ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM I.

КНИГА II.

ЗАКАВКАЗЬЕ

II.

Татарское селение и дом. Быт татарина. — Кочевка. — Характер татар. — Татарская женщина. — Одежда мужчин и женщин. — Положение женщины в семействе. — Деспотизм мужа и стремление женщины выйти из рабского положения.

По обеим сторонам дороги тянутся, иногда на несколько верст, покрытые зеленью бугорки, похожие на логовища зверей: это татарские сакли, из которых, как из нор, выходят туземцы и собираются в кучки, избирая для этого или возвышенное место, или зеленеющий лужок.

Татары, в отношении устройства домов своих, следуют правилам восточной архитектуры и, не смотря на то, что многие селения находятся по соседству с снеговыми хребтами, где морозы зимою доходят иногда до 25° по Реомюру, они строят свои жилища точно так же, как и те из их соплеменников, которые никогда не испытывают морозов.

Дом каждого достаточного жителя разделяется почти всегда на два отделения, из коих одно предназначается для гарема. Жилище татарина строится или из камня, или из глины. В первом случае оно складывается из нежженого кирпича или голышевого камня, взятого из реки; во втором случае, глина, смешанная с саманом (солома), составляет главнейший материал, а ненастное время, производящее готовую грязь на улице, считается самым удобным временем для постройки и лепной работы. Не смотря на первобытность такого зодчества, подобные жилища существуют иногда по несколько сот лет. [353]

Татарские кочевники располагаются обыкновенно на местах более возвышенных и лесистых. Они устраивают из тростника или из нескольких жердей или тычинок гибких деревьев, согнутых в дугу и воткнутых обоими концами в землю. Эти жерди переплетаются другими в горизонтальном направлении, так что внутренность такого помещения представляет вид купола или, скорее, изображает копну сена, которую накрывают войлоком, лохмотьями из войлоков или камышовою рогожею, оставляя только для входа одно отверстие, которое завешивается также войлоком. Чтобы войлоки не очень тяготили жерди, для этого, посреди палатки, становится шест, который и поддерживает все здание. На верху вырезывают круглое или четвероугольное отверстие для выхода дыма, а иногда оно же служит и для освещения внутреннего помещения. Такая кибитка, известная под именем алачуги, заключает в себе все имущество татарина. Против входа в алачугу, у стены, сложены подушки, одеяла, платье, оружие, конская сбруя и проч. По одну сторону, за перегородкою, хранится масло, молоко и сыр, а по другую сторону, также за перегородкою, мука, сарачинское пшено и все съестное.

У богатого татарина подобное помещение еще довольно сносно и удобно, но у бедного — алачуга не предохраняет обитателей ее ни от ветра, ни от дождя. Каждая палатка разделяется тростниковыми перегородками на несколько комнат, имеющих каждая свое назначение. В хорошую погоду края палатки приподнимаются, и ветер освежает жар палящего солнца; в дурную же она закрывается вся войлоком, и если хорошо устроена, то, сохраняя внутреннюю теплоту, может выдержать непогоду и дождь не хуже другого дома. Иногда кочевые татары вместо алачуги устраивают и живут в карачадрах — четыреугольных палатках, сделанных из шерстяной материи черного цвета. Карачадры составляют, впрочем, по преимуществу жилище кочевых курдов, и татары устраивают их очень редко.

На пространной и плоской горе, покрытой густою зеленью, там и сям разбросаны эти алачуги. Кругом кибиток пасутся около десятка волов «не то под попонами, не то под седлами, прикрепленными подпругами».

Между скотом бегают полунагие, а чаще и совершенно нагие дети, играя с собаками. Возле кибиток лежат, растянувшись, оборванные и грязные татары; другие сидят и стругают палочки; не менее оборванные татарки таскают воду из балок, переносят разные снадобья — словом копошатся в шалашах и возле них.

В алачуге грязно и нечисто, точно так же, как не чистоплотны ее обитатели одетые в лохмотья.

Оседлые татары живут или в деревнях, или в обах. Селения их раскинуты где-нибудь у речки или у овражка, окружены часто густым лесом или группою пирамидальных тополей, плакучих ив, огромных ореховых деревьев и чинара. [354]

Аулы расположены большею частию без всякого порядка, а иногда образуют род кривых улиц и неправильных площадок. Многие селения пользуются превосходною местностию, счастливым климатом, утопают в обширных шелковичных плантациях, почти всегда окружены лесом и тянутся на весьма значительное расстояние.

Если большинство зданий прочны, если они каменные, двухэтажные, то такое селение носит название деревни и часто в ней можно встретить и мечеть. Напротив того, дома, построенные на скорую руку и состоящие преимущественно из турлучных землянок, разбросанных как попало, без всякого порядка, составляют в совокупности то, что называется обами. Окна в таких землянках не имеют стекол и закрываются камышовыми рогожами. Обу обыкновенно населяют жители нагорных деревень, спускающиеся в долину только весною для возделывания полей, а осенью удаляющиеся в свои горы.

В некоторых местах татары свои избы называют сарай.

Жители татарских дистанций, входивших некогда в состав Грузии, помещаются в хижинах, вырытых в земле и называемых по-татарски дам или ев, покрытых деревом и сверху засыпанных землею. Для поддержания потолка такого дома укрепляют внутри четыре деревянных столба; крышу делают большею частию круглую. В Ширване дом камышовый, обмазанный изнутри и снаружи глиною. Для постройки домов в горах вырывают обыкновенно яму в полтора или два кубических аршина и в ней устанавливают стены, одна половина которых находится в яме, а другая выходит на поверхность. Такие дома состоят преимущественно из одной небольшой комнаты, где помещается очень часто огромное семейство и все имущество. Нахичеванцы строят свои дома на равнине, из глины, смешанной с рубленною соломою и мелким булыжником, а в горах из камня. Дома их все одноэтажные и обносятся вокруг каменною стеною. У богатых главный фасад обращен к северу в сад или на небольшой двор, с бассейном проточной воды.

Каждый зажиточный татарин имеет отдельные жилища для жен, летнее помещение независимо от зимнего, и часто, сверх того, особое помещение для приема гостей.

Летний дом почти всюду имеет стены только с трех сторон, а четвертая, оставаясь открытою, во время непогоды завешивается войлоком.

Собственно комната для приема гостей устраивается преимущественно в конюшне: это только угол последней, в котором насыпана земля на аршин выше пола и который отделен перилами. Гости, в особенности зимою, предпочитают это место, потому что оно теплее всего остального помещения татарина, и в особенности в местах безлесных, где топливо составляет роскошь. С двух сторон возвышения устраиваются нары, или длинные скамейки, на них наложены войлоки, тюфяки, которые, с прибытием гостя, [355] покрываются коврами. В углу такой комнаты можно встретить и камин. В редких случаях гостиная, составляя часть жилого помещения, состоит из двух капитальных стен, а с двух других сторон ограничивается перилами, но и в этом случае за перилами почти всегда помещается семейство хозяина, а иногда и домашний скот. У нахичеванцев иногда вместо перил, отделяющих гостиную от прочего жилья, устраивается во всю стену решетчатое окно, украшенное разноцветными стеклами. Перед входом в такую гостиную устраивается нечто в роде сеней.

В горах всех провинций татары складывают свод жилища из камня, как из материала наиболее дешевого и находящегося под рукою.

Каменные постройки дома издали похожи на русские, но всегда с плоскою крышею. Жители строят свои дома из алыза, или нетесаного камня, связываемого между собою глиною и деревянными перекладинами; плоская крыша туземца засыпается землею.

При каждом почти доме имеется нечто в роде балкона, который состоит из комнаты о трех стенах с нишами, а четвертая, обращенная на двор, не строится. В этой комнате все хозяйство татарина: котелки, чувалы, кувшины, шерсть, масло в бурдюках и грубый станок для выделки ковров. Многие дома двухэтажные: в верхнем живут хозяин и его семейство, а в нижнем — скот, лошади и одна комната предназначается для исполнения обязанности кладовой. У кого дом одноэтажный, тот, для всего помещающегося в нижнем этаже, строит особый сарай. На каждом дворе построено несколько вышек, где ночуют хозяева, так как в комнатах мухи и комары не дают заснуть, не смотря ни на какую усталость. Вышки эти бывают часто в два и три этажа, смотря по числу членов семейства. У богатых бельэтаж делается на подобие беседки с тесовою крышею и весь малюется яркими красками.

В богатых татарских домах вместо печей устраивают камины, а над ними широкую и прямую трубу; чаще же в сакле не бывает ни печи, ни камина, ни трубы и огонь раскладывается на полу посреди хижины, в небольшом углублении, обложенном камнями. Дым от горящего костра стелется по потолку, коптит всю внутренность сакли и выходит в двери; если же в потолке сакли туземец сделает небольшое отверстие для выхода дыма, то считает свое помещение роскошным.

Случается, что недостаток дров и топлива во многих местах лишают хозяев возможности пользоваться и этого рода прихотью, тогда, с наступлением холода, туземцы устраивают в одной из комнат что-то в роде стола на весьма коротких ножках, который и носит название курси и, в общежитии, часто называется братским диваном. Под курси ставится мангал (жаровня) с раскаленными углями, т. е. глиняный или медный сосуд, на подобие небольшого котла. Курси накрывают толстым длинным и широким одеялом, под которым и прячется до самой груди все [356] семейство, располагающееся вокруг курси. Пользуясь жаром от мангала, удерживаемым одеялом, жители согревают таким образом нижние части своего тела. «Такой неудобный и вредный способ согревания себя составляет одно из любимейших наслаждений татарина, тем более, что этим способом удовлетворяется его наклонность к бездействию и ленивой неподвижности.» (Письмо из Дербента в Малоросию. Кавказ 1854 г. № 50.).

Для печения хлебов складывают печи следующим образом: вырывают неглубокую яму и вмазывают в нее круглый глиняный сосуд; чтобы испечь хлеб, раскаливают этот сосуд и, сделав из теста лепешки, прилепляют их к стенкам сосуда.

Пол комнат устилается паласами или коврами и цветными хоросанскими войлоками. Два-три окна, с узорчатой решеткой (Решетки деревянные выбиваются долотом из цельных досок.), или с рамами и стеклами, а иногда только одно круглое отверстие в потолке (У бедных бывает только одно окно в потолке, а все стены делаются глухими.), освещают комнату, в стенах которой поделаны ниши, наполненные домашними вещами. Там стоят огромные сундуки, а на них положена постель и завешена бумажной или клеенчатой шелковой материей, которая впоследствии пойдет на чадру невесте-татарке, молодой дочери хозяев. Нередко, против входа в саклю, возле стены, ставится низкая скамья, на которую кладут шерстяные чемоданы с одеждою и другими пожитками. По стенам иногда развешивается оружие хозяина, а в свободных нишах или на полках расставляются пузатые кувшины, узкогорлые, кривые бутылки, чашки и всякая домашняя утварь. Часто можно встретить, что к высокому, раскрашенному потолку, у богатых привешены фруктовые гирлянды винограда, груш, слив и персиков, предназначенных для сушения.

Посреди стоит огромный четыреугольный ящик, слепленный из глины и выбеленный, а над ним другой такой же ящик, в виде трубы до самого потолка. Эти ящики, с виду похожие на русскую печь, предназначаются для склада муки (закрома). У богатых ящики эти устраиваются не в комнате, а в особых кладовых.

Одно или два зеркала в простых рамах, окрашенных голубою краскою, дополняют убранство комнаты.

Вечером, в камине под трубой, привешивается чрах (Подробности устройства чраха см. “Путевые записки" Н. Истомина. Кавк. 1859 г. № 14.) — небольшой, наполненный нефтью, кувшинчик, ко дну которого приделана горизонтальная трубочка, с пылающим пламенем концом. Этот кувшин есть туземная лампа, освещающая комнату весьма удовлетворительно.

На чистоту своего семейного и обыденного помещения татары не [357] обращают особенного внимания: люди зажиточные, и те нередко в сакле, как в конюшне, помещают на целую зиму одну из самых любимых лошадей. Бедные же, по необходимости, должны помещать в сакле на зиму весь свой скот, кроме овец, для которых стараются всеми мерами построить отдельное помещение.

Конечно, лучшие постройки домов принадлежат жителям городов. Фасад городского дома обращается всегда к стороне двора, а на улицу выводится глухая стена, без окон и дверей. Причиною такого безобразия постройки было, в прежнее время, желание скрыть от посторонних взоров свое имущество и семейную жизнь. Каждый татарин знал и имел случай убедиться, что если хан или кто-либо из его приближенных увидит зажиточность обывателя и чистоту его помещения, то, при общественных раскладках повинностей, на него будет наложена такая часть податей, что он, по необходимости, сравняется с своими бедными и грязными соседями. Если же случалось, что хану бросалось в глаза, что у такого-то красивая жена, или что она одевается нарядно, то он всеми мерами старался добровольно или насильно отнять жену у мужа, дочь у отца или брата, и перевести ее в свой гарем, а когда это не удавалось, то мщение всеми способами сыпалось на сопротивлявшегося.

Обороняясь всеми средствами от такого рода невзгод, татарин сосредоточивал всю свою жизнь внутри двора, как в месте, скрытом от посторонних взоров. Каждый хозяин старался вымостить свой двор камнем и содержать его в опрятности.

В средине двора почти всегда устраивался гоуз (бассейн) с водометом. За двором — сад без аллей и без дорожек; «вода везде проведена канавами; все внимание хозяина обращено на доход и ничего решительно не придумано для симметрии, комфорта и удобности гуляющих.

«Вход в дом устраивается в средине фасада; восемь или десять ступеней ведут в прихожую, занимающую всю ширину дома и имеющую обыкновенно две двери на право, две двери на лево и одну дверь прямо, насупротив входа».

«Первые двери, на право и на лево, вводят в лучшие комнаты дома, отлично отштукатуренные гипсом и украшенные лепными и резными узорами вокруг окошек, дверей, ниш, и в особенности вокруг камина; эти комнаты достойны любопытства даже утонченного европейца. В стенах комнаты оставлены два ряда ниш, между которыми в иных домах нарисованы яркими красками на гипсе цветы, гирлянды, птицы, и т. п.; но все искусство штукатурщика и живописца истощается на отделку карнизов».

Вторые двери на право и на лево ведут с одной стороны в кухню, с другой в кладовую, которые обе не отделаны и темны. Дверь, расположенная прямо против входа в прихожую, ведет в верхний этаж, в так [358] называемую балахано или детскую. Это род балкона или мезонина, расположенного над прихожею.

В парадных комнатах вместо наружной стены дома, обращенной на двор, устраивается огромное, с разноцветными стеклами, окно, разделенное на отделения, которые опускаются и подымаются каждый особо и независимо друг от друга. Окна эти весьма красивы летом, но зимою, допуская во внутренность жилища холод, теряют свою прелесть для полузамерзших его обитателей.

Главное украшение комнат составляют целые кипы подушек, одеял, множество мелкой посуды и ковры, которыми убирают поды, а иногда и стены.

Жилища талышинцев отличаются от обыкновенных татарских построек. Селения их разбросаны по лесам, и тянутся обыкновенно на несколько верст; каждое семейство имеет один или два дома, окруженные или низким забором, или вовсе без всякой ограды. Талышинцы любят жить в лесу, и не вырубают его даже вокруг своих жилищ. Дома строятся из бревен, часто неровных и кривых, которые на углах кладутся крест на крест, как в русских избах; снаружи и изнутри дом обмазывается глиною и имеет высокую камышовую крышу.

Внутренность домов характеризуется особого устройства камином, имеющим вид выдолбленной сахарной головы в продольном разрезе; он расположен всегда у передней стены, недалеко от наружных дверей. По неимению трубы, дым, поднимаясь к верху и окоптивши потолок и верхнюю часть стен, выходит в дверь, которая делается очень высокою и, также как в наших курных избах, остается растворенною во время топки.

«Окно, пишет П. Ф. Рисс (О талышинцах, их образе жизни и языке П. Ф. Рисса. Запис Кавк. отд. Им. Рус. Геогр. общес. кн. III изд. 1855 г.), не есть необходимая принадлежность талышинского жилища; в некоторых только домах делается квадратное отверстие между камином и боковой стеной у самого пола; оно затворяется деревянным ставнем; употребление же стекол совершенно неизвестно в этом первобытном уголке земли. Талышинские дома имеют ту замечательную особенность, что вдоль стены, от двери до камина, делается обыкновенно глиняная, довольно узкая лавка для сидения; кроме того, задняя часть комнаты, по крайней мере, на пол аршина выше передней; возвышение идет также по боковым стенам, с одной стороны до двери, а с другой почти до камина; пол земляной, но это возвышение обкладывается толстыми бревнами; потолок же дощатый».

На чистоту улиц в селении и даже в городе туземцы не обращают никакого внимания; там и сям навален огромными кучами скотский помет; [359] прислонившись к стенам домов или вышек, стоят огромные арбяные колеса, кошелки для муки, плетенки для саману. На площадках, образующих у каждого дома род балкона, валяется домашняя посуда, горшки с маслом, шерсть, рваная мелочь, а на некоторых размещены и станки с начатыми коврами.

У одного станка сидит женщина и работает; другая размоченною глиною замазывает растрескавшийся пол своего балкона или площадки. За обеими ими следят ревнивые ничего не делающие мужья, которые, развалившись на солнце в толстой овчинной шубе, поглаживают, зевая во весь рот, свою бороду, или выпускают клубы дыму из маленькой трубочки с длинным и тоненьким чубуком. Они погружены в апатию и созерцательное состояние. Но деревне снуют взад и вперед телята, в навозной куче копаются куры, а там, среди грязной лужи, полощутся утки или возятся оборванные запачканные дети.

«У мостиков, перекинутых через садовую канаву, или просто там, где канава, в следствие частых переездов через нее в арбах, разлилась и образовала род небольшого болота, торчат загрязненные рогатые головы буйволов, предающихся по своему кейфу». Туземное население так свыклось с неопрятностию, что двор и улица без грязи, навоза и мусора, по видимому, производит на него неприятное впечатление.

Таков общий вид татарской деревни.

Богатая и плодородная почва, жаркий климат и обилие природы сделали из татар всего Закавказья народ крайне ленивый. Туземцы более всего склонны к торговле, не требующей особенной деятельности, и часто татарин проводит всю свою жизнь в стругании палочки, в совершении омовения и намаза.

Весною у редкого татарина есть пища, чтобы накормить себя и семейство.

Зимою, сидя в своей норе праздно, он все съел, кроме пары волов, да десятка овец. Парою тощих волов, в марте месяце, татарин взроет крючком как попало и где попало землю, бросит в нее несколько четвериков проса да чалтыка (сарачинского пшена), и тем заканчивает свои полевые работы, которые, при всем том, хорошо окупают его труд.

Кочующие татары, называемые таракяма, по образу жизни, не претерпевают ни жестокости холода, ни несносных жаров, потому что, переменяя место часто и по произволу, они отыскивают и хорошо знают места с одинаковою температурою. Для этого, с наступлением жаров, они отправляются в горы, на возвышенные места, а в холод спускаются в долины, находя там новую траву и тучные пастбища. Такой образ жизни весьма пригоден татарину: удовлетворяя прежде всего своей лени, он вместе с тем, без всякого труда, может содержать значительные стада рогатого скота, составляющего источник его средств, жизни и богатства.

С наступлением осени, в ноябре и до начала весны в конце марта [360] или начала апреля, кочевой татарин сидит в кишлагах — зимних помещениях, одинаково ничего не делая, предаваясь азиятской лени, и ожидает, когда настанет время его скитаний. С наступлением весны, когда на возвышенных местах покажется трава, что бывает обыкновенно в апреле, а в долине жара сделается чувствительною, кочевники, вместе со своими стадами, медленно подымаются вверх, так что только в начале мая достигают до яздагов или весенних пастбищных мест.

В небольшом лесу располагают они свои кочевки. Под тенью развесистых дерев стоит несколько раскинутых кибиток; татары и татарки занимаются каждый своим делом: женщины работают, мужчины, беспечно развалившись на сухих листьях или на зеленой траве, покуривают трубки; полунагие ребятишки, обоих полов и разных возрастов, играют и бегают среди кустов, по зеленым лужайкам; там и сям по кустам и камышам бродит распущенная скотина; собаки с лаем бросаются на прохожего; татары криком и швырками разгоняют их.... Такая жизнь привольна, беспечна и заманчива.

Здесь кочевник проводит весь май месяц, и за тем, когда корм для скота иссякнет, он, подымаясь еще выше в горы, достигает до эйлагов — летних мест кочевки. Оставаясь там до сентября, он с половины этого месяца начинает точно таким же образом спускаться и только в ноябре приходит опять в свои кишлаги.

Переселение кочующих, кажущееся с первого взгляда беспорядочным, как видно, подчинено строгой системе и находится в прямой зависимости от подножного корма, обеспечивающего содержание скота. Сознавая, что последний составляет его единственный источник богатства, каждый из кочевых татар особенно заботится о сохранении своего стада. Он не требует для себя никаких выгод, никаких удобств и готов жертвовать ими, лишь бы только стадо его было в довольстве. Эта забота о последнем подала повод самим туземцам называть своих кочующих собратий коино-нукер — слуги баранов.

С нетерпением ожидает татарин назначения дня, когда можно подняться на кочевку. Назначение такого дня зависит от решения совета старшин. За неделю, или за несколько дней, кочевники отправляют в назначенное место свой скот, оставляя в кишлагах только несколько лошадей, волов и ослов. Наконец, в назначенный и радостный для татарина день, все снимают свои алачуги, связывают жерди и укладывают весь дом на одного быка, а имущество на другого. «Мужчины идут ,пешком, а женщины и дети едут верхом, на быках, на буйволах, на ослах и лошадях; в перекидных корзинах рассаживаются маленькие дети. Часто случается, что, вместе с ними, следуют и многочисленные стада баранов, рогатого скота, лошадей. Крик, шум, пестрота одежд, разнообразие положений, все это дышит какою-то дикостью, но чрезвычайно занимательно. С [361] приходом на место, дома их устраиваются в полчаса: все получает прежний порядок и тот же самый вид. Лачуги бедных и богатых не имеют отличия; разница бывает иногда в том, что лачуга богатого обширнее, наполнена лучшими подушками, устлана коврами.

Кочуя, татарин не имеет никакого уважения к чужой собственности; он ворует, грабит и топчет посевы оседлых жителей, травит их сенокосы и, таким образом, живет на чужой счет. Днем и ночью снуют по разным направлениям татары-кочевники по пастбищам, не разделенным между обществами, а часто и по земле, принадлежащей оседлым жителям. Запасшись летом, во время кочевки, чужим добром татарин, возвращается осенью в свое зимнее логовище и проводит зиму точно так же, как проводил предыдущую.

Татары, знатные и простые, богатые и бедные, одинаково сохранили азиятский быт, в котором удовольствия гарема сменяются тем состоянием полнейшего покоя, о котором европеец не может составить себе ясного понятия. Фигура татарина, просиживающего по целым дням с кальяном в руках, с поджатыми ногами, с неопределенно, устремленным взглядом, с выражением апатии на лице, есть одна из наиболее знакомых всякому жителю (Кавказ 1868 г. № 105. ст. Нахичевань. Обозрен. Российс. владен. За Кавказом С.-Петерб. 1836 г.)...

Относительно своих единоплеменников и русских начальников, татары весьма гостеприимны; для всех же остальных лиц, говорит один из путешественников, у них существует прекрасное правило, не резать дома. С приездом гостя татарин встречает его очень приветливыми словами.

— Добро пожаловать, говорит он; милости просим, мою душу, детей и все имение дарю вам.

Говоря это, он вполне убежден, что вы не воспользуетесь его предложением, но если, почему либо, вам необходим приют в татарской сакле, он не откажет в нем, угостит, но за порогом своей сакли не сочтет грехом ограбить и даже убить.

Принимая гостя, хозяин сажает его близ камина, по правую сторону входа. Одним из первых угощений подают трубку, а иногда и кальян, который и обходит по очереди всех присутствующих; за тем следует насыщение желудков.

Как все вообще жители жарких стран, татары едят мало и хлеба почти вовсе не употребляют в пищу. Последняя состоит преимущественно из зелени, молока, сыра, плодов и особенно любимого всеми — плова.

Из мяса они приготовляют кебаб или шашлык — баранина жареная на вертеле. При плове у богатых подают вареные в меду коренья и [362] мелкие фрукты. Хлеб пекут только из пшеничной муки и в виде тонких лепешек. Бульон никогда не употребляется в пищу и он действует на татарский желудок как отрава. «От супа его рвет, слабит, делаются колики в желудке, головокружение, одним словом чуть-чуть не все болезни открываются у него в организме».

Туземцы употребляют пищу по два, а иногда по три раза в день: утром, в полдень и вечером, когда начинает смеркаться. Кушанья подаются все вдруг, на больших жестяных подносах, на которых помещаются одновременно огурцы, яйца с разными травами, чашки с молоком в разных видах: кислым, с снятыми сливочными пенками, с сахаром и т. п. Угощение происходит на полу; каждый берет с подноса руками то, что ему нравится. Для питья употребляют воду, а в жаркое время айрак — кислое молоко, разведенное водою; зажиточные же пьют шербет и лимонад. После еды обыкновенно курят кальян или трубку, при чем первый подносится прежде всего почетному гостю.

Наибольшим гостеприимством отличаются татары, поселившиеся по близости дагестанских горцев. Так, кубинские татары отличаются своею предупредительностию, и в особенности если гость принадлежит к числу начальников, или почетных и влиятельных лиц. С приездом такого гостя хозяин, даже если бы он был старшина селения, предлагает ему снять сапоги в знак особого уважения. Не смотря на отказ приезжего, он неотступно надоедает своею излишнею вежливостью и, став на колени, снимает обувь. Потом становится в почтительном отдалении, сложа на крест руки и опустив их на рукоять кинжала. На просьбу сесть, он безмолвно отвесит поклон, не забывая приличия опустится тут же на ковер, но не сидит, а скорее стоит перед посетителем на коленях (Путевые заметки Н. И-н Кавказ 1861 г. № 39.).

Гостеприимство татар есть следствие праздной жизни, жажды к новостям, рассказам, хотя бы и вымышленным. Не зная как убить время, татары часто посещают друг друга и толпами стекаются отовсюду на всякого рода увеселения и зрелища.

Конская скачка, джигитовка и пляски составляют любимейшее занятие народа.

В дни праздников, богатых свадьб, туземцы выезжают попарно на лучших конях на ближайший луг или на площадь и тут развертывают всю свою молодецкую удаль. При звуках азиятской музыки, они мчатся вскачь, ловко бросая в противника джирид (небольшая палка), и каждый удачный удар вызывает одобрение толпы. Ловкость татар доходит иногда до невероятия. Часто на всем скаку наездник, держа в зубах кинжал, заряжает ружье, ловко и быстро вертит его над головою, и едва произведен выстрел, как ружье уже за плечами, а в руках наездника блестит [363] кривое лезвие персидской сабли. На всем скаку наездник подымает шапки, джириды и даже самые мелкие монеты.

Татарин выше, чем среднего роста, имеет преимущественно смуглое и продолговатое лицо и темные глаза. Он хорошо сложен и, не смотря на классическую лень, во всех его движениях проглядывает живость, ловкость и сила.

В характере туземца нет ничего постоянного и определенного. Татары вообще словоохотливы, ловки в обращении, пронырливы, льстивы и, по наружности, всегда преданные друзья, не смотря на недавнее знакомство. При врожденной словоохотливости, все население татар говорит медленно и лицо их имеет вид задумчивости, ясно свидетельствующей о свойственной им скрытности. Если туземец говорит, то всегда соображается с обстоятельствами, местом и теми лицами, с которыми он ведет разговор; он. говорит так, как будто не имеет собственной воли в суждениях, даже о самых обыкновенных вещах, не имеет желаний и старается не обнаруживать своих, даже и самых сильных движений души. Татары ловко скрывают истину, имеют особую способность говорить много и не высказывать ничего, особенно если этого требует расчет и собственная выгода говорящего. Сохраняя до некоторой степени гордость, татарин, в случае нужды, искателен и низок перед высшими, но, при малейшем возвышении, становится гордым и надменным с равными себе. Почти все они принадлежат к числу таких людей, которые прежде всего соображают свои поступки и поведение с характером и взглядом тех лиц, которые стоят во главе управления ими и, при строгом начальнике, татарин далеко не позволит себе того, что позволит при слабом, нерешительном или непостоянном. Татарин хитер, но не тонок, склонен к обманам и интригам. Он храбр, когда находится в сообществе других, но в одиночку, к сожалению, часто свою храбрость заменяет хитростью, вероломством и незнанием законов чести. Корыстолюбие побуждает их к делам предосудительным всякого рода. Татарин может быть трудолюбив и деятелен, но он всегда предпочтет такой промысел, который доставит ему скорейшее обогащение без усиленных трудов, хотя бы для этого потребовались и предосудительные поступки. Имея пристрастие к грабежу, он готов для того перенести всевозможные лишения. Будучи в обыкновенное время страшно ленив, он в тоже время неутомим в бродяжничестве и кочевке.

Кочующие народы, будучи вспыльчивого характера, готовы на смертоубийство, лживы, легкомысленны, невоздержны в пище и напитках и весьма склонны к воровству, грабежам и разбоям.

Чуть ли не с колыбели и со дня рождения, молодой татарин [364] всасывает с молоком матери всю язву разврата и за тем воспитывается в одних правилах бесчестия.

«Есть кочевые общества, пишет Прушановский, между коими умирающий дома на постели не от насильственной смерти, вместо того, чтобы видеть в окружающих сострадание к себе, слышит одни упреки, что он осрамил род свой, умирая не от кинжала и пули, что для него нет рая в будущей жизни и мулла неохотно пойдет на его могилу. Напротив, труп павшего на разбое и грабительстве сопровождается рыданиями родственников, друзей и целого общества».

Для юноши, который приобретает насущный хлеб и самое состояние трудолюбием, а не воровством и разбоем, для того преграждается даже путь к любви красавицы.

Похитить девушку и, при сопротивлении этому, убить брата и даже родителей ее, а потом жениться на похищенной, составляло еще не так давно похвальное молодечество. Преступник тщеславился таким поступком и становился предметом удивления и зависти для всего юношества.

Татарин, как на кочевке, так и у себя дома, проводит все почти время в бездействии и занимается только тем, что украдет у соседа лошадь или уведет быка. Укрывательство вора и клятвопреступление среди татар развито в высшей степени. Сами татары хорошо сознают это и, терпя от сильного, многие от души желали бы искоренения этого зла.

— У нас нет, говорят сами туземцы, ни простого татарина, ни агалара, ни даже хаджия, который бы сам не воровал или не держал партии воров из соседних деревень или уездов. Чтобы производить следствия по всем воровствам, надо одну половину уезда сделать судьями для того, чтобы судить другую половину; за тем, по окончании подобного суда, я уже не знаю, кто будет судить самих судей, которые ничем не лучше тех, которых они осудили.

Татария признает присягу перед кораном непременно с омовением, с жертвами, и тогда он не станет думать одно, а говорить другое. Присягу же по нашим законам они ставят ни во что, считая ее не клятвою, а простым свидетельством перед русскими чиновниками (Запис. о Карабаге Прушановского (рукоп.) Арх. Глав. Штаб. Очерки Елисаветпольского уезда Мевеса, Кавказ 1865 г. № 353 6 и 37. Путевые заметки. Кавказ 1858 г. № 6.).

Татары весьма большие охотники до всякого рода тяжебных и кляузных дел. Редкий из жителей, и в особенности горожан, из какого бы сословия он ни был, не имеет нескольких дел в суде или не состоит, по крайней мере, свидетелем или ходатаем по какому-нибудь делу. Даже и в настоящее время «из дружбы, родства, вражды, а из бедного класса весьма часто за рубль и дешевле, редкий татарин не явится заочным свидетелем происшествия, о котором он часто мельком только слышал на [365] базаре, и не примет ложной присяги в суде. Случалось, что присягали в не существовавшем факте целые деревни, а при разборе пустого дела в здешнем мировом суде, по легкости приобретения свидетелей, каждая сторона запасается, по возможности, большим количеством, и при разборе дел в суде нередко приходится допрашивать по 60 и более свидетелей» (Нахичевань. Кавказ 1870 г. № 98.).

Вообще в характере татар встречается странное сочетание хороших и дурных начал. У них нет той строгости, которая бы делала их разборчивыми в выборе средств для достижения предположенной цели; любовь к корысти руководит поступками и часто они готовы рассыпаться в уверении в преданности и вредить тайно. Татарин кровожаден и, вместе с тем, удивительно покорен начальству, уважает строгость и тщательно скрывает преступника. Склонные к проискам и интригам, они лесть считают должною учтивостью, а хитрость и уменье обмануть — умом; покорные и раболепные в необходимости — они мстительны; лицемерные и скрытные — они в тайне способны питать ненависть и злобу.

Столь мрачная характеристика татар явилась и может быть несколько оправдана следствием того гнета, которому они подвергались от разного рода правителей. Дурные пороки туземца есть следствие обстоятельств его жизни; они навязаны ему посторонним влиянием. Сами татары сознают свою настоящую испорченность и готовы перейти к лучшему. В народе очень много хороших начал, которые заглушались веками.

«Хорошее в характере татар, пишет г. И. Ш. (Некоторые замеч. на книгу: Обозрение Российс. влад. за Кавказом изд. 1840 г.), имеет перевес над дурным, и полагать должно, что они очень близки были бы слиться с русскими, если бы посредничество между двумя народами, чувствующими симпатию один к другому, не приняли на себя армяне, которые извлекают из этой роли важные выгоды, получая с одной стороны деньги за мнимое покровительство, а с другой награды и почести; убытка же они ни в каком случае иметь не могут, так как в распрях кровь льется не армянская, а между тем нужны поставки хлеба, лазутчики и т. п. Врожденная привязанность русских к татарам обнаруживается и в том, что, по прибытии в мусульманские провинции, мы очень скоро изучаем звучный их язык, между тем как армяне, поставленные ближе по вере, не могут научить нас двух слов их неудобопроизносимого языка, но служат более факторами».

Там, где не было этого факторства, где татарин не имел нужды прибегать к разным изворотам, обману, лжи, где труд его и собственность были более обеспечены и не зависели от большего произвола и, наконец, там, где он не скитался, не кочевал, а имея недвижимую собственность, вел жизнь оседлую — там и характер его, имеющий хорошие [366] нравственные начала, развивался в совершенно обратную сторону. В подтверждение последнего можно указать на шекинцев, и в особенности на их простой народ. Они тихи, трудолюбивы и храбры; чуждаются воровства и вообще далеко не склонны к преступлениям обдуманным и умышленным. Будучи весьма покорны приказаниям начальства, они, даже в случае воровства, явно производимого лезгинами, не решались на самоуправство. Что же касается до талышенцев, то они очень смирного нрава, далеко не храбры, гостеприимны, бескорыстны и склонны к лености.

Татарки живы, но осторожны, охотницы поговорить, любят веселье и наряды. По характеру и «в физиологическом отношении их можно сравнить с польками». В отсутствие мужчин оне снимают с себя покрывала и ходят в самом легком костюме (Характерис. племен обитающих в Эриванской губ. М. Мансурова. Кавказ 1860 г. № 69.).

При посторонних мужчинах, женщина обязана ходить постоянно под покрывалом, и если она, в присутствии одного или нескольких мужчин, раскроет свое лицо, то следствием этого бывает непременный развод с мужем. Некоторые из жен пользуются этим, чтобы развязаться с нелюбимым человеком, который, по обычаю, считает невозможным жить с подобною, бесстыдною женщиною (Очерк дагестанских нравов. Кавк. 1860 г. № 85.). Те же, которые не желают подобных последствий, все-таки, по врожденной своей натуре, не прочь от того, чтобы пококетничать. Заметив, что последнее можно дозволить себе сделать безопасно женщина, как будто нечаянно, оступится, опустит край покрывала и, как бы невзначай, покажет свои огненные глаза, розовые щечки, алый рот, черные локоны и пухлую ручку. Женщина — везде женщина, и между азиятскими племенами кокетливые движения их делаются так же грациозно, мило, ловко, обдуманно, проворно и натурально, как и нашими барынями.

Одежда татарок состоит из широких шальвар, называемых туманами и теряющихся вверху под разрезным коротеньким архалуком, сквозь прорезы которого, служащие вместо рукавов, проходят рукава рубашки. Под архалуками некоторые носят род наших корсетов. На голове небрежно повязан платок в виде чалмы, с оставленными позади длинными концами, а на шее ожерелье из бус или нанизанных монет. Вместо чулок, татарки носят узорчатые шерстяные носки, и почти всегда самых ярких цветов.

Татары одеваются вообще весьма неопрятно, почти никогда не меняют белья, отговариваясь тем, что его некому мыть, и говорят, что лучше надеть новое, чем мыть старое. Вообще они нечистоплотны и грязны; у редкого жителя две перемены белья, а больше по одной рубашке, да и та [367] дырявая, пропитанная потом и салом. Оттого и запах от них бывает весьма характеристичен, как от овец или других животных. Не смотря однакоже на то, что одежда женщин часто состоит из лохмотьев, но чрезвычайно оригинальна, а лица их, не смотря на всклокоченные и нечесаные волосы, красивы и замечательны по строгой правильности овала, тонкости и художественности черт. Смуглый цвет лица, окрашенный полуденным жгучим солнцем, оживляется черными как уголь глазами (Даралагезское ущелье Токарева. Кавк. 1852 г. № 39.).

Татарин одевается в черную шерстяную чуху с золотыми галунами и длинными рукавами, разрезанными сзади от плеча до кисти рук. Эти рукава обыкновенно висят, но в дурную погоду и холод их плотно застегивают от кисти руки и почти до локтя. Под чуху надевается черный шелковый архалук, из-под которого виднеется красная канаусовая сорочка с золотыми шнурками. Не смотря на стужу, грудь туземца всегда раскрыта, шея голая, подпоясан он красивым серебряным поясом или шерстяным персидским кушаком, на котором висит длинный дагестанский кинжал; широкие зеленые шаровары его или подняты выше колен, или обтянуты ниже их черными бинтами, называемыми толаг-алты. Пестрые персидские чулки его прикрывают ступни ног, а кожаные зеленые коши, с загнутыми к верху носками, довершают обувь. На сельских работах, или в дурную погоду, мужчины обертывают ноги толстыми тканями и надевают башмаки без каблуков. При верховой езде употребляются длинные сапоги, с острыми, загнутыми вверх концами.

Высокий меховой папах из бараньей шкуры, несколько загнутый назад, составляет головной убор. Имея вид усеченного конуса, папах у бедных бывает или белый, или рыжий, а у богатых — черный.

Впрочем, в летнее время и богатые, в защиту от солнечных лучей, носят также белые папахи, которых туземцы никогда не снимают (Некоторые из талышинцев, напротив того, часто ходят постоянно без шапки, хотя все бреют голову.). На плечах зимою татарин носит в накидку нагольный, дубленый тулуп темно-шафранного цвета, с узкими и предлинными рукавами (Шемаха П. Егорова, Кавк 1852 г. № 13. Очерки дагестанских нравов. Кавказ 1860 г. № 85.).

В прежнее время, татары были отличными наездниками; все дышало в них воинственным духом. Отправляясь за несколько верст, они были всегда отлично вооружены: ружье повешено через плечо, за поясом сзади заткнут пистолет, а спереди кинжал, с боку — шашка. Татары и до сих пор страстно любят хорошее оружие, но оно, как и богатство в конской сбруе, встречается редко.

Татарин, когда только сыт, предается лени и по целым дням лежит где-нибудь под тенью дерева, погрузившись в блаженство кейфа. До [368] хозяйственных работ ему нет дела — это забота жен или жены, на которую возложен весь труд. Жена у татарина — мать семьи, хозяйка, работница и раба мужа. Сохрани Бог, если она понимает не буквально значение этих слов: удары плети, сыплющиеся с избытком на ее спину, скоро убеждают ее в истинном значении этих слов. Она делается тогда бессловесным животным, над которым муж вполне тешится, а подчас, если благоверный супруг слишком вышел из терпения, то считает не лишним, сверх побоев и отвратительных грубых ругательств, кольнуть свою жену острием кинжала на вечную память своего негодования.

Относительно своих чувств, татарин не обязан давать отчета своей жене: он знает, что она его собственность, его рабыня, и потому делиться с нею чувствами считает совершенно лишним. Чувство любви мало известно татарину.

— Ласкай женщин, говорит татарская мудрость, но не люби их, если не хочешь из властелина сделаться рабом. Любовь сладка только в песнях, на деле же начало ее — страх, средина — грех, а конец — раскаяние. Не заглядывайся на чужих жен и не слушай свою собственную.

Что такое жена в понятии татарина? — женщина... следовательно, в ней нет ни души, ни сердца, она создана для того только, чтобы быть терпеливым животным. Жена не смеет высказывать чувства ревности — это дело мужа, но спаси ее Аллах, если последний заметит что-нибудь и станет подозревать жену в неверности. Тогда расправа бывает коротка: кинжал наказывает преступницу. Женщина, какого бы возраста или сословия ни была, не имеет права говорить с мужчиной. Мужчина-соблазнитель подвергается кровавой мести, которая только одна может снять пятно бесчестия с оскорбленного мужа. «Никакой закон, никакая сила, никакие, угрозы не могут заглушить голоса мести в обесчещенном татарине. Пока преступление не отомщено, до тех пор татарин-муж не может говорить с открытым челом ни с каким мужчиной (Очерки дагестанских нравов, Кавк. 1860 г. № 84.)».

Бедные редко имеют более одной жены; но едва татарин начинает богатеть, едва стада его увеличиваются, обороты делаются обширнее, как часто муж получает намек от жены о необходимости взять другую. Это понятно потому, что у них нет обыкновения нанимать прислугу. Вторая жена делается верною работницею, от которой, впрочем, муж прячет ключи, запирающие деньги и лакомства. Многие однакоже считают многоженство делом безумным потому, что в доме не бывает много спокойствия: беспрестанные сплетни, споры, драка, требуют разбирательства мужа. Часто последний предпринимает путешествие в Мекку, чтобы только отдохнуть от прекрасных подруг его жизни.

Уважение к старшим составляет основу семейного быта татар. [369] Старший в семействе пользуется большим уважением от всех прочих членов. В случае смерти отца, старший сын заступает его место, и сколько бы ни было братьев, они большею частию живут нераздельно в одном семействе, признавая старшего своим главою. Женщины никогда не показываются посторонним мужчинам и даже закрывают часто свое лицо от живущих в одном доме родственников мужеского пола. Занимаемые женщинами комнаты недоступны для постороннего глаза.

Угнетение женщины, затворническая жизнь и крайне деспотическое обращение с нею мужчины, очень естественно, породило в первой желание выйти из столь стеснительного состояния и приобрести себе права в обществе и семействе. Злоупотребление мужей, праздная гаремная жизнь, были двигателями к тому, что женщина стремилась сравнять свои права с мужчинами. По складу взаимных отношений мусульманского семейства, женщина должна была прежде всего считать своими личными врагами всю родню мужа, с которою она, с давних пор, ведет вражду самую упорную и неутомимую; невестка непременно сделает противное тому, что желает и говорит свекровь.

Действуя скрытно, и в виду оппозиции мужчинам, явились женщины-законодательницы, которые, стараясь улучшить свое положение, составили свои собственные правила и назвали их женским кораном, который стал скоро известен всем последовательницам шиитской секты, если не весь, то все-таки каждая из женщин знает многие места его. Понятно, что женский коран должен быть совершенно противен законам Магомета, как главного виновника унижения женщины и того рабского положения, в котором она находится до настоящего времени в мусульманском мире. С другой стороны, подобный коран должен быть далеко не по вкусу мужчине, и действительно, по словам издателя корана, мужья с ужасом узнали «целый мир адских коварств и самых демонических происков наших дражайших половин — этого гнусного отродья»!...

Женщины-законодательницы пустили в ход те невидимые силы, которые составляют их особенность, и против которых мужчина, при всем его умственном и физическом превосходстве, почти не в состоянии бороться.

Женский коран отвергает омовение не редко в течение трех дней для тех из женщин, которые только что нарумянились и выкрасили себе брови и ресницы. Женщина, которой главное назначение нравиться мужчинам, не соблюдшая этого правила, должна считаться беззаконницей. Омовения не следует делать, если муж, отправившись на долго из дому, не оставил жене денег на баню, и когда обещал жене подарок, то до тех пор, пока он не исполнит своего обещания.

Женщина может не совершать намаза, т. е. не молиться, когда услышит музыку; в день обручения кого-нибудь из знакомых; когда муж [370] возвращается из путешествия; если есть гости; когда женщина одета в платье убранное галунами, и проч.

В коране мусульманок установлены свои особые посты, которые составляют смесь настоящей религии с законами древних времен. Женщины соблюдают пост девы солнца. Пропостившись целое утро 17 числа реджаба месяца, оне должны, по своему корану, разговеться сахаром с несколькими зернышками риса, купленного на деньги, добытые непременно милостынею. Во время поста али не едят до самого вечера, и потом, достав воды из разных источников, перемешав ее и выпив, постившаяся делает намаз двумя коленопреклонениями и затем разгавливается.

Самый трудный пост для женщины есть пост молчания. От восхода и до заката солнца она не должна говорить, а в час разговенья взять деревянную ложку и идти просить милостыню. Постучав семь раз в двери первых встречных домов, она просит подаяния и на собранные деньги покупает молоко, рис и финики для начинки пирога, которым и обязана разговеться.

Если у мужа одна жена, то, конечно, он более ласкает и тешит ее подарками, и тогда женский коран, считая такого мужа достойным, предписывает жене платить ему верностью и любовью. Муж, разоряющийся для своей жены, по словам женщин, угождает Богу и будет наслаждаться вечным счастием на том свете в раю. Муж не может, или, по крайней мере, не должен запрещать жене посещать четыре места: бани, представления во время мухаррема, ее родных и гулянья. Если же он запрещает это, то жена в праве ослушаться его.

С нелюбимым мужем следует развестись, а для этого коран советует обходиться грубо с детьми, бить чаще служанок, ломать мебель, а если и при этом не достигнешь цели, то, говорит он, «прокляни и заколдуй тирана».

Женщина должна тщательно закрываться и бежать, как чумы, от всех мужчин, украшенных чалмами, мулл, учителей, одним словом от всех тех, от кого отзывается мечетью и школою. Но ежели, учит женский коран, у отца есть молодой прекрасный сын, вы можете оказать особое внимание к отцу — подняв перед ним конец вашего покрывала и показав ему хоть один ваш глаз. «Не закрывайтесь перед красивым юношей, пока он еще без бороды; не закрывайтесь перед молодым мужем, перед жидом — а в особенности перед музыкантом. Если хотите, можете также не закрываться перед цирюльниками, перед сторожами бань, перед фиглярами, перед лавочниками и, наконец, перед золотых дел мастерами — это в вашей воле»...

Вообще бани и музыканты пользуются особою благосклонностию женщин. В бане мусульманки предаются полному веселью, кейфу и слушанию музыки; [371] музыканты приглашаются в гаремы и женщины перед ними не закрывают своих лиц.

По своему характеру, мусульманка чрезвычайно добра, попечительна о бедных, гостеприимна и, как видно из только что приведенного, охотница пококетничать. При посещении мужа молодым и красивым мужчиною, жена из-за двери старается сказать ему несколько ласковых слов, и даже взглянуть на него приветливо. Хотя все эти ухищрения, употребляемые женщинами против мужчин, и не составляют исключительной принадлежности татарок, но они известны и общи им, как и всякой мусульманской женщине. Про женщину же татарку можно сказать только то, что если оне не поступают совершенно противоположно, то, во всяком случае, не придерживаются во всей строгости закону пророка, в котором сказано: «И поведай правоверным женам, да потупляют очи свои и да хранят целомудрие, да не обнажают прелестей своих; да скрывают перси свои под фатою, и да не узрит их никто, кроме мужа».

Напротив того, одежда мусульманских женщин по большей части открыта спереди, так что груди просвечивают сквозь тончайшую фату…

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 2. СПб. 1871