ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM III.

XXIV.

Волнения в Грузии и участие в них членов царского дома.

Можно ли обвинять грузин, которые, как мы видели, имели весьма своеобразные и нравы, и порядки обвинять в том, что они привыкли смотреть, например, на своего царя своими особыми, им только одним свойственными глазами, что они не понимали нашего правления, порядка нашего судопроизводства? Для народа были чужды те административные меры, которые были хороши для великорусских губерний. Нет сомнения в [498] том, что в самоуправлении Грузии существовали не меньшие злоупотребления, чем допустило их верховное правительство; что произвол царский и княжеский ложился тяжелым гнетом на народ; но произвол этот вылился из народного характера, был освящен обычаями и вековою давностию, сроднившею его с политическим телом Грузии. Верховное же правительство, с первых дней своего правления, нарушило народный обычай и тем породило множество недовольных и обиженных. Грузины отстаивали старый порядок, наше правительство требовало повиновения новому. От этого, с самого же начала, почти со дня объявления манифеста, стали высказываться недоразумения и народное неудовольствие. Злоупотребления же, вкравшиеся в администрацию края, подавали новый повод к беспорядкам и брожению умов.

Жители Кахетии не повиновались судам, хотели устранить русское правительство и согласились сами управлять собою. Многие из князей удалились даже в Эривань, к бывшему там царевичу Александру. В Карталинии «дела на такой же ноге», доносил Лазарев. Татары, непривычные к военному постою, были недовольны тем, что у них расположены войска, собирались бежать и перекочевать за границу Грузии. Кочующий народ казахи, магометанского закона, были недовольны на наше правительство за желание переменить им моурава.

Со времени признания над собою власти грузинского царя, казахи всегда управлялись моуравами из рода князей Чавчавадзе (Казахи кочевали в Грузии с самых древних времен, еще до Шах-Аббаса Великого. Трудно определить время поселения этого народа в Грузии. Они платили дань грузинским царям и для управления ими назначались грузинские князья, сверх их собственных старшин. Шах-Надир отдал казахов в вечное владение Ираклию II, а тот поручил управление ими роду князей Чавчавадзе.

Находясь в конце прошлого столетия в Петербурге, кн. Чавчавадзе получил сведения, что казахи откочевали в Персию, а вслед затем письмо от Ираклия, который требовал, чтобы он приехал в Тифлис. С разрешения нашего правительства, кн. Чавчавадзе отправился сначала в Грузию, потом в Персию, уговорил казахов вернуться и сам привел их на прежние места. Предоставив управление своему сыну, он опять вернулся в Петербург. См. Арх. Мин. Внутр. Дел, дела Грузии, ч. II, 199.). Узнав еще при жизни Георгия XII, что управление ими [499] хотят поручить другому лицу, они тогда уже объявили, что не останутся на степях Грузии и перекочуют за границу.

То же самое было и теперь. Правитель Грузии, желая из личных отношений устранить князя Чавчавадзе от управления казахами, призвал к себе старшин народа и вымогал от них, чтобы они высказали неудовольствие на своего моурава. Казахи отказались исполнить такое требование и предъявили просьбу об оставлении их под управлением князя Чавчавадзе, обещаясь, в противном случае, удалиться из Грузии (Докладная записка Лошкарева вице-канцлеру, 9-го июля 1802 г. — Прошение кн. Чавчавадзе Государю Императору, в июле 1802 г. Арх. Мин. Внутр. Дел, дела Грузии, ч. II, 199 и 200.).

Произвольные, ни на чем не основанные действия правителя увеличивали число недовольных. Тифлисские купцы отказались платить дань и, в день отъезда Кнорринга в Георгиевск, заперли все лавки. Граф Мусин-Пушкин писал Лазареву, прося его поспешить из лагеря в Тифлис, для восстановления порядка. Граф прибавлял, что об этом просят его многие лица из первейших княжеских фамилий. Прибыв в столицу Грузии, Лазарев увидал, что царская фамилия «есть первая пружина всем волнениям».

Лица, приверженные к России, притеснялись, в городе народ волновался. Царица Дарья отправила посланного в Эривань к сыну Александру с новым платьем и 1,000 рублей денег. Царевич Вахтанг, бывший в Душете, запретил своим подвластным повиноваться душетскому исправнику. Парнаоз писал из Имеретии, что скоро прибудет в Грузию с значительными войсками лезгин, имеретин и турок. Он приглашал народ присоединиться к нему. Царевич Давид, под предлогом устройства медного завода, намерен был собрать себе приверженцев, под скромным именем рабочих. Для удобнейшего исполнения своих намерений, он собирался оставить Тифлис и уехать в Борчалы, где будто бы отыскал уже прииски медной руды. Для отвода всякого подозрения, он писал графу Мусину-Пушкину, спрашивал его мнения и советов, но тот сначала медлил ответом, а потом советовал [500] оставить эти изыскания. Тогда Давид отправился чрез горы к борчалинским татарам, под предлогом лучшего там воздуха и для поправления расстроенного своего здоровья, в сущности же для оказания содействия своим дядям и братьям, к которым присоединился.

Католикос царевич Антоний, хотя и был «человек необыкновенно тяжелого сложения, но за всем тем не последнее действующее лице с царицею Дарьею» (Рапорт Соколова кн. Куракину от 20-го сентября 1802 г. Арх. Мин. Иностр. Дел.).

Будучи зачинщицею всех замыслов, царица Дарья ободряла приверженных к ней, и напротив стращала всякого рода слухами и угрозами лиц, преданных России. Энергичная и искусившаяся в интригах женщина не стеснялась в выборе средств для достижения цели.

Дарья несколько раз подсылала своих приверженцев к сардарю князю Орбелиани, с целию привлечь его на свою сторону. Она старалась доказать ему, что русские ограбили его совершенно, отняли звание сардаря и салтхуцеса. Царица спрашивала: где его деревни? богатство? — и, указывая на то, что они будто бы отняты русскими, обещалась возвратить ему все, если он будет принадлежать к ее партии. Орбелиани требовал письменного обещания. Дарья соглашалась исполнить это только тогда, когда Орбелиани присягнет ей. Бывший сардарь отказался исполнить такое желание, а царица отказалась излагать свои обещания на бумаге.

Царица Мария, будучи до сих пор в ссоре с царевичем Давидом, своим пасынком, теперь помирилась и стала часто посещать его.

Казахские агалары получили письмо Александра. Говоря о скором вступлении своем в Грузию с войсками, царевич просил их не опасаться этого. Александр уверял, что идет вовсе не с тем, чтобы разорить страну, но с единственною целию выгнать русских из Грузии. Некоторые агалары отправились к царевичу с подарками и выражением своей [501] преданности. Борчалинские татары смотрели на казахских и думали следовать их примеру.

Теймураз, находившийся в это время в своих владениях в Сураме, волновал народ и князей (Рапорт кап. Бартенева 29-го июня 1802 г.). Князья Абашидзевы, преданные царевичу, вошли в переписку с имеретинами и просили помощи.

— Что ты ко мне в дом не ходишь, — спрашивал Теймураз Хадырбекова, — видно предан русским.

— Предан, — отвечал Хадырбеков, — потому что принял присягу.

— Ну, я могу еще бить тебя, — заметил Теймураз. — Я донесу царевичу Давиду, и ты будешь посажен под караул. Не надейся на капитана (Т. е. Бартенева.) и на русских; через двадцать дней совсем здесь русских не будет.

— Где будут русские, там буду и я.

— Отец мой отдал царство русским, — говорил Теймураз через три дня тому же Хадырбекову, — потому что был глуп; а я умнее его и буду владеть всеми крепостями.

В церквах, по приказанию того же царевича, поминали, во время службы, его и брата его Давида. Князья Абашидзевы продолжали переписку с ахалцыхским пашою и имеретинами. 5-го июля, сурамский житель Николай Чубадзе донес, что царевич Теймураз получил письма из Тифлиса и Имеретии. Прочтя письма, он спрятал их под постель и говорил Абашидзе, что отряд русских, расположенных в Памбаках, потерпит от нападения персиян и по своей незначительности будет, конечно, уничтожен.

Князь Абашидзе с своими приверженцами разглашал, что Кнорринг, возвращаясь в Георгиевск, был убит горцами и что бывшие с ним казаки также перебиты (Рапорты кап. Бартенева Симоновичу 29-го июня и 2-го июля. — Письмо ему же 5-го июля. — Рапорт Лазарева кн. Цицианову 18-го февраля 1803 г. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I.).

Слухи эти казались тем более вероятными, что царевич [502] Вахтанг, живший в Душете, также подтверждал их. Говорили, что он был и причиною мнимого несчастия, случившегося с Кноррингом.

— Справедливы ли эти слухи? спрашивали Вахтанга душетский судья и уездный исправник.

— Я полагаю, что я один о сем сведение имею, — отвечал двусмысленно царевич.

Зная вероломство и нрав тагаурцев, грузины верили в возможность несчастия с Кноррингом. Вскоре Лазарев узнал источник, из которого исходили такие известия, и самый повод к их разглашению.

Грабежи в Тагаурском ущелье, разбои и нападения на проезжающих заставили Кнорринга принять меры к наказанию одного из главных старшин тагаурского народа, Ахмета Дударуку. Главнокомандующий приказал одной роте Кавказского гренадерского полка, из двух расположенных во Владикавказской крепости, двинуться на 25 верст вперед, внутрь дефиле Кавказских гор, с таким расчетом, чтобы рота могла прибыть на назначенное ей место к 20-му июня, т. е. к тому времени, когда сам Кнорринг прибудет туда же с казачьим конвоем, при возвращении своем из Грузии.

20-го июня отряды соединились, и Кнорринг остановился на высокой горе. Напротив отряда, также на возвышении, раскинулось селение Дударуки Ахметова. Главнокомандующий потребовал к себе Дударуку для объяснений. Ахметов в ответ на это приспособлял к обороне три каменные сакли, в которых засел с своими сообщниками. Рота и 200 казаков отправлены для атаки селения. Тагаурцы встретили наступающих сильным ружейным огнем. Селение сожжено, многие сакли разрушены и опасность грозила атакованным. Дударука просил остановить наступление, обещая исполнить все требования. Шесть осетинских старшин поручились и приняли на себя ответственность в том, что Дударука прекратит грабительства и выдаст все захваченное. С своей стороны Дударука выдал аманатов.

Обеспечение сообщения Кавказской линии с Грузиею было так важно, что Кнорринг, не смотря на этот успех в августе, [503] заключил с тагаурцами письменное условие, по которому предоставил им право: 1) представителям десяти тагаурских фамилий, владеющих проходом от Балты до Дарьяла, брать пошлины с проезжающих купцов, грузин и армян; 2) за каждый построенный нами мост во владениях тагаурцев обязался платить по 10 рублей в год; 3) обещал обеспечение их от притеснений и набегов кабардинцев; 4) дозволить свободный проезд тагаурцам в Моздок и Тифлис, где обещано им покровительство и обеспечение от притеснений со стороны местного населения (Условие, подписанное Кноррингом 30-го августа 1802 г.).

В залог верности и сохранения заключенных условий, он взял аманата, которому обещал выдавать жалованье по 120 рублей в год.

Таковы в действительности были происшествия с Кноррингом, которые переиначивались в своей сущности и в измененном, ложном виде распускались по Грузии.

Лазарев, сообщая о всех ходивших слухах Коваленскому, просил вызвать царевичей из их поместий в Тифлис, и в особенности царевича Теймураза.

Не дождавшись однако же ответа, Лазарев сам отправился в Сурам, чтобы сначала убедиться в справедливости слухов, а потом, если они действительно существовали, то арестовать князей Абашидзевых, как главных сообщников царевича.

13-го июля, не доезжая до Сурама, он встретил Теймураза, возвращающегося в Гори. Царевич и Лазарев старались предупредить друг друга. Теймураз получил накануне известие о скором прибытии Лазарева в Сурам, в тот же день собирался выехать в Гори, и избежать тем свидания. Опасность проезда от лезгин заставила его выехать на следующее утро, что и было причиною их встречи. Нс объяснив друг другу настоящей цели своего путешествия, каждый отправился своею дорогою; Теймураз поехал в г. Гори, а Лазарев — в Сурам. Здесь Лазарев призвал к себе одного из князей Абашидзе. [504]

— Какая причина, — спрашивал он князя, — заставляет вас делать поступки, противные присяге, данной Государю Императору?

Абашидзе отвечал, что никаких проступков за собою не знает, и заперся во всем.

— Почему же вы не повинуетесь суду? спросил его Лазарев.

— Потому, что мы все сравнены с мужиками, — отвечал Абашидзе.

Лазарев приказал арестовать князя Абашидзе и всех его приверженцев. Царевич же Теймураз оставлен в Гори до времени (Рапорт Лазарева Кноррингу 18-го июля 1802 г., № 355.).

Среди таких беспорядков, положение Грузии становилось с каждым днем более затруднительным от разорительных набегов лезгин. В этом случае нельзя не согласиться с Лазаревым, полагавшим, что особенно частые грабежи и вторжения лезгин происходят по проискам царской фамилии. Царевичам и царицам хотелось указать народу, что, при всей бдительности и попечении о его спокойствии, русское правительство мало успевает в этом. Старались возбудить недоверие в народе и показать, что, вступив в подданство России и не приобретя спокойствия, он потерял многое.

«...Дабы скорее, — писал Лазарев (Рапорт Лазарева Кноррингу 20-го июля 1802 г.), — и гораздо ощутительнее видеть в предприятии своем успехи, всесильно стараются они рассеивать разные слухи, умножать в жителях здешних стран ропот противу нас, стараясь также вперить в мысли их, сколь невыгодно для них восстановленное ныне правление российское».

Бежавшие в Имеретию царевичи очень нуждались в содействии Вахтанга, который, находясь в соседстве с жителями гор, должен был помочь им возмущением горских племен и пресечением сообщения с Кавказскою линиею.

Войдя в сношение и переписку, они убедили царевича, под [505] видом защиты себя от лезгин, никогда не делавших, впрочем, набегов на его владение, собрать толпу вооруженных, как бы готовясь на их отражение. Вахтанг вел переговоры с тагаурцами и осетинами, жившими по ущельям гор, по которым пролегала дорога из России в Грузию. Он склонял их к возмущению.

Деятельная переписка между членами царского дома, поселившимися в разных пунктах Грузии и вне ее, охватила всю страну как сетью и имела одну цель — уничтожение русского владычества в крае. Первое время успехи ее были удовлетворительны. Тифлис, как центр интриг, волновался. Легковерный народ уверили о скором и сильном нападении на город. Говорили, что русские, узнав о значительных силах неприятеля и не будучи в состоянии с ним бороться, думают отступить. Отступление это, по словам недоброжелателей, должно быть скорое и поспешное, так как нельзя было рассчитывать, по их словам, на помощь с линии, потому что народы, живущие в горах, по совету Вахтанга, все восстали и, заняв дороги, отрезали путь, по которому могли бы следовать русские войска в Грузию. Народ роптал, терял присутствие духа и представлял в преувеличенном виде предстоящие бедствия от вторжения лезгин. По приказанию царицы Дарьи, был сожжен авлабарский мост и произведено несколько выстрелов в предместье Тифлиса. Они произвели свое действие и увеличили страх народа, услышавшего на утро, что то была партия лезгин, безнаказанно пробравшихся в столицу.

«Из князей и дворян здешних, — доносил Лазарев (Рапорт Лазарева Кноррингу 20-го июля 1802 г.),— кои все имеют преданными им несколько подданных своих, осталась усердствующих самая малая часть; да и из сих кажущихся, без сомнения, найдутся такие, кои равно преданы нам и к противной партии, и при случае пристанут они к той стороне, которая в виду их будет выгоднейшею. Казахи, борчалинцы и вообще татары нам весьма неверны и не упустят при чаямой перемене явно противостать нам, к коим присоединится также и хан ганжинский, неблагонамерение свое и [506] прежде оказавший. Я полагаю, что и эриванский хан за лучшее рассудит пристать к партии их, хотя теперь и кажется к ним непричастным...»

При таком состоянии нельзя было одними словами успокоить народ, необходимо было показать ему действительную, фактическую защиту и прежде всего охранить от всяких вторжений, хищничества и разорения. Охранение границ Грузии было первою и самою насущною необходимостию.

Объехав границу Грузии, побывавши в селениях Памбакской провинции, посетив татарские народы: казахов и борчалинцев, селения шамшадыльские и шулаверские, прилегавшие к владениям ганжинского хана, нельзя было не убедиться в бедственном положении жителей. Повсюду встречалась земля плодородная, но селения, от внешних вторжений хищников и внутренних крамол, были крайне разорены. Часть, прилегающая к Ганжинскому и Эриванскому ханствам, потерпела наибольшие бедствия. Памбаки и Шамшадыль требовали наибольшего обеспечения войсками, как по важности своего положения, так и в защиту наиболее разоренных жителей.

В первом пункте были расположены только две роты мушкетерские, одна егерская и одно орудие, а в Шамшадыле не было вовсе войск. Кнорринг, в бытность свою в Грузии, усилил пост в Памбаках еще одною егерскою ротою и 80-ю казаками, назначив командующим всем отрядом 17-го егерского полка полковника Карягина. В Шамшадыль отправлены одна рота мушкетер, восемь рот егерей (Сформированных по новым штатам из одного баталиона и ожидавших укомплектования.), 70 казаков и три орудия под начальством шефа 17-го егерского полка генерал-маиора Лазарева.

Обеспечив таким образом границу Грузии со стороны Персии, защиту ее с прочих сторон Кнорринг, по необходимости, должен был оставить до более удобного времени, то есть, до увеличения войск, их укомплектования и приведения полков в трехбаталионный состав, вместо бывшего двухбаталионного. Кнорринг уехал из Грузии. Лазарева обстоятельства вызвали [507] в Тифлис. Волнения в крае требовали присутствия войск в разных пунктах, и вышеприведенное расположение их оказалось неудобным и несоответствующим цели. Теперь надо было расположить так, чтобы можно было уничтожить внутренние волнения, обеспечить от вторжения лезгин и выставить на границу Персии на показ шаху, что покушения его против Грузии не останутся безнаказанными; что русские войска всегда готовы его встретить.

В случае покушений Баба-хана, Лазареву вменено в обязанность собрать тотчас отряд и двинуться на границу Эривани, требовать от правителя Грузии. чтобы все народы воинственные, как-то жители Кизиха (Сигнаха), Казахи и Памбаки, были присланы в отряд в наибольшем числе.

Военные действия, во избежание новых разорений народа, приказано переносить за границы Грузии, и встречать персидские войска во владениях эриванского хана. Это последнее приказание крайне стесняло Лазарева, при весьма незначительной боевой силе, бывшей в его распоряжении.

В Грузии были полки: Кавказский гренадерский, Тифлисский и Кабардинский мушкетерские и 17-й егерский полк. Кавалерия состояла из двух донских полков: Тарасова 2-го и Щедрого 2-го. Все число пехоты доходило до 7,000 человек (Хотя по существующим штатам полков, числительность пехоты и должна была бы доходить до 8,064 человек (в каждом гренадерском и мушкетерском полку полагалось по штату 2,160 человек, а в егерском 1,584 человека), но полки были некомплектные. 26-го марта 1802 г. Кнорринг доносил Императору Александру I, что войска, расположенные в Грузии, весьма частыми поисками и преследованием хищников «по трудным утесам, стремнинам и по лесам», лишаются обуви прежде срока, а потому и просил «повелеть комиссариату хотя на половинное число войск, Грузию облегающих, то есть, на 3,500 человек, отпускать ежегодно в распоряжение мое по одной паре сапог натурою», сверх отпускаемых прочим войскам (См. Арх. Мин. Внут, Дел, дела Грузии, ч. II, 34). Ходатайство Кнорринга было утверждено (см. П. С. З), и кавказские войска пользовались этим преимуществом весьма долгое время. Таким образом, Кнорринг сам определил число пехоты в 7,000 человек. Нет сомнения, что определение это верно. Лица, долго служившие на Кавказе и известные своею опытностию, говорили, что по сапогам точнее всего можно определить во всякое время числительность войск Кавказского корпуса.).

Беспокойства и волнения внутри царства, опасность, [508] грозившая ему от внешних нападений, заставили Лазарева, по необходимости, разбросать войска по всему пространству незначительными отрядами.

Взглянув на карту Грузии и на расположение войск, легко видеть, что с такою горстью войск и при столь большой их разбросанности, трудно было предупредить по границам грабежи и хищничество лезгин, прокрадывавшихся незначительными партиями и нередко одновременно в нескольких пунктах.

Среди такого грабежа и беспокойств всякого рода между народом распространялось уныние, а иногда и отчаяние. Поселяне видя со всех сторон и даже под самым Тифлисом разоренные селения, не смели приступать к сельским работам. Путешественники отправлялись в путь свой со страхом и как бы украдкою, прокрадываясь по ночам от селения к селению. Русские чиновники и должностные лица ездили не иначе, как с сильным конвоем.

«Таковые неудовольствия, доносил граф Мусин-Пушкин (Письмо графа Мусина-Пушкина Трощинскому 20-го августа № 61. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, №№ 502, 395.), не мало не могут быть приписаны какому-либо недостатку в бдении со стороны военного начальства. Напротив того, войска здешние в беспрерывном движении, и по истине сказать можно, что в Кавказском гренадерском полку под Тифлисом стоящем и егерском генерал-маиора Лазарева едва проходит не токмо неделя, но единый день, чтобы не гонялись разными отрядами за таковыми хищниками, — редко, однако же, с успехом, ибо возможно ли пехоте догнать конницу, на персидских лошадях воюющую?»

Просьба некоторых лезгинских обществ, живших на восточной границе Грузии, о дозволении им вести торг с Грузиею, была принята как надежда на возможность к мирным сношениям с лезгинами и как средство к прекращению грабежей. Грузинское купечество само просило о пропуске к ним лезгинских караванов. Кнорринг разрешил обоюдную просьбу с условием, что лезгины прекратят набеги, дадут в залог [509] аманатов, и те, которые будут приезжать для торга в Грузию, не будут служить проводниками хищникам (Письмо Кнорринга лезгинским обществам 15-го мая. — Рапорт Коваленского Кноррингу 13-го июля, № 701.).

Лезгины подписали условие, но обещанных аманатов нс прислали. В июле, лезгинский караван прибыл к границам царства и был пропущен внутрь страны.

Желание некоторых обществ на мирное и торговое сношение с Грузиею не было обязательно для прочих лезгинских обществ, и потому усиление отряда признавалось все же необходимым, тем более, что и властитель Персии заявлял свои притязания на Грузию.

Персидские войска расположились у урочища Осиан, в 60 верстах от Нахичевани. Царевичи Юлон и Парнаоз находились, по-прежнему, в Имеретии. Из Дагестана в Белоканы собирались лезгины (Рапорт Лазарева ему же, 12-го августа, № 409. Акты Кавк, Археогр. Комм. т. I, 380.). Ганжинский хан присоединился к стороне неприязненной России. Эриванский хан сохранял глубокое молчание. Казалось, небо Грузии заволакивалось тучами, и над бедною страною готов разразиться новый и сильный гром с его последствиями...

XXV.

Развитие беспокойств и их усмирение. — Арестование царевича Вахтанга. — Назначение князя Цицианова главнокомандующим в Грузию.

Оставив Грузию после открытия правления и приведения к присяге народа, Кнорринг уехал в Георгиевск и не приезжал с тех пор ни разу в Тифлис. Главнокомандующий не понял важности возложенной на него обязанности, не понял того административного и боевого значения, которое предназначено было иметь Грузии в деле покорения Кавказа. Предоставив право правителю распоряжаться в Грузии по своему произволу, Кнорринг предпочел мелкие и ни к чему не ведущие переговоры с [510] горцами действительному умиротворению края. Горцы на первых же порах не исполняли данных обещаний и заключенных условий, но это не мешало главнокомандующему заключать с ними новые, надеясь в этом случае на авось, всегда вывозившее русского человека из затруднительного положения. На Грузию Кнорринг смотрел из Георгиевска в те ложные очки, которые были подставляемы правителем ее, и за то заслужил, впоследствии, много нареканий, хотя вовсе незаслуженных им лично, но допущенных по слабости ли характера или по чему-либо другому. Хотя злоупотребления, вкравшиеся в верховное грузинское правление, и нельзя ни в каком случае отнести к личности Кнорринга, но народ смотрел на него как на главнокомандующего, во власти которого было уничтожить их. Грузины прежде всего укоряли Кнорринга в бездействии и укоряли справедливо. Слабость и бестактность иногда вреднее, чем твердость и сила воли, хотя бы и направленные в дурную сторону. От последней можно устраниться, тогда как первою могут завладеть сотни лиц неблагонамеренных, от наброшенной сети которых трудно избежать. Так было в этом случае и с Кноррингом. Грузинам была тяжела его административная деятельность, и они приискивали средства к тому, чтобы выйти из такого неприятного положения. — «Главнокомандующий, — писал современник, — как кажется, неумышленно, по единой слабости и по неограниченному доверию к правителю, упустил из вида весьма много предметов к доставлению народу грузинскому благосостояния, какого он надеялся получить от монарха, сострадательным оком на судьбу его воззревшего».

В конце июля, в Кахетии обнаружилось некоторое волнение народных умов. Князья, недовольные присоединением Грузии к России, стали распускать слухи о том, что русское правительство намерено всех князей вывезти в Россию; что все грузины будут переселены, а места их заселят казаками; что в непродолжительном времени будет рекрутский набор; что церковные недвижимые имения будут отобраны, а с народа потребуют сразу двухгодичную подать (Из письма князю Герсевану Чавчавадзе. Т. А. К. Н.). [511]

«Если ты любопытен о здешних вестях, — писал неизвестный князю Ивану Орбелиани, — манифест, конечно, ты уже видел, а теперь Дмитрию Орбелиани дали сардарьство; ты жь не не имеешь уже оного. Царевичей обратно не отпускают, да слышал я, что и тех, которые находятся у вас, требуют сюда, а когда они будут переведены, то расположено дело так, что и всех родственников и свойственников Багратионовых перевесть сюда жь, а притом и всех знатных людей, князей, дворян и мужиков тамошних хотят перевесть и поселить здесь, а здешних казаков 14 тысяч дворов переводят в Грузию. Если хочешь знать, все сие сделано вашим Герсеваном. Ему дали генеральский чин, а вы погибли. Я едал хлеб отца твоего и пишу к тебе справедливо.» (3-го января 1802 г. Акты Кавк. Археог. Комм., т. I, 442, № 557.)

Царевич Давид рассказывал, что все татары обращены будут в казаков и что начальником над ними будет назначен бывший сардарь князь Орбелиани, который будет иметь от того 40 тысяч дохода. Татары получили об этом также письмо царевича.

— Почему же вы не искали этого места? спрашивали князья царевича Давида.

— Я ни за что на свете не надену казачьего платья, — отвечал он.

— Лучше носить казацкий мундир, который есть императорский, чем грузинский кафтан.

— Я имею генерал-лейтенантский мундир.

— Почему же вы носите грузинскую шапку, шаравары и туфли с таким почетным мундиром, а не хотите иметь тот же почетный мундир и при нем 40 тысяч дохода?

— Да, — говорил царевич, — шутите, а татары будут казаками. Вот каково просить русских.

— Лучше быть в беднейшем состоянии у христиан, чем богатейшем у магометан, или при таком правлении, какое было при царях, — отвечали князья.

На другой день более двадцати князей собрались к Лазареву [512] для узнания истины (Письмо Лазарева Кноррингу. 11-го марта. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, 352.). Подобные разглашения находили таких, которые верили им вполне, и тем более, что тамошнее правительство как бы подтверждало все нелепые слухи, ходившие по Грузии. Так, телавский капитан-исправник рассказывал, что от князей будут отобраны моуравства и их удалят от всех должностей. Грузины, «как народ весьма ветреный, легковерный и любящий весьма частые перемены, а особливо где они видят на тот раз свои выгоды, верят всему, что им говорят и от сего иногда происходят неприятные слухи». (Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, 245.)

Исправник, объезжая деревни, объявлял жителям, что он моурав, что им следует обращаться к нему со всеми жалобами, решение которых зависит только от него. Князья, коих жизнь и содержание зависели от одной должности, конечно, не могли оставаться равнодушными к таким разглашениям, которые для них становились вопросом о жизни и смерти. Князья сознавали, что пропитание их состоит в доходе, получаемом от должности, лишившись которой., говорили они, нам все равно, что жить, что умереть, «потому что мы содержать себя не можем» (Из прошения кахетинск. кн. и дворян Коваленскому. Акты Комм., 1866 г. т. I, 388.). Они просили Императора Александра оставить их при занимаемых должностях (Прошение Императору, там же.), и когда узнали, что прошение это не отослано по назначению, просили правителя Грузии о том же, но и тут получили ответ, не соответствовавший их просьбе (Коваленский отвечал на это очень неудачно. Вместо того, чтобы опровергнуть эти ложные слухи, он писал, что собирает сведения и справки о правах каждого из князей с тем, чтобы ходатайствовать у Государя о соответственном вознаграждении каждого. Этим сообщением он как будто подтверждал слова телавского исправника.). Тогда князья и дворяне обратились с просьбою к генерал-маиору Гулякову. Они жаловались ему, что не исполняются обещания, данные в манифесте о присоединении Грузии к России. — «Безопасность нам обещана, но в чем она видна? Села и деревни терзаются лезгинами, а вы ни о чем не [513] заботитесь; велено возвысить честь церквей и епископов, а вы отобрали от них все вотчины и крестьян; велено прибавить почести князьям, а между тем мы, которые были почтены от наших владетелей и чрез то кормились, лишены и этой чести. Права тех из нас, которые управляли деревнями за свои великие подвиги и пролитие крови, нарушены; крестьянам Государь обещал милость — не требовать с них в течение 12 лет податей (Такого обещания никогда даваемо не было.); также повелел остатки от жалованья правителям обращать на восстановление нашего разрушенного города, но и это не сбылось...»

У урочища Кельменчуры собрались кахетинские князья, тушинские и кизихские старшины. Они пришли сюда поговорить о предстоящей им участи, о грозящем новом бедствии. Здесь решено было защищать свои права и привилегии. Князья видели, что защита их без содействия и согласия народа не может быть сильною и упорною; необходимо было опереться на желание народа. Тогда по окружным селениям производился по ночам заклик (приглашение), чтобы все жители шли на общее совещание. При этом, как и во всех подобных случаях, не обходилось без насилий. Кто не хотел идти на совещание, того выгоняли силою (Рапорт Солениуса Лазареву 26-го июля.). В кельменчурском собрании князья, духовенство и народ составили подписку, письменный акт и поклялись перед св. Троицею, чтобы просить русского Императора утвердить духовное завещание покойного царя Ираклия II, и поставить над ними царя из дома Багратионов, который бы находился во всегдашней зависимости и покровительстве русского Императора.

«Кто же от обязательства сего отстанет; — сказано в подписке (Приложенной к письму к князю Чавчавадзе. Арх. Мин. Внутр. Дел.), — тот да будет от св. Троицы проклят, Багратионовскому дому изменник, коего и повинны мы вообще наказать».

Кельменчурская подписка была тотчас разослана князьями ко всем кахетинским жителям. Царевичу Юлону отправлено письмо, которым он приглашался скорее приехать в Грузию [514] для принятия царства. Для большего убеждения жителей, не участвовавших в собрании, распущен слух, что князь Соломон Авалов писал из Петербурга, будто Император Александр отправил в Грузию тайного советника Лошкарева спросить народ, не желает ли он иметь по-прежнему своего царя (Из показания князя Симона Кабулова. А. К. К. т. I, 370.). Основываясь на этом известии, многие лица считали свои поступки правильными и законными.

В разных местах Кахетии стали собираться князья и народ для переговоров о предстоящих действиях, Некоторые собрания соглашались следовать безусловно всему тому, что было постановлено в кельменчурском совещании, другие, напротив, прочитав подписку, возвращали ее посланным, говоря, что «они делают весьма непохвальное дело, противное Богу и Государю.» (Показание Андрея Швили 29-го июля. Там же.)

В этом случае с наибольшим тактом и смыслом вел себя простой народ; он оставался «искренно преданным и верным» (Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, 392.). Жители целыми деревнями приходили к генерал-маиору Гулякову спрашивать наставлений, как поступать им в таких смутных обстоятельствах? Жители деревни Калаури объявили, что не только «не покусятся на таковой бунт и возмущение противу присяги и верности русскому Императору, но даже и мыслить об оном не хотят».

Таким образом, волнение это было делом одних князей и выражением их простого протеста против распущенных ложных слухов об ограничении их вековых привилегий.

25-го июля кахетинские князья, в присутствии вытребованного ими митрополита Иоанна Бодбельского, сначала присягнули Императору Александру, а потом царевичу Юлону (Рапорт Гулякова Лазареву 26-го июля, № 181. Показание митрополита и письмо кахетинских князей Лазареву 27-го июля. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, №№ 476, 364.), как законному царю Грузии. Замечательно то, что присягавшие просили некресского митрополита ободрить народ и обязать его быть усердным Императору и царю Юлону. [515]

Происшествия в Кахетии скоро стали известны и в Тифлисе. Коваленский писал Лазареву (Письмо Коваленского, Лазареву, 22-го июля 1801 г., № 49.), что получил достоверное сведение «О составленном в Кахетии соглашении и даже о подписке, для нарушения общего спокойствия и ниспровержения существовавшего правительства».

Лазарев тотчас же приехал к Коваленскому для совещаний о средствах к подавлению волнений, но Коваленский успокоил его (Записка Соколова от 20-го сентября 1802 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-5, 1802-1803 гг., № 1.).

— Опасаться нечего, — говорил правитель, — потому что, если бы и в самом деле мятеж возник, то, по моему мнению, нельзя иметь удобнейшего случая к получению наград за усмирение быть могущих. Потому желательно, чтоб что-нибудь подобное случилось.

Между тем в Тифлисе получено прошение на имя Императора Александра, подписанное 69 лицами.

«Когда мы присягали на верность вашего императорского величества, — писали подписавшиеся (Акты Кавк. Арх. Комм. т. I, 387.), — тогда объявлен был нам высочайший манифест, в котором между прочим изображено, яко бы мы донесли высочайшему двору, что царя не желаем иметь, и будто бы без царя поступили мы под покровительство и верховное управление вашего величества.

Сие уподоблялось бы французской республике! Наши цари никакой вины перед нами не сотворили, и нам от их нечего отрекаться. Более тысячи лет, как род Багратионов есть царственный, многие из них за Христа и за нас мучение восприяли и кровь свою проливали, и мы при них умирали.

Итак, отрицание от них не есть наше дело, а выдумка обманщиков; наше желание и просьба в том состоит, чтоб духовное завещание ознаменовавшегося великими подвигами на пользу отечества покойного царя Ираклия было утверждено, и по силе оного дан был бы нам царь, с которым оставались бы мы под высочайшим покровительством вашим и по мере [516] сил наших употребили бы себя на службу вашего величества. Сего просим с коленопреклонением и воздыханием».

С письмом этим думали отправить в Петербург царицу Дарью (Донесение кн. Челокаева Коваленскому, 15-го июля 1802. Акты Кавк. Арх. Комм. стр. 385.), которая, в предупреждение подозрений, ранее этих происшествий заявила Коваленскому желание ехать в нашу столицу с двумя своими дочерьми.

Из показаний князей видно, что решившись просить о возведении на царство Юлона, они думали приступить к этому не ранее, как по рассмотрении этой просьбы Императором Александром.

Совещания и съезды между тем продолжались; князья манавские ездили каждый день на сборное место за гору, где ожидали царевича Александра, и стращали жителей разорением их деревень, если не присоединятся к ним. Оставаясь непреклонным, народ просил защиты. Тогда решено было арестовать князей (Рапорт генерал-маиора Леонтьева 28-го июля, № 138. Манава лежит неподалеку от Сагореджо, где стоял Леонтьев.). Посланная в Манаву команда успела арестовать двух князей; остальные четыре, отстреливаясь, скрылись в густом лесу, приказав сказать жителям, что «они от рук их не уйдут и будут разорены».

Бежавшие князья, боясь преследования, собирались для совещаний по ночам и, по прошествии одних или двух суток, назначали другое место для сборов (Рапорт его же 29-го июля, № 139.).

Необходимо было принять меры к тому, чтобы лица неблагонамеренные не могли волновать народ и грозить ему новым разорением. Советники Корнеев и Лофицкий отправлены из Тифлиса в Телав для исследования. Правитель Грузии просил Лазарева назначить им конвой и приказать начальникам войск, там расположенных, арестовать лиц, признанных ими виновными.

Получено известие, что несколько князей и жителей деревень Сигнахского уезда ушло к царевичу Александру. Коваленский конфисковал их имение и приказал арестовать их [517] сообщников (Предписание Коваленского 22-го июля, № 51.), что и было исполнено Корнеевым при содействии генерал-маиора Гулякова. Князья протестовали против такого рода действий. «Что было нам повелено от всемилостивейшего Государя, писали они, — присяга или другое что, — все мы исполнили, что доказывают и наши подписки, а вы предали нас такой скорби». Князья просили показать повеление Императора., а «без повеления Государя, — писали они, — не хватайте князей — это не в порядке вещей». (Письмо кн. кахетинских Гулякову 21-го июля. Акты Кавк. Арх. Комм., т. I, 389.)

Аресты продолжались по-прежнему. Князья снова обратились с просьбою к Гулякову. — «Перед сим мы к вам писали и все подробно доложили, а вы подателя нашего письма заарестовали (Письмо кахетинских князей ему же 25-го июля. Там же, стр. 369.). Даже и Государь не изволил бы этого сделать. Кроме сего, вы задержали князей, которые ни в чем невиновны. Мы доселе были весьма довольны вами, так как вы за нашу землю много потрудились и в других отношениям хорошо обращались; не думали, что вы без вины обидите наших братьев. Если наши речи толкуют вам иначе, то это ложь. Как наша речь, так и их (арестованных) заключается вот в чем: покойный царь Ираклий, много за нас, подвизавшийся, оставил завещание, на котором мы присягали, чтобы после царя Георгия быть царем над нами Юлону. Мы и стоим на этом завещании и на нашей клятве; мы — вообще Андрониковы, Вачнадзе, Джандиеровы, весь Кизик и другие князья и простой народ, сперва присягнули на верность Государю, а затем Юлону, а этот, в свою очередь, нам, и мы, по мере возможности, будем служить... Сперва мы присягали на верность Государю, а потом наследственному нашему владетелю... Ныне мы вам докладываем, ради Христа, не предавайте нас несчастию и не вводите в измену противу Государя... Еще умоляем освободить задержанных наших братьев, чтобы успокоились и наши сердца, и народные».

Некоторые из князей хотели силою освободить [518] арестованных, подговаривали к тому народ, но, не успев в этом, разделились на незначительные партии и скрывались днем в лесах, а ночью в селениях. Затем все они собрались в Кизике (Сигнахе). Не получив удовлетворительного ответа от генерал-маиора Гулякова, они обращались с протестом к подполковнику Солениусу, прося его прекратить аресты. Лазарев писал Гулякову, чтобы он производил аресты с осторожностию, чтобы не арестовать невинных и не возбудить тем справедливого негодования народа. Он думал сам двинуться в Кахетию с баталионом егерей, одним орудием и с несколькими казаками.

29-го июля князь Луарсаб Орбелиани объявил Лазареву, что партия, противная России, воспользовавшись волнением в крае, писала к царевичу Вахтангу, прося его не пропускать в Грузию наших войск, сломать по дорогам мосты и вообще пресечь всякое сообщение с Россиею. Лица царской фамилии старались казаться не принимающими никакого участии в этих беспорядках. Теймураз приехал в Тифлис и жил в столице Грузии. Католикос царевич Антоний старался наружно казаться преданным нам, хотя известно было, что он принимал весьма деятельное участие в интересах царского дома (Рапорт Лазарева Кноррингу 29-го июля 1802 г.). Царица Дарья заявила генерал-маиору Тучкову свое желание иметь в своем доме русский караул. Лазарев воспользовался этим заявлением царицы и тотчас же отправил к ней 12 человек солдат, с приказанием следить за ее действиями. Царица казалась довольною такою предупредительностью, хотя и не оставила своих интриг, средоточием которых на этот раз был царевич Вахтанг.

Находясь в Душете, он вел переписку с царицею Дарьею и с царевичами Юлоном и Александром. Первый из них был в Имеретии, а второй — в Персии. Вахтанг сообщал им обо всем происходящем в Грузии, получал от них разные сведения, вел переписку со многими князьями, давал им пособие, советы и «делая сверх сего коммуникацию из России сюда весьма трудною» (Там же.). [519]

Бывшие в Петербурге царевичи Иоанн и Баграт также не оставались праздными.

«Почему так позабыли меня и уже не вспоминаете единокровия! писал Иоанн князю Мокашвилову (Перевод письма от 8-го августа. Тифл. Арх. Канц. Наместника.). В каком находитесь состоянии? Всяк, ищущий большего, намеревается пасть, и вы сему должны последовать. Нет уже столько разума, — кому что лучше. Ежели имеете какое-либо насилие, или кто-либо вас чем-нибудь беспокоит, то все вообще пишите и под прошением Государю секретно приложите печати четырех или пяти князей и пришлите ко мне. Я здесь подам их с письмом к Лошкареву, со всеми подробностями; потом я знаю что сделать. Имейте сие за секрет и исповедь, чтобы никто не узнал. Если вы желаете своего иметь царя — пишите и о том, будет сделано. Я все предоставляю вам, а то горестнее первого будет — воля ваша...»

Для восстановления полного спокойствия, Лазарев признавал необходимым и почти единственным средством арестовать царицу Дарью и царевича Вахтанга, как средоточие всех интриг и волнений.

На совещании положено Лазареву двинуться в Кахетию, а генерал-маиору Тучкову с князем Тархановым — в Душет, пригласить Вахтанга приехать в Тифлис, а если он не согласится, то арестовать царевича (Акты Кавк. Археогр. Комм., изд. 1866 г, т. I, 270.).

Прибыв 2-го августа на реку Лагбе и узнав, что неподалеку от места его расположения происходило собрание князей, Лазарев отправил 3-го августа письмо ко всем кахетинским князьям, которым требовал, чтобы они, сознавшись в своих заблуждениях, прибыли к нему в Сигнах к 5-му августа.

3-го августа Лазарев подошел к Сигнаху и расположился в селении Нукреянах ожидать результата своего письма. Чрез два дня явился к нему митрополит, князь Мокашвилов и с ними несколько князей из знатнейших фамилий.

Князья объявили Лазареву, что являются к нему с полным раскаянием, как нарушители присяги, сознают свои [520] проступки, как противные долгу, и будут «всесильно стараться заслужить вину их (Рапорт Лазарева Кноррингу 11-го августа.). На другой день, 6-го и 7-го августа, явились и остальные князья кахетинские с таким же точно объяснением.

Приведя их снова к присяге и узнав, что они писали письмо царевичу Юлону, призывающее его на царство, Лазарев советовал написать царевичу о теперешнем их решении. Князья тотчас же согласились и написали новое письмо Юлону, в котором отказывались от данной ему присяги, как противной русскому Императору.

Лазарев возвратился в Тифлис (10-го августа), куда вскоре прибыл и генерал-маиор Тучков с царевичем Вахтангом.

В отклонение всякого подозрения, накануне, в доме князя Орбелиани, находившемся в предместье Тифлиса, назначен вечер, на который приглашены Тучков и князь Тарханов. С наступлением ночи, Тучков оставил дом Орбелиани и выехал из города. Казаки, назначенные ему в конвой, высланы за город заранее, через разные ворота и в разное время небольшими партиями. В близлежащем лесу собрался отряд и соединился с Тучковым. Рано утром 1-го августа, Тучков прибыл в Душет. Осмотр роты его полка, квартировавшей в Душете, был видомою целию приезда Тучкова в этот город. Он послал сказать царевичу, что желает посетить его. Посланному отвечали, что царевич еще спит. После того Тучков три раза посылал к царевичу, но тот под разными предлогами откладывал свидание.

Стоявшие в отдалении от замка казаки заметили, между тем, что из ворот выехал один конно-вооруженный грузин, которого они хотели задержать, но тот бежал, был пойман и приведен к Тучкову. Приказав его допросить, сам Тучков отправился к царевичу Вахтангу. На пути ему донесли, что из задней калитки замка вышли два человека, и затем, что царевич бежал. Вскочив на лошадь, Тучков с [521] казаками бросился в погоню, приказав гренадерам, бывшим в Душете, занять замок царевича Вахтанга.

Вдали, в глазах казаков, Вахтанг, в сопровождении одного всадника, спешил к замку верстах в трех от Душета и принадлежавшему дворянину Глахи Челадзе.

Царевич скрылся в ограде, которая тотчас же была окружена казаками. Приказав выбить ворота, Тучков нашел все двери запертыми и самые комнаты пустыми. По-видимому, ничто не изобличало присутствия людей в замке. В комнатах найдены, однако, съестные припасы, значительное количество ружей, пороха и свинца. — «Наконец., отыскали мы, — пишет Тучков (Записки Тучкова, стр. 132. Арх. Глав. Шт. в С.-Петербурге.), спрятавшуюся старуху, которую допросив, принудили показать погреб и от оного подземный ход, простирающийся до соседнего леса. Царевич ушел таким образом от нашего преследования. Не оставалось ничего более, как начать наши поиски в горах вооруженною рукою».

Цель побега Вахтанга была скрыться в неприступные места своего владения, лежавшего по рекам Арагве и Тереку в ущельях, примыкающих к пути на Кавказскую линию. Окружив себя толпою вооруженных, он думал поддерживать возмущение. Поэтому он прежде всего направился к мтиулетинцам, как к народу, наиболее воинственному из всех его подданных.

Оставив у замка караул, Тучков бросился в близлежащий лес, но и там не нашел царевича. Вернувшись обратно в Душет, он зашел к царевнам супругам: Вахтанга I, умершего, и племянника его, бежавшего царевича Вахтанга, но и от них не узнал ничего о месте пребывания царевича.

Подходя к дому, в котором остановился, Тучков заметил до 10-ти человек конно-вооруженных грузин, скакавших по окружным горам, делавших заклик на народное собрание и на всеобщее вооружение. То были близкие царевича.

В Душете было 60 человек гренадер и 50 казаков. Последним, не смотря на утомление от долгих поисков. [522] приказано, если не переловить скачущих, то, по крайней мере, не допустить до деревни, где они могли взволновать народ. Рота егерей, стоявшая в Гартискаро и две гренадерские роты, бывшие в Тифлисе, получили приказание немедленно прибыть в Душет. Скликальщики разогнаны; один из них, тионетский моурав, приведен к Тучкову.

По уездам Душетскому и Горийскому разослано объявление, в котором говорилось, что если кто осмелится принять сторону царевича Вахтанга, то с семейством того поступлено будет «с неожидаемою жестокостию». (Рапорт ген.-м. Тучкова Лазареву 12-го августа 1802 г., № 117.) Вместе с тем все имения царевича конфискованы. К хевсурам, пшавам и тушинам отправлено также обвещение и увещание не содействовать замыслам царевича.

Тучков потребовал к себе дворянина Мурвадзе, известного своею преданностию к царевичу Вахтангу. Отдав ему письмо, Тучков приказал доставить его непременно царевичу, под опасением, в противном случае, быть наказанным как изменнику, семейство которого будет подвергнуто всем несчастиям. Хитрость удалась. Испуганный угрозами, дворянин пустился в путь и через двадцать четыре часа привез Тучкову ответ царевича.

— Где же находится царевич? было первым вопросом Тучкова.

— Я нашел его в лесу, — отвечал Мурвадзе, — верстах в тридцати от Душета. Царевич более двух часов не остается на одном месте.

Посланный в указанное место разъезд не отыскал там царевича. Тучков ограничился тем, что завел, до времени, переписку с Вахтангом, убеждая его возвратиться, но царевич отвечал отказом.

Усилив отряд свой прибывшим подкреплением, Тучков отправил в деревню Казбек команду из 80 человек казаков и грузин, с целию предохранить тагаурцев от возмущения и подговоров Вахтанга. [523]

Разосланные но одиночке и но разным направлениям люди успели узнать, что царевич находится в Гудомакарском ущелье. К нему прилегали жилища хевсур, пшавов и тушин, к которым царевич хотя и засылал своих посланных, но безуспешно.

8-го августа получено известие, что Вахтанг намерен пробраться к мтиулетинцам. Капитан-исправник Переяславцев с казаками направлен в Коби для пресечения ему пути (Рапорт Тучкова Лазареву 9-го августа Акты Кавк. Арх. Комм., т. I, 274.). Мтиулетинцы народ храбрый от рождения, исповедовали особую религию, хотя и видны были у них во многих местах христианские храмы.

«Я вызвал деканозов к себе, — пишет Тучков (Записки Тучкова, 134. Арх. Главн. Шт. в С.-Петербурге.), — склонял этих бородастых священников ласками, подарками, на выдачу мне царевича; но они отвечали: «он Багратион и был у священного дуба». Это не помешало, однако, деканозам указать на все те места, заняв которые можно было пресечь путь Вахтангу, если бы он вздумал уйти от них.

Заняв отрядами все выходы, Тучков сам стал у входа в самое главное ущелье — Гудомакарское. «Пушечные выстрелы и звуки барабанов при вечерней заре слышны были со всех сторон пребывания царевича. Не прерывая начатой переписки, Тучков писал Вахтангу и просил посланного сказать царевичу, что если он на честное слово не выедет к нему для переговоров, то пойдет к нему с войсками, где бы он ни находился. Вахтанг жаловался Кноррингу на причиненную ему обиду и описывал свою невинность. Главнокомандующий советовал ему отправиться во всяком случае в Тифлис и там уже оправдаться в своих поступках. Тогда царевич написал правителю Грузии и соглашался приехать в Тифлис только тогда, когда будут исполнены три условия: 1) возвращено и передано ему в управление конфискованное имение; 2) он не будет удален из Грузии, и 3) во время пребывания его в Тифлисе не будет делаемо ни ему, ни его свите никакого [524] оскорбления (Акты Кавк. Арх. Комм., т. I, 273 и 274, изд. 1866 г.). В ответ на это царевич получил простое приглашение, без всяких ограничений, приехать в Тифлис.

Имея при себе только 20 человек приверженных, зная, что все пути ему отрезаны, Вахтанг выслал своего посланного на шесть верст вперед в ущелье, приказав сказать Тучкову, что скоро и сам явится лично.

10-го августа он приехал со всею своею свитою. Сняв с пояса саблю и повесив ее, по азиятскому обычаю, на шею, Вахтанг в таком виде подошел к Тучкову.

— Вот голова моя, вот и сабля, — проговорил он.

Ему отвечали, что требуют только покорности и прибытия в Тифлис и что он может вполне положиться на великодушие Императора.

Царевич, принятый со всеми почестями, приличными его званию, был препровожден сначала в Душет, а потом в Тифлис.

Вахтанг, по-видимому, сознавал свою вину и раскаивался в своих поступках.

— За многую мою службу (За содействие при проходе войск с Кавказской линии в Грузию, Вахтанг впоследствии, в подтверждение своей преданности и невинности, выставлял то, что он был первый из царевичей, которые присягнули на верность России.), — говорил он, — можно одну вину простить. Мать моя и все родственники, если что и сделали, я не виноват и в том не участвовал.

— В побеге своем, — говорил он впоследствии, — я не имел никакого злого намерения, но сделал это, опасаясь бесславия быть препровожденным из Душета в Тифлис в виде арестанта.

В Тифлисе Вахтанг поселился в доме матери, царицы Дарьи. Для лучшего присмотра за ними, сверх караула, находившегося у царицы, в Авлабаре, где был дом ее, поставлен баталион егерей. Царевичу разрешено пользоваться доходами с имений, но запрещен выезд из Тифлиса (Рапорт Кнорринга Государю Императору 25-го августа 1802 г. Арх. Мин. Внутр. Дел.). Запрещение это было равносильно тому, как бы имение оставалось [525] конфискованным. Вахтанг сознавал, что не мог принять личного участия в управлении имением. Он бросился теперь ко всем более или менее влиятельным лицам, жившим в Тифлисе; успел написать старшинам своего имения, прося дать ему свидетельство в том, что не участвовал в происходивших в Кахетии волнениях. Старшины спрашивали совета Лазарева, дать ли такое свидетельство царевичу или нет? Им сказано, что это зависит от них; что им лучше известно, был ли он участником в волнениях или нет? Не ответив прямо на вопрос, старшины отказались, однако же, выдать свидетельство (Рапорт Соколова князю Куракину 20-го сентября 1802 г. Арх. Мин. Ин. Дел.).

Вахтанг не терял все-таки надежды на возвращение имения; он по-прежнему старался доказать свою невинность.

— Не заслуживаете ли вы названия безумных, — говорил ему граф Мусин-Пушкин, — если рассчитываете на то — что всеми покушениями дома вашего и вооружениями скитающихся хищников и расслабленных войск азиятских можете противостоять могуществу Российской Империи и войскам, от которых неоднократно трепетала Европа? Какие могут быть последствия для вас и единомышленников ваших от таких покушений, на которые, кроме нескольких мятежных князей, народ грузинский никогда не согласится? Не нанесете ли, наконец, при гибели союзников ваших, и разорения вашему отечеству, которое, как думаю, любите?

— Вы утверждаете, — продолжал граф, — равно как и царица, что никакого доказательства намерений ваших нет. Я и сам уверен, что вы чересчур остроумны, чтобы вверить таковые доказательства, а особливо письменные, в руки посторонних: но, отвечайте искренно, можно ли благоразумному человеку положиться на уверения ваши?

— Нельзя, — отвечал смеясь царевич.

— На что же вы жалуетесь? и какие должно было принять меры правительство против таких покушений, совершенно противных Государю Императору? Какие последствия для вас и дома вашего все происшествия эти иметь будут? [526]

— Весьма гибельные, — отвечал Вахтанг. — Я весьма тревожусь положением моим.

— Напрасно сомневаетесь вы в милосердии Императора, но если хотите, чтобы я подал вам дружеский совет, то заслужите его, отнесясь прямо к его императорскому величеству с чистым признанием как со стороны вашей, так и ее высочества царицы. Я уверен, что гораздо приятнее будет для государя, если, оставя все косвенные дороги, доверенностию вашею перед Императором стараться будете приобрести его прощение, а притом и объявите, чего вы желаете в замен короны, из дома вашего вышедшей (Вахтанг воспользовался этим советом, но обратно. Выставляя свои заслуги русскому правительству, он жаловался, что от него отняли имение и что Тучков, прибыв неожиданно в Душет со множеством казаков, «поколебал каждого из народов, тут находившихся, и изобразил на сердцах их сомнение». Просьба царевича Императору 10-го сентября 1802 г. Арх. Мин. Внутр. Дел, ч. V, 51-57.). Постарайтесь усмирить мятежи, Грузию изнуряющие, и уговорить братьев ваших, из царства сего удалившихся, к покорности. Я уверен, что по влиянию вашему на них не безуспешно сие предпримите. Вот единственная дорога, которую, по истинной к вам дружбе, предложить могу, к отвращению той гибели, которая без того вам и соучастникам вашим угрожает.

— Не навлечем ли мы своим признанием, — спрашивал царевич, — еще более страшного для нас гнева его императорского величества?

— Разве вы думаете, что ваши поступки скрыты от Государя? они известны ему многими путями. Что же приятнее будет для него: узнать ли о них от посторонних, или видеть собственное раскаяние ваше в чистом и искреннем призвании?

— Всячески стараться буду, — говорил царевич перед образом, висевшим на груди и взятым в руки; — переговоря с матерью моею, убедить ее к признанию. К братьям напишу также.

Таким образом, участие лиц царской фамилии в бывших волнениях в Кахетии выразилось фактически. Трудно было [527] прекратить им на будущее время все способы к такого рода действиям. По мнению всех представителей России (См. рапорты Лазарева, Кнорринга, Коваленского, графа Мусина-Пушкина, Соколова и других.), было одно только средство — удалить их навсегда из Грузии. Кнорринг несколько раз просил о том Императора Александра, который не разделял, однако же, мнения о необходимости к принятию столь строгих мер. Даровав Грузии все те права и преимущества, «каковыми все прочие подданные великой империи пользуются», Александр разрешил царевичам, бывшим в России, иметь полную свободу и, если пожелают, то ехать в Грузию. Вслед затем он приказал Кноррингу употреблять добровольное соглашение лиц царского дома к выезду в Россию, «без чего подстреканиям их конца видеть не можно» (Рескрипт Кноррингу 20-го августа. Арх. Мин. Внутр. Дел.). Принудительный же вывоз их из Грузии казался Императору «весьма крайним», и таким средством, к которому можно прибегнуть только в самом последнем и необходимом случае.

Старание отправить царевича Вахтанга в Россию оставалось напрасным. Царевич отвечал отказом.

«Правда, — писал он грузинскому священнику Алексею Гаврилову (Акты Кавк, Арх. Комм., т. 1, 268, № 277.), жизнь в России должны мы принять за первое счастие; но если бы мы были в молодых летах, конечно бы было хорошо. Мне уже наступил 40-й год; время ли теперь пуститься мне из своего отечества на странствование? Если по сие время жили мы в нашей земле и никуда не переселились, когда были столько угнетаемы и порабощаемы окружающими врагами, то почему делать это с нами теперь, когда приспело к нам вечно успокаивающее покровительство сильной десницы нашего всемилостивейшего Государя? Далее, если даже при бытности моей здесь, уже не буду иметь во владении моем, которое пожаловано мне покойным родителем моим и утверждено за мною в высочайшем манифесте, того голоса, какой имею я теперь, а лишь буду иметь содержание из одних доходов, то может ли быть больше сего какое-либо несчастие, хотя бы земля наша изобиловала [528] богатством доходов? — Я в рабской подданнической верности моего Государя Александра I-го со всем моим вожделением был, есмь и по гроб мой пребуду. Я, как Бога признаю за Бога, так равно и Императора Александра I-го — за моего государя, ибо как и от своего Создателя за добрые дела мои ожидаю в будущем веке вечной славы, так и от его величества в настоящей жизни ожидаю благоденствия».

Известие о том, что царевичам, бывшим в России, разрешено возвратиться в Грузию, опечалило народ и весьма ободрило партию, противную России. В Тифлисе приготовлялся дом для помещения царевичей. Народ, радовавшийся тому, что в Грузии было менее тремя особами царской фамилии, допытывался: справедливо ли то, что царевичи уже на пути в Грузию? Лица, стоявшие во главе управления, должны были отговариваться незнанием. Различного рода толки стали распространяться по городу. Партия, желавшая восстановления царя, объясняла их но своему. «В течение тридцати лет, — говорили они, — русские были в Грузии при царях и всегда, по оказании защиты нашим царям, оставляли страну. Нынешнее пребывание войск — также временное и продолжится только до того времени, пока Император Александр не назначит кого-либо из царского поколения царем. Намерение Императора, — продолжали они убеждать народ, доказывается тем, что он не только не вызывает из Грузии членов царского дома, но, напротив того, и бывших уже в России отпускает в свое отечество». Партия, преданная России, при распространении таких слухов, страшилась за свою будущность и думала, в случае справедливости их, искать спасения в России.

Среди такого говора, в октябре месяце, прибыл в Грузию из С.-Петербурга бывший посол князь Герсеван Чавчавадзе. Фамилия князей Чавчавадзе пользовалась особым уважением народа. Князья из этой фамилии всегда занимали самые важные и видные места в административном управлении страны при ее царях. Почти все агалары казахского народа, находившегося в управлении князя Герсевана Чавчавадзе, выехали к нему на встречу в деревню Казбек, в сопровождении двух сот [529] человек татар. Такая встреча в обычае азиятских народов; она была и в характере казахов. Никакие объяснения к волнению не могли иметь здесь места. То была простая привычка, способ выражать свое уважение человеку, любимому народом.

Сын князя явился тогда же к генерал-маиору Лазареву с вопросом, что ему делать, чтобы удовлетворить желанию народа и вместе с тем избежать неприятностей со стороны правителя. Ему советовали отправиться самому к Коваленскому и заявить о намерении татар встретить князя. Коваленский разрешил татарам отправиться на встречу, но в тот же день поручил помощнику моурава Мерабову объявить им, чтобы казахи, во избежание неприятности, не выезжали на встречу. — Узнавши об этом, молодой князь Александр Чавчавадзе снова отправился к Коваленскому и просил подтвердить данное им разрешение и, получивши его, выехал с татарами в Душет на встречу отца.

По приезде князя Герсевана Чавчавадзе, Коваленский потребовал от пего письменный вид и приказал исполнительной экспедиции привести его к присяге. Князь Чавчавадзе, присягавший уже в Петербурге, приехал в экспедицию и присягнул вторично.

— Я весьма благодарен, — сказал князь Коваленскому по окончании обряда, — за доставление случая к познанию прямых обязанностей верного подданного, коих я до сих пор не знал в подробности.

Князь намекал на текст присяги, обязывающей каждого верноподданного обнаруживать все, что увидит или услышит предосудительного интересам его императорского величества.

— Я должен вас предварить, что мои соотечественники будут может быть, иметь надобность донести о многом Императору.

— Они могут приступить к этому, — отвечал Коваленский, по известной форме и правилам.

— Грузины весьма еще просты для того, чтобы понимать формы прошений.

Вскоре после того прибыли в Тифлис из Кахетии четыре князя: Луарсаб Вачнадзе, Иосиф Джандиеров, Дмитрий и Адам [530] Андрониковы — все родственники князя Чавчавадзе. Они не имели никакой иной цели, кроме свидания с ним после долгой разлуки. По прибытии в Тифлис, князья пошли прямо к правителю, но после долгого ожидания на дворе, не удостоившись видеть Коваленского, отправились обедать к князю Чавчавадзе. Вечером Коваленский потребовав приехавших к себе, приказал отдать коменданту сабли и посадить их под арест на главную гаубтвахту. Это распоряжение произвело ропот в Тифлисе; все с негодованием кричали, что правитель нарушает права грузинского дворянства, данные ему милосердием Императора. Через два дня арестованные были освобождены.

Оскорбленный таким поступком, князь Чавчавадзе отправился вместе с своими гостями к Коваленскому с требованием объяснить ему причину, побудившую правителя к такому поступку.

— Если за ними есть какое-либо преступление, — говорил князь Чавчавадзе, — то их следует предать суду.

— Преступления за ними нет никакого, — отвечал Коваленский — кроме того, что они осмелились быть у вас прежде чем явились ко мне. Только за это я и оштрафовал их арестом.

Обиженные князья решились отправить прошение на высочайшее имя с жалобою на несправедливые поступки Коваленского и для отправления его в Петербург передали Соколову.

Узнав об этом, Коваленский издал прокламацию, обращенную к честнейшему духовенству, почтенным князьям, дворянам, гражданам и всему народу грузинскому. «Замечаю, — писал Коваленский (От 10-го ноября 1802 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-5, 1802-3, № 1.), — что существовавшая доселе в здешнем городе тишина, порядок и благочиние, всех и каждого спокойствием и безопасностью обеспечивающие, с некоторого времени нарушаются новым движением умов, правилам благоустроенного правительства противным, и что самые даже сходбища, скопы и совещания приемлют свое начало.

В пресечение такого беспорядка и в осторожность всех тех, кои легко завлекаются в сети соблазнителей по неведению [531] или по превратному толкованию обязанностей от всех сословий народа грузинского, российскими узаконениями взыскуемых... Я по долгу моему сим извещаю, что всякие непозволительные зазывы, сходбища, скопы, совещания, составление писем и прошений за общим подписанием и прочие порядку противные или без позволения правительства чинимые деяния строжайше запрещаются силою законов у сего в выписке изображенных. Где же и как по случающимся делам и нуждам и надобностям просить, о том означено в узаконениях, на основании коих в минувшем июле месяце издано от меня изъяснение, которое и ныне к сведению приобщается».

Поручивши коменданту объявить это обвещение жителям Тифлиса, Коваленский приказал ему отобрать от князей подписку в прочтении объявленного. Комендант ездил к князю Герсевану Чавчавадзе, сардарю князю Орбелиани, Тарханову и другим, но все они отказались подписать и говорили, что не понимают написанного. Обвещение обежало по всему Тифлису и в том же виде совершенно чистое явилось в кабинет правителя. Коваленский стал призывать к себе отдельных лиц и требовать от них подписки. Грузины отказывались, говоря, что подпишут его после подписи князей. Тогда правитель придумал новое средство. Он успел отклонить сардаря князя Орбелиани, Тарханова и Макаева от князя Герсевана Чавчавадзе и употребить их против него. Человек чрезвычайно пылкого и прямого характера, князь Чавчавадзе любил говорить прямо и откровенно то, что чувствовал, и тем давал, конечно, все средства Коваленскому, чтобы обвинить его впоследствии.

Приезд из нашей столицы такого лица, каким был князь Герсеван Чавчавадзе, очень естественно, возбуждал внимание грузин, желавших разъяснить свое положение. Между князьями начались сходбища, обмен мыслей; а между народом — разговоры. Коваленский писал, что князь Чавчавадзе нарушает общественное спокойствие. Недоброжелательные лица для производства волнения в народе стали распускать слух, что князь Чавчавадзе уполномочен составить новое предположение об участи Грузии. Это еще более привлекло к нему народ. Кнорринг, со слов [532] правителя Грузии, составил обвинительный акт против князя Чавчавадзе. — «Князья грузинские — писал он (Рапорт Кнорринга Государю Императору 30-го ноября, Арх. Мин. Внутр. Дел. Дела Грузии, ч. II, стр. 225.), предавшись его внушениям и стекаясь отовсюду, по его называм начали делать сходбища, скопы и совещания, являя новое движение умов в нарушении общественного спокойствия... Князь Чавчавадзе и супруга его с братьями своими и прочими их сообщниками были и суть источниками колебания народного... Князь Чавчавадзе, сверх развлечения князей грузинских, вошел в переписку за границу, вступил сам собою в управление казахских и шамшадыльских татар, что он имел при покойном царе Георгие, кои по неведению, движимы будучи его внушениями, ослушны оказались даже приказаниям правителя Грузии и явно не повинуются приставленному к ним чиновнику, через что происходит затруднение в сборе с татар сих подлежащих в казну податей, а по их примеру и другие в повинности сей колеблются...»

Князь Чавчавадзе не скрывал своего мнения и высказывал открыто, что грузины должны быть счастливы тем, что присоединены к России, но что благополучие их не будет имеет места и твердого основания, пока они должны будут повиноваться настоящему образу правления (Донесение Соколова гр. Воронцову 1-го ноября 1802 г. Арх. Мин. Иностр. Дел.). Коваленскому не нравились эти разглашения. Правитель Грузии знал, что князь Чавчавадзе был одним из первых лиц, устранивших его влияние на Георгия XII, в то время, когда он был назначен полномочным министром при дворе царя грузинского. Он был нерасположен к князю Чавчавадзе. Князь знал об этом нерасположении, но надеялся на репутацию, составленную им в Петербурге, как о лице, искренно преданном России.

Чавчавадзе не скрывал о всеобщем неудовольствии и ропоте народа на тамошнее правление; говорил, что не знает, как избавиться от посетителей, приезжающих к нему отовсюду, приносящих ему жалобы и требующих мер к заявлению [533] всеобщего желания переменить правительство, которое для народа через меру тягостно.

— Такой образ мыслей, — говорил Соколов князю Чавчавадзе, будет сочтен не иначе, как поступком — несообразным с высочайшею волею, постановившею правление в Грузии. Это будет явным нарушением присяги, данной русскому Императору.

— Мы охотно подвергаем себя всякому наказанию, — отвечал Чавчавадзе, если только поступим противно высочайшей воле, но желания и намерения наши не к тому вовсе клонятся. Мы хотим только повергнуть к стопам милосердого монарха всенижайшую просьбу с объяснением в ней всего горестного положения нашего. Просьбу эту хотим отправить с избранным от общества князем.

«Лучше бы было гораздо, — писал он Лошкареву (От 30-го ноября 1802 г. Арх. Мин. Внутр. Дел. Дела Грузии, ч. II, стр. 232.), — если бы переменился план здешнего правительства и учинился бы другой род порядка. С моей же стороны, как верный раб и подданный, буду стараться исполнять все то, что мне будет приказано. Если продолжится на таком же основании правление, я не предвижу никакой пользы, и потому прошу вас убедительно пещись обо мне, чтобы я мог с семейством моим иметь свое там жительство под протекциею моего всемилостивейшего Государя, ибо нет для меня возможности жить здесь ни под каким видом».

Слухи о беспорядках и злоупотреблениях, существовавших в управлении Грузиею, обратили внимание петербургского кабинета.

Донесения различных лиц, посланных в Грузию, рассказы путешественников, посетивших страну, и, наконец, письма самих грузин к некоторым лицам, стоявшим во главе нашего правительства, убеждали одинаково в беспорядочности верховного грузинского правительства, и свидетельствовали о крайнем порабощении грузинского народа. Беспорядочность правления происходила сколько от своеволия некоторых лиц, столько же и от изолированного, чуждого народному характеру порядка ведения дел. [534] Правление не слилось с народом, не вошло в изучение привычек, характера и обычая народного. Оно действовало при том искреннем убеждении, что не правление существует для блага народного, но грузины созданы для произвола правления; что не правитель призван в Грузию, для устройства страны и благоденствия каждого, но Грузия создана для того только, чтобы Коваленский был правителем ее. Очевидно, что при таком взгляде не могло быть порядка в управлении страною, народ не мог быть доволен правлением и, естественно, желал его перемены.

Для лучшего водворения порядка и спокойствия необходимо было поставить во главе управления такого человека, который, зная народный характер, войдя в его нужды и потребности, мог бы очистить страну от накопившегося в ней сора, следовательно имел бы твердый характер и достаточную степень энергии. Таким являлся генерал-лейтенант князь Павел Дмитриевич Цицианов.

В сентябре 1802 г. Император Александр признал необходимым отозвать от управления краем генерала Кнорринга (В газете «Кавказ» 1847 года, № 16 помещены: «Материалы для биографии генерал-лейтенанта Карла Федоровича Кнорринга. Сведения, сообщаемые автором весьма кратки — не более, как перечень названий тех должностей, которые исполнял Кнорринг с 1799 года по 1802 год. Основанные на словах старожила, они в некоторых местах неверны. Не Ираклий II отдал Грузию в подданство России, а сын его Георгий XII. Присоединение Грузии к России совершилось вовсе не так тихо и спокойно, как говорит статейка, и Кнорринг, при всех своих отличных качествах, уме и благородстве, не сумел, однако же, заслужить любовь и благодарность жителей. Грузины никогда не называли его миротворцем, как говорит автор статьи; напротив, из имеющихся письменных актов видно, что они были недовольны его правлением.), сменить Коваленского, и назначил князя Цицианова главнокомандующим на Кавказе. [535]

Копия с инструкции, данной коллежскому советнику Соколову.

По высочайшему Государя Императора соизволению, назначаетесь вы отправиться в Имеретию с высочайшею его императорского величества грамотою к царю Соломону, для исходотайствования у его высочества увольнения царевичу Константину, в крепости Мухури под присмотром содержащемуся, а в помощь вам отправляется при вас, по знанию азиятских языков и тамошних мест и обрядов, ведомства государственной коллегии иностранных дел коллежский ассесор Яковлев; почему для руководства вашего к точному исполнению сего высочайшего поручения предписываю следующее:

1-е. По получении сего наставления и всемилостивейше пожалованных из государственной коллегии иностранных дел на проезд в оба пути вам самим пятисот червонных, на доставление сюда имеретинского царевича пятисот червонных и на проезд же туда и обратно определенному при вас коллежском ассесору Яковлеву двести пятьдесят червонных, да обоим вам на снабжение себя всем нужным к сему путешествию, единовременно не в зачет годовых окладов, извольте оба вместе, не мешкав, отправиться в предлежащий вам путь. По прибытии же в Моздок, имеете вы, в силу указа, от государственной коллегии иностранных дел вам данного, требовать от тамошнего начальства для безопасного путешествия вашего до Тифлиса проводников и нужное вам по обстоятельствам вспомоществование. А по приезде в Тифлис явиться к главнокомандующему там господину генерал-лейтенанту Кноррингу, коему, вручив мое письмо (и особый пакет вам вверенный, содержащий в себе высочайшую грамоту к эриванскому хану и прочие бумаги о избрании армянского патриарха Даниила), испросите у него, равным образом, команду для безопасного продолжения пути вашего в Имеретию.

2-е. По прибытии в Имеретию, следует вам послать, предварительно, к его высочеству царю Соломону определенного при вас [536] коллежского ассесора Яковлева, как для извещения о вашем приезде, так и для испрошения времени, когда царь назначит вам быть к себе для получения от вас высочайшей грамоты.

В назначенное же вам для того время, прибыв во дворец и вошед в покой, в коем царь будет находиться, сделайте его высочеству приветствие: «что всемилостивейший Государь Император отправил вас к его высочеству с дружескою и благоволительною его императорскою грамотою, которую с благоговением царю тут же и вручите. Без сомнения, царь, приняв грамоту, пригласит вас сесть, тогда вы именем Государя Императора спросите о здоровье его высочества, царицы супруги его и всего царского дома, а потом сделайте ему приветствие и от меня. Спустя несколько минут, встав опять, изъясните ему с вежливостию: «что его императорское величество, уверен будучи о дружбе и всегдашней к себе приверженности его царского высочества, по единоверию издавна существующих, надеется на точное его выполнение высочайшего своего желания, в грамоте предложенного». Когда же вы потом от царя возвращаться будете, испросите у его высочества, чтоб вам позволено было для засвидетельствования почтения приходить во дворец в те часы, кои его высочеству угодно будет назначить.

По возвращении же вашем из дворца к себе, пошлите к царю с коллежским ассесором Яковлевым, отправленные с вами часы, осыпанные бриллиантами, в подарок от Государя Императора его высочеству назначенные.

Во втором с царем вашем свидании испросите у его высочества позволение быть у царицы его супруги и у детей их, а равно и у знатнейших его двора. Когда же вам будет дозволено, то при посещениях ваших царицы и детей царских, сделайте каждому из них приличное приветствие от лица Государя Императора и их величеств Государынь Императриц.

В первых посещениях ваших царя и царицы соблюдите азиятский этикет, то есть первый поклон сделайте в пояс, а впоследствии являйтесь с обыкновенным почтением и вежливостию.

3-е. Быть может, что царь, уведомившись о вашем прибытии, пришлет для приглашения вас ко двору какого-либо чиновника или кого из своих приближенных, то вы сего посланного, приняв дружески, постарайтесь его всячески обласкать, дабы в случае нужды могли вы чрез его посредство или содействие, если он при царе из доверенных, иметь успех в исполнении высочайше возложенного на вас поручения.

Хотя нет ни малейшего сомнения, что царь охотно исполнит [537] желание его императорского величества, в высочайшей грамоте изъясненное, однако же нелишнее вам распознать, кто при нем из довереннейших и наибольшее влияние на него и на народ имеющий, дабы такового могли вы употребить по обстоятельствам к убеждению царя на податливость его к освобождению царевича Константина.

4-е. Когда царевич Константин будет вам выдан, то, по уверении царя «о признательности его императорского величества за таковой его подвиг, в угодность Государю Императору им сделанный», не медля поспешайте с царевичем из Имеретии в Тифлис.

По прибытии в сей город, можете вы в оном на несколько времени взять отдохновение, особенно для юного царевича, дабы не изнурять его безостановочным путешествием по тамошним местам, как известно, весьма неспокойным.

В продолжение же вашего путешествия по Грузи, посетите всех вдовствующих цариц, царевичей и царевен, равно как и первейших из грузинских князей, дворян и духовенства, тамо живущих, и от имени моего сделайте им учтивые приветствия и пожелайте им наслаждения вожделенным здравием.

Если в чем надобность вам встретится там для сохранения царевича, то обо всем относитесь к господину генералу-лейтенанту Кноррингу; также и при возвратном вашем отъезде из Тифлиса испросите у него нужное количество проводников для безопасного и спокойного с царевичем и колежским ассесором Яковлевым следования в Моздок, где, приискав для царевича карету или коляску и снабдив его одеждою и в чем надобность приметите, из данных вам на то 500 червонных, продолжайте ваш путь сюда и явитесь ко мне.

5-е. В продолжение всего пути вашего сюда вместе с царевичем Константином, как вам, так и находящемуся при вас коллежскому ассесору Яковлеву, должно с ним обходиться ласково и не причинять ему никакого огорчения, но из уважения к юности его стараться ему угождать в возможном и его успокаивать.

На квартирах же, где будете с ним останавливаться, избегайте всех опасностей, если где случится больной, а кольми паче оспою, то как можно того удаляйтесь; ибо болезнь сия для восточных народов следствиями своими весьма бывает опасна.

6-е. Отправленные с вами, кроме назначенных от высочайшего имени в подарок царю Имеретинскому, двое зототые и двое серебряные часы, употребляйте на подарки, где по вашему усмотрению будет нужно, а по прибытии сюда вашем, обязаны вы дать [538] обстоятельный отчет в употреблении оных с показанием, кому что дано и за какую услугу.

7-е. В заключение же всего, нужным считаю приметить вам и то, чтоб вы сколь возможно, старались поспешнее все вам поручаемое исполнить и сюда возвратиться. Дано в С.-Петербурге, мая 27-го дня 1802 года.

Особая секретная инструкция коллежскому советнику Соколову.

При отправлении вас с высочайшею его императорского величества грамотою к Имеретинскому царю Соломону по предмету, в инструкции вам данной изъясненному, Государю Императору высочайше угодно было повелеть мне возложить на вас важнейшее того поручение, в исполнении которого, по усердию и ревности вашей к службе, обязаны вы приступить с величайшею осмотрительностию, вследствие чего и предписываю вам:

1) Если в проезд ваш горские князья, владельцы, персияне и прочие из тамошних народов станут представлять вам о своих нуждах или о каких от кого-либо притеснениях ими терпимых, то принимая их ласково, выслушивайте каждого со вниманием и записывайте у себя для донесения о всем по возвращении вашем сюда. Если же будут они подавать вам и письменные просьбы, то и оные от них принимая, храните у себя до прибытия вашего сюда. Под сими разумеются и те из азиятских народов, кои обитают в пределах России, какого бы они звания и веры ни были, исключая россиян, под сению законов гражданских находящихся и государственной коллегии иностранных дел неподведомых.

2) По поводу слухов сюда доходящих о неудовольствиях и ропоте народа грузинского, а особенно тамошнего дворянства, на тех особ, коим высочайше поручено произвесть в действо нынешнее образование сего к Российской Империи присоединенного царства, нужно, чтоб вы тщательнейшее обратили внимание на все, что там происходит, стараясь с величайшею осторожностию разведывать, какие причины неудовольствие и сетование в народе могли произвесть; нет ли особенного какого у них в виду предмета, к коему дух народа большую имеет наклонность, почему, в проезд ваш чрез Грузию, а особливо на возвратном пути вашем из Имеретии, когда вы под предлогом отдохновения с царевичем в Тифлисе на некоторое время остановитесь, можете вы с пользою употреблять определенного при вас коллежского [539] ассесора Яковлева, по знанию им грузинского и армянского языков, для разведывания о всем том скрытным образом, где и у кого будет возможно. Сей Яковлев, находившись прежде сего в Грузии и имея там со многими знакомство, а потому и познание характера народа сего, должен стараться приобресть к себе жителей тамошних откровенность, а чрез то искусным образом разведывать все по вышеписанным предметам и вам в подробности обо всем доносить, из чего вы уже имеете составлять журнал или дневные записки.

3) Когда в проезд ваш чрез Грузию, будете вы посещать вдовствующих цариц, царевичей и царевен с моими приветствиями, то буде кто из них или из тамошних дворян станет вам представлять, что они, по нынешним в их отечестве обстоятельствам, лишены прежних своих доходов и выгод, и что определенное им от главного в Грузии начальника содержание недостаточно, то вы должны им ответствовать, что его императорское величество в присоединении царства Грузинского к империи Российской не иным видом и чувствием был побужден, как единым токмо желанием облегчить жребий и бедственное сего христианского народа положение от частых впадений граничащих с оным иноверцев и оному даровать незыблемое основание спокойствия и безопасность, и что по зрелому всего соображению единственное средство к совершению благополучия их оставалось присоединить оное в империи Российской. Что когда его императорскому величеству представлено будет от главнокомандующего обстоятельное донесение о всем, что кому по праву и по законам тамошним принадлежало, тогда будет сделано обо всем основательное распоряжение, по которому никто не останется обиженным и будет пользоваться всеми правами, верноподданному по законам принадлежать могущими.

4) Если который из царевичей будет вам изъяснять, что распространены на счет их и до сведения его императорского величества доведены разные клеветы, и что они, быв представлены в виде недоброжелательствующих отечеству своему и непокорными высочайшей власти Государя Императора, опасаются за то гнева его величества, то потщитесь их уверить, что Государю Императору несвойственны таковые подозрения, и что его императорское величество во всяком случае и во всех подвигах своих великодушие и милосердие свое являет.

5) В бытность вашу в Тифлисе, постарайтесь изведать о месте пребывания грузинских царевичей, детей покойного царя Ираклия, кои поднесь находятся в пределах Имеретии, а равным образом [540] и познать о образе их мыслей; и буде бы довелось вам иметь с ними личное изъяснение в каком-либо виде касательно нынешних обстоятельств их отечества, то при всяком случае давайте им пристойным образом чувствовать, что, вместо удаления их от покровительства Государя Императора, гораздо бы для них было полезнее оное снискивать, в чем лучшим для них доказательством служит: брат их царевич Мириан и племянники их царевичи Иоанн, Баграт и Михаил, которые наслаждаются милостию императорскою и совершенным благополучием.

6) Вам известно, какой оборот получило дело об избрании армянского архиепископа Давыда в араратские патриархи и по каким обстоятельствам вместо него высочайше утвержден в сем сане прежде избранный архиепископ Даниил (Об этом избрании См. Т. IV.); почему буде бы кто из духовных или светских армян вызвался вам в противность сего утверждения, то в таком случае вы должны с твердостию ответствовать, что поелику еще по смерти патриарха Луки ведомо было общенародное всех армян желание иметь его преемником Даниила, и что по правам, издревле существующим, избрание в сей сан чинилось гласом всего духовенства и целого армянского народа, то хотя происками некоторых и был облечен в сие достоинство Давыд, яко бы по силе завещания о том покойного Иосифа, однако же его императорское величество, усмотрев из многих просьб от всего армянского народа, что Давыд приобрел сей священный сан насильственно, и что на его выбор завещания никогда не существовало, да и таковое не могло б быть действительным без нарушения прав народных, во уважение столь убедительных причин и единогласного желания всего армянского народа, вследствие уже данного от Порты Оттоманской Даниилу, на сан патриарший берата, соизволил по примеру августейших предков своих удостоить патриарха сего императорскою своею грамотою и высочайшим покровительством, и что для того народ армянский должен, не совращаясь с истинного пути, признавать Даниила законным своим патриархом и оказывать ему подобающее почтение и вспомоществование, дабы тем загладить прежнее свое заблуждение.

7) Статься может, что Эриванский хан чрез какого-либо грузинца или армянина будет вам изъявлять желание свое о снискании высокомонаршей милости и покровительства, ибо таковой подвиг со стороны его уже сделан господину генерал-лейтенанту Кноррингу, который и донес о том его императорскому [541] величеству, то в таком случае вы ответствуйте, что Государь Император никогда не удаляется от соделания блага, а поелику хан в столь ближнем соседстве с Империею Российскою находится и был всегда другом Грузии, то что Государю Императору, конечно, приятно будет удостоить своим покровительством как его самого, так и весь подвластный ему народ, дабы чрез то доставить владению его благоденственное спокойствие.

8) Если также кто-либо от лица Эриванского хана изъясняться с вами будет в каком бы ни было виде о избрании Даниила в патриархи, то в ответах ваших, руководствуйтесь предписанному вам по сему предмету в предыдущем (6) пункте, прибавив к тому, что как первоначальная армянская церковь и престол патриарший в Эчмиадзине состоят во владениях его, хана, то его императорское величество надеется, что его высокостепенство всячески потщится, как Божией церкви, самому патриарху, духовенству, так и всему армянскому народу оказывать всякую зависящую от него помощь и защиту, тем паче, что собственная его сила и могущество возрастают от благоденствия подвластного ему народа.

9) Из приложенной у сего записки вы усмотрите, каким образом всемилостивейше пожалован орден св. Александра Невского владетелю одишскому и лечгумскому князю Дадиану, и какие после того с владельцем сим последовали перемены, по поводу коих от меня господину генерал-лейтенанту Кноррингу сообщено повторительно высочайшее повеление, чтобы он до распознания настоящих причин неблаговидного происшествия с владельцем одишским и лечгумским, означенный орден хранил у себя впредь до повеления. Нелишним будет вам приложить старание в самой Имеретии, разведать, каким точно умыслом князь Дадиан, навлекши на себя гнев царя имеретинского, был им изгнан из своей области, и сие его изгнание действие ли справедливости или же токмо насилия от царя Соломона. Дана в С.-Петербурге мая 27-го дня 1802 года.

Записка к 9-й статье секретной инструкции.

Полученное от господина генерала-лейтенанта Кнорринга отношение с приложением письма к нему от князя Дадиана владетеля одишского и лечгумского о намерении сего последнего утруждать Государя Императора прошением о пожаловании ему ордена св. Александра Невского, препровождено 22-го декабря 1801 года к [542] господину действительному тайному советнику Трощинскому для поднесения к высочайшему усмотрению.

21-го января 1802 г. Г. Трощинский при отношении своем препроводил орден св. Александра Невского для отправления к сему князю Дадиану, изъяснив, что пожалованы сии знаки вследствие положения о том в совете.

Вскоре по отправлении к Г. Кноррингу сего ордена с высочайшею грамотою для доставления к князю Дадиану, получено от Г. Кнорринга письмо, от 8-го февраля, № 422, коим он уведомлял, что по известиям, чрез посланца от царя имеретинского ему сообщенным, князь Дадиан, за некоторое умышление противу царя имеретинского, изгнан из владения своего, и что таковое известие подтверждалось донесением господина генерала-маиора Лазарева.

По представлении на высочайшее усмотрение отношения сего господина Кнорринга, по высочайшему же повелению было ему предписано, от 10-го марта: 1) Что прежде представления его о намерении князя Дадиана просить себе того знака отличия, надлежало бы ему изведать, законно ли князь Дадиан пользовался независимостию. 2) Что в описании нового происшествия и изгнания князя Дадиана следовало бы Г. Кноррингу объяснить подробнее обстоятельства и причины, то произведшие, и в чем злоумышления состояли, и изгнание его есть ли действие справедливости или насилия.

Ответ Г. Кнорринга от 14-го апреля, под № 1106, состоял в том, что он приказал в Имеретии и в Одиши обстоятельно разведывать о поводах, произведших изгнание Дадиана; что он особенно исходатайствовал о пожаловании сему князю ордена и не описывал положения сего владельца по неведению тех обстоятельств, кои доставили покойному отцу его князю Кацию Дадиану орден св. Александра Невского, и причин, по коим обещан был оный и сему сыну его князю Григорию чрез тестя его, бывшего царя грузинского Георгия, при жизни ее величества Государыни Екатерины II, и что Г. Кнорринг, полагая все то известным министерству, думал, что по соображению просьбы князя Дадиана с прежними к владельцам одишийским отношениями будет ему сделан вопрос о том, что в пополнение нужно теперь о нем разведать. Что орден хранится у него, и что он и не уведомлял о том Дадиана.

15-го мая сообщено Г. Кнорингу от вице-канцлера подтверждение высочайшего повеления, к нему от 10-го марта отправленного, и чтоб орден князю Дадиану, Всемилостивейше пожалованный, сохранял он у себя впредь до повеления.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том III. СПб. 1886