ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM I.

КНИГА II.

ЗАКАВКАЗЬЕ

ТУШИНЫ, ПШАВЫ И ХЕВСУРЫ.

III.

Дом хевсура, пшава и тушина; их семейный быт и гостеприимство. — Суеверие и обычаи при свадьбах, рождении и похоронах.

На уступах скал едва доступных, по узким тропинкам, как орлиные гнезда, повисли хевсурские деревни, выстроенные из дерева или плитняка без извести и в несколько ярусов с бойницами. Башни, построенные на извести, очень редки в Хевсурии, а те, которые есть, составляют особую надежду на их защиту.

— Ты наша большая надежда, говорит одна хевсурская песня, башня на извести строенная.

Селения пшавов, разбросанные в долинах и по скатам гор, не многолюдны. «Мы видели, говорит Дм. Бокрадзе, только одну деревню из двадцати пяти или тридцати семейств, между тем как все прочие состояли из двух-трех дымов».

Дома пшавов сколочены на скорую руку, а землянки едва виднеются над поверхностью земли.

Между кустарниками и на зеленых лужайках ходит все богатство пшава: лошади, рогатый скот, куры и индейки.

Небольшое и низкое отверстие, нечто в роде двери, ведет в дом хевсура или пшава, построенного у жителей низменных мест в один ярус, из бревен крытых соломою, а у горных из плитняка, и на столько низкого, что крыша его доходит почти до самой поверхности земли. Дверь служит единственным отверстием для входа света и выхода дыма.

Внутренность дома не затейлива и состоит из одной, часто обширной, комнаты. Она темна, стены ее покрыты копотью и облеплены паутиною. Посреди комнаты виден очаг или, скорее, костер выстланный плитняком, в котором разведен огонь. Вокруг него собралась вся семья, «немытая и нечесаная».

В одном углу комнаты стоят корова, лошадь и телята; в другом плетеные носилки с соломою. Растянувшись на них, спит глава семейства, прикрывшись буркою или нагольным тулупом. Прочие члены семьи спят у огня, по одну сторону мужской пол, по другую женский.

На столбе, поддерживающем крышу, висит оружие, корзины и несколько пар носков. Два-три медные котла, из которых один повешен над [306] очагом, несколько глиняных кувшинов, немного деревянной посуды, выдолбленной из одного куска дерева, составляют всю домашнюю утварь поселянина.

Главнейшее богатство заключается в оружии и медной посуде; деньги весьма редки.

Богатым считается тот, кто имеет от 14 до 15 коров; от 4 до 5 быков, от 2-3 лошадей и одного катера.

Жители горных деревень, не владея большим богатством домашнего хозяйства, но ощущая иногда недостаток в лесе, строят себе дома из плитняка: пшавы в три этажа, хевсуры в два. У пшавов в верхнем этаже помещаются мужчины, сено, солома и разная рухлядь; во втором — семья; в нижнем скот. У хевсур верхний этаж, или черхо, разделен па две половины: одна для главы семейства, а другая для домашнего хозяйства; в нижнем этаже, или босели, помещается вся семья.,

Мужчине, а в особенности главе семейства, не прилично входить в двери нижнего этажа; он спускается туда с верхнего, в отверстие, по сделанной лестнице. Поколения эти редко живут большими семействами; женившись, каждый обзаводится собственным домом и хозяйством. Отец глава семейства, которое повинуется ему беспрекословно. и пшавов и хевсур в 20 лет, а у тушин в 27 лет сына женят. Тушины не вступают в супружество до двенадцатого мужского и шестого женского колена. Жители одной деревни, хотя бы и не были родственники между собою, не вступают в браки. Тушинская девушка выходит замуж не ранее 23 лет, а у хевсур и пшавов не ранее 20 лет от роду. Женившийся горец тотчас же разделяется с семьей. При разделе отец отдает все свое имение сыновьям поровну, а старшему, кроме того, какую-нибудь вещь за старшинство. Не оставляя при разделе для себя ничего, он живет потом у сыновей по очереди. Вдова не получает никакой части из имения мужа, если не имеет сыновей. Она может, впрочем, остаться в доме мужа, и тогда наследники должны ее содержать. Дочерей умершего, у тушин, родственники должны воспитать и выдать замуж с приличным семкауры, состоящим из серебряных нагрудных ожерелий и разных украшении. Если из братьев умрет кто-нибудь бездетным, то имение его делится между остальными братьями.

Богатство не имеет однакоже влияния на благосостояние жителей. Как бедный, так и богатый довольствуются одинакими удобствами жизни. Во всем доме, тех и других, видна грязь, нечистота и неопрятность. Дым, наполняющий комнату, режет глаза; вонь, распространяемая вокруг коптящеюся дохлятиною, которую туземцы предпочитают в пище свежей говядине, запах от навоза, миллионы блох, мыши, постоянно бегающие по потолку и обсыпающие сажею — все это такие вещи, которые лишают возможности человека [307] непривычного оставаться долгое время в комнате и заставляют обратиться в бегство (Очерки Хевсурии А. Зиссермана, Кавк. 1851 г. № 22. Записки о Тушино-Пшаво-Хевсур. округе кн. Эристова. Кавк. 1854 г. № 49 См. Так же Записки К. О. И. Р. Г. в. кн. III.).

Пшавы очень нечистоплотны. Дома их не более как хлевы, никогда не выметаемые и служащие жилищем одновременно и для людей, и для скота. Пшавец валяется на пыльных войлоках, разостланных на навозе. Платье на пшавце нечисто, сально и рубашка снимается только тогда, когда, обратившись в клочки, сама свалится с плеч. Пшавец не разбирает пищи и ест всякую мерзость.

Не смотря на эти неудобства, туземец доволен своим помещением. Исполняя из полевых работ только пахоту и покос, мужчина возложил все остальное хозяйство на попечение женщин, а сам все свободное время проводит дома или в гостях у соседа.

Мужчины любят бывать в обществе и посещать друг друга. Гостеприимство у этих народов развито до высшей степени, и гость, кто бы он ни был, считается священною особою. Гостя встречают обыкновенно у дверей, берут лошадь и оружие и приглашают в покой. «Там заученными фразами расспрашивают о состоянии здоровья его, семьи, скота, положении оружия и нет ли несчастия побудившего к приезду» (“Очерки Хевсурии” Зиссермана. Кавказ. 1851 г. № 22.). Когда гость входит, тогда все встают.

— Садитесь, говорит он; вставайте только пред врагами.

В честь гостя созываются соседи и открывается пир. Приезжий кушает, а хозяин стоит перед ним на коленях или играет на пандуре. Наевшись досыта, гость встает и, посадив хозяина, угощает его, а сам прислуживает. Без согласия хозяина, гость не может уйти, хотя бы первый не отпускал его целую неделю. Между этими народами существует обычай братовства. Для того, чтобы побрататься, необходимо совершить обряд среброкушания, т. е. наскоблить в вино серебряную монету и потом обоим по очереди выпить по три глотка. После этого обряда, выпившие делаются более чем братьями. Каждый входит в дом другого, как в собственный; сестры хозяина делаются его сестрами. Новый брат будет защищать вас даже и тогда, если бы пришлось пожертвовать жизнию (“Записки о Тушино-Пшаво-Хевсурском округе" кн. Р. Эристова. Кавказ 1854 года № 50 и 51.).

Туземец проводит время среди рассказов о геройских подвигах предков, беспрерывного курения и бряцания на пандуре, сопровождаемой дикими песнями. В таком положении отец поучает семью или рассказывает ей [308] случаи из житейского опыта. Он рассказывает о народных поверьях, о приметах, которые должен знать каждый, чтобы избежать от многих невзгод в жизни.

— Весною, когда начинают появляться перелетные птицы, говорит старик, необходимо их побеждать. Удода надо стараться видеть причесанным и тогда, победив его, избавиться на целый год от головной боли. Кукушку можно победить только тогда, когда услышишь ее с сытым желудком. Прежде чем увидишь ласточку, старайся выпить глоток вина; слушай крик совы стоя — иначе целый год будешь спать. Услыхавши гром, хватай скорее камень и ударь им себя несколько раз по спине.

— Крепись, крепись спина! говорит горец, ударяя себя камнем, и этим средством избавляется на целый год от боли в пояснице.

— Прежде чем увидишь молнию, говорят люди опытные, старайся схватить зубами кусок железа и тогда молния побеждена, а ты спасен от зубной боли.

Тушины верят в существование злых духов; бред приписывают нечистой силе и, для изгнания ее, обносят вокруг головы больного черного козленка, а иногда курицу и восковую свечу. Козленка и курицу потом закалывают и зарывают на перепутье, а свечу зажигают при жертвенниках, и иногда прибегают с ней в кадагам. Затмение луны приписывают злым духам мегой, не дающим ей ходу, и, для разогнания их, стреляют.

Верят в то, что люди, а особенно женщины, могут быть оборотнями и принимать вид различных животных.

В великий пост, в известный вечер, собираются в дом недавно умершего, приносят туда самотхай — кутью из вареного пшена с медом, для совершения хачи-кхеуйлае — райских жертвоприношений, и, с благословения деканоза, едят приготовленную кутью. В это время некоторые из молодых женщин и девушек отправляются подслушивать эшмилер-дар — чертей. Они садятся где-нибудь около реки и подкладывают под пятку правой ноги горсть золы. Караульщицы без шуток уверяют, что слышат плач или смех в таком-то доме. Первое предвещает смерть хозяевам, а второе — радость и здоровье.

В субботу, на масленице, тушины празднуют сошествие ангелов на землю и уверены, что в течение двух дней у каждого свой ангел-хранитель сидит на плече. По этому в это время они стараются не махать в правую сторону, чтобы не вышибить ангелу глаз.

В этот день в честь каждого из живых и умерших членов семьи пекут по одному пирогу и рассылают их соседям.

Карканье вороны, крик сороки предвещают у тушин приезд гостей; вой собаки, лисицы, падение ночью домашних птиц с насест [309] предвещает беду хозяевам (“Записки о Тушетии" И. Цискаров. Кавк. 1849 г. № 12.) и рассказы об этих приметах переходят от родителей к детям.

Во время бесед, и вообще в семействе, женщина не имеет никакого значения. Считается за стыд быть с женою при других. До глубокой старости муж и жена сохраняют между собою некоторый род стыдливости: избегают фамильярного обращения, разговора при посторонних и никогда не употребляют нежных выражений. Супружеские свидания делаются тайком, с особою осторожностию, как бы запрещенное свидание....

Глухая полночь; все спят давно и глубокая тишина царствует во всем доме.... Прокравшись украдкою к отверстию, ведущему в нижний этаж, муж тихо окликает жену и спрашивает согласия. Внизу молчат — значит согласны. Оставив свою одежду на верху, он тихо спускается по лестнице.... подходит к жене... он близок к своей цели....

— Дехсен медзинебис (оставь, мне хочется спать), отвечает жена на ласки мужа, и тот, не возразив ни слова, молча подымается опять на верх (”Очерки Хевсурии,, Кавк. 1851 г. № 22. “Записки о Тушино-Пшаво-Хевсурском округе" кн. Р. Эристова. Кавк. 1854 г. № 47.).

Всякая просьба и ласка в этом случае роняет мужчину в глазах женщины,

Рассвело; наступил день и все шло бы обычным порядком, если бы в саклю горца не ворвалось силою несколько человек: это сваты, посланные от жениха — одна женщина и два добросовестных с четырьмя баранами.

Насильный вход гостей не новость для хозяина — таков народный обычай.

Его дочь достигла такого возраста, когда может выйти замуж. Сватовство совершается только между родителями жениха и невесты и, по большей части, без согласия последних. Весьма часто жених и невеста, не знают друг друга лично. Видеть лицо невесты не дозволяется ни в каком случае; подойти мужчине к женщине, а девице, в присутствии молодого человека, не скромничать и не закрываться считается преступлением, которое мало того что порождает дурное мнение о девушке, но может довести даже и до кровавой ссоры. О достоинстве своей будущей супруги можно судить только по рассказам знакомых, которые ее видели и знают. Не смотря однако же на такую изолированность женщины, молодые люди находят средство выбирать для себя невест. В зимний вечер, тайком, они прокрадываются к окну или дверной щели, когда девушки, на вечерних посиделках, в кругу своих подруг, не замечая постороннего [310] глаза, не скрывают лица. Тогда не только можно посмотреть лицо, но и подслушать разговоры и даже оценить работу.

Похищение невест не редкость у этих народов.

Тот не молодец, кто не сумеет похитить своей невесты, не смотря на то, что поступки эти часто влекут за собою ужасные споры, убийства и кровомщение...

Невеста выбрана. В знак обручения у хевсур посылается родителям невесты 20 коп. (абаз); у пшавов 1 р. 20 коп. [нишани — знак обручения), а у тушин хлеб-соль, который и преломляется родителями невесты в знак согласия.

Приняв подарок, родители не имеют права выдать свою дочь за другого; в противном случае, обязаны уплатить жениху несколько коров — штраф за бесчестие. При сватовстве обращают внимание на происхождение, доблестные качества, а не на наружность жениха и невесты. О приданом заботятся весьма мало. У хевсур жених дает родителям невесты известное число коров, а у пшавов жених присылает невесте подвенечное платье и 30 баранов, составляющих сатавно — капитал жены.

Засватанной невесте родители жениха посылают, обыкновенно в день нового года, цип — треугольный пирог, собственно для этого случая испеченный, а родители невесты обязаны, за этот подарок, угостить и отдарить посланного. У пшавов, за неделю до свадьбы, посылают 5 чап вина (чапа вмещает 20 бутылок) и одного барана, по выражению их для осмотра дома.

Вообще родители невесты, не смотря на загон женщины у этих народов, пользуются большими преимуществами, чем родители жениха. Они притворяются и показывают вид, что не желают впустить сватов.

Те, напротив того, стараются ворваться силою и, ворвавшись, сообщают о цели своего прибытия. Родители невесты отказывают им, говоря, что жених не достоин их дочери. Посланные, выставляя его достоинства, режут баранов, не спрашивая на то позволения. Такой поступок побеждает родителей невесты: они созывают родственников и пируют на счет жениха. В день свадьбы, у хевсур, невесту отправляют прямо в дом жениха, куда следуют за ней все односельцы, по одному человеку с дома. Туда же приводят и жениха, который, отправив сватов, сам, по обычаю, должен скрыться из дома и найти приют у кого либо из соседей. Пшавы, накануне свадьбы, посылают невесте вьюк вина и двух баранов. Посланный остается ночевать в доме невесты и, на другой день, приводит ее в церковь. У тушин жених сам едет за невестою, при сопровождении толпы всадников и ружейных выстрелах, и сам ведет ее в церковь.

У огня, разведенного посреди комнаты, хевсуры сажают жениха и невесту, непременно с той стороны, «где бы дым веял им прямо в лицо». Деканоз ставит перед ними кушанье и вино и дает по восковой [311] свечке. Новобрачные встают, а деканоз прокалывает им иглой концы платья. Шафера подносят деканозу ковш с пивом или водкой. Приняв его и произнеся молитву, просящую о размножении их семейства, деканоз выпивает ковш и поздравляет молодых с бракосочетанием. У хевсур этим и кончается. У тушин и пшавов венчаются в церкви. При выходе из церкви, жених производит выстрел и переступает через лезвие шашки; при переправе через реку также стреляют. Из церкви возвращаются домой верхами, при чем у пшавов молодая следует пешком, окутанная чадрою и, по обычаю, очень не кстати, вяжет чулок. К приезду молодых у тушин в доме жениха зажигают на длинном шесте факел, который искусные стрелки должны или свалить, или потушить стрельбою.

Отец или мать жениха, при входе молодых, преломляют палку и подносят невесте какое-нибудь лакомство (Записки о Тушетии И. Цискаров. Кавк. 1849 г. № 8. “Очерки Хевсурии” А. Зиссермана. Кавк. 1851 г. № 22. “Записки о Тушино-Пшаво-Хевсурском округе" кн. Р. Эристова. Кавк. 1854 г. № 47. “Десять лет на Кавказе" Современ. 1854 г. т. 47.). В доме молодые должны обойти три раза сакидели — железную цепь, на которой висит котел, опущенный над огнем. Шафера, следуя за ними, рубят кинжалами вешалку. Молодых сажают на тахте, устланной разноцветными коврами, при чем невеста остается под покрывалом. Все гости садятся подле них: мужчины со стороны жениха, а женщины со стороны невесты.

Перед молодыми ставится деревянный крест, обвешанный фруктами и разными подарками. Стол этих племен слишком незатейлив.

Они пекут в золе пресные хлебы, хмиади, нечто в роде лепешек и лаваши — овальный и чрезвычайно толстый хлеб. Любимое блюдо их хинкали — род галушек, а вонючее копченое мясо считается ими большим лакомством. Ежедневную пищу их составляет сыр, масло и молоко. «Хевсуры предпочитают вонючее мясо свежему, а когда режут скотину, кровь ее напускают в посуду, чтобы она сгустилась, и потом уже варят и едят». Кроме всех этих кушаний, в торжественные дни, как, например, в день свадьбы, пекут на той же золе када, род пирога, начиненного салом и кусками копченого мяса (О Тушино-Пшаво-Хевсурском округе кн. Р. Эристова. Записки К. О. И. Р. Г. О. книга III.).

Обряд венчания окончен; все уселись и веселый пир загорается. Пенистое вино не перестает литься; кутилы стараются блеснуть своим искусством пить. «Стук огромных турьих рогов, выпиваемых за многолетие новобрачных, звук музыкальных инструментов, танцы и песни сливаются в один общий веселый гул пирующих. Даже черноокие молодые девушки, те, забыв застенчивость, пленяют зрителей грациозностию своих танцев и унылым напевом горских песен. Жениху и невесте, на первый вечер свадьбы, не только не прилично петь или танцевать, но не позволено пить [311] и есть, ни разговаривать с кем-нибудь, кроме того, что невеста не должна показывать своего лица. Они оба должны казаться какими-то невольными жертвами, ведомыми будто на заклание. Но так как это свадебное веселие продолжается до самого утра, то новобрачных не заставляют ждать его конца» (Записки о Тушетии И. Цискарова. Кавказ. 1849 г. № 8.).

Первые три дня сряду после бракосочетания молодые должны лежать вместе не разлучаясь, но считается большим стыдом, если молодая сделается беременною ранее чем через три года после свадьбы (Записки о Тушино-Пшаво-Хевсурском округе. Кн. Эристова Кавк. 1854. № 47.).

По обычаю, молодые две недели чуждаются друг друга и не говорят между собою при посторонних. Следующие две недели молодая проводит в доме своих родителей, и только через месяц после свадьбы начинается семейная жизнь сочетавшихся.

Браки вообще не имеют прочного основания.

Женщина считается рабою, с нею обходятся чрезвычайно грубо, без всякой нежности и привязанности. Муж может прогнать жену во всякое время, хотя бы через неделю после свадьбы, и без всяких поводов со стороны последней. Муж говорит просто, что она ему не нравится, или что дурная хозяйка. Поступок этот не порочит женщины: она отправляется в дом родительский и скоро выходит замуж за другого.

У пшавов прогнанной и забракованной жене выдается самтцунебро, т. е. пять коров, а забракованному жениху родители невесты должны выдать за бесчестие 16 коров, если только перед отказом дочь их была с ним обручена.

У тушин муж, за нарушение супружеской верности, может обрезать жене руку и нос, и в таком виде отправить ее к родителям, или же, прогнав просто, налагает срок, ранее которого она не может выйти замуж за другого.

Часто женщина и сама уходит от мужа, и тогда, по обычаю хевсур, родители ее должны уплатить оставленному мужу 80 руб., иначе дочь их не может вторично выйти замуж. Прогнавший жену выбирает себе новую невесту и тотчас же женится. Он может прогнать и эту, может прогнать десять жен и жениться на одиннадцатой, которая также ничем не обеспечена от такого же поступка.

При разводе у тушин жена не получает никакой части из имения мужа. Вдова, если у нее нет детей мужеского пола, также не получает ничего из имения покойного мужа, но она может оставаться в доме муже и родственники его должны содержать ее. Дочерей же умершего и его сестер родственники, как мы сказали выше, обязаны воспитать и выдать замуж с приличным семкауры — приданом, состоящим из серебряных [313] нагрудных ожерелий и разных украшений одежды. После смерти женщины, не оставившей детей, и семкауры возвращается ее родителям или родственникам (Записки о Тушетии И. Цискарова. Кавк. 1849 года № 11.).

Пшавец, женившись на вдове, дает ее родителям три коровы. Хевсуры считают постыдным, если вдова, имеющая сына, выйдет вторично замуж.

Вообще в семейном быту отец предпочитает сына дочери. К сыновьям он более привязан, хотя, при рождении сына, стыдится изъявить свою радость, даже между родственниками и друзьями, а, напротив того, по обычаю, должен казаться серьезнее обыкновенного. Рождение не сопровождается у них никакими особенными торжествами. Напротив того, беременная женщина считается нечистою. От нее убегают, сторонятся даже и от тех, кто был с нею и коснулся ее рукою. Муж беременной женщины не имеет права бывать на праздниках и принимать участия в их пиршествах. С трудом и долго скрывает женщина свое интересное положение. Когда же приближается время к родам, то, не смотря ни на какую погоду, ни на время года, ни на болезнь, ее выгоняют из дому, из селения, в какую-нибудь пещеру или хижину, где она и остается в течение нескольких недель.

Чувствуя приближение родов, беременная женщина обыкновенно просит своих подруг построить ей сачехи — шалаш, воздвигаемый в одной версте от деревни. Переселившись в этот шалаш, родильница остается там все время, пока не разрешится от бремени, что весьма часто сопровождается ужасными мучениями. Если больная мучится родами, и крики ее слышны в селении, то жители подкрадываются к шалашу и производят залп из ружей, чтобы испугом облегчить страдание больной.

На другой день после родов, больной приносят хлеба и, боясь всякого с нею сообщения, кладут его вдали от шалаша. Больная живет в шалаше у хевсур месяц, у пшавов 40 дней, а у тушин шесть недель (Записки Буткова (рукоп.) Арх. Глав. Штаб. Записки о Тушетии И. Цискарова. Кавк, 1849 г. № 8. Записки о Хевсурии А. Зиссермана. Кавк. 1851 г. № 23. Записки о Тушино-Пшаво-Хевсурском округе кн. Р. Эристова. Кавк. 1854 г. № 49.).

Для окончательного очищения себя от всякия скверны, родильница должна прожить с ребенком две недели в особой лачужке, называемой самревло.

С этим переходом сачехи у хевсур сжигается, а у пшавов оставляется с тою целию, чтобы злой дух не поселился у матери.

Выдержав этот карантин, женщина возвращается к своему семейству. Родственники и соседи поздравляют друг друга с рождением ребенка и приносят разные подарки. Новорожденному ребенку, если он мужеского пола, дают самые грубые имена, а женского, напротив, самые нежные названия. Мальчиков называют: мчела (волк), датвия (медведь), вепхия (барс) [314] и проч.; девочек именуют: мзия (солнышко), вардуа (роза), маргалита (жемчужина), дзуддзуна (сисечка) и проч.

Существующее между горцами суеверное обыкновение не прикасаться к беременным женщинам и к родильницам перешло и на покойников. По этому избегают того, чтобы больной скончался в самом доме. Заметив приближение кончины, родственники больного выносят его тотчас же или в сенцы, или просто на двор, где он и умирает. Покойника бреют, моют и одевают в новое платье и лучшее оружие. В таком положении он остается в течение четырех дней. Хуцес читает над ним молитвы.

Жители деревни, узнав о несчастии, постигшем их соседа, стекаются отвсюду, чтобы совершить обряды: чирис-дцкена (горе от потери) и митиреба (оплакивание).

Не бритый, с надвинутою на глаза шапкою, с распущенною рубашкою и обнаженною грудью, сидит в сакле ближайший родственник умершего. Посетитель входит, становится перед ним на колени, и оба вместе начинают плакать, высчитывая достоинства умершего.

— Отчего не я умер, говорит посетитель, прежде чем увидел тебя в таком положении.

— Твоему врагу и злодею это, отвечает хозяин.

— Великий грех! большое несчастие!.. Ты лишился человека, он должен укрыться землею, а подобный мне ходит под солнцем и говорит с тобою.

— Ради твоей победы! Минует ли нас хорошее, к добру ли мы живем?.. для несчастий и стыда. Умрем — успокоимся, избавимся от бедствий, освободимся от горести сердечной... Скрыть бы нашу жизнь.

— Кто же лучше вас?.. Мужчины достойны быть господами, женщины — царицами. Вам то и иметь большой дом, табуны, оружие... быть во главе войска и предводительствовать хевсурами.

— Да наградит тебя Господь за сожаление о нас несчастных. Нас минует солнце, мы не достойны ваших утешений.

— Да постигнет это несчастие того, кто радуется твоему бедствию и не сожалеет об этом. Да постигнет тебя спокойствие и устранишься от нового удара...

— Да не пошлет Бог зла на вашу голову...

Посетитель встает для того, чтобы уступить свою роль и место новому лицу.

На дворе или в сенцах происходит другая, наиболее раздирающая сцена. Вокруг покойника сидят мужчины. женщины и наемные плакальщицы. Не вдалеке от плачущих стоит скамья, облепленная кругом маленькими зажженными восковыми свечами. На скамье лежит несколько хлебов и стоит чаша с растопленным маслом. Все присутствующие и окружающие покойника преданы скорби. [315]

Мужчины плачут не долго, и закрывают при этом лицо шапкою; напротив того, женщины «отличаются весьма искусными панегириками об усопшем, в которых оне большею частию любят придавать оплакиваемым все доблестные качества героя, падшего на поле брани» (“Бывали примеры, говорит И. Цискаров, что многие тушинские наездники, хладнокровно бросаясь в самые жаркие битвы и умирая, с восторгом вспоминали, что они будут оплакиваемы как герои, что песни о их деяниях зазвучат на устах красавиц и воспламенят соревнование храбрых...." Записки о Тушетии И. Цискарова. Кавк. 1849 года № 10.).

Выбирается парадная плакальщица; она выходит на средину, и если умерший мужчина, то опирается на его саблю, если же женщина — то на палку, на конце которой привязан кусок красной бязи (бумажная ткань).

— Встань герой, начинает плакальщица протяжным голосом, войска ждут тебя... Не идти же им без предводителя.

— Вай, вай! общим хором, протяжно, отвечают на это все присутствующие мужчины и женщины, при чем последние бьют себя по коленям.

— Что же, герой, ты не отвечаешь? продолжает плакальщица. Неужели не отдашь никакого приказания? Конь твой ржет не чуя всадника.

— Встань же, герой, встань!.. Встань, а то щит твой заржавеет, сабля потускнеет, на радость врагам! Дай услышать еще твой голос, потрясающий горы и наводящий страх на кистин... Встань и развей пеплом дома их. Увы! он нас не слышит, он нам не отвечает!

Всеобщий плач, гвалт и завывание служат ответом на последние слова плакальщицы (Записки о Тушино-Пшаво-Хевсурском округе. Кавк. 1354 г. № 47 и 49.).

На четвертый день после кончины является деканоз. По окончании последнего обряда оплакивания, он берет в руки зажженную свечу и произносит над усопшим молитвы «без всякого смысла» (Очерки Хевсурии. А. Зиссермана. Кавк. 1851 г. № 23.). С покойника снимают оружие и относят на фамильное кладбище, где, выложив могилу досками или плитняком, опускают в нее тело без гроба, воздвигнув на нем насыпь без крестов и надписей. «По окончании всех этих обрядов, гости должны выкурить за упокой души усопшего трубки, набитые махоркой. Потом их угощают вареной бараниной, слоеными лепешками, пивом и водкой».

В день похорон назначается скачка и хабахи — стрельба в цель на призы. Родственник умершего назначает. приз, состоящий из нескольких пар носков, привязанных ниткою к длинному шесту. Кто пулею, с расстояния 40 шагов, перервет нитку, тому и достается приз (Записки о Тушино-Пшаво-Хевсурском округе кн. Р. Эристова. Кавказ. И854 года № 46.).

В течение года по умершем совершается весьма много поминок, так [316] что они часто ведут семью к совершенному разорению. Родственники в это время носят траур, который надевается на несколько дней, на год, а иногда и на три года, смотря по желанию. Мужчины отпускают себе бороду, избегают публичных и увеселительных собраний, не носят без нужды оружия и не скачут верхом — одно из лучших наслаждений горца. Женщины привешивают к платью черные шерстяные кисточки и небольшие лоскутки панциря.

Годичная и последняя пирушка по усопшем совершается с особенными обрядностями, скачкою и ружейною пальбою.

На площадь, в толпу званых и не званых гостей, выносят одежду усопшего, для последнего оплакивания. Подле одежды лежит ковер и на нем насыпано несколько ячменя. Вокруг расставлены огромные ушаты с пивом; подле ушатов, разложено до 25 хлебов, с воткнутыми в них значками из красной и белой материи; на хлебы положены бараньи ножки, кусочки сыра проч.

Лошадей, выбранных для скачки, поочередно подводят к ковру и дают им съесть немного ячменя, а одна из плачущих женщин обливает молоком колена каждой лошади. Всадники садятся верхом и подъезжают к одежде, имея в руках точно такие же хлебы со значками. Зрители обступают их. На лошади покойника въезжает в круг известный певец и начинает петь трогательное похвальное слово усопшему, сопровождаемое припевом: далай, далай, который повторяется всеми всадниками, за каждым куплетом импровизатора.

— Провозгласим, начинает певец, удалые наездники, печальную песнь: далай падшему герою. Чье сердце не тронется жалостию, при виде боевых его доспехов и лихой лошади, покинутых хозяином и осужденных на вечное забвение?... Его родных и друзей, облеченных в траурные одежды?... Несчастной матери, оплакивающей смерть единственного сына — последнее свое утешение?... Его нежных сестер, сраженных злой судьбой, подобно полевым цветам под хладною рукой осени?... Неутешной жены, тающей в горючих слезах, как воск от лучей солнечных?... Погибший друг! ужели бранная одежда и прекрасные усы твои не будут более красою нашего общества?... Нет! мы не разгласим о твоей смерти и не порадуем этим врагов наших!... Спросят ли о тебе в Лезгистане лезгины — мы скажем: в Кистении, у дичинского владетеля... Спросят ли кистины — скажем: в Кахетии, при грузинском царе.... Спросят ли самые грузины — скажем: он там.... у Господа! Проснись, храбрый!. или ты не слышишь звука военной тревоги?... или ты отказываешь просьбе тушинских наездников, предлагающих тебе предводительство в предстоящем набеге?... Или ты не в силах более принять начальство, или не можешь управиться с конем и извлечь из ножен смертоносную шашку? Гроза и кара кичливых врагов!... Не ты ли один отразил когда-то сильный натиск [317] погони с своим знаменитым сиято (особый род винтовки)? Слава предков, ярче просиявшая в потомке! Ты был законом, ты был властителем Тушетии... Блаженна твоя будущность, преобразившаяся в голубя, облегченного веселием невинности?... Воззри же и на приношение твоей блаженной памяти: полные коды (бочонки с пивом), пышная трапеза и гости всех сословий и званий; воззри на гласящих тебе за серебряной чашей: вечная память!

— Вечная память, повторяют громко всадники и произносит шепотом народ (Записки о Тушетии. II. Цискарова Кавказ 1849 года № 10.).

За тем всадники скорою рысью посещают все деревни, в которых живут родственники умершего, хотя бы деревни эти и были разбросаны на расстоянии 30 верст. Побывав в этих деревнях и отведав наскоро приготовленного для них угощения, они торопятся к той деревне, где совершаются поминки. За семь верст от деревни они пускают лошадей вскачь, для выиграния призов. У тушин назначается один приз первому прискакавшему: алам — знамя, обвешанное подарками женской работы. У хевсур и пшавов призы выигрываются в следующем порядке: сперва прискакавшей лошади достается одна корова; второй пришедшей лошади — три барана, третьей — два барана; четвертой — один баран и пятой — один козленок. При подобных скачках всадники не обращают внимания на опасность; через скалы, крутизны, рытвины и по обрывам гор они скачут, в надежде заслужить крики удивления, поздравления и похвалу лошади.

По окончании скачки является деканоз, читает молитву и благословляет приготовленную трапезу. Все пьют за упокой души усопшего и, по грузинскому обычаю, проливают несколько капель на скатерть. Лошадь покойника дарится или лучшему его другу, или отдается кому-либо из бедных; в раздел бедным же поступает и платье умершего.

Родственники во время поминок стараются угостить на славу; гости объедаются бараниною и пивом, а многие выпивают всю теплую кровь зарезанного барана.

Напившись и наевшись, народ расходится по домам с веселым шумом (Кавказ 1854 г. № 47 и 49. Кавк. 1849 г. № 10.).

Родственники умершего стараются во время поминок наготовить как можно более кушаний, вполне уверенные в том, что делают угодное покойнику. Народ верит в бессмертие души, но имеет весьма темное и сбивчивое понятие о будущей жизни.

По его понятию, люди на том свете живут такою же материальною жизнию; что там существуют богатство и бедность, и чем более [318] умершему приношений от живых, тем душе его легче. Они верят в то, что чем более будут закалывать животных на поминках, тем и у него их будет больше. Они думают, что душа лишившегося жизни от чужих рук, должна находиться в вечном рабстве у своего убийцы. От этого явилось обыкновение мстить за кровь убитого. Этим действием, по мнению их, не только освобождается страждущая в рабстве душа их родственника, но и порабощает себе душу убитого (Записки о Тушетии И. Цискарова. Кавк. 1849 г. № 10.).

Эта пластичность и материальность представления будущей жизни породила особый класс людей месултане — лиц, которым известна жизнь и похождения усопших. Родственники часто с подарками приходят к ним для того, чтобы спросить об участи покойника. У этих народов существуют также мкитхави (вопроситель) — лица, к которым приходят родные больного спросить: не прогневал ли он чем-нибудь святого.

Наматыванием на дощечку ниток и разными гаданиями мкитхави определяет, что больного следует отнести к такому-то капищу, помолиться там и принести жертву. Если обязанность мкитхави исполняет деканоз, то, вместе с больным, приводят к нему овцу. Деканоз, заколов животное, омывает его кровью руки и плечи больного. После этого обряда, называемого хелмхрис-габона, больной должен непременно выздороветь (Очерки Хевсурии А. Зиссермана. Кавк. 1851 г. 23. Записки о Тушино-Пшаво-Хевсурском округе кн. Р. Эристова. Кавк. 1854 г. № 46.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 2. СПб. 1871