ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM III.

V.

Деятельность главнокомандующего после занятия Дербента. — Просьба его о присылке подкреплений. — Воззвание Шейх-Али-хана к жителям дербентского ханства. — Манифест Императрицы к персидскому народу. — Движение каспийского корпуса к Баку. — Переправа через реку Самур. — Прибытие транспортов с провиантом. — Занятие нашими войсками городов Кубы и Баку. — Бегство Шейх-Али-хана.

После занятия Дербента, каспийский корпус оставался на месте в течение двух недель. Прежде чем двинуться вперед, главнокомандующему необходимо было снабдить войска продовольствием, обеспечить свой тыл и устроить дела покоренного ханства.

При выступлении из Кизляра, отряд был обеспечен продовольствием по 26-е июня. В конце апреля Гудович отправил вслед за отрядом 1,900 четвертей сухарей и 178 четвертей круп и при этом уведомлял графа Зубова, что остальной провиант, на три месяца, будет доставлен в самом непродолжительном времени.

Трехмесячный запас продовольствия, составляя только путевое довольствие войск до Баку, не обеспечивал их даже и до этого пункта, потому что транспорты подвигались весьма медленно, волы изнурялись и падали. Снабжение отряда продовольствием при движении от Баку в глубь Персии должно было производиться морем из Астрахани, где, с этою целью, как мы видели, приказано было заготовить, на первый случай, 70,000 четвертей муки с пропорциею круп и 40,000 четвертей овса. Между тем, в начале мая, в Астрахань не было еще доставлено из внутренних губерний ни одного зерна хлеба, и даже не было известно, когда он туда прибудет. Граф Зубов опасался двинуться вперед, рассчитывая, что, дойдя до Баку, может остаться вовсе без продовольствия и в таком невыгодном положении встретиться с войсками Аги-Магомет-хана.

Последний, по имевшимся сведениям, хотя и отступил к Тегерану, но, укрепляя свои прибрежные провинции от Гиляна [119] по восточному берегу Каспийского моря, располагал собрать войска и возвратиться опять к реке Араксу. Принужденный оставить гарнизоны в Дербенте и Баку, и имея в своем распоряжении незначительные силы, граф Зубов не рассчитывал на возможность уничтожить противника и просил об усилении его новыми войсками. Предположенное в Петербурге одновременное действие против Аги-Магомет-хана со стороны Ганжи и берегов Каспийского моря не могло иметь места, потому что кавказский корпус не только еще не присоединился к отряду графа Зубова, но едва собирался у Кизляра; возможность его продовольствия средствами Грузии, как мы видели, была сомнительна. Изменение плана, давая иной характер действиям, заботило графа Зубова и связывало ему руки.

«Зайдя в Баку, писал он (В собственноручном письме князю П. А. Зубову от 15-го мая 1796 г.), боюсь, чтобы не оставили меня без хлеба. Также, с нынешним числом войск, а особливо без кавказского корпуса, нельзя там, как бы хотелось, приняться за дело, потому что надобно занимать большую дистанцию и отделять сильные отряды, которых не можно отделять, если главные силы должны тем ослабиться. Малые же части войск неминуемой подвержены опасности, как узнал я по вшествии в Дагестан, ибо даже на самые цепи мои наскакивают разбойничьи партии, которые могут жить здесь в той уверенности, что, быв от лагеря в пяти верстах, безопасны от поисков, и хотя бы открылись где, то их выжить трудно.»

В двадцатых числах мая главнокомандующий получил уведомление Гудовича, что с Кавказской линии отправлено к нему еще несколько транспортов с продовольствием; что, по расчету, провиант этот должен обеспечить отряд по 16-е июля, и что по 11-е мая доставлено в Астрахань 4,000 четвертей муки с пропорциею круп, которые уже и отпущены на суда в распоряжение контр-адмирала Федорова, для доставления морем в Дербент или в Баку, куда назначено будет главнокомандующим.

«Я рад и готов от всего сердца вам помогать, писал [120] при этом Гудович графу Зубову (В письме от 19-го мая 1796 года.), и снабжать всем, что есть в моей власти, но должен вам объяснить, что со стороны войск, а особливо пехоты, не в состоянии я теперь сделать вам прибавление важное.»

Хотя в распоряжение Гудовича и были отправлены из России на Кавказскую линию новые полки, но ни один из них не прибыл, кроме Павлоградского легкоконного полка, подходившего в то время к Георгиевску. Поэтому Гудович, желая исполнить обещание, данное Зубову, занять Дербент войсками, находившимися в его распоряжении, собрал с разных мест 140 человек рядовых (Восемьдесят рядовых Московского мушкетерского полка и 60 человек — четвертого баталиона Кавказского егерского корпуса.) и отправил их в Дербент, вместе с транспортом, состоявшим из 100 верблюдов и 50 фур, нагруженных провиантом. Вскоре после того он собрал у Кизляра Павлоградский полк, второй баталион Кубанского егерского корпуса, Донской полк Киреева и шесть полевых орудий, и, поручив командование ими генерал-маиору князю Цицианову, приказал идти на соединение с графом Зубовым (Отношение Гудовича графу Зубову 19-го мая 1796 года, № 563. Всеподданнейший рапорт графа Зубова 23-го августа 1796 года. Князь Цицианов, как увидим ниже, за неимением волов для подвижного магазина и по причине разлития реки Терека, мог выступить только 23-го июля.).

«По всей искренности, прибавлял Гудович, уверяю вас, что как скоро назначенные войска на линию прибывать станут, то я тот же час, не останавливая их, подвигать стану к Кизляру, а особливо полки пехотные, в которых, считаю, вам больше надобности будет, откуда и к вам тотчас, по востребовании, доставлять стану, не имея никакой нужды и желания оставлять у себя, кроме самого нужного числа для сохранения линии. Вас о том только покорнейше прошу: если можно оставить у меня, по крайней мере, до поздней осени, казачий полк Янова, который стоит против Кабарды и нужен тут для поддержания спокойствия. Вы меня тем крайне одолжите.»

Получив сведение о движении подкреплений, а главное о появлении хлеба в Астрахани и возможности скорого доставления [121] его к персидским берегам, граф Зубов решился двинуться вперед; но, зная вероломство и хищность окружающих его народов, принужден был позаботиться об обеспечении своего тыла и правого фланга.

Обширная дербентская крепость, вмещавшая в себе до десяти тысяч вооруженного населения, не могла быть оставлена в тылу без надежного гарнизона, в состав которого необходимо было назначить, по меньшей мере, три баталиона. Тогда, имея за собою верный опорный пункт в Дербенте, граф Зубов имел возможность двинуться далее, не дождавшись подкреплений и без опасения за свое положение даже и в том случае, если бы встретил сопротивление со стороны бакинского хана, или значительные силы персиян. Снабженный в достаточной степени продовольствием, он всегда мог, заняв крепкую позицию, дождаться прибытия подкреплений, и, присоединив их к себе, перейти в наступление.

Что касается до обеспечения правого фланга, то главнокомандующий возложил это на обязанность преданных нам владельцев Дагестана. Он писал шамхалу тарковскому, уцмию каракайдакскому и кадию табасаранскому, чтобы они прислали к нему своих детей или родственников в аманаты и соединили вместе состоявшие в готовности свои войска «для закрытия марша моего со стороны гор» (Записка графа Зубова, представленная князю П. А. Зубову при письме от 15-го мая 1796 года.).

Приглашенные не только изъявили полную готовность исполнить требование главнокомандующего, но выказывали особую предупредительность, свойственную азиятским народам в тех случаях, когда слабый заискивает у сильного. Известие о падении Дербента — ворот в Персию — быстро распространилось по всему Дагестану, и все горские владельцы, до сих пор неприязненные России, наперерыв друг перед другом спешили в лагерь главнокомандующего. В течение двух недель русский стан был переполнен дагестанцами, приезжавшими заявить о своей покорности России.

— Мы пребывали, говорили они, с дербентскими [122] владетелями в дружбе, а как теперь Дербент состоит под властью Всероссийской монархини, то мы не преминем служить России лучше, чем дербентским владельцам.

Некоторые из них, не ограничиваясь одним заявлением своей преданности, принимали присягу на подданство, подобно тому, как принимали ее и жители дербентского ханства. Последним объявлено, что владение Шейх-Али-хана принимается под защиту России, что каждый, оставаясь спокойным в своем владении, будет обеспечен в личной и имущественной безопасности; что в случае каких-либо претензий друг на друга, никто не в праве разделываться сам собою, но должен обратиться к русскому главнокомандующему; что весь Дагестан и Дербентское ханство, находясь под покровительством России, обязаны положить конец взаимным распрям и мирною жизнью и послушанием заслужить благоволение Императрицы (Записка графа Зубова, представленная князю П. А. Зубову.).

Видя приверженность народа к своему хану и то участие, которое принимал он в его судьбе, граф Зубов не решился выслать Шейх-Али-хана в Россию, тем более, что такая мера, кроме восстановления народа, не представляла никаких выгод. Все дербентское владение было разделено на части, управляемые наибами. Каждый наиб, с удалением Шейх-Али-хана в Россию, мог объявить себя ханом в своем владении, а такое раздробление, при сомнительной преданности наибов, было для нас скорее вредно, чем полезно: в каждом наибе мы могли встретить человека враждебного, готового противиться нашим видам и намерениям. Оставить Шейх-Али-хана в Дербенте, после его поступков и неуверенности в чистосердечном раскаянии, было совершенно невозможно, и потому граф Зубов решился взять его с собою, а управление дербентским ханством, для успокоения народа, поручил сестре хана, Периджи-ханум, в помощь которой назначил Хадыр-бека (Хадыр-бек был родственник покойного Мегмет-Гуссейн-хана дербентского.), как человека, казавшегося более других преданным России.

Когда Шейх-Али-хану было объявлено решение, по которому [123] он должен был следовать за русскими войсками, то хан принял это известие не только с покорностию, но и с видимым удовольствием. Чтобы привлечь к себе расположение главнокомандующего и выставить свою преданность, Шейх-Али вызвался написать воззвание, призывающее бывших его подданных к спокойствию и переполненное самыми льстивыми выражениями относительно Императрицы и ее главнокомандующего.

«Благодарение Всевышнему, писал он дербентцам, что мы избавились, за совращение с истинного пути, наказания милосердием величайшей, счастливой и всемогущей на земном шаре Императрицы — тени Божией — которая послала, яко ангела ей повинующегося, ужасного в брани, но к покорным милостивого и кроткого предводителя воинов непобедимых, графа Валериана Александровича Зубова.

Сами вы, любезные нам подданные, должны признаться, что давно уже не вкушали того спокойствия, какое теперь под его покровом ощущаем. Да будет и сие ему в неувядаемую славу; но мы долженствуем не щадить жизни, чтоб заслужить свое преступление пред сильною и наших предков, и нас всегда покровительствовавшею Российскою Империею, и не только сами во весь век наш обожать будем великую Монархиню — тень Божию — но и в сердца потомков наших поселим непоколебимую временем и случаями к ее величеству преданность и повиновение.

Ныне благодетель наш, граф Валериан Александрович, идет с многочисленным и храбрым своим воинством на коварного Агу-Магомет-хана, дабы разрушить в конец силы его. Всем известно, в какие сети ввел нас сей неблагонамеренный, паче злой человек и что мы ему и его приятелям отмщевать во веки веков долженствуем: а напротив на всю жизнь от сего времени, перед лицом Бога живого, под клятвою обещеваем служить верно и усердно великой Государыне — тени Божией — и идем теперь при воинстве российском к Араксу, дабы быть полезным нашему спасителю графу Валериану Александровичу всеми способами, которые Всевышний нам в руки и в сердца вложить соизволит. Правление же вами оставляем [124] до нашего из похода возвращения в руках высокостепенной, светлейшей, любезнейшей сестры нашей Периджи-ханум и при ней наибом будет верный, нам обоим усерднейший слуга Хадыр-бек.

Молим Всевышнего, дабы послал на вас всех святую свою милость и дабы великий пророк наставил вас на путь правды. Теперь же, по данной нам от Бога власти, повелеваем считать россиян за благодетелей, чинить послушание светлейшей сестре нашей, или кому от нее приказано будет. Дан в радостном, веселом и благополучном времени.»

Оставаясь в лагере русских войск, Шейх-Али-хан пользовался возможною свободою: ему возвращена была сабля и разрешено видеться с сестрою. Главнокомандующий оказывал ему полное расположение, которое, как увидим ниже, он употребил во зло самым изменническим образом.

Устроив внутренние дела Дербентского ханства и поставив в отдельных его частях наибов и правителей, граф Зубов взял аманатов от знатнейших из дербентских жителей и, присоединив к себе первый Чугуевский полк, прибывший с генерал-маиором Платовым и Донской полк Орлова, выступил 24-го мая по направлению к Баку. В Дербенте был оставлен генерал-маиор Савельев с тремя баталионами пехоты, 200 казаков и четырьмя полевыми орудиями (Всеподданнейший рапорт графа Зубова 30-го мая 1796 года. Оставленные баталионы были: гренадерский из рот Московского и Казанского полков, один мушкетерский баталион Московского полка и третий баталион Кавказского егерского корпуса.).

За несколько дней до выступления в поход, главнокомандующий получил высочайший манифест, обращенный к персидскому народу, с приказанием сделать его известным в городах и селениях. Переведенный на языки турецкий, персидский, грузинский и армянский, манифест этот был доставлен в большом числе экземпляров к кавказскому генерал-губернатору Гудовичу и астраханскому губернатору Алябьеву, с тем, чтобы и они, с своей стороны, приняли меры к распространению его по [125] городам и селениям чрез купцов и других людей, имеющих торговые дела в Персии или Турции (Рескрипт Императрицы Гудовичу 2-го апреля 1796 года.).

«Намерение и желание Российской Империи, писала Императрица (В манифесте от 27-го марта.), пребывать в тишине и добром согласии с соседственными ей владетелями в государстве персидском, издавна пред светом доказаны великодушием и добровольною уступкою знатных областей, завоеванных праведным и победоносным оружием вечной славы достойного Императора Петра Великого. Со вступления нашего на престол, мы не в ином виде обращали внимание наше на сей край пределов наших, как для соблюдения мира и спокойствия и для укоренения и приращения там равно на обе стороны выгодной и полезной торговли между обоюдными подданными, основанной на договорах торжественных и ничем неиспровергаемых.

Нередко в сем похвальном и благом предмете нашего попечения встречали мы противность и нарушение со стороны руководимых корыстию и другими пристрастиями некоторых частных персидских начальников в тех местах, куда наши подданные для промыслов своих приезжали, и где различным образом угнетаемы и обижаемы были. Но по сродному нам великодушию всегда старались мы пресекать и не допускать сии неприятности до дальних следствий, довольствуясь удовлетворениями, иногда не вовсе соразмерными обиде, а особливо могуществу способов, от Бога нам дарованных к одержанию оного по неограниченному нашему произволению. Таковое снисхождение испытал в нас и сам Ага-Магомет-хан, ныне коварностию и свирепством своим властвующий беззаконно во всех областях персидских, когда, будучи ханом астрабадским, дерзнул, вопреки народного права и доброй веры, задержать насильственно зашедший наш туда фрегат, причинив начальствующему оным, флота нашего капитану графу Войновичу разные обиды и оскорбления.

Не поколебались бы мы и ныне в сих наших кротких и миролюбивых расположениях, если бы помянутый хищник [126] Ага-Магомет, движимый необузданным своим властолюбием, не распространил, наконец, насильствия и лютости свои в оскорблении прав и достоинства Империи нашей, даже до впадения в Грузию и до завладения самой столицы, от нескольких уже лет предавшегося покровительству нашему царя карталинского и кахетинского, откуда по разграблении там и разорении храмов Божиих, по опустошении земель увлечением в неволю великого числа христиан и по совершении многих других неистовств, обратился к берегам моря Каспийского на разорение народов и на гонение ханов, спокойно своими уделами управляющих, к нам приверженных и торговле нашей всегда благоприятствующих.

Предприятия столь дерзкие, испровергающие все то, что достоинства, польз и выгод Империи нашей касаться может, и рассылаемые им фирманы к пограничным и даже подвластным нам владетелям, очевидно устремленные на возмущение пограничного спокойствия, на разрушение существовавшего тут мира и доброго согласия и на истребление всех прежде бывших, полезных и выгодных сношений между обоими государствами, налагают на нас, хотя неприятный, но необходимый долг, противоположить оным преграды сильныя и удобные к их уничтожению. Вследствие чего, призвав в помощь Всевышнего, праведным нашим начинаниям всегда щедро поборствующего, уважая собственное достоинство наше и благо нашей Империи, неоднократно помянутым мятежником оскорбленные, безопасность пределов и уверенность предавшихся покровительству нашему; внемля гласу человечества; им нещадимого даже в крови родных его братий, и снисходя на прошение царя карталинского и кахетинского и многих благонамеренных ханов и владетелей дагестанских, взывающих защиту и покровительство наше — повелели мы знатной части наших морских и сухопутных сил, под предводительством нам любезноверного, от армии нашей генерал-поручика, нашего генерал-адъютанта, лейб-гвардии Измайловского полка секунд-маиора, конно-гренадерского военного ордена полка шефа и орденов наших: Св. Апостола Андрея, Св. Александра Невского и военного Св. Георгия и прусских Черного и Красного орлов [127] кавалера и Римской Империи графа, Валериана Зубова вступить в персидские пределы, ради надлежащего отвращения всех неудобств, могущих произойти от распространения и утверждения в оных беззаконно похищенной власти лютым й коварным Ага-Магомет-ханом, до днесь явившим себя явным врагом России, нагло отвергшим все трактаты, коими при ограждении пределов безопасностию приобретены были подданным нашим преимущества и выгоды, присвоенные взамен уступки персидских областей, завоеванных победоносным оружием вечно достойной славы императора Петра Великого, стремящимся поработить тяжкому своему игу не только владельцев, на равном с ним или еще на предпочтительном праве учредившихся, но и частных людей, стяжавших имущество трудами своими, лишая и тех, и других достояния их, а иногда и самой жизни, и, наконец, лютостями и угрозами дерзая возмущать и вопреки собственных польз обращать против Империи нашей мирных и благорасположенных к нам владетелей, из коих многие наслаждались покровительством и милостию нашими.

Возвещая сим решимость нашу и объяснив достаточно важные причины, на оную нас побудившие, имеем мы тут главным предметом то, чтобы совершенно успокоить всех обывателей и жителей государства всякого состояния и чина, и всех вер и родов, природных и иностранных, как-то: грузин, армян и других, в сих странах мирно и спокойно в различных промыслах упражняющихся, что от вступления и пребывания там наших победоносных войск не только никому в личности или имуществе не воспоследует никакой обиды и никакого притеснения, но паче каждый в том и другом ограждаем и охраняем будет, согласно с данными от нас точными повелениями всем начальствующим над теми войсками строго наблюдать, чтоб никто напрасного вреда или неправды не терпел. В случае же какого-либо преступления сея нашей воли, виновников предавать скорому осуждению и наказанию, а обиженным доставлять полное и безотлагательное удовлетворение.

Утверждая нашим императорским словом, всегда свято и ненарушимо хранимым, безопасность общую и частную всех [128] вышереченных обывателей, ожидаем и требуем от них во взаимство, чтоб оставались спокойно в своих жилищах, не опасаясь, после столь торжественной уверенности, им даемой, никакого притеснения их особе или расхищения их имения и укрываясь, под предлогом ничем неоправдываемого страха, не рассеивали своих пожитков; кольми паче имеем мы право уповать, что никто из них не дерзнет, присовокупясь к общему их и нашему врагу Аге-Магомет-хану или сообщникам его, подавать им явно или тайно деньгами или съестными припасами какое-либо вспоможение или пособие. Но если бы, паче чаяния, сие случилось и дошло до сведения наших начальников, то преступник таковой признан будет за врага нашего и яко таковой преследуем со всею воинскою строгостию в лице и имени своих. Сверх того, он, и ему подобные, подвергнутся на страшном суде перед всемогущим Богом ответу за все бедствия, кои будут неизбежным последствием столь ужасного преступления.

Но, полагаясь на правоту дела, нами восприятого, надеемся, что не только никто вновь к помянутому врагу не пристанет, но паче уловленные досель в его виды коварством или насилием его, удалятся от его мучительной власти и, обретя надежное убежище под сению оружия нашего, присоединятся к оному на содействие к конечному его истреблению, для восстановления во всем Персидском государстве мирного бытия и для утверждения каждого владетеля в полной власти, независимости и свободе. В сем предположении, обнадеживаем мы равномерно, и под тем же непреложным обязательством нашего императорского слова, всех тех, кои, познав свое заблуждение и раскаясь в оном, или низвергнув возложенное на них насилием иго, прибегнут к покровительству войск наших, что они не только от них приняты будут со всякою приязнию, но и получат достойную мзду за их благонамеренность.

А дабы все благие намерения наши, здесь довольно пространно изъясненные, были всем известны и никто неведением их отговариваться не мог, повелели мы сей наш императорский манифест, подписанный нашею рукою, переведя на разные языки, [129] в той стране употребляемые, напечатать и рассеять во всенародное известие, как в государстве Персидском, так и в прилеглых к оному областях, приглашая всех тамошних обывателей всякого достоинства и звания способствовать успеху тех наших намерений, яко клонящихся к обоюдной пользе и обоюдному благу, в ожидании чего обнадеживаем их всех нашею императорскою милостию и нашим благоволением.»

Манифест этот был тотчас же отправлен графом Зубовым, при особом извещении, утвержденном Императрицею, к владельцам Дагестана: шамхалу тарковскому, сыну его Мегтию, беку бойнакскому, уцмию каракайдакскому и кадию табасаранскому. Точно также главнокомандующий разослал его к ханам бакинскому, шемахинскому, шушинскому (карабагскому), талышинскому, шекинскому и отправил несколько экземпляров на остров Саро, к находившемуся там нашему консулу Скибиневскому, с поручением стараться распространить его между торгующим населением (Письмо графа Валериана Зубова брату его князю П. А. Зубову, 9-го июня 1796 г., № 32.).

Препровождая высочайший манифест, главнокомандующий писал ханам и прочим владельцам, что как вся цель действий русских войск в Персии клонится единственно к ниспровержению Аги-Магомет-хана, неправильно присвоившего себе верховную власть, то он, граф Зубов, уверен, что каждый с благоговением и признательностию примет помощь русской Императрицы. Главнокомандующий говорил, что не допускает мысли, чтобы народ, на помощь и избавление которого от ига пришла Россия, стал противиться успеху русского оружия и тем навлек на себя многие бедствия.

Распространению ли манифеста или известию о падении Дербента граф Зубов обязан был, что на пути к Баку все владельцы встречали его с предупредительностью и покорностью. Бакинский хан прислал в главную квартиру своих посланных с объявлением, что покоряется воле русской Императрицы. Хамбутай казыкумухский заявлял, что он также отдается под покровительство России, и чтобы выставить свою преданность, [130] возвратил трех человек пленных из числа тех людей, которые были взяты шайкою его подданных, при нападении 8-го мая на провиантские фуры., отправленные генералом Булгаковым в урочище Девечумагатан. Это возвращение, точно так же как и все клятвы в верности не мешали ему хищничать. Преданность к нам многих других ханов была также не более как личина, вызванная необходимостью и силою обстоятельств. Впоследствии они изменяли своей клятве, по мере того, как находили это выгодным для себя, но теперь все казались спокойными, покорными, и каспийский корпус следовал в Баку совершенно свободно, никем не тревожимый.

Хотя горцы и не оказывали русским войскам никакого сопротивления, но движение их замедлялось характером местности, представлявшей немалые затруднения. На стодесятиверстном расстоянии от Дербента до Шабрани каспийский корпус перешел вброд более десяти рек и в течение трех дней переправлялся через реку Самур, покрывавшую своими порывистыми водами более четырех верст сплошного в ширину пространства.

Самур, самая большая река во всем Дагестане, течет столь быстро, что не представляет никакой возможности навести плавучий мост на понтонах. Имея смутное понятие о ширине реки и ее свойствах, граф Зубов, еще при выступлении из Дербента, отправил нескольких офицеров для осмотра Самура и для отыскания места переправы. Посланные воротились с донесением, что переправа через реку невозможна; что течение реки порывисто, неровно, как неровно и самое ложе, имеющее множество впадин значительной глубины. Осматривавшие реку говорили, что, при всех их усилиях, они не могли найти нигде брода менее двух аршин глубины, и что по необыкновенной быстроте течения мост навести невозможно. Главнокомандующий сам поехал осмотреть реку, но на пути узнал, что вода в Самуре быстро убывает, что в горах произошел обвал и русло реки запружено огромною глыбою снега и льда, разделившего ее воды на несколько рукавов. Желая воспользоваться временным спадением воды, граф Зубов поспешил начать [131] переправу. Он тотчас же собрал из окрестных деревень жителей, при содействии и указании которых были отысканы броды, по которым и протянуты казачьи цепи от одного берега до другого. По установлении цепей, выше их стала переправляться пехота, а еще выше — кавалерия. Сомкнувшись в густые ряды и взяв друг друга за руки, солдаты переходили через реку под прикрытием кавалерии, до некоторой степени задерживавшей сильное стремление воды.

Переправа продолжалась в течение трех дней и совершена была благополучно. Главное замедление происходило в переправе подвижного магазина и пороха. Чтобы не подмочить того и другого, граф Зубов не приказал перевозить их на повозках и в зарядных ящиках, но велел грузить на верблюдов, на которых и переправлять через реку.

Продолжительность перегрузки заставила, однакоже, переправить часть провианта на повозках, хотя и с большим затруднением, потому что многие из повозок были опрокинуты и унесены течением на казачью цепь. Переправа через Самур показала все недостатки воловьих транспортов и заставила графа Зубова просить Гудовича не покупать больше волов, а прислать ему 2,000 верблюдов, так как впереди представлялось много переправ через реки. К тому же верблюды были гораздо выносливее волов, и требовали менее пищи; волы не выдерживали перемены климата и падали в большом числе (Письмо графа Зубова князю П. А. Зубову от 9-го июня 1796 года.). Если убыль волов и не была теперь слишком ощутительна, то потому только, что часть войск каспийского корпуса могла продовольствоваться хлебом, доставленным морем из Астрахани, и следовательно представлялась возможность уменьшить подвижной транспорт.

Одновременно с переправою войск через реку Самур, к ее устью подошли морем два транспорта с хлебом: один под начальством лейтенанта Бозо, другой с лейтенантом Миницким. Первый был нагружен: 3,168 четвертями муки и 252 четвертями круп, а второй — 3,215 четвертями муки, 168 четвертями круп и, сверх того, имел десантных войск один [132] баталион Кабардинского полка и 122 человека артиллерийской прислуги. Лейтенанту Бозо приказано, выгрузив 1,500 четвертей на Низовой пристани, с остальными следовать в Дербент, где и сдать привезенный провиант генералу Савельеву, а лейтенанту Миницкому — следовать со всем транспортом в Баку, где и ожидать дальнейших приказаний.

Бакинский хан хотя и заявлял о своей преданности России, но делал это не по убеждению, а потому, что рассчитывал на невозможность переправы через Самур и вступления в его владения. Полагая, что русские не преодолеют такого препятствия, бакинский хан отправил вместе с хамбутаем казыкумухским своих посланных, которые следили за движением русских, и лишь только увидели, что часть наших войск появилась на правом берегу Самура, тотчас же поскакали дать знать своим владельцам, что и это препятствие не остановило неверных гяуров.

Окончив на третий день переправу, отряд двинулся далее и, не смотря на стоявшие весьма жаркие дни, войска шли бодро: не было ни отсталых, ни больных «и лазаретные коляски, доносил граф Зубов (Всеподданнейшее донесение от 9-го июня 1796 года.), с радостию вижу наполненными снадобьями людскими, а не скорбящими людьми.» Следуя по бакинской дороге, каспийский корпус, 6-го июня, подошел к Кубе и остановился в пяти верстах от города. Многочисленное сборище народа приветствовало появление русских в этой местности, причем, старейшины поднесли графу Зубову ключи города с просьбою присоединить их к державе «премилосердой царицы добрых». Взяв заложников от кубинского наиба Вали-бека и от старшин, граф Зубов обнадежил жителей в личной и имущественной безопасности.

Между тем, бакинский хан, не желая сдавать Баку русским войскам, стал распространять слухи, что русские идут с целью изгнать ханов из их владений. Он отправил шемахинскому хану письмо, в котором писал, что хотя он и был до сих пор во вражде с ним, но теперь, в виду [133] общей опасности, предлагает помириться и соединиться вместе для общего сопротивления. Это письмо произвело свое действие. Среди шемахинцев было заметно волнение, а у хана происходили частые совещания. Чтобы отвратить возможное соединение двух ханов, граф Зубов торопился занять Баку. Он отправил приказание контр-адмиралу Федорову выступить с готовыми военными судами из Астрахани и как можно скорее следовать в Баку для содействия сухопутным войскам; но, к сожалению, главнокомандующий скоро узнал, что подойти к городу с целым корпусом нет никакой возможности. На сто верст в окружности посланные не могли отыскать не только воды и леса, но ни травы и никакого растения.

Имея сведение, что бакинцы не разделяют мнения своего хана и не желают противиться русским войскам, главнокомандующий отправил в Баку прокламацию, в которой советовал народу вручить свой жребий произволению Императрицы, Одновременно с этим было послано письмо Мустафе, хану шемахинскому. Посланный с прокламациею в Баку возвратился с известием, что народ с восторгом принял воззвание графа Зубова и выказал полную готовность покориться. Хусейн-Кули-хану не оставалось ничего более, как последовать общему течению, и он обещал выехать на встречу главнокомандующему.

13-го июня бакинский хан действительно прибыл в лагерь русских войск, расположившихся на реке Ата-чае, и поднес ключи города. Граф Зубов принял хана с почестию, обнадежил его покровительством Императрицы и приказал генерал-маиору Рахманову, с отрядом из трех баталионов пехоты, полка казаков и четырех орудий полевой артиллерии следовать в Баку, но не входить в город, а остановиться верстах в двенадцати и ожидать прибытия хана. В то же самое время генерал-маиору Булгакову приказано, с двумя баталионами Кавказского гренадерского полка, третьим баталионом Кубанского егерского корпуса, двумя эскадронами Нижегородского драгунского полка, с хоперскими и семейными казаками, и четырьмя орудиями полевой артиллерии, следовать к городу Кубе и, расположившись близ города, наблюдать за спокойствием [134] обывателей, иметь постоянное сношение с генералом Савельевым, следить за поведением жителей и, в особенности, за поступками управляющего в Кубе наиба Вали-бека.

Продержав двое суток в своем лагере бакинского хана, граф Зубов подарил ему богатый кинжал в 1,200 руб. и отправил в отряд генерал-маиора Рахманова. Последний, подходя к городу, в сопровождении хана, был встречен салютационными выстрелами, и вступил в крепость при радостных криках многочисленной толпы народа. Генерал-маиору Рахманову поручено было главнокомандующим, по занятии крепости, приискать в ней помещение для 40,000 четвертей провианта, предназначенного к выгрузке в Баку. Дождавшись прибытия флотилии и посаженного на суда баталиона Кабардинского полка, Рахманов должен был передать начальство над гарнизоном контр-адмиралу Федорову и, оставив ему гренадерский баталион (Из рот Кабардинского и Владимирского полков.), следовать на соединение с графом Зубовым, который сам предполагал двинуться к старой Шемахе.

Шемахинский Мустафа-хан прислал своего чиновника в русский лагерь несколько ранее прибытия бакинского хана. Будучи личным свидетелем приема и почестей, оказанных Хуссейн-Кули-хану, чиновник Мустафы был обласкан графом Зубовым и отпущен обратно в Шемаху. При отправлении его, главнокомандующий отправил шемахинскому хану кинжал в 1,500 руб., и писал, что он может рассчитывать на большее милосердие и щедроты Императрицы, так как не был в соучастии с лицами, нерасположенными к России. Мустафа благодарил за подарок и приглашал главнокомандующего в свои владения, обещая сам выехать на встречу войскам.

«Итак, доносил граф Зубов (Всеподданнейший рапорт 18-го июня 1796 года.), пройдя с храбрым и трудолюбивым Вашего Императорского Величества воинством пятьсот верст от границ российских и на половине сего расстояния отперши победоносным вашим оружием железные врата Ирании, совершил я первый подвиг свой по промыслу вашему благополучно, очистя не только от сил, но и от [135] влияния хищника Аги-Магомет-хана сей берег рек Куры и Аракса, совокупив в повиновении вам всех на западном береге Каспийского моря народов до пределов гилянских, и дав от себя правителя областям сальянским. А как поставил уже твердую ногу в Баке и тем соединил с оною Астрахань, то вскоре здравых и веселых воинов упокою от зноя при тенистых рощах старой Шемахи, где обильные и здравые протекают воды.»

Оставив гарнизоны в Кубе и Баку, граф Зубов, 19-го июня, повернул направо на шемахинскую дорогу и скоро вступил в весьма узкое дефиле. Имея во многих местах не более как полтора аршина ширины, ущелье это было сплошь усыпано мелкими и острыми камнями, а с обеих сторон ограждено голыми и совершенно отвесными утесами, возвышавшимися над дорогою до 150 сажен и более. Войскам приходилось то подыматься в гору и проходить под нависшими каменными глыбами, которые, казалось, угрожали ежеминутным падением, то спускаться с гор, обрамленных отвесными пропастями. К закату солнца войска успели пройти лишь девять верст и, оставив далеко позади себя весь обоз, расположились на реке Ате.

На этом переходе случилось происшествие, причинившее впоследствии немалые заботы графу Зубову.

Находившийся при отряде пленный Шейх-Али-хан дербентский успел на столько вкрасться в доверенность главнокомандующего, что пользовался полным его расположением и свободою. При нем находился за пристава и переводчика, из армян, маиор Серебров и казачий конвой, под начальством поручика Краснощекова. Сереброву поручено было, не стесняя хана, следить, однако же, за всеми его поступками, и не дозволять никаких совещаний с посторонними лицами. Заботясь более о пополнении своего кармана и распуская повсюду слух, что, состоя при главнокомандующем, он имеет большое значение в главной квартире, Серебров собирал подарки и брал деньги у своих же соотечественников, обещая им выхлопотать [136] различные милости и награды (Жизнь Артемия Араратского, ч. II.), а за ханом не следил и не думал об исполнении данной ему инструкции.

Шейх-Али был предоставлен самому себе. Во время переходов он постоянно занимался джигитовкою, удивлял всех искусством верховой езды и легкостью своей лошади, скакавшей с необыкновенною быстротою по крутизнам, едва восходимым. Некоторые лица из его свиты имели также отличных лошадей, тешили хана и кроме джигитовки ничем не занимались. Несколько раз Шейх-Али, во время движения, отставал от войск, и каждый раз, когда Краснощеков пытался остановить хана, Серебров удерживал его, отклоняя всякое подозрение.

Дербентский хан жил в русском лагере свободно и весело. Свита его каждый день собиралась у хана, проводила с ним время, и нередко по вечерам предавалась разгулу. Среди этих собраний хан устраивал все необходимое к побегу и успел дать знать преданным ему кубинцам, чтобы они, в условленном месте, подготовили ему подставных лошадей.

В то время, когда войска наши втягивались в ущелье, Шейх-Али-хан, оставшись назади их, по обыкновению, занимался джигитовкою. Он играл джиридом (Джирид — палочка, которую ловкие наездники бросают на всем скаку лошади кверху и потом ловят руками.), скакал взад и вперед, то по долине, то по крутизнам гор, и незаметно отдалился от отряда на довольно значительное расстояние. Все любовались ловкостью и проворством хана, но скоро заметили, что Шейх-Али-хан понесся прямо на гору, на далекой вершине которой было едва заметно небольшое селение. Тогда только спохватились и увидели, что джигитовка обратилась в бегство. В погоню были посланы казаки, но их лошади, непривычные к горным дорогам, не могли догнать ни хана, ни ускакавших с ним некоторых из его приближенных.

Когда казаки доскакали до селения, то из него выехало три группы всадников, разъехавшихся по трем разным направлениям, и казаки не знали, кого преследовать: между всадниками не было видно ни ханской лошади, ни человека, одетого в [137] ханское платье, которое он обыкновенно носил, находясь в русском лагере. Казаки бросились наудачу, настигли две партии, привели их в лагерь, но среди приведенных Шейх-Али-хана не оказалось — он успел скрыться от преследования.

VI.

Впечатление, произведенное бегством Шейх-Али-хана на жителей. — Прокламация главнокомандующего. — Происки Шейх-Али-хана. — Набег русских войск на селение Череке. — Отношение к нам соседних ханов и владельцев. — Армянский архиепископ князь Иосиф Аргутинский-Долгоруков. — Его деятельность. — Послание к армянам. — Последствие этого послания. — Заговор против графа Зубова. — Арестование Нур-Али-хана и высылка его в Астрахань. — Происки хамбутая казыкумухского. — Предположение графа Зубова относительно упрочения нашего влияния в Дагестане. — Дело подполковника Бакунина при селении Алпаны.

Бегство Шейх-Али-хана не произвело особого впечатления на лиц главной квартиры, но имело, первое время, сильное действие на жителей Кубинского ханства. В день побега, обитатели селений, находившихся на плоскости и вблизи лагеря русских войск, поднялись со всем своим имуществом и ушли в горы. Переселение это происходило не потому, чтобы кубинцы желали следовать за своим ханом и оставаться ему верными, но потому что, по азиятским обычаям и понятиям, они полагали, что на них, как на ближайших подданных, должно обрушиться мщение русских за вероломный поступок их хана.

Желая возвратить бежавших в свои селения и успокоить население, граф Зубов отправил, от своего имени, прокламацию к жителям дербентской и кубинской провинций, в которой писал, что неблагодарный и неблагонамеренный Шейх-Али-хан, вероломно воспользовавшись свободою, бежал из русского лагеря; что главнокомандующий за таковой его поступок освобождает все население от податей, которые вносились прежде хану, но взамен того требует, чтобы дербентцы и кубинцы оставались покойными, не исполняли приказаний бывшего своего хана, не повиновались никому, кроме поставленных главнокомандующим правителей, и, в случае появления Шейх-Али-хана в [138] пределах бывшего ханства, задержали его и доставили в русский лагерь.

Между тем, каспийский корпус, простояв весь день 20-го июня в Шемахинском ущелье на реке Ате и употребив это время на напрасные поиски бежавшего хана, в три часа утра следующего дня выступил из лагеря и к вечеру остановился на возвышенной местности при урочище Курт-Булацкий ейлаг, сделав всего двадцать с половиною верст. Затруднения, встреченные на этом переходе, превосходили все предыдущие. Кроме рек и дефиле, подобных тем, которые войска проходили перед сим, пришлось подыматься на скалы до того крутые, что везти артиллерию на лошадях не представлялось никакой возможности; солдаты несли орудия на руках, а остальной обоз, оставшись далеко позади войск, присоединялся к отряду по одиночке в течение целой недели.

Здесь граф Зубов решился остановиться, выждать, пока минуют наступившие жары, и дать войскам отдых после утомительного похода. Место, избранное для лагеря, было вполне удобно, потому что войска, по выражению главнокомандующего, нашли, «после бывших неумеренных жаров, совершенную прохладу, и после мутных вод чистейшие оных источники, да и для прокормления лошадей отменно хорошие травы.» (Журнал или поденная записка.)

Таким образом все силы графа Зубова были теперь растянуты на пространстве от Дербента до старой Шемахи. В Дербенте стоял отряд генерал-маиора Савельева; генерал Булгаков, подойдя к городу Кубе, занял одною ротою пехоты ханский дворец, а с остальным отрядом расположился близ города. В Баку находился отряд генерал-маиора Рахманова, и, наконец, при Курт-Булацком ейлаге — главные силы, имея впереди себя авангард, расположенный близ старой Шемахи, в то время почти никем незаселенной.

23-го июня главнокомандующий получил донесение, что контр-адмирал Федоров с военными судами прибыл на бакинский рейд. Поручив Федорову главное начальство над войсками и [139] флотом, граф Зубов отправил в Баку бригадира графа Апраксина для командования сухопутными войсками, а генералу Рахманову приказал, присоединиться к главным силам и расположиться вблизи их на реке Персагате.

Край, занятый нашими войсками, находился в полном спокойствии. Прокламация главнокомандующего была поводом к возвращению в свои селения большей части разбежавшихся жителей. Правительница дербентской области, Периджи-ханум, писала графу Зубову, что, по получении его прокламации, все жители Дербентского ханства изъявили полную готовность поступать по указаниям главнокомандующего. Кубинский наиб Вали-бек точно также выказывал все видимые знаки преданности России: он вышел на встречу отряда Булгакова, первый уведомил главнокомандующего о побеге кубинских жителей в горы и хлопотал о их возвращении. Уверениями в совершенной безопасности и стараниями Вали-бека бежавшие спустились с гор, и в половине июля все селения кубинской области были заняты ее обитателями. О том, где находится Шейх-Али-хан, в стане русских войск не было известно. В действительности же, хан, после побега, прискакал в город Кубу, в то время еще не занятый русскими войсками, взял с собою жену, мать и сестру, и, удалившись в горы, поселился в селении Хырыз.

Основав здесь свою резиденцию и видя полную покорность жителей кубинской провинции русскому правительству, Шейх-Али, как человек бесхарактерный, прислал посланного к главнокомандующему с просьбою о прощении и о восстановлении его в ханском достоинстве; но, не получив на это согласия, просил Булгакова, чтобы он исходатайствовал ему прощение, с тем, что в залог верности он отдаст свою мать. Граф Зубов поручил Булгакову отослать посланного обратно с отказом, и тогда хан, оставаясь в селении Хырыз, стал употреблять все средства к тому, чтобы склонить кубинцев на свою сторону и поднять их против русских. Искания Шейх-Али не остались напрасными: среди населения нашлись лица, ему преданные, спешившие стать в ряды его сторонников. Некоторые из жителей снова уходили в горы и присоединялись к хану; другие [140] сообщали ему различного рода сведения и прочее. В числе последних был и кубинский наиб Вали-бек, как оказалось впоследствии, человек в высшей степени лицемерный и двуличный. Будучи воспитателем Шейх-Али-хана, а потом его дядькою, Вали-бек всегда отклонял своего питомца от преданности к России и хотя впоследствии был удален от двора хана и назначен кубинским наибом, но сохранил нерасположение к нашему правительству. При содействии Вали-бека, партия преданных Шейх-Али с каждым днем увеличивалась и заставляла принять меры против того, чтобы и все остальное население не присоединилось к своему бывшему хану.

Скоро до Булгакова дошли слухи, что, ободренный первыми успехами, Шейх-Али, поселив в селении Хырыз свое семейство, сам каждую ночь приезжает в урочище Череке, не далее восьми часов от лагеря кубинского отряда, где проводит время в совещаниях с преданными ему лицами. Чтобы прекратить эти сходки, Булгаков просил графа Зубова разрешить ему произвести набег на селение Череке, с тем, что если он не успеет захватить хана в свои руки, то, по крайней мере, выгонит его из кубинской провинции. Главнокомандующий согласился на просьбу Булгакова, и набег решено было произвести в ночь на 3-е июля. С этою целью было составлено два летучих отряда без обоза и пушек: один под начальством самого генерала Булгакова, а другой под начальством генерал-маиора Платова. В состав первого отряда назначено 300 человек егерей, 120 драгунов и 30 казаков, а в состав второго — эскадрон драгунов, два эскадрона Чугуевского казачьего полка и несколько казаков; вся численность этого последнего отряда не превышала тысячи всадников.

По составленному плану, предполагалось, что Булгаков, выступив из лагеря кубинского отряда, атакует селение Череке с фронта в то время, когда Платов, стоявший на реке Ате, обойдя селение окольным путем, атакует его с тыла. Весь успех действий зависел, конечно, от внезапности нападения, и потому решено было выступить с наступлением ночи, с тем, чтобы до рассвета быть уже на месте. [141]

Кубинский наиб Вали-бек, узнав о намерении русских атаковать селение Череке, решился помешать успеху предприятия. Выставляя себя человеком вполне преданным России, Вали-бек явился к генералу Булгакову и предложил свои услуги быть проводником его отряда. Булгаков, не подозревая измены, принял предложение и в сумерки оставил свой лагерь.

Селение Череке лежало на столь высокой горе, что оттуда видны были, как на ладони, не только лагерь русских войск, но и вся кубинская провинция. Чтобы достигнуть до этого селения, необходимо было преодолеть все трудности горного похода, и войскам, вскоре после выступления из лагеря, пришлось подыматься на крутую возвышенность, покрытую дремучим лесом, в котором пролегала не дорога, а узкая тропинка, то усыпанная множеством камней, то пересеченная родниками, размывавшими глинистую почву. Темнота южной ночи усиливала затруднения; люди могли идти только по два в ряд, и отряд, растянувшись длинною лентою, подвигался весьма медленно. Впереди всех ехал наиб Вали-бек с факелами, свет которых был виден далеко впереди и служил прекрасным сигналом о приближении русского отряда, но плохим освещением для шедших позади наиба русских солдат: они не видели друг друга, и, чтобы узнать не отстают ли задние, должны были перекликаться.

Затруднения в пути замедлили движение Булгакова, и он пришел к селению Череке не к рассвету, как предполагалось, а с наступлением полного дня. Хана не было уже в селении; предуведомленный о нашем движении, он оставил его часов пять тому назад. Вали-бек достиг своей цели и при этом сохранил до времени репутацию преданного человека.

Отряд генерала Платова прибыл еще позднее, и оба генерала, сойдясь вместе, решили возвратиться в свои лагери. Булгаков хотя и посылал нарочных в селения Ханалык и Хырыз с приказанием, чтобы жители задержали семейство беглого хана, но посылка эта оказалась напрасною. Семейство Шейх-Али действительно переехало в селение Ханалык, но жители не задержали его, за что в наказание принуждены были выдать 8 аманатов, 150 штук рогатого скота и 100 овец на порцию людям. [142]

7-го июля отряды Булгакова и Платова спустились с высот и первый вернулся в свой лагерь, а Платов присоединился к войскам, расположенным у Курт-Булацкого ейлага. Шейх-Али-хан бежал во владения шекинского хана, но и там, не получив от Селима просимого им пособия, удалился вместе с матерью и женою в лезгинское селение Фемазе, предполагая оттуда пробраться к горским народам, обитавшим в верховьях Самура, что впоследствии и исполнил, поселившись в селении Ахты (В некоторых донесениях граф Зубов пишет Ахты. в других — Ахтипару.).

С удалением Шейх-Али-хана, в кубинской и дербентской провинциях все пришло в должный порядок и главнокомандующий не придавал изменническому поступку дербентского хана никакого значения.

«Сей побег, доносил граф Зубов (Всеподданнейшее донесение от 7-го августа 1796 года.), никакой в положении здешних дел перемены не воспричинствовал; и он, скитаясь ныне по деревням, в ущелинах гор лежащим, присылает ко мне всех своих приятелей с униженными прошениями о прощении; но сие ему отказано, потому что приняты самовернейшие меры к сохранению в земле спокойствия; и уверенность оной более надежна под правлением настоящим, поелику сестра его, первый дербентский старшина Хадыр-бек и кубинский наиб Вали-бек суть злейшие его неприятели и отклоняют от него народное внимание.»

Так говорил граф Зубов, предполагая, что Периджи-ханум и Хадыр-бек будут стараться сохранить власть в своих руках. На случай же, если бы они приняли сторону Шейх-Али-хана, главнокомандующий предполагал сделать правителем дербентского ханства Али-бека-агу, происходившего от прежнего поколения дербентских ханов, которого он, по собственному выражению, держал «как бы в запасе.»

Точно такой же запас граф Зубов имел и для кубинской провинции в лице брата бежавшего хана, Гасан-бека-аги. Живший в Кубе и ушедший оттуда в Эллису еще во время осады [143] Дербента, Гасан-бек писал теперь к сестре своей Периджи-ханум, что он охотно бы возвратился в Кубу, если бы был уверен в прощении. Граф Зубов приказал сказать ему, что может приехать в этот город, не опасаясь за свою участь. Возвращение Гасан-бека было полезно для нас в том отношении, что в случае неприязненных поступков кубинского наиба, Гасан мог быть поставлен на его место, или провозглашен ханом кубинской провинции.

Таким образом, главнокомандующий всегда располагал прекрасным средством к обузданию поставленных им правителей. Что же касается жителей, то, желая отклонить их от всех неприятностей, которым они могли бы подвергнуться в случае единомыслия с бывшим своим ханом, граф Зубов предписал находившимся в Кубе генерал-маиору Булгакову и в Дербенте — генерал-маиору Савельеву принять меры к тому, чтобы Шейх-Али-хан не возмутил бывших своих подданных или неблагонамеренных к нам соседей, в числе которых был хамбутай казыкумухский и Омар-хан аварский. С этою целью, как Булгакову, так и Савельеву поручено взять от всех сельских старшин аманатов, которых содержать при себе и в то же время стараться привлечь на свою сторону хамбутая казыкумухского и Омар-хана аварского, обещая им, в случае нужды, выдавать ежегодное содержание.

Оба эти владельца, хотя и не выказывали неприязненных поступков, были в числе явных недоброжелателей России. Полагаясь на обещание Порты оказать им помощь против притязаний России, ханы казыкумухский и аварский не только сами отказывались от вступления в подданство России, но старались восстановить против нас преданных нам владельцев. Они упрекали кадия табасаранского в приверженности России и угрожали ему мщением.

«Ты клятвопреступник, говорили они, ты нарушил нашу веру и, пропустив русские войска через свои владения, дал им средство взять Дербент. За целость этого города мы все должны были умереть, прежде чем отдавать его в руки неверных. И что ты получил за свои услуги России? — медную [144] табакерку и ружье. Погоди, скоро прибудут сюда турецкие войска, и мы будем иметь возможность наказать тебя за твои поступки.»

Кадий испугался; он жаловался на свое затруднительное положение генерал-маиору Савельеву, которому приказано, для удержания кадия по-прежнему в верности России, выдать ему тысячу рублей и объявить, что деньги выдаются в счет того жалованья, о ежегодной выдаче которого главнокомандующий ходатайствует у Императрицы.

«Но если он, писал граф Зубов Савельеву, по неразумию своему, действительно принимает табакерку за маловажный подарок, то растолкуйте ему, что она стоит до тысячи рублей и дана ему, не в награду от ее величества за его услуги, а в знак одной приязни главнокомандующего. Скажите ему, что он всегда может получить за нее чистые деньги, и если он будет настаивать на последнем, то возьмите от него табакерку и выдайте, взамен ее, тысячу рублей.»

Кадий табасаранский на некоторое время успокоился, но хамбутай казыкумухский продолжал мутить владельцев Дагестана и соседних ханов. Зная его нерасположение к России и не желая также вступать в подданство, Селим-хан шекинский, с приближением русских войск к Шемахе, приглашал хамбутая к совокупному сопротивлению.

«Хотя я наружно и буду казаться преданным России, отвечал хамбутай посланному шекинского хана, но ни в какие дела с Россиею входить не намерен. Что касается до совокупных действий, то я повидаюсь с Омар-ханом аварским, и что с ним решим, о том сообщу Селим-хану.»

Последний, не получая долгое время никакого ответа от хамбутая казыкумухского и видя себя не в силах бороться со столь могущественным противником, счел лучшим заявить о своей преданности, и 7-го июля посланный Селима прибыл в русский лагерь. Он привез просьбу хана прислать к нему доверенное лицо, в присутствии которого Селим-хан мог бы вместе со всем народом присягнуть на верность России. Граф Зубов исполнил желание хана, и в конце июля Селим-хан [145] подписал присяжный лист и был причислен к числу наших подданных (Всеподданнейший рапорт графа Зубова 25-го июля 1796 г.).

Конечно, подданство это было вынужденное, точно так же как и подданство Мустафы-хана шемахинского (ширванского). Хотя Мустафа и приглашал графа Зубова в свои владения, но делал это не из искреннего расположения, а в той уверенности, что русским войскам нет возможности миновать его владения. С своей стороны, главнокомандующий, воспользовавшись этим приглашением, отправил к Мустафе подполковника Аклечеева, который, представив хану все выгоды, которые он может иметь, находясь под защитою России, успел склонить Мустафу принять подданство вместе с чиновниками и народом.

Мустафа подписал присяжный лист, но выехать на свидание с графом Зубовым не решался до тех пор, пока посланный в Шемаху армянский архиепископ Иосиф не поклялся в совершенной безопасности хана.

Заручившись клятвою Иосифа и оставив его в Шемахе в виде заложника, Мустафа, в сопровождении многочисленной свиты, выехал на встречу главнокомандующему, объезжавшему передовые войска, расположенные близ Старой Шемахи. Свидание это было самое дружеское и сопровождалось парадом егерского баталиона. Граф Зубов, от имени Императрицы, обещал хану покровительство и защиту, а Мустафа, заявляя о своей преданности, просил довести об этом до сведения русского правительства. Дав слово исполнить просьбу хана, главнокомандующий подарил ему саблю, украшенную драгоценными камнями и 40 камчатских соболей (Всеподданнейший рапорт графа Зубова от 30-го июля 1796 года.). Возвратившись в Шемаху совершенно успокоенным, Мустафа отпустил архиепископа Иосифа в русский лагерь.

Последний, после занятия Дербента отправил, от своего имени, воззвание ко всем армянам, жившим в этом городе. [146]

Посылал свое благословение «угнетенному народу Божию», Иосиф писал армянам, что хотя его сердцу и больно было слышать о несчастии и угнетении, претерпеваемых армянами от рук неверных, среди которых они жили, но что, как ему, архипастырю, так и самим армянам не оставалось ничего более, «как теплыми молитвами просить Бога» об избавлении от ига неверных. «Теперь, говорил Иосиф (В послании от 22-го мая 1796 г, Воен. учен. Арх., д № 1283.), Всевышний Боже услышал молитвы ваши, не отринул вас от благотворного покрова своего, тронув сердце сострадательной Всемилостивейшей Государыни для избавления вас от притеснителей ваших и для осушения слез ваших. Принявши под матерний покров свой и под скипетр, она будет охранять вас в мире и тишине, как вы сие пожелаете.

Итак, рассеялась тьма, удалились притеснители ваши, кончилась сила и варварская власть их, посредством храброго сиятельнейшего графа Валериана Зубова, истинного благодетеля нашей нации, как вы сие на самом дел испытали. Посему поздравляю с избавлением вашим и благодарю Господа, что сие случилось без кровопролития и потери со стороны вашей. Подтверждаю всем вообще гражданам и поселянам, священнослужителям и мирянам быть осторожными, и, предав забвению все претерпенные вами угнетения, усердствовать приверженностью к Императорскому престолу и повелениям сиятельнейшего графа, вас избавившего.

Граждане! докажите ему стараниями вашими, что вы можете быть достойными гражданами, а вы поселяне, — что занимаетесь праведными трудами и земледелием; а те, кои имеют дух храбрый и воинственный, можете храбростью своею доказать верность и приверженность вашу и заслужить тем доверенность графа, дабы он, будучи поведением вашим доволен, донес об этом ее императорскому величеству. Итак, как из всей армянской нации вы первые видели спасение и пользуетесь оным, то старайтесь быть единодушными и на деле доказать приверженность вашу первому полководцу, и деяния верности вашей да [147] послужат верностию и тем из нашей нации, кои с подобным рвением ждут вожделенного спасения... Может быть, я, если угодно будет Богу, увижу сыновей своих, и Господь, спасший и обрадовавший вас, спасет и обрадует остальных из нашей нации и не предаст вас более в руки притеснителей ваших. Да отворятся для вас врата счастия и да усилит более и более Всевышний десницу полководца вашего, и как врата Дербента открыты, да откроются врата вашей Армении.»

Иосиф приехал в Дербент тогда, когда граф Зубов двинулся далее. Пользуясь вниманием, которое оказывали ему многие влиятельные лица в России, армянский архиепископ вздумал вмешаться с дела покоренного ханства. Иосиф стал отбирать христиан, живших по разным случаям среди магометанских семейств, не упускал случая придираться к мусульманам, старался унизить последних пред армянами, словом, в самое короткое время своего пребывания в Дербенте восстановил против себя все население. Генерал-маиор Савельев жаловался графу Зубову, что архиепископ самопроизвольно вмешивается в дела, а дербентский наиб Хадыр-бек просил уволить его от должности. Главнокомандующий отправил Савельеву открытое предписание, в котором сообщал, что, будучи начальником гарнизона и исполнителем предначертаний одного только главнокомандующего, он обязан не допускать никаких посторонних влияний и прежде всего иметь в виду, что спокойствие страны обеспечивается удалением от жителей всякого неудовольствия, и следовательно «запрещать и истреблять все, что может навести им беспокойства».

Не довольствуясь этим предписанием, без сомнения, скоро сделавшимся известным армянскому архиепископу, граф Зубов вызвал Иосифа в главную квартиру, но и там принужден был ограничить слишком неуместную и даже вредную деятельность архипастыря.

Войдя в сношение с эчмиадзинским патриархом и не спрашивая ничьего позволения, Иосиф написал вместе с ним коллективное послание к армянам, жившим в Карабаге [148] (шушинском ханстве) и других местах Закавказья, в котором говорилось, что русские войска вступили в Персию с главным намерением освободить армян от ига мусульман и сделать их независимыми. Это послание произвело всеобщее волнение среди жителей Закавказья: армяне мечтали о восстановлении царства «Великой Армении», мусульмане же, напротив, опасались порабощения и утраты их господства и привилегий. Более других это известие озаботило Ибраим-хана шушинского, имевшего основание предполагать, что русские приближаются к его владениям с целью сложить с него ханское достоинство. Убеждение в последнем было тем сильнее у Ибраим-хана, что во время осады Ганжи он слышал то же самое и от грузинского царя Ираклия.

Мы видели, что Ираклий не хотел упустить из рук «добычи ганжинской», и потому еще в феврале месяце. отправил к Ганже сына своего царевича Александра, как говорили тогда, с тремя тысячами человек не войска, а ополчившихся грузин, потому что нельзя же назвать войском людей босых, с палками, без ружей (Рапорт Сырохнева графу Зубову 11-го июня 1796 года, № 390.), и имевших весьма скудные средства для пропитания. Во время похода грузины следовали партиями, человек по пятнадцати, причем каждый обязан был иметь при себе провиант и продовольствоваться, как знает. Естественно, что те, которые выступали в поход прежде других, скорее расходовали свой провиант и возвращались домой, не испрашивая ничьего позволения, так что ни царь, а равно никто из начальников, не мог определить действительного числа войск, и было ли с царевичем Александром действительно три тысячи человек, сказать трудно. За то достоверно известно, что не прошло и трех месяцев со дня обложения Ганжи, как все войска Александра, за недостатком продовольствия, разошлись по домам. Под Ганжею осталось только сто человек грузин, когда Ибраим-хан шушинский и Омар-хан аварский, по совету того же Ираклия, подошли с своими войсками к городу и осадили его. Пока Ираклий собирал вторично свои войска, [149] карабагский хан вел переговоры с Джевад-ханом, и как только узнал о вторичном движении грузинских войск, Ибраим тотчас же заключил с ганжинским ханом перемирие, взял с него 10,000 рублей, сына и сестру в аманаты, и отступил от крепости. Аварский хан удовольствовался выдачею по сорока рублей на каждого из его воинов и также ушел в свои владения. Когда в мае Ираклий подошел к Ганже, то все уже было покончено и ему не оставалось ничего более, как удовольствоваться возвращением захваченных, при нашествии Аги-Магомет-хана, четырехсот человек пленных грузин. Раздосадованный изменою, Ираклий высказал Ибраиму, что русские войска присланы в Персию для усиления Грузии и подчинения власти царя как его, Ибраим-хана, так и других магометанских владельцев.

После таких угроз послание армянского патриарха и архиепископа Иосифа должно было крайне встревожить Ибраим-хана. Он призвал к себе мелика Джемширова и, угрожая ему казнию, если не утихнет волнение, прибавил однако же, что боится русских столько же, сколько и Агу-Магомет-хана. Тем не менее, для устранения грозившей, по его мнению, опасности, Ибраим отправил своих посланных к Мустафе-хану шемахинскому и Селиму шекинскому с намерением заключить с ними оборонительный союз против русских. Будучи в ссоре с Селимом, Ибраим старался примириться с ним, искал руки его сестры и в то же время, под предлогом приветствования главнокомандующего, отправил одного из довереннейших лиц в русский лагерь с значительною суммою денег и с поручением склонить на свою сторону, при помощи обещаний и подарков, находившегося в нашем лагере Нур-Али-хана и уговорить его убить главнокомандующего.

Двадцатилетний Нур-Али-хан, родной племянник известного Керим-хана, по неудовольствию бежал из Персии и явился к графу Зубову еще в апреле месяце, вскоре после приезда главнокомандующего в Кизляр (Всеподданнейший рапорт графа Зубова 19-го апреля 1796 года.). Заявляя о своей преданности [150] России, Нур-Али высказал желание служить при русских войсках, и граф Зубов взял его с собою, полагая, что он может быть с пользою употреблен по персидским делам.

Во все время пребывания своего в русском лагере, Нур-Али пользовался полным вниманием главнокомандующего и вел себя так, что не подавал никакого повода к сомнению относительно его верности и преданности России. Он называл графа Зубова своим отцом и казался преданным ему всею сыновнею горячностью. Не получая ни в чем отказа, Нур-Али успел собрать около себя до ста человек персиян, под именем нукеров, конюших, верблюжников и проч. Окруженный столь многочисленною свитою и получая значительное содержание, он жил в свое удовольствие, в особенности со времени побега Шейх-Али-хана, оставшееся имущество которого было отдано Нур-Али-хану.

Молодой хан днем занимался джигитовкою, а по вечерам, окруженный толпою своих нукеров, наслаждался песенниками, которые, по словам очевидца, имея весьма приятные голоса, «по большей части пели одну любовную персидскую песню, которая столь понравилась у нас в армии, что почти все ее вытвердили и пели» (Артемий Араратский, ч. II, 153.).

Казалось, что Нур-Али нечего было желать лучшего, но, как истый персиянин, он, не обладая великодушием и благодарностью, носил в себе коварство и измену. Вскоре после прибытия в русский лагерь посла шушинского хана, стали замечать, что Нур-Али по ночам выходит из палатки и весьма часто совещается с посланными Ибраима. На вопрос о причинах такого поведения, Нур-Али отвечал, что ходит для того, чтобы выведать от посланного что-либо полезное для главнокомандующего (Всеподданнейший рапорт графа Зубова 27-го августа 1796 года.). Не имея основания обвинять хана в измене, граф Зубов оставил его до времени на свободе, но приказал следить за его поведением и поступками. Нур-Али продолжал свои сношения с посланным Ибраим-хана, который передал ему три [151] тысячи рублей денег и заявил, что если он исполнит задуманное предприятие, то Ибраим-хан обязуется выдать за Нур-Али свою дочь, красавицу, известную всему Закавказью и впоследствии украшавшую гарем Фет-Али-шаха. Прельщенный таким обещанием, молодой хан склонился на сторону Ибраим-хана и, по наущению его посланного, вошел в сношение с Мустафою, ханом шемахинским и Селимом, ханом шекинским. Под видом откровенности и истинного расположения, Нур-Али сообщил им, что главнокомандующий, за медленную присылку заложников, имеет в виду низложить как Мустафу, так и Селим-хана шекинского, а вместо них поручить управление ему, Нур-Али; но что он, радея своим единоверцам и по долгу магометанской религии, извещает о том ханов. Нетрудно представить себе то впечатление, которое произвело это известие на обоих ханов, и без того мало преданных России. До сих пор враждебные друг другу (Когда Мустафа-хан, изгнав из Шемахи бывшего там ханом своего двоюродного брата Касима, овладел ханством, то сей последний был принят Селимом, ханом шекинским, и поселился в его владениях. С тех пор, между ханами шемахинским и шекинским постоянно существовали враждебные отношения друг к другу.), они готовы были теперь соединиться вместе, чтобы действовать совокупными силами против русских войск. Существовавшую между ними вражду они хотели сделать орудием для исполнения своих замыслов. Под предлогом взаимного примирения, оба хана отправили к графу Зубову своих посланных с объявлением, что желают съехаться на свидание и просят главнокомандующего не тревожиться тем, что они станут собирать войска в значительном числе.

По бывшему между ханами несогласию, говорили посланные, осторожность воспрещает им при свидании быть в малых силах и иметь менее пяти тысяч человек с каждой .стороны.

При всяком сборе более пятисот человек, отвечал на это граф Зубов, осторожность с моей стороны требует ввести свои силы в те земли, где составляется сильное ополчение, и потому я желал бы, чтобы ханы своих войск не собирали. [152]

Не смотря на такое предупреждение, ханы готовились к обороне. У шекинского хана, в течение четырех суток, каждую ночь собирались чиновники и советники, и, наконец, положили сделать распоряжение, чтобы все жители вооружились тайным образом.

То же самое сделал и хан шемахинский. Переговоры и совещания эти не могли оставаться тайною и до главнокомандующего стали доходить слухи о существовании тайных сношений и весьма частых пересылок между ханами шемахинским, шекинским и шушинским. Хотя причина этих сношений в начале и не была известна, но скоро случай открыл все козни врагов России.

Однажды, Нур-Али-хан, занимаясь, по обыкновению, джигитовкою, уронил с головы шапку. Приставленный для наблюдения за ханом чиновник заметил при этом, что из шапки выпало письмо, адресованное к Мустафе-хану шемахинскому, поднял его и спрятал от хана. Последний, позабыв о вложенном в шапку письме, в течение целого дня не хватился его, и оно было тотчас же представлено главнокомандующему. Нур-Али-хан назначал Мустафе день и час, когда он должен был напасть нечаянно на русский лагерь и стараться окружить ставку главнокомандующего. Молодой хан обещал быть со своею свитою в совершенной готовности и совокупными силами убить графа Зубова. Судя по себе, персияне полагали, что со смертью главнокомандующего все планы русских рушатся, войска разбегутся и заговорщики останутся победителями.

С наступлением ночи, палатка Нур-Али-хана была, по приказанию графа Зубова, окружена войсками, хан был арестован и впоследствии отправлен через Баку в Астрахань. Вместе с арестом хана была взята и вся его свита, у которой найдено тайно приготовленное оружие, иметь которое персиянам было строго воспрещено.

Известие о том, что Нур-Али арестован и замысел его открыт, заставило Мустафу-хана шемахинского бежать на гору Фит-Даг и запереться в тамошней крепости. Селим-хан притих и до времени оставался в своем владении, а Ибраим-хан [153] шушинский, желая скрыть свое участие в общем заговоре против главнокомандующего, отправил в русский лагерь своего сына Абул-Фет-агу с письмом, в котором писал, что посылает сына в знак отличного усердия к высочайшему престолу.

Полагая, что бегство Мустафы может вызвать между шемахинцами волнение, подобное тому, которое было вызвано побегом Шейх-Али-хана среди кубинцев, граф Зубов разослал оповещение, в котором просил, как шемахинцев, так и шекинцев оставаться спокойными, и поручил архиепископу Иосифу объяснить ханам, через преданных ему армян, что русские не имеют против них никаких вредных намерений.

В то же время главнокомандующий, не переменяя дружеского тона и не подавая вида, что знает об участии Мустафы в общем покушении на его жизнь, написал хану письмо, где говорил, что по доходящим до него слухам, которым, впрочем, он не дает веры, некоторые недоброжелательные люди стараются прервать между ними добрые отношения и приязнь, «которая с его, Мустафы-хана, стороны утверждена клятвенным вступлением в подданство ее императорского величества». Граф Зубов писал, что, не видя ни оснований, ни выгоды для хана в прекращении дружественных отношений, отправляет к нему маиора Качкачева, вместе с посланным хана карабагского, коим поручает объявить Мустафе свое расположение, и чтобы успокоить обе стороны, просит исполнить требование, которое словесно будет объявлено маиором Качкачевым.

Ибраим-хану главнокомандующий писал, что удерживал его посланного так долго в своем лагере потому, что в лице его желал ближе ознакомиться с самим Ибраим-ханом, узнать его виды и намерения, соблюдать которые он сам искренно желает.

По приезде в Шемаху, маиор Качкачев передал Мустафе желание главнокомандующего, чтобы хан прислал в аманаты брата своего, молодого мальчика, и, в доказательство своего расположения, приехал бы сам в русский лагерь для свидания с графом Зубовым. Мустафа отвечал, что готов исполнить все [154] желания главнокомандующего, но считает для себя обидным требование брата в аманаты и видит в этом сомнение в его верности.

— Я на столько предан России, говорил Мустафа, что прошу считать владения мои не иначе, как Астраханскою губерниею, и хотя Ага-Магомет-хан требовал от меня присылки аманатов, но я не только из родственников, но даже и из подчиненных никого не послал, а всегда был и есмь ему неприятель. Когда русские войска прибыли к Дербенту, я один разбил войска Аги-Магомет-хана и свою приверженность России засвидетельствовал лично главнокомандующему.

Что касается до приезда в русский лагерь, то Мустафа уклонялся от этого, говоря, что опасается графа Зубова, «как человека большого и во всем пред ним преимущественнейшего.» Хан просил доставить ему случай видеться с кем-нибудь из генералов или с армянским архиепископом Иосифом, для чего и обещал выехать из Шемахи в то селение, которое назначено будет местом свидания. Главнокомандующий отвечал, что Мустафа может видеться с архиепископом Иосифом в ближайшем армянском монастыре.

Свидание это состоялось в монастыре св. Стефана. Иосиф, по поручению графа Зубова, объявил Мустафе, что главнокомандующий желает приезда его в лагерь для того, чтобы восстановить прежнюю дружбу, расстроенную людьми недоброжелательными, что он не имеет намерения сделать что-либо неприятное хану, а тем более низложить его и заменить другим, и что, наконец, оставаясь спокойным, Мустафа может рассчитывать на полное во всем содействие со стороны главнокомандующего, так как он и все его ханство находятся под покровительством России.

Хан просил архиепископа присягнуть в том, что все сказанное им справедливо, и когда Иосиф исполнил требование хана, то последний, с своей стороны, также вторично присягнул быть навсегда верным подданным русской Императрице, но в русский лагерь все-таки не приехал и, как увидим, весьма скоро нарушил данную клятву. Поводом к такому нарушению [155] были происки хамбутая казыкумухского и Шейх-Али, бывшего хана дербентского.

Все живший в селении Ахты и претерпевавший крайнюю нужду Шейх-Али, не видя ни от кого помощи, намерен был пробраться во владения султана эллисуйского или удалиться в Персию. Узнавши об этом, хамбутай казыкумухский отговаривал бывшего хана от такого поступка и даже имел с ним личное свидание, при котором советовал Шейх-Али остаться в селении Ахты. Он говорил ему, что русские войска не могут оставаться вечно в Дагестане, что они должны скоро возвратиться на линию, и тогда обещал восстановить Шейх-Али, по-прежнему, в ханском достоинстве.

Хамбутай рассчитывал, что пока Шейх-Али-хан будет находиться среди ахтинцев, принадлежавших прежде кубинским ханам, до тех пор они все-таки будут признавать над собою некоторое влияние хамбутая, но как только Шейх-Али оставит селение, то жители легко могут изъявить желание присоединиться к кубинской провинции и, следовательно, поступить под защиту России.

Шейх-Али-хан соглашался остаться в селении Ахты, но жаловался хану казыкумухскому на недостаток средств к жизни, и хотя последний прислал ему в подарок пять лошадей, но тем и ограничил свое вспомоществование. Несчастный хан принужден был все имевшиеся у него серебряные вещи переделать в хамбутаеву монету, чтобы покупать необходимое для пропитания.

В виду столь безвыходного положения, Шейх-Али, скрытно от хамбутая, отправил своего доверенного к кадию акушенскому с просьбою, чтобы он, через пользующихся расположением и доверием русского правительства шамхала тарковского и его сына Мегтия, испросил ему прощение. Посланный говорил кадию акушенскому, что если он и шамхал удостоверят Шейх-Али в совершенной безопасности, то он тотчас же приедет в Кубу с повинною к графу Зубову, и возьмет в жены дочь шамхала, в то время вдову, бывшую в замужестве за покойным его братом, Ахмет-ханом. [156]

Только что присягнувший на подданство России кадий акушенский не думал о Шейх-Али-хане, а хлопотал о возвращении оружия, отобранного у даргинцев и акушенцев при занятии нами Дербента. Видя и здесь неудачу, Шейх-Али, по совету матери, высказывал желание покориться, выдать аманатов и хотел просить уже не о возвращении ханства, а о доставлении ему сколько-нибудь спокойной жизни и обеспеченного существования, но и на этот раз бывшие при нем чиновники и в особенности мирза Каспулат, которому он более всего верил, отговорили его от такого намерения (Рапорт Булгакова графу Зубову 18-го августа 1796 года, № 558.). Они, напротив того, старались всеми силами восстановить против России дербентцев и кубинцев и успели на столько, что до главнокомандующего стали доходить слухи, что кубинский наиб Вали-бек, наружно нам преданный, в действительности поддерживает постоянные сношения с Шейх-Али-ханом и находится в числе наших недоброжелателей.

Не придавая этим слухам полного значения достоверности, граф Зубов поручил, однако же, Булгакову наблюдать за поведением Вали-бека и стараться вызвать поскорее в Кубу Гасан-бека-агу, брата Шейх-Али-хана. Зная, что Гасан пользуется большим уважением среди жителей Кубинского ханства, граф Зубов предполагал сделать его ханом и тем еще более обеспечить преданность к нам жителей этой провинции. Гасан-бек изъявил на это согласие, благодарил главнокомандующего и обещал в самом непродолжительном времени приехать в Кубу.

«По измене Шейх-Али, писал граф Зубов генералу Савельеву (От 20-го сентября 1796 года.), дербентская и кубинская провинции остаются без настоящего и прочного обладателя, а без того обитатели не могут иметь основательной в своем благосостоянии уверенности, то ныне, по обнажении передо мною сущего положения занимаемых нашими войсками областей и причин связей их и способов к упрочению оных, предполагал бы я, восстановя в Кубе законного сына Фет-Али-хана, Гасан-бека, дочь его, [157] Фет-Али-хана, дербентскую правительницу (Периджи-ханум) соединить с Мегтием бойнакским, коему отец уступает титло, право и все владения шамхальские (10-го августа прибыл в лагерь посланный шамхала тарковского с письмом, в котором Мухамед отказывался от управления шамхальством, и передавал свое звание, права и преимущества сыну Мегтию, беку бойнакскому. Утверждение последнего в шамхальском достоинстве последовало гораздо позже, а именно в мае 1797 года.) и который — по положению сих владений, близкому к нашим границам и открытому — никогда не может отбыть от нашей зависимости. Прочное и выгодное усиление в том краю такого владельца, учиня его дербентским ханом, может служить к соединению Ширвана с Дагестаном и на настоящие и будущие времена; по многим невместимым здесь соображениям, может быть весьма нам полезно и безопасно, когда дербентская крепость будет нами занимаема.

Вследствие чего прошу вас, сообразя все известные относительно сочетания Мегтия с дербентскою правительницею и введения его во владение Дербентом обстоятельства, внутреннее положение дербентской области и отношения оной внешние (я разумею связи с Кубою и с горцами посредством Кюринской провинции), уведомить меня в подробности, не утаивая и не уменьшая тех препятствий, кои при сем предвидеть можете, — но не чините предложений».

Усиление шамхала тарковского присоединением к его владениям дербентского ханства граф Зубов признавал полезным для России в том отношении, что оно могло служить к обузданию хамбутая казыкумухского, человека наиболее других недоброжелательного к видам нашего правительства. Лежащая на плоскости Кюринская провинция, некогда принадлежавшая Дербентскому ханству и сопредельная с ним, в последнее время находилась во владении Сурхая, хамбутая казыкумухского, и составляла самую существенную часть его владений, ибо весь скот его подданных, на осень и зиму, спускался с гор на плоскость и пользовался пастбищными местами Кюринской области. Сопредельность последней с Дербентским ханством и неимение прочной защиты были причиною, что Сурхай и его [158] подданные всегда нуждались в добром к ним расположении дербентских владельцев и хранили с ними союз. С другой стороны, жители кубинского ханства всегда находили убежище в Дербенте, в случае нападения горцев, и потому сначала сохраняли связь, а потом соединились под одною властью дербентских и кубинских ханов.

Таким образом, сочетав Мегтия браком с Периджи-ханум и поставив Гасана ханом в кубинской провинции, граф Зубов надеялся, что они, по родству и по взаимным интересам, будут находиться в постоянном союзе и удержат горцев от неприязненных действий против России и своих собственных владений. Что касается до усиления шамхала присоединением к нему новой провинции, главнокомандующий не находил в этом усилении ничего противного пользам нашего правительства, ибо хотя шамхал и приобретал значительный перевес над прочими дагестанскими владельцами, но как владения его были открыты и прилегали к нашим границам, а в Дербенте предполагалось содержать постоянный гарнизон, то граф Зубов находил, что совокупность этих причин достаточна для того, чтобы шамхал сохранял отношения верного подданного России.

Все эти соображения заставляли главнокомандующего просить разрешения Императрицы на приведение в исполнение его предположений и на присоединение дербентской области к владениям шамхала тарковского.

«Дербентцы, писал граф Зубов (В письме князю П. А. Зубову, от 15-го октября 1796 года, № 92.), конечно, не окажут к сему на первый случай доброхотливости, но есть многие очевидные для них в сем пользы, ибо до сих пор в Тарках купцы их платят великую пошлину и весьма стеснены они всегда от стороны Дагестана. Убеждения сии и ласковое и справедливое нового их владельца с ними обращение удобно и скоро могли бы их успокоить. Сие соединение Дагестана с Ширваном, обеспеча и с прочностию утвердя влияние наше от Терека до реки Куры (ибо и шемахинский хан при содержании нашем Баку не возможет отважиться к причинению вреда), [159] положит оплот дерзостям необузданных горцев, а может быть и оные собственными пользами принуждены станут пребывать в тишине, и линия наша с сей стороны приведется в большую безопасность.»

Не ожидая, однако же, утверждения своих представлений, граф Зубов решился привести в исполнение свое предположение относительно Гасан-бека. Сознавая, что вызов его в Кубу должен неприятно подействовать, а может быть восстановить против нас дербентского наиба Хадыр-бека, стремившегося к распространению своей власти и над кубинским ханством, главнокомандующий поручил генерал-маиору Савельеву следить за его поведением и, в случае какого либо неприязненного поступка, арестовать его и выслать в Астрахань. Удаление Хадыр-бека не могло иметь никакого влияния на дела, так как правительница Дербентского ханства, Периджи-ханум, сама ходатайствовала за своего брата Гасан-бека и даже желала сама приехать в Кубу, чтобы участвовать в торжестве постановления его в ханском достоинстве.

Заботясь о том, чтобы Гасан скорее прибыл в Кубу, Периджи-ханум прислала в этот город семнадцать человек почетнейших дербентских старшин, которые, соединясь с двадцатью семью человеками кубинцев, были отправлены в Эллису — местопребывание Гасана — в качестве депутатов для приглашения его на ханство.

Известие о восстановлении Гасан-бека было новым ударом для Шейх-Али-хана, терявшего последнюю надежду на возможность возвращения в свои владения. Желая воспрепятствовать намерению русских, Шейх-Али просил содействия хамбутая и через него вошел в сношение с Мустафою-ханом шемахинским и Селимом шекинским. Мустафа уверял, что если хамбутай вооружится против русских, то и он не оставит нанести им вред, а Селим говорил, что русских страшиться нечего и что каждый истинный мусульманин обязан против них ополчаться. Заручившись такими обещаниями, хамбутай решился выйти из выжидательного положения и стал собирать свои войска. [160]

Посланный, с небольшим числом казаков, для составления карты Кубинского ханства, капитан Симонович донес Булгакову, что, быв в селении Худат, он слышал, будто бы хамбутай казыкумухский, войдя в соглашение с Омар-ханом аварским и другими владельцами, собирается напасть на кубинский отряд из селения Дзейхура, лежащего на реке Самуре. К этому известию Симонович прибавил, что когда он, с находящимися при нем казаками, приблизился к этой реке, то на противоположном берегу ее, во владениях хана казыкумухского, зажжены были тотчас же маяки, и заметно было движение среди населения, отправлявшего свое имущество в горы.

Почти одновременно с этим донесением, в лагерь кубинского отряда явились два еврея, с объявлением, что в селении Ахты и в особенности во владениях хамбутая собираются войска, к которым, по приглашению, присоединяются джаро-белоканские лезгины и другие горские народы. Спустя несколько дней, к Булгакову прибыл посланный табасаранского владельца, с извещением, что хамбутай набрал уже до 15,000 человек войска, составленного из кюринцев, джарцев, акушинцев, рутульцев и других, и что в тайном соглашении с ним находятся ханы шемахинский и шекинский (Рапорт Булгакова графу Зубову 20-го сентября 1796 года.).

Все эти сведения, по своей важности, не могли быть оставлены без внимания и вызвали самый бдительный надзор за поведением хамбутая. Посланные генералами Булгаковым и Савельевым с разных сторон в Казыкумух, возвратившись, приносили неблагоприятные сведения о поступках тамошнего хана. Они единогласно утверждали, что к хамбутаю прибыл турецкий эмиссар, байрактар Осман, с большою суммою денег и письмами от сераскира анатолийского; что такие же точно письма были адресованы к Омар-хану аварскому; что в письмах этих оба владельца призываются к единодушному и совокупному сопротивлению русским, и что хамбутай, по поводу этих писем, пригласил к себе всех старшин народа. Он предъявил собравшимся турецкие письма, в которых [161] говорилось, что если русские завладеют персидскими городами, лежащими при подошве Кавказских гор, то дагестанцы, оставшись в средине русских владений, должны будут, не смотря на неприступность их жилищ, положить оружие и покориться русскому правительству. По прочтении этих писем, хамбутай высказал желание противиться завоевательным видам России, сделал некоторым подарки из присланных ему денег, и приказал всем быть готовыми к выступлению со своими войсками. Некоторые из старшин пытались было отклонить своего хана от такого намерения, говоря, что было бы полезнее войти в приязненные отношения к русским, потому что и без того горцы не могут выгнать своего скота на плоскость и должны оттого разориться, но хамбутай не признал этих доводов основательными и приказал собирать войска.

Постоянный союзник хамбутая Омар-хан аварский отказался от участия в нападении на русских, считая это невыгодным для себя, в виду переговоров о подданстве, веденных им с главнокомандующим. Еще в сентябре Омар-хан писал графу Зубову, что царь Ираклий до сих пор платил ему ежегодно но 5,000 рублей ханскими деньгами и, сверх того, отдавал пятнадцать деревень в полное его управление, а потому хан желал бы знать, будет ли он, со вступлением в подданство России, пользоваться теми же преимуществами; какое получит он от России награждение и в каком положении будут находиться к нему его подданные. Главнокомандующий отвечал, что со вступлением Омар-хана в подданство ее величества, ему назначено будет ежегодное жалованье; что дань, платимая хану грузинским царем, останется, по-прежнему, в полном его распоряжении, и так как, служа великой Императрице, хан «учинится» ему братом, то граф Зубов, «радея о его пользе, не упустит испросить ему особливых благодеяний.»

Когда офицер, посланный с письмом главнокомандующего, прибыл в Омар-хану для приведения его к присяге на подданство России, то хан стал уклоняться, говоря, что ему надобно подумать и переговорить со своими подданными, для того, [162] чтобы не только он, но и подвластные ему оставались всегда верными русской Императрице.

Переговоры эти шли довольно медленно; хан не давал решительного ответа и, наконец, объявил, что, вступив в подданство России, опасается быть сравненным с мелкими владельцами, и что ему не будут выдавать положенного жалованья. В обеспечение себя, он просил выдать содержание за год вперед и за два года вперед выдать те деньги, которые ему следует получить от грузинского царя.

Конечно, требование это не могло быть удовлетворено, и переговоры о подданстве аварского хана кончились ничем, но имели ту хорошую сторону, что Омар не принимал непосредственного участия в замыслах хамбутая казыкумухского. Последний, не надеясь на его содействие, отправил брата к своим союзникам: ханам шекинскому, шемахинскому и шушинскому с предложением собрать также свои ополчения и быть готовыми к тому времени, когда он, «положась на Бога, будет драться с войском российским.»

— Если Ага-Магомет-хан услышит о нашем сопротивлении, говорил хамбутай, отправляя своего брата, то, конечно, при нападении на нас войск российских подаст нам помощь.

Получив сведения, что в Казыкумухе собирается весьма значительное ополчение горцев, граф Зубов поручил генералу Булгакову присоединить к себе кубинскую конницу, численность которой доходила до 2,000 человек, и, выступив из лагеря, приблизиться к берегам реки Самура, с тем, что в случае, если бы неприятель осмелился, переправившись в верховьях этой реки, спуститься на плоскость, то атаковать его, но ни в каком случае не преследовать русскими войсками, а употребить для того кубинскую конницу.

Между тем, 28-го сентября, до Дербента дошли слухи, что хамбутай намерен был, в ночь на 29-е сентября или непременно 30-го числа, переправившись на правый берег реки Самура, напасть на посты кубинского отряда, в разных местах расположенные.

Действительно, 29-го сентября, одна из горских партий, [163] спустившись на равнину, атаковала наш воловий транспорт, шедший с хлебом, купленным в селениях, расположенных по реке Самуру. Хотя транспорт этот и конвоировался командою в пятьдесят человек, но неприятель успел отбить 23 повозки, отставшие от остальных (Рапорт Булгакова графу Зубову 29-го сентября 1796 года.). На другой день скопище горцев напало на стадо волов, пасшихся недалеко от отряда; причем успело отогнать 145 волов и захватить несколько погонщиков. Оба эти нападения были совершенно неожиданны для кубинского отряда, хотя в городе давно знали о намерениях хана казыкумухского. За несколько дней до нападения, старшина селения Алпан приезжал к Вали-беку, советовался с ним и сообщил о намерении горцев напасть на русские войска, но кубинский наиб, зная о предстоявшем нападении, не счел, конечно, нужным предупредить Булгакова, точно так же как скрыл от него и то, что местом сбора горского ополчения избрано селение Алпаны, лежащее против единственного ущелья, по которому горцы могли спуститься на кубинскую равнину. Граф Зубов приказал арестовать Вали-бека и доставить в главную квартиру.

Ободренный первыми успехами своих сподвижников, Сурхай-хан, на рассвете 29-го сентября, прислал своего чиновника в селение Алпаны, к тамошнему старшине и своему приятелю Магомет-беку, с известием, что он, остановившись за рекою Кусарою, намерен прибыть в его селение. Магомет-бек, в сопровождении нескольких человек жителей, отправился навстречу хамбутаю, и, посоветовавшись с ним, решил, что казыкумухцы займут селение Алпаны и тотчас же расставят по всем дорогам пикеты, с тою целью, чтобы не пропускать никого на кубинскую равнину. В тот же день, вечером, в селении Алпаны происходило новое совещание, на котором представители разных горских племен, решившись воспользоваться всеми выгодами нечаянного нападения, положили не откладывать его в долгий ящик, но выступить в полночь, идти к Кубе, как можно тише, и сделать нападение на русские войска с разных сторон. [164]

Между тем, генерал Булгаков, получив из Дербента от генерала Савельева уведомление о намерении горцев напасть на его отряд, отправил, для открытия неприятеля, капитана Семенова со 100 человеками егерей. Пройдя версты четыре и вступив в ущелье, ведущее в селение Алпаны, Семенов скоро встретил в нем неприятельские разъезды, остановился и послал о том донесение Булгакову. На усиление отряда Семенова был тотчас отправлен подполковник Бакунин с 300 человек пехоты, 100 казаками и двумя орудиями. Только с наступлением ночи Бакунин, втянувшись в ущелье, успел соединиться с отрядом Семенова. Ущелье, в котором находились теперь оба отряда, было сплошь покрыто густым лесом, и так как оно служило единственным проходом на кубинскую равнину, то Бакунин должен бы был предполагать, что все скопище горцев сосредоточено в этом пункте или где-нибудь по близости. Не смотря на то, не зная сил противника, ни места его расположения, Бакунин, не обращая внимания на темноту ночи, густоту леса и незначительность своих сил, решился двигаться вперед и атаковать неприятеля. С первым движением он был встречен выстрелами неприятельских разъездов, и затем всю ночь имел беспрерывную перестрелку с передовыми пикетами горцев, постепенно отступавшими. На рассвете 1-го октября Бакунин подошел к селению Алпаны, расположенному на покатости горы и отделенному от него оврагом, в глубине которого скрывался неприятель, численностью в 15,000 человек.

Едва наш отряд стал выходить из леса, оканчивавшегося почти у самого берега оврага, как горцы бросились в шашки. Атака их была столь стремительна, что бывшие при отряде два орудия успели сделать только по нескольку выстрелов и были захвачены неприятелем. Ободренные своею многочисленностию, горцы дрались отчаянно; они окружили отряд со всех сторон и почти уничтожили его. Бакунин и Семенов были убиты в самом начале дела, много офицеров и нижних чинов выбыло из строя убитыми или ранеными. Уцелевшие от общего погрома, скрывшись за случайно попавшимися бревнами, отбивались [165] до тех пор, пока не пришел к ним на помощь Углицкий пехотный полк, с четырьмя полковыми орудиями, под начальством полковника Стоянова.

Не имея никаких сведений об отряде подполковника Бакунина, генерал Булгаков, услышав орудийные выстрелы и ружейную перестрелку, тотчас же отправил на помощь Бакунину Углицкий полк, но он пришел на место действия тогда, когда отряд Бакунина был уже уничтожен. Горцы до того были увлечены боем, что узнали о прибытии подкреплений лишь тогда, когда в тыл им посыпались ружейные выстрелы и картечь. Видя прибытие свежих сил русских и довольствуясь приобретенною победою, неприятель стал отступать, а когда полковник Стоянов бросился в штыки, то горцы обратились в бегство, и рассыпались в разные стороны. Оставив на ноле сражения убитого сына, нескольких наибов и старшин, хамбутай, вместе с Шейх-Али-ханом, бежали в горы. Мы потеряли в этом деле 6 человек офицеров убитыми и нижних чинов: убитыми 46 и ранеными 94 человека (Журнал военных действий.).

Неприязненный поступок хамбутая требовал достойного возмездия, но граф Зубов, имея в виду высочайшее повеление не подвергать войска опасности и напрасной потере углублением в горы и преследованием хищников, изыскивал иной способ для наказания хана казыкумухского. Главнокомандующий отправил письма к шамхалу тарковскому, кадию табасаранскому и уцмию каракайдакскому с предложением, чтобы они, соединившись вместе, сделали нападение на кюринскую провинцию в то время, когда генерал Булгаков вторгнется во владения хамбутая со стороны Кубы.

«Довольно известно сим владельцам, писал граф Зубов, что главнокомандующий со вверенными ему всемилостивейшею монархинею войсками, проходя земли Дагестана и Ширвана, соблюл и соблюдает все то, что нужно к обеспечению жителей в их собственности и к вящшему утверждению между ними спокойствия.

[166] Но и при таком добром поведении видит он, что хамбутай казыкумухский, ворвавшись в кубинскую провинцию, дерзнул не только нарушить благосостояние жителей, но даже и сделать удар на расположенную у Кубы часть российских войск. И хотя сим злым покушением навлек он на себя чувствительный удар, какой свойственно нанести всегда победоносному оружию ее императорского величества, но как весь Дагестан есть свидетель, что главнокомандующий не подал хамбутаю ни малейшей причины к злому против нас расположению, то и не может обойтись без чувствительнейшего еще его наказания искоренением сил сего коварного владельца.

На сей конец главнокомандующий, предписав генерал-поручику Булгакову действовать против хамбутая уже наступательно, как российскими, так и кубинскими войсками, просит сих владельцев, чтобы они с своей стороны, собрав свои войска и согласясь между собою, ускорили ударить на принадлежащую хамбутаю провинцию Кюру, и пользуясь всею добычею, разделили бы по себе навсегда все лежащие в оной деревни.»

Приглашение это не имело надлежащего успеха. Сын шамхала тарковского, уцмий каракайдакский и кадий табасаранский, приехав в Дербент, объявили Савельеву, что если главнокомандующий желает их услуг, то они готовы действовать против Сурхая с находящимися теперь при них людьми — коих было при Мегтие 120, а при кадие и уцмие по 50 человек, — но только при содействии русских войск.

— Если же надобно нам собрать большее число войск, говорили они, то этого в скорости сделать невозможно, да и назначить время, когда они соберутся, также нельзя.

Вообще видно было, что они уклонялись от исполнения желания графа Зубова, а между тем, хамбутай пользовался этим и, собрав остатки своих войск, расположил их по селениям Кюринской провинции, опасаясь, чтобы жители, мало ему преданные, не присоединились к русским. Он располагал собрать новые войска и надеялся теперь на содействие Омар-хана аварского, кадия акушенского и других мелких владельцев, [167] получивших, в промежуток этого времени, фирманы турецкого правительства, обнадеживавшие их в скорой помощи. Порта извещала дагестанских владельцев, что как они до сих пор не оказали особенной преданности России, то потерпели бы еще немного, пока турецкое правительство окажет помощь и избавит их от всех бедствий. Обрадованные таким известием акушинцы, салатавцы, рутульцы и другие горские народы отправились на совещание к хамбутаю. Последний, поселившись в селении Чирах, убеждал их в необходимости сопротивления, собирал новые силы и часть своего ополчения, под предводительством сына Нух-бека., отправил к мельнице Салаг-Дегерман, куда и сам намерен был прибыть через несколько дней. Хамбутай хотел напасть на дербентские селения или захватить в свои руки дербентскую правительницу Периджи-ханум, выехавшую из Дербента в Кубу, на встречу брату.

В начале октября граф Зубов получил письма от Гасан-бека и матери его Бики-ханум, в которых они уведомляли, что уже выехали из Эллису и спешат в Кубу. Главнокомандующий отправил богатые подарки, присланные Императрицею Периджи-ханум, и приглашал ее поторопиться приездом в Кубу. Посланный с подарками маиор Ахвердов был встречен за двадцать верст от Дербента знатнейшими чиновниками, с конвоем в 200 человек. По приближении к городу, Ахвердов встречен был пушечною пальбою и огромною толпою народа, с криками радости сопровождавшею его до дома правительницы, где посланного ожидали Хадыр-бек и почетнейшие лица магометанского духовенства.

Приняв подарки, Периджи-ханум тотчас же выехала для встречи брата, Гасан-бека; ее сопровождал Хадыр-бек, несколько старшин и 37 человек конвоя. 14-го октября Периджи прибыла в Кубу, а 16-го числа приехал туда же и Гасан-бек, с матерью, теткою и некоторыми другими родственниками. Народ с восторгом приветствовал Гасана, который 3-го ноября был торжественно постановлен ханом.

Провозглашение Гасана кубинским ханом не послужило к окончательному успокоению кубинских жителей. Шейх-Али-хан, [168] при содействии Сурхай-хана, хамбутая казыкумухского, собрав вокруг себя толпу горцев, вторгся в пределы кубинской провинции и старался возмутить жителей. Одновременно с этим, хамбутай, расположившись с своими войсками при замке Ханжал-кале, находившемся близ мельницы Салаг, отделял от себя небольшие партии, которые, спускаясь с гор на плоскость, грабили проезжавших из Дербента в Кубу, и тем затрудняли сообщение между этими городами.

Признавая неудобным действовать в горах русскими войсками, граф Зубов предложил Гасан-хану собрать своп войска и при содействии нашего отряда изгнать неприятеля из кубинской провинции. В то же время, для прекращения грабежей, производимых отрядами Сурхай-хана, главнокомандующий приказал генерал-маиору Савельеву действовать наступательно со стороны Дербента и для большей его самостоятельности отправил из города Кубы на усиление генерал-маиора Савельева два баталиона Кавказского гренадерского полка, с четырьмя полковыми орудиями. С отправлением этих баталионов к Дербенту и по сборе Гасан-ханом своей конницы, граф Зубов приказал генералу Булгакову выступить из лагеря близ Кубы и следовать к реке Самуру с четырьмя баталионами пехоты, девятью эскадронами кавалерии, двумя казачьими полками и всею артиллериею, бывшею при отряде. Расположившись на правом берегу реки, Булгаков, показывая вид, что намерен действовать наступательно, должен был только поддерживать кубинцев, но сам в горы и ущелья не вступать.

Перед выступлением своем из лагеря, Булгаков отправил жителям селения Ахты прокламацию от своего имени, в которой требовал, чтобы ахтинцы не только не давали у себя убежища Шейх-Али-хану, но и выдали аманатов Гасан-хану, с тем, что если они не исполнят этого требования, то русские войска вступят в их владения, не дадут пощады жителям и не оставят камня на камне.

13-го декабря жители селения Ахты прислали к Булгакову первейших старшин, с обещанием выдать аманатов и с объявлением, что Шейх-Али-хан уехал из их владений. [169]

Между тем, генерал-маиор Савельев, выступив из Дербента с тремя баталионами пехоты и казачьим полком, двинулся к Ханжал-кале, при котором были собраны войска хамбутая казыкумухского. С приближением русского отряда, неприятель оставил свою позицию и скрылся в горах. Хамбутай, видя перед собою русские войска и узнав о движении Булгакова со стороны реки Самура, прислал к Савельеву своего чиновника «для учинения миролюбивого положения.»

Присланному предложено было: не признавать Шейх-Али дербентским ханом, не давать ему ни пособия, ни убежища; признать Гасана кубинским ханом, обходиться с ним миролюбиво и не производить никаких подстреканий; возвратить всех русских пленных; выдать аманатов и возобновить с обеих сторон беспрепятственную торговлю, и наконец, в присутствии дагестанских владельцев, дать присягу на коране в сохранении верности России.

Сурхай исполнил требование генерал-маиора Савельева, и наши отряды возвратились в места прежнего своего расположения (Рапорт Савельева графу Зубову 20-го декабря 1796 года, № 514.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том III. СПб. 1886