ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM II.

X.

Положение дел в Персии. — Изгнание Гедает-хана из Решта. — Деятельность нашего консульства. — Прибытие Тумановского в Энзели. — Переговоры его с Гедает-ханом. — Междоусобная война Гилянского хана с Ага-Магомет-ханом. — Штурм Решта. — Изменническое убийство Гедаета. — Стеснение нашей торговли и притеснение русского купечества. — Прибытие в Россию посланного от Аги-Магомет-хана и высылка его за неприличное поведение и поступки.

Непримиримая вражда, возникшая между Гедает-ханом и нашим консулом Скиличием, дошла до того, что последний, не имея никакого полномочия со стороны нашего правительства, решился принять меры к изгнанию хана из Гилянской провинции. В январе 1786 года, Скиличий отправил Ага-Магомет-хану письмо, в котором призывал его в Гилян. — «Что касается начальника провинции, писал наш консул (Письмо Скиличия Аге-Магомет-хану от 24-го января 1786 года. Арх. Кабинета, связка 380, ч. II.), то весь народ желает ему падения, а ваше имя любимо и почитаемо от мала до велика. Народ токмо чрез вашу помощь надеется избавиться от бесчеловечных его мучительств. Я имею много причин быть недовольным его грубостью и лукавством, и в случае неудачи не пособлю ему ни в том, чтоб удержаться в провинции, ни бежать морем. Одним словом, будьте уверены, что я ничего столько не желаю, как увеличения вашего могущества и славы, и всегда готов оказать вам все услуги».

Ага-Магомет-хан воспользовался таким предложением, овладел Рештом и выгнал оттуда Гедает-хана, бежавшего в Энзели. Победитель отправил тотчас же своего посланного к генералу Потемкину с письмом, в котором высказывал желание сблизиться с Россией и поступать во всем со строгим соблюдением трактатов. Ага-Магомет-хан предоставил русским купцам полную свободу торговли, оставил в пользовании их те места, которыми они владели и запретил брать пошлину за шелк.

С другой стороны, Гедает-хан также просил нашей помощи и писал, что «расположил уже себя, чтобы быть мне с [185] провинциями моими зависимым всероссийскому императорскому престолу».

Получив известие об изгнании Гедаета из Решта, генерал Потемкин сделал распоряжение о немедленном отправлении к энзелинским берегам одного фрегата в помощь фрегату Астрахань, находившемуся там для покровительствования нашей торговле. Командиру фрегата приказано не вмешиваться в дела консула, но по требованию его оказывать возможное пособие, «для упасения купечества российского от наглостей, каковые обыкновенно, в осаде города или может быть в завладении Энзелей, быть могут» (Ордера капитану 1-го ранга Шишкину от 25-го марта 1786 года, №№ 96 и 99. Госуд. Архив, XXIII, № 13, папка 51.).

На этом же фрегате был отправлен и бывший консул Тумановский, которому приказано объясниться с Гедает-ханом и, «отдав ему мое письмо, писал Потемкин, показать вид искреннего участия в состоянии его мною приемлемого» (Предписание Тумановскому 25-го марта, № 100. Госуд. Архив, XXIII, № 13, папка 51.). Выбор и посылка Тумановского были крайне неудачны. Он был также личным врагом Гедает-хана, и следовательно посылать такого человека тогда, когда желали оказать расположение и помощь хану, было совершенно неуместно.

Тумановскому было поручено, познакомившись с действительным положением дел и намерениями как Ага-Магомет-хана, так и Гедает-хана, обещать содействие тому, кто будет искать покровительства России. С таким лицом постараться заключить письменное условие о свободе торговли, отмене пошлин и об уступке части земли в Энзелях для возведения там необходимых для нас строений. Во всяком же случае, нашему консульству поручено было оказать покровительство Гедает-хану. В случае же, если у него не оказалось бы никаких средств к защите, всемерно стараться, писал Потемкин Тумановскому, «чтоб его не упустить из рук, и уговорить ехать в Астрахань, под защиту России».

Тумановскому передано было три письма: Муртазе-Кули-хану, [186] Гедает-хану и Ага-Магомет-хану. Генерал Потемкин обнадеживал двух первых добрым расположением к ним князя Таврического, обещал покровительство и предлагал переговорить о своих нуждах с Тумановским (Письма П. С. Потемкина к ханам от 30-го марта 1786 г.); Ага-Магомет-хану предлагал дружбу и союз с Россией.

«Слава дел ваших, писал ему Павел Сергеевич Потемкин (Ага-Магомет-хану в письме от 29-го марта, № 116.), достигающая к пределам вверенным моему управлению, причиняет удовольствие мне и подает повод поздравить вас со всеми победами и завоеваниями вами одержанными и приобретенными.

Персия, раздираемая доныне междоусобиями, обагряемая кровью собственных чад своих, под управлением вашим приобретет спокойство и исцелит свои раны благоустройством, прекратит подданных ваших скорби и осушит их слезы. Благоразумное ваше правительство (правление) придаст державе вашей блеска, когда обратите внимание и на внутреннее земель ваших распоряжение, и на возобновление прежних сношений с Империей моей августейшей самодержицы. Польза оного ощутительна, величество и сила ее известны, премудрость великой Екатерины громка и благость ее бесконечна. Прибегающие к ее покрову-союзу находят всегда скиптр ее надежным укреплением.

Бог, учреждая государства, может определить вас владетелем Испагана к обновлению благополучия оного... Время и обстоятельства открывают благоприятное поле к обновлению связи между обоих государств граничащих. Я ожидаю ваших писем, чтоб изъявить вам ту дружбу, все то усердие, которое к особе вашей имею.»

Не зная в чьих руках находится престол персидский и кому повинуется большая часть народа, Потемкин отправил письмо и к Джафар-хану, который, по дошедшим сведениям, овладел Испаганом и которого посланный явился на линии.

«Бывший у меня посланник, Магомет-бей, писал Потемкин Джафар-хану (От 10-го апреля 1786 года.), возглашал похвалу имени вашего, а сие [187] служит поводом мне, получа известие о благополучном овладении вами великолепным городом Испаганью, вас поздравить. Персия, раздираемая через толикое время междоусобием, окончит, всеконечно, стенание свое под вашим управлением, удержит текущую кровь и раны болезненные исцелит. Благоразумие ваше подаст древней сей державе спокойство и возвратит ей прежнюю славу, когда вы обратите внимание ваше и на внутреннее Персии устройство, и на возобновление прежних сношений с Империей Всероссийскою.»

Вскоре получено было известие, что Джафар изгнан из Испагана Али-ханом, и тогда генерал Потемкин отправил точно такое же письмо и Али-хану.

Между тем, Гедает, опасаясь нападения Ага-Магомет-хана, укреплял Энзели, обносил их каменною стеной, захватывавшею и находившуюся там русскую колонию, церковь и консульский дом. Потемкин требовал, чтобы Гедает отменил свое намерение и не забывал, что консул и купечество, живущие в Энзелях, суть подданные русской императрицы, и что хан не имеет права заключать в стенах русских подданных. «И место то, прибавлял П. С. Потемкин (В письме от 18-го апреля 1786 г., Государствен. Архив, XXIII. № 13, папка 57.), где консул российский и купечество живут, есть место вам не принадлежащее и есть в делах собственное от вас письмо, в котором, при возвращении нашего консула в Энзели, утверждаете вы порт Энзелинский для России. Извещая о сем, требую, чтоб обитание российское оставили вы, ни мало к нему не касаясь.»

Гедает отвечал, что он всегда оказывал покровительство русским купцам. И «кто бы дерзнул, спрашивал он, бывающим здесь подданным российским оказать какую-либо обиду или притеснения»?

Слова эти не сходились с действительными поступками Гилянского хана, продолжавшего строить укрепление, окруженное с трех сторон водой, а с четвертой — защищаемое густым лесом, чрез который можно было пройти лишь с большим затруднением. [188]

В таком положении находился Гедает-хан, когда 20-го мая подошел к Энзелинскому порту наш фрегат Астрахань, на котором находился надв. советн. Тумановский. Последний, сообщив консулу Скиличию о своем прибытии, спрашивал его: может ли он съехать на берег и нет ли какой опасности? Получив удовлетворительный ответ, Тумановский сошел с фрегата и имел свидание с консулом. Скиличий уверял прибывшего в дурном расположении к нам Гедает-хана и советовал, не полагаясь на его уверения, быть весьма осторожным. Зная вспыльчивый и гордый нрав хана, Скиличий находил, что снисходительностью скорее всего можно склонить Гедаета на нашу сторону, но Тумановский был противного мнения.

— Я знаю, как должно обходиться с ним, заметил он самонадеянно; — птица эта не улетит от нас.

Тумановский настаивал, чтобы прежде извещения Гедаета о его прибытии, Скиличий отправил хану последнее письмо генерала Потемкина об оставлении нашей колонии вне черты укреплений (Следственное дело. Архив Кабинета, св. 380.).

— Содержание этого письма колко, заметил Скиличий, — и было бы неблагоразумно возбуждать в хане недоверчивость и причинять ему неудовольствие в такое время, когда его должно ободрять, а не раздражать.

— Напротив, отвечал Тумановский, — его надо сначала устрашить этим письмом, а потом уведомить о моем приезде.

Требование это было исполнено, и письмо генерала Потемкина было отправлено хану. На следующий день Гедает собрал своих приближенных и поручил им прочитать письмо. В Гилянь проник слух, что Тумановский послан за тем, чтоб овладеть Энзелями и увезти старшего сына хана в Россию. Прибытие чрез несколько дней фрегата Кавказ усиливало подозрение и убеждало персиян в справедливости распространившихся слухов.

— Вы видите, сказал хан собравшимся, — что подозрения [189] наши были не безосновательны; нам должно стараться предупредить такое происшествие. И Гедает намерен был захватить Тумановского в свои руки.

Некоторые из приближенных старались разубедить хана, уверяли, что слухи ложны, старались представить всю опасность от подобного поступка, но хан не слушал советов и настаивал на своем (Письмо Скиличия Потемкину 3-го апреля 1787 г. Арх. Кабинета, св. 380.).

— Если бы Россия, говорил он, — желала мне добра и действительно хотела оказать помощь — она не прислала бы сюда двух фрегатов и Тумановского, моего непримиримого врага.

Уведомляя о получении письма генерала Потемкина и поздравляя Тумановского с приездом, Гедает писал, что желает иметь с ним личное свидание. В то время Ага-Магомет-хан, отвлеченный более сильным врагом внутрь Персии, оставил Решт, и Гедает-хан снова утвердился в нем. Он имел при себе до 10;000 человек войска и, как человек заносчивый, думал, что в будущем не только может устоять против притязаний Ага-Магомет-хана, но и сделать некоторые завоевания. Под влиянием минуты, он не считал нужным заискивать в русском посланном, а намерен был захватить его в свои руки и, имея заложником, приобресть некоторые выгоды.

Вечером, 29-го мая, один персиянин предупредил консула, чтобы он был осторожен, так как хан намерен захватить не только Тумановского, но и его, консула, и двух командиров фрегатов. Персиянин уверял, что для этой цели хан прислал в Энзели 300 человек вооруженных людей, которые скрыты в его дворце и ждут удобного случая, чтобы напасть на русских, когда они соберутся, и захватить их прежде, чем они будут в состоянии защищаться. Не показывая вида, что намерение хана известно, Тумановский и Скиличий сообщили об этом командирам фрегатов и приняли меры к тому, чтобы не быть застигнутыми врасплох и в то же время иметь возможность защитить русскую колонию. С этою целью [190] были выставлены орудия, учреждены караулы и ночной обходе. Бывший в Энзелях сын хана спрашивал, почему русские принимают такую предосторожность. Если имеют, говорил он, какое-либо подозрение, то оно несправедливо.

— Мы делаем это, отвечал Скиличий, — не от недоверия нашего к вам, но для собственной безопасности, как обыкновенно поступаем во всякое смутное время.

Удовлетворенный таким ответом, сын хана, 2-го июня, пригласил к себе обедать консула, Тумановского и командиров фрегатов, но они отказались, и план захвата их не удался. Тогда чрез несколько дней прибыл в Энзели доктор хана с письмом, в котором Гедает благодарил за присланные ему подарки.

— Не имеете ли вы каких особых поручений к хану? спросил доктор Тумановского.

— Никаких особых поручений не имею, отвечал спрошенный, — кроме заявления о том искреннем участии, которое принимает Россия в настоящем положении хана.

— Не находите ли вы необходимым, чтобы хан повидался с вами?

— Если хан желает меня видеть, отвечал Тумановский, — то я готов его принять когда угодно.

— Хан желал бы просить у русского правительства тысячу человек солдат, если не может получить более для охранения страны.

— Если хан будет просить о принятии его под покровительство России и предаст себя во власть русской императрицы, то, конечно, ему будет выслано не только просимое, но и гораздо большее число войска, с одним только условием, что русское правительство само уже будет распоряжаться и заботиться о сохранении его владений.

Тумановский намекнул при этом доктору, что если Гедаету будет угрожать какая-либо опасность, то он всегда может сесть на один из наших фрегатов и отправиться в Астрахань. Такое предложение было несогласно с видами хана, и он не имел никакого желания искать покровительства России. [191] Ослабленная внутренними раздорами, Персия представляла обширное поле для всякого рода насилий и своевольства. Каждый из более или менее сильных ханов рассчитывал захватить в свою пользу значительную часть территории и стать независимым правителем области. Для достижения такой цели, в Персии в то время не пренебрегали никакими средствами: нож, петля и измена все пускалось в ход и было одинаково законно, если удовлетворяло видам искавшего власти. Располагая случайно довольно значительным войском, Гедает мечтал о многом, но только не о признании над собой верховной власти России. Он думал о расширении своей власти, собирал войска и наложил новые пошлины на товары. На протест нашего купечества и консула, Гедает отделывался молчанием и не отвечал, на письма Тумановского. Последний, будучи не расположен к хану, отправил посланного к Муртазе-Кули-хану и самопроизвольно предложил ему ханство Гилянское. Муртаза отказался, и тогда Тумановский писал Гедаету, что намерен отправиться сам в Мазандеран к Ага-Магомету, для доставления ему письма генерала Потемкина. Не обратив внимания на эту угрозу, Гедает пожелал ему счастливого пути, но скоро должен был раскаяться в своем поступке: Ага-Магомет уже шел на Гилянь тремя колоннами, причем самая главная была двинута на Решт — местопребывание Гедаета.

Гилянский хан, как только узнал об этом, отправил в Энзели всех своих жен, детей и имущество. Он писал Тумановскому и Скиличию, что, считая себя под покровительством России, вверяет им свое семейство и имущество, будучи уверен, что, по долгу дружбы, они позаботятся о его женах и детях. Наш консул предоставил доверенному хана выбрать одно из русских купеческих судов и договориться с хозяином в цене. Гедает-хан приказал жителям Решта очистить город и вместе с населением окрестных деревень спешить в Энзели, где в короткое время собралось от 8 до 10 тысяч человек, пришедших с разных мест, не имевших крова и разместившихся под открытым небом; все же остальное население Гилянской провинции скрылось в лесах. [192]

В три дня город Решт опустел и сам Гедает-хан остался налегке, имея при себе лишь самые необходимые вещи и свиту из родственников и доверенных лиц, на преданность которых он мог вполне положиться. Не ограничиваясь этим, он прислал 19-го июля старшин с просьбою принять его под покровительство России. По составлении проекта условий, старшины отправились обратно, чтобы представить их на утверждение хана, но в Энзели более не возвратились, так как события шли весьма быстро.

23-го июля, Ага-Магомет-хан со своими войсками остановился в сорока верстах от Решта. Высланные ему на встречу войска Гедает-хана, еще до встречи с неприятелем, разошлись по домам; а те, которые остались и вступили в бой, были разбиты и обращены в бегство. На следующий день Ага-Магомет-хан штурмовал укрепления и овладел городом.

Сидевший за столом Гедает, не окончив обеда, бежал версты три пешком, а затем, на приведенной ему лошади, ускакал в Пери-Базар, где были устроены укрепления и где он намерен был держаться до последней крайности.

Между тем; заняв Решт, Ага-Магомет-хан строго запретил войскам причинять обиды населению, приказал не производить грабежей и за взятые продукты платить деньги. Он разослал прокламацию, в которой требовал, чтобы все жители, не опасаясь преследования, возвратились в свои селения и в город Решт; те же, которые не исполнят этого приказания и будут найдены в лесах, подвергнутся преследованию и будут жестоко наказаны. Гилянцы охотно исполнили требование победителя и возвратились домой. Жестокость и тиранство Гедает-хана были причиною, что, за исключением немногих, почти все население ненавидело своего хана. Новыми жестокостями Гедает хотел возвратить повиновение к себе жителей, но усилия его были тщетны; напрасно он резал носы и уши возвращавшимся в свои дома, население все-таки с охотою покорялось победителю. Высылаемые из Пери-Базара на встречу Ага-Магомет-хану войска Гедаета не хотели сражаться и расходились в разные стороны. Видя всюду неудачу, Гилянский хан приказал грузить [193] все свое имущество на суда, стоявшие в Энзелинской гавани, и перевести на них семейство. Тумановский, консул Скиличий и некоторые из наших купцов также оставили берег и перешли на флотилию, из опасения подвергнуться всем случайностям штурма, во время которого трудно было разбирать кто русский, кто персиянин и приверженец Гедает-хана. По мелководию, фрегаты наши не могли подойти близко к берегу, и потому все русские собрались на четырех купеческих судах, вооруженных четырьмя орудиями, взятыми с фрегатов, и восемью фальконетами, состоявшими при консульстве.

В конце июля, передовые войска Ага-Магомет-хана появились в виду Энзелей и подожгли близ лежавшую деревню. Под предлогом просьбы не жечь окрестных селений, Тумановский отправил к начальнику персидских войск армянина Хастатова, чрез которого и вошел в сношение с Ага-Магомет-ханом. Последний уверял посланного, что искренно расположен к России и будет поддерживать дружественные сношения с нашим правительством. Тумановский обещал не давать помощи Гедает-хану и приглашал Ага-Магомет-хана поспешить прибытием в Энзели. Персидские войска стягивались вокруг города, и поставленный почти в безвыходное положение, Гедает-хан прислал к Тумановскому своего посланного Багира с просьбою, чтобы русская флотилия поддержала его и оказала сопротивление Ага-Магомет-хану. Багир просил Тумановского присягнуть, что просьба хана будет исполнена и от имени Гедаета клялся в том, что хан будет верен России.

— Если вы не присягнете, говорил Багир Тумановскому, — то хан принужден будет принять другие меры.

— Я никогда не был неприятелем Гедает-хану, отвечал уклончиво Тумановский.

— Если вы приятель его, то отчего не стреляли но войскам Ага-Магомета, когда они подходили к Энзелям и сожгли деревню. Своими выстрелами вы показали бы, что готовы защищать Гедает-хана и что при помощи русских, Ага-Магомет-хан может быть изгнан из Гиляна.

— Я нахожусь здесь три месяца, отвечал Тумановский, — [194] и неоднократно указывал Гедает-хану на те меры, которые он должен был предпринять, так как до моего еще приезда был уже слух, что Ага-Магомет намерен придти в Гилянь. П. С. Потемкин также писал хану, что если он имеет какую-либо надобность, то дал бы о том знать, но хан, по своей гордости, до сих пор не дал никакого ответа на письма. Не смотря на то, мы не отказываемся помочь ему. По войскам Ага-Магомет-хана мы не стреляли потому, что они не только не оказывали нам ничего враждебного, но послушались моего требования не жечь деревни и, успев сжечь только четыре дома, оставили и ушли из селения.

После такого ответа, Багир отправился к Гедаету и до 21-го августа Тумановский не имел никаких сведений о хане. В этот день он дал знать хану, что один из наших фрегатов отправляется в Астрахань и если хан имеет что писать командующему на линии, то чтоб уведомил. Гедает прислал своего доверенного Магомет-Хуссейна для отправления в Астрахань с поручением просить генерала Потемкина прислать ему в помощь 2,000 русских войск с артиллерией. Гедает обещал за это отправить в Россию своего сына в аманаты и платить каждый год по тысяче пудов шелку (Письмо Магомет-Хуссейна Потемкину 2-го октября 1786 года. Госуд. Арх., XXIII, № 13, папка 51.).

Просьба и обещания эти достигли до Потемкина тогда уже, когда судьба Гедаета была решена навсегда. 23-го августа Ага-Магомет-хан писал Тумановскому, что, завладев большею частию Персии, он намерен наказать грабителя и разорителя народа и избавить Гилянь от тяжелого ига. Ага-Магомет-хан присовокуплял, что если Тумановский желает, чтобы существовала вольная и спокойная торговля, то чтоб он не только не помогал Гедаету, но и старался пресечь ему путь, если б он вознамерился уйти куда-нибудь морем. Как бы с намерением воспользоваться случаем и выговорить выгодные условия для нашего купечества, Тумановский отправил вторично к Ага-Магомет-хану своего доверенного армянина Хастатова и поручил ему войти с ним в более близкие сношения. Опытный в [195] коварстве и привыкший часто побеждать своих врагов изменой, Ага-Магомет-хан через Хастатова предложил Тумановскому 70,000 рублей, если он окажет ему содействие, и достиг своей цели. 28-го августа, посланный привез Тумановскому короткую записку, в которой Ага-Магомет-хан просил «об исполнении его поручений и соблюдении касающихся до его пользы интересов», что и с своей стороны обещал исполнить (Следственное дело.).

Между тем, Гедает-хан, будучи окружен со всех сторон неприятельскими войсками и не считая возможным удержаться в Пери-Базаре, отправил своего брата Аскера к Тумановскому с просьбою, чтоб он принял на себя защиту Энзелей, а его, Гедает-хана; с семейством и родственниками отправил в Россию на одном из фрегатов (Государств. Арх., XXIII, № 13, пап. 51.).

— Без позволения главного начальника; отвечал Тумановский, — я не могу принять на фрегат Гедает-хана и его детей. Если бы заявлено было об этом прежде, то я испросил бы повеление и исполнил приказание. Что же касается защиты Энзелей, то мы приступим к тому, если встретим неприязненные против нас действия Ага-Магомет-хана.

Такой ответ заставил Аскера вступить на иной путь. Отправив Тумановскому в подарок два персидских платья в 250 руб., одно платье женское, кинжал и пояс с драгоценными камнями, он просил, чтобы по крайней мере его с сыновьями Гедаета и имуществом отправили в Астрахань, но Тумановский, приняв подарки, отвечал, однакоже, что сделает это, если получит 50,000 рублей. Аскер не находил возможным дать требуемую сумму и долго переговаривался с Тумановским как лично, так и чрез доктора Гедает-хана. Скиличий был устранен от этих совещаний и спрашивал Тумановского, о чем они переговариваются между собою.

— Единственно о том, отвечал Тумановский, — чтоб ему с детьми хана ехать в Астрахань на фрегате.

— Что же вы отвечали ему на это? спросил Скиличий. [196]

— А как бы вы желали, чтоб я отвечал? — я ему отказал в коротких словах.

— Прекрасно, вы точно следуете приказаниям. — Разве в том состоят данные вам предписания? — Я не понимаю ваших поступков, но знаю, что вы упустили случай, который никогда не повторится.

— Это не ваше дело, сказал с сердцем Тумановский, — я знаю, что делаю.

— Но имеете ли вы другие повеления, кроме тех, какие мне даны?

— Конечно, имею.

— Если имеете, то покажите и я вас беспокоить более не буду в рассуждении всего того, что вы впредь станете делать.

— Повеления эти до вас не касаются, и я один отвечаю за хорошие или дурные следствия по моим делам.

Скиличий настаивал на необходимости воспользоваться случаем, согласиться на просьбу Гедает-хана и отправить его семейство в Россию, но Тумановский отвечал, что теперь рано и он сам не упустит удобного времени. Время проходило. Аскер-хан продолжал свои переговоры с Тумановским и предлагал ему 200 батманов (72 1/2 пуда) шелку, но тот не принял такого подарка, как маловажного, и просил более. Доктор Гедает-хана по четыре раза в день приходил договариваться о степени вознаграждения наличными деньгами, но продолжительное хождение его не увенчалось успехом. Доведенный до отчаяния неуступчивостью и корыстолюбием Тумановского, Аскер-хан решился прекратить переговоры.

— Лучше, сказал он, — погибнуть от руки неприятеля, чем быть одолженным жизнью Тумановскому, который в добавок, получив деньги, может нам изменить.

Аскер-хан уехал в Пери-Базар, а Тумановский успел убедить Скиличия в необходимости потребовать, чтобы Гедает-хан приказал уничтожить две береговые батареи, под тем предлогом, что от действия их мог быть нанесен вред нашим судам, а на самом деле, чтоб отнять у хана [197] последний способ к защите (Показание капитана Калмыкова. Следственное дело.). Решившись погубить Гедаета, Тумановский, под видом собственной защиты и будто для обороны русской колонии, вытребовал от капитана 2-го ранга Аклечеева огнестрельные припасы и тайно передал их врагам гилянского хана.

Вытесненный из Пери-Базара, Гедает 1-го сентября отступил к Энзелям. Три дня спустя, 4-го числа, войска Ага-Магомет-хана подошли к городу и, остановившись в двух верстах, стали окапываться. До 30-го сентября обе стороны не предпринимали ничего решительного, хотя перестрелка с обеих сторон и поддерживалась постоянно. Гедает защищался весьма упорно, так что начальник войск Ага-Магомет-хана отчаивался в возможности взять Энзели и ему прислано уже было повеление, если найдет много затруднений в покорении города, стараться заключить выгодный договор с Гедает-ханом и отступить. Как только Тумановский узнал об этом, он стал употреблять все меры к ободрению осаждавших: посылал к ним курьеров и обещал им помочь. Союзники его требовали, чтобы русские первые сделали выстрел по Энзели. Тумановский, конечно, не мог на это согласиться и Ага-Топчи-Салманский напрасно провел с ним несколько ночей. Тумановский убедил его, наконец, в нелепости требований, но обещал оказать содействие во время штурма (Рапорт Скиличия генералу Потемкину, 3-го апреля 1787 года. Арх. Кабинета, св. 380.).

В ночь на 30-е сентября, войска Ага-Магомет-хана атаковали Энзели, и Гедает защищался там до тех пор, пока не был зажжен его дворец. Видя, что долее держаться здесь нет возможности, он сел с одним из сыновей в лодку и направился к русской флотилии, надеясь найти на ней убежище. Прежде всего он причалил к судну, на котором должен был находиться консул Скиличий, но узнав, что он у Тумановского, хан отправился к ним. Подъехав под самое судно и скрываясь от посторонних, Гедает послал своего секретаря, чтобы вызвать к себе бывшего при консульстве [198] капитана Калмыкова и переговорить с ним. Калмыков стоял возле Скиличия, который и приказал ему сходить посмотреть, кто находится в лодке. Увидев Гедает-хана, просившегося на фрегат. Калмыков сказал Скиличию и получил приказание не пускать его.

— Наденьте на меня крест, кричал Гедает, — пошлите куда угодно в Россию, только примите к себе со всеми детьми и имением.

Калмыков вторично пошел к Скиличию, который, по соглашению с Тумановским, вышел сам на палубу и, видя, что Гедает-хан ухватился за конец каната, спущенного в море, и лез на судно, приказал вырвать веревку и не пускать. В то же время он послал Калмыкова отыскать Талышенского хана Ала-Верды-бека, непримиримого врага Гедает-хана, и отдать последнего в руки неприятеля.

Калмыков спустился на киржим Гедает-хана и оттуда пересел на лодку.

— Куда вы? спросил хан у Калмыкова.

— На судно консула Скиличия, отвечал тот обманчиво.

На половине пути, Калмыков встретил Ала-Верды-бека, уже искавшего Гедает-хана; и, пересев на киржим Талышенского хана, сказал ему, что Гедает-хан находится у судна Тумановского.

Предатель и преследователи подъехали к судну.

— Где Гедает? спросил громко Калмыков.

— Я здесь, отвечал хан, не подозревая измены.

Последовал выстрел из пистолета, и пуля попало прямо в грудь несчастного хана. Он упал; Ала-Верды-бек вторично выстрелил и, отрезав у Гедает-хана ухо, как доказательство совершенного подвига преступления, самое тело выбросил из киржима в море.

Энзели был разграблен, ханский дворец тоже, персияне ходили по домам и грабили; они разделили между собою ханских жен и по указанию их отыскивали деньги и драгоценные вещи, принадлежавшие Гедает-хану и частию скрытые в земле. [199] Грабеж города продолжался целый день и к вечеру зажжены были почти все дома.

Несчастные дети, скрываясь от убийц отца, насильно забрались на судно и умоляли Скиличия спасти им жизнь и отправить в Россию, но на третий день были выданы начальнику Ага-Магомет-хановых войск, Мустафе-хану, а через день было передано ему же нагруженное на наших судах имущество злополучного хана (По словам судовщиков, на наших судах было нагружено Гедает-ханом: драгоценных камней и жемчуга 5 п. 10 ф., золота в слитках 262 1/2 п., червонцев 300,000, несколько бриллиантовых перьев, 4,000 высокой цены конских уборов, кинжалы, сабли, ковры, дорогие материи и проч. Общая ценность этих вещей доходила до 10 миллионов (Дополнительное показание генерал-маиора Шишкина. Госуд. Архив, XXIII, № 14).).

Тело Гедаета около трех дней было под водой, а затем всплыло на поверхность...

«Бог, возводящий судьбу человека на высоту, писал Ага-Магомет-хану генерал Потемкин (В письме от 22-го декабря, № 1,152.), введенный в заблуждение первыми лживыми донесениями о смерти Гедает-хана, — даровал вам, знаменитый хан, желаемые успехи. При последнем завоевании вашем провинции и Энзели видели вы ясно, сколь российские начальники и корабли, в порте Энзелинском находящиеся, способствовали вашим успехам. Из сего заключить можете, что Российская Империя вам доброжелательствует, и я надеюсь, что при настоящих делах ваших в Персии к утверждению власти вашей благорасположение России и благость мудрой и славою блистающей императрицы нашей Екатерины Алексеевны потребны».

Захватив в свои руки Гилянскую провинцию, Ага-Магомет-хан, как увидим, считал излишним входить в дружественные сношения с Россией.

Под предлогом поздравления с победою Тумановский послал к Ага-Магомет-хану за получением обещанных денег армянина Хастатова, снабдив его подарками тысячи на две (Хастатов отвез Ага-Магомет-хану: столовые часы в 350 руб., соболей 5 или 6 сороков, по 30 аршин бархату и атласу, несколько аршин сукна, сахару, чаю, кофе и ящик водки в 50 штофов.); [200] но, лишившись и этих вещей, Тумановский не получил ни одной копейки из обещанной суммы. Приняв подарки, Ага-Магомет заявил претензию, что ему выдано не все имущество Гедает-хана, а только часть его, и что остальное скрыто консулом и Тумановским. Заявление это сделано было, конечно, с тою целью, чтобы не платить обещанных денег и не придать слишком большого значения тому деятельному пособию, которое было оказано Тумановским в борьбе его с Гилянским ханом. За расхищенные вещи Ага-Магомет требовал от Скиличия два миллиона рублей серебром, и так как консул отказался платить и отрицал возводимое на него обвинение, то Ага-Магомет приказал со всех товаров, идущих из России, собирать пошлину по 25 коп. с рубля.

Тумановский был жестоко обманут и вскоре после возвращения в Энзели получил лихорадку, и 17-го ноября умер (Поступки Тумановского и нашего консульства оставались неисследованными до 1795 года, когда указом от 14-го ноября на имя адмирала Чичагова высочайше повелено ему составить под своим председательством коммиссию и исследовать обстоятельства, сопровождавшие кончину Гедает-хана. По докладу коммиссии 24-го декабря 1796 года, последовало высочайшее повеление, по которому надворный советник Скиличий, капитан Калмыков и прапорщик Хастатов, по лишении чинов и дворянского достоинства, сосланы в Сибирь в каторжную работу.).

— По возвращении с судна, говорил Скиличий в своих показаниях, — Тумановский выходил весьма редко и с великим трудом. Стыд и огорчение, что он был обманут и не получил обещанных денег, угрызение совести и опасение наказания за свои поступки заставили его желать смерти. В течение двух месяцев он не вставал с постели, не принимал ни лекарства, ни пищи и только грыз пальцы.

Печальная судьба Гедает-хана и его кончина не возбудили сожаления в России. «Все притеснения, писал князь Таврический (Генерал-поручику Потемкину от 25-го декабря 1786 года, № 232.), деланные русским купцам от Гедает-хана и его обманы, потерю его не делают чувствительною. Наблюдаемое же доселе поведение Магомет-хана Испаганского подает повод надеяться всегда доброго с ним согласия».

Так думал князь Потемкин в первое время по получении [201] известия о завладении Ага-Магомет-ханом Гилянскою провинцией, но когда он узнал о поступках хана, о наложении новой пошлины и, наконец, когда до него дошел слух о неблаговидных поступках нашего консульства, он должен был переменить свое мнение и принять иные меры для обеспечения нашего купечества. Возраставшее могущество хана Испаганского и не безуспешное его стремление к единоначалию в Персии, заставили русское правительство назначить в Персию своего поверенного в делах. Таким лицом был избран канцелярии советник Сергей Лошкарев (Архив Кабинета, св. 442.). Снабженный открытою грамотой, необходимыми наставлениями и «особливыми доверенными листами к разным тамошним правителям, Лошкарев получил приказание отправиться в Персию чрез Константинополь, дабы узнать вернее настоящую связь тамошних дел с Портою» (Письмо князя Потемкина Булгакову, 13-го декабря, № 222.).

Независимо от этого, князь Потемкин отправил в Испагань капитана Лампро-Качони с письмом к Ага-Магомет-хану, в котором светлейший писал, что он не преминул донести императрице «об усердном желании вашем учредить коммерцию между Россией и Персией и ее величество оказать соизволила свое на то благоволение. Таковые вашей светлости намерения, к пользе обоих государств служащие, не менее достойны уважения, как и победы вами приобретенные. Я, имея полную мочь к трактованию со всеми соседственными в полуденном краю народами, не оставлю употребить моих стараний к утверждению ненарушимой связи между обоими государствами, к приращению взаимной пользы обитающих в них и к приобретению вашей приязни».

Письмо это не достигло еще по назначению, когда генерал Потемкин получил донесение, что Ага-Магомет-хан налагает новые пошлины на товары, захватывает наших купцов, держит их под стражей и даже старается захватить в свои руки нашего консула. Скиличий доносил, что торговля стеснена до крайности и купечество ничем не обеспечено от своевольства Ага-Магомет-хана. Захватив в свои руки многих [202] гилянских старшин, Ага-Магомет-хан отпустил их из Тегерана с требованием заплатить такую сумму денег, которая превышала их силы: на одного наложено было тридцать, на другого — сорок и даже пятьдесят тысяч рублей. Он определил всюду новых правителей, вымогательство которых зашло столь далеко, что, по выражению консула, все старосты и зажиточные люди «ввержены в одинаковое несчастие и истязуемы жестоким образом». Губернаторы собирали подати вдвойне, а вслед затем приехали особые коммиссары, которым приказано было разыскать и отобрать все разграбленные вещи Гедает-хана. Коммиссары хватали по одному подозрению и не щадили никого, не исключая и русских. На наших купцов были наложены новые пошлины. Генерал-поручик Потемкин признал необходимым для защиты нашего купечества усилить эскадру и приказал нескольким военным судам находиться постоянно в виду Энзелей. Дворец и крепость в Энзелях были разрушены, из опасения, что если они попадут в руки русским, то последние легко могут завладеть всем Гиляном и предписывать законы Персии (Рапорт Скиличия Потемкину 3-го апреля 1787 года. Архив Кабинета, св. 380, ч. II.).

— Замешательство дел, говорил Потемкин, — в каковое привел умерший надворный советник Тумановский, не легко исправить. Я не имею надежды, чтоб Ага-Магомет-хан почувствовал признательность: ибо если от сумасшествия или от предательства Тумановского сделанное ему пособие при завладении Энзели, выдача семейства и всего имущества Гедает-хана не могли возбудить в нем признательности, то поворота от неблагодарности ожидать сомнительно.

Тем не менее, командующий кавказским корпусом решился обратить внимание Ага-Магомет-хана на ту пользу, которую он может извлечь из союза с Россией.

«В то самое время, писал П. С. Потемкин (Ага-Магомет-хану 30-го апреля 1787 года, Государствен. Архив, № 13-й, папка 62.), — когда ожидал я, почтенный хан, от вас ответа на письмо его [203] светлости генерал-фельдмаршала Г. А. Потемкина, когда чаял, что завладение вами Рештскою провинцией и сокрушение владетеля оной Гедает-хана будет вам не малым обязательством усилить благорасположение к российскому купечеству и благодарность к престолу российскому, получил я от находящегося консулом в Энзели надворного советника Скиличия рапорты, объясняющие совсем противное ожиданию моему, противное заключению, каковое имел его светлость князь Г, А. Потемкин о благорасположении вашем. Не могу еще точно поверить, чтобы вы, будучи одарены разумом и многими талантами, ведая величество России, премудрость, великолепие и славу царствующей самодержицы, похотели что сделать ей неприятное и утеснять ее подданных.

Читая рапорты нашего консула, усматриваю, что неудовольствие ваше состоит в том, что во время разграбления Энзели, двое или трое армян были участниками в грабеже дома Гедает-ханова. Не оспариваю, что консул по первой принесенной ему жалобе должен был сделать вам удовольствие (удовлетворение), отыскать украденное и не мешкая возвратить; но, с другой стороны, кажется, сия малая причина не могла побудить вас на строгое обращение с российским купечеством, а еще менее искать захватить консула.

Вы пишете консулу, что купечество российское может торговать, а не грабить. Сие изречение ваше правильно. Но какое же право имеете вы российских купцов захватывать и держать под стражей? Если они в чем поступили в противность установленным законам и порядку, будьте уверены, что при малейшей жалобе, всякое удовольствие вам доставлено будет, но самовластно поступать противу россиян — есть оскорблять Россию.

В положении вашем покровительство ее императорского величества вам весьма нужно. Пускай победили вы Гедает-хана, овладели областью и всем его имуществом; отдаю на совесть вашу почувствовать, что не успели бы вы, конечно, если бы в том Тумановский и консул препятствовать стали.

Объяснив вам обстоятельства, прошу российских купцов освободить и купечеству не делать притеснения. Я надеюсь, что вы, почтенный хан, справедливость моего требование исполните». [204]

Письмо это вместе с объяснениями Лампро-Качони оказало свое действие. Все еще имевший внутренних врагов, Ага-Магомет-хан старался не прерывать окончательно сношений с Россией. Его визирь, Магомет-Шефи, писал генералу Потемкину, чтоб он не слушал «речей несправедливых, ибо между Россией и Персией никаких несогласий не бывало и не будет» (Письмо Магомет-Шефи от 14-го июня. Государственный Архив, XXIII, папка 58.). С Лампро-Качони был отправлен в Петербург посланником мирза Магомет-Али «для утверждения между Империей Всероссийскою и Персией дружбы и согласия» (Письмо Ага-Магомет-хана консулу Скиличию без числа и месяца.). При свидании с консулом Скиличием, Магомет-Али уверял его, что он уполномочен обещать все то, что русский двор потребует и в особенности относительно торговли и заведений как на берегах Каспийского моря, так и внутри Персии, с тем, однакоже, условием, чтобы Россия не строила крепостей и укреплений (Рапорт Скиличия Потемкину 17-го апреля 1787 года. Арх. Кабинета, св. 380, ч. II.).

Столь широкое полномочие казалось должно было упрочить наши дружественные сношения с Персией, но на деле оказалось противное. Отправленный в Елисаветград к князю Потемкину-Таврическому, Магомет-Али скоро возбудил своими поступками нерасположение светлейшего. Человек строптивый и жестокий, он прибил однажды своего слугу и обещал убить его. Слуга бежал к находившемуся в Елисаветграде посланнику Дербентского хана и просил его спрятать в своем доме.

— Если вы меня не спрячете, говорил слуга, — то я для избежания смерти принужден буду принять христианство.

Дербентский посланник, Садык-мирза, спрятал преследуемого и хотел донести об этом князю Потемкину, но Магомет-Али, в сопровождении своей свиты, ворвался в его дом, отыскал спрятавшегося и нанес ему смертельную рану кинжалом. Такой поступок возбудил всеобщее негодование и заставил светлейшего высказать Магомет-Али все неприличие его поступка. В ответ на это дерзкий персиянин стал поносить князя и наше правительство, за что и был арестован. [205]

«Взяв с собою 24 человека казаков Донского Денисова полка, при одном старшине, писал светлейший надворному советнику Петковичу (Предписание надворному советнику Петковичу от 17-го августа 1787 года, № 2,081.), имеете вы отправиться в Елисаветград. По прибытии туда, следовать вам в квартиру присланного от Испаганского Ага-Магомет-хана чиновника мирзы Магомет-Али и вопросить его: правда ли что он осмелился испустить поносные злословия, о которых доносит на него переводчик Вартан Петров, и если он переводчиком в том изобличен будет, то приставить к нему тотчас же караул, приказав и его из квартиры не выпускать, и к нему допуск пресечь.»

Вскоре после того Магомет-Али был выслан из России и сношения с Ага-Магомет-ханом прекращены.

«Как поступки Ага-Магомет-хана и его посланного мало обещают добра, писал светлейший генерал-поручику Потемкину (В предписании от 19-го августа 1787 года, № 2,093. Исход. журн.), то нужно приласкать более Муртаза-Кули-хана, брата его, усердием и привязанностию к России отличающегося. Фрегатам прикажите быть близ берегов дербентских, для пользы и помощи Муртазы-Кули-хану, если будет потребно. Баталионы егерские нуждаются в Грузии в провианте; в случае неспокойствия защищать же они земли недостаточны. Под видом затруднения в хлебе прикажите их вывести вон к себе, а царь без наших войск меньше будет иметь к себе прицепок.»

XI.

Пособие царю Ираклию. — Вторжение лезгин в Грузию со стороны Ахалцыха. — Просьбы Ираклия о помощи. — Поручение нашему посланнику сделать энергическое представление, чтобы Порта запретила паше Ахалцыхскому производить грабежи в Грузии. — Военные приготовления турок. — Переговоры Ираклия с Сулейманом-пашой Ахалцыхским. — Участие в переговорах царицы Дарьи. — Распоряжение о возвращении русских баталионов на Кавказскую линию.

В конце 1785 года царь Ираклий снова обратился к нашему правительству с просьбой о присылке ему 30,000 руб. Генерал-поручик Потемкин отправил царю 4,000 [206] червонных и обещал прислать артиллерию, подаренную ему императрицею (Рапорт Потемкина князю Таврическому 28-го января 1786 года, № 35. Госуд. Арх., XXIII, № 13, папка 57.).

Получив деньги, Ираклий передал их Бурнашеву с просьбой сохранить их и не говорить никому.

— Если мои родственники, сказал царь, — узнают о присылке денег, то мне сохранить их будет невозможно.

Бурнашев исполнил просьбу Ираклия, но вскоре получил новую о присылке еще двух баталионов из России. Царь уверял, что без прибавки русских войск он не в состоянии защитить Грузию от многочисленных врагов и в особенности от лезгин, производивших беспрерывные нападения.

Действительно, в марте 1786 года, партия лезгин отогнала скот на реке Алазани, другая, — вторгшись со стороны Ахалцыха, производила грабежи у Сурама и захватила человек двадцать поселян с их имуществом. Пограничных постов в Грузии не существовало, и лезгины хозяйничали как у себя дома. Правда, что с получением известий о вторжении неприятеля, Ираклий собрал до 200 человек вооруженных людей и, присоединив их к 150 человекам наших егерей, выступил из Тифлиса, но отойдя 17 верст от города, принужден был остановиться по недостатку продовольствия. «За неимением денег и хлеба, доносил Бурнашев (В рапорте Потемкину от 13-го марта 1786 года, Госуд. Архив, XXIII, № 13.), войск грузинских нигде не обретается и земля сия как будто на расхищение везде оставлена.»

Простояв трое суток на одном месте, Ираклий возвратился в Тифлис. Это возвращение показало, что нашим баталионам нечего рассчитывать на содействие туземных войск и что вся тяжесть защиты Грузии от внешних врагов лежит на обязанности русских войск. Борьба с хищниками не представляла еще особых затруднений, если бы наши войска могли находить продовольствие на пути следования, но этого не было, и они ощущали недостаток в пище даже и в том случае, когда оставались на месте. [207]

Необходимый для продовольствия войск хлеб, грузинское правительство брало у жителей бесплатно и тем заставляло их скрывать свои запасы в земле. Это обстоятельство вынудило князя Потемкина отправить в Грузию провиантмейстера Козлянинова, которому поручено было заготовить провианта столько, чтобы наши войска не нуждались в довольствии (Ордер Козлянинову 23-го марта 1786 года, № 48.).

«Каждый земледелец, писал ему князь Таврический, охотно повезет к вам остатки своего запаса, если будет уверен, что продаст оные сходною ценой, без затруднения и остановки, и получит за то чистые деньги. Старайтесь передать им сии мысли и утвердить их в оных непременным своим поведением».

Между тем, Ираклий уверял, что в Грузии достаточно запасов для значительного числа войск и вновь просил о помощи, так как, по полученным им сведениям, лезгины собирались вторгнуться в Грузию и произвести грабеж в больших размерах. Сулейман-паша призвал к себе Омар-хана Аварского и, снабдив его деньгами, обещал еще большие, если он будет поступать по его внушениям (Рапорт Бурнашева генералу Потемкину 18-го апреля 1786 года.). Жадный до денег, Омар-хан всегда вел переговоры с несколькими лицами и, получая от них подарки, был временным другом того, кто больше давал. Он принял предложение Сулеймана и явился в Ахалцых с 7,000 человек лезгин, передовые партии которых почти ежедневно вторгались в Грузию. Одна из таких партий пробралась почти до самого Тифлиса и в нескольких верстах от города отогнала до 300 лошадей. Царевич Георгий хотя и преследовал хищников, но безуспешно. Царь просил Сулеймана не принимать к себе лезгин и запретить им вторгаться в его пределы. Сулейман отвечал, что готов исполнить просьбу, если царь даст слово не требовать в помощь русских войск, не примет артиллерии, пожалованной ему императрицей и не будет прибегать к содействию русских для отражения своих врагов. Если Ираклий согласится [208] исполнить это требование, то Ахалцыхский паша обещал испросить у Порты утверждение его владетелем Ганжи, Эривани и многих соседних с Грузией земель (Рапорт Бурнашева генералу Потемкину 31-го мая, № 18. Надобно заметить, что Ганжа и Эривань принадлежали Персии, а не Турции.). Царь отвечал, что, находясь под покровительством России, не может вступать ни в какие переговоры помимо императрицы. Результатом такого ответа было появление лезгинских партий в разных пунктах: на р. Алгете, в 30 верстах от Тифлиса, у Мцхета, у замка Карели, близ Дигома, у Сурама и пр.

Разорение селений и новый увод пленных вызвали со стороны нашего правительства требование, чтобы Порта воспретила паше Ахалцыхскому содержать лезгин и направлять их в пределы Грузии. Императрица повелела нашему посланнику в Константинополе, Булгакову (В Указе от 17-го апреля 1786 года, Арх. Кабинета, св. 442.), письменно предъявить турецкому министерству, «что мы не можем взирать равнодушно на молчание и медление Порты в справедливых наших требованиях, а потому указали вам объявить, что буде Порта оставит сего пашу без наказания и смены за его дерзкие поступки пособием лезгинам прикоснуться к границам подданного нашего царя Карталинского, мы в полном праве себя почитаем и, конечно, не преминем употребить силы наши на помянутого нарушителя покоя между двумя державами и упорство Порты вменим в сущее небрежение ее быть в добром с нами согласии. Как скоро только кто из министерства отзовется с каким-либо непристойным изражением (выражением) относительно подчиненности нам земель карталинских, вы решительно скажите, что ежели он делает подобные изъяснения именем Порты, то мы признаем их за сущее нарушение дружбы и самые неприязненные действия, к каковым причисляем мы сохранение близ границ начальника беспокойного и попущение ему столь явно оказываемое.

«Разговаривая с министрами и людьми в делах силу имеющими, сами ли или через приятелей ваших старайтесь внушить им, что затруднения подобные не принесут ни Порте доброго [209] плода, ни самим правителям дел пособия в прочном сохранении их, ибо, истоща терпение наше, не обойдемся мы, наконец, без крайних мер, а неминуемые из того бедственные последствия, не на чей счет, как на их собственный отнесутся».

Пока повеление императрицы достигло до Булгакова и он переговаривался с Портою, Сулейман-паша распускал слух, что султан прислал ему множество подарков и 44,000 червонных, для раздачи адербеджанским ханам и дагестанским старшинам, с тем, чтоб они действовали против Грузии. При этом говорили, что Омар-хан Аварский вторгнется в Кахетию, сам Сулейман — в Карталинию, а адербеджанские ханы — со стороны Ганжи и татарских провинций.

Слух этот и план врагов Грузии крайне беспокоил Ираклия. «По истине объявляем, писал он П. С. Потемкину (В письме от 6-го августа 1786 г. Госуд. Арх., XXIII, № 13, п. 51.), что таковой опасности, какой ныне Грузия подвержена, никогда не бывало; и после смерти великого шаха Аббаса такого разорения не было, как ныне. Ваше превосходительство видите, как нам, так и царству нашему весьма нужно ваше вспомоществование».

Ираклий просил, не ожидая разрешений из Петербурга, поторопиться присылкою помощи и поступить согласно трактату хотя бы для того, «чтобы толикие безвинные христианские души не потерпели за верность ее величеству. Дайте им спасение, да не возгласится в свете слово, что во время великой Екатерины и по соединении с Россией Грузия исчезла.

Если вы знаете, что чрез падение царства Грузинского Российская Империя будет иметь пользу или прибыль, то как вам угодно, так и поступите. Дайте такую помощь, чтобы (Грузия) противиться могла против неприятелей. Если помощи не будет, то вторично просим для Бога дать нам справедливый (откровенный) ответ, чтобы толикое число христианских душ вечно не потерпели. И того довольно, что прошлого и третьего года потерпела Грузия». [210]

Царь умолял Потемкина не сетовать на то, что он так часто надоедает своими просьбами.

— Когда человек имеет какую-либо болезнь, говорил Ираклий, — то естественно, что он охает и горюет. Что делать? единую надежду имеем на вас, и к кому, если не к вам должен прибегнуть, кому объявить свою болезнь? Если прибегну к туркам, они охотно примут нас; обращусь к персиянам, они помилуют нас, да и дагестанцы не откажутся принять нас. Чье же должно искать мне покровительство, кроме российской императрицы?

Категорически постановленный вопрос этот заставил наше правительство снова требовать от Порты, чтоб она воспретила пограничным управителям производить вторжения в Грузию. Императрица Екатерина II поручила Булгакову вновь подтвердить министерству турецкому, что пределы владений царя Грузинского «суть границы наши и что прикосновение к ним удостоверит нас в полной мере в нежелании Порты сохранять с нами мир и спокойствие». В случае согласия турецкого правительства исправить свои ошибки и восстановить дружественные сношения, императрица уполномочила Булгакова (В рескрипте от 8-го августа 1786 г. Арх. Кабинета, св. 442.) уверить Порту, что мы никогда не искали войны, да и не имели бы ее с Портой, если бы турки сами к тому нас не побудили; что и теперь от них зависит сохранить мир, оставаясь спокойными и не подкрепляя ни прямо, ни посредственно своевольств тамошних народов; что распространение торговли, на обе стороны выгодной, сопряженное с мирным и согласным с соседями пребыванием, мы, конечно, предпочитаем всякому завоеванию, не имея в сем последнем нужды по пространству и величеству Империи нашей».

Считая еще рановременным открыто вступать в неприязненные с нами отношения, Порта отправила Сулейману строгое приказание не подавать никакого повода к столкновению с Россией, но в то же время сама, в тайне, готовилась к открытию военных действий. В Поти прибыли два военные и 15 [211] транспортных судов, нагруженные значительными боевыми и продовольственными припасами. Как в этом городе, так и в Батуме турки выгружали артиллерию и построили укрепление между рекой Рионом и озером Палеостомом. Для работ этих были присланы из Константинополя четыре иностранца. Построив укрепление, они обучили 60 человек турок действию при орудиях. Ходили слухи, что в Анатолии сосредоточено было до 35,000 турок и, что в Ахалцых прибыл капиджи-баша, которому поручено было собрать в окрестностях этого города до 12,000 человек лезгин.

Эти известия с одной стороны, а с другой — запрещение Сулейману нарушать спокойствие границ, указывали, что все приготовления турок имеют характер оборонительный и что они опасаются, чтобы Россия не двинула своих войск через Грузию.

— Напрасно такое их беспокойство, говорила императрица; — на случай с ними войны, нет нам надобности заготовлять себе путь через сию землю, будучи в силах открыть себе дорогу всюду. Турки не забыли, конечно, переправы нашей через Дунай, хотя мы судов и не имели; не забыли они падения их крепостей и должны знать, что искусные полководцы не ведут второй войны однообразно с первою и не ходят по той дороге, где их ожидают.

Тем не менее, слух о приготовлениях турок не мог не беспокоить царя Ираклия и даже полковника Бурнашева, в распоряжении которого, за исключением больных и слабых, было не более тысячи человек, без кавалерии, необходимой для сторожевой и аванпостной службы.

«Бог благословляет иногда, доносил Бурнашев (В рапорте от 10-го августа 1786 г., № 28.), — и малое число храбрых войск великими победами в возможных пределах, но в рассуждении продовольствия, на случай прихода турецких войск, потерпеть могут неминуемое бедствие, ибо не только нет и не приготовляется запасный провиант, но с крайними хлопотами и настоящий (текущий) доставляется. Сие происходит не от недостатка в хлебе, но по невероятно расстроенному грузинскому правлению и по недостатку в деньгах. [212]

«Донося о сем, осмеливаюсь всепокорнейше представить, что нужно необходимо оказать стране сей подкрепление и тем оживить надежду народа грузинского, в крайнее уныние пришедшего. По причине разрушения мостов и дороги в горах отчаиваются они получить защищение и, опустя руки, ни мало не приготовляются к обороне. По настоящему их расположению, весьма не трудно предвидеть, что когда вступит в здешние пределы турецкий корпус, то город и народ не укоснят отдаться на дискрецию сильнейшего, хотя и в противность желанию его высочества царя».

Генерал Потемкин не верил, чтобы столь большая опасность угрожала Грузии, но для успокоения Ираклия принял меры к починке дороги при помощи наших войск и осетин, и сосредоточил у Владикавказа три баталиона пехоты, четыре эскадрона драгун и казачий полк, говоря, что при первой надобности двинет их в Грузию (Письмо Потемкина Ираклию 23-го августа Госуд. Арх., XXIII, пап. 57.).

Имея среди осетин многих лазутчиков, Сулейман-паша скоро узнал о распоряжениях П. С. Потемкина и почти одновременно с этим получил известия, что все турецкие войска, сосредоточенные на малоазиятских границах, поручены главному начальству Батал-паши. Последнее обстоятельство было особенно неприятно ахалцыхскому наше. Стремясь к независимости и имея в лице Батал-паши личного врага, Сулейман опасался близкого присутствия турок гораздо более, чем русских. Чтоб избавиться от наблюдений Батал-паши, он решился прибегнуть к хитрости и в конце августа посланный Ахалцыхского наши прибыл в Тифлис с предложением, чтобы царь заключил мирные условия с Портой и сообщил их верховному визирю.

Предложение это было более чем странно, но необходимо для Сулеймана. С отправлением условий, заключенных с Ираклием, Сулейман мог убедить верховного визиря в безопасности границ Ахалцыхского пашалыка и следовательно в бесполезности содержать в сборе турецкие войска, иметь которые вблизи [213] своих владений, он вовсе не желал. Удаление войск было полезно и для Ираклия, и потому после непродолжительных взаимных совещаний, происходивших без участия полковника Бурнашева между царем Грузии и уполномоченным Сулеймана, было заключено условие, по которому обе стороны обязались не причинять друг другу ни обид, ни разорений. Для защиты Грузии от неприятельских вторжений, Ираклий мог употреблять русские войска, но с тем, чтоб он не имел их более трех тысяч человек (Собственно русских войск в Грузии было не более 1,500 человек, но Ираклий, обязавшись не вводить в свое владение новых, с умыслом показал их в 3,000 человек.) и не просил об увеличении числа их. Сулейман обещал за то не призывать и не содержать у себя лезгин, не покупать и не продавать на азиятских рынках грузинских подданных, не иметь никаких сношений с неприятелями Грузии и на ее границах не содержать султанских войск. Хотя на заключение последнего обязательства Сулейман, как поданный султана, и не имел никакого права, но Ираклий счел свое положение до того безвыходным, что готов был заключить заведомо неисполнимое условие, лишь бы временно ослабить разорения, причиняемые вторжениями лезгин. Руководимый желанием доставить спокойствие своим подданным, царь легко согласился на отправление письма верховному визирю и вручил его посланному Сулеймана.

«Во время нападения на нас неприятелей, писал Ираклий визирю (Госуд. Арх., XXIII, № 13, пап. 51.), принуждены мы были всегда искать помощи у наших соседей, хотя никогда не имели мы желаемого успеха. Одна только Россия нам и предкам нашим чинила сильные вспомогательства, почему и теперь прибегли мы к высочайшему российскому двору. Ее величество всемилостивейше удостоила нас своим покровительством, пожаловав нам 3,000 своих войск, для защиты нас от неприятелей. Уже минуло три года, как российские войска находятся в нашем владении, однакоже, подданным его султанова величества ни тайным, ни явным образом ни малейших не делали мы обид, а впадающим только [214] в наши земли неприятелям, по возможности сил наших, чинили сопротивление. Напротив того, Сулейман-паша, узнав о прибытии к нам россиян, призвал в Ахалцых дагестанцев, которые, разграбив многие деревни в Грузии, побили и увели в плен множество наших подданных. А как между обеими высокими державами состоит мир, то мы, избегая причины к неудовольствию султана, оставили такие набеги без наказания, в чем могут свидетельствовать наши соседи, подвластные Высокой Порте.

Теперь Сулейман-паша, желая пребывать с нами в дружбе, прислал к нам своего кегаия, с которым и условились мы, что пожалованные нам три тысячи русских войск против неприятелей наших останутся без умножения, пока обе высокие державы будут в мире. Сулейман-паша обещается дагестанцев в Ахалцых не призывать, находящихся там выслать и своими войсками Грузии никакого вреда не делать, наших подданных продавать и покупать в Ахалцыхе не дозволять, с нашими неприятелями ни тайно, ни явно сношения не иметь и войск султанских на границах наших не содержать.

О чем вас сим письмом уведомляем».

Письмо это, конечно, не удовлетворяло Сулеймана, желавшего, чтоб Ираклий искал покровительства султана, и паша, отказавшись подписать заключенные условия, возвратил обратно грузинских посланных. Сулейман писал, что если Ираклий «желает сделать доброе дело для своих подданных, то чтоб учредил порядок в своей стране и привел деревни в оборонительное положение, дабы, говорил паша с иронией, несколько наездников лезгинских не разорили всей Грузии. Я же удержать их не в силах, потому что они меня не слушают. Впрочем, что касается союза и дружбы между нами, то я не только стараться буду, дабы оного не лишиться, но буду всячески оказывать вам опыты моей дружбы».

«Мое намерение, писал паша царю Ираклию II в другом письме (Полученном 29-го октября 1786 г. Гос. Арх., XVI, № 799.), доставить вам прежнее ваше благополучное [215] состояние, исходатайствовать вам от великого султана милости и почести превосходнее тех, коими перед сим были вы удостоены и утвердить между нами неразрывную дружбу и союз на таком основании, дабы и потомки наши могли оным наслаждаться.

Письмо ваше к визирю Азаму, привезенное сюда моим кегаием, хотя и не может понравиться ему, однакожь, представляя оное, употребил я все возможное в вашу пользу, дабы вы получили желаемый вами ответ, а с ним следующие вам по справедливости от Высокой Порты милости... Учиненная, однакоже, в сердце нашем рана, до тех пор будет неизлечима, покуда находящийся в ней терн не будет совершенно исторгнут. И для того, для точного уверения в преданности вашей великому султану, пошлите ко двору двух ваших чиновников, вместо аманатов и посоветуя с кем надлежит, пожалуйте нам решительный ответ... Таким образом, окончим наши дела в самом скором времени. Да укрепит Бог неразрывный союз навсегда! Старайтесь только возвратить ваших сыновей из чужих стран, о чем вас искренно прошу. Сие послужит к вашему благополучию, и если вы мне почитаетесь братом, то не пренебрегайте сим полезным советом».

В половине декабря 1786 года, Сулейман вновь прислал в Тифлис своего посланного, с словесным предложением удалить русских из Грузии и возвратить детей своих (Мириана и Антония) из России, за что султан обяжется исполнить все желания Ираклия. Если же русские останутся по прежнему в Грузии, то в уверение, что они не причинят никакого вреда областям турецким и царь не будет требовать увеличения числа их, прислал бы он в Ахалцых двух аманатов из лучших княжеских грузинских фамилий. За это Сулейман обещал не вредить Грузии, выслать всех лезгин из своих владений, возвратить пленных и принудить повиноваться царю отложившихся от него персидских ханов (Перевод письма Сулеймана. Госуд. Арх., XXIII, № 13, пап. 59.).

Обещание выслать лезгин из Ахалцыхского пашалыка было весьма важно для грузин. Они столько терпели от их грабежей и насилий; что Ираклий, желая положить конец разорению [216] своих подданных, выдавал отцу Омар-хана Аварского по тысяче рублей в год, самому хану 6,500 р. и искал даже случая породниться с ним. Царь сговорил дочь хана за старшего своего сына Георгия, но брак этот не состоялся, и Аварский хан по прежнему производил грабежи в Грузии. Впоследствии, наследуя своему отцу, Омар-хан также предлагал выдать свою сестру за царевича Вахтанга, получил за это подарки на две тысячи рублей, но потом отказался и, врываясь в пределы Грузии, грабил, жег и уводил в плен жителей. Понятно, что при таких отношениях высылка лезгин из главного их гнезда Ахалцыха и личное расположение Сулеймана было весьма важно для Ираклия, и потому, тотчас же по приезде в Тифлис посланного паши, царь приказал собраться в Сагореджо царевичу Георгию, католикосу и всем знатным особам. Прибыв туда же 18-го декабря, Ираклий, по совещании с собравшимися, объявил полковнику Бурнашеву, что, по единодушному желанию и согласию всех чинов царства и народа, намерен он послать в Ахалцых требуемых Сулейманом аманатов и что принуждается он к такому поступку своими подданными по крайней необходимости избавить их от разорения турок. Бурнашев заметил Ираклию, что, по четвертому параграфу трактата, он обязан обо всех своих предположениях сноситься с пограничными начальниками. Ираклий отвечал, что напишет генерал-поручику Потемкину, но, не дождавшись ответа, отправил в Ахалцых князей Николая Орбелиани и Теймураза Цицианова, для более точного узнания истинных видов Сулеймана (Рапорт Бурнашева 29-го декабря 1786 года, № 39.).

Такая торопливость и заискивание царя у турок не могли не удивить П. С. Потемкина. «Я поспешаю, писал он (В письме Ираклию от 11-го января 1787 г. Государ. Арх., XXIII, п. 62.), отправлением. обратно присланного ко мне от вашего высочества князя Зазу Салагаева и с ним ответ мой на письмо ваше, содержание которого видя, крайне скорблю, что совет вельмож ваших попускается на готовность выполнить требования Сулеймана-паши Ахалцыхского. По силе заключенного вами трактата [217] с Империей Всероссийскою четвертого артикула, обязались вы торжественно советоваться с пограничным начальником во всяком сношении с окрестными владетелями и во всяком случае, когда от соседей посланцы будут присылаемы. Выполняя силу сего артикула, мой долг требует представить вашему высочеству и советовать, чтобы вы не отдавали Ахалцыхскому паше аманатов, а притом прошу покорно рассмотреть все требования Сулейман-паши и цель всех его к вам отношений.

С самых тех пор, как начал он с вашим высочеством иметь переписку или переговоры, требования его состояли в следующем:

1. Обольщая разными мнимыми выгодами поколебать верность вашу к России и сделать царское лицо ваше вероломным.

2. Чтобы вывести войска российские из Грузии и, избавясь грозных защитников Грузии, обнажить оную от обороны, ибо, если бы войска наши не были им грозны, не имел бы он надобности искать о выводе их из Грузии.

По сим двум главным требованиям не видя успеха, ныне предлагает он новые, не менее лукавые, хотя и не столь упорные, а именно:

3. Чтобы ваше высочество дали ему обязательство, дабы за учиненные им и по его замыслам и наущениям от лезгин царству грузинскому разорения уничтожить и не взыскивать. Сей самый артикул довольно ясен, что Сулейман-паша приемлет благовременно меры, обольстив вас мнимым добронамерением, остаться самому без ответа.

4. Сулейман-паша требует из князей грузинских двух аманатов. Трудно ли разобрать его и в сем случае подлог, который ищет он обратить на вред вам и царства грузинского.

5. Обещает паша присланные от Порты грамоты к адербеджанским ханам удержать и стремление их на Грузию остановить. Легко и здесь разобрать можете, что удержать оные Сулейман-паша не посмел бы, когда б от Порты оные велено было послать. [218]

Высочайший ее величества двор не пренебрег интересов царства грузинского и вся мнимая дружба Сулейман-паши приняла поворот свой едва ли не по тем требованиям, кои двор императорский настоял у Порты».

В виду усложнявшихся политических обстоятельств и неизбежного разрыва России с Турцией, генерал-поручик Потемкин просил Ираклия не входить в союзные отношения с пашой Ахалцыхским и ни в каком случае не выдавать ему аманатов. Царь отвечал, что он отправил уже посланных в Ахалцых, постарается отделаться от выдачи аманатов, но страшится за последствия. Ираклию жаль было не воспользоваться хотя временным расположением паши, тем более, что Россия и Турция не имели еще явного разрыва. «Что за важное дело, спрашивал царь (Потемкина в письме 15-го февраля 1787 года. Госуд. Арх., XXII, п. 58.), быть двум нашим аманатам в Ахалцыхе? Коль же скоро нарушится мир между двумя государями, то тогда мы тех людей вывесть оттуда можем. А если б и остались они в их руках, весьма легко можно для службы и верности ее величеству их там оставить».

Между тем, Сулейман-паша употреблял все усилия к тому, чтобы примириться с Ираклием и добиться выдачи аманатов. Паша выслал за посланными конвой и принял их весьма ласково (Рапорт Бурнашева от 3-го января 1787 года. Там же, п. 59.). Имея повеление выведать истинные намерения Сулеймана, князья Орбелиани и Цицианов не разубеждали пашу в нежелании царя выдать аманатов, и Сулейман представил Порте о возможности отклонить Ираклия от союза с Россией. Из Константинополя тотчас же был отправлен с большими подарками капиджи-баша, с поручением вместе с Сулейманом заключить постановление с царем Ираклием.

Последнего достигнуть было не так легко. Ираклий знал вероломство турецкого правления, жестокость в обращении с христианскими подданными и, наконец, непрочность своего царствования, если поступит под покровительство Турции. Царь знал, что Сулейман непримиримый его враг и союзные [219] отношения с ним не могут быть искренни. Если некоторые грузины и искали соединения с турками, то все они принадлежали к партии царицы Дарьи. Желая разделить Грузию между всеми сыновьями Ираклия, царица знала, что наследник, ее пасынок, царевич Георгий, не допустит этого и тем более, что русское правительство высказалось уже против подобного раздробления, влекущего за собою междоусобия. Царица Дарья имела многих приверженцев среди князей, пользовавшихся наследственно государственными должностями и опасавшихся потерять их при русском влиянии. Опираясь на довольно сильную партию и пользуясь огромным влиянием на Ираклия, Дарья не успела, однакоже, достичь желаемых успехов, хотя и содействовала временному сближению своего мужа с Сулейманом.

Во второй половине февраля был получен в Ахалцыхе фирман о близком разрыве с Россией и с уведомлением, что 52,000 турецких войск будут двинуты к Арпачаю. Назначив Сулеймана сераскиром, Порта требовала от него заготовления провианта и всего необходимого для войск. Сообщая об этом грузинским посланным, Сулейман уверял их, что желает сохранить мирные отношения и приглашал на свидание или самого Ираклия, или старшего сына его Георгия (Донесение посланных Ираклию 25-го февраля. Госуд. Арх., XXIII, п. 58.). «Пусть государи, писал при этом Сулейман царице Дарье (В письме от 28-го февраля 1787 года. Там же.), делают то, что они намерены, мы же должны стараться о пользе наших владений. Семь или восемь царей (?) имели прибежность к России, но без успеха. Теперь увидим, могу ли я пред другими сделать более пользы брату моему царю и его детям».

При содействии капиджи-баши и стараниях Сулеймана было заключено условие, по которому царь обязался выдать аманатов, а паша, под клятвой, обещал не предпринимать ничего против Грузии и выслать лезгин из своих владений. «Итак, мир совершенно утвержден, писали посланные Ираклию, и лезгины высланы».

Спустя несколько дней по заключении условий, в Ахалцых прибыли представители ханов Шушинского, Хойского и [220] Аварского. Они единогласно просили пашу не заключать никаких условий с царем, который, по их словам, «имел четыре ноги, из коих три у него отняты и он держится теперь только на одной». Сулейман не согласился исполнить их просьбу и писал Ираклию (В письме, полученном 21-го мая 1787 г. Гос. Арх., XXIII, п. 60.), что «заключенный между нами на крепком основании союз утверждает нелицемерное ваше к султану усердие, а ко мне братство и дружбу».

Теперь, для уверения султана, что вы стоите на пути правды и справедливости и для получения от него милостивого фирмана, нужно вам стараться отдалить от себя чужестранные войска и разломать сделанную дорогу, а после сего с другими государями не соединяться и к султану послать прошение, изъявляющее вашу искренность. Я заключаю, что таковой поступок не может быть вам не только вреден, но получите милостивый фирман и многие султанские благодеяния.

Посылаем к вам Ейваса, чтобы вы, не имея никакого сомнения, прислали ваше прошение, о чем и князья вам донесут».

Требование Сулеймана несогласно было с видами царя Ираклия, никогда не желавшего подчиняться Турции и искать ее покровительства. По совету полковника Бурнашева, Ираклий отказался писать султану.

«Письма ваши и наших князей, отвечал царь Сулейману (Письмо без числа и месяца. Госуд. Арх., XXIII, № 13, пап. 60.), мы получили через Ейваса и словесные донесения его выслушали. Мы никогда не делали огорчения его султанову величеству, а только для сохранения царства нашего просили мы от ее величества несколько войск, без намерения беспокоить наших соседей. Вы, возмутив адербеджанцев и дагестанцев, три года давали у себя убежище лезгинам, кои разоряли и опустошали наши земли, продавая полученную добычу в областях вам подвластных. Мы, однакоже, войсками нашими не сделали ни малейшего вреда подданным его султанова величества, что вам довольно известно. Напоследок оказалось искреннее желание с обеих сторон заключением союза и дружбы прекратить вражду [221] и разорение. Для исполнения сего прислали вы Кетхуду кегаия-бей коему дали мы уверение о твердом нашем намерении не делать ничего противного его султанову величеству.

Однако вы, не надеясь на сие уверение, требовали от нас аманатов. Мы, продолжая оказывать наклонность к восстановлению тишины и дружбы, послали к вам родственников наших двух верных нам князей с обещанием дать аманатов. Вы не исполнили своего обещания и ныне требуете невозможного.

Уверения наши вам известны и мы не находим другого средства уверить вас более, да и не следует. Обещаем и теперь клятвенно исполнить все, что нам возможно будет без вреда для нас. Если вы и сего уверения не примите, то прошу, по данному под клятвой обязательству, возвратить благополучно наших князей. Впрочем, да будет власть Божия»!

Казалось бы, что такой ответ должен был прекратить сношения между царем и пашой Ахалцыхским, но на деле оказалось не совсем так. 13-го июля прибыли из Ахалцыха посланные паши с заявлением, что если в предстоящей борьбе русские одержат победу над турками, то Сулейман тотчас же покорится, а по окончании войны покажет все фирманы, присланные ему из Константинополя. Такая предупредительность была последствием слуха, распространившегося в Азиятской Турции и исходившего из Константинополя, что русские намерены усилить войска, находившиеся в Грузии, до 30 тысяч человек и предпринять наступательное движение. Для противодействия таким намерениям Порта приказала пашам: Ванскому, Баязетскому, Карсскому, Эрзерумскому и Ахалцыхскому собрать до 60 тысяч человек и вместе с тем прислала фирман Сулейману, чтоб он сохранил с Грузией дружественные отношения. Князю Цицианову, в бытность его в Ахалцыхе, удалось прочесть этот фирман, объяснивший, почему паша, явный враг царя, старался казаться искренно к нему расположенным. Расположение это, хотя и мнимое, было очень полезно для Грузии, волнуемой партиями, враждебными друг другу. Всеобщее расстройство механизма правления было причиной всеобщего недовольства. [222] В конце июля, начальник казахов, Ахмет-ага, с 1,500 семейств ему подвластных, откочевал в Карабах. Ираклий приходил в отчаяние, просил нашей помощи, без которой, по его словам, он обойтись не мог. В ожидании ее, Ираклий собирал войска, но «грузинское нерадение; доносил Бурнашев (П. С. Потемкину от 3-го августа 1787 г., Госуд. Арх., XXIII, № 13, пап. 61.), непослушание и всякое неустройство, и паче недостаток в провианте — сильные препятствия не только к благому какому-либо начинанию, но и совершенною причиной опустошения от лезгин. Истинно доношу: вместе с грузинами никакого дела предпринять не можно, а наипаче ожидать успеха желаемого». Тем не менее, неотступные просьбы Ираклия заставили Бурнашева принять участие с обоими егерскими баталионами в походе, предпринятом Ираклием в Карабаг, для возвращения бежавших из Грузии казахов.

Собрав до пяти тысяч вооруженных грузин, царь двинулся с ними к Ганже. Ибраим-хан Шушинский (Карабагский), как только узнал о выступлении в поход Ираклия, потребовал к себе армянских меликов, на которых смотрел давно неприязненно, считая их людьми преданными России. Подозревая свою погибель, мелики не явились к хану, а искали убежища среди русских войск, стоявших у Ганжи, и просили царя оказать им содействие войсками для вывода из Карабага и переселения в Грузию их подданных. Ираклий охотно согласился и отправил с меликами четыре тысячи своих войск, под начальством царевича Юлона и князя Орбелиани. Встретив войска Шушинского (Карабагского) хана, грузины разбили их на голову и двинулись далее, но вследствие близкого разрыва с Портой, князь Потемкин не признал возможным оставлять наши войска в Грузии, и полковник Бурнашев получил в это время приказание вернуться с егерскими баталионами на линию. Ираклий вызвал свои войска из Карабага и возвратился в Грузию без всякого конечного результата. Мелики, оставив в Карабаге своих жен, детей, имение и более 7,000 подданных христиан и спасая только собственную жизнь, прибыли с царем в Тифлис, где [223] долго жили в крайней бедности. Впоследствии они поселились в Шамхоре (между Грузией и Ганжею) вместе с 500 семей армян, бежавших из Карабага от преследований Ибраим-хана.

Грузия была предоставлена собственной защите и царю предложено уладить свои дела с Сулейманом. Ираклий исполнил желание князя Таврического, утвердил свои связи с пашой Ахалцыхским и посылал даже к султану князя Осипа Баратаева с просьбою не предпринимать ничего против Грузии. Султан прислал подарки и обещал исполнить его желание тем охотнее, что русские войска оставили Грузию. Простояв три дня под Ганжею, наши баталионы двинулись на линию, где нашли значительные перемены во внутреннем управлении края.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том II. СПб. 1886