ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM II.

V.

Положение Грузии относительно соседей. — Внутреннее состояние страны. — Намерение Ираклия подчинить своей власти хана Ганжинского. — Вторжение лезгин и отражение их русскими войсками. — Интриги Порты и их последствия.

Введенные в Грузию два егерские баталиона не могли одни защитить страну от внешних врагов, со всех сторон ее окружавших и не могли оказать большого влияния на внутренний порядок или беспорядок, бывший тогда в Грузии. Подданные магометанского закона дурно или вовсе не повиновались царю, а карталинские татары были готовы к бегству. В Адербеджане, после усиления Хойского хана, Ираклий потерял свое прежнее влияние и лишился подарков, которые получал прежде; Ганжа почти отложилась от него; Эриванский хан не платил дани и, поддерживаемый ханом Хойским и пашой Ахалцыхским, не признавал над собою власти царя грузинского. Давнишний союзник Ираклия, Ибраим хан Шушинский (Карабагский), также стал уклоняться от союза, а соседние с Грузией лезгины, грабили и опустошали страну, отгоняли скот и уводили в плен жителей. Защита страны находилась в руках наемников, худо радевших о пользе Грузии. Усилить число своих войск Ираклий не находил возможным, и на предложение генерала Потемкина, платить своим войскам жалованье и давать продовольствие от казны, царь отвечал, что это не в обыкновении в их земле. «Если сию плату, писал Ираклий (В письме П. Г. Потемкину 29-го декабря 1784 года. Госуд. Арх., XXIII, № 135, карт. 49.), будем производить нашему народу, то невозможно будет умножать наших войск другими [77] народами, и потому содержим наши войска без платы, а на сии деньги умножаем их число другими народами».

Не смотря на свое бессилие, Ираклий пытался восстановить потерянное им влияние в Адербеджане и упрочить свою власть в Эриване и Ганже. Собрав свои войска, он отправил их к Ганже под начальством бывшего там губернатором князя Андронникова и Шамшадыльского Али-султана. Ганжинцы встретили грузин в садах, окружающих город, но после непродолжительной перестрелки принуждены были запереться в крепости. Этот незначительный успех подал надежду Ираклию, что ганжинцы покорятся и без содействия русских войск, если только Фет-Али-хан Дербентский не помешает Ибраим-хану Шушинскому прислать свои войска в помощь грузинам. Опасаясь, чтобы вражда, возникшая между Дербентским и Шушинским ханами не помешала Ибраиму оказать содействие в покорении Ганжи, Ираклий просил Фет-Али оставить свои неприязненные действия против Карабага. Посланный царя мирза Мисаил встретил Дербентского хана на пути к Карабагу, в местечке Сальянах, где он принужден был остановиться со своими войсками по недостатку в запасах продовольствия. Почти в одно время с мирзой Мисаилом прибыл к Фет-Али-хану посланный паши Ахалцыхского, его казначей с тремя тысячами червонных, собольею шубой и часами, усыпанными бриллиантами. Посланный паши уверил Дербентского хана в непременной помощи со стороны турецкого двора и передал ему письмо, возбуждающее его к действиям против России.

«Милости и обогащение Карталинии со стороны российского двора, писал Сулейман, имеют ту наклонность, чтоб обладать всем Ираном. Предуведомляем вас заблаговременно о том; будьте готовы к начатию (военных действий) сего лета, а я вам отвечаю казною. Вы от тех мест начнете свое дело, а мы отсюда нападем на Грузию. Советую вам соединить все свои силы; в противном случае раскаетесь и скоро, когда ослабеют все ваши члены».

Фет-Али-хан хотя и не верил всем этим обещаниям, но хотел извлечь возможную пользу от такой присылки. Он [78] отправил к генералу Потемкину своего чиновника Садык-мирзу с извещением, что к нему прибыл посланный от турецкого паши с подарками, которых он не только не принял, но и письма не читал, что посланный отправился потом в Карабаг к Ибраим-хану, который принял его с особенными почестями, пушечною пальбой и в присутствии всех надел на себя халат, присланный ему в подарок.

«Вы изволите всегда мне писать, говорил Фет-Али-хан в письме своем П. С. Потемкину (От 10-го января 1785 года. Госуд. Архив, XXIII, № 13 карт. 49.), что Ибраим-хан состоит под покровительством ее величества, и чтоб его не притеснять, но уверяю вас, что он посылает к турецкому султану посланников с секретными переписками и за то получает себе подарки и вмешивается в непристойные дела, а я и поднесь состою в верности ее величеству».

Надеясь получить одобрение за мнимую преданность к России, Фет-Али-хан вместо того получил от генерала Потемкина выражение сожаления, что отпустил посланного, а не задержал его в своих владениях, как бы следовало поступить человеку преданному России (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину от 22-го января, № 7. Там же.). Ошибшийся в расчетах Дербентский хан видел, что интрига его против Ибраим-хана Шушинского также не удалась. Он сознавал, что военные его предприятия против Ибраима не могут быть успешны, так как большая часть его войск, не имея средств к пропитанию, расходилась но домам, а между тем жители Карабага, оставив селения со всем своим имуществом, скотом и семействами, удалились в горы и, засев в крепких местах, готовы были встретить неприятеля. Затруднительное положение, в котором очутился Фет-Али-хан, было причиной, что он встретил посланного Ираклия с особою предупредительностью. Он уверял мирзу Мисаила, что желает сохранить с царем Ираклием дружбу и доброе согласие и, не имея никаких враждебных намерений против Грузии, не может, однако же, примириться с Ибраим-ханом. Дербентский хан предлагал разделить Карабаг на две части, — одну [79] взять себе, а другую предоставить Ираклию, но с тем, чтобы в этом разделе русские не имели никакого участия.

— Нам нужно, говорил Дербентский хан мирзе Мисаилу, утвердить союз с царем Ираклием присягой, аманатами или свиданием. Я не требую от его высочества большого числа войск, а только пятьсот человек для завоевания Карабага. Когда я возьму и разорю Шушу, я поселю жителей на равнине. Татарскую орду, принадлежащую Грузии, возвращу, а остальных разделим между нами, или так: армяне достанутся его высочеству, а магометане — мне. Буде царю угодно будет, то сделаем брата Ибраим-хана начальником Карабага: пусть он нам обоим служит. Если мои предположения исполнятся, я не хочу иметь никакого участия в делах Ганжи и тогда вся область перейдет к царю.

— Его высочество, отвечал на это Мисаил, находится под покровительством российской императрицы и без совета русского начальника ни в какие дела входить не станет.

Ответ этот не нравился Фет-Али-хану, желавшему отклонить Ираклия от союза с Ибраим-ханом.

— Коронован был ваш царь? спросил Фет-Али-хан, как бы переменяя разговор.

— Корона в роде наших царей не новость, отвечал Мисаил; — они с давних времен были всегда коронованы. Остановка в сем произошла от того, что светлейший князь (Потемкин) намерен прибыть в Моздок, а оттуда в Карталинию, чтобы короновать царя при себе.

— Царь и пред сим ввел россиян в свое отечество, заметил Фет-Али-хан, — но никакого прока от них не видал... Чего вы от них теперь ожидаете?

— Такие слова простительно говорить кому-нибудь другому, а не вам, когда вы существуете единственно поддержкой России.

— Я не намерен, отвечал Фет-Али-хан, — иметь какое-либо дело с русскими и делать их соучастниками в моих поступках. Если его высочество содержит несколько войск российских для своей стражи, пусть с ними и советуется, а я усильно стараться буду завладеть Карабагом. [80]

Спустя несколько дней Фет-Али-хан действительно подошел к Карабагу. Ибраим вышел на встречу неприятеля и расположившись в четырех милях от него, в одной из своих крепостей, просил помощи Ираклия (Письмо мирзы Мисаила князю Герсевану Чавчавадзе 7-го марта 1785 года. Госуд. Архив, XV, № 197.). Не имея в своем распоряжении свободных войск, грузинский царь принужден был послать приказание Али-Султану и князю Андронникову, чтоб они, сняв осаду Ганжи, следовали на соединение с Ибраим-ханом.

Ганжинцы торжествовали, тем более, что получили уверение со стороны Фет-Али-хана, что он употребит все свои силы к освобождению заключенного хана и возвращению ему владения. Чтобы скорее достигнуть желаемого и поддержать Фет-Али-хана, ганжинцы стали склонять на свою сторону подданных Ираклия Шамшадыльских и Шамхорских татар, которые, видя временный успех ганжинцев, намерены были также отложиться от власти царя. Ираклий обратился тогда к помощи русских войск. Он просил полковника Бурнашева поддержать его в экспедиции против Ганжи. Бурнашев приказал трем ротам Горского баталиона следовать в селение Муганлу, одной роте Белорусского полка из Сурама и трем из Кизихов прибыть в Тифлис, с тем, чтобы выступить оттуда с грузинскими войсками. Общее соединение обоих наших отрядов было назначено на реке Алгете. В Грузии остались только три роты Горского егерского баталиона, расположенные в Сураме и необходимые для защиты страны от лезгин, производивших набеги со стороны Ахалцыха (Рапорт Бурнашева Потемкину 22-го февраля № 7. Госуд. Архив, XXIII. № 13, папка 49.).

Не оставляя своих враждебных действий против Грузии, Сулейман-паша содержал лезгин на своем жалованье и, давая им приют в Ахалцыхском пашалыке, направлял их от времени до времени в Грузию. На требование Потемкина, чтобы паша не держал у себя лезгин, Сулейман отвечал, что он не имеет возможности воспретить им приход в свои владения и сваливал всю вину на Ираклия и его подданных. [81]

«Для чего грузины, писал он (В письме П. С. Потемкину 12-го марта 1785 года. Госуд. Архив XV. № 192.), пропускают их чрез свое отечество и не воспретят проход им в Кахетию и Карталинию, чрез которые они выходят и ко мне. Каким образом мне воспретить им вход? тем более, что леки (лезгины) с нами одного закона, по которому взаимная вражда и брань воспрещается. Не безызвестно также вам и то, что Дагестан по своему положению составляет ближайшее соседство Грузии и удаленнее от меня; что народу сему издревле как Персия, так Ахалцых и Карталиния не в силах были в отечества свои возбранить проходы. Довольно видно из сего, что не я причиной, и что я бессилен между двумя великими государями нарушить мир ныне существующий».

Сулейман писал, что не он нарушает мир, а Ираклий, который, вторгаясь в турецкие владения, выводит жителей в Карталинию, и что таким способом переселил к себе несколько сот крестьян.

Паша считал себя в нраве поступать точно таким же образом и потому собрал в своих владениях довольно значительную толпу (до четырех тысяч) лезгин и ахалцыхских турок, которые, как «заподлинно известно, писал князь Потемкин-Таврический (В ордере П. С. Потемкину 22-го мая № 146. Госуд. Арх. XXIII, № 13, папка 49.), вызваны были в сей поход публичными крикунами».

В апреле 1785 года сборище это вторгнулось в Карталинию, разорило три деревни и увлекло в плен более 600 человек жителей. Находившийся в Сураме маиор Сенненберг, по получении сведений о вторжении в Грузию значительной толпы хищников, взял 200 егерей с одним орудием и бросился их преследовать. 16-го апреля он настиг их на ахалцыхской дороге, в семи верстах от Сурама, прижал к левому берегу реки Куры, и после четырехчасового сражения разбил их наголову. Более 1,300 человек неприятелей погибло в этом сражении, многие из них, спасаясь от русских пуль и штыков, [82] бросались в Куру и тонули, будучи не в силах достигнуть до противоположного берега; множество тел плыло по реке Куре до самого Тифлиса. Наибольшая потеря пала на долю турок, из коих 200 человек было взято в плен (Рапорты Бурнашева Потемкину 22-го и 24-го апреля, за №№ 1, 18 и 19.). Победа была полная и ее торжествовали в Грузии и Имеретии. «Опыты храбрости наших войск, писал Потемкин по поводу этой победы полковнику Бурнашеву (В ордере от 2-го июля № 30.), и всегдашнее сокрушение лезгин, дерзающих противостоять храбрым нашим войскам, послужат в доказательство царю и всем грузинам, сколь велико для них благополучие быть под щитом российского воинства».

Скоро Ираклий должен был сам сознать справедливость слов Потемкина, ибо лезгины и турки, желая отомстить поражение, нанесенное им Сенненбергом, 27-го мая, снова вторгнулись в Грузию в числе 1,200 лезгин и 500 человек турок. Выйдя ночью из Ахалцыха и спустившись вниз по реке Куре, они опустошили несколько селений. Тот же маиор Сенненберг взял 300 человек егерей, 125 грузин и три орудия и, выступив из Сурама, пошел на встречу хищникам. 28-го мая обе стороны встретились друг с другом. Неприятель со стремительностию бросился на грузин, смял их и атаковал егерей. После часового, весьма упорного сражения, маиор Сенненберг, не смотря на замешательство грузин, рассеял неприятеля, оставившего на поле 300 человек убитыми и 63 человека пленными (Государств. Арх., XX, № 263.).

Хотя турки и лезгины потерпели вторичное поражение, тем не менее поступки Сулеймана-паши заставили наше правительство требовать от Порты полного удовлетворения, в ожидании которого Потемкину поручено было отправить к сераскиру Хаджи-Али-паше своего посланного «с жалобой и настоять, чтобы с Сулейман-пашой поступлено было яко с нарушителем мирных постановлений, и чтобы пресечена была впредь навсегда подобная дерзость».

«Соединение оттоманских подданных с лезгинами, писала императрица нашему посланнику в Константинополе Я. И. [83] Булгакову (В рескрипте от 23-го мая 1785 г., № 363. Арх. Кабинета Его Величества, св. 441.), относим единственно на счет ахалцыхского Сулеймана-паши, который не один раз доказал уже свое недоброхотство к сохранению доброго соседственного согласия, а нимало не подозреваем, чтобы тут Порта имела, вопреки мира к нам, какие-либо виды». Екатерина II поручила Булгакову заявить турецкому правительству, что она требует «наиусильнейшего» удовлетворения и что «для утверждения нас в добром мнении о миролюбивых Порты намерениях, для отвращения пролития невинной крови и для упреждения несогласий и самого разрыва, — необходимо нужно наказать означенного пашу и других, кто в посылке оттоманских подданных на земли вассала нашего царя Карталинского обще с лезгинами участвовал».

Представления нашего посланника в Константинополе оставались без всякого исполнения. Турецкое правительство неравнодушно смотрело на пребывание наших войск в Грузии и втайне не только одобряло поведение наши Ахалцыхского, но и старалось возмутить против Грузии соседних владельцев, не щадя для того ни денег, ни подарков. Порта старалась разорить Грузию на столько, чтобы она была не в состоянии продовольствовать русские войска и, устрашив соседних владельцев постоянными вторжениями в Грузию, удалить их от искания покровительства России (Всеподдан. донесение кн. Потемкина. Московс. Арх. Глав. Штаба. «Журнал кн. Потемкина подаваемым ее императорскому величеству запискам».). По всему Закавказью, под именем путешественников и торговцев, разъезжали посланные турецким правительством лица, стараясь убедить все магометанское население, что Россия обещала Ираклию покорить всю Персию. Как ни нелепы были эти толки, но они оказывали свое действие и в особенности, когда летом 1785 года в Закавказье появился капиджи-баши, развозивший фирманы султана, призывавшие правоверных к сопротивлению замыслам России.

Правоверные принимали посланных с подобающим почетом, верили в широкое обещание Порты содействовать им деньгами и войсками и ополчались против Грузии. Все [84] Адербейджанские ханы, кроме Эриванского, заключили союз с дагестанцами и обязались между собою сопротивляться завоевательным видам России. Многие из них прибыли на границу Грузии и требовали, чтобы паша Ахалцыхский или сам одновременно с ними вторгся в Грузию, или отпустил к ним находившихся у него лезгин (Моск. Арх. Гл. Штаба. «Журнал кн. Потемкина подаваемым ее имп. вел. запискам».). В августе Ираклий получал со всех сторон сведения о сборе на его границах многочисленных врагов: в Ахалцыхе собирались лезгины и турки, подстрекаемые и набираемые Сулейманом-пашой; Омар-хан Аварский, соединясь с джаро-белоканцами, также приготовлялся ко вторжению в Грузию; магометанские подданные царя Ираклия волновались, переговаривались с лезгинами и обещали, отложившись от царя, присоединиться к ним. Казахи дали даже слово, с появлением лезгин, схватить жившего среди них царевича Георгия и передать в их руки. Посланные в Дагестан лазутчики приносили каждый день все более и более угрожающие известия и советовали грузинам заблаговременно сыскать для своих жен и детей убежища и скрыть в безопасные места свое имущество (Рапорты подполковника Квашнина-Самарина Бурнашеву 3-го и 17-го августа 1785 года.).

Опасаясь более всего вторжения Омар-хана, силы которого простирались до 15,000 человек, Ираклий хотя и призывал к себе на службу ингушей и осетин, обещая им хорошее жалованье, но считая свое положение безвыходным, не думал уже об обороне границ, а приказал жителям собираться в четыре главные пункта, отстаивать которые и был намерен. Пунктами этими были города: Гори, Тифлис, Телав и Сигнах. Приказание это осталось далеко неисполненным. В то время в Грузии не было единства и многие из князей и дворян, предпочитая следовать собственным интересам, остались в своих маленьких замках (Рапорт Бурнашева 4-го октября, № 42.). Положение страны было критическое; грузины собирались на защиту отечества медленно, вяло и неохотно, так что на успех отражения неприятеля рассчитывать было трудно. [85]

«Долгом поставляю представить, писал полковник Бурнашев (Рапорт Бурнашева Леонтьеву 17-го августа. № 38.), что по испытанию моему через два года худую я имею надежду на грузин, причины сему не место теперь объяснять. Не имею я конных войск и для разъездов, то нужно хотя бы сколько-нибудь иметь оных на сей случай; нужно и для того, чтобы присланием сикурса ободрить от уныния упадших здешних жителей, а неприятелям вперить страх умножением наших сил».

Грузины находились действительно в большом смятении, тем более, что лезгины со стороны Ахалцыха, не ожидая Омар-хана Аварского, рассеялись по всей Грузии небольшими партиями, грабили и опустошали страну. Чрезвычайные жары иссушили все реки, так что переправа через них не представляла никаких затруднений и почти не было дня, чтобы лезгины не похищали где-нибудь скота или людей, или не сжигали хлеба, до которого до сих пор они никогда не касались.

Ираклий, не надеясь на собственную защиту, повторял свою просьбу о присылке русских войск в Грузию и доставлении ему заимообразно 200 пудов пороху. Полковник Бурнашев сосредоточил в Тифлисе восемь рот своих баталионов, с тем, чтобы двинуться с ними против неприятеля, когда узнает действительное направление, которое он возьмет при вторжении в Грузию (Рапорт Бурнашева Потемкину 19-го августа, № 33.).

В то время Потемкин не мог оказать Ираклию никакой помощи, ибо все войска, расположенные на Кавказской линии, были заняты усмирением волнений, произведенных на северном склоне Кавказа появившимся в Чечне пророком. [86]

VI.

Пророк в Чечне и его учение о газавате или священной войне. — Неудачное дело полковника Пиерри с чеченцами. — Волнения в Кабарде. — Нападение горцев на Каргинский редут и на Григориополис.

В начале 1785 года в Чечне явился пророк, по имени Мансур (Действительное имя его было Учерман, переделанное нами сначала в Ушурму, а потом в Мансура. Впоследствии и сам пророк называл себя этим последним именем.), начавший проповедовать новое учение. Уроженец селения Алтыкабака (Так сам Мансур называл то селение, в котором он родился. На наших картах оно известно под именем Алды.

В том, что Мансур природный горец, сомневались еще и в прошлом столетии. В первое время появления смотрели па него сначала как на эмиссара, посланного турками, а потом как на пришельца, ищущего поддержки Порты. Все эти предположения оказались, однако же, несостоятельными (См. Сборник Императорского русского исторического общества, том 47, стр. 143, 145, 179-181).), пастух званием, Мансур принадлежал к [87] самым бедным жителям аула и имел в то время около двадцати лет от роду.

— Отец мой, говорил он (В своих показаниях Шешковскому и другим. Госуд. Арх., VII, № 2,777: XXIII, № 13, карт. 50-52.), — именовался Шебессе; он умер, но из братьев моих еще двое в живых. Я беден, все мое имение состоит ив двух лошадей, двух быков и одной хижины. В первые годы своей юности пас я овец, а возмужав упражнялся в земледелии; грамоте не учен, читать и писать не умею, а выучил наизусть повседневные пять молитв и узнал основные догматы религии. Я видел, что соотчичи мои, как простой народ, так ученые и духовенство, уклонились от путей закона, впали в различные заблуждения и отринув должное к Богу почтение, пост и молитву, стали жить развратно, утопая во всех родах злодеяний. Мне известно было, что с давнего времени народ наш следует дурным обычаям воровать, убивать без всякого сожаления наших ближних, и вообще ничего иного не делать, кроме зла; и сам я поступал таким же образом. Но, вспомнив смертный час и ведая, что за неисполнение законом повеленных обязанностей, должен буду дать ответ Богу на страшном судилище, я вдруг осветился размышлением о роде жизни, мною провождаемом, и усмотрел, что он совсем противен нашему святому закону. Я постыдился своих деяний и решился не продолжать более такой варварской жизни, а сообразить свое поведение с предписаниями священного закона. Я дал себе твердый зарок не следовать худым примерам своих соотчичей, жить набожно и никогда не отставать от поста и молитвы. Я покаялся во грехах своих, умолял о том же других, и ближайшие мои соседи повиновались моим советам.

Небольшое число последователей нового учении не удовлетворяло, однако же, Мансура. Одаренный от природы гибким умом и сильною волей, он умел вкрадываться в доверенность [88] других и, горя нетерпением выйти из круга обыкновенных людей, решился для привлечения к себе большего числа учеников прибегнуть к хитрости и указать на себя, как на посланника великого пророка. Однажды жители селения Алды узнали, что Мансур видел сон, доказывающий несомненно, что он избранник Божий.

— Во сне видел я, говорил Мансур его окружающим, что приехали ко мне на двор два человека на лошадях и звали меня к себе. Я приказал жене выйти посмотреть и узнать: кто они и откуда? Жена, увидя верховых лошадей, удивилась, как могли они попасть на двор, ворота которого были заперты накрепко.

Возвратясь к мужу, она объявила, что на дворе действительно стоят два всадника, но кто они и откуда явились она не знает. Тогда Мансур сам пошел на двор. Приехавшие приветствовали его словами: селям-алейкюм, на которые хозяин ответил обычным приветом, и вслед затем услышал от гостей необычайные слова.

— Повелением Бога нашего, говорил один из них, Магомет пророк его прислал нас к тебе сказать, что народы ваши все пришли в заблуждение и не исполняют совсем закона, данного им от Магомета. Увещевай народ и передай ему наши слова, дабы он оставил свои заблуждения и шел по пути, данному нам законом.

— Народ наш, отвечал будто бы Мансур, не послушает меня, бедного человека; да и не смею я сказать ему об этом.

— Не бойся, говори, Господь тебе поможет и народ поверит всему, что ты станешь проповедовать.

Всадники исчезли. Мансур три дня провел в посте и молитве и затем передал свое сновидение братьям. Он говорил им, что безверие, закоренелые пороки, склонность к грабежам и убийствам, губят чеченцев и готовят им осуждение в будущей жизни; что он, по власти данной ему Богом, может исправить пороки своих соотечественников, научить их истинному закону и тем отвратить от ожидающего их [89] бедствия. Братья приняли этот рассказ за бред воспаленного воображения и запретили Мансуру виденный им сон передавать посторонним.

— Люди тебе не поверят, говорили они, а нам будет стыдно.

Спустя два дня, Мансур снова обратился к братьям с просьбой дозволить ему объявить сон народу.

— Приключение это теснит меня, говорил он со слезами, — и так мне тягостно, что если не объявлю народу, то должен умереть.

После таких слов, братья принуждены были согласиться. Мансур взошел, по обычаю, на крышу своего дома, закрыл уста рукавом и тихим голосом стал созывать односельцев. «Как тихо ни пущал он свой голос, говорили в последствии алдинцы, но жители в ту же минуту все к нему сбежались» (Показание Кайтуки Бакова 1-го марта 1785 года. Госуд. Арх., XXIII, № 13, папка 49.).

Рассказав собравшимся сновидение, Мансур стал требовать покаяния.

— Оставьте взаимные ссоры, убийства, кровомщение и простите друг друга, говорил он народу. — Не курите табаку, не пейте ничего, что из солода приготовляется и не прелюбодействуйте. Имение теперешнее, как неправильно собранное и накопленное, истребите, хлеба не сейте, ибо вместо него каждый будет иметь от Бога посланное. Именем Бога и его пророка Магомета упрашиваю вас, послушайте меня, а если не исполните сии заповеди и не послушаете моих сказаний, то в скорости подвергнетесь гневу Божию.

По выходе из мечети, Мансур приказал зарезать двух баранов и мясо их роздал собравшимся. На следующий день из двух волов, составлявших все его имущество, он взял одного, обвел его, по обычаю, три раза вокруг кладбища и затем, зарезав, разделил мясо его пополам: одну часть отдал бедным, а другую — малолетним, учащимся в школе. Благотворительность эта, на которую рассчитывал и сам Мансур, [90] привлекла ему многих приверженцев. Бескорыстие не в характере чеченцев, и народ, видя, что Мансур раздает бедным последнее свое имущество, преклонялся пред ним с особенным уважением. Он видел в бедном пастухе избранника пророка Магомета, подражать которому Мансур старался на каждом шагу. Одержимый, подобно Магомету, падучими припадками, — по понятию магометан признаками вдохновения, — Мансур часто притворялся ослабевающим и больным. Он обыкновенно изнемогал и падал пред слушателями, которые относили его в другую комнату, где, пролежав часа с три, как бы в бесчувственном состоянии, он возвращался к собравшимся с разными пророческими предсказаниями.

— Потерпите немного, говорил он им, и поверьте, что увидите чудеса от Бога сотворенные.

— Какие они будут? спрашивали некоторые скептики из числа собравшихся.

— В будущем месяце, и не далее как через три недели, отвечал он, будет глас с неба. Принявшие мое учение возрадуются возвещению о мне; не принявшие — поразятся скорбию и умственным расстройством, от которого будут исцелены мною не прежде, как по чистосердечном раскаянии.

Зная наклонность своих соотечественников к грабежу и хищничеству и желая удовлетворить народной страсти, Мансур стал проповедовать о необходимости войны против неверных, придавая ей значение богоугодного дела.

— Волею Божией, говорил он, предстоит нам идти для обращения народов в закон магометанский, сначала к карабулахам и ингушам, потом в Кабарду и, наконец, в русские пределы, для истребления христиан. Когда наступит то время, тогда мне приказано свыше взять знамя, палатку и выехать на чеченскую равнину (Равнина эта, известная под именем Красной Поляны, находится между реками Челхой и Аргунью.). Туда соберется ко мне со всех сторон столько войска, что едва в состоянии будет оно на той поляне поместиться. Я устрою из него стражу на девяти разных местах, по десяти тысяч человек на каждом. Потом мы [91] двинемся вперед и те, кои не будут иметь лошадей, пойдут за нами пешими. Когда мы дойдем до карабулахов и ингушей, то встретят нас три белые лошади с полным убором. Пешие обрадуются и бросятся их ловить; каждый поймает себе лошадь, а те три белые останутся свободными, пока все пешие не обзаведутся лошадьми. Следуя по горам, мы станем обращать всех неверных в наш закон и достигнем до реки Кумы, где присоединится к нам столь же большое войско из Стамбула.

Обещая своим последователям все, что по понятию чеченца составляет прелесть жизни, то есть хищничество, соединенное с богоугодным делом обращения неверных на истинный путь, Мансур грозил карой тем, кто не последует его учению и советам.

— Кто не поверит моим словам, говорил он, и останется в прежнем заблуждении, тот не удостоится быть среди войска. Таковые принуждены будут возвратиться в свои дома, где встретят их малолетние дети, станут укорять их и плевать в глаза. Пристыженные детьми, пойдут они за войском, но не найдут его, точно также как не сыщут и своих домов. Оставшись без крова, они будут искать убежища в казацких городках. От реки Кумы я пойду по русским селениям, и каждый из моих последователей должен иметь с собою небольшой медный кувшин, чтобы в пути по земле русской черпать им воду из рек, которые от того пересохнут, а зачерпнувший будет иметь воды для себя и для лошади на целый месяц. Когда настанет время сражаться, тогда каждый из вас получит от меня по небольшому ножу, который при взмахе против христиан будет удлиняться, колоть и рубить неверных, а против магометан скрываться. Ни пушки, ни ружья неверных не будут вредить нам, а выстрелы их обратятся на них самих. Все жители русских селений последуют нашему закону. Скрывшиеся у русских наши единоверные принуждены будут также следовать новому учению, ибо те, кои сего не исполнят, будут разрублены нами надвое, причем одна половина тела обратится в собаку, а другая — в свинью.

Суеверные до крайности чеченцы верили предсказаниям, тем [92] более, что случившееся вскоре после начала пророчества землетрясение принято было народом за чудо, предсказанное их новым учителем. Во втором часу дня 12-го и в ночь на 13-е февраля, на Кавказской линии слышен был подземный гул и ощущалось колебание земли, следовавшее по направлению от гор на плоскость. Колебание это было настолько сильно, что вода в реке Тереке волновалась как бы от жестокой бури. Землетрясение ощущалось в Моздоке, Науре, Григориополисе, Екатеринограде, в Павловской, Мариинской и Георгиевской крепостях. Охватив значительное пространство, оно навело ужас на все туземное селение. Чеченцы видели в нем гнев Божий, исполнение предсказаний Мансура, число последователей которого после этого происшествия значительно увеличилось. Жители селения Алды решили разрядить ружья в доказательство готовности их прекратить кровомщение, перестали курить табак, пить бузу, стали одеваться так, как одевался сам Мансур, в платье турецкого покроя, и составили вокруг него особую стражу, простиравшуюся до пятидесяти человек. Из этого числа двадцать человек занимали караул у ворот, пятнадцать человек находились постоянно на дворе дома и пятнадцать в сенях. Сверх того, алдинцы постановили оберегать все пути сообщения со стороны России (Показания разных лиц, приложенные к рапорту генерала Леонтьева П. С. Потемкину от 13-го марта 1785 года. Госуд. Архив, XXIII, № 13, карт. 49.).

Вполне положившись на слова предсказателя, многие деревни стали готовиться к походу, шили знамена и говорили, что пойдут с Мансуром к ингушам для обращения их в магометанство и отыскания какого-то древнего корана, будто бы хранящегося у ингушей. Алдинцы уверяли, что Омар-хан Аварский прислал Мансуру письмо, в котором, высказывая сочувствие пророку, писал ему, что получил от Порты в подарок шубу и саблю при требовании, чтоб он, собрав войска, соединился со всеми единозаконными. Омар-хан обещал через две недели сам побывать в Алдах и условиться о дальнейших действиях.

Происшествие в селении Алды скоро стало известным и в [93] соседних аулах. Чеченцы с разных концов спешили побывать в Алдах сначала из любопытства, с намерением проверить ходившие слухи, а впоследствии, чтоб удостоиться видеть самого пророка. Последний скрылся в покоях своего дома и редко показывался народу. В дни общественных молитв или праздников он выходил не иначе, как одетый в белое платье и под покрывалом. Любопытство прибывших по большей части оставалось не удовлетворенным и, не видав пророка, они обращались с расспросами о нем к лицам его окружавшим и им избранным. Естественно, что в интересах последних было рассказывать о своем учителе, как о человеке необычайном и отмеченном перстом Божиим. Придавая каждому слову и движению таинственное значение и допуская к себе лишь немногих, преимущественно тех, свидание с которыми могло принести ему некоторую пользу, Мансур весьма успешно шел к предположенной цели. Рассказы о его святой жизни, его предсказаниях и тому подобное, быстро распространялись, видоизменялись, преувеличивались и скоро про Мансура стали рассказывать необычайные вещи. Одни говорили, что пророк видел во сне, будто он упал с небес и оттого так сильно закричал, что вся деревня то слышала; другие уверяли, что он был мертв и потом воскрес, и что это обстоятельство он сам предсказал своим братьям.

— Сегодня я умру, сказал он однажды, но вы меня не хороните до другого дня, и ежели я в этот срок не восстану из мертвых, то тогда погребите.

Притворившись мертвым, Мансур имел терпение пролежать целые сутки без движения, а потом восстал к удивлению своих ближайших родственников. Рассказ о его смерти и воскресении быстро разнесся по чеченским селениям и жители стали распространять про Мансура такие небылицы, о которых не подозревал и сам пророк. Чеченцы говорили, что он иссушил источник и потом снова наполнил его водой; что однажды проснувшись нашел в головах своих копье, длиной в четыре аршина, и потом объявил, что если пойдет с этим копьем против христиан, то станет оно длиной шестьдесят аршин, [94] а если против магометан, то согнется и не станет колоть. Слава о Мансуре распространилась далеко за пределы Чечни; о нем говорили на Кумыкской равнине, в горах и в недрах Дагестана.

Лжепророк старался воспользоваться таким всеобщим настроением.

Приняв название шейха (В официальной переписке он был известен у нас под именем Шиха.), он стал требовать безусловного к себе повиновения. Впоследствии, взятый в плен и привезенный в Петербург, он уверял, что не присваивал себе никаких названий, но не отказывался от титулов, будто бы данных ему соотечественниками и другими горскими народами.

— Я ни эмир, ни пророк и никогда таковым не назывался, говорил он (Шешковскому 17-го октября 1791 года. Госуд. Архив, VII, № 2,777.), но не мог воспрепятствовать, чтобы народ меня таковым признавал, потому что образ моих мыслей и жизни казался им каким-то чудом. В уединении своем я не знал, что слух о моем раскаянии распространился, и я известился только о том чрез посещение многих приходивших слушать мои наставления об исполнении долга по закону. Сие приобрело мне название шейха и с того времени почитали меня человеком чрезвычайным, который мог отрещись от столь прибыточных приманок, каковы воровство и грабеж... Каждое слово мое было выслушиваемо с жадностью и каждые уста рассказывали об оном различно по своему уму, способности или надежде отличиться... Слух обо мне рассеялся повсюду и у отдаленных народов дали мне титул пророка. Мне приносили подарки деньгами, овцами, быками, яйцами, лошадьми, хлебом и плодами. Не имея при умеренной жизни большой в том надобности, я немедленно раздавал все получаемое и таким образом питал я бедных последователей закона Божия, которые с своей стороны наставляли народ, не знающий доныне ни повиновения, ни порядка.

Заручившись, при помощи благотворений и подкупа, значительным числом последователей и сознавая свое значение и силу, [95] Мансур не остановился на полупути, но зашел уже слишком далеко. Он провозгласил себя имамом и смело объявил, что великий пророк Магомет предвидел появление такого имама и даже предсказал это в одной обрядовой магометанской книге, известной под именем Зограт (?) и содержащей в себе молитвы на каждую неделю.

— Есть, говорил Мансур, магометанская книга, называемая Зограт. В ней написано ясно, в какое время явится имам Мансур. Об этом читается по воле Божией в молитвах наших. Теперь исполнилось пророчество: я — предвозвещенный Мансур имам. Кто мне не поверит, тот беззаконник и будет проклят. Помните, что этот мир есть преходящий, и мне, Мансуру, предоставлено судьбой быть наставником в правилах корана и указать надежный путь к будущему блаженству. Если Бог возлюбит кого из рабов своих, того осеняет своею благодатию. Промыслом и помощью Господа всемогущего Мансур ввергнет беззаконников в ров погибели. Бог милостив, наставник заповедей Его терпелив, а дела терпеливых всегда увенчиваются успехами.

Признавая за собою право, но званию имама, толковать догматы религии, Мансур не стеснялся тем, что, как человек неграмотный, он не читал корана и не знал даже главнейших его оснований. Он прежде всего хлопотал о соединении в одно целое всех горских народов и с этою целию требовал прекращения кровомщения, как обычая, служившего к разъединению общества. Затем он требовал строгого соблюдения заповедей Магомета, раздачи милостыни, прекращения грабежей и воровства, конечно, между своими (Воровство и грабежи у горцев считались преступлением только когда произведены были между своими.), и, наконец, самонадеянно объявил, что ездить в Мекку вовсе не нужно, а что все те, кои придут к нему на поклонение, получат наименование хаджей (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину 2-го октября, № 2. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 50.).

Не имея образования и никакого знакомства с догматами религии, Мансур в подробностях своего учения впадал в самые [96] грубые ошибки и противоречия, Он дозволял себе такие уклонения в обрядах, которые явно противоречили основным законам Магомета и потому на первых же порах встретил сопротивление со стороны ученых мулл, считавших себя оберегателями чистоты магометанской религии.

Дозволение, данное Мансуром женщинам совершать молитву во время обыкновенных их болезней и запрещение пить бузу, произвело большое впечатление среди чеченского духовенства. Несколько ученых мулл приехали в селение Алды и требовали от пророка объяснений, говоря, что и разрешение им данное и запрещение совершенно противны корану, написанному самим Магометом. Муллы доказывали Мансуру, что запрещение приготовлять солод и варить бузу лишает народ возможности одеться, ибо выделывание овчин без солоду невозможно. После долгих споров, Мансур принужден был сознаться в несостоятельности своего учения и разрешить, как приготовление бузы, так и солода. Уступка Мансура уронила его в глазах мулл, вынесших о нем понятие, как об обманщике, пользующемся легковерием народа, но с другой стороны возбудила в самом Мансуре глубокую ненависть ко всему мусульманскому духовенству. Ненависть эта была настолько сильна, что пророк решался нарушить законы страны и презреть обычай гостеприимства, священный для каждого чеченца. Опасаясь, однако же, чтобы духовенство своим влиянием не отклонило от него народ, Мансур пустился на новую хитрость, на новый обман. В Шалинской деревне жил брат его жены, которого он избрал орудием для исполнения своих намерений. Месяца три спустя после начала пророчеств самого Мансура, чеченцы узнали, что в Шалинской деревне явился новый пророк, девятилетний мальчик Юсуф, сын Батыр-хана, который, не обучавшись грамоте, читает коран, пишет, проповедует, даже исцеляет больных и в особенности беснующихся. Люди любопытные отправлялись в Шалинскую деревню и возвращались оттуда с убеждением, что нечто высшее руководит Юсуфом во всех его поступках и поучениях.

— Однажды ночью, так рассказывала посетителям мать [97] Юсуфа, сын мой стал читать сквозь сон молитвы, те самые, которые отправляются обыкновенно при намазе. Удивясь такому происшествию, я разбудила сына, но он просил меня не беспокоить его более и опять заснул. В течение всего сна, он не переставал читать молитвы, и когда встал поутру, то не был весел, как бывал прежде, а скорее печален. Так прошло время до полудня, и когда наступил час для отправления намаза, то Юсуф исполнил его при всех своих родственниках с такою точностию, с какою может исполнить только ученый мулла. В тот же день вечером, он в сопровождении своих односельцев пошел в мечеть, где отправил богослужение, читал коран и поучал народ.

Сначала шалинцы считали Юсуфа за волшебника, но впоследствии, руководясь рассказами матери, признали его человеком святым.

— Когда Юсуф ложится спать, говорила его мать своим односельцам, тогда является к нему неизвестный человек в зеленом кафтане и в красной чалме и вынимает из него дух, оставляя в теле вместо его какую-то трубочку. Вынув дух, он возводит его на небо в особый покой, где сидящий человек с красным лицом, одетый в зеленое платье и красную чалму, на подобие эфенди, расспрашивает о людях, оставшихся на земле. Юсуф отвечает, что теперь магометане закон отправляют как должно и живут в тишине, а сидящий человек научает его чтению корана, обещая ему дать и самый коран.

В таком состоянии, по словам матери, Юсуф находился часа по два, но не всякую ночь, а иногда через одну, иногда через две ночи.

Один из числа бывших в Шалинской деревне чеченцев, Али-Солтан Тыев, чистосердечно уверял бригадира Вишнякова, что сам видел, как Юсуф отправлял намаз и читал молитвы по-арабски. Тыев говорил, что Юсуф пользуется больший уважением жителей, повинующихся вполне его наставлениям, состоящим в том, чтоб исполнять закон, как предписано в коране, избегать воровства, кровомщения, а главное иметь полное повиновение к алдинскому пророку Шейх-Мансуру. [98]

Последний приезжал в Шалинскую деревню, виделся с Юсуфом, которого называл своим духовным сыном и имел с ним продолжительный разговор. Юсуф оказывал ему почтение и уговаривал всех следовать его учению.

Сколько ни старалось чеченское духовенство выставить несостоятельность учения Мансура, оно не могло отвратить народа от хитросплетенных сетей и только навлекло на себя ненависть лжепророка. Видя со стороны духовенства противодействие своим видам, Мансур сторонился мулл, не вступал с ними ни в какие объяснения, отказывал в ночлеге в своем доме и, наконец, не удержался от того, чтобы в одной из своих проповедей не предсказать им в будущей жизни самые жестокие мучения. Говоря о скором появлении антихриста, Мансур уверял, что тогда наступит время, когда все народы побегут в ужасном смятении в Тифлис.

— Там, продолжал он, от великого стечения людей последует голод и люди будут пожирать платье и тетиву от луков. Почти все погибнут и немногие лишь останутся. В то же время выйдут из земли полчища Даджала (антихриста), многочисленные, как трава, и умножат бедствия рода человеческого. Потом явится пророк Иса и убьет Даджала, легионы же его будут совершенно истреблены ядовитыми червями. Смрад их смоет трехдневный дождь, каждая капля которого будет величиной со сливу. Останется разбросанным на земле одно оружие Даджала и народ наш будет топить им печи триста лет. Во все это время будет царствовать пророк Иса для блага народа, а потом наступит преставление света. Кто словам моим не верит, тот будет проклят в этой жизни и в будущей, особенно же адскому мучению подвергнутся нынешние учители из духовенства.

Как ни нелепы были все проповеди Мансура и его предсказания, но в глазах суеверных чеченцев они имели значение полной достоверности. Большинство слушателей и последователей проповедника были убеждены, что в недалеком будущем должно совершиться торжество Ислама, и что все страны, [99] куда ни пойдет пророк со своими учениками, покорятся ему и последуют закону правоверных.

Враждебное отношение Мансура ко всему населению, не исповедующему магометанской религии, а главное стремление его соединить всех горцев в одно целое, не могли быть оставлены без внимания начальством Кавказской линии. Соединившись вместе, горцы могли образовать весьма значительную силу. По исчислению генерал-поручика П. С. Потемкина, в случае единодушного восстания, кумыки (андреевцы и аксаевцы) могли легко выставить до 5,000 человек вооруженных ружьями, чеченцы — до 4,000, обе Кабарды — до 10,000, а с присоединением к ним мелких племен, все ополчение горцев могло достигнуть до 25,000 человек. Цифра эта была весьма велика, если вспомнить, что число русских войск, разбросанных по всему протяжению Кавказской линии, не превышало 27,000 человек, обязанных защищать весьма обширную границу. В то время командующего войсками не было на Моздокской линии. Вызванный еще в декабре 1784 года в Петербург, по вопросу об открытии кавказского наместничества, генерал-поручик П. С. Потемкин возвратился на линию не прежде конца сентября 1785 года. Командовавший за его отсутствием войсками генерал-поручик Леонтьев не без опасения смотрел на волнение, происходившее в Чечне, и предписал всем пограничным начальникам иметь всю военную осторожность, приготовиться на случай нечаянного нападения и всеми мерами стараться захватить Мансура в свои руки. Находившийся в крепости св. Марии генерал-маиор Пеутлинг, получив такое распоряжение и имея известие, что пророк намерен прежде всего напасть на карабулахов и ингушей, усилил войсками ближайшие к чеченцам пункты. Он отправил две гренадерские роты во Владикавказ и 100 егерей в Григориополис, чтобы на всякий случай быть в лучшем оборонительном положении (Письмо Пеутлинга П. С. Потемкину 17-го марта 1785 года. Госуд. Арх., XXIII, № 13, пап. 49.).

Вслед затем посты эти были еще более усилены. [100]

«Повторяемые известия с Кавказа, писал князь Потемкин (В ордере генералу Потемкину от 26-го апреля 1785 года.), о появившихся там лжепророках и народном от сего волнении, сколь ни темны и не обстоятельны, тем не менее требуют однако уважения. Ваше превосходительство, не оказывая, впрочем, наружной заботы, могущей послужить к ободрению мятежников, прикажите сблизить некоторое число войск на реке Сунже, где главное скопище лжепророческое. Единый страх, таковым движением произведенный, будет удобен к разогнанию сей сволочи... Страх наказания и надежда мзды имеют в тех народах всегда сильное движение».

П. С. Потемкин, еще до получения этого распоряжения, приказал отправить во Владикавказ баталион пехоты на усиление тамошнего гарнизона и сосредоточить на реке Сунже, под начальством генерал-маиора Шемякина, особый, довольно сильный по тому времени отряд. В состав последнего были назначены два полка пехоты, один баталион егерей, несколько эскадронов драгун и полк Уральских казаков. Генералу Шемякину поручено было избрать позицию по своему усмотрению и действовать решительно, дабы усмирить волнение в самом начале и «не дать самой малой искре произвести пламень» (Ордер П. С. Потемкина генерал-поручику Леонтьеву 2-го апреля, № 20.). Вместе с тем, П. С. Потемкин признал полезным отправить к горским пародам прокламацию, в которой просил их не верить Мансуру и не следовать его учению.

«К неудовольствию моему извещен я, писал Потемкин в своей прокламации чеченцам и прочим горским народам (От 2-го апреля, № 21. Госуд. Архив, XXIII, № 13, папка 50.), что в пределах чеченского народа явился некто из бродяг, возмущающий лживым прельщением спокойствие народа. Называя себя пророком, коего лжи никто из разумных верить не может и не должен, привлекает ослепленных суеверов и обманывает их. Таковое происшествие не может мною оставлено быть без надлежащего рассмотрения, а как я вскоре от высочайшего ее императорского величества двора отправлюсь паки в кавказские пределы, сим предварительно повелеваю всем [101] народам отнюдь не верить лжепророчеству сего обманщика. По прибытии моем, я скоро изобличу его обманы, его ложь и докажу народам, что он не есть пророк, но льстец и обманщик, а дабы ослепленные его ложью не пострадали, то объявляю всем и каждому не верить его прельщениям и от него удалиться; если за сим моим объявлением последует кто обманщику, таковые восчувствуют гнев и наказание».

Объявление это, разосланное в Чечню, Аксай и Эндери, не имело никаких последствий и партия приверженцев лжепророка быстро возрастала. С каждым часом усиливавшийся Мансур стал проповедовать газават или священную войну, и его учение, теряя мало-помалу чисто религиозный характер, обращалось в политическое стремление весьма для нас опасное. Сознавая необходимость подавить волнение чеченцев в самом его начале, князь Потемкин поручил лично известному ему но своей энергии полковнику Пиери взять Астраханский полк с несколькими орудиями артиллерии и быстрым движением в самое место сборища лжепророка стараться захватить его в свои руки. Для поддержания Пиери, приказано было отряду генерала Шемякина придвинуться к Амир-хановой деревне, а Московский пехотный полк отправлен к Григориополису (Ордер П. С. Потемкина генералу Леонтьеву 10-го мая, № 23. Государ. Архив, XXIII, № 13, папка 50.). Прибыв к месту назначения, Пиери должен был требовать выдачи лжепророка, и если последует какое-либо сопротивление, то силой восстановить в том краю спокойствие.

«Полковнику Пиери, писал князь Потемкин (П. С. Потемкину 6-го мая, № 136. Там же, папка 49.), прикажите по прибытии к сборищу дать знать прельщенным от лжепророка, что единое средство к отвращению предстоящего им бедствия есть выдача сего обманщика, без сомнения, подосланного от противной стороны, и что в случае упорства подвергнут они себя всей тяжести наказания. Весьма желательно, чтобы дело сие было окончено без пролития крови».

К сожалению, первые попытки наши в этом отношении были неудачны. Полковник Пиери слишком увлекся, пренебрег [102] неприятелем и, не дождавшись посланного для его поддержки отряда бригадира Апраксина, двинулся против чеченцев, был окружен ими и потерпел поражение. Дело происходило так.

4-го июля, между Науром и Калиновскою станицей, собрались войска, назначенные для экспедиции полковника Пиери. В состав отряда вошли: весь Астраханский пехотный полк, баталион Кабардинского егерского полка, две гренадерские роты Томского пехотного полка и сотня казаков Терского войска. Около четырех часов пополудни полковник Пиери выступил в поход, по направлению к селению Алды, до которого считалось верст около пятидесяти. Пройдя всю ночь, он достиг до берегов реки Сунжи, от которой до селения Алды оставалось не более пяти верст. Путь к селению пролегал по густому и почти сплошному лесу. Желая застать жителей врасплох и воспользоваться всеми преимуществами нечаянного нападения, Пиери решился следовать налегке. Он оставил близ переправы через реку Сунжу весь обоз и для его прикрытия мушкатерские роты Астраханского полка под начальством полковника Тамары. Переправившись с остальными войсками через реку Сунжу, Пиери вскоре вступил в лес, по которому пролегала весьма извилистая дорога и до такой степени узкая, что по ней едва могли проходить рядом только четыре человека. Близ селения Алды отряд встретился с тремя чеченцами, из коих два были убиты, а третий успел дать знать лжепророку и его односельцам об угрожающей им опасности. Не смотря на то, Пиери настиг жителей врасплох, и в десять часов утра, 6-го июля, зажег дом Мансура и все селение Алды, состоявшее из четырехсот дворов. Лжепророк успел скрыться и селение было разграблено нашими гренадерами. Цель экспедиции была достигнута и в час пополудни Пиери предпринял обратное движение к реке Сунже, но это-то движение и было гибельным для нашего отряда. Рассеянные алдинцы успели собраться в лесу, и соединившись с жителями соседних селений, совершенно окружили небольшой отряд полковника Пиери. Всегда горячие при отступлении неприятеля, чеченцы с необыкновенным увлечением наседали на наших егерей и почти уничтожили весь отряд. Командир Кабардинского егерского баталиона, маиор Комарский, предлагал [103] остановиться на одной из полян и выждать прибытия отряда бригадира Апраксина; но Пиери не принял этого предложения и продолжал движение. Солдаты отступали мужественно, шаг за шагом, но на половине пути Пиери был убит, а вслед затем и маиор Комарский смертельно ранен. Потеря двух начальников произвела совершенное расстройство в отряде. «Тут видно, доносил генерал-поручик Потемкин (Князю Потемкину от 8-го ноября № 323. Госуд. Архив, XXIII, № 13, карт. 50.), что наши егеря совершенно побежали, ибо чеченцы их резали безоборонных, после брали шатающихся по лесу в плен». Успевшие достигнуть до реки Сунжи, бросились в ее волны, некоторые из них утонули, другие же достигли противоположного берега и соединились с прикрытием обоза. При отступлении отряд потерял два орудия, отбитые чеченцами, лишился восьми человек офицеров убитыми и пяти сот семидесяти шести человек нижних чинов (Из Астраханского полка выбыло 110 человек нижних чинов; из баталиона Кабардинского егерского полка 402 человека и из двух гренадерских рот Томского полка 64 человека. Рапорт генерала Потемкина князю Потемкину 31-го июля, № 36. Там же.), из коих четыреста четырнадцать человек было убито (Остальные 162 человека были взяты в плен и потом в разное время выкуплены; точно также чеченцы возвратили нам обе пушки, из коих за одну взяли сто рублей.).

«Происшествие за Сунжей, писал князь Потемкин (В ордере П. С. Потемкину от 1-го августа. Государствен. Архив, XXIII, № 13, карт 49.), тем сожалительнее, что принятие мер надлежащих упущено. Я уже не говорю о том, что покойный полковник Пиери не обеспечил своей переправы и погорячился идти на чеченцев, не дождавшись бригадира Апраксина к своему подкреплению, но удивляюсь, что сам генерал-поручик (Леонтьев) не стал прежде в близости сего места станом, чтобы наблюсть точность исполнения моих предписаний. Полковник Пиери тут бы, конечно, не оставил требовать от чеченцев лжепророка или лучше сказать орудие, присланное от турок (Мнение это не оправдывается. Мансур никогда не был прямым орудием турок.) и по отказе следовать в то селение, где он находился. Тогда бы знали чеченцы, за чем идут к ним и [104] может быть предпочли бы выдать злодея, нежели за него драться и подвергнуть себя мщению».

Полковник Пиери был действительно оставлен без всякой поддержки, ибо бригадир Апраксин только 6-го июля получил приказание Леонтьева приблизиться к алдинской переправе, от которой находился не ближе двадцати верст. Хотя он тотчас же выступил по назначению, но участь отряда Пиери была уже решена. Апраксин наткнулся на толпу чеченцев; преследовал их до Алхановой деревни, сжег ее и, возвратившись в Малую Кабарду, написал пышное донесение о подвигах своего отряда.

«Если то были одни скрывшиеся жители деревни Алхановой, писал князь Потемкин, недовольный донесением Апраксина (В ордере П. С. Потемкину. 5-го августа Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 49.), то о преимуществе, одержанном над ними столь знатными силами, можно было сказать короче. Достойно, однакоже, примечания, что несколькими ядрами, коих всех пущено только двадцать шесть, погибло в одной схватке сто семьдесят человек и что еще одним выстрелом повалено более половины толпы, — искусство артиллеристов чрезвычайное. Но менее удачи в трофеях: снятый с мертвого патронташ, нечто похожее на барабан, и таковое жь знамя могли бы быть преданы молчанию, особливо когда уже и отданы казакам»...

«Я желаю, писал светлейший в другом своем ордере (П. С. Потемкину от 1-го августа 1785 года.), чтобы ваше превосходительство вперили всем начальникам отрядов, дабы избегать пушками пугать, но употреблять выстрелы там, где артиллерия вредить может, ибо я уверен, что все горские жители, соединясь вместе, не выдержат живого огня наших батарей».

Увлечение полковника Пиери имело гибельные последствия. Первый успех Мансура над русскими войсками народ приписал его чудесам и исполнению пророчеств. Значение пророка возвысилось не только в глазах его соотечественников, но и между соседними народами. Кабардинцы волновались и готовы были пристать к чеченским хищникам. Победы бригадира Апраксина, о которых он доносил с такою подробностью, не испугали [105] горцев и не ослабили их приверженности к Мансуру. С разных мест и целыми толпами шли они под знамена лжепророка и через шесть дней после сожжения Алхановой деревни напали на наши передовые посты. Мансур приобрел теперь столь большую власть над народом, что по собственному усмотрению лишал жизни преступников и вопреки учению Магомета ввел обряд обрезания. Чеченцы, не исключая стариков и женщин, спешили исполнить этот обряд, суливший блаженство в будущей жизни, и по неискусству операторов нередко платились за это жизнью. Вся Чечня беспрекословно подчинилась Мансуру, но он, не довольствуясь этим, простирал виды еще далее, Лжепророк хотел привлечь под свои знамена все магометанское население и обратить в Ислам и другие горские племена, не исповедовавшие до сих пор этой религии. Его ученики эмиссары появились у осетин и ингушей и старались склонить их на свою сторону. Осетины отказались следовать учению чеченского пророка, а ингуши отправили нарочного к подполковнику Матцену, находившемуся с отрядом у Владикавказа.

— Будем ли мы блаженны, совершив обрезание? спрашивал посланный.

— Если б от обрезания могло произойти какое-либо чудо, отвечал Матцен, то я первый совершил бы его.

Ингуши отвергли предложение Мансура и остались в идолопоклонстве. Не смотря на эти неудачи, лжепророк не терял надежды на успех. Он торжественно объявлял, что в скором времени пойдет к Кизляру и в июле напал на Каргинский редут, находившийся верстах в пяти от этого города. Хотя весь гарнизон редута состоял из одного обер-офицера и нескольких человек рядовых, но чеченцы, не смотря на свою многочисленность, не могли овладеть укреплением и принуждены были зажечь близ лежащие строения. Распространившийся огонь достиг до порохового погреба и укрепление с храбрыми его защитниками взлетело на воздух (Рапорт Леонтьева П. С. Потемкину 16-го августа. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 49.).

Ших-Мансур торжествовал новую победу и честным [106] словом уверял своих легковерных последователей, что Кизляр точно также падет к ногам правоверных. Жители города были в большом страхе. Командовавший войсками на линии, за отсутствием П. С. Потемкина, генерал-поручик Леонтьев, сам отправился в Кизляр, чтоб усилить его войсками и принять меры к его защите. В Кизляре он нашел два полка, Томский и Астраханский, причем две роты последнего находились на Очинской пристани для охранения провианта. Считая эти войска недостаточными для защиты такого пункта, Леонтьев просил астраханского губернатора прислать к нему две тысячи калмыков (Рапорт Леонтьева Потемкину 16-го августа, № 140.), и приказал бригадиру Апраксину с его отрядом следовать к реке Малке с целью не дозволить кабардинцам соединиться с чеченцами, а подполковника Вреде с баталионом мушкетер отправил на усиление Григориополиса.

Между тем, находившийся в крепости Григориополисе маиор Жильцов донес подполковнику Вреде, что 26-го июля, поутру, прискакал к нему владелец Малой Кабарды князь Джембулат и объявил, что князь Дол со своими подвластными перешел на сторону Мансура; что жители, подвластные князю Долу, опасаясь наказания, приготовляются к побегу, и что лжепророк, по соединении с кабардинцами, намерен напасть на Григориополис. Получив эти сведения, подполковник Вреде выслал тотчас же разъезд из тридцати пяти человек донских казаков, под начальством хорунжего Павлова. Отъехав верст пятнадцать от укрепления, разъезд наш наткнулся на небольшую партию чеченцев, которую хотя и преследовал верст пять, но настичь не мог. Поутру, 27-го числа, Павлов отправлен был опять для открытия неприятеля, имел с ним перестрелку и донес, что значительная партия чеченцев вступила уже во владения Малой Кабарды. Приехавший в тот же день князь Джембулат сообщил более подробные сведения. Он говорил, что Мансур со значительною толпой чеченцев и своих приверженцев прибыл в селения князя Дола и расположился в его доме; что пророк пригласил к себе всех князей и владельцев [107] Малой Кабарды и требовал, чтоб они с ним соединились. Недовольные своими владельцами уздени и простой народ с радостию приняли предложение Мансура, надеясь при его посредстве избавиться от деспотического правления своих князей.

Еще раньше появления пророка в пределах Кабарды уздени несколько раз обращались с жалобой на притеснения владельцев и просили о дозволении переселиться в пределы России. Они писали, что князья, в противность обычаям и законам, захватывают у них баранов, быков и употребляют в пищу; что они берут лошадей и ездят на них, не спрашивая дозволения хозяйского; берут деньги взаймы под поручительством узденей и не отдают их, а заставляют платить поручителей; без разрешения хозяина входят в дом и, отобрав от родителей хорошеньких мальчиков и девочек, уводят в свои дома, где держат сколько вздумается (Прошение кабардинских узденей генерал-маиору Пеутлингу 21-го марта 1785 года.).

Такой произвол и вообще жестокое обращение владельцев со своими подвластными заставили узденей просить русское правительство или ограничить произвол князей, или дозволить им выселиться из Кабарды и перейти на другое место. Уздени находили свое положение столь невыносимым, что намерены были разбрестись в разные стороны, если не получат удовлетворения. Появление Мансура привлекло их внимание и большинство изъявило готовность стать под его знамена. Владельцы были поставлены между двух огней: с одной стороны они не решались открыто присоединиться к Мансуру, опасаясь наказания со стороны русского правительства, с другой — боялись быть разоренными своими же подвластными. Первое время они не давали никакого определенного ответа Мансуру, но когда увидели, что большинство населения их ненавидевшего перешло на сторону пророка, то признали более выгодным последовать общему течению, но так, чтоб оставить себе некоторый путь отступления. Они уполномочили Джембулата отправиться в Григориополис, уведомить русских о происходящем и уверить начальника гарнизона, что кабардинские владельцы, по силе данной ими присяги, остаются верными [108] русскому правительству, но просят разрешения отправить жен, детей и имущество к стороне Барсуклов и Анзоровых Кабаков, с тем, что все взрослое население останется на своих местах.

— Оставшись налегке в Кабарде, говорил Джембулат, мы будем, в случае нападения развратника, защищать себя и свои селения.

Джембулат просил дать ему несколько волов для перевозки своего имущества и обещал тотчас же возвратить их. Подполковник Вреде отговаривал кабардинцев от такого переселения и, не будучи в силах запретить, требовал, чтобы те из владельцев, кои захотят переселиться, прислали предварительно своих сыновей в аманаты. Взяв две пары волов, Джембулат отправился в Кабарду с обещанием исполнить требование русского начальника, но кабардинские князья аманатов не прислали, хотя из Григориополиса видно было, как длинные обозы их с имуществом покидали селения.

Поутру, 29-го июля, в укреплении заметили, что в близ лежащем лесу собирались толпы вооруженных людей; что по временам несколько чеченских всадников со значками и знаменами показывались из лесу; что на встречу им из кабардинского леса выезжало точно также несколько всадников со значками. Не трудно было убедиться, что кабардинцы действовали заодно с чеченцами и, что обещание их остаться верными русскому правительству было сделано с целью усыпить бдительность наших начальников и успеть удалить свое имущество.

Видя, что толпа горцев все усиливается, подполковник Вреде отправил к ним переводчика с приказанием спросить, зачем они собираются. Вместо ответа собравшиеся стали бранить русских и хотели встретить выехавшего выстрелами. Переводчик принужден был возвратиться в укрепление, к обороне которого и были приняты меры. Стоявшие лагерем войска были введены в укрепление и расположены вдоль прикрытого пути. Наиболее слабые места этого последнего были заставлены провиантским обозом, причем промежутки между фурами были [109] забраны досками, бревнами и другими лесными материалами, имевшимися под руками. Казенные лошади и волы, загнанные внутрь укрепления, были размещены в различных строениях и во рву, а частный скот, по тесноте укрепления, оставлен был под пушечными выстрелами, за валом, в бывших близ укрепления землянках Селенгинского полка; двери и окна этих землянок были наскоро заложены.

Около двух часов пополудни горцы подошли к Григориополису и почти со всех сторон окружили укрепление; толпами и в одиночку они разъезжали по горам и лощинам, стараясь пресечь всякое сообщение. Одна из таких партий наткнулась на семь человек казаков, конвоировавших переводчика Цыганкова, ехавшего из Владикавказа с письмами и конвертами. За версту от укрепления казаки были окружены толпой горцев, открывших по ним весьма частый огонь. При первых выстрелах подполковник Вреде отправил на помощь атакованным хорунжего Павлова с несколькими казаками, который хотя и выручил Цыганкова, но, будучи сам окружен скопившимся неприятелем, принес его на своих плечах к укреплению. Толпа кабардинцев и чеченцев, спустившись в овраги, окружающие укрепление, стреножили своих лошадей и открыли огонь по укреплению; их поддерживала еще большая толпа всадников, посреди которых виднелся, одетый в белом платье, сам пророк.

Перестрелка, начавшаяся с двух часов пополудни, продолжалась до самых сумерек. Не надеясь взять укрепление открытою силой, горцы зажгли сараи, конюшни и прочие строения, принадлежавшие Астраханскому пехотному полку. Под прикрытием густого дыма, они ближе подошли к укреплению и усилили огонь, укрываясь сами в лощинах и за закрытиями. Чтобы выманить их на открытое место, подполковник Вреде употребил довольно удачно следующую хитрость: зная алчность горцев и их склонность к грабежу и хищничеству, Вреде стал выпускать из крепости скот по одиночке; горцы целыми толпами бросались на добычу, а их поражали картечью. Такой маневр удавался довольно долгое время, и тринадцать штук скота, [110] выпущенного разновременно, дорого стоили горцам, все еще питавшим надежду овладеть укреплением, гарнизон которого стал ощущать недостаток в воде.

Стояли жаркие дни; вода, которою успели запастись до осады, была почти вся израсходована, и потому подполковник Вреде решился произвести вылазку и выгнать неприятеля из оврагов и засад. Восемьдесят человек охотников и сто казаков, под прикрытием огня крепостных орудий, с криком бросились с разных сторон из укрепления. Ошеломленный неприятель отступил, зажег бывшие на равнине стоги сена и скрылся в чеченских лесах.

Осада Григориополиса была неудачна для горцев; они потеряли много убитыми и ранеными, не причинив нам большого вреда; вся наша потеря состояла из девяти убитых нижних чинов и раненых: одного офицера и шестнадцати рядовых (Донесение полковника Вреде, от 31-го июля 1785 года.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том II. СПб. 1886