ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM II.

XIV.

Неудачный поход генерал-поручика Бибикова к Анапе. — Назначение командующим войсками графа де-Бальмена. — Наступление турок. — Переправа Батал-паши на правый берег реки Кубани. — Поражение, нанесенное ему генералом Германом на реке Тохтамыше. — Кончина графа де-Бальмена и назначение Гудовича командующим войсками. — Движение его к Анапе. — Обложение, бомбардирование и штурм крепости. — Заключение Ясского мира.

19-го июля граф Салтыков прибыл по назначению и не успел еще познакомиться с положением дел, как был отозван для командования войсками, предназначенными для действия против шведов.

«По связи действий армий Кубанской и Кавказской, писала Императрица князю Потемкину-Таврическому (В рескрипте от 24-го ноября 1789 г. Арх. Кабинета Его Импер. Велич. Св. 443.), с таковыми же производимыми в других частях под вашим предводительством, признали мы за нужное, чтобы войска, помянутую армию составляющие, отныне были под точным вашим начальством. А как командовавший там генерал граф Салтыков отозван ко двору нашему для употребления его к другому начальству, то и предоставляем вам к командованию означенными войсками употребить из подчиненных вам генералов, кого вы заблагорассудите».

Пока производился выбор нового начальника, остававшийся [260] старшим генерал-поручик Юрий Бибиков, в исходе 1789 года получил известие, что султан Селим III отправил новый фирман Шейх-Мансуру с предложением склонить горцев к единодушному действию против России.

Желая парализовать действие фирмана и воспрепятствовать горцам вторгаться на линию, Бибиков решился предпринять экспедицию за Кубань в самое суровое зимнее время. Он сосредоточил 14 баталионов пехоты, 6 эскадронов драгун и семь казачьих полков, но по значительному некомплекту в войсках, силы его состояли всего из 7,609 человек.

Предпринимая трудный зимний поход, Бибиков не обеспечил отряда ни достаточным продовольствием, ни палатками; он надеялся найти значительные запасы хлеба у местных жителей и располагать войска по селениям.

Прибыв с отрядом в Прочный Окоп, генерал-поручик Бибиков узнал, что мохошевцы в числе нескольких тысяч собираются напасть на Григориополисский редут и, овладев им, двинуться к Донской крепости, с тем, чтобы пресечь путь с Черкасском. С целью предупредить неприятеля, Бибиков 10-го февраля 1790 года переправился через реку Кубань по льду и направился во владение мохошевцев. Горцы рассеялись и скрылись в горах, а Бибиков, преследуя их, дошел до реки Лабы. Жившие на этой реке поколения черкесского народа (адыге) заявили свою покорность и, Бибиков, поверив их чистосердечию, принял их в подданство России (По словам Бибикова, число покорившихся простиралось до 1,950 семейств или до 29,250 душ обоего пола.). Устроив из новых подданных почту и вверяя им всю корреспонденцию, Бибиков двинулся далее к темиргойцам. «В рассуждении, доносил он князю Потемкину (От 16-го февраля 1790 года, № 110. Москов. Арх. Мин. Иностр. дел, VII комната, шкаф № 57.), теперешней жестокой здесь зимы не могу я точно донести вашей светлости, далеко ли продолжу путь мой, но полагаю кончить оный тогда, когда найду совершенную невозможность достигнуть до пункта, к которому все сии народы привязываются (Анапе). Пребывание ж войск в горах уже [261] сделало видимую пользу: торгующие в Анапе армяне, кои есть теперь в моих руках, за верно сказывают, что в оном городе, в рассуждении их (турок) заключения, что зимою русские войска не ходят, оставлено не более 500 человек гарнизона. Касательно до пропитания людей и скота, то оного есть здесь столько, чтоб хотя и на всегдашнее пребывание корпус здесь остался, то недостатка быть не может».

Поддавшись на ложные показания армян и на мнимую слабость горцев, Бибиков двинулся к Анапе. По мере того, как он подавался вперед и углублялся в горы, туземцы стали оказывать все большее и большее сопротивление. Возбуждаемые Шейх-Мансуром и турками, закубанцы все гуще и гуще окружали отряд и противились дальнейшему его движению вперед. Они появлялись в тылу, старались отрезать сообщение, а перед фронтом, и в особенности по дорогам устраивали завалы и засеки. Русскому отряду приходилось ежедневно бороться с многочисленным неприятелем и преодолевать препятствия, противопоставляемые природою. Войска шли без дороги в такое время года, когда от первого действия весенних лучей из таявшего снега образовывались горные потоки или же наступивший мороз сопровождался сильными вьюгами, заметавшими отряд и заставлявшими его останавливаться и стоять на месте в течение нескольких дней. В таком положении вода добывалась только растапливанием снега в солдатских котелках и лошадей напоить было нечем. Провиант и в особенности фураж был весь израсходован, на месте достать их было невозможно, и скоро пришлось кормить лошадей рублеными рогожами. Черкесы угоняли скот и истребляли все, что могло служить для продовольствия людей и лошадей на пути, по которому следовали русские войска. Преодолевая сопротивление неприятеля, солдаты принуждены были переносить нужду и голод. Когда употреблены были в пищу последние крохи истертых сухарей, тогда мясо обозных лошадей сделалось единственною их пищею (Воен. Журн. 1818 г., кн. VIII.).

Между тем, не видя возможности остановить русских [262] открытою сплою, горцы стали избегать боя, старались заманить Бибикова в неприступные горы и верст на полтораста вперед и на десять по сторонам жгли свои селения со всеми запасами. Бибиков и в этом не видел опасности, а напротив поступки горцев объяснял совершенно своеобразно какою-то ненавистью их к туркам.

«Видеть можно, доносил он (В рапорте от 18-го апреля 1790 г., № 111.), что народы сии несогласны были в точности исполнить повеление, данное им от Батал-паши, а показывали только один вид своего ему послушания, ибо в зажженных деревнях находил я самую малую часть дворов и то ничего незначащих, сгоревших и зажженных. Прошел я по сим сгоревшим селениям верст семьдесят, не встретив для себя никакого препятствия, кроме пламя и дыму». Встречая в селениях запасы проса, которого горцы не успели истребить, Бибиков двигался далее и 15-го марта подошел к двум ущельям, выводившим на Анапскую равнину. 16-го марта он пошел по левому ущелью и, дойдя до реки Шибзы, встретил двухбунчужного Мустафу-пашу с отрядом в 2,000 человек. После непродолжительного боя войска наши заняли высоты и принудили неприятеля отступить. Дальнейшее движение нашего отряда вело к беспрерывным стычкам с неприятелем, но, тем не менее, Бибиков дошел до деревни Заны и занял ее 21-го марта.

После двухдневного отдыха, генерал Бибиков предпринял рекогносцировку города Анапы, в которой считалось до 40,000 жителей и гарнизона. При рекогносцировке удалось измерить ров, глубина и ширина которого оказались от 14-15 футов. В тот же день, т. е. 24-го марта, Батал-паша, заметив приближение русских, произвел вылазку из города двумя отрядами: под своим начальством и под командою Мустафы-паши. Нападение это было отбито, причем Батал-паша заперся в крепости, а Мустафа-паша не мог попасть в Анапу и отступил по дороге в Суджук-кале. [263]

Ущелье, находившееся прямо перед фронтом, изобиловало горными потоками, делавшими движение крайне затруднительным.

Пользуясь успехом, Бибиков намерен был штурмовать крепость, но 25-го и 26-го марта поднялась столь жестокая буря со снегом, что в одну ночь пало до 150 лошадей, и все начальники, доносил Бибиков, «кроме меня, такую получили простуду и ослабели, что ни к какому действию уже приступить не могли». В таком положении не оставалось ничего более, как отступить. 27-го марта Бибиков оставил лагерь и пошел обратно. Отступление отряда сопровождалось ужасными лишениями. Разлившиеся горные потоки на столько затруднили движение, что с 27-го марта и по 11-е апреля войска могли пройти всего 120 верст, испытывая огромные лишения в пище: люди питались травою, кореньями и кониною. Мясо кабанов считалось роскошью и за него платили по 20 коп. за фунт, что по тогдашним ценам было очень дорого (Рапорт генерал-поручика барона Розена князю Потемкину 21-го мая 1790 г. Исходящий жур. реляциям и докладам князя Потемкина. Москов. Арх. Главн. Штаба. См. также статью «Поход русских в закубанские горы в 1789 году». «Заря» 1870 г., т. I, № 2.).

Известие о лишениях, испытываемых отрядом Бибикова, через Крым достигло до князя Потемкина-Таврического. Он поручил командиру Кубанского корпуса, генерал-поручику барону Розену, отыскать Бибикова, возвратить его отряд в наши границы и принять под свое начальство. Барон Розен тотчас же отправил из Донской крепости к Кубани значительный запас провианта и для разыскания отряда послал 600 драгун по правому берегу Кубани.

4-го мая войска Бибикова в самом жалком состоянии появились у Григориополиса. Люди пришли без мундирных и амуничных вещей, даже без рубах, почти голые. Барон Розен доносил, что увидел «сих непоколебимых в твердости офицеров и солдат в такой жалости, которая выше всякого описания». Утомленные голодом офицеры и солдаты «изнурены сверх человеческого терпения стужею и ненастьем, от которых ничего для укрепления себя не имели; босы, без рубах и без всякой нижней, а в беднейшей верхней одежде, которая вся сгнила и изодрана. Больные, едва имея дыхание, опухли, да [264] и те, кои считаются здоровыми, немного от них рознятся и в самых слабейших силах; полки и артиллерия потеряли лошадей, а вообще весь корпус крайне расстроен».

Князь Потемкин был ужасно огорчен неудачею и таким печальным результатом похода. «Сей недостойный офицер, доносил светлейший Императрице Екатерине II о Бибикове (Во всеподд. донесении 3-го мая 1790 г., № 59. Москов. Арх. Главн. Штаба. Исходящий журнал князя Потемкина.), для снискания личной пользы, пренебрег все и подвергнул гибели людей, из которых каждый по истине дороже его. Из приложенных рапортов высочайше изволите усмотреть состояние корпуса из большей и лучшей части составленного и по неопределенным описаниям всемилостивейше судить можете о моих заботах. Расстроил он связь и войска, а намерениям моим положил препону. Сколько сим возгордятся турки? А паче в краю, где все припишется чудесам лжепророка Шейх-Мансура».

Хотя впоследствии, получив подробное донесение, князь Таврический и изменил несколько свое мнение о поступке Бибикова, тем не менее Императрица приказала отдать его под суд, «в котором исследовать помянутые его поступки и заключить приговор на основании законов» (Рескрипт Императрицы князю Потемкину 14-го мая 1790 г. Арх. Кабинета Е. И. В. Св. 444.). Нижним же чинам, перенесшим огромные лишения, императрица пожаловала серебряные медали с надписью «за усердие». Потери отряда состояли из 233 убитых, 618 человек умерших от болезней, 121 пленных, 23 утонувших и 111 бежавших. Экспедиция эта стоила более 52,000 рублей.

По прибытии отряда в Прочный Окоп, генерал барон Розен принял меры к приведению всего в порядок. Он отделил больных и раненых от здоровых, «велел, перемывши всех, надеть чистое белье и одежду» предписал де назначать людей на службу в течение месяца и кормить их улучшенною пищею (Рапорт барона Розена князю Потемкину 21-го мая 1790 г.). Находя оборону правого фланга Кавказской [265] линии ослабленною, барон Розен сформировал из Кубанского корпуса два отряда, из коих один поставил на Карасу-Еи, а другой у Темишбека; сам же с остальными войсками расположился у Ейского укрепления и вызвал с Дона на линию несколько казачьих полков.

В таком положении находилась оборона линии, когда командование войсками было поручено генерал-поручику графу де-Бальмену (Предписание князя Потемкина графу де-Бальмену 29-го апреля 1790 г. Москов. Арх. Глав. Шт. Исходящий журн. кн. Потемкина.).

Последний прибыл к месту назначения именно тогда, когда турки перешли в наступление, надеясь на содействие закубанцев и в особенности кабардинцев.

В июне 1790 г, был прислан к ним от Батал-паши турецкий чиновник с подарками и письмами главнейшим владельцам, в которых они приглашались к совокупному действию против России. Кабардинцы приняли подарки и заявили, что если Батал-паша придет к ним хотя с 2,000 человек, но с достаточным числом орудий, то они восстанут поголовно и присоединятся к турецким войскам. Переговоры эти не остались скрытыми от нашего правительства, и князь Потемкин надеялся удержать кабардинцев в пределах покорности, обещаниями устроить их благосостояние.

«Что кабардинцы, писал светлейший графу де-Бальмену (Предписание князя Потемкина графу де-Бальмену 26-го июля 1790 года. Исходящий журнал Потемкина.), переписываются с турками, на сие не смотрите и скажите, что позволяю им от турков деньги брать, лишь бы пребывали верны к России. Объявите им, что я имею Высочайшее повеление им сделать возможные выгоды, если пребудут верны и отвести земли, и чтобы они от себя ко мне прислали шесть человек доверенных людей: четырех от Большой и двух от Малой Кабарды, которым и дайте на путь пристойную сумму и как можно скорее отправьте».

Между тем Батал-паша, поверив обещаниям кабардинцев, ласкал себя надеждою, что с появлением его на [266] Кавказской линии все магометанское население присоединится к нему. Войдя в сношение с ахалцихским пашою, аварским ханом и дженгутайскими владельцами, Батал-паша собрал 8,000 пехоты, 10,000 турецкой конницы, до 15,000 закубанцев и 30 орудий и двинулся с этим ополчением в Кабарду. Полагая, что оборона линии значительно ослаблена неудачным походом генерала Бибикова, Батал-паша рассчитывал на полный успех предприятия. Обстоятельства сложились, однакоже, иначе, и надежды турецкого начальника не оправдались.

О намерении Батал-паши двинуться в Кабарду было известно Кавказскому начальству с июля месяца 1790 года, и тогда еще князь Потемкин-Таврический поручил графу де-Бальмену атаковать турок, не дожидая их наступления. Генерал-поручику барону Розену приказано было приблизиться к Кубани, а из Тавриды, для производства диверсии против Анапы, был переправлен довольно значительный отряд.

Тяжкая болезнь лишила графа Бальмена возможности лично предводительствовать войсками, но он успел еще при жизни сформировать три наступательных отряда под начальством генерал-маиоров: Германа, Булгакова и бригадира Матцена (Всеподд. донесение кн. Потемкина-Таврического 16-го октября 1790 г. Московск. Арх. Глав. Шт. Исход. журнал.). Командиру Кубанского егерского корпуса, генерал-поручику барону Розену, и войсковому атаману Иловайскому он приказал произвести экспедицию за Кубань.

Пока производились приготовления к встрече неприятеля, Батал-паша, 28-го сентября, переправился на правый берег Кубани (Место перехода турок через Кубань и до сих пор известно под именем Баталпашинской переправы.) и двинулся в Кабарду. Он надеялся разбить русских и занять Георгиевскую крепость, где ожидал соединения с ним всех кабардинцев.

Находившийся ближе других генерал-маиор Герман решился остановить турок. С отрядом около 3 т. челов., расположенных на р. Куме, при Песчаном броде, он двинулся навстречу неприятелю, стараясь преградить туркам путь в [267] Кабарду. Присоединив к себе небольшой отряд бригадира Беервица, генерал Герман просил Булгакова оказать ему помощь и, не ожидая его прибытия, 29-го сентября подошел к лагерю Батал-паши, находившему на р. Тохтамыше, при горе того же имени.

«Едва только стало видно, пишет Герман в своих записках («Отечествен. Записки» 1825 г. кн. XXIV, № 68, стр. 352.), я собрал своих товарищей и объявя им мое намерение (атаковать), изъяснил притом, что я нахожусь в таких обстоятельствах, что, не дождавшись прибытия генерал-маиора Булгакова, необходимо должен атаковать неприятеля, и что ежели я дам ему только свободу еще ныне, то потеряю не только Куму, но может быть и всю границу. К тому же и хлеба больше не было, да и подвозить провиант из вагенбурга ни время, ни положение наше не позволяли».

Разделив свой отряд на пять колонн, Герман смело пошел на многочисленного неприятеля. Около 8 часов утра 30-го сентября тронулся авангард из 700 челов. с 2 орудиями, под предводительством маиора кн. Орбелиани. Он имел приказание занять поспешно высоту за вершиною Подбаклеи и удерживать ее до прибытия главных сил. В то самое время, как главные силы оставили лагерь, пошел дождь — «российская счастливая примета, замечает Герман, которая сбылась и в тот день более чем ожидать было можно». Лишь только авангард показался в виду неприятеля, как горцы атаковали шедших впереди фланкеров и казаков. Атака эта была отбита, и соединившиеся под начальством секунд-маиора кн. Орбелиани наши фланкеры и казаки успели занять высоту над р. Тохтамышем.

Бригадир Матцен с среднею колонною и бригадир Беервиц с егерями заняли высоты. Турки, предводимые Аджи-Мустафа-пашою, подошли к высотам почти одновременно с нашими войсками, и борьба за высоты была главнейшею целью сражения. Попытки черкесов атаковать нас с флангов и тыла были неудачны. Полковник Буткевич с кавалерийскою бригадою отбросил черкесов, и вслед затем генерал Герман [268] перешел в наступление всею линиею. Он приказал правой колонне егерей с бригадиром Беервицем атаковать левый фланг турок, а полковнику Чемоданову с мушкетерами — правый. Беервиц встретил сильное сопротивление со стороны неприятеля, пока врубившийся с драгунами полковник Муханов не расстроил турок. Сбитые со своей позиции, турки стали поспешно отступать по всей линии. Не дождавшись атаки полковника Чемоданова, неприятель оставил свои пушки и бежал к Кубани. Преследовавшие турок наши войска ворвались в лагерь, захватили в плен самого Батал-пашу и овладели богатою добычею. Сверх 30 орудий разных калибров, победители взяли много снарядов и припасов. Турки понесли огромную потерю и много их потонуло при переправе через Кубань (Всеподд. донесение кн. Потемкина 30-го декабря, № 161. Московск. Архив Глав. Штаба. Журнал реляций и докладов.).

Генерал Герман был награжден за эту победу орденом св. Георгия 2-й степени и ему пожаловано 500 душ в Полоцкой губернии (Рескрипт Императрицы кн. Потемкину-Таврическому 21-го января 1791 г., № 30. Арх. кабинета Е. И. В., св. 444.).

Таким образом, одним ударом были уничтожены двухлетние приготовления турок. «Слава Богу, доносил кн. Потемкин-Таврический (Во всеподд. донесении от 16-го октября, № 148. Москов. Арх. Глав. Штаба. Журнал реляций и докладов.), даровавшему презнаменитую победу, о коей чем более рассуждается, тем она важнее становится. Разбита армия турецкая в сорока тысячах состоящая и с множеством присоединившихся закубанцев. Исчезла надежда, которою они ласкались в том краю, усмирились народы, ими взбунтованные, и хитрый план операций, от враждующих держав им данный, исчез как дым.

А как в самое то время, когда приказал я Кавказскому корпусу идти на неприятеля, дал я повеление генерал-поручику барону Розену, стоявшему при Кубане, с донским войском переправиться при удобном случае через Кубань, то я и ожидаю, как от него, так и от тех корпусов еще последствий хороших». [269]

Переправившись через Кубань, генерал-поручик барон Розен двинулся между рек Шекупса и Пчаса, прошел более 50 верст вверх и вниз по рекам и предал огню аулы горцев. Отсюда он прошел по рр. Марте и Пшишу. Разоряя повсюду аулы, барон Розен по прибытии на правый берег Пшиши узнал о пленении Батал-паши и рассеянии его армии. Не надеясь теперь на помощь турок, закубанцы выражали желание покориться и даже вступить в подданство России.

Удовлетворяя просьбам населения, барон Розен приводил всех желающих к присяге, взял аманатов и обнадежил милостью Императрицы.

Кочевавшие на Лабе ногайские татары, просившие позволения перейти на правый берег р. Кубани в числе 2,000 семейств, были выведены в пределы Кавказской линии. Вместе с татарами выселилось из гор до 390 челов. армян мужеского и женского пола.

Окончив столь успешно экспедицию, барон Розен 2-го ноября возвратился с отрядом на линию и скоро скончался. Несколько ранее его скончался граф де-Бальмен, и командующим войсками Кубанского и Кавказского корпусов был назначен генерал-аншеф Иван Васильевич Гудович. Ему приказано было как можно скорее отправиться к месту назначения и употребить особое старание к «открытию самой ранней кампании на Анапу, дабы истребить сие гнездо турков, положить навсегда предел беспокойствам, которые Порта, подкупая и подущая закубанцев, в том крае производила» (Предписание Гудовичу 24-го декабря 1790 г. Москов. Арх. Главн. Штаба. Исход. журн. кн. Потемкина.).

В исходе января 1791 года Гудович прибыл на линию и стал готовиться к походу. Приготовления шли довольно медленно, а между тем турки употребляли все усилия, чтобы восстановить противу России магометанское население края. В марте было получено известие, что султан разослал открытый фирман, грозивший разлучением с женами и детьми всех тех, которые останутся в бездействии в войне правоверных с гяурами. Анапский Мустафа-паша уверял горцев, что уже собрано [270] множество войска, обещал выслать деньги и требовал аманатов от кабардинцев. Находившийся в Анапе Шейх-Мансур рассылал свои воззвания, требовавшие ополчения во имя религии.

«Изъявляю вам искреннее почтение мое, говорил он, и советую очистить сердца ваши от пороков и ходить путем истины, по закону Божию. Старайтесь ополчаться против беззаконных и мужественно наносите им вред. Я знаю достоверно, что война русских уже страшит; собираю теперь силы; ожидаю прибытия сюда войск правоверных и, с ними соединясь, предприму наступление на русских. Не бойтесь угроз их. Настало уже время ослабления беззаконных и торжества мусульманов».

При таких условиях скорейшее овладение Анапою являлось делом необходимым.

Сосредоточив 4-го мая 1791 года, у Темишбека 11 баталионов пехоты, 1,900 челов. егерей, 24 эскадрона кавалерии и 20 орудий (В каждом баталионе было не более 500 челов. строевых, а в эскадроне — по 100 человек.), генерал-аншеф Гудович, 9-го мая, двинулся к Анапе. На соединение с ним шел генерал-маиор Загряжский с отрядом, выделенным из Кубанского корпуса. В отряде этом находилось 4 баталиона пехоты, 20 эскадронов драгун, два донских казачьих полка и 16 орудий полевой артиллерии. 24-го мая оба отряда соединились и остановились в восьми переходах от Анапы, у так называемой Талызинской переправы через р. Кубань.

Для сохранения связи и сообщения с Кавказскою линиею и с Ейским укреплением были устроены этапные пункты с укреплениями. В Темишбеке был устроен главный опорный пункт, возведен редут и оставлен гарнизон с четырьмя орудиями под начальством бригадира фон Еропфа. Точно такой же опорный пункт для Кубанского корпуса был устроен в Ейском укреплении. На переправе через Кубань по обоим берегам реки возведены укрепления и в них оставлено 422 человека пехоты с 4 орудиями, под начальством подполковника Брауна. Сообщение между берегами производилось при помощи паромов: понтонный же мост, по которому переправлялись войска, был [271] снят, потому что черкесы разорвали его один раз пущенными по воде большими обрубленными деревьями. При Талызинской переправе Гудович оставил трудно больных, обозы и излишние тяжести. Сюда же приказано было доставить из крепости Св. Дмитрия месячную пропорцию провианта для всего действующего отряда.

Снабдив войска 40-дневным продовольствием, генерал-аншеф Гудович 29-го мая переправился через Кубань на левый берег и двинулся к Анапе. В одном от нее переходе он соединился, 8-го июня, с отрядом генерал-маиора Шица, высланным из Крыма через Тамань. Соединение отрядов произошло при дер. Адалы, на речке Нартпсухо. В отряде генерал-маиора Шица находилось 800 егерей, 10 эскадронов кавалерии, 300 донских казаков, 14 орудий полевой артиллерии и 90 штурмовых лестниц. На следующий день, 9-го июня, войска двинулись к Анапе и в четырех верстах от нее были атакованы несколькими тысячами черкес. Расположившись на впереди лежащих высотах, неприятель пытался препятствовать нашей переправе через небольшую горную речку, но был прогнан авангардом бригадира Поликарпова. Черкесы рассеялись по горам и генерал-аншеф Гудович остановил свои войска в виду Анапы.

Анапа издавна была центром, из которого распространялась религиозная пропаганда турок между горцами. Названная фирманом султана ключом азиятских берегов Черного моря, Анапа была сначала окружена только земляным валом, но в 1781 г., по повелению султана Гамида, возведена крепость при участии французских инженеров. Она состояла из семи бастионов, соединенных куртинами.

Крепость была окружена глубоким, широким и одетым камнем рвом, упиравшимся своими концами в море и имевшим протяжение более 700 сажен. За рвом тянулся вал, а за валом был устроен палисад. Со стороны моря Анапу обеспечивали утесистые берега, а морская отмель препятствовала подходить к городу большим судам. Крепость защищалась гарнизоном, состоявшим из 10 т. турок и 15 т. татар, ногайцев, закубанцев и других горских племен; значительное [272] число мелких вооруженных судов обеспечивали Анапу со стороны моря. В крепости было 83 пушки и 19 мортир, значительные продовольственные и боевые запасы. Начальником гарнизона был трехбунчужный Мустафа-паша. При содействии лжепророка Шейх-Мансура гарнизон и жители готовились к упорному сопротивлению.

Между тем 12-го июня, по распоряжению Гудовича, было заложено три батареи на 32 орудия, причем ближайшая из них находилась всего в 250 саженях от крепостного вала. Частыми вылазками и сильным огнем из орудий неприятель старался воспрепятствовать возведению батарей, но попытки его, задерживая временно наши работы, не воспрепятствовали однако же вооружить и окончательно устроить батареи. 19-го июня был открыт огонь по крепости, а в ночь на 20-е число от действия наших бомб и брандскугелей были произведены пожары в разных частях города. Пожар продолжался до рассвета, причем было много взрывов, сгорело много домов и в том числе дом паши. Полагая, что жители устрашены и упали духом, генерал Гудович в 8 часов утра 20-го июня отправил паше письмо, в котором советовал ему сдать город, обещая свободный выход гарнизону и жителям; в случае же отказа угрожал подвергнуть Анапу тому же жребию, который постиг Измаил. Паша готов был принять предложение, но Шейх-Мансур настаивал на упорном сопротивлении. Проповедуя священную войну с неверными, лжепророк достиг того, что вместо ответа на письмо турки открыли огонь по нашим войскам.

Не имея осадной артиллерии и будучи постоянно тревожим черкесами, появлявшимися на флангах и в тылу отряда, Гудович решился штурмовать Анапу, тем более, что получил известие о появлении турецкого флота в устьях Днестра. Можно было полагать с достоверностью, что флот турецкий направлен на помощь Анапе и быть может имеет десант.

Весь день 21-го июня был проведен в приготовлениях к штурму. Гудович и прочие генералы разъезжали по лагерю, ободряли войска, представляя солдатам «всю славу успеха, стыд неудачи и бедствия, сопряженные с оным, в стране [273] неприятельской, в стане окруженном со всех сторон или морем или врагами» («Северная Пчела» 1828 г., № 85.).

Имея в виду что правая половина крепостного вала и рва имели меньшую профиль, решено было вести главную атаку с этой стороны.

С наступлением ночи 21-го июня лагерь был снят и войска разведены по местам, с которых должны были начать атаку. Ожидая, что горцы не останутся праздными зрителями совершающихся событий, Гудович назначил для отражения их атак и защиты вагенбурга отряд генерал-маиора Загряжского, состоявший из 4,000 человек. Остальные 8,000 человек были разделены на пять колонн, начиная с левого фланга: 1-я и 2-я колонны под начальством генерал-маиора Булгакова, 3-я и 4-я колонны под командою генерал-маиора Депрерадовича и 5-я генерал-маиора Шица. Последняя колонна назначалась для атаки левой оконечности крепостного вала. Для поддержки атакующих колонн, кроме частных резервов, бывших за каждою колонною, назначался общий под командою бригадира Поликарпова.

В полночь Гудович приказал открыть огонь со всех батарей, и под его прикрытием атакующие колонны стали приближаться к крепости. В час ночи стрельба батарей была прекращена; неприятель также замолк. За полчаса до рассвета было снова открыто бомбардирование города и войска двинулись на штурм. Неприятель заметил их только тогда, когда первые две колонны наткнулись у крепостного рва на один из пикетов. Турки бросили в ров несколько светящихся ядер и открыли почти в упор картечный огонь. Не смотря на то, войска наши спустились в ров и стали приставлять лестницы.

Четвертая колонна левого фланга, более прочих удаленная от берега, под начальством полковника Самарина, первая взошла на неприятельский вал и не взирая на отчаянное сопротивление, в котором принимали участие и жители города, утвердилась на нем. [274]

Полковник Келлер, командовавший третьею колонною, вида успех Самарина, удвоил свои усилия и уже с частию своего отряда был на валу крепости, но раненый упал в ров. Заступивший его место маиор Веревкин успел удержаться на валу, но впоследствии был также сильно ранен.

Вторая колонна полковника Муханова овладела бастионом, а первая колонна, полковника Чемоданова, встретила большие препятствия: ей приходилось овладеть не только частию вала, прилегавшего к берегу, но и находившимся позади кавальером. Успев достигнуть вала, колонна эта принуждена была потом спуститься в ров и была выведена из затруднительного положения только подоспевшим резервом. Тогда турки были вытеснены из кавальера и русские открыли огонь по городу.

В то время, когда колонны левого фланга торжествовали победу, пятая или правая колонна встретила величайшие затруднения. Она должна была, подойдя к валу, спуститься с берега и, пользуясь малою глубиною воды, обогнуть оконечность вала и атаковать с тыла.

Вместо того, чтобы подойти скрытно, генерал Шиц отправил на лодках 50 егерей с тем, чтобы отвлечь внимание неприятеля перестрелкою с морской стороны. Егеря слишком рано открыли огонь и тем дали туркам возможность приготовиться к сопротивлению. Таким образом колонна Шица была встречена столь жестоким огнем, что не могла дойти до контр-эскарпа и стала отступать. Генерал Шиц вызвал резерв, сам стал впереди колонны и новел ее вперед. К этому времени подоспели: баталион пехоты и три эскадрона спешенных драгун, посланные Гудовичем из главного резерва.

Независимо от этого, считая этот пункт атаки наиболее важным, Гудович отправил на помощь Шицу бригадира Поликарпова со всею кавалериею главного резерва. Конница эта, частию верхом, а частию спешившись, ворвалась в крепость, среди которой и в городе кипел уже жестокий рукопашный бой.

Турки в течение пяти часов защищались отчаянно и наши колонны принуждены были несколько раз отступать и затем вновь лезть на стену. Успех штурма был сомнителен, пока [275] генерал-аншеф Гудович не двинул из главного резерва 600 человек мушкетер и три эскадрона спешенных драгун. Прибытие свежих сил решило победу, и 22-го июня, в 8 часов утра, Анапа была в руках русских.

«Во всю мою жизнь, писал Гудович тестю графу К. Г. Разумовскому (В письме от 24-го июня 1791 г. Русский Арх. 1876 г. т. III, 262.), не находил я себя в таком критическом положении».

Во время самого горячего дела у стен анапских 8,000 человек закубанцев спустились с гор и атаковали с тыла наш вагенбург. Их встретили сначала гребенские и семейные казаки, а затем генерал-маиор Загряжский с своим отрядом. Выдвинутый вперед Таганрогский драгунский полк бросился в атаку, несколько раз врубался в середину черкес и заставил их отступить в горы.

В Анапе взято нами 95 орудий, 130 знамен, значительные боевые и продовольственные запасы. Неприятель потерял убитыми и ранеными до 8,000 человек (Весьма значительная цифра приходится на долю утонувших. Многие из жителей во время штурма спешили сесть на суда и переполняя их тонули в морских волнах.) и сверх того взято в плен 5,900 мужчин и 7,588 женщин. В числе пленных были: начальник гарнизона Мустафа-паша, его помощник сын Батал-паши, много турецких чиновников и известный лжепророк Шейх-Мансур. Скрывшись в погребе, он упорно защищался и не хотел сдаваться до тех пор, пока генерал-маиор Булгаков не послал сказать ему, что взорвет погреб. Тогда Мансур сдался и был отправлен в Петербург. Все же остальные пленные были высланы в Крым. Наш урон состоял из 930 человек убитых и 1,995 раненых (Рапорт Гудовича кн. Потемкину 22-го июня 1791 г. Георгиев. Воен. Арх.).

В день штурма Гудович отправил к князю Потемкину Астраханского драгунского полка секунд-маиора князя Орбелиани с донесением, в котором писал: «Повеление вашей светлости исполнено. Сегодня в семь часов с половиною утра Анапа взята» (Там же.). [276]

«Приятное известие, отвечал князь Таврический (В письме Гудовичу от 8-го июля 1791 г. Московс. Арх. Глав. Штаба. Исходящий журнал кн. Потемкина.), о покорении Анапы получено здесь с совершенным и общим удовольствием. Происшествие сие служит и к собственной вашей чести и к славе победоносного российского оружия. По доставлении от вас подробностей знаменитого дела сего, ее величество не оставит без достойного воздаяния и начальника и сподвижников его».

С падением Анапы находившиеся в Суджуке турки сожгли почти все дома, взорвали пороховые погреба и, оставя несколько пушек, сами бежали из крепости. По получении известия об этом, Гудович отправил небольшой отряд, который 30-го июня без всякого боя занял Суджук. Найденные орудия были испорчены и брошены частью в море, а частью в колодцы, которые потом засыпаны. Разрушив крепостные верки, отряд возвратился в Анапу.

За взятие Анапы и занятие Суджука Императрица пожаловала Гудовичу орден св. Георгия 2-й степени и богатую шпагу (Письмо князя Потемкина генералу Гудовичу 19-го июля 1791 г., № 1577. Там же.). Вместе с тем князь Потемкин приказал срыть все укрепления Анапы и возвратиться с войсками на линию.

Предпринимая обратное движение; Гудович подорвал батареи, засыпал ров, колодцы и выжег почти весь город. 10-го июля русские войска оставили Анапу и 16-го сентября прибыли на линию. Все горские племена, жившие по пути следования нашего отряда, спешили выразить покорность и готовность вступить в подданство России. Гудович приводил их к присяге и брал аманатов, но князь Потемкин не одобрил этого распоряжения и приказал объявить им, что Императрица освобождает их от подданства, «повелевая признавать их народами вольными и ни от кого независимыми».

«Генерал-аншеф Гудович, доносил светлейший Императрице (Всеподд. донесение кн. Потемкина 6-го сентября 1791 г., № 66. Москов. Арх. Глав. Штаба. Исход. журнал князя Потемкина.), дав им чувствовать сие великодушное вашего [277] величества снисхождение, изъяснит, что спокойным единственно пребыванием, воздержанием от воровства и хищничества могут они сделать себя достойными высочайшего благоволения и оказать свою благодарность.

Я приказал также возвестить сим народам, что ваше величество повелеть изволили дозволить им, для собственного их употребления, брать соль из ближних к ним в Фанагорийском уезде озер безденежно, и что могут они свободно для набирания оной приезжать, давая только наперед знать о своем приезде. Сие обяжет их к вящшему восчувствованию милосердия вашего величества и послужит также к пресечению похищения людей, которое они делали, приезжая воровски за солью большими партиями». Получив приказание князя Потемкина, генерал Гудович тотчас же возвратил аманатов и просил главнейших владельцев убедить народ прекратить хищничества, тем более неуместные, что Порта приступила к мирным переговорам, окончившимся заключением 29-го декабря Ясского мира.

По этому миру Анапа была возвращена Турции, но Порта обязалась подтвердить, чтобы паша ахалцыхский и все пограничные начальники ни тайно, ни явно «не оскорбляли и не беспокоили земель и жителей, владеемых царем Карталинским». Порта обязалась «употребить всю власть и способы к обузданию и воздержанию народов, на левом берегу р. Кубани обитающих, дабы они на пределы Всероссийской Империи набегов не чинили, никаких обид, хищничеств и разорений российско-императорским подданным и их селениям, жилищам и землям не приключали ни тайно, ни явно и ни под каким видом людей в неволю не захватывали». [278]

XV.

Меры к усилению обороны Кавказской линии. — Переселение донских казаков на Кубань. — Побеги казаков на Дон. — Волнение в Черкаске. — Распоряжения Императрицы. — Переселение на Кубань Черноморского войска. — Устройство быта кабардинцев. — Интриги Порты.

С окончанием второй турецкой войны представлялась возможность употребить войска на лучшее обеспечение Кавказской линии от вторжений горцев, и Гудович получил высочайшее повеление представить свои соображения по этому предмету. Он признал необходимым увеличить число укреплений и расположить их на таких местах, где всего удобнее было горцам пробираться в наши границы. На этом основании в течение 1792 и 1793 года были возведены крепости: Шелкозаводская при впадении р. Сунжи в Терек; Кавказская — у урочища Темишбека, на правом берегу Кубани; Усть-Лабинская — в двух верстах ниже впадения в Кубань р. Лабы. Для связи двух последних крепостей были возведены редуты Кавказский, Тифлисский и Ладожский. Существовавшая крепость Константиногорская исправлена и усилена, при р. Куме построен Кумский штерншанец, и наконец на месте переправы Батал-паши возведен Воровсколесский редут. Вместе с тем, для еще лучшего обеспечения линии, Гудович предполагал подвинуть вперед волгских и хоперских казаков и расселить их возле крепостей и укреплений; при Усть-Лабинской же крепости поселить донских казаков, употребив на то три полка.

Одобрив в общих чертах предположения Гудовича, Императрица не признала возможным переселять волгских и хоперских казаков, а повелела переселить для того 3 т. семейств донских казаков. С этою целью было приказано шесть донских полков, находившихся на Кавказской линии, разделить на 12 станиц и поселить их у крепостей (Станицы эти предполагалось поселить у крепостей: Константиногорской, Кумского штерншанца, Воровсколесского редута, Невинномысского редута, Темнолесского ретраншемента, Недреманного редута, Прочно-Окопской крепости, Григориополисской крепости, Кавказской крепости, Тифлисского редута, Усть-Лабинской крепости и предполагаемой крепости между Соляным бродом и Белой Мечетью.); в пособие [279] переселенцам выдать по 20 руб. на двор и по 500 руб. на каждую станицу для постройки церквей. Станицы решено строить не ближе 250 саж. от крепости или укрепления и непременно обносить их рвом, у внутренней стены которого насадить терновник для образования живой изгороди. Каждая станица должна была состоять не менее, как из 200 семей, а Усть-Лабинская из четырехсот. Поселяемым казакам, в случае их нежелания селиться, дозволено было приискать за себя охотников.

Имея в виду, что в шести полках, находившихся на линии, был большой некомплект, Гудович просил войскового атамана Иловайского укомплектовать полки до пятисотенного состава и заменить всех холостых женатыми. Для обеспечения материального положения переселенцев, решено было строить им избы при помощи войск и обеспечить их всем необходимым. «Я всемерно буду стараться исполнить, писал Гудович графу Салтыкову (В собственноручном письме от 24-го марта 1792 г. Москов. Арх. Главн. Штаба. Дела графа Салтыкова.), но предусматриваю, что в тех местах, где еще нет крепостей, с весны строение станиц начать нельзя, потому что сии новопоселенцы, не будучи закрыты, опасности подвержены будут от хищных соседей.

Нужнее всего начать строение крепостей, но и тех в одно лето всех начать нельзя, ибо успеть не можно до осени отделать здешним числом войск, и по моему мнению важнейшее надобно стараться в будущее лето сделать как-то: Усть-Лабинскую, которая должна больше иметь укрепления нежели полевая: Кавказскую, что неподалеку от урочища Темишбека, и ту, что против большой Кабарды, на реке Малке. Строение сих крепостей должно начаться сколько можно ранее с весны, дабы можно было их окончить прежде глубокой осени и войска там зимовать могли, приуготовя все на месте надобное. Нужно посему, чтоб как можно скорее присланы были сюда инженеры, один или два штаб-офицера и по меньшей мере 4 обер-офицера с принадлежащими к ним чинами и с нужными инженерными инструментами, которых здесь нет. Шанцевого и другого инструмента [280] для строения сих крепостей и казармов здесь достать нельзя, ниже оный скоро сделать».

Одновременно с возведением крепостей Гудович предполагал начать и постройку станиц для поселенцев. «Жен сих новопоселяющихся, писал он П. А. Зубову (В собственоручн. письме от 24-го марта 1792 г. Московск. Арх. Главн. Штаба. Дела графа Салтыкова.), и детей не думаю я, чтоб возможно было перевезти сюда на будущую осень, как потому, что не успеют завестись хозяйством, сделать посев хлеба, так и что привезши жен и детей необходимо бы надобно было кормить их казенным провиантом, которого на такое число в нынешний год не заготовлено, а заготовить оный без всякого убытка казны теперь уже не можно, потому что покупается с начала зимы.

Мне известно сколько всемилостивейшая Государыня занимается о благоденствии своих верноподданных и потому должно употребить все способы, чтобы сии новопоселяющиеся не потерпели не только изнурения, но ниже крайнего отягощения, расставаясь с своими прежними жилищами. Генерал-маиор Савельев к сему поселению человек весьма способный».

Происходя сам из старшин Волгского войска, Савельев в 1770 году переселил на линию Моздокский казачий полк и был его командиром. Ему, как человеку опытному уже в этом деле, Гудович поручил устройство новых станиц, но переселение донцов на линию произошло однако же не без затруднений.

Весною 1792 года на правом фланге Кавказской линии были расположены но крепостям и укреплениям донские полки: походного атамана Поздеева и полковников Луковкина и Кошкина. Третий уже год полки эти находились на линии, тогда как, по заведенному в войске донском порядку, они должны были быть смененными через два года. Казаки с нетерпением ожидали смены, но вместо того полк Поздеева был послан в Григориополискую крепость для постройки домов и поселения. Вслед за тем и другие полки получили такое же приказание и генерал-аншеф Гудович потребовал к себе приемщиков за [281] получением денег, назначенных для устройства нового хозяйства. Казаки отказывались работать и не желали селиться. Они говорили. что каждый из них по жребию и очереди, кому достанется быть поселенным, обязан то исполнить, но если они станут работать без согласия на то войска, то жребия и очереди им не будет и оставят всех на линии (Собственноручное письмо Гудовича П. А. Зубову от 15-го мая 1792 года. Московск. Арх. Главн. Штаба. Дела графа Салтыкова.).

Гудович приказал употребить силу и заставить их работать.

Тогда казаки стали оставлять свои посты и уходили на Дон. Войсковой атаман генерал-поручик Иловайский, узнав о побеге казаков, отправил в полки приказ, уговаривая казаков продолжать службу по-прежнему, исполнять все приказания начальства и соблюсти тем невредимо всем известную славу войска Донского. Атаман уверял казаков, что о столь важном предмете, как поселение казаков на линии, он берет попечение на себя, ожидает разрешения отправиться в Петербург и надеется испросить у Императрицы о милостивом сохранении войсковых привилегий. Казаки не верили атаману, и побеги продолжались. К 14-му июня из Поздеева полка бежало 330 челов., Луковкина 241 и Кошкина 213 человек. Сверх того, многие партии были задержаны регулярными войсками на постах и возвращены с дороги драгунами. Поздеев донес начальнику правого фланга линии, генералу Булгакову, что и все остальные казаки колеблются и положиться на них он не может. Опасаясь, что прибытие на Дон бежавших казаков может произвести весьма сильное влияние на все народонаселение и вызвать волнение, Гудович предписал генерал-маиору Савельеву приготовить небольшой отряд на случай необходимости усмирить население, а командовавшему войсками Кубанского корпуса, бригадиру кн. Щербатову, приказал задерживать бежавших казаков в местах расположения его корпуса: Ростове, Таганроге и Бахмуте. С этою целью князю Щербатову приказано было шестью эскадронами Нижегородского драгунского полка охранять все течение Дона, а баталионам Кубанского егерского корпуса следовать как можно скорее к Черкаску [282] и уведомить атамана Иловайского, чтобы он не пропускал беглецов на правую сторону р. Дона.

Между тем побеги казаков с линии продолжались, и в конце мая в Подпольном собралось до 400 человек казаков с 15 захваченными ими знаменами. «В воскресенье, доносил кн. Щербатов (Генералу Гудовичу от 1-го июня.), когда бунтовщики трех донских полков прибыли в Подпольное с 15 знаменами, собрали круг. Из них один выбранный старейший Екатериновской станицы, но как зовут неизвестно (Впоследствии оказалось, что то был Никита Иванов Белогорохов Екатеринской станицы.), стал спрашивать: знаете ли, с чем мы ушли с линии и за чем пришли сюда? На сие отвечали все: знаем. После сего всем сказал, чтобы сели, и потом велел встать и молиться Богу с клятвою, что в знаемом ими одному за другого умереть, и, преклоня знамена, их целовали. По исполнении клятвы, того же дня зачали ловить лодки у разного рода людей и женщин, ездящих на ту сторону, коих наловя в ночь несколько человек поехали тихонько к пристани и там сколько потребно было взяли лодок и, переведя на свою сторону, вчерашний день поутру (31-го мая) сели вдруг и въехали в город Черкаск с превеликим криком, бросились к атаманскому двору, требуя атамана, чтобы вышел к ним».

Когда Иловайский вышел к собравшимся, то казаки жаловались, что он их губит, а не защищает.

— Зачем отпускаете нас на поселение? кричали голоса из толпы: — этого не будет, мы не пойдем!

Иловайский отвечал, что на это есть высочайшее повеление.

— Покажи нам! кричали казаки.

Иловайский приказал дьяку Мелентьеву прочитать, но казаки не слушая кричали: «мы еще не ели, а поевши опять придем к тебе. И тотчас пошли на базар, не делая никаких озорничеств, но покупая себе надобное за деньги». С базара толпа опять явилась у дома атамана. Иловайский выслал к ним дьяка, который и прочитал высочайшее повеление. Едва он окончил чтение и произнес: «на подлинном написано тако: [283] Екатерина», как казаки с криком: вы нас обманываете! бросились на дьяка, сшибли его с ног, нанесли несколько ударов и отняли все бумаги. Бушуя и крича, толпа скиталась по городу и под вечер опять пришла к дому атамана.

Иловайский уговаривал их и уверял, что поедет в Петербург просить для них милости.

— Без резону не езди! кричали казаки: — и мы тебя не пустим, а назад ехать не хотим, хоть сейчас велите всех побить.

— Вы домой хотите? спросил атаман.

— Хотим; прикажи нам ехать и дай билеты, чтобы в станицах нас приняли, не порицали побегом и зачли в службу бытность теперешнюю в походе.

— Ступайте, а в станицы я пришлю о вас повеление, отвечал Иловайский.

Казаки несколько успокоились и стали расходиться.

По поводу этого происшествия Иловайский писал генерал-аншефу Гудовичу: «Известные трех полков беглецы, с прибытия их в Черкаск в 31-й день мая, волнованием их, продолжавшимся через весь день привели всех сограждан здешних в ужасный страх и искали собственно моей головы, ставя одного меня причиною в назначенном поселении. Если бы употребить тут против них строгость, то бы, конечно, гибели и невинному кровопролитию я и сограждане здешние подвергнуты были. Но к погашению злобы их прибегнул я не к оружию, а к единой ласковости и увещаниям и усмирил, наконец, тем, что склонился на их требование к роспуску их по домам, с обнадеживанием ходатайствования моего за них у Монархини о прощении их проступка и об избавлении их от поселения».

Заботясь более всего о сохранении спокойствия в войске, Иловайский отправился в Петербург. Оставшийся за наказного атамана генерал-маиор Мартынов продолжал принимать бежавших с линии казаков и рассылал их по станицам. На требование Гудовича возвратить их в полки Мартынов отвечал отказом, говоря, что подобное возвращение может взволновать [284] все войско, среди которого уже заметно некоторое брожение. «В станице Михайловской и в других в окружности оной, доносил князь Щербатов (Генерал-маиору Мартынову в рапорте от 19-го июня.), от застарелых невежд и гнусных отступников от церкви нашей, читаются некоторые книги, из коих одну называют св. Кирила, и по коим толкуют подобному же себе несмысленному народу, что в половине восьмой тысячи (но какое сие исчисление, сказать не могут) опустеет Дон на семь лет, и тогда будет конец века. А по случаю происшедших ныне повелений о поселении казаков на линии, полагают настоящее тому время».

Между тем, из Петербурга было прислано повеление объявить казакам, что побег их будет прощен в том только случае, если они возвратятся к своим полкам. Генерал-маиор Мартынов и бригадир М. И. Платов употребляли все средства убеждения, но возвратилось к полкам не более 50 человек; остальные объявили, что служба их на линии кончилась. Военная коллегия приказала полки, бывшие на линии, заменить новыми, а Императрица Екатерина II поручила атаману Иловайскому, по своему усмотрению, выслать 3,000 человек для поселения.

«Побег казаков донских, писала Императрица Иловайскому (В рескрипте от 18-го августа 1792 г. Арх. Кабинета Его Императ. Величества, св. 451.), из полков Поздеева, Луковкина и Кошкина служит к предосуждению войска Донского, которое всегда отличалось верностию и усердием своим к службе нашей. Какие войсковое правительство к заглаждению сего пятна примет меры в рассуждении сих преступников, особливо же начинщиков их, о том повелеваем немедленно нам донести. А дабы сделанное нами распоряжение о поселении казацких станиц по Кубани в точности с надлежащею пользою могло быть в действо производимо, имеете вы впредь по распоряжению и лучшему усмотрению войскового правления, каким образом выгоднее сделать наряд с войска Донского назначенному от нас для поселения на Кубани трех тысячному числу казаков, и о успехе сего [285] возложенного на вас дела нам доносить, давая знать о том и генералу Гудовичу».

Выселение казаков производилось с большим затруднением и не обошлось без употребления силы. Только в августе 1794 года прибыло с Дона тысяча семейств, которые образовали казачий Кубанский полк и были поселены в шести станицах: при Усть-Лабинской крепости (300 семей), при Кавказской крепости (150 семей), при Григориополиском укреплении (150 семей), при Прочном Окопе (150 семей), при Темнолесском ретраншементе (150 семей) и при Воровсколесском редуте (100 семей). Скоро на Дону узнали о зажиточности переселенцев, о богатстве природы и привольной жизни. Тогда, под предлогом родства и разным другим причинам казаки стали уходить с Дона целыми семьями и селиться на Кубани. Охотников явилось так много, что пришлось принять меры к прекращению подобного переселения.

Одновременно с поселением донских казаков решено было заселить все пространство земли вниз по Кубани от Усть-Лабинской крепости до берегов Азовского и Черного морей. Для этого предназначалось войско верных Черноморских казаков. Указом сенату 30-го июня 1792 года, за подвиги в последнюю турецкую войну, как на море, так и на суше, Черноморскому казачьему войску пожалован полуостров Фанагория и земля далее от этого полуострова по берегу Азовского моря до Ейского городка и вверх по Кубани до устья реки Лабы. Большая часть земель, дарованных войску, входила в состав Таврической области, а потому и черноморцы поступили в ведение таврического генерал-губернатора.

По получении указа о переселении, кошевой атаман Черноморского войска Чепега, весною 1793 года, отправил в Тамань войскового есаула Гулика для осмотра Высочайше дарованных войску земель. Ему дано было 40 человек разных чинов Черноморского войска. В предписании Гулику было сказано, чтобы он не в свои дела не мешался, а старался с тщанием исполнить возложенное на него «великое дело».

Гулик подробно осмотрел Таманский полуостров и [286] Кубанский край и затем проехал в Георгиевск, где и явился генерал-аншефу Гудовичу. От главнокомандующего Гулик узнал, что предполагается уменьшить и без того ограниченное пространство земли, пожалованной черноморцам. Гудович писал таврическому губернатору Жегулину, что хотя указом и дарована черноморцам земля вверх но Кубани до Усть-Лабы, но так как по Высочайше утвержденному проекту об устройстве Кавказской линии предположено у самого устья Лабы построить крепость и далее от нее, вниз по Кубани, редут Воронежский, то и граница земли войска Черноморского должна быть от этого последнего редута верстах в четырех. Это известие крайне опечалило Гулика, и он подробно донес о всем войску.

Между тем, почти одновременно с отправлением Гулика на Кубань, был отправлен в С.-Петербург войсковой старшина Головатый, имевший дружественные связи со многими влиятельными лицами. Он имел поручение от войска испросить у Императрицы право на вечное владение землей, пожалованной войску.

«Прибегая под покровительство вашего императорского величества, писало войско (Во всеподд. прошении от 29-го февраля 1792 года.), всеподданнейше рабски просим: нас, войско, во всеподданнейшее свое монаршее благоволение матерински приняв, для поселения на Тамани с окрестностями оной, милостиво повелеть отвесть выгодные земли, так достаточно, чтобы имеющее быть приумножение сему войску безнужно помещаться могло, и на вечно спокойное потомственное оною владение отправленному за сим избранному от нас войсковому судье, армии полковнику и кавалеру Антону Головатому, с старшинами высочайшую вашего императорского величества милостивую грамоту выдать».

Сверх того, казаки просили повеления выдавать им хлеб в течение двух лет, производить вольную торговлю на своей земле без пошлины и откупов, иметь право на свободный перевоз с Кубани в Крымский полуостров, и, наконец, определения порядка учреждения войска, «на каком положении ему быть». [287]

Головатый был встречен радушно в столице и 1-го апреля принят Императрицею.

— Всепресветлейшая монархиня, всемилостивейшая государыня! сказал он (Государств. Арх. XVI, д. № 965. Речь эта отличается от напечатанной в книге Короленко «Черноморцы», но мы считали нужным придержаться тексту, сохранившемуся в государственном архиве.). Жизнеподательным твоего величия словом перерожденный из небытия верный черноморский кош приемлет ныне дерзновение мною вознести благодарный глас свой к светлейшему величеству твоему и купно изглаголати глубочайшую преданность сердец его. Прими оную яко жертву единой тебе от нас сохраненную, приими и уповающим на сень крилу твоея пребуди прибежище, покров и радование.

Высочайшею грамотою 30-го июня 1792 года Черноморскому войску пожалован остров Фанагории со всею землею, лежащею на правой стороне Кубани от устья ее к Усть-Лабинскому редуту, «так чтобы с одной стороны река Кубань, с другой же Азовское море до Ейского городка служили границею войсковой земли». Разграничение с прочих сторон повелено было сделать губернаторам Кавказскому и Таврическому вместе с депутатами Черноморского войска.

На обязанность черноморцев возлагалось охранение границы от набегов закубанских хищников, и за это им предоставлены многие выгоды. Оне заключались: в пожаловании ежегодно войску 20,000 руб. жалованья, в пользовании «свободною внутреннею торговлею и вольною продажею вина на войсковых землях»; в единовременном отпуске 30,000 руб. на пособие бедным переселенцам и в отпуске всем провианта по сентябрь 1793 года (Высочайшая грамота от 1-го июля 1792 года.).

Земское управление войска должно быть соображаемо с учреждениями об управлении губерний:.

Получив две высочайшие грамоты, войсковой судья Головатый 13-го июля имел прощальную аудиенцию у Императрицы.

— Всеавгустейшая монархиня! сказал он. Мы к тебе прибегли, к тебе, монархиня правоверная — ты нас прияла яко [288] матерь. Тамань дар благоволения твоего о нас будет вечным для обитающих в нем залогом милостей твоих. Мы воздвигнем грады, заселим села и сохраним безопасность пределов. Ваша преданность и усердие к тебе, монархиня, и любовь к отечеству пребудут вечны, а сему свидетель всемогущий Бог.

Отпуская Головатого, Императрица пожаловала кошевому атаману золотую саблю, а войску приготовленный хлеб-соль на золотом блюде с такою же солонкою (Черноморцы. Соч. Короленко, стр. 33.).

Сверх того, Екатерина II пожаловала войску большое белое знамя, серебряные трубы и печать с надписью: «Ея Императорского Величества печать коша войска Верного Черноморского».

По получении известия о возвращении Головатого из Петербурга, кошевой атаман устроил ему парадную встречу. Чепега командировал «за тридцать верст пятисотенный полк, пригласил в войсковую резиденцию всех старшин войска, херсонского архиепископа и прочее духовенство. На устроенном великолепном месте кошевой Чепега, при собрании казаков и многочисленном стечении народа, окруженный свитой, выслушал приветствие Головатого и принял с честью Высочайше пожалованную ему, за доблестное управление войском, саблю, алмазами украшенную. Препоясавшись дорогим подарком, Чепега с чувством глубокого умиления взял от войскового судьи драгоценные знаки Монаршего благоволения к Черноморскому войску, объявил народу высочайшие грамоты и, с подобающей церемонией возблагодарив Бога в войсковой церкви, угостил войско царским хлебом и солью на славу» (На блюде была надпись: «Дар Екатерины Великой войску верному Черноморскому 1792 года июля 13-го в Царском селе, через войскового судью и кавалера Антона Головатого»; на солонке: «подарена с хлебом войску Черноморскому 1792 г. июля 13-го». Замечательно, что едва ли это не единственный случай, где при жизни Императрицы, к ее имени прибавлен титул Великой.).

После праздников войско стало готовиться к переселению, и еще до возвращения Головатого черноморские казаки, в числе 3,847 человек, под командою войскового полковника Саввы Белаго, отправились морем на Тамань, куда и прибыли 25-го [289] августа. Вслед затем, 2-го и 5-го сентября, выступил сухим путем с Буга и кошевой атаман Чепега со всем остальным войском и в конце октября черноморцы, изнуренные дальним походом, остановились зимовать при Ейской косе в Ханском городке. 10-го мая 1793 года атаман Чепега с своими казаками двинулся прямо к Кубани при впадении в нее р. Лабы и тотчас же прикрыл границу кордонами и пикетами. Отсюда Чепега отправился к Гудовичу.

— Захар Алексеевич, говорил ему Гудович, на что ты с такою большою командою по границе разъезжаешь; черкесы вас видя пугаются и начали из своих прибрежных селений убираться в горы.

— Дай Бог им страх, отвечал Чепега, чтобы они нас всегда боялись.

Возвратившись к войску и выбрав место для главного поселения при р. Кубани, в Карасугском куте, Чепега с остальными нерасставленными по пикетам казаками и с войсковым правительством прибыл сюда 10-го июня и расположился лагерем. — Через месяц, 15-го июля, прибыл и войсковой судья Головатый с казаками, временно остававшимися на Днестре.

15-го августа собрались в войсковое правление кошевой атаман, войсковые старшины, полковники, бунчуковое товарищество, полковые старшины и атаманы. — «Они положил в Карасугском куте, против дубравы, называемой Круглик, в достопамятное воспоминание имени жизнедательницы нашей великой государыни Императрицы Екатерины Алексеевны, воздвигнуть главный город Екатеринодар, построить в нем войсковое правительство и сорок куреней. По границе же для скорейшего заведения с закубанскими народами любовно-соседственной дружбы, исключая зловредных людей, дороги и переправы, через р. Кубань лежащие, закрыть военными куренными селениями под названием их куреней».

Таким образом было поселено при кордонах:

6-го января 1794 г., в день Богоявления, в г. Екатеринодаре, в десятом часу, при церемониальном освещении воды на р. Кубани была произведена пушечная и ружейная стрельба. — По заранее сделанному распоряжению в этот же самый час была произведена стрельба во всех пограничных селах и кордонах. — Утром 8-го числа к состоявшему при Екатеринодарском кордоне старшине Семену Щербине пришли три черкеса. [291]

— Нас послали князья, говорили они, узнать, по какой причине у вас большая стрельба так долго продолжалась? Наши черкесы, такой страшной стрельбы никогда не слыхав, до того испугались, что, оставляя свое имущество и жилища, уходят в горы.

— В тот день, отвечал Щербина, по нашему закону, был такой праздник, что надобно было стрелять. А как у нашей Императрицы высоких особ царской фамилии много, то при совершении благодарственного молебствия, такая стрельба будет и часто в году производиться. И так скажите своим князьям и черкесам, чтобы они вперед такой стрельбы не боялись (Русский Инвалид 1829 г., №№ 97 и 98.).

Все это происходило тогда, когда черноморские казаки не были еще окончательно введены во владение пожалованною им землею.

На оснований высочайшей грамоты, в августе 1793 года, депутаты черноморского войска прибыли для размежевания в Ейское укрепление, но работы скоро прекратились по разногласию в проведении границ. Ссылаясь на указ, черноморцы требовали направления межи прямо на устье р. Лабы, а не ниже ее на 20 верст как, предлагал Гудович. Главнокомандующий стоял на своем, и кошевой атаман просил тогда, чтобы граница была проведена от Ейского укрепления не к устью Лабы, а вверх по речке Кугай-Ейке до вершины ее, а оттуда уже прямо на Кубань. «Иначе, говорил Чепега, войско, желая поселиться по Кубани в числе 40 куреней, не будет иметь сзади себя земли, удобной для хлебопашества и скотоводства, потому что большая часть этих земель состоит из болот и с горькою водою».

Граф Зубов спрашивал Гудовича (Письмом от 4-го мая 1794 года.), не найдет ли он удобным отмежевать для черноморцев землю согласно их просьбе. Гудович доказывал, что с вершины реки Кугай-Ейки нельзя провести границы прямою чертою на Кубань, потому что Усть-Лабинская крепость и Воронежский редут, где предположено поселить станицы, не будут иметь тогда позади себя земли, [292] необходимой для обработки. Таким образом вопрос о проведении границы возбудил споры и пререкания, окончившиеся лишь в 1795 году после взаимных уступок. К марту месяцу этого года на земле, пожалованной черноморцам, было уже поселено 17,000 душ. На долю их досталась упорная и продолжительная борьба с горцами и славное участие, которое принимали черноморские казаки во всех войнах России с внешними врагами на европейском и азиятском театрах (Среди самого разгара переселения казаки призваны были к боевой деятельности, и в апреле 1794 года два конные полка были отправлены в Польшу. «В бытность вашу в столице, писал 25-го апреля 1794 г. граф П. А. Зубов Головатому, говорили вы мне иногда, чтобы побывать вам в гостях у поляков. Теперь премилосердая наша мать посылает из вас туда два полка конных. О сем писано от меня и к Захару Алексеевичу (Чепеге). Верные казаки увидят в сем назначении новый опыт милости к ним их благотворительницы и постараются употребить сей случай сколько на службу ее, столько же и на собственную пользу».).

С передачею части Кубанской земли во владение черноморцам, явилась необходимость удалить ногайских татар, кочевавших на этих землях, и с этою целью часть из них была переведена на Молочные воды, а другая на реку Куму, где и присоединена к туркменам.

Наконец, для более прочного обеспечения спокойствия на линии Императрица поручила Гудовичу обратить особенное внимание на кабардинцев. «Безначалие, вкореняющее беспорядки, писала она (В рескрипте Гудовичу от 28-го февраля 1792 г. Арх. Кабинета Его Императорского Величества. Св. 445.), наглость и хищничество как в Большой, так и в Малой Кабарде, есть причиною, что сей подданный нам народ до сих пор не мог быть обращен ни к какой пользе Империи, но буйством своим наносил единые беспокойства и заботы. Уверены мы, однакожь, что свирепые нравы оного укротить удобовозможно, последуя правилам, свойственным известному человеколюбию нашему и попечению о благе каждого.

Не единою силою оружия предлежит побеждать народы, в неприступных горах живущие и имеющие надежные в оных от войск наших убежища, но паче правосудием и справедливостью нужно приобресть их к себе доверенность, кротостию [293] смягчать нравы, выигрывать сердца и приучать их более обращаться с русскими, для чего и нужно: 1) всячески ласкать и привлекать к себе лучших людей народа сего; о тех же, кои более оказывают преданности к нам и Империи нашей, позволяем вам чинить нам представления, вследствие коих не оставим жаловать их чинами, деньгами или иными отличностями по благоусмотрению нашему; наипаче же излияется монаршая щедрота и милость наша на приемлющих добровольно веру христианскую. А таковые щедроты, конечно, послужат и для прочих ободрением подражать тем, кои оказываться будут к нам приверженными. 2) Твердо наблюдать, чтобы ни от войск наших, ниже от казаков, на линии обретающихся, не было чинено ни малейшее притеснение и обиды горцам, приезжающим в крепости наши, наистрожайше подтверждая, чтоб начальники военные, полевые и гарнизонные не попускали подчиненных своих ни на какие своевольства против кабардинцев и иных горских народов, отогнанием табунов, хищением и тому подобным образом, подвергая под суд и жесточайшее наказание всякого, кто станет поступать сему противно, яко преступника, который поведением своим дает повод к нарушению спокойствия подданных наших, и тем, коим уверенность и тишина от нас дарованы; ибо нет сомнения, что таковое с нашей стороны попущение навлекало бы от сих диких народов воровства и грабежи из мщения. 3) На первое время признаем мы полезным учредить между ними по числу родов суды, для владельцев под именем кабардинский такого-то рода суд, а для узденей родовые расправы, составя и те и другие из лучших людей, выбранных самими ими, не примешивая к оным никого из наших офицеров по примеру тому, как с пользою заведены в Оренбурге между киргизцами расправы. Таковым выбранным в родовые суды и расправы членам не оставим определить приличное жалованье по получении от вас примерного положения. Сверх сей выгоды должно будет им дать и уважение, дабы послушание к решениям своим утвердить могли. Не излишним признаем также учредить и верхний пограничный суд в Моздоке или Екатеринограде, в коем бы присутствовали также [294] выбранные из их родов первейшие лица и депутаты приезжающих туда народов с определенными от нас чиновниками. Вообще кабардинские родовые суды и расправы могут судить тяжебные их дела и малые проступки по их обыкновениям; но важные преступления, как-то измена, убийство и разбой долженствуют рассматриваемы быть в пограничном суде по законам нашим и со мнением его представляемы к генералу-губернатору. Но если бы случилось, что имевшие дела в родовых судах и расправах не были разбором их довольны, в таком случае могут они просить в пограничном суде, который потому в обязанности будет рассматривать таковые дела и доставлять тяжущимся справедливое и безволокитное удовлетворение. Таковое образование возлагаем на благоразумие и опытность вашу и требуем, чтобы вы, основываясь на сих общих начертанных нами правилах, старалися произвесть оное в действо наилучшим способом единым убеждением и не инако как сходственно желанию и доброй воле кабардинцев, для чего и предоставляем вам по местным сведениям тамошнего края, по обстоятельствам и умоначертанию сих народов сделать обстоятельное предположение, где учредить сии родовые суды и расправы и верхний пограничный суд и как к исполнению сему приступить удобнее; по мере же ваших к нам донесений не оставим и впредь давать наши наставления. Для лучшего и удобнейшего убеждения и поощрения к принятию подобных учреждений порядка и подчиненности за благо признаем, чтобы вы заведения сии и внушения ваши чинили способом единородца их генерала-маиора Горича или кого иного по усмотрению вашему к тому способного; а дабы и веру их обратить к тому же предмету нужно бы придать ему в помощь несколько мулл из наших казанских татар, коим бы и мечети заводить в Большой и Малой Кабарде мы позволить не отреклись. Для сильнейшего ж впечатления и утверждения привязанности к нам горских народов не найдете ли нужным, чтоб отправлен был к вам на некоторое время находящийся в Оренбурге муфтий, который с пользою употреблен был для спокойствия тамошнего края и для введения устройства между диких киргизских народов. Впрочем, [295] предлежит вам вообще долг и старание привлекать к нам все народы кавказские, приводить их в некоторый род зависимости от высочайшего престола нашего, обращать к пользам Империи и их собственным и распространить убеждением благоустройство н законы наши, кои мы им дать готовы к их собственному спокойствию, тишине и благоденствию».

Прося о присылке к нему муфтия, Гудович находил генерал-маиора Горича не особенно способным для водворения спокойствия между кабардинцами. Они его не любили и не имели к нему никакой доверенности. Хотя Горич сам был кабардинец, но был не из рода владельцев, гордившихся своим происхождением. «Сей народ, писал Гудович, надобно исправлять мягким образом, но однако же летом, чтобы в виду войско стояло» (Письмо Гудовича П. А. Зубову 24-го марта 1792 г.). При помощи уговариваний, советов и наставлений, Гудович успел достичь того, что кабардинцы сами просили учредить у них родовые суды и расправы.

19-го апреля 1793 года были высочайше утверждены родовые суды для владельцев: два в Большой и один в Малой Кабарде, и родовые расправы для узденей: две в Большой Кабарде и одна в Малой. В Моздоке был учрежден для уголовных дел верхний пограничный суд под председательством моздокского коменданта. Суды эти, по несколько поспешному заключению Гудовича, имели будто бы большое влияние на смягчение крутого нрава и обычаев кабардинцев и на «поселение в них познаний о повиновении» русской власти. То, что прежде достигалось содержанием в земле значительного отряда наших войск, теперь было достаточно небольшой воинской команды, «посылаемой весьма редко и только в самой крайности».

Все это было справедливо только отчасти; в действительности же кабардинцы долгое время после того оставались такими же хищниками, какими были и до учреждения судов. Иначе и быть не могло. С учреждением судов кабардинцы почувствовали во всем стеснение своей вольности и независимости. Им запрещено было отлучаться за границу без разрешения начальства, мстить [296] убийце по своему произволу, укрывать преступников по обычаю куначества и гостеприимства, собираться джигитам и производить грабежи в соседних племенах или на линии.

Столь крутой поворот в общественной жизни кабардинцев заставил их позаботиться о возвращении потерянной независимости, и они стали искать защиты у Порты.

Не имея возможности явно вмешиваться в дела кабардинцев, турецкое правительство старалось всеми силами поддерживать в них нерасположение к России. Турки восстановляли разрушенные укрепления Анапы, куда ожидали прибытия новых войск под предлогом обуздания закубанцев, не повиновавшихся анапскому паше. В феврале 1794 года были перехвачены в Большой Кабарде фирман султана и письмо Мурат-Гирей-Султана, который называл себя начальником над всеми закубанскими народами, и уверял, что ему поручено султаном иметь попечение о кабардинцах. Посылая фирман султана, Мурат-Гирей просил прочесть его внимательно и быть готовыми на действия против неверных (Письмо Мурат-Гирей-султана и фирман султана. Московск. Арх. Главн. Штаба, дела графа Салтыкова.). Султан Селим просил кабардинцев знать, что «заключенный у нас с Россиею мир по большей части нужен был нам для Кабарды и Крыма. Итак, если постараетесь вы перейти за Кубань, то сомневаться вам в рассуждении избавления своего от России не для чего, потому что Порта вас не оставит.

Что же касается до происхождения у нас с Россиею, то уведомляем вас, что через присланного от двора российского посланника требовала Россия позволения приезжать подданным своим во Иерусалим на поклонение; но отправлен посланник тот в Россию почти ни с чем. А потому, если Россия в силах, то рассердясь на то поднять вражды не преминет, а мы также иметь ее намерены. И когда так случится, то тогда как Кабарда, так и Крым оставлены от нас, в рассуждении избавления от России, не будете. До того же старайтесь вы, не склоняясь с подвластными вашими к России, перейти в горы и относитесь о расположении и состоянии вашем к анапскому [297] сераскиру Мурат-Гирей-султану, к которому можете присылать от себя по надобностям и посланников, не сомневаясь ни мало в том от России... Потщитесь только быть с магометанами, в стороне вашей обитающими, в согласии и какое будет у всех вас вообще намерение и расположение пришлите, для донесения о том ко двору турецкому с письмом своим нарочного посланника. В желании вашем будьте совершенно уверены и опасаться вам теперь от России нечего, потому что в мирном у нас с Россиею постановлении выговорено всем магометанам, где бы они не были, безобидное пребывание.

Что же касается до войска магометанского, то оное обучается в военнодействии, так же как немецкое. Вы же старайтесь как можно взять меры на избавление мусульман от России, для чего к вам сие предписание с нарочным Чолак дервишем и отправлено».

Вместе с тем, озабоченный тем, что шамхал тарковский вступил в подданство России, а хан дербентский вел переговоры о том же, султан отправил фирман в Дагестан и Персию с целью отклонить владетелей от союза России.

«Предписывая сим высочайшим моим фирманом, — писал он (Дагестанцам, кадию акушенскому и Али-Солтан-беку.), — объявляю вам, что мир теперь с Россиею заключен потому более, что народы магометанского исповедания в расстройстве и рассыпаны по разным местам, но и теперь однакожь прочие государи с Россиею воюют и спокойствия в России нет. Но в сем случае, что Россия имеет с прочими войну, злодействовать нам ей неприлично и постыдно, а стараться только о том, чтобы народы правоверные были все в согласии, так как о сем писано от меня в Мекку, Индию и западной страны к государям, на что, конечно, будут мусульмане согласны. Да сверх сего и войско наше сколь можно приучается к военной экзерциции искусными людьми, а города у нас укрепляются, а потому старайтесь сколь можно быть между собою согласны пне оставляйте присылать сюда нарочных и уведомлять о всех своих надобностях. Я же с моей стороны сколько можно стараться буду освободить от России Крым, Кабарду и прочие [298] мусульманские области и селения, потому что сие меня крайне беспокоит.

Сверх же сего доносят мне кабардинские хаджии, что у кабардинцев между собою происходят несогласия и в Кабарде учреждено правление. На сие им сказано здесь, что учреждение новых правлений сделано по необходимости; другие говорили, что правление у них сделано не по необходимости и во время сего спору возвратился ко мне посланный отсюда шпион Чолак дервиш. Он объявил здесь о всем подробно, как о кабардинцах, так и дагестанцах, что сами они к России преданы и много между ними лукавых и неистовых людей, из коих один шамхал предавшись России склонил даже и Дербент на отдачу России жь и получает за то каждогодно не малое от России жалованье. Почему и предписываю сим фирманом, чтобы таковых лукавых и неистовых людей, каков шамхал, стараться истреблять или избрать на место шамхала из природы шамхальской другого достойного. Если ж кто не поступит по силе сего моего фирмана, то таковой разлучен будет с женою и останется так как беззаконный и неверный.

Сверх же сего постарайтесь вы и о том, чтоб не было кабардинцам от России притеснения, а если сил ваших не достанет, то можете спасаться в горах и донести о том ко мне, почему и не оставлю я употребить об вас моего попечения и снабдить помощью и тогда уже нарушению мира не я буду причиною, а Россия. Впрочем, каковым образом обыкновенно награждал я вас за службу и за исполнение моих повелений казною (деньгами), то и ныне по присылке от вас сюда нарочных также в награждении оной не сумневайтесь. Впрочем, если не будет вам от России обиды, то вы отнюдь противного ей не делайте и сие мое повеление храните от России в тайности; мусульманам же как можно старайтесь сие обнародовать».

Султан просил кабардинцев и владетелей Дагестана войти в сношение с Ахта-ханом (С Агою-Магомет-ханом. Ахта значит скопец.), и быть готовыми к действиям. Действительно, в это время Порта готова была воспользоваться [299] политическим положением России и разорвать с нею мир. Второй раздел Польши возбудил неудовольствие многих держав и в особенности Франции, старавшейся восстановить Порту против России. Императрица Екатерина II поручила Гудовичу иметь особое наблюдение за народами, живущими по ту сторону Кубани и в особенности за кабардинцами, тем более, что между ними стало уже замечаться некоторое волнение. В феврале 1794 года в Большой Кабарде возникли беспорядки и неповиновение родовым судам и расправам, так что пришлось употребить силу. Генерал-маиор Савельев с отрядом в течение девяти месяцев ходил по Кабарде и водворял порядок (Всеподд. рапорт Гудовича 9-го декабря 1794 г. Московск. Арх. Глав. Штаба, дела графа Салтыкова.). Главные зачинщики возмущения, подполковник Атажуко Хамурзин, Измаил Атажукин и брат его премьер-маиор Адиль-Гирей Атажукин, были высланы на жительство в Екатеринослав (Отношение гр. Зубова екатеринославскому губернатору 10-го января 1795 г. Московск. Арх. Главн. Штаба, дела графа Салтыкова.).

По восстановлении порядка, знатнейшие владельцы обязались письменным договором не притеснять своих подвластных и доставлять им вознаграждение в справедливых претензиях. При этом все сословия постановили, что если кто из владельцев удалится в горы, тот лишается всякого права на подвластный ему народ, который и поступает в непосредственное управление русского правительства.

Видя, что кабардинцы бессильны оказать какое бы то ни было сопротивление, Порта интриговала в Персии, чтобы совокупными силами препятствовать политическим видам России. [300]

XVI.

Стремление Аги-Магомет-хана к единовластию в Персии. — Борьба его с братом Муртаза-Кули-ханом и Лютф-Али-ханом ширазским. — Неприязненные поступки Аги-Магомет-хана против нашего купечества, приведшие его к столкновению с Россиею.

В Персии по-прежнему происходили беспорядки и безначалие. Два наиболее значительные владельца, Лютф-Али-хан и Ага-Магомет-хан оспаривали между собою право на владение всею страною. Ага-Магомет-хан, сверх того, враждовал и с родными братьями. Один из них, Муртаза-Кули-хан, бежавший в Баку, просил наше правительство о содействии к возведению его на ханство Гилянское. Командующий каспийскою флотилиею, генерал-маиор Шишкин, получил секретное предписание генерал-поручика Потемкина от 2-го сентября 1787 г., чтобы фрегаты наши находились близ Баку «для пользы» Муртазе-Кули-хану и в случае надобности защищали бы находящееся в Энзелях наше купечество. Шишкин спрашивал П. С. Потемкина, чем и как вспомоществовать ему Муртазе: войсками, оружием или деньгами и, не получая долго ответа, условился с ханом хранить в тайне, по возможности, долгое время намерение русского правительства поддержать его.

Муртаза-Кули-хан нарушил данное обещание и самопроизвольно сел на фрегат, стоявший у Баку, и, надеясь найти многих приверженцев среди туземцев, думал завладеть с такими средствами Гилянскою провинциею. Выйдя на берег в Талышах и собрав от 200 до 300 человек разного сброда, Муртаза вошел без сопротивления в никем не обороняемый и неукрепленный город Решт и занял его 28-го августа 1788 г. (Всеподд. прошение генерал-маиора Шишкина, от июля (число не обозначено) 1794 г. Арх. Кабин. Св. 380, ч. II.). Он тотчас же отправил на линию своего посланного к генералу Текелли, в то время командовавшему войсками, с изъявлением желания своего вступить в подданство России. Основываясь на таком заявлении, генерал Текелли предписал начальникам [301] судов, находившихся в Персии, делать пособие во всех требованиях Муртазе. С наступлением же весны предполагалось отправить к гилянским берегам два судна, с тем, чтобы они «во всех случающихся надобностях преподавали помощь на удержание провинции Гилянской со всеми благоугождениями владельцу и защищением наших торгующих и селения».

Когда наш бот, под начальством лейтенанта Моллера, явился в Энзелинском порте, Муртазы-Кули-хана не только там, но и во всей Гилянской провинции уже не было. Еще за несколько месяцев, Ага-Магомет-хан, узнав, что Муртаза-Кули-хан занял Решт, немедленно отправил с отрядом брата своего Джафара-Кули-хана, который, пользуясь нерадением и совершенною беспечностию Муртазы-Кули-хана, вошел в Решт.

Последний, 14-го октября 1788 года, бежал в Энзели, где и укрепился. Джафар-Кули-хан атаковал укрепления, но был отбит и принужден ограничиться осадою. Обе стороны возводили новые укрепления, производили вылазки и вели почти ежедневную перестрелку. Так продолжалось до 18-го ноября, когда Джафар-хан обратился к русским морским офицерам с просьбою примирить его с братом. Находившиеся в Энзелинском порте, для защиты русского купечества, капитан-лейтенант Харламов и лейтенант Окороков приняли посредничество и содействовали к заключению договора, по которому Джафар обещал под присягою исходатайствовать Муртазе владение Гиляном на правах генерал-губернатора, но не самостоятельного владельца. В ожидании ответа от Аги-Магомет-хана, Муртаза-Кули-хан обязался выйти из Энзелей в Ленкорань или Сальяны и существовавшую в Энзелях стену разрушить.

По заключении этих условий, Джафар, 23-го ноября, с войсками своими отошел к Решту, а Муртаза, 12-го декабря, сел на русское купеческое судно и отплыл в Сальяны, к дербентскому хану. Он отправил, через Астрахань, посланного на Кавказскую линию, с заявлением о своем желании поступить в подданство русской Императрицы. Муртаза просил прислать ему в помощь 2 т. человек русского войска и несколько военных судов к марту 1789 г. Он обещал, по мере своего [302] возвышения, идти на большие и большие уступки персидской территории в пользу России. Князь Потемкин видел в Муртазе-Кули-хане человека смелого, предприимчивого, преданного русскому правительству и достойного владеть Персиею. Война с Турциею препятствовала нам оказать существенное содействие Муртазе и на все его искания ему отвечали только уверениями о милостях и покровительстве Императрицы.

Между тем Муртаза-Кули-хан, уезжая в Сальяны, оставил в Энзелях несколько человек преданных ему, для собирания пошлин. При Энзелинском порте, с разрушением стены и укреплений, оставалась только одна русская колония, и уполномоченные Муртазою персияне, по необходимости, принуждены были приютиться в ней. Скоро цель оставления их стала известна правителю Гиляна Сулейман-хану. Он потребовал, чтобы эти люди, на основании постановления, заключенного с Муртазою-Кули-ханом, были немедленно высланы из русского селения, угрожая в противном случае употребить силу.

Бывшие там наши офицеры, не имея на этот случай никаких предписаний, выслали людей. Муртаза-Кули-хан, оставшись недоволен таким распоряжением и не обращая внимания на заключенный с братом договор, 12-го июля 1789 года, снова прислал в Энзели к лейтенанту Моллеру своего шурина с семью человеками для сбора пошлин и изгнания сборщиков, поставленных от правителя Аги-Магомет-хана. Вместе с этими посланными Муртаза отправил письма некоторым старшинам, с которыми он имел постоянную переписку, и хвастался поддержкою России. Некоторые из его писем, в том числе и то, в котором Муртаза уверял гилянцев, что скоро прибудет к ним с 12 т. человек русских, были захвачены Сулейманом и тотчас же отосланы к Аге-Магомет-хану. Последний арестовал единоутробного брата Муртазы, бил по пятам «нещадно» его сына и приказал своему племяннику Баба-хану, не входя в открытые неприязненные действия с русскими, блокировать издали нашу колонию и Энзелинский порт, пресечь торговлю и всякое сообщение с русскими и даже близлежавшие персидские селения перевести в другие места. Поселенцы наши весьма скоро [303] почувствовали во всем недостаток и голод; число больных увеличилось, и среди одних только нижних чинов было больных до 85 человек.

Видя безысходность своего положения, торгующее население подало прошение лейтенанту Моллеру о дозволении покинуть селение и отправиться в Россию. Моллер принужден был выслать шурина Муртазы и тем восстановить спокойствие, но не торговлю, так как купечество понесло огромные убытки.

Встретив и здесь неудачу, Муртаза просил генерал-маиора Шишкина прислать ему в помощь 1 т. человек русских войск в добавок к собранным, будто бы, им 8 т. челов. Не веря, чтобы ополчение Муртазы могло дойти до столь большой цифры и получив сведения о безвыходном положении наших поселенцев в Энзелях, Шишкин был в крайнем затруднении, как поступить. Надежды на то, чтобы Муртаза мог завладеть снова Гилянскою провинциею, было мало, а между тем его враждебные действия против Аги-Магомет-хана могли поставить наших поселенцев в еще худшее положение. Шишкин приказал находившемуся в Ленкоране капитан-лейтенанту Аклечееву, не упуская случаев к пользе отечественной торговли, стараться склонить на свою сторону правителя Решта и уверить его, что при замешательствах в Персии мы защищаем только нашу торговлю и селение, а Муртазу-Кули-хана уговорить, чтобы он до более удобного времени оставил свое предприятие и бесполезными покушениями не пресекал нашей торговли.

Предположения Шишкина о бессилии Муртазы вполне оправдались: он успел собрать только 160 человек праздношатающихся, но и те, не имея никакого вооружения, разбрелись в разные стороны и сам Муртаза уехал неизвестно куда: одни утверждали, что он отправился просить помощи у шушинского хана, другие говорили, что в Шираз.

Поступки Муртазы-Кули-хана и его хвастовство возбудили недоверчивость Аги-Магомет-хана к русским, и он стал еще более стеснять нашу торговлю. Постоянные жалобы наших купцов заставили генерал-маиора Шишкина, во все это время не [304] получавшего никаких предписаний (Генерал-поручик Бибиков, к которому ему приказано было обращаться, находился в то время в походе за Кубанью и не отвечал на возбуждаемые вопросы.), самому решиться на какую-либо меру и он, имея в виду главнейшим образом развитие торговли и сохранение нашего селения при порте Энзелинском, обратил на них все свое внимание.

Отправляя с наступлением весны на смену лейтенанта Моллера лейтенанта Атреплева, генерал Шишкин, в инструкции от 2-го апреля, писал, чтобы он в бытность свою в Энзелинском порте старался свести знакомство с правителем Решта и тем обеспечил нашу торговлю; но если бы встретилась надобность, то для защиты купечества и селения употреблять силу оружия. Атреплеву запрещено вмешиваться в дела Муртазы-Кули-хана, но если бы он, при несчастном для него обороте дел, прибегнул под защиту русского флага, то принять на судно, никому не выдавать и отправить в Астрахань.

Атреплев прибыл тогда, когда Ага-Магомет-хан, вынужденный неудачными обстоятельствами, переменил свое поведение относительно России. Около этого времени Лютф-Али-хан овладел Ширазом, и большая часть персидских войск перешла на его сторону. Услышав о происходившем в Ширазе, Ага-Магомет-хан занял Испагань и форсированным маршем двинулся к Ширазу. Лютф-Али-хан противопоставил своему сопернику значительное войско и после нескольких упорных дел в июле 1789 года принудил Агу-Магомет-хана отступить. Вот в это-то время Ага-Магомет-хан стал заискивать расположение России и приказал начальникам прибрежных провинций удовлетворять всем требованиям русских.

Доверие к торговле возобновилось по-прежнему, и торговцы стали без всякой опасности ездить до Испагани. Так было до половины 1790 г., когда живший в Ленкорани Муртаза-Кули-хан снова распустил слух, что с 2 т. талышинцев идет в Гилянскую провинцию, и 4-го октября опять прислал в Энзели своего шурина Али с 40 человеками для овладения таможенным домом, находившимся вблизи нашего селения. Али [305] занял дом без всякого сопротивления и потом, явившись на судно к лейтенанту Атреплеву, требовал от него, именем своего хана, пороха, свинца и одно купеческое судно. Получивши отказ, Али отправился на берег, где был встречен несколькими человеками, высланными из Решта для его задержания. После небольшой перестрелки, Али скрылся в нашем селении и тем избежал предназначенного ему печального жребия. Узнав о происшествии с шурином, Муртаза набрал себе шайку и 25-го октября 1790 года занял Решт. Не заботясь об упрочении своей власти, Муртаза пригласил к себе Атреплева и предложил ему, как самовластный правитель, заключить коммерческий трактат с Россиею.

Переговоры эти не получили еще начала, когда, 6-го ноября, Муртаза, получив известие о приближении войск Аги-Магомета, бежал из Решта и 12-го числа прибыл в Энзели, где потребовал помощи от лейтенанта Атреплева, но как тот не имел чем помочь, то Муртаза снова бежал в Ленкорань.

В декабре того же года Муртаза выпросил у Мустафы-хана Талышинского несколько человек, напал с ними на небольшой отряд войск Аги-Магомет-хана и разбив его, снова занял Решт. Желая на этот раз утвердиться в Гиляни более прочным образом, Муртаза распустил слух, что русские пришлют ему на помощь 12 т. человек и все суда, находящиеся на Каспийском море, будут отданы в его распоряжение. 8-го января 1791 года Ага-Магомет-хан прислал в Решт свою мать уговорить Муртазу, чтобы он оставил Гилянскую провинцию, не разорял жителей и не затруднял торговли. Муртаза не послушал советов матери и тем принудил Агу-Магомета употребить против него силу. Опасаясь попасть в руки жестокосердого своего брата, Муртаза взял с собою мать и 21-го февраля уехал в Талыши, где и оставался долгое время.

Отделавшись от своего назойливого брата, Ага-Магомет-хан обратил все свое внимание на борьбу с Лютф-Али-ханом. Последний, стараясь также приобрести верховную власть в Персии и одолеть своего соперника, вошел в сношение с англичанами и успел склонить их дать ему помощь. Весною 1790 г. [306] англичане отправили к Лютф-Али-хану из своих владений в Индии 200 челов. солдат, 20 орудий с принадлежностью и значительную сумму денег, с обещанием содействовать в дальнейшем подчинении ему Персии. Прося у англичан миллион рублей денег, Лютф-Али-хан послал в залог весьма дорогой камень и обещал, сделавшись верховным правителем Персии, принять английских консулов в пристани Персидского залива, для собирания в пользу англичан пошлин с привозимых товаров.

С своей стороны Ага-Магомет-хан искал помощи у Порты, но оба они не добились ничего существенного и принуждены были бороться с теми средствами, которыми располагали. Весною 1791 года Ага-Магомет-хан отправил к Ширазу своего племянника Баба-хана с отрядом в 10,000 человек. Лютф-Али-хан с 20,000 человек встретил его у Гардемала, разбил и принудил возвратиться в Испагань. Ага-Магомет хан стал собирать новые войска. «Его армия, пишет бывший в то время при нем русский конфидент, простиралась до 45.000; из оной до 25,000 состояли на жалованье, а прочие без жалованья, состоя из разного сброда людей, совсем невоенных. Пеших и конных было по равной части. Пехота имела ружья по большей части с фитилями, но конница с замками. Пушек было самой большой величины семь чугунных, лафеты о трех колесах, оси вертелись вместе с колесами; в упряжи каждой пушки употреблялось по четыре пары волов; ящиков с зарядами к каждым двум пушкам по одному. Притом было 50 верблюдов, из коих на каждом лежало по два фальконета, коими и действует один человек. Продовольствие войск производится не из магазинов, а нарочно посланные собирают хлеб по селениям и оный к армии доставляют».

С таким ополчением Ага-Магомет подошел к Ширазу. Лютф-Али-хан также с армиею до 40,000 человек и 2 орудиями встретил наступающих впереди города в двух переходах и разбил их. Войска Ага-Магомет-хана были приведены в такой беспорядок, что потеряли весь лагерь, и сам хан едва не попался в плен. Ага-Магомет бежал с поля [307] сражения, и долгое время не знали, где он находится. Пользуясь успехом, Лютф-Али-хан направился в Испагань с намерением занять его, но во время движения один из его военачальников, Жея-Зарчи-баши, возмутил большую часть войск, бежал с ними в Шираз и, запершись в нем, не пустил в него своего хана. Лютф-Али отошел с остатками своих сил к стороне Багдада, а Зарчи-баши передал Шираз Ага-Магомет-хану, с условием, что он будет назначен ханом ширазским (Всеподд. рапорт Гудовича 12-го марта 1792 г. Москов, Арх. Глав. Штаба, дела графа Салтыкова.).

Обрадованный таким происшествием, Ага-Магомет считал своего врага окончательно побежденным, а себя единственным повелителем Персии. Он до того возгордился, что принял титул падишаха, возложил на себя знаки шахского достоинства и «начал даваемые от себя приказания, которые назывались талаги или ордера, называть фирманами, употребляя в оных вместо своего титула «высокостепенного», титул «величества». «Но таковое самовольное присвоение им себе сего титула, доносил Гудович (Во всеподд. рапорте 13-го апреля 1792 г. Там же.), не может утвердиться, поколику по обыкновениям персидским, шахом признан быть может общий владетель всей Персии, избранный в сие достоинство общим согласием всех ханов персидских в городе Ардевиле, лежащем в провинции Адербейджане. Но Ага-Магомет-хан владеет только среднею частью Персии, а не всеми провинциями оной, и самая провинция Адербейджан не вся принадлежит ему, ибо считающийся в ней Карабаг имеет особого владельца, тоже тарковский Шамхал, принадлежавший прежде Персии, от оной не зависит, да и во всех почти ханах, владеющих лежащими внутри Персии провинциями Ага-Магомет-хан имеет себе неприятелей».

Это всеобщее нерасположение было причиною, что Ага-Магомет-хан не долго владел Ширазом. Собравшись с силами, Лютф-Али-хан успел склонить на свою сторону жителей Шираза. Во время праздника общего поминовения жители восстали [308] против правителя, поставленного Агою-Магомет-ханом и убили его. Лютф-Али-хан вступил в Шираз, истребил большую часть войск, присланных Агою-Магомет-ханом на помощь Жея-Зарчи-Баши, и казнил многих лиц, ему изменивших. Ага-Магомет не мог в это время оказать помощи Ширазу по причине болезни. Болезнь эта имела большое значение, так как его подвластные стали колебаться в верности и помышляли о переходе на сторону его врагов. Когда народ, не видя Аги-Магомет-хана «долгое время в диване, доносил Гудович (Во всеподд. рапорте от 13-го апреля 1792 г. Мос. Арх. Гл. Шт., дела гр. Салтыкова.), начал сомневаться в его жизни, чиновники его разделились было на две партии и оттого происходил бунт, то Ага-Магомет-хан, при всей своей слабости, вынесен был в диван, и призвав к себе обманом нескольких человек из бунтовавших, их казнил и тем прекратил народное волнение. С того, однакожь, времени народ опять не видит его в диване, что и подает причину к новому беспокойствию, и думают иные, что Ага-Магомет-хан в продолжение своей болезни уже и умер, но диван только по обыкновению своему скрывает смерть его от народа, доколе взяты будут, для предупреждения народного несогласия в выборе нового владетеля, нужные меры. Между тем визирь его мирза Шефи именем его начал собирать в Тегеране распущенные но домам войска, которые, однакожь, неохотно ему повинуются».

Слухи о болезни Аги-Магомет-хана, а может быть и о его смерти усыпили Лютф-Али-хана, и он, потеряв в конце 1792 г. Шираз, принужден был скрыться сначала в Табасе, а потом в Кермане.

В конце 1794 года, Ага-Магомет-хан блокировал Керман в течение восьми месяцев. Вся сила Лютф-Али-хана состояла из 25,000 арабов, кочующих в Керманской области. Имея запас продовольствия на два года, Лютф-Али надеялся удержать Керман, но Ага-Магомет успел подкупить нескольких влиятельных лиц, тайно впустивших в город его войска. Несчастный Лютф-Али-хан узнал об измене тогда, когда в городе было уже до 10,000 неприятелей. Он сражался в [309] улицах целый день и затем с 500 человек ему преданных отступил к Босту. Ага-Магомет-хан предал город разграблению и приказал в течение трех дней не давать никому пощады. Преследуя сам Лютф-Али-хана, он успел его догнать и захватить в своп руки. Несчастному пленнику были выколоты глаза, и он отправлен в Тегеран, где жестокий враг его назначил ему пожизненную пенсию.

Захватив в Кермане значительные сокровища, Ага-Магомет-хан сам возвратился в Тегеран и, считая теперь себя единственным владетелем Персии, стал украшаться шахским пером. Оставаясь в Тегеране, он занимался окончательным упрочением своей власти и прежде всего обратил внимание на Адербейджан и Грузию. Неприязненные действия против последней привели Агу-Магомет-хана к столкновению с Россиею.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том II. СПб. 1886