ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM III.

IV.

Прибытие графа Зубова в Кизляр. — Изменение плана действий. — Письмо князя П. А. Зубова царю Ираклию. — Положение Грузии. — Приготовление к походу. — Движение каспийского корпуса к Дербенту. — Действия генерал-маиора Савельева. — Обложение Дербента. — Штурм передовой башни. — Занятие города.

Оставив Петербург вскоре после назначения, граф В. А. Зубов приехал в Кизляр только 25-го марта. Сильная вьюга, застигшая его на пути и продолжавшаяся день и ночь целую неделю, значительно замедлила его путешествие, тем более, что в степи между Астраханью и Кизляром не осталось ни одной почтовой лошади — все оне были истреблены небывалыми морозами и продолжительными метелями (Всеподданнейший рапорт графа Зубова 25-го марта 1796 года.). Проезжие принуждены были нанимать лошадей на стороне и ехать, как говорится, «на долгих.»

В бытность свою в Астрахани граф Зубов осмотрел находившиеся там суда подчиненной ему каспийской эскадры. Вся флотилия наша на этом море состояла тогда из 12 военных судов, из которых пять находились в Астрахани (В Астрахани находились: бомбардирский корабль «Моздок», фрегат «Царицын», бригантина «Слава» и транспорты: «Урал» и «Волга».) и семь — у персидских берегов (У персидских берегов находились: бомбардирский корабль «Кизляр», фрегаты «Кавказ» и «Астрахань», бригантина «Победа», палубный бот «Орел», пакетботы «Сокол» и «Летучий».).

Поручив начальнику каспийской эскадры, контр-адмиралу Федорову, озаботиться изготовлением, по возможности, большего числа транспортных судов, граф Зубов отправился в Кизляр, где и встретился с архиепископом Иосифом, получившим приглашение от графа П. А. Зубова сопутствовать брату его в предстоящей экспедиции. Сообщая о том, что был принят графом В. А. Зубовым с большим почтением, Иосиф писал Ивану Лазареву (В письме от 1-го апреля 1796 г. «Кавказская Старина», стр. 31.), что говорил с главнокомандующим о всех [86] нуждах края. «Как брат его, прибавлял архиепископ, так и он сильно желают нашего сопутствования в его экспедиции, для обнадеживания и пользы нашей нации. Мы не могли отказать и щадить наше изнуренное тело, и как думаем, быть может, к концу дела, с помощью Бога, будет помощь или обеспечение нашей нации.»

Иосиф просил позволения съездить на некоторое время в Астрахань и потом присоединиться к отряду. Из Астрахани он писал (Письмо Иосифа Степану Давыдову 13-го мая 1796 г. «Кавказ. Старина.»): «Армяне, находящиеся во всей Персии, желают днем раньше видеть русских и достичь свободы… Графу (В. А. Зубову) словом и письмами советовал я: если даже Дербент сдадут добровольно, то не соглашаться, а взять его силою, и это по двум причинам: 1) доказать персам пустоту их самохвальства, что Дербент никем не может быть взят; и 2) нагнать страх и на другие города, чтобы знали, что после взятия Дербента, они сопротивляться не могут.»

Между тем Гудович, в ожидании прибытия графа В. А. Зубова, стягивал к Кизляру войска, назначенные в экспедицию, и для переправы их через реку Терек устраивал плавучий мост. Двадцати понтонов, собранных для отправления с отрядом, оказалось недостаточно для наводки моста, и Гудович должен был прибавить к ним несколько больших лодок (Письмо Гудовича князю П. А. Зубову 20-го марта 1796 года.).

В состав действующего отряда были преимущественно назначены полки, находившиеся на кавказской линии, а для замещения их на линии были отправлены войска с Дона и из Тавриды, из Екатеринославской и Воронежской губерний. Хотя большая часть из них только выступила с места своего расположения и была весьма удалена с места назначения, тем не менее Гудович обещал графу Зубову собрать войска у Кизляра к 10-му апреля, с тем, чтобы 12-го числа можно было выступить в поход.

На взаимном совещании графа Зубова с Гудовичем признано необходимым изменить несколько план военных [87] действий, составленный в Петербурге, и отменить вовсе отправление кавказского корпуса через горы в Грузию.

Грузия была в таком положении, что не только не могла предпринять войны наступательной, но требовала посторонней помощи для водворения в ней внутреннего порядка. Дела шли так, что в стране этой, можно сказать, не существовало никакой законной власти. Ираклий, по беспорядкам своего правления и по слабости характера, привел Грузию в совершенное расстройство. Недавний громовой удар, разразившийся над страною, не образумил членов царского дома. Царевичи, по-прежнему не слушая отца, враждовали друг с другом, восстановили против себя дворянство и образовали множество враждебных партий. Преследуя только собственные материальные интересы, царевичи приводили своих подданных в полное отчаяние. Грузин не видел защиты и знал, что его достояние и имущество ничем не обеспечены. «По сей причине, писал Гудович (В письме князю П. А. Зубову 31-го января 1796 года.), народ грузинский, бывший довольно бойким, приведен ныне в слабость и робость. Сему несчастному положению главною причиною царица.»

Приняв Грузию под свое покровительство и защиту, русское правительство, даже по одному только чувству собственного достоинства, не могло оставить ее в столь печальном состоянии. Воспользовавшись просьбою находившегося в Петербурге грузинского посла, князя Герсевана Чавчавадзе, о возвращении его на родину, князь Платон Александрович Зубов, по приказанию Императрицы, просил Ираклия принять меры к лучшему устройству внутреннего положения его царства.

«Хвалы, писал он (В письме царю Ираклию от 30-го апреля 1796 года.), достойные усердия к пользам Российской Империи и к благу отечества своего министра вашего высочества, князя Чавчавадзе, возбудили его в настоящих трудных обстоятельствах для царств ваших, просить августейшую Императрицу употребить его ко благу предприемлемой защиты христианства, против свирепства, лютости и варварства хищного Аги-Магомет-хана. Великая Монархиня, зная способности и [88] ревность князя Чавчавадзе, повелеть изволила отправить его для употребления там, где он действительно полезнее будет. Он важные услуги возможет оказать вашему высочеству, если употребите его к сношениям с воинскими начальниками, коим высочайше поручено предводительство победоносных войск российских. Он и для них полезен будет, облегчая сношения и нужные связи с вашим высочеством, так что общее дело сие, управляемое, так сказать, единым духом и согласно устремленное к единым предметам, удобнее успехами увенчиваться будет, а особливо когда и ваше высочество, поступая откровенно и не щадя никаковых способов, во власти вашей имеющихся, для собственного блага рода, царств и подданных ваших, а равно и во утверждение безопасности и избавления от грабежей и от гонения и самой христианской веры нашей, — всеми силами и способностями вашими способствовать будете усилиям, видам и подвигам войск наших.

Любезный брат мой, граф Валериан Александрович, не пропустит, конечно, ни единого способа и ни малейшей возможности явить вам и областям вашим, что войско, им предводимое, стремится не только на избавление и ограждение безопасностью царств ваших, но и на поражение и отмщение дерзнувших разорять христиан, подданных царя, пребывающего в мощном покровительстве Империи Всероссийской. Я надеюсь, что он не обманется в ожидании своем, что ваше высочество усердно и рачительно преподавать ему будете всевозможные от вас пособия и во всем удовлетворять и споспешествовать ему будете, чем привлекая к себе еще более благоволение и милости щедрой Императрицы нашей и нашу благодарность и доверие, тем самым навеки утвердите благосостояние рода и царств ваших.

Если сильные пособия и мужественные подвиги победоносных войск российских достаточны будут на избавление, ограждение и утверждение в неприкосновенности и в безопасности в настоящем случае царств ваших извне, то впредь внутреннее благоустройство оных одно токмо возможет, укореняя тамо порядок и общее благосостояние, сохранить навеки те преимущества, кои сильным российским покровительством и [89] победоносным оружием приобретены быть могут. Раздельность власти есть расслабление государств. Несогласия и раздоры, от такового гибельного положения всегда проистекающие, удобны разрушить и обратить в ничтожество наисильнейшие царства. В благовествовании святого евангелиста Марка, в главе г, в начале гi, в стихе кд (сказано): «и аще царство на ся разделится, — не может стати царство то»; ибо в таковом развлеченном состоянии, что может власть, ослабленная разделением и неминуемым несогласием?

Владетели разных уделов, противоборствуя намерениям и видам один другого и не имея взаимного уважения, научают примерами подданных к непослушанию и все стремясь к разным предметам и видам не достигают ни единого. Области, управляемые таковою властию, не могши быть сильными в собственной защите своей, не могут быть полезны союзникам своим; не имея же соединения, бывают токмо что жертвою врагов своих. Не токмо дееписания многих народов, но и настоящее происшествие с Грузиею примером научить должно, сколь нужно для сохранения царств соединение царской власти и сколь, напротив того, пагубно для всех разделение царства на уделы. Министр вашего высочества, князь Чавчавадзе, в бытность свою в Петербурге, имел случай много раз говорить со мною, по поводу положения сего, и он, по разуму и просвещению своему, а не менее того и по усердию к лучшим пользам вашим, во всех подробностях изустно объяснить вам может все то, что лучшим быть кажется, для славы вашей и для выгод подвластных вам народов. В сем важном для блага подданных и для бытия царств ваших государственном учреждении, отличные свойства мудрости, разума, проницания и опытностей ваших, конечно, руководимы будут желанием и сильным стремлением к содеянию лучшего, не токмо особенно для рода и царств ваших, но и вообще для блага христиан, те страны населяющих.

Если, пользуясь днесь сильным покровительством победоносных войск российских, ваше высочество предуспеете, во славу свою и для блага рода, царств и подвластных вам народов и для христианства вообще, соединить и утвердить [90] навеки царскую власть нераздельно, и распространить владычество ваше до Аракса и до пределов Порты Оттоманской, тогда, устроя в порядке и возвелича силы и способы царств и областей ваших, не токмо навсегда сами собой против неверных в состоянии будете защищать права свои и собственность подвластных вам народов, но, опровергая дерзостные покушения врагов ваших, наказывать их ослаблением их силы и приращением польз подданных ваших. Таким образом, твердо основанное бытие царств и законной, и справедливой власти царя христианского, ободрит надеждою христиан, страждущих в порабощении у неверных, и представит им верный покров и убежище под сению кроткой и справедливой державы вашей; стечение их в подданство ваше умножать будет как славу и пользы ваши, так прочное основание и, наконец, нерушимое бытие областей ваших; ограждением же безопасностью и неприкосновением пределов доставите всем жизнь и спокойную, и изобильную. Событие такового благополучного для царств ваших состояния не укоснит совершиться, если вы, светлейший царь, удостоите внять беспристрастному моему гласу, внушенному мне прямым к пользам вашим усердием и истинным к особе вашей доброхотством.»

Чтобы, с своей стороны, содействовать скорейшему восстановлению порядка в Грузии и исполнению предположенных планов относительно предстоявших действий в Персии, Императрица Екатерина II, еще в январе 1796 года (Рескрипт Императрицы Гудовичу 8-го января.), поручила Гудовичу отправить в Грузию на усиление войск, там находившимся, два баталиона пехоты с восемью орудиями, двенадцать эскадронов кавалерии, направленных из Екатеринославской губернии, и два полка казаков, командированных с Дона, под начальством полковника Киреева. Гудович не находил возможным исполнить это повеление, из опасения, что посланные в Грузию войска умрут там от голода. Царь Ираклий, хвалившийся тем, что может продовольствовать 20,000 человек, в действительности, с приходом в Грузию двух баталионов Сырохнева, не в состоянии был прокормить и их, а между тем, грузины [91] возили хлеб в значительном количестве в Ганжу, где и продавали его за дорогую цену. Находясь с войсками в Ганже, Ага-Магомет-хан истребил все бывшие там запасы, так что жители принуждены были для собственного пропитания покупать хлеб и платить за него большие деньги.

Будучи не в силах прекратить беспорядки в стране и запретить вывоз хлеба из Грузии, Ираклий предоставил полковнику Сырохневу самому заботиться о продовольствии вверенных ему войск и покупать провиант на русские деньги, по мелочам, у местных жителей. Сырохнев принужден был разослать команды и фуражиров по разным местам Грузии и приобретать продовольствие с большим затруднением. Скоро отпущенная в распоряжение Сырохнева сумма истощилась, и Гудович отправил к нему еще 4,000 червонных. Зимнее время затрудняло доставку денег в Грузию. «Во время зимы,» доносил он (Всеподданнейший рапорт Гудовича 31-го января 1796 года.), «через снеговую гору нельзя иначе переходить как пешим и на лыжах, то положа деньги на офицерах спрятанные и наняв надежных осетинцев, для их провождения, туда их отправил.»

При таких условиях посылать в Грузию еще большее число войск было бы весьма рискованно, тем более, что переправа кавалерии и обоза через горы признавалась крайне затруднительною, а в зимнюю нору почти невозможною. Доставка продовольствия с кавказской линии в Грузию была немыслима, так как подвижной магазин должен был состоять из множества повозок, по недостатку лошадей запряженных волами, которые не в силах были карабкаться на каменистые утесы и спускаться с отвесных скал в глубокие ущелья.

Основываясь на этом, как Гудович, так и граф Зубов считали более рациональным оставить отряд Сырохнева без подкреплений, тем более, что опасности для него никакой не предвиделось и два баталиона русских войск могли смело оставаться в Грузии, в ожидании прибытия туда войск кавказского корпуса, направленных иным путем, хотя и обходным, но за то более верным. [92]

Следуя быстро к Дербенту, а оттуда в Баку, граф Зубов имел всегда возможность ввести войска кавказского корпуса в Грузию через Шемаху и двинуть их далее к Ганже, лишь бы только обеспечено было их продовольствие. Поэтому решено было, что когда войска соберутся у Кизляра, то отправить их вслед за каспийским корпусом, а для продовольствия как двух баталионов, находившихся в Грузии, так и тех, которые прибудут туда впоследствии через Шемаху, устроить в Тифлисе магазин и поручить Сырохневу заготовить провиант на три месяца для 5,000 человек.

Поручение это поставило Сырохнева в крайне затруднительное положение. Для такого числа войск надо было приобрести 27,187 пудов муки и 2,812 пудов крупы, а этого количества невозможно было найти во всей Грузии. Сырохнев хотя и послал офицеров в города Гори и Сурам — единственные места, где можно было купить хлеб; — но не надеялся, чтобы они могли с успехом выполнить данное поручение, тем более, что если бы посланным и удалось закупить провиант в достаточном количестве, то доставить его в Тифлис было положительно невозможно. Грузины повозок не имели, «а держат, доносил Сырохнев (В рапорте графу Зубову от 23-го апреля 1790 года.), по лености своей, весьма малое число воловьих ароб, отменного построения и по тягости на таковое употребление мало способные и не иначе запрягаемы должны быть в четыре вола, но и тех искупить во всей Грузии едва можно до тридцати, и то через весьма продолжительное время.»

Туземцы всю транспортировку кладей производили вьюками на лошаках, волов же у них было очень мало, а лошадей еще меньше — их имели только дворяне, или люди зажиточные, и употребляли преимущественно для верховой езды и редко для вьюков. Кулей для насыпки хлеба в Грузии также не имелось, а рогож нельзя было достать ни за какие деньги; если же грузин возил хлеб на продажу, то он насыпал его в небольшие волосяные мешки, в которых помещалось от 2-х до 3-х пудов. Каждый держал эти мешки для себя и приобрести их [93] в значительном числе не представлялось никакой возможности, тем более, что такая покупка стоила бы больших денег, ибо каждый мешок продавался по 1 руб. 50 коп. и дороже.

Особенности грузинского быта и недавнее разорение страны уничтожали всякую надежду на успешное заготовление продовольствия. Тем не менее, Сырохневу поручено было стараться закупить провианта сколько окажется возможным и устроиться так, чтобы не только не возбудить против себя неудовольствие со стороны жителей, но снискать их расположение и полную готовность оказывать ему во всем содействие и пособие.

В случае, если бы царь Ираклий стал просить помочь ему наказать ганжинского хана, то Сырохнев, имея постоянно в виду незначительность своего отряда, должен был отклонить эту просьбу, под предлогом того, что в Грузию ожидается прибытие новых войск, от начальника которых он не получил еще никаких разрешений. Но если бы Ираклий потерпел неудачу и был преследуем ганжинским ханом, тогда Сырохнев должен был занять выгодное место, могущее совершенно оградить «от самомалейшего вреда порученный ему отряд и, сделав запас для его продовольствия, ожидать прибытия кавказского корпуса, а до тех пор отнюдь не отваживать сил своих ни на какую опасность.»

Распорядившись таким образом, граф Зубов стал готовиться к походу. Назначенные в состав каспийского корпуса войска сходились весьма медленно, и к 10-му апреля только часть их была сосредоточена у Кизляра; кавказский же корпус еще не собирался и когда он будет готов — определить было трудно. Опасаясь пропустить удобное время для похода и опоздать выступлением, граф Зубов решился не ожидать окончательного сбора всех частей, и 10-го апреля принял начальство над собравшимся отрядом, численность которого доходила до 12,323 человек, в том числе пехоты 6,190 человек.

Перед выступлением в поход, отряд этот, состоявший из восьми баталионов пехоты, двадцати восьми эскадронов кавалерии, семи казачьих команд и двадцати одного орудия полевой артиллерии (Войска эти были в следующем составе:

Для десанта отправлено в Астрахань к контр-адмиралу Федорову: Владимирского мушкетерского полка 1 баталион, 652 человека; Кабардинского 1 баталион, 656 человек, и верного Черноморского войска казаков 166 человек; итого 1,474 человек и рота полевой артиллерии в 122 человек.), был разделен графом Зубовым на четыре бригады: две пехотные и две кавалерийские.

Первая пехотная бригада, под начальством генерал-маиора Булгакова, составлена из двух баталионов Кубанского егерского корпуса и двух — Кавказского гренадерского полка; вторая бригада, под командою генерал-маиора Римского-Корсакова, образована из сводно-гренадерского баталиона, одного баталиона Воронежского и двух — Тифлисского мушкетерских полков.

Первая кавалерийская бригада, составленная из драгунских полков Владимирского и Нижегородского, поручена генерал-маиору барону Беннингсену, а вторая — из Астраханского и Таганрогского драгунских полков, поступила под начальство бригадира графа Апраксина. Все иррегулярные войска, составляя резерв, подчинены генерал-маиору Платову, а до прибытия его с Чугуевским полком находились в ведении подполковника Баранова.

Генерал-маиор князь Цицианов оставлен был в Кизляре до окончательного сформирования корпуса. Сосредоточив под [95] своим начальством все части войск, князь Цицианов должен был следовать на соединение с каспийским корпусом.

Последний, 10-го апреля, переправился через реку Терек по наведенному мосту и, сделав один переход, принужден был остановиться у Лашуринского форпоста на реке Каргине. Суровая и холодная зима, несвойственная тамошнему климату, и непрестанные вьюги были причиною остановки. Подножного корма вовсе не было; запасы провианта и фуража оказались весьма ограниченными и потому двигаться далее было невозможно. Граф Зубов возвратился в Кизляр, чтобы принять безотлагательные меры к обеспечению войск продовольствием. Подвижной магазин не был еще сформирован и не мог быть переправлен через реку Терек ранее 16-го апреля, по причине недостатка фур и волов, как перевозочного средства. Хотя для закупки их и были разосланы коммиссионеры в разные места России, но, по полученным от них сведениям, в половине апреля могла быть переправлена через реку Дон только третья часть волов и фур, следовательно, они могли прибыть на линию только к концу мая. Направленные из внутренних губерний рекруты, для исполнения обязанности погонщиков, также не прибыли и ожидались не прежде июня месяца (Всеподданнейший рапорт Гудовича 20-го марта 1796 года.). Поэтому, чтобы не остановить экспедиции до наступления жаров, Гудович собрал сколько возможно было ногайских арб и нанял фуры частных лиц, с обязательством платить им помесячную плату. Сбор этих подвод и нагрузка провианта также требовали времени и потому, как ни торопился граф Зубов выступить в поход, он не мог этого сделать ранее 18-го апреля. Только к этому дню, при усиленной деятельности Гудовича, могла быть сформирована часть подвижного магазина, назначенного следовать за армиею.

«Принужденным себя нахожу признаться вашему сиятельству, писал Гудович (В собственноручном письме князю П. А. Зубову 17-го апреля 1796 г.), что я дохожу до устали, не имея помощников; не говоря о генеральских чинах, из коих у меня ни одного нет, я имею очень мало штаб-офицеров. Все, [96] что было, старался доставить к войскам; идущим в поход, и могу сказать, что отправлял иногда должность штаб-офицерскую. Подвижной магазин меня сокрушает; самый угол государства, отделенный пустою и дурною степью от Астрахани; линия пространная, войск осталось мало и все слабые большею частию, и оные еще не пришли; транспорты отдаленные, которые конвоировать надобно.

Я стараюсь и употреблю все мои к тому силы, но или способности у меня не довольно, или лета уменьшать ее начинают. Ежели еще прибавлены будут войска в Персию, как граф Валериан Александрович мне сказывал, то осмеливаюсь предварительно представить мое мнение, чтоб по комплекту оных годовой провиант был заготовлен, и, дабы не упустить времени, надобно из Петербурга прямо разослать комиссионеров с деньгами в удобные места, которые должны, покупая, прямо доставлять три части в Астрахань и четвертую на линию, для употребления при переходе и для доставления вслед за войсками до Дербента.»

18-го апреля войска, назначенные для экспедиции в Персию, двинулись по направлению к Дербенту, имея за собою, сверх полкового обоза, 1,414 фур с боевыми припасами и [97] продовольствием, состоявшим из 3,500 четвертей муки и 4,117 четвертей сухарей с пропорциею круп. Это количество провианта обеспечивало выступившие войска, вместе с отрядом Савельева, по 26-е июня. Независимо от этого, граф Зубов предписал контр-адмиралу Федорову нагрузить в Астрахани десять транспортных судов и отправить их, под прикрытием одного военного судна, к Дербенту (Всеподданнейший рапорт графа Зубова 19-го апреля 1796 г.), куда сам спешил на соединение с отрядом генерал-маиора Савельева.

(Ведомость о числе фур и волов подвижного магазейна, отправленных за войсками, идущими в Дагестан.

(Арх. Главн. Шт., письмо графа Зубова брату его П. А. Зубову от 19-го апреля, № 3).)

Последний, вступивши во владение Шейх-Али-хана дербентского, отправил к нему посланного со вторичным требованием, чтобы хан прислал довереннейших чиновников для заключения оборонительного союза против Аги-Магомет-хана. Отвечая отказом, Шейх-Али-хан писал, что не знает и не видит повеления Императрицы, разрешающей вступление русских войск в его владения, и что хотя он и просил прежде о присылке ему денег для найма войск против Аги-Магомет-хана, но тогда он не знал могущества персидского властителя; теперь же он не решается впустить в город столь малый отряд русских, из опасения, что не только его владения около Кубы будут разорены персиянами, но и отряд русских войск может также пострадать.

— Ежели и большее число российских войск придет, говорил хан, то и тогда может быть кровопролитие.

На требование впустить русские войска в город хан отвечал отказом.

— Я не могу этого сделать, говорил Шейх-Али-хан, потому что, впустив русские войска в город, должен расположить их по квартирам, а по нашему закону иметь иноверца на постое строго запрещается. Наши жены, по обычаю, не должны [98] встречаться с неверными, отчего произойдет жителям большое стеснение.

Противясь вступлению русских войск в Дербент, Шейх-Али высказывал намерение защищаться. Посланный к нему для переговоров маиор Ахвердов был задержан в городе, где обращались с ним весьма дурно. Хан держал его под присмотром и хотел отправить в лагерь Аги-Магомет-хана, у которого просил помощи (Прося помощи, Шейх-Али-хан послал в подарок Аге-Магомет-хану 20 верблюдов, 16 лошадей, 500 бурок и много провизии.), но потом, по совету уцмия каракайдакского, оставил свое намерение и отпустил Ахвердова к отряду.

Шейх-Али-хану объявлено было, что если он не отопрет ворота, то русские войска будут бомбардировать город. Хан не только отвечал отказом, но когда Савельев подошел к Дербенту, то Шейх-Али-хан выслал против него свою конницу, которая открыла огонь по нашим казакам. Савельев отступил от города и расположился лагерем в двух верстах от пего. На следующий день он занял высоты, командующие Дербентом, на которых и устроил батарею не далее 200 сажен от городской стены.

С открытием огня этой батареи, Шейх-Али-хан прислал парламентера с просьбою не стрелять по городу. Он говорил, что готов бы впустить в Дербент русские войска, но боится быть наказанным за свои поступки, и потому, в обеспечение себя, просит, чтобы русские выдали ему аманата. Хотя требование это, несовместное с достоинством и честью русского оружия, доказывало, что Шейх-Али не имеет искреннего намерения покориться и желает только протянуть время, пока возвратится его посланный от Аги-Магомет-хана, тем не менее Савельев вел с ханом переговоры, потому что войска наши нуждались в отдохновении.

В то время в горах стояла погода, небывалая по тамошнему климату: то дождь с сильным ветром, то снег с вьюгою изнуряли войска. Давая им отдых и переговариваясь с Шейх-Али-ханом, генерал Савельев в то же время строил [99] вторую батарею, которая вскоре и открыла огонь. Дербентцы защищались; укрывшись во рвах садов, они вели перестрелку с нашими войсками, но скоро были прогнаны баталионом егерей, посланным под начальством полковника Мансурова. Шейх-Али-хан выслал вторично парламентера, прося Савельева остановить действия и дозволить ему послать письмо Гудовичу, с тем, чтобы, до получения ответа, русские войска отступили от города на 15 верст.

Савельев отказался исполнить просьбу хана, тем более, что, по полученным сведениям, посланный хана возвратился из персидского лагеря с крайне неудовлетворительным ответом. Ага-Магомет-хан отказался подать помощь жителям Дербента.

— Войска мои утомлены, говорил он посланному, и с русскими драться не могут. Когда отдохнут, то летом, может быть, я и приду на помощь.

На эту помощь трудно было рассчитывать, потому что Ага-Магомет вслед затем снялся с Муганской степи и пошел внутрь Персии. Уходя, он захватил с собою жен и детей ханов: хойского, нахичеванского, эриванского и других, считая пленных лучшими заложниками в верности самих ханов. В то же время Гудович отправил дербентскому хану довольно «крутое письмо», в котором требовал покорности и предупреждал, что вскоре вступит в Дагестан большое число русских войск, «которые пойдут по головам всех противящихся высочайшей воле» (Всеподданнейший рапорт Гудовича 20-го марта 1796 года.).

Отступление Аги-Магомет-хана было крупным явлением в жизни народов, населяющих Закавказье. Некоторые владельцы радовались такому отступлению, другие были недовольны им. Ханы шекинский и шемахинский выгнали оставшихся персиян из своих владений и восстановили в них спокойствие и тишину. Бакинский хан, хотя и присягнул на подданство России, но, видя, что со стороны Персии гроза миновала, по вероломству, свойственному всем азиятским народам, отправил в Дербент [100] две пушки с прислугою. Уцмий каракайдакский также колебался; хотя он искал подданства России и даже прислал своего посланного в Георгиевск для заключения условий, но посланный этот, вскоре после приезда, скрылся неизвестно куда, а на место его уцмий другого не присылал. Коварный и явно неприязненный России хамбутай казыкумухский склонялся на сторону дербентского хана, обещая ему свою помощь и содействие. В подобном же расположении к нам были кадий акушинский и Али, султан дженгутайский. Шушинский Ибраим-хан более других радовался отступлению персиян и хвалился тем, что не покорился Аге-Магомет-хану.

«Я, надеясь на милость Божию, писал Ибраим царю Ираклию, прибытие его (к Шуше) почел не более летучей мухи, и на него совсем не взирал, а только слушал, ибо я, как прежде жил в своем доме, так и тогда находился, а войска мои всякий день и во всякое время их лошадей, верблюдов и ослов партиями отгоняли. Ага-Магомет-хан, сорок или более дней простояв у берега Ораза (р. Аракса) и усмотрев, что мы на него не взираем и всегда стараемся укреплять дороги, прошедшего месяца 27-го числа отправился, и будет ныне его отбытию двадцать дней.»

Только два хана, дербентский и ганжинский, были явно недовольны уходом Аги-Магомет-хана. Джевад-хан ожидал, что Ираклий разорит его владение, в отмщение за содействие персиянам, и он не ошибся в своем предположении. Действительно, с уходом Аги-Магомет-хана, хотя Ираклий сам и не в силах был наказать хана ганжинского, но, по совету его, Ибраим-хан шушинский тотчас же двинулся к Ганже. К Ибраиму присоединился Раим-хан, племянник Джевада, и лезгинские войска Омар-хана аварского, всегда готового на грабеж чужой собственности. Царь Ираклий, также не желая, чтобы, по его словам, «добыча ганжинская» досталась другим, отправил в Ганжу двух своих сыновей с войсками и располагал сам отправиться туда, как только устроит несколько внутреннее положение своего царства (Рапорт Сырохнева графу Зубову 23-го апреля 1796 года.). [101]

Не лучше было положение и Шейх-Али-хана дербентского. Видя перед городом русские войска, он ежеминутно ожидал, что они выгонят его из Дербента. Хан хлопотал о привлечении на свою сторону большего числа союзников и успел получить помощь от хамбутая казыкумухского и от других сопределенных ему дагестанских владельцев. По слухам, в Дербенте собралось до 10,000 человек, решившихся защищаться. Имея в виду, что отряд Савельева, состоявший только из 4,180 человек, встретил сильное сопротивление со стороны Шейх-Али-хана и что «помянутый отряд, стоя немалое время под крепостью, слышно, многими охраняемою, как бы приучил оную взирать нетрепетно на победоносное российское оружие и за подобное оного оскорбление отмстить сам по себе недостаточен», граф Зубов предписал Савельеву отступить от города, занять выгодную позицию, быть как можно более осторожным и ожидать прибытия главных сил, с которыми он уже выступил в Дагестан.

Отряд графа Зубова, первое время, подвигался довольно быстро.

15-го апреля войска каспийского корпуса были уже в Тарках, где, за три версты от города, были встречены шамхалом тарковским с сыновьями и «с некоторыми из сопределенных ему малых владельцев.» Приняв явившихся ласково, граф Зубов подарил шамхалу часы, осыпанные бриллиантами, в 1,325 рублей.

Шамхал был человек лет 60-ти, приятной наружности. «Старость не затмила еще того, писал П. Г. Бутков в одном из своих писем (См. рукопись Буткова, хранящуюся в библиотеке Академии Наук, № 51, стр. 103.), что он был довольно видный мужчина. Это только было и есть лучшее в нем; ум его в тесных границах, а водка российская есть самый лучший предмет его упражнений.»

По выступлении из Тарков, отряд 23-го апреля достиг до реки Озени, где и расположился лагерем. Сюда возвратился посланный в окрестности Дербента астраханский житель Сергей Богданов. Он донес главнокомандующему, что Шейх-Али-хан [102] получил значительную помощь от хамбутая казыкумухского, с которым, видевшись 21-го числа, оба союзника положили собрать до 3,000 войска, пройти через табасаранские и каракайдакские ущелья и напасть на отряд Савельева с тыла. В тот же день известие это подтверждено было и генерал-маиором Савельевым, который доносил, что бывшие при его отряде дагестанцы, смутившись этою вестью, оставили его отряд и возвратились в свои дома. Враждебное намерение Шейх-Али-хана заставило графа Зубова поторопиться соединением с отрядом генерал-маиора Савельева.

Сделав два перехода, войска каспийского корпуса 27-го апреля достигли реки Урусай-булак. Переход от реки Маняса до этой последней речки был особенно затруднителен. То поднимаясь почти на отвесные скалы, то спускаясь в глубокие ущелья и следуя по излучистому и узкому дну их, войска тянулись длинною вереницею, на несколько верст. Артиллерия и огромное число повозок еще более затрудняли движение; выпрягая лошадей и волов, солдаты перетаскивали орудия и фуры на себе, то спуская, то поднимая их в гору. В двенадцать часов времени отряд прошел 29 верст и остановился лагерем у речки Урусай-булак. Сюда прибыли с изъявлением своей покорности брат уцмия каракайдакского и сын кадия табасаранского. Депутаты передали графу Зубову письма их владельцев, в которых последние высказывали преданность России и готовность на все услуги.

В разговоре с посланными главнокомандующий узнал, что через земли их есть такие дороги, по которым, хотя и с трудом, войска могут двигаться и подойти к Дербенту с противоположной южной стороны. Граф Зубов тотчас же воспользовался этим указанием и отправил с депутатами капитана Симоновича, поручив ему сделать самую тщательную рекогносцировку этих дорог.

Симонович донес, что хотя дороги эти неудобны и весьма затруднительны для движения, но все-таки не могут считаться непроходимыми. Тогда граф Зубов предписал генерал-маиору Булгакову присоединить к своей бригаде две роты гренадеров [103] Владимирского полка, полки Астраханский и Таганрогский драгунские, всех хоперских и семейных казаков, шесть орудий полевой артиллерии (Две 12-фунтовые и четыре 6-фунтовые пушки.), с необходимым числом инженерных чинов, и, обеспечив себя провиантом на 20 дней, следовать к Дербенту по указанию капитана Симоновича.

Для большей уверенности в безопасности движения, Булгакову поручено было взять с собою брата уцмия каракайдакского и сына кадия табасаранского, с несколькими человеками приближенных им людей, а подойдя к Дербенту, рекогносцировать крепость и на выгодных позициях построить батареи.

Предполагая подойти к Дербенту не позже 2-го мая, граф Зубов просил Булгакова, чтобы он поспешил своим движением, и мог в тот же день обложить город с противоположной стороны. С этою целью, для облегчения движения, ему приказано было взять с собою только самое необходимое число повозок обоза, а остальные оставить при главных силах и передать в распоряжение вагенмейстера. Отряду Булгакова приходилось следовать окольным путем, и потому, доносил граф Зубов (Всеподданнейший рапорт от 29-го апреля.): «я размерю марши на тот конец, чтоб одновременно обложить стены и из шестидесяти орудий возвестить неприятелю о нашем прибытии. Таковым маневром надеюсь привести неприятеля в крайний ужас и великую из того для себя предусматриваю пользу, ибо слабейшие крепости места нам будут открыты, и на оные незапно направится поражение.»

Зная о приближении русских войск к Дербенту и не довольствуясь помощью одного Сурхай-хана казыкумухского, Шейх-Али-хан просил содействия Омар-хана аварского, обещая выдать за него свою сестру, долго не соглашавшуюся быть его женою, и, наконец, решился обратиться с просьбою о помощи к турецкому правительству. Снабдив своего посланного подарками, на сумму до 30,000 руб. и 10,000 рублями денег, Шейх-Али-хан отправил его через Эрзерум в Константинополь.

В письме своем, адресованном к министрам Порты Отоманской, дербентский хан писал, что не только он, но и весь [104] род его всегда были преданы турецкому правительству и считали себя слугами повелителя правоверных, к которому теперь и обращается с просьбою о защите против неверных русских.

«По причине опустошения Грузии, говорил хан (Мы приводим здесь сущность весьма длинного письма, переполненного восточным красноречием.), и пленения ее жителей войсками Аги-Магомет-хана, презренная русская нация отправила, в отмщение за Грузию, нечестивую свою рать на Дербент, всегда служивший воротами в Персию и крепкою преградою между правоверными и неверными. Они хотят овладеть городом, построенным Александром Великим, и полонить его жителей, взамен взятых в Грузии, с тем, чтобы отправить их в рабство в нечестивую русскую землю и продавать их там на улицах и в церквах (?). С этою именно целью неверные стали лагерем в расстоянии пушечного выстрела от города и вот уже три месяца, как бросают бомбы и жгут его. Я, воссылающий постоянные мольбы за могущество турецкой Империи и в надежде на милосердие Всевышнего и на покровительство его величества — прибежище верных — укрепил стены этой крепости и согласно изречению: «Бог помогает обороняющимся», стараюсь отбиваться от нечестивых. При появлении русских, я посылал просить помощи у Аги-Магомет-хана и он обещал мне прислать ее. Но вскоре я узнал, что Ага-Магомет углубился внутрь своих владений, и причина столь быстрого движения осталась мне неизвестною.

Русские подкупили и успели склонить на свою сторону шамхала тарковского, уцмия каракайдакского и кадия табасаранского; они старались подкупить и меня, чтобы я покорился, но я не хотел продавать свою честь за деньги и отказался им покориться. Владельцы Дагестана ослабели в вере мусульманской и соединились с неверными; но пока Богу неугодно будет отделить мою душу от тела, я не покорюсь им. Если тень милосердия его величества — прибежища мусульман — не распространится на обитателей этой страны, то не будет возможности защищать границ правоверных. Я, который всегда желаю благоденствия [105] империи отоманов, прошу ныне покровительства его величества, подобно тому, как древние персы просили у Александра Македонского против скифов, прошу и умоляю, чтобы министры великого императора простерли тень их покровительства на жителей этой страны и прислали отряд победоносных войск, дабы скорый приход их помог мне, воссылающему молитвы за славу могущественной империи, освободиться от неприятеля. Если же, по причине большого расстояния, не будет возможно прислать мне войск, то прислать несколько повелений за императорскою печатью на имя владельцев Дагестана с несколькими сановниками и с деньгами, дабы я мог, по пословице: «подарки пленяют людей», отклонить их к русским и тем освободиться от тиранства презренной нации.»

Порта оставила просьбу эту без всякого ответа, и Шейх-Али-хану пришлось возложить всю свою надежду на дагестанских союзников.

В ожидании прибытия их войск, дербентский хан усиливал крепость, заваливал излишние ворота и строил каменную башню, на том самом месте, где была насыпана Савельевым батарея, против ворот города, у замка Нарын-Кале (Рапорт генерала Савельева графу Зубову 25-го апреля, № 241.).

В Дербенте существовало в то время две партии, враждебные друг другу. Одна, состоявшая из жителей города, не желая подвергать опасности свои семейства, требовала покорности русским; другая, состоявшая из пришельцев от разных горских народов, требовала защиты и отстаивания своей независимости.

Получив сведение, что в Дербенте происходит борьба партий, граф Зубов, тотчас же по соединении на р. Дарбахе с отрядом Савельева, отправил в город своего посланного с прокламациею к Шейх-Али-хану и всем жителям.

«От ее императорского величества Самодержицы Всероссийской, писал он в своем воззвании, на разрушение сил хищника Аги-Магомет-хана, посланный с многочисленным воинством генерал-поручик граф Зубов сим извещает, что не имеет [106] ни повеления, ни желания вредить таким, кои не отваживаются подымать оружия против победоносных ее императорского величества войск, но паче священным именем ее императорского Величества обещает сильное свое покровительство, личную и имущественную безопасность всем спокойным и благонамеренным обитателям. Вследствие сего, объявляя свое расположение, предлагает дербентскому народу обмыслить, что, не имея причины ко вражде и не долженствуя иметь никакой от россиян опасности, не надлежит жертвовать напрасно кровию людей. Высокостепенный хан обязан войти в состояние своих подданных, за что они с россиянами, кои никогда их неприятели не были, будут сражаться? Они обязаны сберечь жен своих и детей и не внимать буйному гласу освирепевших наемников, которые жизнь свою оценили и продали яко отчаянные, но и сих увещевать должно, чтобы возвратились восвояси, ибо будут отпущены и все останутся спокойны, если крепость для войск российских будет отворена.»

Прокламация эта не имела успеха, и отряд графа Зубова, 2-го мая, подошел к Дербенту. Версты за четыре от города, передовые наши казачьи разъезды были встречены огнем дербентских наездников и стрелков, засевших по горам и оврагам. Перестрелка эта продолжалась более трех часов, до тех пор, пока спешившиеся гребенские и волгские казаки и рассыпанный в цепь третий баталион Кавказского егерского корпуса не вытеснили неприятеля из засад и не принудили его, отступивши в крепость, в ней запереться.

Войска подошли к городу и расположились по высотам его окружающим (См. прилагаемый при сем план осады Дербента.).

Дербентская крепость разделялась на три части: первая или верхняя, почти примыкавшая к горам, состояла из весьма укрепленного природою и искусством замка Нарын-Кале; вторая, собственно Дербентом называемая, состояла из стены, окружавшей жилой город и, наконец, третья часть, ближайшая к морю, и известная под именем Дубари, хотя и была окружена [107] стеною, но не заселена жителями. Эта часть отделялась от жилого города поперечною стеною и служила местом, где дербентцы содержали свой скот. Населенная часть города была окружена непрерывною стеною, сложенною из дикого камня, до семи сажен высотою. Постепенно суживаясь кверху, стена эта имела в своем основании или фундаменте до двух сажен толщины, оканчивалась зубцами и была усеяна целым рядом башен, число которых доходило до восьмидесяти: десять больших, десять средних, а остальные малые. Впереди стены, на западной оконечности города, саженях в шестидесяти от него, была устроена башня, именно с той стороны, откуда ожидалось прибытие русских войск. Крепостные стены были вооружены пушками и несколькими фальконетами, для которых жители ежедневно приготовляли заряды и выделывали порох. Защитники более всего опасались ночного нападения и потому всю ночь проводили на стенах, а днем спали. Оборона распределялась таким образом: все большие башни имели гарнизона до 100 человек, средние — 50, а малые — от 15 до 20 человек; в интервалах между башнями, вдоль крепостной стены, расставлялась частая цепь, и затем все остальные защитники располагались в городе близ стен.

Осмотрев город и произведя рекогносцировку окружающей его местности, граф Зубов видел, что прежде всего необходимо овладеть передовою башнею, которая, прикрывая большую часть стен, препятствовала не только устройству батарей, но и сообщению между войсками. Он приказал тотчас же открыть огонь из нескольких орудий по разным частям города, и направить выстрелы одной двенадцатифунтовой пушки исключительно против башни. Выпущенные четыре ядра не произвели никакого действия на ее стены, и потому огонь был прекращен. Видя, что огонь нашей артиллерии против башни недействителен и предполагая, что внутри ее может поместиться не более семидесяти человек гарнизона, граф Зубов решился овладеть ею штурмом.

С этою целью, в ночь на 3-е мая, главнокомандующий приказал баталиону Воронежского пехотного полка, с двумя гренадерскими ротами того же полка, овладеть башнею. Штурм этот [108] не удался; воронежцы подошли к башне, и, не имея лестниц, могли только окружить, но не штурмовать ее (Срав. с статьею «Историческое известие о походе российских войск в 1796 г. и проч.» Отечествен. Записки 1827 г. часть 31, стр. 145.). Частый огонь неприятеля заставил скоро отказаться от овладения башнею, оказавшеюся четырех ярусною и весьма крепкой кладки. Командовавший баталионом, полковник Кривцов, и почти все офицеры были переранены, и потому генерал Римский-Корсаков, распоряжавшийся штурмом, приказал воронежцам отступить. Баталион отошел на прежнюю свою позицию, потеряв 25 человек убитыми и 72 ранеными. В тот же день граф Зубов приказал заложить батарею на четыре орудия для действия против внешних башен, расположенных по северную сторону замка Нарын-Кале. С своей стороны, неприятель подвел в прикрытие передовой башни около 500 человек гарнизона, который и расположился во рву между стеною и башнею.

Во все это время об отряде Булгакова не было еще никаких известий. Предполагая, что трудность пути была причиною его замедления, граф Зубов послал нарочного через табасаранские горы с приказанием, чтобы Булгаков поспешил к городу и, подходя к нему, занял находящееся вблизи Дербента старое укрепление и вошел в сношение с главным отрядом.

Булгакову пришлось пройти слишком восемьдесят верст и в том числе двадцать весьма трудною дорогою. Кадий табасаранский сам сопровождал отряд через все свои владения, ежеминутно выпрашивал себе разные подарки и с особым удовольствием слушал музыку и полковых песенников. Постоянное пребывание кадия табасаранского в нашем лагере не помешало брату его сообщить Шейх-Али-хану, что русских войск не более 8,000 человек. Так полагал он, видя только один отряд Булгакова, но дербентцы, после обложения крепости, считали русских войск не менее 20,000 человек.

1-го мая Булгаков стал подыматься близ селения Дарбах на главный табасаранский хребет по весьма узкой тропинке, просеченной в дремучем лесу, где могла пройти только одна фура. [109] Трехверстный подъем был столь крут, что следование артиллерии и обоза было весьма затруднительно, так что до половины дня могли переправить через гору только один баталион пехоты и казаков с их обозами. Почти все люди и верховые лошади были употреблены в помощь упряжным. К довершению затруднений, после полудня, пошел дождь, продолжавшийся до следующего утра. Глинистая ночва горы распустилась и сделалась на столько скользкою, что в помощь шести лошадям, запряженным в 12-фунтовое орудие, принуждены были посылать до 200 человек солдат, но и те едва могли сдвинуть орудие с места.

Только в одиннадцать часов утра 2-го мая отряд Булгакова мог подняться на гору. Здесь решено было, для ускорения движения, оставить обозы под прикрытием двух гренадерских рот и идти налегке. Отряд спустился с горы, прошел сквозь тесное и глубокое ущелье, по дну которого протекала речка, и ночью 2-го мая вышел на долину Девечумагатан, где начинались владения хана дербентского.

Оставив далеко позади себя обозы, войска принуждены были провести ночь без палаток. Проливной дождь все еще не прекращался; вода горной речки, быстро возвышаясь, вышла из берегов и в несколько часов наводнила всю окрестность. За неимением места, люди всю ночь простояли в воде, не смыкая глаз и не имея возможности отдохнуть. Только ясное и теплое утро 3-го мая дало возможность солдатам обогреться и обсушиться. В одиннадцать часов утра Булгаков выступил далее и в час пополуночи подошел к Дербенту.

На последнем переходе, отряженная им вперед казачья сотня захватила в плен пять человек армян и одного персиянина, а вслед затем была встречена выстрелами неприятеля, вышедшего из города в числе до 500 человек. Для поддержания сотни, Булгаков отправил сначала бывших при его отряде остальных казаков, а затем и оба драгунские полка. Часть драгун, спешившись, стала теснить персиян с фланга в то время, когда казаки атаковали их с фронта. Дербентцы [110] отступали к крепости и, столпившись у ворот ее, были рассеяны выстрелами выдвинутых вперед полевых орудий.

С отступлением неприятеля, Булгаков протянул цепь с одной стороны до самого моря, а с другой — до соединения с цепью отряда графа Зубова.

Таким образом, Дербент был обложен со всех сторон и ни жителям не было возможности выбраться из города, ни союзникам Шейх-Али-хана оказать ему помощь. Будучи отрезаны со всех сторон, дербентцы пытались устроить сообщение морем, но и это им не удалось, так как отправленная ими лодка, с несколькими вооруженными людьми, была захвачена нашими казаками, лишь только стала причаливать к берегу. Посланные не ожидали, чтобы русские посылали свои разъезды так далеко от города, и потому, высаживаясь, считали себя вне всякой опасности. Выбравшись на берег, они должны были разойтись по разным дорогам, и спешить к хану бакинскому, хамбутаю казыкумухскому и другим владельцам Дагестана с просьбою о помощи и с известием о первой победе над русскими.

Шейх-Али-хан писал им: «что войско беззаконных город Дербент совсем окружило и в одну ночь сделало приступ к новой нашей батарее с тысячью человек лучших воинов, но при помощи Божией, много мы из них побили; после же сего, хотя и стреляют они в город, но ни мало тем не вредят».

Посланные показали, что в городе считается 2,500 домов, в том числе до шестидесяти армянских, что Шейх-Али-хан может располагать 10,000 человек, вооруженных ружьями; что в числе защитников находится 400 конных казыкумухских жителей, от 1,200 до 1,300 человек кубинцев, до 90 человек каракайдаков, 800 акушинцев и до 900 человек от разных горских мелких племен. Пленные говорили, что если Шейх-Али-хан, выказавши свое нерасположение к России, решился защищаться, то причиною тому был Ага-Магомет-хан, обнадеживший его своею помощью.

— Как только русские приблизятся к Дербенту, говорил Ага-Магомет, я подам тебе скорую помощь. [111]

Властитель Персии хвалился численностию своих войск и тем, что не только не боится русских, но что сам скоро пойдет на Кизляр. Большая часть владельцев Дагестана и ханы приморских провинций верили этому и, полагая, что у Аги-Магомет-хана не менее 100,000 войска, были убеждены, что русские не совладают с ним.

Подобно другим, положившись на обещания властителя Персии, Шейх-Али-хан скоро должен был раскаяться в своей доверчивости. Русские были у стен его города, а о помощи персиян не было и речи. Ага-Магомет ушел сам в Персию и, как мы видели, обещал помочь тогда, когда отдохнут его войска. Оставшись при одном обещании, Шейх-Али-хан деятельно готовился в обороне, успел сделать значительный запас продовольствия (Во все время осады на рынке платили за полпуда пшеничной муки не дороже 1 руб. 20 коп.), но скот был весьма стеснен, так как весь был загнан в необитаемую часть города, ближе к морю.

В ночь с 6-го на 7-е мая была построена нами вторая бреш-батарея на три орудия. В семь часов утра, батарея эта, вооруженная 12-фунтовыми пушками, открыла огонь против передовой башни, но, после восьмидесяти выстрелов, оказалось, что на башне были сбиты только одни зубцы и то не до самых стен, оставшихся невредимыми. Заложить траншею против башни не представлялось никакой возможности по каменистости грунта; следовательно, для овладения ею было единственное средство — штурм.

В состав штурмующей колонны назначены были те же две гренадерские роты Воронежского полка и третий баталион Кавказского егерского корпуса. В девять с половиною часов утра, 7-го мая, граф Зубов приказал гренадерам штурмовать башню в своем присутствии и в виду неприятеля, унизавшего все стены города (Срав. «Отечествен. Записки» 1827 г., ч. 31, стр. 147.).

— Ты нас увидишь! говорили гренадеры, обращаясь к кургану, на котором стоял главнокомандующий, и с криком «ура!» бросились к укреплениям. [112]

Не обращая внимания на огонь неприятеля, воронежцы быстро окружили башню и, спустя несколько секунд, поручик Чекрыжев с несколькими нижними чинами был уже на башне. Там завязалось горячее дело: одни кололи засевшего в башне неприятеля, другие ломали перемостки, желая пробраться в средний и нижний этажи. Штыками, камнями и всем, что попадало под руку, ломали воронежцы перемостки до тех пор, пока не обрушились на головы засевших в среднем и нижнем этажах и не перекололи их.

Пока гренадеры работали в башне, баталион егерей атаковал прикрытие, вогнал его в крепость, и около полудня башня была в наших руках, не смотря на отчаянную храбрость ее защитников.

Падение башни не умалило решимости Шейх-Али-хана защищаться. Он все еще надеялся на помощь дагестанцев, под клятвою обещавших оказать ему свое содействие. И действительно, многие из тех владельцев, которые предлагали свои услуги графу Зубову, втайне собирали войска на помощь Шейх-Али-хану. Скопища их появлялись в разных местах, желая проникнуть в Дербент, но, находя все пути прегражденными, не смели нападать на русские войска. Только одна их таких партий напала на обоз генерала Булгакова.

Следуя за отрядом и придя в урочище Девечумагатан, обоз остановился здесь и далее двигаться не мог. От трудной дороги многие повозки сломались; волы изнурились и падали. Имея надобность пополнить запас продовольствия, Булгаков отправил, 8-го мая, от всех баталионов провиантские фуры, с приказанием взять провиант на шесть дней. На каждой из отправленных фур было посажено по два человека вооруженных солдат, и приказано им следовать всем вместе, но, по недосмотру, 12 фур, ушедшие вперед, версты за две, были атакованы партиею казыкумухцев, и часть из них захвачена в плен. Кадий табасаранский хотя и преследовал хищников, но без успеха. Случай этот заставил Булгакова поспешить присоединением к себе всего транспорта, который, в тот же день, [113] и был препровожден в лагерь, под прикрытием более сильного конвоя.

«Я, обложив неприятельский город., доносил граф Зубов, есмь теперь взаимно как бы окружен неприятелями. За всем сим, Всемилостивейшая Государыня, буде по теперешнему моему положению и долженствую содержать денно и ночно в сугубом напряжении воинскую в станах осторожность, но при порядке, который, впрочем, не токмо не изнуряет солдат, но еще придает им бодрости и духа, твердо уповаю разрушить все злоумышления противников воле вашего величества и наказать их одного за другим.»

Падение передовой башни дозволило нам, спустившись с каменистых высот, заложить траншеи в весьма близком расстоянии от города. Желая воспользоваться впечатлением, которое произвело это падение на жителей Дербента, во множестве высыпавших на стены города и следивших за штурмом, граф Зубов приказал приготовить к вечеру того же дня все необходимое для заложения траншей. К закату солнца все было готово и, по осмотре местности, решено вести подступы против замка Нарын-Кале, как командующего над всем жилым городом.

Хотя граф Зубов, не имея вовсе осадной артиллерии, и сознавал, что твердость стены может долго противостоять 12-фунтовым пушкам, — наибольшему калибру у него бывшему, — но надеялся постепенным приближением батарей к городу и сокращением дальности выстрелов овладеть Дербентом.

К рассвету 8-го мая траншея была окончена и построены две бреш-батареи: одна на пять, другая — на шесть 12-фунтовых пушек; последняя была расположена в сорока саженях от крепостной стены. С самого раннего утра этого дня было открыто бомбардирование Дербента, но, не смотря на усиленный огонь, нам не удалось произвести ни одного пожара в городе, где все дома были каменные, без признаков дерева и весьма прочной постройки. Имея стены толщиною от полутора до двух аршин, каждый дом представлял собою вид укрепленного замка, взять который можно было не иначе, как штурмом. При узкости улиц, присущей всем азиятским [114] городам, такой штурм оказывался весьма затруднительным для атакующего и, наоборот, представлял все выгоды для обороняющегося. Засев в своих домах и имея значительный запас продовольствия, дербентцы, при единодушии, могли обороняться упорно и долго, но среди их, как известно, существовало две партии: одна, требовавшая мира и покорности, другая — сопротивления и защиты крепости. Естественно, что туземное население, по своей многочисленности, имело перевес над пришельцами и требовало, чтобы хан сдал крепость. Опасаясь долгим сопротивлением восстановить против себя жителей. Шейх-Али-хан, на другой день после открытия бомбардирования, отправил в русский лагерь для переговоров одного муллу, из числа лиц, наиболее ему преданных.

Вечером, 9-го мая, мулла вышел из крепости и явился в лагерь Булгакова. Он просил, чтобы русские отправили к Шейх-Али-хану одного из доверенных лиц, знающего их язык, для переговоров с ханом. На донесение Булгакова главнокомандующему о прибытии муллы, граф Зубов приказал отпустить муллу обратно в крепость, под предлогом того, что ему придется долго ждать ответа главнокомандующего, и что на следующий день Шейх-Али-хан может отправить своего посланного прямо к графу Зубову.

Присылка муллы была весьма важным происшествием этого дня: становилось ясным, что жители города не намерены долго противиться нашим усилиям, и что они сдадут крепость при первом удобном случае. Намерение Шейх-Али покориться было тем более важно, что, не смотря на учащенный огонь наших бреш-батарей, им не удавалось сделать пролома ни в башне, ни в прилежащей к ней стене.

Заручившись желанием хана покориться, граф Зубов приказал на следующее утро, 10-го мая, открыть самый усиленный огонь, продолжавшийся до двух часов пополудни, т. е. до тех пор, пока нам не удалось сделать в башне брешь.

Башня рушилась «и через образовавшийся пролом, доносил Зубов (Всеподданнейшее донесение от 15-го мая 1796 года.), блеснуло в очи неприятелю победоносное [115] оружие Вашего Императорского Величества, приготовленными к штурмованию замка воинами носимое».

В городе заметно было всеобщее волнение, продолжавшееся около четверти часа, но вслед затем все успокоилось, и крепостные ворота растворились настежь. Из крепости хлынула толпа народа, во главе которой шли старшины и представители разных народов, пришедших на помощь к Шейх-Али-хану. Подойдя к нашим войскам, вся толпа стала на колени и из среды ее отделился едва движущийся стодвадцатилетний старец, имевший в своих руках серебряные ключи Дербента, тот самый старец, который за семьдесят четыре года перед сим подносил ключи Императору Петру Великому. «Оруженосец Екатерины II, писал граф Зубов (Во всеподданнейшем донесении от 10-го мая 1796 года.), те же ключи, от того же старца, принял 10-го мая 1796 года.»

Вслед затем и Шейх-Али-хан, в сопровождении своих чиновников и с повешенною на шею саблею, приехал в русский лагерь. Не приняв хана, граф Зубов приказал поместить его в большом шатре и послал сказать его сестре, Периджи-ханум, чтобы она не беспокоилась о своей участи и спокойно оставалась в своем городском доме. Периджи отвечала, что она, как старшая сестра хана, имевшая участие в дербентском владении, должна также разделить участь брата, и сама, закутанная покрывалом, явилась верхом в русский лагерь. Она была помещена в одном шатре с братом, но на следующий день возвратилась в город.

«Крепость войсками Вашего Императорского Величества занята, доносил граф Зубов. Хан, с саблею на вые, в знак, по их обычаю, признания преступления и повиновения без изъятия, предстал мне с своими чиновниками и содержится в стане моем. Гарнизон обезоружен. Я даровал всем жизнь, да лобызают мысленно, с благоговейным ужасом и любовию побеждающую и вместе всех милующую десницу Вашу.»

Овладение Дербентом стоил нам 3 офицеров и 47 человек нижних чинов убитыми и 8 офицеров и 160 [116] человек нижних чинов ранеными. Крепость была занята четырьмя с половиною баталионами, под начальством генерал-маиора Савельева (Казанский мушкетерский, 4-й егерский, Московский мушкетерский, сводно-гренадерский баталионы и две роты 3-го егерского баталиона.); жители успокоены обещанием графа Зубова ходатайствовать о всеобщем их прощении. Войска вступили в город с распущенными знаменами и музыкою, при огромном стечении народа, собиравшегося на улицах и на крышах домов. Победителям досталось 16 годных орудий, 13 подбитых, 5 знамен и 11,000 штук оружия, отобранного у населения.

Узнав из донесения Савельева, что в городе находится до девяносто трех армянских семейств, и что христианское исповедание было в большом порабощении, граф Зубов почел первым долгом обеспечить им свободное отправление «святой религии», чтобы тем расположить к себе всех христиан, ощущающих иго магометан и приготовить, их к объединению всего христианского населения Закавказья (Всеподданнейшее донесение от 15-го мая 1790 года.).

Императрица щедро наградила всех участников похода.

«С особливою благодарностию, писала она (В рескрипте от 3-го июня 1796 года.), получили мы донесение ваше о покорении победоносными войсками нашими, под вашим предводительством, города Дербента. Приобретение сей важной крепости, обеспечивая совершенно пределы наши, подает сугубые возможности держать горские народы в вящшем обуздании и, открывая врата в Персию, долженствует возыметь на последующие успехи дел, вам порученных, весьма полезное влияние. Вследствие чего, отдавая полную справедливость вашим благоразумным и искусным распоряжениям, как в приобретении помянутого города, так и в провождении войск, вам вверенных, чрез толь дальний и трудный путь, не токмо без всякой утраты, но и без изнурения, и похваляя деятельную подвижность предводимого вами храброго воинства, восхотели мы ознаменовать наше монаршее благоволение, как к предводителю их, так и ко всем тем, кои, по засвидетельствованию вашему, оказали себя достойными награды.» [117]

Граф Зубов получил за взятие Дербента орден св. Георгия 2-й степени, крест и звезду с алмазами св. апостола Андрея Первозванного и алмазное перо. Генералы Булгаков, Савельев, Римский-Корсаков и барон Беннингсен награждены орденом св. Анны, бригадир граф Апраксин — орденом св. Владимира 3-й степени. Многим штаб-офицерам пожалованы чины и ордена, а для награждения обер-офицеров отправлено в распоряжение графа Зубова по шести крестов орденов св. Георгия и св. Владимира четвертых степеней; нижним чинам приказано раздать по рублю на человека (Указы Императрицы графу Зубову 27-го мая, 3-го и 4-го июня 1790 года.).

На другой день, после занятия Дербента, главнокомандующий известил о том письмами царя Ираклия II и всех дагестанских и персидских владельцев, нам преданных, причем многим из них выдал подарки. Так, кадий табасаранский получил золотую табакерку в 875 руб.; максютовский владелец — золотую табакерку в 275 руб.; три сына кадия табасаранского получили перстни, осыпанные бриллиантами: первые два — в 250 р.; а третий — в 220 р.; тархалинский владелец получил горностаевый мех в 90 руб.

13-го мая граф Зубов имел торжественный въезд в Дербент (Срав. «Отечественные Записки» 1827 г., ч. 31, стр. 155.). В сопровождении многочисленной свиты и разнообразного конвоя и при пушечной пальбе с крепостных стен, занятых русскими войсками, главнокомандующий подъехал к воротам города. Здесь он был встречен армянским архимандритом с крестом и многочисленною толпою народа, впереди которого находились старшины, поднесшие ему хлеб-соль. Осмотрев достопримечательности города, главнокомандующий проехал в незаселенную часть его к ставке генерал-маиора Савельева, близ которой, в нарочно устроенной для того походной церкви, был отслужен благодарственный молебен. По окончании молебна, граф Зубов был угощаем Савельевым обеденным столом, после которого возвратился в свой стан, сопровождаемый радостными восклицаниями народа, «с восторгом сыплющего к ногам его цветы» («Журнал действий или поденная записка»).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том III. СПб. 1886