ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM II.

VII.

Нападение Кабардинцев на наш отряд при реке Малке и Шейх-Мансура на Кизляр. — Хищничество на линии. — Деятельность Мансура и преследование его нашими войсками. — Прокламации П. С. Потемкина. — Бой у Татартупа.

Отступая от Григориополиса, чеченцы хотя и видели несбыточность предвещаний Мансура, будто выстрелы русских пушек обратятся на самих стреляющих, но довольствовались тем, что успели привлечь на свою сторону кабардинцев. Большая часть жителей Малой Кабарды покинули свои селения и, страшась наказания, рассеялись в разные стороны. Князь Дол, со своими подвластными и некоторыми другими владельцами, поселился в вершинах реки Сунжи, в соседстве с ингушами; другая часть жителей Малой Кабарды удалилась к верховьям реки Терека и лишь немногие возвратились в свои селения и просили помилования (Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 49.). [111]

Жители Большой Кабарды были также скорее враждебны, чем покорны нам. Вся Кабарда делилась в то время на три партии: первая и самая сильная доброжелательствовала Мансуру, снабжала его толпу продовольствием, готовилась присоединиться к лжепророку и приглашала его в свои владения. Вторая партия, под руководством Мисоста Баматова, оставалась в нерешимости и, скрытно сочувствуя чеченцам, наружно показывала вид, будто бы недовольна приближением Мансура к их владениям. Наконец, третья партия, составлявшая меньшинство, под руководством фамилий князей Касаевых и Хамурзиных, была чистосердечно предана России, но, опасаясь преследования большинства, была в самом неприятном положении. Не было никакого сомнения, что если Мансур вступит в Кабарду, то и эта последняя партия, силой обстоятельств принуждена будет перейти на сторону противников России (Рапорт генерала П. С. Потемкина князю Потемкину 21-го ноября, №302. Гос. Арх., XXIII, № 13, карт. 49.).

Между тем, волнение в Кабарде с каждым днем все более усиливалось. Поддерживая постоянные сношения с закубанскими черкесами и чеченцами и получая возбуждающие к восстанию письма Мансура, большинство кабардинцев продавали свое имущество, скот и на вырученные деньги покупали оружие и лошадей. Подстрекаемые Портой, обнадеживавшею их своею помощью, кабардинцы, соединившись с закубанскими черкесами, вторгались в наши пределы, грабили, уводили в плен жителей и, наконец, после взаимных совещаний, собравшись в значительном числе, произвели безуспешные, впрочем, нападения на Константиногорск, селение Нино и даже на крепость Георгиевскую.

Получив сведение, что главное скопище кабардинцев находится на реке Малке, генерал-маиор Шемякин собрал наскоро отряд с намерением разогнать собравшихся. Версты за четыре от реки Малки, 4-го августа, около шести часов пополудни, кабардинцы встретили наш отряд тремя толпами, численность которых простиралась до тысячи человек. Они требовали, чтобы русские войска вернулись назад и кричали, что не позволят им расположиться лагерем на реке Малке. Считая подобное [112] требование до крайности дерзким; Шемякин приказал чрез переводчика Вилковского объявить собравшимся, чтоб они, оставя свою наглость, немедленно разошлись по домам. Вместо изъявления покорности, кабардинцы атаковали наш отряд, но были отражены и прогнаны за Малку (Рапорты Шемякина генералу Леонтьеву 4-го и 5-го августа. Госуд. Арх., XXIII, №. 13, карт. 49.). Остановившись на месте сражения, Шемякин просил генерал-поручика Леонтьева прислать ему подкрепления для наказания кабардинцев, но просьба эта не могла быть удовлетворена, за неимением свободных войск, занятых в то время действиями против Мансура, успевшего собрать весьма значительную толпу хищников.

В начале августа, кизлярский комендант бригадир Вишняков донес, что большая часть Аксаевских владельцев с их узденями присоединились к Мансуру, который намерен прежде всего напасть на Очинскую пристань, где он надеялся захватить провиант и тем приобрести средство к пропитанию своего сборища. Кроме значительного запаса провианта, привлекавшего на себя внимание лжепророка, Очинская пристань имела в глазах Мансура то важное значение, что овладев ею он прерывал сообщение Кизляра с Астраханью и со станицами Гребенского и Семейного войск. Предоставленный собственным средствам, Кизляр казался горцам легкою добычей и они, обнадеженные обещаниями лжепророка, вполне были уверены в успехе. Охотники до всякого рода поживы, туземцы толпами стекались с разных сторон под знамена Мансура. Здесь были чеченцы, кабардинцы, лезгины различных племен и поколений, жители Шамхальства Тарковского и главнейшим образом Кумыки, составлявшие ядро толпы. Ингуши вовсе не участвовали в возмущении, а из костюковцев лишь немногие находились в толпе Мансура. Костюковский владелец Хамза, имевший чин капитана, оставался непоколебимым ко всем внушениям лжепророка и своим примером удержал многих от вступления в толпу хищников. Андреевский владелец, старик Темир, с тремя сыновьями, оставался верным России; другой такой же старик, Муртаза-Алий, также выказывал свое усердие, но сын [113] его, Чапалов, был главным пособником Мансура (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину от 8-го ноября, № 323.). Большая часть владельцев Малой Кабарды держали сторону лжепророка и в особенности князь Дол, который был главным его орудием в собирании толпы и в распространении всякого рода несбыточных слухов о святости Мансура.

Поддержанный столь влиятельными лицами, приведшими к нему своих вооруженных подвластных, чеченский имам решился напасть на Кизляр. Пользуясь обмелением реки Терека и возможностью перейти его во многих местах в брод, Мансур, 19-го августа, около 11 часов утра, стал переходить на левый берег реки, верстах в пятнадцати ниже Кизляра. После переправы все скопище, численность которого, по донесению бывших на пикетах Гребенских казаков, простиралась до 10,000 человек, подошло к урочищу Буйвалы, находившемуся верстах в семи от Кизляра и расположилось в садах, окружающих город. Добравшись до садов, нестройная толпа хищников не внимала уже голосу своего предводителя и не следовала его указаниям идти прямо на приступ. Горцы видели пред собою добычу и вместо того, чтобы следовать далее, предались грабежу. Весь день 20-го августа неприятель опустошал сады, жег находившиеся там строения и только ночью, желая ворваться в город, пытался напасть на ретраншемент, возведенный вокруг форштадта (Рапорт астраханского губернатора П. С. Потемкину 2-го сентября, № 104, Госуд. Арх., XVI, № 910. Рапорт Леонтьева П. С. Потемкину 30-го августа, № 172. Там же, XXIII, № 13, карт. 49.).

Медленность, с которою неприятель приготовлялся к нападению на Кизляр, дозволила бригадиру Вишнякову приготовиться к его встрече. Оборона ретраншемента была разделена на две части: правая его половина, прикрывавшая дома татар, была поручена защите Терского войска капитану князю Бековичу-Черкасскому, а левая, с домами грузин и армян — плац-маиору Бояркину. Для защиты города был назначен отряд в 2,500 человек, в составе которых находились: две роты Астраханского и Кизлярского полков, Гребенские и Терские казаки и ополчение, [114] составленное из грузин, армян и калмыков. Гарнизонный баталион оставлен был в крепости, в резерве, а вне ретраншемента стоял лагерем Томский пехотный полк в числе 720 человек, под начальством полковника Лунина (Рапорт Вишнякова генералу Леонтьеву 27-го августа, № 766. Гос. Арх., XXIII, № 13, карт. 49.).

Вечером, 20-го августа, как мы уже сказали, неприятель пытался овладеть ретраншементом, но был встречен сильным огнем из всех орудий, бывших в укреплении. Засев во рву ретраншемента, горцы до пяти раз бросались на штурм и продолжали нападение до тех пор, пока спустившиеся в ров защитники не выбили их оттуда штыками. Видя неудачу, Мансур отступил к урочищу Буйвалы, захватив с собою и все тела убитых.

На следующий день неприятель, оставив намерение овладеть укреплением, атаковал Томский пехотный полк, который, построившись в каре, встретил его баталионным огнем. Но ни этот огонь, ни выстрелы с крепости не могли первое время остановить горцев, дравшихся отчаянно; скрываясь в ямах и лощинах, засев за разными закрытиями, они производили беглый огонь по каре, в котором находилось только 720 человек нижних чинов. Видя многочисленность неприятеля и не желая терять напрасно людей, полковник Лунин построил из каре треугольник и одною из вершин его стал отступать в укрепление. Горцы хотя наседали на отступающих и старались окружить их, но всюду встречались лицом к лицу и несли огромные потери. При каждом натиске неприятеля полковник Лунин останавливался, принимал его в штыки и тем наносил жестокое поражение противнику. С отступлением Томского полка в ретраншемент, горцы были встречены огнем из всех орудий и принуждены отступить. Они оставили на месте восемь значков и до 70 тел убитых, которых не успели захватить с собой. При зарывании их было найдено сверх того много трупов в кустах, забросанных хворостом.

Свидетельствуя о заслугах всего Кизлярского гарнизона, полковник Лунин доносил, что особенно храбро защищались [115] спешенные Гребенские казаки с их атаманом Петром Сехиным, Терское войско, бывшее под начальством князя Бековича-Черкасского, и все жители, за исключением калмыков. «Они суть совершенные трусы, доносил Лунин (Генералу Леонтьеву 27-го августа. Госуд. Архив, XXIII, № 13, папка 49.), за всеми понуждениями и побоями, никак не мог довесть, дабы вслед за бегущими бросились или в сражении вспомоществование чинили, а только стояли дрожа».

Отраженное от Кизляра скопище, переночевав на речке, известной под именем Нового Терека, в двадцати верстах от Кизляра, чуть свет 22-го августа поднялось всем своим станом, и разделившись на три части, разошлось в разные стороны: одна часть двинулась по дороге, пролегавшей по морскому берегу, — другая к кумыкскому селению Эндери, и наконец, третья — в чеченские селения.

Неудача под Кизляром сильно подействовала на сообщников Мансура, теперь ясно видевших, что предсказания его не сбываются и его последователи терпят лишь одни неудачи. Чеченцы решились оставить своего имама, который принужден был покинуть родину и скрыться в кумыкских селениях. Кавказское начальство не сумело воспользоваться этим охлаждением и Мансур снова усилился. Там, где нужно было употребить силу, представители нашей власти употребляли убеждение, советы и тратили напрасно время в бесполезных переговорах. Горцы понимали, что поступки их достойны наказания, и ожидая его, андреевцы и аксаевцы покидали свои дома и со всем имуществом удалялись в горы. Так называемые аульные татары (оседлые Ногайцы), возбужденные старшинами, также поднялись со своих мест, чтобы присоединиться к лжепророку, но были остановлены полковником Савельевым, подоспевшим с Моздокским казачьим полком и занявшим все переправы по Старому Тереку (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину 2-го октября, № 92. Государств. Архив, XXIII. № 13, карт. 50.). Генерал-поручик Потемкин поручил Леонтьеву уговорить кумыков и ногайцев оставаться на месте и принести чистосердечное раскаяние. «Милосердие Великой Екатерины, писал [116] он (В ордере бригадиру Вишнякову 9-го сентября, № 54. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 50.), не отринет и их раскаяние, если оно будете чистосердечно».

Вместо того, чтобы действовать скоро и решительно, Потемкин откладывал все действия до своего возвращения на линию и поручал только кизлярскому коменданту бригадиру Вишнякову заготовить продовольствие для четырех полков пехоты, пяти эскадронов и тысячи человек казаков.

Распоряжаясь издали, теряя напрасно время в переписке, упуская благоприятные обстоятельства и связывая руки стоявшему у дела ближайшему начальству, Потемкин хотел устрашить горцев одним своим именем. Он приказал распустить слух, что как только он прибудет на линию, то весь собранный отряд будет обращен для наказания последователей лжепророка (Ордер бригадиру Вишнякову 9-го октября, № 54.).

Последний, найдя себе приют в селении Эндери, не терял еще надежды на лучшую будущность и вербовал себе новую толпу хищников. Все искатели приключений находили у него приют и выслушивали хвастливые обещания. Жители селений Казаниш, Губдень, Хунзаха, Эрпели, Карабудагкента, Каякента и пр. партиями и по одиночке стекались к имаму; некоторые кумыкские князья также приняли его сторону и выдали аманатов, но считали своею обязанностью уверить русское начальство, что, будучи сами искренно преданы России, не могут справиться со своими подвластными, которые, не смотря на запрещение, уходят в толпу лжепророка (Показание татарина Киликаева. Государств. Архив, XXIII, № 13, карт. 49.).

В начале сентября, Мансур явился в Горячевское селение, подвластное князьям Аксаевским, и уверял всех, что ожидает прибытия к себе чеченских войск и что после совещаний с андреевцами и аксаевцами пойдет или опять на Кизляр, или на Калиновскую станицу.

— Кумыки просят меня идти на Кизляр, говорил имам, — а чеченцы желают напасть на Калиновскую станицу. После совета мы решим куда идти. [117]

Совещание это, однако же, не состоялось, и Мансур, не дождавшись прибытия обещанных им чеченских войск, отправился на речку Ярык-су, где и водрузил свое знамя. С ним прибыло несколько человек кабардинцев и кумыкские князья: Чапалов, Арслан-Гирей и Али-Солтан, из коих последний, обещаясь доставить продовольствие, отправил его в лагерь лжепророка на большом числе арб (Показание андреевского владельца Казия Темирова. Государ. Арх., XXIII, № 13, карт. 49.). Провиант этот, как единственный источник для продовольствия последователей Мансура, число которых простиралось до 500 человек, был весьма скоро израсходован и потому большинство собравшихся на реку Ярык-су принуждено было разойтись по домам (Показание узденя Салат-Гирея. Там же.). Остатки сборища вместе с имамом отправились к деревне Костюкам и, не доходя верст десяти, расположились лагерем. Здесь Мансур думал устроить себе постоянное пристанище и укрепиться (Показание костюковского владельца капитана Хамзы-Муртазы-Алия.), чтобы в случае преследования нашими войсками иметь убежище, где можно бы было защищаться до последней крайности.

Видя охлаждение к себе чеченцев, имам отправил к ним род окружного послания, в котором высказывал свое сожаление о том, что при нем находятся всего только девять человек чеченцев. Он призывал их к себе, говоря, что после Курбан-Байрама все собравшиеся вокруг него увидят посреди себя святого человека, при покровительстве которого легко овладеют Кизляром и будут иметь во всем удачу. Мансур писал, что если и на этот раз слова его окажутся несправедливыми, то готов предать себя сожжению (Показание Кайтуки Бакова 29-го сентября. Гос. Арх., XXIII, № 13, папка 50.). Чеченцы приняли это послание с крайнею недоверчивостью и большинство не откликнулось на его приглашение. Мансур принужден был ездить по деревням и собирать себе приверженцев по одиночке, стараясь для того восстановить простой народ против их владельцев. Он посетил качкалыков, аксаевцев, кабардинцев, был несколько раз в селении Эндери, с целью пригласить всех жителей этих деревень идти с ним на Кизляр, где обещал богатую [118] добычу (Рапорт бригадира Вишнякова П. С. Потемкину от 4-го октября, № 896. Гос. Арх., XXIII, № 13, папка 96.). Хотя при всех своих усилиях лжепророк успел собрать себе шайку не более как человек во сто, но намерение Мансура сделать вторичное нападение на Кизляр заставило Потемкина принять меры к тому, чтобы не допустить его до города. Он приказал полковнику Лунину, в случае движения неприятеля к Кизляру, взять все свободные команды и, выйдя из города, разбить горцев в поле (Ордер П. С. Потемкина полковнику Лунину 1-го октября. № 77, Государ. Арх., XXIII, № 13, карт. 50.). К кабардинцам же командующий войсками отправил воззвание, призывавшее их к порядку и повиновению. Он просил их опомниться, не навлекать на себя наказания и быть уверенными, что «оказавшийся ложный имам Мансур не спасет обманными чудесами от грома и стрел, которые поразят преступников».

Маиор князь Ураков, которому поручено было объявить это воззвание, сам отправился в Кабарду и, собрав князей и владельцев в доме Мисоста Баматова, прочел им воззвание, но собравшиеся, вместо покорности, требовали возвращения их холопов, вышедших из Кабарды и поселившихся на линии. Безусловная уступка требованию кабардинских князей могла бы послужить для них признаком нашей слабости и повлечь за собою новые требования, а потому П. С. Потемкин не признал возможным тогда же удовлетворить желание кабардинцев, но не отказывался исполнить его в будущем, если князья и владельцы останутся верными русскому правительству. «Никогда подчиненные, писал он (Лист кабардинским владельцам, узденям и народу 11-го октября, № 167. Там же.), не дерзали начальнику делать требование, но каждую нужду покорно представляют и просят. Верные рабы ее императорского величества всегда отличены будут: холопья, принадлежащие владельцам верным, отданы были б. Но сей милости должно сделаться достойными».

Не удовлетворенные в своем желании, кабардинцы не считали нужным исполнить волю командующего войсками и по-прежнему продолжали свои сношения со лжепророком. [119]

Владелец Малой Кабарды, князь Дол, переселившись к кавказским горам, собрал себе шайку более 700 человек, с которыми и разбойничал в окрестностях Владикавказа. Он нападал на всех проезжающих, прервал сообщение с Грузией, и когда в октябре была послана из крепости наша команда за сеном, он напал на нее и захватил в свои руки сено, в виду всего владикавказского гарнизона. Бывший во Владикавказе подполковник Матцен выслал против хищников 200 человек егерей и в то же время послал сказать жившим вблизи крепости ингушам, чтоб они ударили на шайку князя Дола. Игнушевский старшина Чош, собрав в полчаса 150 человек, подоспел с ними к нашим егерям и вместе с ними заставил князя Дола бросить захваченное им сено (Рапорт генерала Потемкина князю Потемкину от 24-го октября, № 233. В поощрение на будущее время подобных поступков, П. С. Потемкин выдал Чошу 100 червонцев, брату его 50 и обоим на платье по 5 аршин сукна. Всем же остальным ингушам, с ним бывшим, было выдано по 4 аршина сукна на каждого.).

Князь Дол скрылся, но не оставил своих разбойнических действий. Соединясь с другими кабардинскими владельцами, он производил беспрестанные вторжения в наши границы. Сын князя Мисоста Баматова, вскоре после прочтения в доме его отца воззвания П. С. Потемкина, собрал до 30 человек узденей, с которыми и отправился к чеченскому имаму с тем, чтобы пригласить его придти в Кабарду со своим ополчением. Под предлогом того, что намерен в скором времени идти к Кизляру, а в действительности опасаясь попасть в наши руки, Мансур отказался исполнить предложение князя Мисоста, зная, что среди кабардинцев есть еще лица нам преданные. Он вручил прибывшим свое знамя и просил кабардинцев производить но возможности частые нападения на различные пункты Кавказской линии и в особенности беспокоить русских в то время, когда он приведет в исполнение свое предприятие на Кизляр (Рапорт князя Уракова генералу П. С. Потемкину 5-го октября.).

Кабардинцы с восторгом приняли знамя, присланное Мансуром, и обещали исполнить желание чеченского имама (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину 6-го октября, № 127.). Они вошли [120] в сношения с закубанскими народами и согласились с ними действовать единодушно. Будучи всегда готовы на хищничество, закубанцы тем охотнее следовали внушениям кабардинцев, что надеялись на помощь Порты. В то время по всему Закубанью прошел слух, будто бы турецкое правительство, всегда враждебное России, прислало к Мансуру письмо, в котором говорилось, что если ему нужны деньги, знамя, пушки и войско, то все это будет доставлено. Услужливые люди уверяли даже, что деньги и знамя уже присланы и находятся у Ахалцыхского паши (Рапорт его же от 13-го октября, № 178.). Хотя все эти слухи и были ложны, но имели большое влияние на все горское население правого фланга Кавказской линии: оно действовало смелее и с большею настойчивостию. Так, 2-го октября, кабардинцы и закубанцы одновременно напали на редуты Невинный и Кубанский (Рапорт его же от 13-го октября, № 175.), а девять дней спустя, 11-го октября, партия кабардинцев, в четыреста человек, напала на селение Нино, где успела отогнать пятьсот лошадей и восемьсот баранов; другая такая же партия, человек в пятьсот, пробравшись на линию выше Константиногорска, разграбила несколько селений и захватила тридцать одного человека поселенцев, ехавших на линию (То же от 13-го октября, № 176.).

Между тем лжепророк, не считая себя достаточно сильным, чтобы напасть на Кизляр, уверял своих единомышленников что не идет к этому городу только потому, что качкалыки и аксаевцы приглашают его вторгнуться в русские пределы между Шелкозаводскою и Щедринскою станицами, разорить селения и отогнать табуны. Мансур говорил, что движение его и направление удара будет зависеть от того числа войск, которое соберется под его знамена, а между тем, чтоб удовлетворить разнообразным требованиям собравшихся, занять их и не оставлять праздными, лжепророк отправил партию человек в четыреста для нападения на Каргалинскую станицу. Предприятие это не увенчалось успехом и горцы были разогнаны прежде, чем успели переправиться через реку.

В таком положении были дела когда генерал-поручик [121] П. С. Потемкин, возвращаясь из Петербурга на Кавказскую линию, прибыл в Георгиевск 30-го сентября. Он нашел, что вся наша граница, начиная от Каспийского до Черного моря, была одинаково подвержена нападению хищников. «Обстоятельства здешние в крайнем замешательстве, доносил он (В рапорте князю Потемкину 2-го октября, № 89. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 50.); лжепророк паки собирается напасть на Кизляр и на все наши селения. Все кумыки, чеченцы и прочие горцы, даже часть дагестанцев, стекаются к нему для нападения на наши пределы».

Накануне приезда П. С. Потемкина в Наур, к этому местечку подходило до тысячи человек чеченцев, покушавшихся переправиться через реку Терек; другая такая же партия появилась у Моздока, но была прогнана. Партии кабардинских хищников вторгались в наши границы, производили грабежи, отгоняли скот и уводили в плен жителей. Примеру их следовали почти все племена закубанских черкесов. Хищнические набеги горцев были тем удачнее, что войска наши, состоявшие преимущественно из пехоты, не могли воспрепятствовать прорыву партиям наездников, делавших быстрые и неожиданные переезды с одного пункта на другой. Находившиеся на линии кавалерийские полки были в плохом состоянии: при некомплекте в людях они имели еще более недостатка в лошадях, в разное время отогнанных горцами и не пополненных. Пехотные полки были разбросаны по всей линии небольшими частями, и потому, чтобы собрать сколько-нибудь значительный отряд для наказания волнующихся, требовалось довольно значительное время. Все это заставило генерал-поручика П. С. Потемкина стянуть войска к главнейшим пунктам и образовать три самостоятельные отряда: первый против кумыков, чеченцев и дагестанцев, второй против Большой и Малой Кабарды и, наконец, третий против закубанцев. Сообразно с этим, для действия против Мансура и его скопищ был расположен на реке Тереке отряд под начальством генерал-маиора Шемякина (В состав этого отряда вошли Томский и Астраханский пехотные полки, два гренадерские баталиона (один из двух рот Кабардинского и двух Селенгинского; другой из двух рот Астраханского и двух Томского полков), два эскадрона Астраханского драгунского полка, казаки, тысяча калмыков и восемь орудий полевой артиллерии.); против [122] Большой и Малой Кабарды был сосредоточен другой отряд, под начальством генерал-поручика Потемкина (По шести рот от полков: второго Московского, Казанского, Кабардинского и Куринского; три гренадерские баталиона (первый из двух рот Казанского и двух Куринского; второй из двух рот второго Московского и двух рот Владимирского; третий — из двух рот Ладожского и двух Бутырского полков), четыре роты Свияжского егерского полка, сто пятьдесят человек Кабардинского, четыре эскадрона Таганрогского, три эскадрона Астраханского драгунского полков, полк Уральских, два полка Донских казаков. Волгские казаки и двенадцать орудий полевой артиллерии.) и, наконец, третий отряд (Из Бутырского и Ладожского пехотных полков, четырех эскадронов Таганрогского, четырех эскадронов Астраханского драгунского полков, двух Донских полков, Хоперских казаков, тысячи калмыков и шести орудий полевой артиллерии (Рапорт Потемкина князю Таврическому 2-го октября, № 89. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 50).), под начальством бригадира Апраксина, расположившись у Невинного Мыса, должен был оберегать все пространство от Прочного окопа до Константиногорска.

Не желая открывать военных действий, не испытав всех средств к увещанию, П. С. Потемкин разослал повсюду прокламации, в которых требовал повиновения и покорности. Кабардинцы, как мы видели, в ответ на это требовали возвращения их подвластных, выселившихся на линию. Жители селения Большой Атаги уверяли, что они преданы России, никаких шалостей не производили, а только выселились из своего селения при приближении русских войск, шедших для наказания Мансура, Старшины селения Алды отвечали Потемкину, что имам их не имеет враждебных намерений, что он прославляет только магометанскую религию, подтверждает верно соблюдать закон, убивает и вешает воров. Старшины откровенно признавались, что без разрешения Мансура ни в какие переговоры с нашим правительством вступать не могут и не смеют. «Мы находимся, писали они (Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 50.), в точном послушании имама Мансура; что он прикажет, то и делаем. Он есть удостоенный и избранный от Бога, человек добрый и справедливый. Он не велит обижать христиан и других беззаконников, [123] приказывает наблюдать закон магометанский. К стороне вашей убытку не делал (?) и не желал; да и ныне, что он прикажет, то исполнять будем, а к стороне вашей убытку не желаем».

Если бы Потемкин, вместо бесполезных увещаний, стал действовать решительно, то он успел бы усмирить волнения, ибо в это время дела лжепророка были в довольно плохом состоянии. Костюковцы, на приглашение его, отказались к нему присоединиться, а чеченцы, которых он ожидал, призывали его к себе. Они говорили, что Кизляр хорошо укреплен и имеет довольно войск для своей защиты, селения же по реке Тереку защищены слабо, что нападение на эти селения обещает больший успех, чем нападение на Кизляр. Мансур готов был исполнить просьбу своих соотечественников, но удержан был дагестанцами., составлявшими большинство его ополчения.

— Река Терек, говорили дагестанцы, — вверху гораздо глубже и быстрее; идти нам в чеченские селения далеко, да мы не имеем и провианта. Мы готовы следовать к Кизляру, но в чеченские селения не пойдем и разойдемся по домам (Показание андреевца Али Алханова 12-го октября 1785 года.).

Опасаясь лишиться последних средств, Шейх-Мансур должен был уступить желанию дагестанцев.

Оставив свой лагерь 12-го октября, он потянулся к Аксаю и, подойдя к Нижнему Яру, стал готовиться к переправе через реку Терек. Неподалеку от избранного горцами места переправы, и именно у Старогладковской станицы, находился полковник Савельев со своим отрядом, состоявшим из баталиона гренадер, двух мушкетерских рот и всех казачьих войск, расположенных по реке Тереку. Как только полковник Савельев получил сведение о движении неприятеля, он тотчас же взял эскадрон Моздокского казачьего полка, 100 человек Гребенских казаков с одним орудием и поскакал с ними к месту переправы. Густой лес прикрыл движение Савельева и неприятель не заметил его приближения. Спокойно расположив свой стан по берегу реки Терека, горцы заготовляли спуски и лодки для переправы. Полковник Савельев спешил [124] казаков и, рассыпав их по опушке леса, приказал открыть огонь. Беглый ружейный огонь и десять выстрелов из орудия, заставили горцев поспешно удалиться от места переправы; они поднялись выше по Тереку и прикрылись лесом. Дождавшись присоединения к себе пехотных частей отряда, Савельев в тот же вечер двинулся вверх по противоположному берегу реки и на утро заставил горцев отступить еще выше (Рапорт Савельева генералу Потемкину 14-го октября.). Лазутчики донесли, что Мансур намерен ворваться на линию между Щедринскою и Червленною станицами и потому полковник Савельев со своим отрядом пошел параллельно движению неприятеля. Подойдя к реке Сунже, скопище лжепророка остановилось в лесу близ Брагунской деревни. Отряд Савельева также остановился у Щедрина и, расположившись на противоположном берегу, продолжал следить за неприятелем (Рапорт его же от 17-го октября.).

Между тем Мансур, оставив свое ополчение у Брагунского леса, отправился в селение Алды, чтоб уговорить чеченцев присоединиться к нему. Собрав с разных мест до 6,000 человек, имам около одиннадцати часов утра, 22-го октября, переправился через реку Сунжу и потянулся вверх по реке Тереку с намерением соединиться с кабардинцами и действовать заодно с ними.

По мере того, как скопище Мансура подвигалось к Кабарде, оно входило в район наблюдения двух отрядов. Из Щедрина за ним следил полковник Савельев, а из Шадрина полковник Лунин, в отряде которого находились: Томский полк, гренадерские роты Астраханского полка, два эскадрона Астраханского драгунского полка и несколько орудий полевой артиллерии. Считая такое движение Мансура весьма удобным для нанесения ему окончательного поражения, генерал-поручик Потемкин приказал полковнику Нагелю отправиться в Моздок, принять там начальство над войсками и если представится необходимым и возможным, то присоединить к себе отряды полковников Лунина и Савельева. Сформировав себе самостоятельный отряд, полковник Нагель должен был действовать наступательно, [125] чтобы воспрепятствовать соединению Мансура с кабардинцами, а если бы такое соединение не состоялось, то отрезать ему путь отступления (Ордер полковнику Нагелю 25-го октября, № 23.). Сам П. С. Потемкин, с отрядом в 5,000 строевых чинов (Отряд этот был в следующем составе:

двинулся к Бештовым горам и 21-го октября расположился на Малке. Он все еще пытался восстановить спокойствие одними убеждениями и отправил Кабардинцам объявление, в котором старался выставить обман и шарлатанство лжепророка.

«Бог всемогущ, писал Потемкин кадиям, духовенству и всему народу (Лист Кабардинцам от 23-го октября, № 221.), всесилен, премудр и бесконечен, устроил небеса, мир и непременное течение природы. Для блага человек силою Духа Своего поставил законодателей, из коих первый был Моисей, потом Иисус Христос и, наконец, вся Азия чтит Магомета третьим избранным пророком Божиим. Коран гласит, что после сих трех установителей законов не будет более пророчества.

Откуда взялся имам Мансур? Почему верят ему слепо [126] народы, невежеством полные, не зная ни сил закона, ниже зная писания корана.

Льстец и обманщик Ших, пользуясь ослеплением людей, обещал им чудеса, но сделал ли хоть единое? Обнадежил народы пролиять в бубны звук во все концы вселенныя — кто слышал звук сей? Обещал спустить глас с небес, ослепить и оглушить иноверных — кто слышал глас небесный, кто видит глухих и ослепленных?

Невежественный народ, не внемля обману, продолжает еще ожидать чудес; немысленные, привыкнув к воровству, под предлогом мнимого имама, пускаются на грабежи и разбои. Но вы, духовные богослужители, вы знаете писание Магомета, вы точно должны ведать, что Ших не пророк, но льстец и обманщик, не от Бога посланный, но от дьявола явившийся на гибель здешних народов.

Когда вспомянете вы прошлые годы, в каком благоденствии была Кабарда; когда помыслите, что я, будучи уставлен от престола всеавгустейшей монархини вашим начальником и повелителем здешних стран, утвердил было мир, тишину и правосудие, которые продолжались до моего отъезда, представьте и сравните те времена с настоящими: повсюду проливается кровь и кровь сия вопиет о мщении; повсюду грабежи и зло рассеяно, но Бог Всемогущий накажет злодеев.

Пусть скажут мне, какое было именно утеснение кабардинцам: утеснялись ли они в исповедании магометанского закона? Нет. Всеавгустейшая императрица позволяет свободное каждому исповедание вер и требует только верности, которую кабардинцы троекратно нарушали. Бог сам, видя клятвопреступников, может ли взирать на них милосердым оком? Пусть скажут мне, какое от войск российских чинимо было угнетение кабардинцам: дерзость и буйство их возбудило в них дух измены; они начали впадать во все места, резали людей проезжающих и слабо вооруженных, грабили селения и отгоняли скот.

Ныне, возвратясь я на линию, хочу обратить вверенное мне оружие в наказание дерзких преступников. Духовенство да [127] будет уверено, что не коснусь я их закона; народ да будете уверен, что оставлю я всех верных в покое и прииму их под покров императорского оружия; преступников же буду гнать, разить и карать доколе не придут они с раскаянием и падут к ногам просить помилования».

Получив такого рода объявление и видя, что весьма значительный отряд русских войск находится уже на реке Малке, кабардинцы считали неудобным выказывать сопротивление. Представители преданной нам партии тотчас же явились в лагерь, просили защиты и оставались среди русских войск до тех пор, пока они не оставили Кабарды. Некоторые князья из враждебной нам партии также явились в русский лагерь с повинною и уверением в своей преданности России. П. С. Потемкин объявил им; что требует выдачи пленных, возвращения всего награбленного имущества и плату за убитых. Князья обещали исполнить требование, и хотя по этому поводу созывали собрание, но видно было, что хотели только протянуть время, ибо одновременно с совещанием они отправляли в горы свои семейства, подвластных, скот и имущество (Рапорт П, С. Потемкина князю Потемкину 30-го октября, № 275.). По-видимому, совещавшиеся ожидали прибытия в Кабарду скопища лжепророка и тогда намерены были действовать по обстоятельствам.

Получая ежедневно сведения, что Мансур действительно намерен соединиться с кабардинцами и что толпа его весьма значительна, Потемкин присоединил к себе бригадира Апраксина с его отрядом, состоявшим из Владимирского полка, численность которого вместе с его гренадерскими ротами не превышала 500 человек, из пяти эскадронов Астраханского драгунского полка и 400 казаков донского Кутейникова полка (Предписание П. С. Потемкина бригадиру Апраксину 31-го октября, № 277.). Присоединение к себе этого отряда командующий войсками признавал необходимым для того, чтобы в случае появления лжепророка в Кабарде быть на столько сильным, чтобы нанести ему конечное поражение.

Желание П, С. Потемкина не исполнилось, так как предполагаемое соединение не состоялось. Худоба лошадей и недостаток в продовольствии парализовали все движения Мансура и [128] принудили его просить кабардинцев, чтоб они прислали для его ополчения с каждого двора по корове и по мешку муки (Рапорт подполковника Матцена генералу Потемкину 30-го октября.). В ожидании этой присылки и приискания средств к продовольствию, лжепророк остановился близ Червленной станицы и расположился лагерем на противоположном берегу реки Терека. Он пытался было переправиться на нашу сторону, но был прогнан выстрелами из орудий следившего за ним отряда полковника Лунина (Рапорты Потемкину полковника Савельева от 23-го октября и полковника Лунина от 24-го октября.). Простояв несколько дней на одном и том же месте, Мансур двинулся далее, но на пути совершенно для него неожиданно встретился с отрядом полковника Нагеля.

Имея приказание действовать наступательно, полковник Нагель собрал в Моздоке отряд, в который вошли: второй Московский полк, гренадерский баталион из рот Кабардинского и Селенгинского полков, два эскадрона Астраханского драгунского полка, Моздокский казачий полк, 150 человек Гребенских и Семейных казаков и 150 человек Донских казаков. Желая воспрепятствовать соединению лжепророка с кабардинцами, Нагель торопился выступить из Моздока и едва только стал подниматься на первые гребни гор, как встретил уже неприятеля, занявшего весь лес и ущелья между Григориополисом и Малою Кабардой. По мере приближения русских войск, горцы зажигали все опустевшие селения Малой Кабарды и постепенно окружали отряд полковника Нагеля. Русские войска видели, как отдельные группы всадников, скрывая главные свои силы, вертелись пред ними не смея приблизиться. Горцы думали заманить нас в лес и ущелья, но видя, что желание их не исполняется, с рассветом 30-го октября атаковали отряд полковника Нагеля с разных сторон. Отбитые они засели в ущельях и открыли живой огонь по нашим войскам. Полковник Нагель вызвал охотников, и подкрепив их Гребенскими казаками и гренадерскими ротами Московского и Кабардинского полков, приказал выгнать неприятеля из закрытий. После пятичасового самого ожесточенного штыкового боя, горцы принуждены [129] были отступить и скрылись в лесу, оставив на поле сражения много убитых и раненых (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину 4-го ноября, № 306.).

Насчитывая в своих рядах до двадцати тысяч человек, Мансур решился повторить атаку, надеясь, что второе нападение будет удачнее первого. Он отправил к кабардинцам их соотечественника князя Дола с объявлением, что не придет в Кабарду, будто бы потому, что намерен уничтожить отряд полковника Нагеля, который окружен им со всех сторон. На самом же деле, он отложил намерение идти на соединение с кабардинцами оттого, что получил известие о переправе через реку Малку части отряда генерала Потемкина, который приступил к этому с намерением отвлечь внимание кабардинцев и не дозволить им соединиться с лжепророком. Последний поручил князю Долу пригласить кабардинцев к нему на помощь и уверить их, что он или разобьет отряд полковника Нагеля, или, отведя воду, принудит его к сдаче. Действительно, горцы запрудили несколько горных речек и тем заставили Нагеля переменить место лагеря и придвинуться к местечку, известному под именем Татартупа.

Переход наших войск в другой лагерь был принят Мансуром за отступление и потому, около семи часов утра 2-го ноября, он вторично атаковал полковника Нагеля всеми своими силами. Подкрепленное прибытием владельцев Большой и Малой Кабарды с их сообщниками, скопище Мансура наступало на наш отряд одновременно с разных сторон: справа действовали лучшие кабардинские наездники под руководством князя Дола, с тылу — кумыки под начальством самого Мансура, слева — тавлинцы и, наконец, с фронта — главное скопище, состоящее из чеченцев и прочих мелких племен. Самая отчаянная атака была произведена тавлинцами, сражавшимися пешими; чеченцы же и прочие народы держались вдалеке, прятались за разного рода закрытиями и ограничивались одною перестрелкой. Отбив атаку тавлинцев, Нагель перешел в наступление, выгнал чеченцев из лощин и принудил их отступить. В [130] это время Мансур, ободряя кумыков, сам бросился в атаку. Кумыки наступали под прикрытием 50 щитов, сделанных горцами в защиту от огня нашей артиллерии. Сколоченные из двух рядов бревен, с насыпанною между ними землей, щиты эти имели по два колеса и катились довольно легко и свободно. Нагель встретил наступавших штыками, овладел щитами и рассеял неприятеля. Горцы искали спасения в бегстве и сам Мансур был одним из первых, оставивших поле сражения (Рапорты полковника Нагеля генералу Потемкину 1-го и 2-го ноября.).

Торопясь укрыться от преследования, неприятель оставил в ущельях все свое имущество, так что впоследствии проходившие по этим местам наши команды находили много котлов, разного рода платья и в особенности бурок. «Число убитых у злодеев весьма велико, доносил П. С. Потемкин (Рапорт Потемкина князю Потемкину 4-го ноября, № 3,065.). Знамена их взятые не почел я достойными поднести вашей светлости, а обругав их при собрании тех кабардинских владельцев, кои у меня в стану находятся, через профоса сжечь приказал».

Рассеянные в разные стороны, горцы находились в самом печальном положении. Кумыки, как ближние, вернулись в свои дома, а дагестанцы, не имея пропитания, скитались по деревням, прося милостыни. Многие из них отдавали за бесценок лошадей, оружие и даже платье, чтобы получить за них небольшой кусок хлеба. Жители селений, расположенных по реке Сунже, пользовались этим, обирали скитальцев, захватывали их в плен и отвозили на продажу (Показание капрала Ясноводского. Рапорты П. С. Потемкину бригадира Вишнякова от 3-го ноября, и полковника Нагеля от 8-го ноября.).

После одержанной победы, полковник Нагель не преследовал бегущих, ибо его кавалерия была в очень плохом состоянии. Четыре дня некормленые лошади заставили Нагеля не только отказаться от преследования, но отступить ближе к Моздоку и просить о присылке подкрепления (Рапорт Нагеля генералу Потемкину от 2-го ноября.). Генерал Потемкин тотчас же отправил к нему на помощь две гренадерские роты Ладожского и Бутырского полков, двести егерей [131] Кабардинского полка, сто человек Волжских и семьдесят человек Семейных казаков.

Вместе с тем, полагая, что поражение, нанесенное Мансуру и его скопищу, образумит чеченцев, кумыков и прочих народов с ним бывших, командующий войсками опять обратился к ним с новым воззванием, призывающим их к спокойствию, покорности и выдаче Мансура,

«Настало время, писал он (Всем кумыкским, чеченским и прочим народам 6-го ноября, № 319.), чтобы все народы, ослепясь обманами известного злодея и развратника, дерзнувшего назвать себя ложным священным именем пророка и принявшего имя имама Мансура, ныне, скинув мрак с ослепленных очей, прозрели на обман сего злодея и преступления свои.

Да вспомянут владельцы, старшины и народ, что злодей Ших, приняв ложно имя имама, многократно обманывал народ, обещал им показать чудеса, ниспослать глас с небес и пролиять оный во всех концах вселенной; обещал ударить в бубны и звуком оных оглушить себе противных; обещал, что ни орудия, ни ружья российского воинства не будут действовать. Но кто видел чудеса его? кто слышал глас небесный? кто оглушен от звука бубнов? а он злодей, со всеми скопищами к нему прилепившимися, опровержен, поражен оружием воинства российского, и сволочь его бежала от руки победителей, яко прах веется от лица ветров.

Я призываю владельцев, старшин и народ: да опамятуются они в своем недоумении, да познают ложь и обман злодея Шиха, да вразумятся, что не пророк он, но разбойник и обманщик.

Народы, узнав его обманы, видят его оставленным от своих, скитаются, и дабы искоренить виновника толикой гибели ослепленных людей, дабы пресечь язву сию, родившуюся на гибель его послушников, обещаю, что если народы кумыкские, чеченские, обратясь на путь истины, принесут раскаяние и, поймав сего развратника, выдадут его в руки мои, то будут во всем прощены, оставлены в покое и дано будет тем, кто [132] приведет его живого, три тысячи рублей; голову же от мертвого — пятьсот рублей. Но если и за сим народы не раскаются или паки к нему прилепляться будут, тогда подвину я гром оружия и меч острый на поражение преступников».

Объявление это, как появившееся тотчас после поражения Мансура, в первое время хотя и испугало горцев, но зараженные ложным фанатизмом, они не решались, однако же, посягнуть на личность лжепророка и потому требование о выдаче его не было исполнено. Страшась наказания за неисполнение нашего требования и не надеясь на успех при сопротивлении, они в большинстве следовали обыкновенному своему правилу — покидали дома и скрывались в горы со всем семейством и имуществом. Те же, которые остались в своих селениях, готовились к обороне. Жители деревни Эндери рыли вокруг селения ров и строили укрепления. Алдинцы, собравшись к своему кадию, и явившись вместе с ним к Мансуру, спрашивали его, что им надо делать.

— Ты много прежде обещал нам, говорили они, — но ничего не исполнил и подверг только нас мщению русских. Что теперь ты нам скажешь: оставаться ли нам на зиму в деревне или разойтись и скрыться в горах?

— Я не князь ваш, отвечал Мансур, — делайте, что хотите (Рапорт полковника Нагеля П. С. Потемкину 13-го ноября. Объяснение известий, полученных в лагере 13-го ноября.).

Такой ответ раздражил алдинцев и сгоряча они хотели отобрать от своего учителя подаренные ему вещи, но были удержаны кадием. Доверие к Мансуру значительно уменьшилось, тем более, что около этого времени в Чечне и Дагестане явилось письмо одного из табасаранских мулл, в котором отрицалось право Мансура на присвоенное им звание имама. «Всевышний Господь Бог, писал мулла, сниспосылая благодать свою на рабов возлюбленных, являет чрез них чудеса и знамения, а по сему самому и мы, яко рабы недостойные, должны святых чудотворцев и угодников Божих неизреченно любить и почитать; чудеса же истинные почитать свято и должное чинить чудотворцам почтение и послушание. Любить их мы обязаны, потому [133] что чудотворцы суть угодники Божии; в них почивает Божия благодать. Если бы проявившийся в Чечне имам был из таковых же преподобных, в коих почивает благодать Божия, то великое бы произвел в роде мусульманском утешение и счастие. Но чудотворцы и угодники Божии, оставляя все мирские прихоти, отвращаются уже ото всего до сану их неприличного; ищущие душеспасения злато и серебро почитают как некое бремя, похвалой не возносятся и поношение приемлют они за благо. От не имеющих же такового набожного свойства ожидать чудес не можно. Пишу я сие не в поношение Шиха, но заключаю, что деяния угодников Божиих и чудотворцев сами по себе доказывают свое достояние.

О подвигах и делах назвавшегося имамом слышно, что они противны закону и святому нашему писанию: 1) что опущение поста и богослужения довершать он уже возбраняет; 2) богослужение отправляет он не так, как по закону следует; 3) чинит поборы с народа и приемлет подарки. Народ же, не считаясь тем, по непросвещению своему ожидает от него чего-либо полезного, но когда не сбудется от него ожидаемое, в надежде коего народ его теперь почитает, то и приобретенное им от народа не будет ему в душеспасение, но в пагубу.

Истинных угодников Божиих любить и почитать есть не что иное, как любить и почитать самого Бога, но как вы со стороны своей принять описанное здесь изволите, не оставьте своим уведомлением, дабы могли мы следовать сообразно здравому рассуждению нашему, иначе же не пострадал бы непросвещенный народ своим Шиху послушанием и не мог бы обмануться. Долг бо есть просвещенных наставлять заблуждающихся на путь истинный, ведущий к тишине и общему спокойствию».

Письмо это оказало свое действие и большая часть приверженцев лжепророка искала прощения и помилования. Переправа через реку Малку отряда генерала Потемкина и движение его в Кабарду убедило население в невозможности дальнейшего сопротивления. Как только, 13-го ноября, наши войска явились на реке Баксане, кабардинцы сейчас же отправили в лагерь своих представителей. Генерал-поручик Потемкин принял их [134] ласково, по потребовал, чтобы кабардинцы немедленно возвратили все награбленное, заплатили пеню за убитых родственников и избрали бы депутатов для отправления их с просьбой о помиловании сначала к князю Потемкину, а потом в Петербург к высочайшему двору. Кабардинцы объявили, что готовы исполнить все требования русского начальства, но отправить депутатов в Петербург скоро не могут. Потемкин отвечал, что не согласен давать нм более времени на рассуждения, что он ожидает их ответа в тот же день, и если не получит его, то силой оружии заставит кабардинцев исполнить свои требования (Ордер князю Уракову от 13-го ноября, № 352.).

«Объявите им, писал он князю Уракову (В ордере от 13-го ноября, № 353.), что я до сей поры хотел только вывести их из заблуждения и привести в покорность, но упрямство их будет причиной их разорения».

Кабардинцы созвали собрание, на котором большинство хотя и готово было просить помилования, но не решалось высказать этого, опасаясь преследования сильных и влиятельных владельцев. Воспользовавшись настроением большинства, князь Мисост Баматов как старший владелец, предложил пополнить наше требование беспрекословно. Он указал противникам мира и покорности, что несогласие их навлечет стране многие бедствия, что мост через реку Баксан уже построен русскими, что войска готовятся к переправе и что, конечно, вслед за отказом последует разорение их селений и потеря имущества. Собравшиеся выбрали четырех представителей и отправили их в русский лагерь. Депутаты привезли с собою письма на имя императрицы и князя Потемкина, дали обязательство исполнять все требования русской власти и возвратить все захваченное и награбленное. Именем императрицы, генерал-поручик Потемкин даровал прощение кабардинцам и объявил им, что отправляет депутатов и письма князю Потемкину, что назначает приставом в Кабарду маиора князя Уракова, которому и поручает принять от кабардинцев взятых ими в плен людей, все награбленное имущество и пеню за убитых по 250 баранов за каждого. В обеспечение же точного исполнения нашего требования, кабардинцы должны были выдать [135] аманатов от каждой фамилии по одному узденю (Лист кабардинцам 15-го ноября, № 358. Рапорт Потемкина князю Потемкину 21-го ноября, № 362.). В конце ноября депутаты отправились в Россию, причем командующий войсками просил князя Потемкина назначить ежегодные пенсии наиболее преданным нам владельцам. Он полагал, что при жадности кабардинцев к деньгам, это был бы самый лучший способ для привлечения их к видам и покорности России (Рапорт Потемкина князю Потемкину 29-го ноября, № 386.).

Подарив князю Мисосту Баматову перстень с бриллиантами (Письмо Потемкина князю Баматову 15-го ноября.) и отправив такой же подарок андреевскому владельцу Муртаза-Алию, Потемкин поручил всем пограничным начальникам распустить слух между горцами, что кабардинцы, страшась наказания, просили пощады и покорились русскому правительству (Ордера бригадиру Вишнякову и прочим начальникам от 18-го ноября.). Вместе с тем, чтоб устрашить жителей левого фланга и самого Мансура, был собран под начальством полковника Нагеля довольно сильный отряд, в который вошли: Астраханский, Томский и Московский полки, три баталиона гренадер (Баталионы Мансурова (две роты Кабардинского и две Селенгинского полков); Кривцова (две Томского и две Московского полков) и Рациуса (две роты Астраханского, одна Ладожского и одна Бутырского полков).), 8 полевых орудий и все казачьи войска Гребенские, Семейные и Моздокские. Полковнику Нагелю приказано было стараться захватить лжепророка в свои руки, обещать помилование всем покорившимся подобно кабардинцам и исследовать путь к селению Эндери, узнать о положении и числе его жителей и где пасутся их стада; точно такие же сведения собрать о деревнях Аксаевской и Брагунской.

Наступившее осеннее время и недостаток в продовольствии заставляли отложить военные действия до более благоприятного времени, но для устрашения жителей и привлечения их к покорности приказано было строить три переправы через реку Терек. Приготовительные работы эти оказали свое действие и горцы, мало-помалу, покидали лжепророка. Последний, видя охлаждение к себе чеченцев и в особенности своих односельцев, оставил селение Алды и удалился к брату своей жены в деревню [136] Шалинскую. Там выпросил он себе у жителей место для построения дома и намерен был поселиться навсегда, хотя и не отчаивался еще в приобретении прежнего влияния на народ. Мансур отправил письма ко всем закубанским народам и татарским ордам, приглашая их присоединиться к нему или делать частые впадения в русские владения. Своим новым односельцам и небольшому числу оставшихся последователей, он рассказывал, что предвидел все случившиеся бедствия, радуется нанесенному горцам поражению, в котором народ должен видеть гнев Божий за ослабление веры, взаимное несогласие и неисполнение его наставлений,

— Но если вы впредь будете мне послушны, говорил Мансур, — то убиенные на поле брани, по предстательству моему, будут приняты в царствие небесное, а оставшиеся в живых на будущую весну будут очень обрадованы.

На вопрос, какая радость ожидает их в будущем, Мансур отказался отвечать, но готовил знамя, украшая его серебром и золотом.

— Для кого это знамя? спрашивали Мансура его приверженцы.

— Для того, кто явится через два месяца, отвечал он загадочно, — и тогда я открою вам чудеса.

— У меня будет войска несравненно более прежнего, говорил Мансур однажды сыну кумыкского владельца Чапалову, прежде бывшему главным его сторонником.

— Откуда у тебя может быть войско? спрашивал Чапалов. — Дагестанцы от тебя отстали: они побиты, ограблены или запроданы, чеченцы тебя презирают, кабардинцы покорились, а наши просят пощады.

— Войско у меня будет сильное, повторил лжепророк, — но его никто не увидит.

Чапалов засмеялся и уехал от своего бывшего наставника (Рапорт подполковника Матцена генералу Потемкину от 22-го ноября. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 50.). [137]

VIII.

Бедственное положение Грузии от вторжений дагестанских горцев. — Неустройство грузинских войск. — Царь Ираклий просит помощи. — Участие Порты в хищнических набегах горцев. — Вторжение турок в Имеретию и Омар-хана Аварского в Грузию. — Переговоры его с царем Ираклием. — Князь Чавчавадзе предлагает Ираклию сделать князя Потемкина вассалом Грузии и уступить ему часть своих владений.

Волнение горцев, проявившееся почти на всем пространстве Кавказской линии и весьма ограниченное число войск, назначенных для ее защиты, лишали нас возможности оказать какую-либо помощь Грузии, а между тем положение ее крайне беспокоило генерал-поручика Потемкина. С началом неприязненных действий кабардинцев и чеченцев прерывалось наше сообщение с Грузией и находившиеся там два егерские баталиона казались обреченными на жертву. Они лишены были самого необходимого и в течение почти года не получали ни жалованья, ни обмундирования. Продовольствие их находилось в самом печальном положении. Ираклий, обещая продовольствовать наши войска, доставлял провиант с крайним затруднением, не аккуратно и притом одну только муку; круп же баталионы вовсе не получали.

При смутных обстоятельствах и том положении, в котором находилась Грузия, можно было рассчитывать, что доставка продовольствия в будущем пойдет еще хуже, что не только нельзя будет сделать никакого запаса провианта на случай движения и открытия военных действий, но что баталионы не будут получать его и оставаясь на месте. Для обеспечения наших войск в этом отношении оставалось одно средство: послать в Грузию русские деньги, чтобы командиры баталионов могли, не завися от царя, сами покупать продовольствие, но такая мера оказывалась невозможною за прекращением сообщения.

«Грузинские дела, писал князь Потемкин (В ордере П. С. Потемкину 13-го октября. Государств. Арх., XXIII, № 13, карт. 50.), меня меньше [138] бы озабочивали, если бы не поступал тамошний начальник вопреки моим предписаниям. Я именно запретил раздроблять егерей на части: они должны быть вместе и брать позицию не самую передовую, ибо, отстоя несколько от идущего на них неприятеля, не подвергнутся первому оного стремлению. Грузины, опрокинутые при них (наших баталионах) находили бы убежище, а неприятель — упор. Не знаю, будут ли уметь воспользоваться крепостью тамошних мест и есть ли где заготовленный провиант, дабы в случае превосходного нападения, могли безвредно дожидаться помощи. Меня беспокоит положение Грузии, а паче состояние войск наших. Старайтесь всеми мерами удержать теперешнее стремление лезгин. Зима придет скоро, а между тем и фанатизм (к Мансуру) пройдет. Напишите Омар-хану (Аварскому), отвлекая его от нападения на грузин. Вспомните доброе его расположение, прежде вам оказанное, почему вы одобрили его верность к службе ее императорского величества и что, к сожалению вашему, оставляет он вас в слове в то время, когда исходит к нему монаршее благоволение, поставляющее состояние его завидным».

Генерал-поручик П. С. Потемкин не находил другого средства помочь делу, как разгласить, что в Грузию отправлен новый и весьма значительный отряд русских войск и с этою целью приказал генерал-поручику Леонтьеву придвинуть к Моздоку Кабардинский и Бутырский полки и Донской казачий Грекова полк. Не ограничиваясь одним сосредоточением этих войск, а желая придать распущенному слуху большую достоверность, Потемкин поручил Леонтьеву предпринять с отрядом такое движение, «которое бы могло принято быть как будто подлинно в ту сторону оно (войско) идти готово» (Ордера Потемкина генералу Леонтьеву 6-го и 9-го сентября, №№ 50 и 53.).

Ни распространение слуха, ни даже движение войск не могли устрашить или обмануть лезгин и прочих дагестанских племен, действовавших одновременно против Грузии и войск, расположенных на Кавказской линии. Горцы хорошо знали, что все войска на линии заняты, что для прохода им в Грузию [139] существовал только один путь, представлявший весьма большие затруднения для движения и в то же время весьма удобный для защиты небольшим числом вооруженных. Враги Грузии отлично понимали, что помощь со стороны России, при тогдашнем положении дел, была невозможна или по крайней мере весьма затруднительна, а потому готовились ко вторжению в Грузию с полною надеждой на успех. Грузинские разъезды доносили, что скопище лезгин со стороны Джаро-Белокан намерено, 16-го сентября, напасть на кизихские селения. По получении этих сведений, полковник Бурнашев тотчас же выступил из Тифлиса и расположился в Сигнахе. Сюда приехал царь Ираклий II, а за ним стали прибывать из разных селений, небольшими частями, вооруженные жители, которые собственно и составляли то, что называлось царскими войсками.

Имея сведение о сомнительной преданности жителей Кизиха и опасаясь, чтоб они не перешли на сторону неприятеля, полковник Бурнашев советовал Ираклию следовать в Кизих, и, не допуская магометанских подданных Грузии соединиться со своими единоверцами лезгинами, атаковать последних при переправе их через реку Алазань. Царь не согласился с этим предложением и, по совету своих близких, намерен был действовать оборонительно с тем, чтобы защищаться только от нападений в крепких местах Кахетии.

Омар-хан Аварский переправился, между тем, в Караагаче через реку Алазань с 11,000 человек отборного войска, и остановившись 15-го сентября у подошвы горы Накорцихе, выжег все сено, накошенное окрестными жителями.

По утру, 17-го сентября, в Сигнахе узнали, что неприятель переправился уже через реку Иору, и зайдя в тыл собранному в Сигнахе отряду, намерен двигаться по направлению к Тифлису. Имея в своем распоряжении не более 1,000 человек плохо вооруженных грузин, Ираклий не решался ни встретить с ними неприятеля, ни даже отрядить часть конных для наблюдения за движением Омар-хана. По совещанию с полковником Бурнашевым, решено было оставить в Сигнахе больных, следовать как можно скорее и кратчайшим путем через Магару [140] к Тифлису и иметь в виду главнейшим образом охранение столицы Грузии.

Пройдя двадцать верст, соединенный отряд остановился лагерем, в который приехал к Ираклию племянник ганжинского старшины Аджи-бека с 50 всадниками. Он сообщил, что Ибраим-хан Шушинский, пользуясь настоящими замешательствами в Грузии, хочет один захватить Ганжинское ханство в свои руки; что Шушинский хан лишил уже жизни находившегося в заключении и ослепленного Мегмет-хана Ганжинского, что собрав войска, он подошел уже к Ганже и расположился в пятнадцати верстах от города; что Ибраим отправил к Омар-хану, своему шурину, 8,000 денег и просит его придти к нему с войском для овладения Ганжею. Это сообщение крайне опечалило Ираклия, не желавшего отказаться от Ганжи и все еще надеявшегося на подчинение ханства своей власти. Царя успокаивало только то известие, что Аджи-бек обещал защищаться до последней крайности и сохранить преданность к грузинскому царю.

Отступая к Тифлису и присоединяя к себе стекавшихся с разных сторон вооруженных грузин, число которых простиралось теперь до трех тысяч человек, отряд пришел 18-го сентября в Сагореджи, где узнал, что лезгины, подойдя к реке Куре, остановились при урочище Карае, находившемся всего в двадцати пяти верстах от столицы. Опасаясь, чтобы неприятель, среди которого было много конницы, не сделал быстрого набега на Авлабар, предместье Тифлиса, царь Ираклий не надеялся, чтобы жители оказали сильное сопротивление неприятелю «не столько по малости могущих противиться, доносил Бурнашев (Рапорт Бурнашева Потемкину 25-го сентября 1785 года. Госуд. Архив, XXIII, № 13, папка 49.), сколько но внутреннему неустройству и неудовольствию мещан по причине сильных налогов от правящих городом».

Ранним утром 19-го сентября, Ираклий с Бурнашевым, выступив из Сагореджи, следовали к Тифлису и на пути узнали, что неприятель, переправившись при Карае на правый [141] берег реки Куры, перешел затем реку Алгету выше селения Марнеули. Это движение указывало, что дагестанцы намерены были соединиться со своими единоверцами и спешили в Борчалы, грузинскую провинцию, населенную исключительно магометанами. Предыдущие сношения и взаимные пересылки давали надежду лезгинам, что магометанские поданные царя соединятся с ними и отложатся от Ираклия. Поведение их было таково, что и сам царь был почти убежден в неблагонадежности своих подданных, однако, желая предупредить восстание, он торопился преследовать неприятеля и если возможно не допустить его исполнить свое намерение. Ираклий отовсюду сзывал своих подданных на защиту отечества, делал распоряжения по защите Тифлиса и упрашивал Бурнашева поторопиться переправою через реку Куру. Войска наши делали усиленные переходы и переправлялись через Куру в Тифлисе по мосту; грузины толпами сгонялись в стан Ираклия, который переправился в двенадцати верстах выше Тифлиса в брод. Все, кто мог носить оружие, были призваны на защиту своей родины.

20-го сентября Ираклий насчитывал у себя пять тысяч человек, усиленных восемью ротами русских войск и четыреста человек ингушей и осетин, прибывших по вызову царя. Сделав переход в сорок верст, войска около девяти часов вечера достигли до селения Марнеули, где и расположились лагерем. Омар-хан, вторгнувшись в Борчалы и не разоряя селений, взял аманатов и потянулся ущельем вверх но реке Дебеде к Ахтальским серебряным заводам, разорил их и церковь, овладел крепостью Агджа-Кале, и, вырезав там до 640 человек обоего пола, захватил в плен 860 душ, преимущественно греков, работавших на заводе (Рапорт Бурнашева 4-го октября, № 42.).

Когда наши войска вместе с грузинскими прибыли к ущелью на реке Дебеде, находившемуся немного выше крепости Агджа-Кале, то неприятеля там уже не было: он ушел в глубь ущелья и, как говорили, потянулся к замку Лори. Ираклий не решался преследовать врагов и опасался войти в ущелье. Он [142] не имел даже точных сведений о том, где неприятель, ибо толпа вооруженных грузин была неспособна ни к какому разведыванию. В грузинских войсках царствовал полнейший беспорядок и непослушание. «В самом деле, доносил Бурнашев (Рапорт Бурнашева 25-го сентября.), не только нет передовых отрядов, но с нуждою и ночные разъезды, а оттого не имеем мы скорых и верных о неприятеле известий: все толпятся около наших войск». Никто не слушал приказаний, многие расходились по домам, так что для водворения какого-нибудь порядка Ираклий принужден был употребить строгость, не приведшую, впрочем, к положительным результатам. Царь приказал ловить беглецов и хотя некоторым пойманным были обрезаны уши, но побеги не прекратились и царское войско весьма скоро уменьшилось почти на половину. Ираклий насчитывал до трех тысяч, но было ли столько, решить трудно, потому что это была толпа, без строя, без дисциплины и без деления на части.

Для разведывания о неприятеле принуждены были вызывать охотников, которые, за большую плату, пробираясь тайно по лесам и подымаясь на горы, высматривали неприятеля издали и, дождавшись опять ночи, возвращались окольными путями. Такие лица доставляли самые неверные сведения и притом только на третий день — время, в которое неприятель мог искрестить всю Грузию вдоль и поперек.

В таком безвыходном положении Ираклий возлагал свою надежду только на новую присылку русских войск в Грузию. Из лагеря при реке Дебеде он отправил к П. С. Потемкину третьего посланного с письмом, в котором писал, что если через двенадцать или пятнадцать дней русские войска не прибудут в Грузию, то страна эта должна погибнуть.

«Без нашей воли докучаем сим нашим писанием, писал царь Потемкину (В письме от 25-го сентября. Государственный Архив, XXIII, № 13, папка 49.), потому что по согласию турка и лезгина претерпеваем великое бедствие нашей земли и может быть, что большее мучение и печаль случится. Мы не бережем себя, ежели [143] кровь наша будет в пользу нашему отечеству. Понеже никогда не жалели себя по должности нашей, кольми паче на сие время, в котором большие утеснения окружают нас и наши земли, где терпение бед и оказание храбрости предлежит всем. Но не чаем мы, ни народ наш, чтобы после нашей крови в покое и безопасности пребывали б наши и избавились от больших бедствий».

Мы видели причины, по которым Потемкин не мог удовлетворить желанию Ираклия. Он отвечал царю, что употребит все средства к тому, чтоб оказать помощь, «но как можно послать войска, спрашивал Потемкин, когда дорога в Грузию вся испорчена? Я не замедлю приступить к исправлению оной и тогда все что от меня будет зависеть исполнить не премину».

Предоставленный себе и своим средствам, Грузинский царь все время оставался на одном месте. В это время Омар-хан, поднявшись по реке Дебеде до селения Узунлар, находившегося в сорока пяти верстах от Тифлиса; отрядил одну партию к замку Лори, где она, не касаясь укрепления, выжгла в окружности его весь хлеб, сено и все, что только истребить было можно. Не встречая нигде сопротивления и считая, что нанес достаточное разорение Грузии, Омар-хан отправил к Ираклию грузинского дворянина Мурванова с объявлением, что он готов помириться и сделаться союзником, если только царь заплатит по пятидесяти рублей за каждого из пленных и положит ему, Омар-хану, ежегодное жалованье по десяти тысяч рублей. Ираклий чрез того же Мурванова отвечал, что готов заплатить за каждого пленного по сорока пяти рублей половину деньгами, а половину парчами, и что если Омар выйдет из его пределов за реку Алазань, то тогда он поведет с ним дальнейшие переговоры. Не ожидая от Омар-хана удовлетворительного ответа, Ираклий отправил для подкрепления гарнизона в замке Лори семьдесят человек охотников, с обещанием выдать каждому из них по пятидесяти рублей. Помощь эта прибыла как раз вовремя, ибо 28-го сентября Омар-хан атаковал Лори, но, не имея успеха, скрылся из виду. Опять никто не знал, куда он направил [144] свое движение, Прибывшие в разное время из Лори поодиночке грузины говорили только, что неприятель ушел, но куда — неизвестно. Прошло несколько дней, а сведений о неприятеле все-таки получено не было и Ираклий предполагал, что Омар-хан пошел на соединение с войсками Сулеймана-паши Ахалцыхского, и что, получа от него помощь и несколько орудий, устремится на Тифлис. Предположение это, казалось, готово было оправдаться, ибо 3-го октября возвратился из Ахалцыха один грузин, посланный туда Ираклием, который объявил, что видел лезгин у озера Топаравани, а на пути своем к Ахалкалакам узнал, что Сулейман-паша послал в Константинополь донесение о вступлении в Грузию Омар-хана и испрашивал у Порты повеления как поступать ему в данном случае. Ираклий счел лучшим не ходить за неприятелем, и отступил со всеми войсками к Тифлису, как единственному месту, которое он, при своих средствах, намерен был защищать. Свое отступление он объяснял, однакоже, тем, что намерен стать в центре своего царства и иметь возможность подать помощь во все стороны, куда бы неприятель ни устремился. По прибытии в столицу Грузии, было получено известие, что Омар-хан пошел в Ахалкалаки, следовательно на соединение с пашой Ахалцыхским.

Теперь вся опасность для Грузии грозила со стороны Ахалцыха, но, не смотря на настояние Бурнашева отправить хотя часть войск для обороны границ с этой стороны, Ираклий не трогался с места. Турки, соединившись с лезгинами, партиями от 300 до 700 человек, делали набеги по обеим сторонам реки Куры, отгоняли скот, грабили имущество и уводили в плен жителей. Эти набеги производились, очевидно, с дозволения турецкого правительства. Хотя Порта, вследствие требования посла нашего, и разослала к соседним пашам запретительные фирманы, в которых приказывала не трогать быка, если лежит, и не заставлять его подняться, тем не менее, втайне она покровительствовала всем враждебным действиям против России и, не жалея денег, рассылала их Адербеджанским ханам и горским владельцам. Посланные Порты от времени до времени появлялись в разных местах Закавказья и в [145] Дагестане. Один из них пробрался к осетинам с поручением уговорить их портить дороги и преграждать всякое сообщение России с Грузией (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину 20-го декабря, № 410.). Если осетины не согласились удовлетворить желанию турецкого правительства, то происки Порты среди других племен не остались бесследны, и число неприятелей России ежедневно увеличивалось. «Долгом поставляю», доносил полковник Бурнашев (Рапорты Бурнашева П. С. Потемкину, от 4-го и 15-го октября, №№ 42 и 44.), «точное представить состояние относительно нас в Грузии, что соседи коварны и вообще нам неприятели; союзник во всех частях слаб и не надежен; продовольствие войск наших не в моей власти и доставляется весьма медленно, и сверх сего, не имею я других средств, кроме царской стороны, получать сведения о делах соседних».

Грузины в этом последнем случае были совершенно неспособны, и много времени прошло с тех пор, как Ираклий получил последние сведения о неприятеле. До Тифлиса дошли только слухи, что жители Памбак, страшась вторжения лезгин, ушли в Эриванскую область, а некоторые дошли до Карса. Хотя Сулейман-паша и требовал с угрозами от хана Эриванского отдать ему все принадлежащее грузинам, но хан отказал и принял всех бежавших с их имуществом под свое покровительство. Ибраим-хан Шушинский, все еще стоявший под Ганжей, пользуясь замешательством в Грузии, пытался было овладеть городом, но был отбит с уроном. Тогда он отправил к Ираклию письмо, в котором писал, будто отступил от Ганджи по его совету и что, желая сохранить с ним союз и дружбу, отправил к Омар-хану своего посланного с предложением помириться с Ираклием. Карабагский хан говорил, что если Омар-хан откажется исполнить его требование, то он готов содействовать Грузии своими войсками. Не доверяя Ибраиму, Ираклий просил его прислать не войска, а деньги на военные издержки, которых, конечно, хан Шушинский не прислал, точно так же, как не думал делать никаких предложений Омар-хану Аварскому. [146]

Последний, расположившись со всем своим ополчением в Ахалкалаках, получил от Сулеймана-паши Ахалцыхского 100 кес денег и содержание для войск. Соединившись с лезгинами и предполагая сделать новое вторжение в Грузию, Сулейман отправил в Имеретию к царю Давиду своего посланного, с обнадеживанием, что Порта пришлет царю саблю, шубу и фирман на признание его в царском достоинстве, если только Давид присоединится к ним со своими войсками.

Отказ Давида крайне раздражил союзников, и Омар-хан, не долго думая, вторгнулся в Имеретию, имея при себе до шести тысяч человек лезгин и до тысячи человек Ахалцыхских турок. Едва только весть эта достигла до столицы Грузии, как полковник Бурнашев, по просьбе Ираклия, тотчас же выступил с егерскими баталионами из Тифлиса и, пройдя Мцхет, остановился на Мухранском поле. Следовавший за ним царь Ираклий остановился со своим ополчением в самом Мцхете и оба они положили оставаться в местах своего расположения до тех пор, пока не получат более определенных сведений о неприятеле.

27-го октября получено было известие, что Омар-хан атаковал замок Вахань, принадлежавший князьям Абашидзе и лежавший на границе Имеретии с Карталинией. Ираклий тотчас же двинулся со своею конницей вперед и пошел по направлению к городу Гори, с тем, чтобы заготовить там провиант для наших войск. Бурнашева он просил оставаться на Мухранском поле, до получения от царя известий. Причиной такой просьбы было то обстоятельство, что Ираклий не верил справедливости слухов, считая невероятным, чтобы лезгины вместе с турками осадили Вахань, так как князь Абашидзе и Сулейман-паша были между собою в дружеских отношениях. На следующий день, 28-го октября, Ираклий сообщил Бурнашеву, что слухи справедливы и просил его следовать на соединение, причем сообщал, что царь Давид, соединившись с Дадианом Мингрельским, прибыли к селению Марели с войсками, число которых, по словам царя, простиралось до пятнадцати тысяч человек. [147]

В Гори Бурнашев не нашел продовольствия, обещанного ему Ираклием, и мог запастись провиантом только на полтора дня. Оставив в Гори обоз и больных, Бурнашев выступил далее, переправился через реку Лиахву и вечером, 30-го октября, достиг до Сурама, куда в тот же день прибыл и Ираклий со своими войсками, которых царь насчитывал до 1,500 человек. В Сураме наши баталионы простояли два дня, с тем, чтобы сделать необходимые запасы продовольствия и исправить артиллерию. Омар-хан Аварский все еще находился пред замком Ваханским. Не будучи в силах овладеть им штурмом, он пробовал два раза подорвать его порохом, подобно тому, как сделал это в Ахтале, но неудачно. Тогда он прибегнул к хитрости и успел вызвать к себе, под видом переговоров о мире, владельца замка князя Абашидзе, зятя Имеретинского царя Соломона. Зная, что при Омар-хане находятся князь Папуна Церетели, родной брат бывшего посла имеретинского в С.-Петербурге, и один из его однофамильцев, князь Абашидзе доверился и вышел к Омар-хану, но был схвачен, связан и объявлен пленным. Этот изменнический поступок Омар-хана не ослабил энергии осажденных: не отвечая на требования сдаться, они решились отстаивать крепость и просили помощи. Ираклий хотел тотчас же идти к ним и с этою целью послал сказать Имеретинскому царю Давиду, чтоб он соединился с ним 1-го ноября при селении Небозири, с тем, чтоб оттуда совокупными силами атаковать неприятеля. Между тем, в ночь на 1-е ноября, к удивлению Ираклия («Сия крепость, писал Ираклий Потемкину, так была крепка, что никогда не думал я, чтоб могли взять оную».), получено было известие, что гарнизон замка сдался лезгинам, что причиной сдачи были не столько повреждения в крепости, сколько мучения и тиранство, производимые лезгинами над князьями Абашидзе, в виду гарнизона. Не желая. видеть страдания своих князей, ваханцы отворили ворота и за этот поступок поплатились самым жестоким образом: все мущины, число которых простиралось до 700 человек, были, за исключением князей, лишены жизни, а строения замка обращены в пепел. [148]

Уничтожение Ваханского замка заставило Ираклия остановить свое движение. Он писал царю Давиду, чтобы тот преследовал лезгин, а он с русскими войсками отрежет им путь отступления, если они двинутся на Тишхеты. Лезгины не пошли, однако же, этою дорогой; они двинулись к Ахалцыху через горы самыми труднейшими путями и ушли никем не преследуемые. Русские войска возвратились к реке Куре и расположились ниже селения Чалы. Сюда прибыл и царь Ираклий с остатками своего ополчения, а вслед за тем и посланный Имеретинского царя с уведомлением, будто Омар-хан намерен сделать нападение на Кутаис. При всем своем желании помочь Давиду, царь Ираклий не мог этого сделать, по крайне расстроенному состоянию своих дел.

«Грузия приходит в крайнее разорение, доносил Бурнашев (В рапорте Потемкину, от 4-го ноября, 1785 года. Государствен. Архив, XXIII, № 13, папка 50.); купечество (торговля) вовсе пресеклось, в рассуждении опасности по дорогам, хлебопашество помешано, по причине сборов на службу поселян и оставленных ими вовсе деревень. Его высочество войск в собрании содержать не может, но неимению денег, ибо доходы его почти вовсе уничтожились от собственных же войск, а особливо горских: где они ни стоят или идут походом, по своевольству их оставляют везде следы совершенного опустошения. Грузины вовсе опустились, одни только наши баталионы (Численность которых в то время не превышала 1,800 человек.) должны делать фас на все стороны, но и тем продовольствие трудно».

«Если через короткое время не подадите мне помощи, писал Ираклий Павлу Сергеевичу Потемкину (В письме от 5-го ноября 1785 года.), то отечество мое разорится до основания, да и останусь я в посмеянии моих неприятелей. Чрез нынешние обстоятельства, многие примут магометанский закон, чтоб избежать от смерти и погибели, некоторые же предадутся лезгинам, а остальные разбегутся по разным местам. Если ж я уцелею со своею фамилией от неприятелей, то все-таки останусь один без людей и без призрения». [149]

В столь затруднительных обстоятельствах, Ираклий решился отправить письмо к Омар-хану. Царь писал ему, что в течение 33-х лет он сохранял дружбу и доброе согласие с отцом его, что он оказывал нередко благодеяния не только отцу, но и самому Омар-хану и просил прекратить вторжение лезгин в Грузию и возвратить захваченных ими пленных. Омар, признавая справедливость слов Ираклия, отвечал ему, что он также, имея желание оказывать сыновнее послушание, просил беспрестанно признать его сыном, прислать ему подарки, но был обижен тем, что царь считал его не сыном, а дагестанским белади (Белади — предводитель горской партии хищников.). Аварский хан говорил, что готов сохранять дружбу и доброе согласие, если Ираклий переменит относительно его свое поведение. «Мы живем в Дагестане», писал он Ираклию, «сила земли сей вам довольно известна и мы вступили с войсками в Грузию сражаться, получать добычу, а не умножать нашу славу. Если угодно вам судить по справедливости, то должно признаться, что вы сами подали причины к случившимся в Грузии происшествиям. Но нам не прилично требовать отчета от столь великого человека в его деяниях. Взятые пленные разделены уже войском по дагестанскому обыкновению и теперь нет возможности собрать оных. Впрочем, донесут вам словесно обо всем Мирза-Мегмет и Алискант».

Оба уполномоченные явились в Тифлис в конце декабря с предложением Ираклию помириться с Омар-ханом Аварским, но с тем, чтобы грузинский царь обязался платить Омару ежегодно по 10,000 рублей и выдал единовременно 10,000 рублей для удовлетворения дагестанских старшин, бывших в войсках Аварского хана. Ираклий отвечал, что готов дать 10,000 рублей дагестанским старшинам, а самому Омар-хану будет давать ежегодно по 4,000 руб., и если хан на это согласен, то пусть пришлет для заключения окончательных условий своих лучших и довереннейших чиновников.

Чтобы с своей стороны оказать содействие к скорейшему примирению царя Грузии с Аварским владельцем, [150] генерал-поручик Потемкин отправил Омар-хану в подарок 1,000 червонных и богатую табатерку, с обнадеживанием, что если он оставит в покое Грузию и будет верным России, то он исходатайствует хану монаршее благоволение (Рапорт Потемкина кн. Таврическому 24-го ноября 1785 г., № 376.). Как человек весьма жадный, Омар готов был поклясться чем угодно в своей верности, лишь бы только получить подарки и присланные деньги. «Вы изволили писать, отвечал Омар-хан генералу Потемкину (Госуд. Арх., XXIII, № 13, папка 50.), о вступлении войск наших во владения царя, отца нашего и что царство грузинское присоединено теперь к Российской Империи. Мы, как прежде с его высочеством царем, отцом нашим, были в союзе, так и теперь будем и его земель беспокоить не станем. Искать причин случившимся теперь происшествиям бесполезно, однакожь, то справедливо, что не мы, а сам царь, отец наш, подал к сему причины, коих изъяснить откровенно в сем письме нам невозможно».

Человек не твердый в данном слове, изменчивый но характеру, Омар-хан не внушал к себе никакого доверия, ибо были примеры, что, переговариваясь о мире и добром согласии, он вторгался в союзную страну, грабил и разорял селения. Пребывание такого лица с многочисленным войском в Ахалцыхе, по соседству с Грузиею, не могло не беспокоить Ираклия, хорошо знавшего, что для Омар-хана не было в жизни ничего святого. Не смотря на переговоры о мире, царь должен был ежеминутно ожидать вторжения лезгин в Грузию и потому обязан был принимать все меры к обороне. К прискорбию своему, Ираклий должен был сознать, что подданные его не в состоянии защитить себя от посторонних вторжений; что большая часть населения, дававшего лучших военных людей, удалилась из Грузии: казахи и шамхорцы переселились в Шушу, а шамшадыльцы — в Ганжу; жители Памбак, как мы видели, ушли в Эриванское ханство и некоторые из них достигли Карса; многие армяне и грузины оставили свое отечество и удалились в Кизляр и Моздок. По сознанию самого Ираклия, Грузия в это время была так разорена и находилась в таком бедствии, в каком [151] не была со времени разорения шаха Аббаса. После разорения ахтальских рудников, царь лишился 100,000 рублей дохода, остался совершенно без денег и не имел никаких средств к содержанию своих войск, которые необходимо было бы собрать в виду могущего явиться неприятеля. Горесть царя усиливалась еще постоянными попреками царицы Дарьи, говорившей, что причиною всех бедствий Грузии было вступление ее под покровительство России. Мнение царицы поддерживалось и многими князьями, полагавшими сначала, что с заключением трактата они будут без всяких заслуг осыпаны милостями императрицы. Ираклий один выносил на себе всю тяжесть подавляющих обстоятельств и умолял князя Потемкина подать ему руку помощи.

В декабре он писал светлейшему (Бутков, ч. II, 188 и 189.) и просил его прислать десять тысяч русского войска, сверх того, которое находилось уже в Грузии, и оставить его до окончания смутного времени. Царь просил прислать ему или в подарок, или взаймы тридцать тысяч рублей для найма войск, так как, по его мнению, русские войска не могли ни в каком случае прежде весны перейти через кавказские горы. Ираклий спрашивал находившегося при князе Потемкине своего министра князя Герсевана Чавчавадзе, какие он должен употребить средства, чтобы приобрести полную доверенность русского правительства и добиться его помощи. Князь Чавчавадзе уверил Ираклия, что князь Потемкин желает жениться на одной из его дочерей и советовал царю сделать светлейшего вассалом и уступить ему горные места на всем пространстве от Дарьяла до Ананура. «Хотя, писал князь Чавчавадзе, народу здесь мало, но на бумаге будет довольно древних замков, а в натуре — крепких мест».

Обманывая царя в столь трудных для него обстоятельствах, князь Чавчавадзе входил в подробности своего плана. Он писал царю, что такая уступка будет благодетельна для Грузии, что князь Потемкин построит в Дарьяле крепость и укротит осетин, обеспечит дорогу в Грузию, а из Ананура сделает [152] прекрасный европейский город, наполнит его фабриками, художниками, купцами, и европейский порядок, водворившись в Грузии, сделает ее счастливою. Предложение это, как увидим ниже, осталось неисполненным, но за то междоусобия в Персии ослабили это государство настолько, что кн. Потемкин все еще ласкал себя мыслию о возможности освобождения христиан и об образовании за Кавказом самостоятельного христианского государства.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том II. СПб. 1886