ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM I.

КНИГА II.

ЗАКАВКАЗЬЕ

III.

Свадебные обряды татар и их увеселения. — Татарские песни, танцы и музыкальные инструменты. — Борьба силачей. — Расторжение браков. — Рождение. — Болезни и способы туземного лечения. — Погребение умерших.

Женщины-мусульманки убеждены, что для мужчины на этом свете не может быть ничего лучше как красивая жена. Мнение свое оне основывают на разрешении и страсти самого Магомета к многоженству. Действительно, безбрачие считается у мусульман преступлением. Каждый находит себя тем более счастливым, чем многочисленнее его потомство. Дети — это благо ниспосланное свыше и достойное зависти каждого правоверного. Плодовитая жена пользуется большим почтением и уважением мужа, редко решающегося развестись с такою женою или продать невольницу, от которой имел детей.

Отец обязан отыскать для сына невесту, для дочери — жениха; обязан сочетать их браком и исполнить это не позже того времени, когда сын или дочь достигнут совершеннолетия, иначе проступки, в которых они будут виновны и которые неразлучны с безбрачием, лежат на ответственности отца.

— Я воспитал тебя, говорит отец сыну, взяв его за руку, обучил, [372] женил, и не отвечаю теперь более за твое поведение ни в этом мире, ни в другом.

Такая обязанность, возлагаемая на отца, часто заставляет последнего торопиться скорейшим бракосочетанием своих детей и прибегать не редко к преждевременным союзам. Преждевременная женитьба детей мужеского пола влечет за собою множество злоупотреблений в семейной жизни. Мать и жены, если их несколько у татарина, твердят мальчику, достигшему только четырнадцатилетнего возраста, что ему пора жениться; мать особенно хлопочет об этом. Женившись, он, на первых порах, предается с излишеством чувственным наслаждениям, ум его притупляется, сердце черствеет, и он, конечно, забывает при этом что надо учиться. «На востоке зрелый возраст никогда не оправдывает надежд подаваемых в детстве и юности».

Татарская девушка предпочитает выйти замуж за человека, который прославил себя воровством; она убеждена, что вор легче может содержать свою семью и жить безбедно, чем всякий другой. Девушки презирают тех молодых людей, которые не отличились ни в каком разбое, оттого у туземцев ограбить на дороге путешественника не считается делом постыдным: не жажда корысти, а удальство ведет его иногда на разбой и грабеж (Возвращение. Кавк. 1852 г. № 74.).

Браки зависят от воли родителей, и только в некоторых случаях от согласия жениха. Мусульманский закон, воспрещающий всякое сношение с прекрасным полом, делает то, что жениху приходится выбирать невесту наобум или по слухам, не видав ее лично. Мужчины женятся редко моложе двадцати пяти лет, потому что, для совершения этого акта, необходимо иметь достаточное состояние, чтобы сделать невесте подарки и уплатить кебин, или вено.

При заключении брачного договора, родители условливаются о величине вносимого женихом кебина. Величина эта бывает различна и зависит от состояния жениха, важности его происхождения и красоты невесты. Так, у казахских татар бедный вносил прежде за невесту от 20 до 40 руб. сер., а богатый до 500 руб.; у кубинцев кебин был не менее 20 червонцев, а беки платили от 50 до 100 червонцев; у шекинцев кебин вовсе не платился, а в акте бракосочетания обозначалась только та сумма, которая должна быть уплачена мужем в случае развода с женою. Кроме кебина, во многих местах, жених делает подарки родителям невесты, состоящие из известной суммы денег, рогатого скота, лошади, ружья, кинжала и прочее. За тем жених делает подарки невесте. и весьма часто, как например у бакинцев, в течение нескольких лет до самой свадьбы. Кебин, вносимый в брачный акт, составляет [373] собственность невесты, точно также как и те вещи, которые подарены женихом до свадьбы. Невеста, в свою очередь, приносит в дом мужа приданое, состоящее по большей части из медной посуды, разных женских украшений ее собственной работы, ковров, паласов и других вещей необходимых в хозяйстве.

После изъявления согласия на брак, бывает обручение — ширини, собственно означающее сласти, но употребляемое и в смысле обручения. Жених посылает в дом невесты сласти и часто несколько пудов сахару, Туда приглашается мулла, родственники и друзья с обеих сторон. Мулла читает молитву, утверждает взаимное желание брачующихся на вступление в брак, а присутствующие поздравляют родителей жениха и невесты. Гостям раздаются угощения и они, пожелав молодым всякого счастья, отправляются домой, захватив с собою и угощение.

Во время обручения молодых, если посторонняя девушка желает найти себе мужа, то, по укоренившемуся суеверию, должна вдеть в иглу зеленую шелковинку и, вмешавшись в толпу окружающую невесту, стараться продеть иглу вместе с шелковинкою в покрывало невесты. За тем тотчас же, вынув обратно иглу, носить ее постоянно на груди. Тогда, говорит женский коран, «как бы вы ни были стары и дурны, крикливы и сварливы, не бойтесь ничего: иголка, с шелковинкою не пробудет у вас и более месяца, как какой-нибудь богатый и красивый мужчина пришлет сватать вас».

Духовная сторона обряда бракосочетания у татар одинакова со всем остальным мусульманским миром. Перед совершением свадебного акта, в котором излагаются условия брака и количество кебина, мулла, или другое духовное лицо, обращается прежде всего к жениху.

— Хочешь ли ты взять такую-то женою? спрашивает он жениха. Она (невеста) может сделаться ленивою, сварливою, будет мотать и т. п.

Жених отвечает на это, что он готов все перенести.

— Хочешь ли иметь такого-то своим мужем? спрашивает мулла невесту. Он будет тебя бить, принуждать к работе, дурно одевать и дурно кормить.

— Все перенесу, отвечает невеста.

Тогда мулла читает сигу (молитву) и заключает кебин. По магометанским законам, если женщина, помолвленная замуж, произнесет при свидетелях слово радде (что значит отступаюсь и отрекаюсь от клятвы), добровольно, без принуждения и до брачного ложа, то она освобождается от брачных уз и, по очищении себя молитвою, может выйти за другого.

После заключения кебина начинается свадебный пир. Наполнив свои желудки свадебным обедом, гости расходятся по домам, а молодой, в сопровождении шафера и близких людей, отправляется в баню, при шуме азиятской музыки, сопровождающей его туда и обратно.

У талышинцев, с наступлением вечера, пир возобновляется. Собираются [374] гости и, усевшись на коврах и поджав под себя ноги, присутствующие пьют чай и наслаждаются туземною музыкою, пением и танцами.

Ни одна свадьба не обходится без музыкантов, певчих и танцовщиц. Последние, заинтересовав публику своим искусством, вдруг останавливаются, с умыслом получить вознаграждение. Зрители бросают им мелкие монеты столько, сколько кто может; собранные деньги обращаются частию в пользу музыкантов и частию в пользу самого хозяина. Получив подаяние, труппа продолжает увеселять гостей, которые, в очаровании и упоении, покуривают кальян. Иногда на арену выходит сказочник или певец и, своим рассказом, занимает праздное воображение присутствующих.

Татары поют большею частию арабские или персидские песни, хором, в один или два тона, по строфам и непременно с акомпаниментом чонгури или сазы — туземная балалайка с металлическими струнами, по которым перебирают тростинкой. Для подобных случаев употребляются также бубны и небольшие скрипки особой формы, на которых играют смычком. Музыка татар оглушительна и состоит преимущественно из барабанов и разнотонных гобоев. Песни их редко выражают любовь, но чаще воспевают красоту женщины, подвиги богатырей, деяния шахов и ханов; напев их монотонный:, протяжный, унылый, рассыпающийся в какие-то гортанные трели.

Одновременно с этими увеселениями мужчин, в небольшой комнате женского отделения сидит невеста. Она одета так хорошо, как позволяют только средства. Голова ее повязана красным шелковым платком, к которому сзади прикреплен кисейный вуаль розового же цвета с разными узорами; на ней надета нимтане — курточка из малинового бархата с большими золотыми пуговицами по рукавам и бортам; швы и края нимтане обшиты золотым шнурком; широкие шелковые шальвары, светло-голубого цвета, обложены внизу узким серебряным галуном, а рубашка из желтого канауса. На шее висят, как ожерелье, нанизанные в два ряда червонцы; на груди к сорочке пристегнута большая золотая брошка, осыпанная мелкими алмазами; на руках браслеты, а в ушах тяжелые серьги с драгоценными камнями.

Невеста окружена женщинами и подругами; она старается быть задумчивою и показывает вид, что не совсем довольна своим положением. Перед нею стоит серебряный поднос, наполненный сухими фруктами, а по краям подноса горят прилепленные восковые свечи, разукрашенные разными красками. Все присутствующие поют общим хором, по временам играют на бубне и танцуют. Так тянется время до ужина, после которого, около 12 часов ночи, гости расходятся. Шафера и другие близкие знакомые отправляются к невесте и, с торжеством и музыкою, отвозят ее в дом жениха.

Невесту, покрытую с головы до ног чадрою (покрывалом), сажают [375] верхом на лошадь и, поместив позади ее, на ту же лошадь, одну из родственниц, отводят шагом в дом мужа. Толпа окружает проводника, ведущего в поводу лошадь; крики неистовой радости, бросание вверх шапок, стрельба из ружей, музыка — все это сливается в один общий гул. Тут же, во главе процессии, следуют обыкновенно плясуны, которые останавливаются перед домом каждого знатного человека и отдают ему честь ногами, часто в продолжение получаса.

На сколько приятно смотреть на танцующую татарку, на столько же в танце мужчины-татарина нет ничего привлекательного.

Татарки пляшут обыкновенно вдвоем и имеют в руках кастаньеты, которыми пощелкивают то часто, то медленно, то вдруг удары кастаньет вовсе умолкают и пляшущие остаются как бы неподвижны, а затем, с судорожным движением тела, с ускоренным дребезжанием кастаньетов и будто в исступлении, танцующая бросается вперед, но, один шаг — и она опять идет тихо, плавно, выражая своими легкими и стройными движениями томление и страстную негу. При каждом подобном движении, красная шелковая рубашка татарки, с большим разрезом впереди и с застежкою на шее, обнаруживает стройные формы бронзового тела, татуированного в разные узоры; густые черные волосы ее, кудрями рассыпанные по плечам, влажные и огненные глаза свидетельствуют, что, в самый разгар танца, самая душа женщины как будто изнемогает в томлении и пылком наслаждении.

«Другой род пляски, говорит И. Шопен, называемый гюванк, вероятно изобретен олицетворенною ленью, потому что исполняется сидя. При начале пляски, две пары, поджав ноги под себя, садятся одна против другой в довольно дальнем расстоянии и, под такт музыки, придают своему стану разные положения, прищелкивая пальцами и в руку; вместе с этим все пары, не вставая, подвигаются вперед и сходятся вместе, так что колена их дотрагиваются; тут они придают движениям своим более страсти и живости и, выказывая всю красоту стана, танцующие, то перегибая голову назад, так чтобы распущенными волосами касаться пола, то забрасывая ее вперед, скрывают свои пламенные взгляды под густым покрывалом волос.

«Вообще в пляске татарок все движения дышат роскошью, негою. Конечно, такие пляски не совсем благопристойны, но так как оне совершаются в тайне гаремов, перед людьми, ищущими сильных побуждений страсти, то восторг и рукоплескания служат наградою искуснейшей плясунье».

Татары пляшут лезгинку и танец весьма похожий на русскую, но только более ленивую. «Та же плавность, те же раз, иногда присядка; те же приемы, только нет одушевления русской пляски, нет чувств в жестах и в физиономии. Пляска выряжает одну только ловкость, силу, мужество и отвагу». [376]

Собравшись вместе по нескольку человек и взявшись за руки, татары-мужчины составляют полукружие. При медленных звуках музыки, цепь танцоров раскачивается медленно, как бы желая расшевелить свои заснувшие члены; с ускорением такта музыки, и движения танцующих становятся более порывистыми. Перестанавливая одну ногу за другую, танцующие принимают в сторону, переваливаясь в ту же сторону и всем корпусом; затем следует обратное движение, так что цепь двигается то в право, то в лево. Такт музыки постепенно ускоряется, а с нею ускоряются и все движения танцующих и доходят до неистовства; но сильный удар в барабан и быстрые движения прекращаются — танец по прежнему принимает ленивый характер.

В прежнее время у татар был еще особый род пляски, имевший в себе что-то мистическое и религиозное. При ханах в Нухе была целая труппа особых плясунов, состоявшая из двенадцати человек погливанов — борцов или силачей. Люди эти, находясь под непосредственным покровительством хана, освобождались от всяких податей и повинностей. С уничтожением ханской власти и труппа эта рассеялась, но в 1846 году в Нухе жило еще семь человек таких погливанов. Люди эти в самом деле обладали и значительною силою, и геркулесовскими мускулами. Выступая на сцепу боя, они снимали с себя лишнее платье, засучивали рукава, и преклонялись долу во все время чтения молитвы, призывающей на них божественное благословение, и затем, по окончании ее, прикладывали руку к земле и челу.

При тихих и мерных ударах музыки, погливаны брали огромные палицы, в роде больших кеглей, фунтов в 20 каждая, и становились вокруг главного погливана, вооруженного луком, на тетиве которого насаживались серебряные бляхи и погремушки. «Потрясая гремящим луком, погливан-дирижер подает сигнал и дубины, поднявшись над головами геркулесов, начинают вертеться в такт, сперва медленно, потом чаще, образуя разные условные фигуры; потом силачи, не переставая вертеть палицами, пляшут на малом пространстве с какою-то систематическою точностию; дирижер-погливан, своими знаками и гремящей тетивою, ободряет усталых; они становятся на колена, такт переходит из половинного в четвертной и, наконец, погливаны, дойдя до совершенного изнеможения, прекращают пляску».

После небольшого отдыха, погливаны начинали борьбу. Двое из них выходили на состязание и, как бы пробуя силы, ударялись обеими ладонями, и потом оба, склонившись головою, сталкивались затылками. Один из присутствующих читал над выступившими борцами молитву.

— Царь Али пособи! произносит он, достойнейшему рая пособи! Когда раздастся крик раба твоего, пособии...

По окончании молитвы, читавший ее ударял по спине каждого из [377] борцов, стоявших преклоненными к земле. Удары эти производились в знак благословения на предстоящий бой. «Противники расходятся при звуках музыки, в позиции гладиаторов, крадутся друг к другу, дразнят, испытывают знание, осторожность, и вдруг, с быстротою, один прядает к другому, старается захватить за какую-нибудь часть тела — но осторожный противник удаляет от его рук весь корпус назад, пропуская голову к плечу врага и позволяя ему сделать то же. Тогда руки обоих борцов бороздят одни только напряженные мускулы голой спины; но если удалось кому-либо ухватить противника за ногу или за пояс, то борьба скоро прекращается в пользу первого, и тогда противники целуются, чтобы, вражда не оставалась между ними. Иногда бои эти сопровождаются несчастием. В заключение погливаны делают разные гимнастические упражнения, выказывающие необыкновенную силу и ловкость. Один становится по средине боком, немного наклонившись, а прочие, на бегу, касаясь одною только рукою головы его, перевертываются на воздухе и становятся на ноги, а после и без всякой опоры делают эти воздушные обороты» (Кавк. 1846 г. № 12.).

Подобные лица весьма часто являлись на свадьбы, и иногда без всякого приглашения. Потешая публику, они не ждали себе вознаграждения от хозяина, но надеялись на добровольное приношение присутствующих.

За хозяина расплачивались обыкновенно присутствующие зрители, добровольно бросая деньги или покрывая плечи победителей кусками какой-нибудь материи, аршин в шесть.

Так как невесту большею частию отвозят ночью, то картина, представляемая пляшущими, при ярком красноватом свете нефтяных факелов, темной южной ночи и густой зелени огромных каштановых деревьев, представляет очаровательную картину. Не любуется ею только одна невеста, все время представления сидящая верхом под чадрой и сеткой на лице.

Путешествуя в таком виде к мужу, неспокойная духом, ей надоедает несколько часов сряду смотреть на одно и тоже, а мало ли бывает подобных остановок!...

Когда молодая введена первый раз в спальню своего мужа и оставлена с ним наедине, то опытные наставницы советуют ей не соглашаться ни за что снимать покрывала с своего лица без хорошего подарка, точно также как за труд пошевелить губами должен быть получен еще больший подарок, для достижения которого молодой необходимо сидеть на ковре как приклеенной, неподвижной и немой, не слушать мужа и обращаться с ним по возможности сурово.

— Мужчина коварен, говорят магометанки, и более или менее скуп: ежели, например он так богат, что может подарить тебе деревню, то уж верно начнет с какого-нибудь пустого подарка. [378]

Закон дозволяет каждому мусульманину иметь четырех законных жен и столько наложниц, сколько он пожелает. «Берите в супружество, говорит коран, из жен, которые вам нравятся, двух, трех или четырех; если же боитесь, что это не хорошо, то берите одну или тех, кого приобрела десница ваша, т. е. ваших рабынь». Пользуясь последним разрешением пророка, каждый мусульманин, вместе с законною женою, обзаводится несколькими наложницами.

Мужья редко имеют более одной законной жены, потому что последние редко уживаются между собою и требуют от мужа, чтобы для каждой было отведено особое хозяйство, а это возможно только для людей богатых.

— У нас редко бывает более одной жены, говорят правоверные; мы только имеет право прогонять наших жен, когда ими недовольны, и брать на их место других.

Неудобства, встречаемые во многоженстве, весьма легко обходятся мусульманами тем, что они меняют одну жену на другую. Есть мужья, которые на своем веку переменили до 30 жен, и есть женщины, которые перебывали у дюжины мужчин. Бесплодие женщины законный и основательный предлог к разводу, и мусульманину стоит только сказать своей жене при свидетелях: ты отвергнута — и брак расторгнут.

Точно также как брак, так и развод есть простая сделка, называемая талаг. Хотя магометанский закон и определяет случаи, когда муж и жена могут требовать развода, но последователи ислама допустили множество дополнений и изменений и расторгают браки большею частию без особенно уважительных причин. В этом отношении мусульманское право предоставило в пользу мужчины значительно большие права, чем в пользу женщины, поставленной, в этом случае, в весьма незавидное положение.

Отверженная жена может выйти замуж за другого через три месяца после развода, а если она беременна, то через 40 дней после родов. Прогнанную жену муж обязан обеспечить только на условленное время.

Каждый правоверный может два раза развестись с своею женою и столько же раз взять ее обратно. В последнем случае, он имеет право поступить помимо воли своей жены, но с соблюдением только назначенного законом срока: для беременной женщины после ее разрешения, а для не беременной через три месяца после ее развода. В продолжение времени беременности муж обязан содержать жену. В третий раз он может взять разведенную жену только с ее согласия и должен снова жениться на ней.

Для вторичного соединения с женщиною, последняя должна разделить брачное ложе с посторонним мужчиною или, другими словами, быть замужем за другим и получить новый развод. Но это правило легко обходится мусульманами: они покупают раба, который и женится на такой женщине. На другой день владелец раба дарит его жене и темь расторгает ее брак, потому что женщина не может быть женою своего раба, хотя, [379] впрочем, она может тотчас же отпустить его на волю и остаться его женою. При многоженстве первая жена пользуется преимуществами перед остальными и называется главною женою.

Прижив ребенка с рабынею, владелец лишается права продавать или дарить ее, а после его смерти она делается свободною. Он может отпустить ее на волю и при жизни, но если и после того захочет продолжать с нею сожитие, то обязан взять ее в жены.

Невольницу он не может прогнать, а обязан заботиться об ней и выдать замуж, оттого участь невольниц у мусульман бывает часто лучше законных жен.

Признанный отцом ребенок невольницы свободен, а не признанный обращается в рабство.

Владелец может выдать рабыню или женить раба на ком угодно, но расторгнуть их брак права не имеет (Гаремы в Иерусалиме и брачные отношения мусульман Л. Франкля. Атеней 1858 г. № 27.).

Чтобы иметь первенца сына, необходимо, чтобы в то время, когда молодая в первый раз переступит порог своего мужа, он приказал бы принести ей на блюде розовой воды и леденцового сахару.

Во время родов, во все время болезни, днем и ночью, около больной должен быть непременно кто-нибудь бодрствующий, чтобы предохранить мать и новорожденного от кровожадности Аюли — демона, питающегося печенью новорожденного. По представлению народа, Аюли дряхлая и худая старуха, имеющая способность делаться невидимкою. Ноги ее крючками и на выворот, лицо багровое, волосы рыжие. Она употребляет ужасные средства для того, чтобы усыпить бодрствующих, находящихся у постели больной; но если ей это не удастся в течение шести суток; то больная и новорожденный вне опасности. Но если бы, по несчастию, Аюли успела завладеть своею жертвою, то и тогда еще есть средство помочь горю. Если больная станет заметно худеть и чахнуть, то следует купить черную овцу и обвести ее три раза вокруг постели больной, а потом угостить ею нищих; если это средство не поможет, то надо привести гнедую лошадь и дать ей ячменю в поле одежды больной (Кавказ 1853 г. № 58.).

Магометанский закон предписывает матери непременно самой кормить своих детей, и притом два года. «Для дитяти всего полезнее молоко матери», говорит коран, но допускает, в случае согласия мужа, передать ребенка кормилице, точно также как и отнять от груди прежде двух лет. Если ребенок, отнятый от груди матери, возьмет грудь чужой женщины — такой, по верованию мусульман, не может быть хорошим человеком. [380]

Первою заботою родителей, как только станут подрастать дети, предохранение их от дурного глаза. Выпуская со двора, их одевают как можно хуже и грязнее; иногда нарочно пачкают лицо, надевают на голову шапку странной формы, навешивают на нее несколько монет, перо, кисточку или какой-нибудь талисман — словом, стараются сделать их непривлекательными и тем отвратить порчу глаза. Похвалить хорошенькое дитя значит нагнать на родителей ужасный страх и заставить их прибегнуть к какому-нибудь суеверному обряду, для того чтобы избавить своих детей от завистливого глаза хвалившего.

Народное суеверие советует, например, окуриться дымом от сожжения в мангале (жаровни) 140 зерен растения руто.

Для этого женщины и девушки становятся кружком вокруг мангала, и так как при этом необходимо полное веселье, то призывают музыку и, под звуки ее, танцуют, резвятся, смеются, целуются, при чем каждая старается захватить платьем своим как можно больше дыму — он должен окурить все члены тела и складки платья. Женщина, которая успела окуриться вся этим дымом, совершенно безопасна от глаза,

Во избежание неприятностей от дурного глаза, родители держат детей дома как можно дольше и никуда не выпускают.

Но если ребенок заболеет, то, какого бы рода болезнь эта ни была и от чего бы ни происходила, каждая татарка скажет непременно, что болезнь эта произошла от глазу. Она переиспытает сначала все средства отвратить порчу, и если они не помогут, тогда только обратится с просьбою о помощи к туземному лекарю или лекарке.

Туземные медики все свои познания основывают на Галлиене и Иппократе, которых называют Джалинус и Бократ. Все существующие болезни они разделяют на четыре рода, происходящие, по мнению их, от холода, от жара, от сырости и от сухости. Согласно с этим, они распределяют и свои медикаменты таким образом, чтобы каждую болезнь лечить противоположными средствами.

«Мусульмане, пишет Д. Ильин (Медико-топографическое описание Ленкоранского уезда Д. Ильина. Кавказ 1866 года № 64.), очень трусливы в болезни. Как только заболел, тотчас же обращается к одному из персидских медиков, которые большею частию бывают из евреев. Персидский медик не разбирает — бедный ли его пациент, или богатый: он с ним заключает условие, что на лекарство надо столько-то червонцев, за пользование в течение нескольких дней, в виде опыта, столько-то, и потом, если лечение будет успешное, то за окончательное излечение столько-то. Больной дает ему деньги на медикаменты, и шарлатан-медик покупает на базаре различные грошовые травы и начинает угощать лошадиными приемами своего [381] пациента. Проходит условленное число дней, в продолжение которых пациент выпил чуть ли не целую лоханку всяких гадостей; медик видит, что дело плохо — пациент не поправляется: он начинает заговаривать болезнь, но и этот метод лечения не приносит никакой пользы. Тогда по неволе больному приходится прибегнуть к помощи русского врача. Ради этого на сцену выступает мулла, который на коране гадает, в который день можно пригласить русского медика, т. е. находит по корану тот счастливый день, когда прописанное русским медиком лекарство принесет действительную пользу» (Если во время гадания кто-нибудь чихнет, то в тот день уже не пригласят медика; также точно, если в то время, когда нужно принимать лекарство, чихнул больной то он скорее согласится умереть, чем принять лекарство.).

Если же в городе два русских медика, то гадают, которого нужно пригласить. Пройдет, без сомнения, несколько бесполезных дней в гаданиях, пока по корану доберутся до счастливого дня, и часто случается, что в этот счастливый-то день и умирает больной, так что русский медик не успеет даже прописать лекарства».

Народная медицина татар очень бедна средствами лечения. Туземцы очень уважают медицину и русских медиков, но прибегают к последним только в случае крайности, и предпочитают своих доморощенных, которые искусно лечат лишь ушибы и раны. Все же остальные виды лечения состоят преимущественно из кровопусканий, производимых пиявками и рожками, из потогонных и слабительных средств, даваемых в огромных приемах. Ревень употребляется одинаково как для очищения желудка, так и для прекращения поноса; в первом случае дают чистый, в виде порошка; а во втором его поджаривают вместе с сахаром. Как прохладительное питье, дают выжатый арбузный сок, одинаково и летом и зимою. Ртуть, сарсапарель принадлежат к числу наиболее употребительных медикаментов, а очень дорогие пилюли из жемчуга и яхонта употребляются как укрепляющее средство. При хроническом ревматизме и ломоте, завертывают больного в кожи собак, шакалов и ослов. При геморрое сажают больного в свинью, распарывая ее пополам, а от чесотки многие вовсе не лечатся из убеждения, что она предохраняет от геморроя.

От лихорадки спасаются ношением на груди амулета, заключающего в себе молитву из корана. Если болезнь прекратится, то талисман, как сокровище, сохраняется, а в случае смерти больного, его кладут вместе с ним в могилу.

Почитая многие места святыми (пир), татары приводят к ним больных, поят разведенною в воде землею и приносят в жертву баранов. В случае падежа скота, татарин отправляется со своим стадом к тому же священному месту, и гоняет его несколько раз вокруг могилы. В [382] некоторых местах, как, например, в Шекинском ханстве, против всякого рода болезней дают пить одну и ту же траву, которая производит рвоту. В Нухе больного лихорадкою сажают в холодную ванну, дают ему в руки тяжесть и заставляют производить движения, до тех пор, пока он не почувствует испарину.

В Ширване есть очень много могил и мест, которые считаются священными и получили свое название по именам погребенных там людей, прославившихся в исламизме. Татары считают, что трава и земля с могилы таких людей излечивает от разного рода болезней. Так, трава с могилы Аген-пира, находящейся в средней части Ширвана, полезна от ломоты и ран. Для этого берут траву, окуривают больного, а размоченную землю с могилы прикладывают к больному месту. На могилу Дадагната приводят сумасшедших, кладут их там на целую ночь, и дают пить воду, смешанную с землею, взятою с могилы. Земля, взятая с могил: Софгямида — предохраняет от укушения змей, Ших-Тосур — помогает в болезнях рогатому скоту; Пир-Денар — лошадям и проч. Татары верят в талисманы и убеждены, что влияние их распространяется одинаково как на людей, так и на животных.

Но если все средства лечения не помогают и больной скончается, тогда туземец говорит, что так Богу угодно, и что употребленные средства лечения все-таки хороши и целительны.

Как только скончается кто-нибудь в ауле, жена, сестра или мать умершего взбирается тотчас же на крышу и, пронзительным криком, возвещает всему селению о постигшем ее несчастии. Крича и рыдая, она тут же пересчитывает разные добродетели умершего: и что он был храбр, не любил спиртных напитков и, после четвертой жены, одну только ее и любил крепко, кунаков всегда угощал свежими чуреками, сыром и бараниной, не воровал чужих вещей, хорошо пахал и унавоживал землю, которая теперь без хозяина заглохнет, и что не только она безутешная, го лошадь и эшак станут оплакивать своего доброго господина, а она друга, пока Аллах не соединит их. Праздные односельцы спешат на крик несчастной, разделить с нею горе.

Там встречают они плач и стоны, в особенности женщин, находящихся в той половине, где стоит покойник.

Вот как описывает похоронную церемонию мусульман один из присутствовавших на похоронах, бывших в Тифлисе. По маленькому двору, где стоял табуд — гроб, или скорее ящик на носилках — то и дело сновали взад и вперед мужчины, женщины и дети. В доме покойного собирались родные и знакомые: мужчины в одних комнатах, женщины — в других; в чухах и папахах сидели на коврах правоверные, поджав под себя ноги, сохраняя глубокое молчание и перебирая свои четки. Сохраняя вид крайне печальный, они по временам глубоко вздыхали, а у некоторых даже [383] блистали слезы. Прислоняясь к стене, на первом месте, сидел хаджи (Хаджи называется каждый побывавший в Мекке у гроба пророка. Такие люди очень уважаются мусульманами.), родной дядя покойного, еще свежий и крепкий старик. Он часто подымал взор к небу, и крупные слезы катились по бледному его лицу.

— Аллах! Аллах! произносил он из глубины души и крепко ударял себя кулаком в грудь.

Подле хаджи сидел ахунд, сохранявший также глубокое молчание. На лево, в углу, приютился бедный молодой сеид — потомок Магомета, имеющий исключительное право носить зеленую чалму — и безутешно плакал о покойнике, так ласкавшем, любившем и часто помогавшем ему в нужде.

После довольно продолжительного молчания, ахунд открыл свою назидательную речь, длившуюся полчаса. Правоверные мусульмане, вздыхая и благоговея, слушали красноречивое слово своей духовной особы. Духовная беседа кончилась тем, что ахунду подали кальян и трубку. Мулла принес кяфан, белая материя, которою укутывают покойника — и халят — широкая белая материя, вся исписанная стихами из корана. Халяты приносятся из Мекки, стоят дорого, и потому редки. В них погребают только богатых, и тогда халят употребляют сверху кяфяна. Пустив густую струю дыма и передав кальян хаджи, ахунд принялся сам размерять и раздирать кяфян на части для более удобного пеленания тела. С приближением времени последнего прощания, крики в женской половине увеличивались.

До сотни женщин, плача и рыдая, голосили: ай вай, ай вай! Сестры, племянницы и жена покойного, с распущенными волосами, били себя ладонями по лицу, кулаками в грудь и в голову, рвали на себе волосы, царапали лицо, шеи и груди. Родственницы были тоже в исступлении.

«Но мать, бедная мать его, была всех жальче, всех поразительнее: растрепанная, окровавленная, с исступленными глазами, как сумасшедшая, сидя над телом сына, тряслась она всем телом и, обращаясь к присутствующим, как будто защищая бездыханный труп, махала руками и громко, отрывисто кричала: ай! ай! ай вай! ай вай! между тем как родственники беспрерывно целовали руки, ноги, лицо и голову покойного».

Так продолжалось прощание до тех пор, пока в женскую комнату вошли все присутствующие мужчины. Мулла, с некоторыми родственниками, в присутствии ахунда, подняли покойного, вместе с тюфяком, на котором тот скончался, вынесли его на двор и опустили в табуд, вместе с тюфяком. Табуд покрыли желтым шелковым покрывалом и понесли на кладбище.

Впереди процессии вели коня в серебряной уздечке, с седлом и дорогим чепраком. На седле, тихо бряцая, висели красная дорогая чуха, богатый кинжал, ружье, шашка и пистолет, принадлежавшие покойнику, а [384] черный папах надет был на высокую узорчатую луку седла. За конем несли пять алям (знамен или значков). Значки бывают шелковые, разных цветов, на верхнем конце древка которых делаются у одних черные железные руки с распростертыми пальцами, у других просто железные черные шары. Алямы не составляют необходимой принадлежности похорон; их употребляют при похоронах богатых и при больших церемониях.

За значками следовало несколько человек с подносами, на которых была положена ханча (кутья). По ханче можно узнать кого хоронят: если ханча состоит из одних фиников, то покойник молодой человек; алва — старик, а сухие фрукты, миндаль, финики и изюм составляют принадлежность детей.

Позади ханча несут гроб, окруженный со всех сторон толпою мужчин; женщины следуют позади, в почтительном отдалении, а с половины пути возвращаются домой. По обычаю, женщины не имеют права присутствовать при погребении. На кладбище покойника вносят в мюр-дашюр хана, омывальню или чистильню, небольшое каменное здание устроенное на кладбище. Здесь покойника моют и пеленают в кяфян и халяты. Мулла, хаджи, самые близкие родственники и мюрдашюр, запершись в комнате, совершают омовение, а остальные размещаются вокруг здания и курят в ожидании окончания церемонии. Мюрдашюр, обязанный омывать тела покойников, приносит сытыф-кяфяр — воду с мылом и камфорою или с какими-нибудь другими духами и мастиками. Женщин омывают женщины и тогда, во время омывания, коран читает не мулла, а женщина. Часа полтора продолжается омовение и пеленание покойного.

После этого его выносят на могилу и ставят табуд на землю так, чтобы лицо покойного приходилось на юг. Ахунд читает молитву; присутствующие молятся. По окончании чтения, гроб подносят к самой могиле, вынимают покойника из гроба и передают его на руки ближайшим родственникам, стоящим в могиле, которые, приняв труп, кладут его к левой стороне могилы, на правый бок, лицом на юг; раскрывают немного рот покойника и правою щекою прикладывают к земле. К могиле подходит служитель при мечети.

— Мамед-ага сын Сакине-Ханум! кричит он громко, обращаясь к покойнику и упоминая, по обычаю, имя отца и матери его. Нынче последний день твой в здешней жизни и первый день твой в будущей. Сегодня придут к тебе два ангела, Накир и Мюнкяр, присланные от Бога; ты не бойся их. Они без воли Божией ничего не могут сделать тебе; они будут тебя спрашивать, ты смело отвечай им; спросят: что есть Бог? отвечай: Бог есть един, он сотворил меня и весь свет. Спросят: кто был Магоммед? отвечай Магоммед был пророк его. Спросят: что есть коран? отвечай: коран — книга, в которой написан закон Божий.

После окончания такого напутствия, ахунд читает молитву; покойника [385] прикрывают короткими досками, поверх которых кладут слой сена, чтобы земля не сыпалась на тело сквозь щели досок, и засыпают покойника, но немного, землею. Стоя в могиле, родственники уравнивают и утаптывают землю, и за тем вылезают; тогда в несколько минут могила заваливается и прикрывается сверху кучею камней. За тем все присутствующие, с душевным прискорбием, принимаются за ханчу и уничтожают ее до последней крупинки.

На третий день, и никак не ранее, знакомые и родные приглашаются на поминальный ужин, а через неделю после погребения жена и все родные женщины покойного должны сходить в баню для очищения и уже после нее принимать посторонних женщин, пришедших навестить осиротевших, и вместе с ними поплакать, на что мусульманки большие мастерицы. «Не в состоянии будучи иногда выжать ни одной слезинки, оне, отвратительными стенаниями и возгласами, стараются уверить хозяев в своем участии к их утрате».

До сорокового дня со времени кончины, каждую пятницу собираются ко вдове женщины оплакивать покойного. В сороковой день все идут для той же цели на могилу, где плачут, читают коран, потом идут домой обедать, а после отправляются опять в баню для окончательного очищения.

С окончанием года устраивается намаз-дых. Мужчины и женщины ходят в этот день на могилу покойного и читают коран, но ходят так, что до обеда посещают кладбище женщины, а после обеда мужчины (Погребение мусульман в Тифлисе П. Егорова. Кавк. 1851 г. № 62.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 2. СПб. 1871