оказывать наружное относительно их равнодушие, ради усыпления беспокойной магометан о судьбе христиан заботливости, многократно уже, по посторонним нескромностям, возбуждаемой, дабы, успокоя с сей стороны неверных, отвратить те препоны, которые непременно поставили бы они моим обращениям, а чтобы, достигнув уже цели, мне предположенной, восстановить христиан вдруг и с прочностию непоколебимою. Сообразно сему [182] и ваше превосходительство поступать имеете. Но понеже и совершенно холодное с христианами обхождение могло бы их остудить против нас и лишить их надежды, на нас возлагаемой, в освобождение их от ига, следственно предоставляю благоразумию вашего превосходительства устроить ваше поведение таковым образом, чтобы магометане безвременно подозревать и мер осторожности противу нас принимать причин не имели, а христиане не потеряли бы бодрственной на нас надежды и не истребили бы имеемого к нам усердия. К примирению сих двух противоположностей, надеюсь, немало послужить может посредство тайное армянского архиепископа Иосифа, который, при вверенном вашему превосходительству корпусе пребывать всегда имеет, и которому внушены от меня причины нашего относительно христиан настоящего бездействия, и он не оставит успокаивать карабагских меликов и прочих христиан своими подкреплениями. Вы же, в случае нужды, можете только ссылаться, что ведает он сокровенные наши на пользу христианства намерения и причины, удерживающие еще исполнение оных, и что-де для собственного их блага и ради вящшего обеспечения успеха, освобождение их до удобного времени отлагается, но чтобы были они во оном несомненны и служили нам всею возможностию. Между тем, ради вящшего в христианах удостоверения, старайтесь посредством архиепископа Иосифа утверждать араратского патриарха в той к нам преданности, которую оказывает.»

Относительно внутреннего положения Грузии, Римскому-Корсакову поручено было убедить Ираклия, чтобы он уничтожил уделы, вредные для царства, и объяснить царю, «что если обильная и пространная Грузия управляема будет единовластно», то, будучи со временем усилена присоединением к ней Эриванской и Ганжинской провинций и привлечением к зависимости меликов армянских, страна эта может быть грозною для соседей.

«Но при сем, писал граф Зубов, ради замечания вашего нужным считаю означить, что предполагаемое восстановление христианства и усиление Грузии присоединением к оной Ганжи и Эривани надлежит хранить в глубокой тайне и кроме [183] царя и князя Чавчавадзе никому не открывать, да и им самим письменно не только утверждать, ниже изъяснять не следует, ибо единое оглашение наших отдаленных видов, а не только несомнительное об оных сведение, дошед преждевременно до магометан, могло бы их потревожить.»

Для лучшего обеспечения своих действий, Корсаков должен был стараться получить заложников от окрестных адербейджанских ханов и даже от самого царя Грузии, прося его под видом общей пользы присоединить к нашему отряду несколько грузинских войск при именитых князьях и для начальствования ими вызвать царевича Юлона или одного из сыновей, наиболее любимых царицею Дарьею.

Вместе с тем граф В. А. Зубов признал полезным, чтобы при отряде Римского-Корсакова находился и архиепископ Иосиф, «ко благу наших по вере во Христа собратий.» Главнокомандующий просил Иосифа, «приять путь туда в виде благого архипастыря, пасущего единое о Христе стадо и при всяких пользах христианства снискать святительское на грядущие наши действия благословение святейшего патриарха араратского, к коему особливое от меня писание учинено» (Отношение гр. В. А. Зубова архиепископу Иосифу 26-го октября 1796 года, № 458. Собрание актов армянского народа, т. III, 339.).

21-го октября генерал-маиор Римский-Корсаков с вверенным ему отрядом выступил к Ганже. Он следовал совершенно беспрепятственно со стороны туземных жителей, но был весьма затруднен местностью. Наступившее ненастье замедляло движение войск и в особенности транспорта с провиантом. Изнуренные волы падали в большом числе. Римский-Корсаков принужден был просить бывшего при нем архиепископа Иосифа о том, чтобы он похлопотал о покупке 400 волов и вошел в сношение с Селим-ханом шекинским, по владениям которого проходили войска, испросив у хана позволение подвластным ему армянам перевезти провиант до реки Куры. Иосиф поехал по армянским селениям и успел удовлетворить желание начальника отряда (Письма Корсакова Иосифу, 2-го и 15-го ноября, газета «Кавказ» 1849 года, №№ 24 и 25.). [184]

Переправившись через реку Куру на 30 понтонах (Собственно к отправлению с войсками Кавказского корпуса было назначено 20 понтонов, а 10 приданы Римскому-Корсакову из отряда графа Зубова только для переправы через реку Куру и с обязательством возвратить их главному отряду. Корсаков принужден был однако же взять и их с собою. «По свидетельству (осмотру) реки Куры, доносил он, нашлось невозможным понтоны к вашему сиятельству водой отправить; очень много карчей и больших в ней деревьев — полотна могли бы изорваться. Я их, по неимению лошадей и волов, принужден оставить в Ганже.»), Корсаков достиг до Ганжи только 13-го декабря и в тот же день занял крепость (Рапорт Римского-Корсакова 18-го декабря, № 254.). Джевад-хан ганжинский лично поднес ключи города и старался показать себя человеком самым преданным: он присягнул на верность русской Императрице и подписал присяжный лист. На заявление Корсакова, что, по занятии крепости, все жители должны быть выведены из нее, хан выразил полную готовность сделать распоряжение в этом смысле, но просил оставить в крепости лишь его с небольшим числом людей: и то не более, как на шесть дней. По истечении этого срока, он обещал выехать, на что и получил разрешение.

Назначив подполковника Воейкова комендантом Ганжинской крепости, Римский-Корсаков занял ее баталионом пехоты, сотнею пеших драгунов и шестью орудиями полевой артиллерии. Полковник Сырохнев не только к этому времени не прибыл к Ганже, но доносил, что только 12-го декабря, и то не наверное, может выступить из Тифлиса; что выступление его зависит от царя Ираклия, у которого он просит волов для подвижного транспорта, так как на всем пути от Тифлиса до Ганжи не было заготовлено ни провианта, ни фуража (Рапорт Римского-Корсакова графу Зубову 18-го декабря 1796 года, № 254.).

В ожидании прибытия отряда полковника Сырохнева из Грузии, Римский-Корсаков расположился лагерем близ города и просил дальнейших наставлений главнокомандующего. [185]

VIII.

Затруднения в продовольствии главного отряда. — Просьбы графа Зубова об усилении его перевозочными средствами. — Увольнение Гудовича и назначение графа Зубова главным начальником Кавказского края. — Движение Каспийского корпуса к реке Куре. — Провозглашение Касима ханом шемахинским. — Предположения об упрочении нашего положения в Дагестане. — Кончина Императрицы Екатерины II. — Прекращение военных действий. — Возвращение войск в пределы Империи. — Возвращение Гудовича к прежнему месту. — Рескрипты ему императора Павла I.

Одновременно с движением Римского-Корсакова к Ганже и главный Каспийский корпус, простоявший более полутора месяца почти на одном месте, оставил свой лагерь и двинулся к реке Куре. Еще в августе граф Зубов, по недостатку продовольствия, принужден был оставить куртбулацкий лагерь и подвинуться несколько вперед, ближе к Старой Шемахе.

Весьма хороший в климатическом отношении куртбулацкий лагерь был неудобен тем, что, за недостатком местных средств, приходилось продовольствовать войска привозным провиантом, а всю кавалерию, волов и верблюдов — подножным кормом.

Доставка провианта с Кавказской линии, весьма затруднительная во время похода, делалась теперь положительно невозможною. От Кизляра до Дербента провиантский транспорт находился в пути месяц и четыре дня. Каменистые переходы, тянувшиеся на несколько верст, и переправы через быстрые горные речки были причиною большой убыли в волах. Так, при следовании одного транспорта, из 300 запряженных волов, отправленных из Кизляра, дошло до Дербента 30 здоровых, 202 больных и 68 пало.

От Дербента предстояла еще худшая дорога, по которой если и попадалась трава, то негодная к употреблению, по своей ядовитости (Рапорт графа Зубова Гудовичу 23-го июля 1796 года, № 420.). К тому же транспорты требовали значительного конвоя, как для обеспечения от нападения хищных горцев, так и потому, что конвоирующим нередко приходилось прокладывать [186] дороги, очищать и уширять их, ибо местные тропинки были непроезжи до наших повозок.

Особенности местности и затруднения, встречаемые на пути, были причиною, что потеря волов была несоразмерна с расходом провианта; вследствие этого, граф Зубов не мог везти с собою всего продовольствия, которое было отправлено с ним из Кизляра. Оставив часть его в Дербенте, войска, вскоре после прибытия в куртбулацкий лагерь, израсходовали все продовольствие и принуждены были возить провиант из Баку, за 120 верст от лагеря, по весьма каменистой, совершенно безлесной и безводной дороге, пролегавшей между этими двумя пунктами.

По характеру путей сообщения и по свойству тамошнего грунта, при хорошей погоде и сухих дорогах, можно было положить на воловью фуру не более четырех, а на верблюда не более двух четвертей, а при ненастной погоде на фуру — не более трех, а на верблюда — полторы четверти (Письмо графа Зубова князю П. А. Зубову 7-го августа, № 53.). Имея в своем распоряжении 850 фур и отправляя их в Баку за провиантом, войска принуждены были снабжать их водою, сеном или травою в оба пути, в котором они находились более двадцати дней, и могли с трудом привезти только месячную пропорцию.

Таким образом, чтобы войска не ощущали недостатка в продовольствии, подвижной транспорт должен был находиться почти в беспрерывном движении, и волы, не имея отдыха, при всей о них заботливости, истощались до крайности. Купить волов на месте, взамен убылых, было невозможно, по неимению их; точно также нельзя было достать и верблюдов. Приходилось изыскивать иные средства к обеспечению войск продовольствием, для чего граф Зубов сделал распоряжение, чтобы отряд Булгакова продовольствовался хлебом, приобретенным на месте в кубинской провинции. Распоряжение это было вызвано заявлением кубинского наиба Вали-бека, который, стараясь первое время выказать преданность России, предлагал свои услуги к содействию русским в приобретении хлеба. При помощи кубинского наиба отряд Булгакова успел обеспечить себя продовольствием по 1-е [187] сентября, а для дальнейшего запаса решено было конфисковать до 1,500 четвертей хлеба, принадлежавшего Шейх-Али-хану, его матери и другим бежавшим с ним бекам.

Для продовольствия же главного отряда не представлялось иных средств, как доставлять провиант по-прежнему из Баку, и потому граф Зубов, заботясь об усилении своих перевозочных средств, просил Гудовича, при отправлении к нему войск, прислать несколько порожних фур, а при присылке провианта за выступившими в поход войсками иметь в виду, что по дагестанским дорогам на пару волов нельзя грузить более четырех четвертей (Рапорт графа Зубова Гудовичу 28-го июля 1796 года, № 460.).

Гудович еще раньше получения этой просьбы уведомил главнокомандующего, что хотя он и снарядил было подвижной транспорт из 435 фур с 1840 волами и отправил его к Каргалинской станице, но, по приходе туда, среди волов открылся такой падеж, что в самое короткое время их пало 177 и вновь заболело 317; что зараза распространилась на триста верст в окружности. Не находя возможным отправить при таких условиях транспорт к действующему отряду, Гудович предлагал графу Зубову уговорить вольнонаемных фурщиков, чтобы они продали своих волов в казну, а не гнали бы их обратно на линию, где существовала зараза. Предложение это не усиливало перевозочных средств Каспийского корпуса, потому что фурщики и без того беспрерывно занимались перевозкою провианта, и граф Зубов не имел ни намерения, ни возможности возвратить их на линию. Тогда Гудович предложил сосредоточить к главному отряду все подводы, какие были при отдельных отрядах, с тем, чтобы довольствие последних и проходящих команд производилось из Дербента, куда хлеб должен был доставляться из Астрахани (Письмо Гудовича графу Зубову 11-го июля, №№ 780 и 781.).

В Дербенте был и без того значительный запас продовольствия, потому что в Баку не находилось помещения для всего доставленного из Астрахани провианта. Посетив в июле Баку, [188] граф Зубов нашел, что избранные для помещения хлеба караван-сараи чрезвычайно ветхи и мало поместительны, а потому он тогда же приказал часть провианта отправить в Дербент, а другую, большую часть, на остров Саро, имея в виду, что при дальнейшем наступлении войск в Персию снабжение их продовольствием с острова Саро будет ближе и удобнее чем из Баку (Письмо графа Зубова князю П. А. Зубову 7-го августа, № 56.).

Доставка из последнего пункта с каждым днем все более и более затруднялась, так как для подвижного транспорта не имелось запаса ни сена, ни травы. Последняя была вытравлена вокруг всего лагеря на столь значительное расстояние, что для пастьбы кавалерийских и обозных лошадей приходилось отгонять их верст за двенадцать и далее, что не могло считаться удобным в виду возможного нападения горских хищников. Поэтому, еще в начале августа, главный корпус оставил куртбулацкий лагерь и, подвинувшись вперед, расположился на реке Персагате, близ Старой Шемахи. Вновь избранное место не имело тех удобств, которыми пользовались войска в предыдущем лагере. В Куртбулаге воздух был здоровый и прохладный, тогда как в долине Персагата войска встретили воздух сухой и палящий; травы здесь было также немного, да и та скоро выгорела. От чрезвычайного жара и от неумеренного употребления плодов, среди нижних чинов появились болезни, вызвавшие запрещение привозить в лагерь фрукты и приказание не удаляться из лагеря далее выставленных караулов.

Лишения, которым подверглись войска в долине Персагата, заставляли покинуть его как можно скорее. Граф Зубов располагал, при первой возможности, подвинуться далее к реке Куре. Передвижение это вполне зависело от продовольственных средств армии и способов доставки провианта. Для обеспечения себя в этом отношении, главнокомандующий приказал измерить глубину воды в реке Куре, исследовать реку относительно возможности доставлять по ней продовольствие и определить сколько можно будет поднять зараз провианта и в какое время он может быть доставлен в Баку. [189]

Командированный для этой цели капитан-лейтенант Орловский нашел возможным, хотя и с некоторыми затруднениями, доставлять провиант по реке Куре до Джавата, но полагал при этом, что на один рейс необходимо не менее двух недель. По получении этого донесения, граф Зубов отправил в Сальяны маиора Панчулидзева с поручением избрать там место для склада от 3,000 до 5,000 четвертей, которые составляли бы, на всякий случай, род запасного магазина, и отыскать на реке Куре пристани, удобные для выгрузки. Панчулидзев с успехом исполнил поручение главнокомандующего, вследствие чего тогда же приказано было отправить с острова Саро в Сальяны 2,000 четвертей хлеба.

Вместе с тем, для приобретения наибольшей самостоятельности в будущих действиях, граф Зубов просил брата своего, князя Платона Александровича, усилить его перевозочными средствами и доставить к нему волов и верблюдов для подвижного транспорта и лошадей для черноморских казаков, которые были отправлены с десантом пешими, в том предположении, что лошадей для них можно будет купить на месте; но оказалось, что в Персии невозможно было приобрести ни лошадей, ни седел.

Чтобы устранить эти затруднения, Императрица Екатерина II поручила саратовскому губернатору купить 3,000 волов, уфимскому 1,000 верблюдов (Рескрипт Гудовичу 16-го сентября.), а Гудовичу 500 лошадей для артиллерии и 1,500 с седлами и убором для черноморских казаков (Там же.).

Высочайшее повеление это было получено Гудовичем одновременно с увольнением его от командования Кавказским корпусом. Недовольный положением передаточного лица, Гудович, еще в конце июня, просил об увольнении его, по расстроенному здоровью, от всех должностей на два года (Всеподданнейшее письмо Гудовича 24-го июня 1796 года.). В сентябре желание его было исполнено. Произведенный в генерал-аншефы, граф Зубов был назначен главным начальником [190] Кавказского края и в помощь ему, собственно только для командования войсками на Кавказской линии, был командирован генерал-поручик Исленьев (Указ генерал-поручику Исленьеву 17-го сентября 1790 года.).

Находясь под непосредственным начальством графа Зубова, Исленьев должен был следить за безопасностью линии не только на всем ее протяжении между двумя морями, но и по всему прибрежью Каспийского моря до левого берега реки Самура.

Снабдив Исленьева инструкциею и отправив Кавказский корпус к Ганже, граф Зубов 26-го октября выступил из лагеря при реке Персагате по направлению к Новой Шемахе (Журнал военных действий или поденная записка.). Войска следовали эшелонами, имея впереди себя всю иррегулярную кавалерию под начальством генерал-маиора Платова. 28-го октября Платов подошел к Новой Шемахе и расположился лагерем в четырех верстах от нее. Мустафа-хан с небольшою свитою уехал из города, но приказал говорить, будто бы он все это время не был в Шемахе, и что, узнав о прибытии русских войск, он, без сомнения, постарается приехать в город и встретить прибывших. На следующий день Мустафа прислал, однако же, сказать Платову, что сам прибыть в Шемаху не может, но отправит к главнокомандующему своего брата. Обещание это оказалось также неисполненным, и скоро Платов узнал, что Мустафа, при выезде своем из Шемахи, призывал к себе наиба Хаджи-Кадыра и объявил ему, что, не имея никаких способов к сопротивлению, он намерен удалиться и не показываться до тех пор, пока русские войска пройдут Ширван.

Донесение Платова не удивило графа Зубова, который никогда не только не верил в искренность расположения к нам Мустафы-хана, но считал его в числе недоброжелателей России, и потому, еще в начале октября, вошел в сношение с Касим-ханом, прежним владельцем Ширвана. Изгнанный в 1794 году своим двоюродным братом Мустафою, Касим бежал во владения Селим-хана шекинского и теперь искал покровительства России, уверяя главнокомандующего в своей преданности. В [191] ответ на это, граф Зубов писал Касиму, что обоюдная польза требует, чтобы он нашел благовидный предлог повидаться с главнокомандующим. Касим тотчас же воспользовался приглашением, явился в русский лагерь и 2-го ноября был торжественно провозглашен шемахинским ханом.

При собрании значительного числа войск, народа и в присутствии самого графа Зубова, Касим-хану была прочитана прокламация главнокомандующего, в которой объяснялись неблагонамеренные поступки Мустафы, подавшие повод к назначению на его место Касим-хана. По окончании чтения, Касим-хан присягнул на коране на верноподданство Императрице и, по выслушании наставления главнокомандующего, обещал поступать во всем согласно с видами русского правительства. Сев, затем, на лошадь, подаренную графом Зубовым, Касим-хан, в сопровождении своей свиты и толпы народа, отправился в Шемаху, резиденцию ханов. Представители городского населения встретили его с серебряным блюдом, наполненным золотыми монетами. По туземному обыкновению, дети, ходя по улицам, весь день кричали провозглашение Касим-хана своим владетелем, а вечером, как русский лагерь, так и город были иллюминованы (Артемий Араратский, ч. II, 159.).

Поставив Касима ханом шемахинским, граф Зубов выступил далее, и 21-го ноября остановился ниже Джавата, на обширной равнине, примыкающей к левому берегу реки Куры. Расположившись здесь лагерем, главнокомандующий отправил всю иррегулярную кавалерию с генералом Платовым на правый берег реки, на обширную Муганскую степь, куда впоследствии посылался на пастьбу и весь рабочий скот, бывший при отряде.

Вновь избранный лагерь, по своим удобствам, превосходил все прежде бывшие. Войска устроили себе землянки и пользовались изобилием продовольствия, доставлявшегося по реке Куре из Баку и Сальян. Из собранного с разных мест леса солдаты воздвигли главнокомандующему, в самое короткое время, двухэтажный дом, «какого не было и у владетелей персидских (Артемий Араратский, ч. II, 163.). Лагерь представлял собою как бы волшебно созданный [192] город, в котором появились торговцы не только с жизненными потребностями, но и с предметами роскоши. Сюда пригоняли скот и свиней целыми стадами; солдаты ловили рыбу, которая водилась в р. Куре в большом изобилии.

В этот лагерь прибыл и Муртаза-Кули-хан, отправленный еще в июне месяце к войскам действующего отряда. По мере того, как граф Зубов углублялся внутрь Персии, наше правительство признавало необходимым отправлять в его распоряжение таких лиц, которые могли бы содействовать к склонению местного населения в нашу пользу. Так, сначала был отправлен армянский архиепископ князь Иосиф Аргутинский-Долгоруков, а потом и Муртаза-Кули-хан, при котором, в качестве поверенного в делах в Персии, был назначен полковник Коваленский.

Подчинив Коваленского непосредственно графу Зубову, Императрица писала последнему (В рескрипте от 27-го июня 1796 года, Госуд. арх., № 87.): «Вы не оставите употреблять его там, где польза дел, вам порученных, того будет требовать, наипаче же в отношении таких персидских владельцев, на которых, по мере сил их и уважения к ним, в сей стране обращать надлежит особенное внимание и в рассуждении которых должно наблюдать, чтобы они тогда токмо были в соединении и согласии, когда сие для дел наших будет надобно и полезно, содержа их, впрочем, в разделении и не дозволяя отнюдь, вопреки польз наших, совокуплять сил и способов своих воедино. И дабы таковое политическое бытие означенных владельцев могло быть содержимо в непременной степени и сколько возможно на пользу нашу обращалось, имеете вы начертать означенному поверенному в делах правила, с кем именно из них какого рода поведение он должен будет иметь, преподавал ему и впредь наставления, какие по обстоятельствам наилучшими для означенного ему служения вы признаете.»

В инструкции, данной Коваленскому, предписывалось следить за поведением ханов и тех, которые окажутся [193] расположенными к России, обнадеживать милостию и благоволением Императрицы (Инструкция Коваленскому 14-го июня 1796 года.). В этом отношении наше правительство надеялось на содействие бывшего владетеля гилянской провинции, но в действительности Муртаза-Кули-хан не имел многих приверженцев в Персии.

— Муртаза брат Аги-Магомет-хану, говорил хан талышинский, и такой же разбойник.

Будучи владельцем Гиляна, Муртаза жестоко обращался с жителями и даже с почетными лицами, и потому, когда Ага-Магомет вторгнулся в Гилян, то жители советовали Муртазе удалиться, что он и сделал, бежав в Россию. В главной квартире полагали более полезным оставить Муртазу в Баку, чем брать его с собою, так как опасались, что, со вступлением русских войск в Гилян, жители, увидев Муртазу, могут уклониться от добровольной покорности, опасаясь, что он будет опять поставлен их ханом (Воен, учен. арх., д. 1282.). Не желая, однакоже, дать Муртазе повода к подозрению о бесполезности его пребывания в лагере, граф Зубов поручил ему вести ничем не кончившиеся переговоры с туркменами, относительно ополчения их против Аги-Магомет-хана, а сам занялся приведением в исполнение предположений нашего правительства относительно упрочения за собою вновь покоренных провинций.

Для утверждения нашего владычества на прибрежье Каспийского моря, для обеспечения торговли и для устройства постоянного и безопасного сообщения с Грузиею, предполагалось построить крепость и основать при ней город Екатериносерд, ниже слияния рек Куры и Аракса, около Джавата, на левом берегу р. Куры. Для первоначального поселения решено было оставить при вновь возведенной крепости 2,000 молодых солдат с тем, что правительство снабдит их всем необходимым для поселения, а армяне и грузины дадут им жен. Постоянное сношение этих поселенцев с пределами Империи должно было обеспечиваться вновь возведенными крепостями, которые предполагалось [194] построить в Тарках и Руссейн-Булаке, и усилить укрепления Баку, как наиболее важного порта на всем Каспийском море.

В Баку сосредоточивалась торговля всей Персии и Дагестана, а потому одновременно с возведением укреплений находили необходимым исправить бакинский порт и усилить состав каспийской эскадры.

«Приняв за благо, писала Императрица графу Зубову (В указе от 1-го октября 1796 года.), представление ваше относительно учреждения безопасного между Кизляром и Бакою сообщения построением при Тарки и Руссей-Булаке, также и при самом городе Баку предполагаемых вами укреплений и находя присланные от вас через инженер-подполковника Труссона тем укреплениям планы, местоположению и обстоятельствам того края соответственными и к достижению желаемого предмета достаточными, повелеваем вам по оным привести вышеозначенное предположение ваше в действительное исполнение.

Укрепления при Тарки и Руссей-Булаке могут быть не слишком обширны, ибо они имеют служить единственно для занятия некоторых важных проходов между берегами Каспийского моря и Кавказскими горами, также для содержания тут магазинов и предохранения от набегов смежных народов. Что же касается до города Баку, то назначив при сем порте местопребывание двенадцати ластовых судов, которыми, для облегчения подвозов всяких снабдений к войскам в Персии, под начальством вашим состоящим, рассудили мы приумножить каспийскую эскадру. Следует помянутый город укрепить не токмо с твердой земли, но и от стороны моря, с учреждением тут, кроме фортификационных строений, всех нужных для адмиралтейств надобностей и заведений.

Исчисленную на произведение предположенных строений во всех вышеозначенных местах сумму: для Баку 283,859 руб., для Тарки 90,634 руб. и для Руссей-Булака 10,838 руб. 50 коп., всего 385,326 руб. 50 коп., повелели мы к вам отпустить в течение будущего 1797 года.» [195]

Предложениям этим не суждено было осуществиться. 6-го ноября 1796 года Россия понесла великую утрату: в этот день скончалась Императрица Екатерина II.

На другой день после кончины Императрицы председатель государственной военной коллегии, граф Салтыков, отправил уже курьера к графу Зубову с уведомлением о вступлении на престол Императора Павла I и с приказанием приостановить военные действия впредь до особого повеления, соединить войска в таких пунктах; в которых они были бы обеспечены продовольствием, и, ограничиваясь одною обороною, отнюдь не предпринимать никаких наступательных действий (Отношение графа Салтыкова графу Зубову 7-го ноября 1796 года, № 16.).

Ровно через месяц известие это достигло до русского лагеря, расположенного на р. Куре, и вслед затем граф Зубов узнал, что каждый командир полка получил особое именное высочайшее повеление немедленно возвратиться с полком в свои границы и сберегать людей для лучшего употребления (Во втором томе сборника русск. Импер. историч. общ., в статье «Депеши графа Литы и проч.» А. Е.Бычков, на стр. 198, в примечании, говорит о конце похода графа Зубова: «Приказ о возвращении войск, вероятно, был дан графу Гудовичу, что дало повод к рассказу, будто все отдельные начальники войск получили приказы помимо графа Зубова.» В архиве Главного штаба находятся рапорты командиров полков, которыми они доносили графу Зубову, что получили именные высочайшие повеления о возвращении полков на линию. Они просили бывшего главнокомандующего указать им на средства к продовольствию войск при обратном походе. По поводу этой просьбы граф Зубов пригласил к себе на совещание всех полковых командиров, и был составлен род военного совета, на котором указаны средства к продовольствию. Журнал совета граф В. Зубов отправил к графу Салтыкову без всяких объяснений.). Граф Салтыков писал в то же время графу Зубову, что генерал-аншеф Гудович оставлен по-прежнему командиром Кавказского корпуса (Отношение графа Салтыкова графу Зубову 18-го ноября 1796 г., № 82.); что высочайше повелено немедленно сделать распоряжение к возвращению войск в пределы Империи, с тем, что по мере прибытия полков на линию они должны поступать под начальство Гудовича (То же от 4-го декабря, № 331.).

Последний, не зная ничего об этих распоряжениях, сдал команду генерал-поручику Исленьеву и 13-го ноября выехал [196] из Георгиевска. Будучи в то же время тамбовским и рязанским генерал-губернатором, Гудович намерен был проехать в Петербург, чтобы выяснить свое будущее положение. В Черкаске Гудович получил высочайшее повеление возвратиться к прежнему месту служения.

Возвратившись обратно в Георгиевск и все еще не зная, что деятельность графа Зубова уже окончилась, Гудович находил свое положение крайне двусмысленным. Он полагал, что главным начальником края все еще был граф Зубов, которого считал моложе себя по службе и вообще не относился к нему с особенною приязнью. Гудович думал, что его вернули на линию для того, чтобы опять содействовать только графу Зубову в его дальнейших действиях; он более всего опасался того, что, оставаясь на линии, будет лицом второстепенным, передаточным, и что все успехи будут приписаны не ему, а графу Валериану Александровичу Зубову. Последнее обстоятельство особенно тяготило Гудовича, и он решился наконец высказаться.

«По высочайшему повелению, вашим сиятельством мне объявленному, писал он графу Салтыкову (Собственноручное письмо Гудовича графу Салтыкову от 18-го декабря 1796 г.), возвратился я к прежнему моему месту и осмеливаюсь вам, как благодетелю, донести о моем чрезвычайном прискорбии, неизвестен будучи, по предписанию вашего сиятельства, по доверенности ли я возвращен из отпуска, или наравне с прочими, в отпусках долговременно и часто бывшими. Вашему сиятельству известна моя тяжкая и усердная служба, известно и бывшее мое несчастное положение, бывши ничто иное, как ливерант, от капризов графа Зубова зависящий.

Теперь, хотя и надеюсь на высочайшую милость всемилостивейшего Государя, но, не зная, однако же, на каком теперь основании здесь командовать должен и в какой связи с графом Зубовым, прибегаю со стесненною душою к вашему великодушию и принужденным себя нахожу открыть вам, хотя [197] несколько запутанность дел персидских, от неиспытанного вождя происшедших.

Все награждения получил он за мои труды; не освобождал он никогда Грузии, а освободили оную два баталиона, в начале прошедшей: зимы туда посланные, и движение войск, тогда же к Дербенту мною сделанное. С баталионами, однако же в Грузии не сделал он, летом, верного сообщения, не от Аги-Магомет-хана — который, испугавшись их слуха, ушел до приезда его в Кизляр — но от другого малого хана ганжинского. Дербент он взял готовый, пришедши туда со всем от меня изготовленным и тут еще потерял несколько людей напрасно, приказавши из Кизляра, тайно от меня, отступить генерал-маиору Савельеву, по отступлении которого Шейх-Али-хан сделал башню на высоте, оставленной и командующей городом, которую он штурмовать был принужден. Ширвань не только не очищена до Куры, но войска наши теряют то уважение и страх, которые персияне к нам имели, ибо, вместо донесенной от него победы, как слышно, первого числа прошедшего октября, отряд подполковника Бакунина, по несчастию, побит весь на голову Шейх-Али-ханом, обще с хамбутаем казыкумухским и спаслись только несколько человек раненых в кустах; пушки и все было потеряно, которые персияне оставили, увидевши Углицкий полк, идущий на помощь, который пришел поздно. Что сие, к несчастию, справедливо, то все войска знают, да и персияне и дагестанцы. Рапорт о сем деле был описан другими красками, несправедливыми. К пропитанию войск, к учреждению в надобных местах магазейнов не было никакого распоряжения, хотя о том писано было от меня, да и слышно и от брата.

Итак, при большом количестве провианта, туда доставленного, войска нуждаются в перевозке оного. Теперь требует он туда доставлять сухопутно, упустивши время, не только в Дербент, но и в Кубу; хотя в последнюю и сам знает, что невозможно; что провиант со излишеством на все войска туда доставлен, уделив знатную часть и из следующего в линейные магазины, и что здесь остается самый надобный для [198] войск, в границах оставших, имевши летом легчайший способ доставить морем куда хотел.

Жалкая конница, стоя более двух месяцев на одном месте, пришла в изнурение, ибо, по новому образу полководства, поставлены были войска в выгодном лагере, ближайшие во ста двадцати верстах от магазейна, а фураж, стоя на одном месте, отдален и побит. Ежели сказать, что Ширвань через тот лагерь приводилась в порядок, то напротив, Ширвань совершенно расстроена; дербентское владение тоже от неосторожности и непростительного упуска в виду войск Шейх-Али-хана, который, сообщась с хамбутаем казыкумухским, позади в Дагестане находящимся, прерывает между отрядами и постами верную коммуникацию.

Прежде выступления весною корпуса в Персию, я дал на листе мое мнение, сказав тут, что Шейх-Али-хана должно наказать примерно и лишить навсегда ханства, а хамбутая казыкумухского постращать и подчинить шамхалу, но все сие упущено и хамбутай, искавший прежде помощи, сделался противником. Все лето прошло без действия, персияне прежде боялись незначительных оказательств, а теперь теряют страх и к большому числу войск. С доставленным мною подвижным магазейном поступлено, как с неприятельскою добычею, без всякой бережливости. О фураже и помышления не было заготовлять вперед, и не только оного не достало бы на то число, что требовано волов и верблюдов, но как теперь там находящиеся прокормятся до марта — Бог знает.

Войдите великодушно, мой милостивый благодетель, в мое бывшее положение, как мне горестно зависеть от капризов не испытанного вождя, получившего все награждения одним счастием, чином меня младшего. От вашего милостивого ходатайства смею ожидать теперь смягчения моей судьбы.»

Опасения Гудовича скоро были рассеяны и указом сенату (От 8-го января 1797 г., № 29. Арх. Кабинета Его Величества, св. 101.) он был назначен астраханским военным губернатором. Вслед затем Гудович получил рескрипт императора [199] Павла I, из которого он увидел, что возвращен в Георгиевск для того, чтобы быть главным начальником края; что граф Зубов уволен от всех должностей и что возвращавшиеся на линию полки, по мере их прибытия, должны поступать под его начальство.

«Положение пограничных наших дел с Персиею, писал Император в то же время Гудовичу (В рескрипте от 5-го января 1797 года.), и предприятое, до вступления нашего на престол, движение войск наших в том крае, никаких решительно успехов еще не одержавшее, требует особливого уважения.

Мы всему предпочитаем безопасность наших пределов и спокойствие подданных наших и потому, в ожидании, покуда время и обстоятельства воспособствуют подробную на тамошний край устроить систему, находим за нужное предначертать для вас следующие правила:

Первое. Относительно собственных наших границ, мы почитаем существенно выгоднейшим, чтобы линия для сохранения их наблюдаема была от устья реки Кубани, восходя вверх ее и потом ближайше и удобнейше выводя оную на реку Терек до Кизляра и т. д., и сию линию содержать в таком исправном и почтительном состоянии, чтобы она не только оберегала пределы наши, но и обуздывала впереди ее обитающие разные дикие народы.

Второе. Народы горские всякого рода, к сей линии прилеглые или подручные, удерживать в кротости и повиновении ласкою, отвращая от них все, что служит к их притеснению или отягощению; для обеспечения же себя в верности их, содержать при вас или в ближних губернских городах от них аманатов, а при них имея приставов, которые ласкою могли бы удержать в них приверженность к России.

Третье. В рассуждении царя карталинского, по единоверию и по давним отношениям сих владетелей к самодержавцам всероссийским и по договору, с царем Ираклием постановленному, соблюдать с сим владетелем всякое пристойное сношение, [200] и его удерживать в добром согласии и единодушии с владельцами и областями к России более приверженными, дабы, в случае надобности, соединенными силами все они могли стать против покушающихся наших врагов, и мы колико можно меньше имели надобности вступаться за них вооруженною рукою. Словом, доводя дела до такой степени, чтобы из сих к России благожелательных владельцев составилось федеративное государство, зависящее от нас, яко верховного их государя и покровителя, который тем меньше для них тягостен будет, поколику мы ни в образ их правления мешаться, ниже от них дани или иные повинности, кроме верности единой к нам, требовать не намерены.

Четвертое. Шамхала тарковского, владетеля дагестанского, а равным образом и ханов дербентского, бакинского и других, кои от западной части Каспийского моря близко находятся, удерживать по возможности в зависимости от нас, на вышеписанном основании, поставляя их в удобность к соединенному отпору против подобных неприязненных замыслов, каковые недавно со стороны Аги-Магомет-хана оказаны.

Пятое. Иметь внимание на торговлю наших подданных, дабы оная ничем в областях сих отягчаема и угнетаема не была, а, напротив того, пользовалась всеми теми выгодами и льготами, кои по прежним договорам одержаны.

Шестое. Обратить всемерное старание ваше к тому, чтобы искусным и осторожным образом внушить Аге-Магомет-хану, что он инако спокойным и безопасным остаться не может, как снискать наше к себе доброхотство, и для того не прикасался бы ни к Грузии, ниже к другим землям, на западном берегу Каспийского моря лежащим, и тем, кои между сих и Грузии находятся, дружески трактовал нашу торговлю и открыл первую же с нами, кои всегда могут удобнее довести до события дел его желания. И ежели бы от него присланы были к вам нарочные, вы их примите благоприязненно, донося нам для получения дальнейших наших приказаний, но при том через эмиссаров дайте ему со всею пристойностию чувствовать всю [201] опасность, каковой он подвергает себя, оказываясь нам противным.

Седьмое. Во всяком случае удаляться от подания Порте Оттоманской подозрения, что мы ищем с нею поводов к ссорам.

Сими правилами руководствуемые, вам нетрудно будет начертать для себя план вашего поведения по делам того края, и подробности оного Нам представить.»

Так кончился персидский поход 1796 года, поход, стоивший нам больших издержек, не приведших ни к каким результатам, за исключением вывода в Россию 500 семей армян, поселенных на линии.

Узнавши о получении полковыми командирами рескриптов Императора, граф Зубов созвал их к себе на совещание и объявил, что он более не главнокомандующий и что отправил о своем увольнении просьбу Императору. Имея в виду крайнее затруднение в приобретении продовольствия, граф Зубов предложил полковым командирам взять сколько нужно денег из остатков экстраординарной суммы и уже заботиться о продовольствии вверенных им нижних чинов. Положение войск было затруднительно: многие полки лишились от бескормицы лошадей; другие не имели никаких запасов продовольствия. Провиант доставлялся из России весьма медленно, а купить на месте было почти невозможно, потому что в Ширване, Баку, Шемахе, Ганже и прочих местах свирепствовал голод, и за четверть ячменя платили по 15 руб. и более. Сена приобрести было невозможно, потому что туземцы не имели обыкновения заготовлять его в значительном количестве, и траву можно было достать только в густых камышах и с огромными затруднениями. Все это было причиною того, что первое время полковые командиры думали остаться до весны в лагере при р. Куре, с тем, чтобы выждать появления весеннего подножного корма и иметь время заготовить хотя несколько путевых запасов. Впоследствии такая остановка признана неудобною, и войска отдельными частями потянулись в Баку, чтобы избежать тех гор и ущелий, по которым проходили при движении из Кубы [202] к Шемахе. «Их застигла», пишет участник похода (Бутков, ч. II, 421.), «чрезвычайная слякоть: выпал снег, начались нарочитые морозы в исходе декабря; люди весьма много потерпели, а лошадей множество погибло. На сем пути встречали недостаток даже в воде: нет ни леса, ни травы, земля обнажена от всяких растений, кроме полыни, почти до самой кубинской области.»

К таким затруднением присоединилось и то, что персияне, узнав о разрозненном движении наших войск, намерены были атаковать их. Тогда решено было полковыми командирами соединиться друг с другом и идти вместе. Между тем граф Зубов получил приказание Императора немедленно приступить к распоряжениям, какие приличны к выводу войск в пределы Империи. Ему поручено было снабдить полковых командиров наставлениями, составить маршруты, обеспечить на сколько возможно продовольствием и проч. Среди этих распоряжений граф Зубов получил просимое им увольнение и тогда, сдав начальство генерал-лейтенанту Булгакову, как старшему, он сел в Баку на судно и уехал в Астрахань. Войска были разделены на две части: одна выступила из Баку и шла сухим путем, под начальством генерал-маиора Рахманова, а другая, под начальством князя Цицианова, села в Баку на суда и следовала морем к Сладкоеричной пристани. Войска из Грузии были также выведены, и генерал Гудович получил новую программу для действий на Кавказе.

В рескрипте от 9-го марта Император Павел I писал ему:

1) Занятие войсками против талышинских берегов острова Сары и укрепления его почитаю я излишним, а довольно будет, чтобы стояли там из наших военных одно или два судна.

2) Военные персидские суда на Каспийском море могут быть терпимы, с коими обходиться нашим дружественно, поколику они спокойны останутся.

3) Для покровительства коммерции нашей посылать по-прежнему несколько наших военных судов, на какой конец приказано уже содержать там нашу эскадру в беспосредственной, [203] однакожь, зависимости от своего морского начальства, с коим вы должны иметь сношение, и в делах службы взаимную друг другу подавать руку помощи.

4) Определение к Кабардинскому народу приставом на место полковника князя Уракова, Каргопольского драгунского полка полковника Лабу не апробую; да и вообще запрещаю военных чиновников отлучать от своих полков к другим служениям. Для подобных же употреблений требуйте надобных людей от коллегии иностранных дел. А как в полковнике Лабе находите вы особливую способность к сему роду службы, то исключаю я его из военной службы с переименованием в коллежские советники.

5) При случае набегов на наши пределы закубанских народов, прогонять их от себя, а еще лучше не допускать их врываться в границы наши, и сие делать одними теми частьми войск, которые тут же при границе посты свои имеют, не собирая для того особых войск.

6) Все живущие и кочующие в наших пределах азиятские народы, как-то: кабардинцы, трухменцы, калмыки и прочие тому подобные хотя у вас в зависимости состоять должны, но иметь свои суды: верхний же пограничный суд в Моздоке под вашим руководством да останется.

7) Для исправления по сей части дел как пограничного советника, так секретаря и прочих канцелярских чинов требуйте от иностранной коллегии, которая нужными людьми снабдить вас не оставит; военных же из полков для сего употребления брать отнюдь не позволяю и накрепко то чинить запрещаю.

8) В сношениях и обращениях ваших с закубанскими султанами и другими тамошних народов начальниками наблюдайте ту осторожность, чтобы не брать ничего на свой ответ и доносить наперед мне и ожидать моих повелений, уведомляя в то же время о состоянии пограничных дел и тамошних происхождениях коллегию иностранных дел.

9) В заключение сего нахожу нужным приметить, что польза службы и долг ваш требуют, дабы в [204] поведении своем противу заграничных народов сколь можно реже употребляли местоимение я, но все случаи, в которых вы действуете, относятся двору нашему, коего вы только волю и повеления исполняете.» (Секретный рескрипт 9 марта 1797 г. Арх. Глав. Штаба в С.-Петербурге.)

Рескрипт этот, обрекая Гудовича на оборонительный образ действия, возлагал на него одну только заботу о защите наших границ от набегов хищников. Средством для такой защиты был ряд постов и укреплений Кавказской линии, тянувшейся по рекам Кубани, Малки и Тереку.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том III. СПб. 1886