ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM I.

КНИГА II.

ЗАКАВКАЗЬЕ

IV.

Взаимные отношения членов семейства: уважение к старшим. — Туземная вежливость. — Управление существовавшее в Имеретин, Мингрелии и Гурии. — Образ жизни владетелей. — Административные учреждения в Имеретии. — Военное устройство. — Сословия, существовавшие в Имеретии, Мингрелии и Гурии. — Духовенство и его положение. — Права и обязанности сословий.

Уважение к старшим сохранилось в Имеретии, Мингрелии и Гурии во всей первобытной силе. Взрослый сын без особого разрешения не сядет перед отцом; точно также молодой человек, находясь в обществе с стариком преклонных лет, не сядет пока не получит приглашения. Дети хотя и обедают с своими родителями, но точно будто гости, участвующие в трапезе по особому приглашению; «ни одно громкое или нескромное слово не может быть произнесено детьми в присутствии отца или старших».

Старший брат, в особенности если он после смерти отца заступает место главы семейства, пользуется уважением не только братьев и сестер, но и матери, которая покоряясь его воле и распоряжениям, сохраняет только за собою право на услуги и почтение старшего ее сына. В Гурии эта особенность доведена до такой тонкости, что младшие члены семейства «считают своею обязанностию не только повиноваться отцу или брату, но даже прислуживать им наравне с слугами».

Семейное начало, основанное на уважении старших, перешло и в общество, отразившись на отношениях владетеля к его подданным и крестьян к их владельцам.

Входить в комнаты владетеля без его приглашения никто не смел, но если царь или дадиан призывал к себе некоторых князей и дворян, то войдя в приемную комнату, в полном вооружении, они стояли вытянувшись до тех пор, пока вышедший к ним владетель приветствовал их легким наклонением головы. Тогда все находившиеся в приемной опираясь одною рукою на ружье, преклоняли колено и приветствовали владетеля приложением к груди свободной руки. Если при этом владетель подзывал кого-нибудь к себе, тот нагибался чтобы поцеловать полу его платья или колено.

Тот же самый обычай перешел из царских чертогов. и к низшим слоям общества. Питая величайшую покорность к своему господину, крестьянин-гуриец кланяется ему в землю и по азиятскому обычаю целует полу [257] его одежды. Если при этом у крестьянина в руках плоды, рыба или дичь он подносит в подарок своему господину лучшую часть и тем показывает что вся собственность его принадлежит владельцу. Отказаться в этом случае значит, хотя и наружно, но оскорбить крестьянина.

В Мингрелии относительно приветствия существует совершенно обратный обычай. Там при встрече князя или дворянина с крестьянином, последний до тех пор не поклонится, пока князь или дворянин не скажет ему здравствуй!

При встрече же двух равных лиц, или по крайней мере таких, которые хотят оказать друг другу взаимную вежливость и учтивость, существует опять новый этикет: каждый старается уступить другому честь первого поклона. Встретившиеся просят друг друга, настаивают, взаимно умоляют кланяться первым, но учтивость и благопристойность требует, чтобы каждый не менее упорно отказывался от подобной чести.

— Ради Бога начните вы, говорит один.

— Никогда! отвечает другой — я не хочу быть невежей.

— Если вы меня любите...

— Не могу ни за что унизить вас.

После жарких споров, продолжающихся обыкновенно несколько минут, спорящие одновременно кланяются друг другу и разъезжаются или расходятся спокойно.

Часто случается что встретившиеся поспорят-поспорят между собою, да так и разойдутся не поклонившись, показывая этим, что в высшей степени, воспитаны и обладают равною вежливостью.

Владелец, проезжающий по усадьбам своих крестьян, бывал всегда останавливаем ими. Из каждой сакли выходили отцы семейств и выносили на небольшом лотке все что было лучшего в доме. Чтобы не обидеть хозяев, владельцу приходилось после сладкого винограда, отведать кусочек соленого творога; после смоквы, сушеную рыбу или запеченную в тесто форель.

Точно в таком же положении были царь Имеретии и владетельные лица в Мингрелии и Гурии. В прежнее время правители проводили большую часть времени в разъездах и обозрении своих владений. Они ездили всегда в сопровождении значительного числа свиты, состоявшей из князей и дворян.

Посещая своих вассалов имеретинский царь, назначал обыкновенно день своего приезда и посылал гонцов с этим известием.

— Будь славен и полон радости, говорил обыкновенно царский гонец хозяину, царь, сын царя будет твоим гостем.

Осчастливленный и обрадованный такою вестью, владелец устраивал торжественный праздник, чтобы достойно принять знаменитого гостя. Хотя внутренне хозяин и не был рад подобному посещению, но наружно обычай исполнялся во всей строгости. Созывались окрестные дворяне, поэты, [258] певцы, музыканты и угощение следовало за угощением, вино лилось рекою.... Из зеленых древесных ветвей строились длинные балаганы; посреди их возвышалась большая палатка, покрытая шелковою материею голубого или красного цвета, а на верху палатки развевалось царское знамя. Два дерева, ветви которых покрывались лаврами и цветами, представляли иногда триумфальную арку, красовавшуюся у наружной двери царской палатки.

Ведя жизнь кочующую, владетельные особы не брезгали и худшим помещением. Первая сакля, шалаш или густое дерево, служили дворцом: разваренное или жареное мясо, а в пост, пшенная каша, бобы и зелень — составляли их обед. Изысканность стола определялась не по качеству, а по количеству подаваемых блюд и кушаний.

Стол дворянина, князя и самого владельца, ничем не различался. Владелец нередко видел за своим столом нищего, калеку изуродованного и часто отвратительными струпьями покрытого. Простота в жизни была доведена до того, что владетельный князь, кочуя по таким местам своих владений, где не было порядочной сакли, не гнушался жить с царицею в избе без пола, без потолка, греться около огонька, разведенного посреди избы, выкуривать себе глаза и «очень счастливым называться должен, если ходя по своим чертогам, не тонет по колено в грязи».

Превосходный воздух и вода и обилие даров природы, дозволяли вести такую кочевую жизнь и делали ее довольно сносною. Туземцы пользовались местными произведениями природы. О доставке их из отдаленных краев не хлопотали, довольствовались тем, что было под рукою, и следовали точно русской пословице: хлеб за брюхом не ходит. Дадиан мингрельский, во время рыбной ловли, жил обыкновенно у р. Риона; во время ловли фазанов, оленей, диких коз и кабанов — в Одиши, куда дичь собиралась на зиму; во время жаров — в Лечгуме, где несколько раз в году менял свое местопребывание. Пшеничный хлеб он ел в Лечгуме, а просяную кашу или гоми, вместо хлеба — в Одиши, где пшеницу не сеяли и где привозную не всегда было иметь можно.

Доходы владетелей были вообще незначительны и их можно разделить на прямые, косвенные или правильнее негласные, правительственные и личные.

Под первыми следует разуметь доходы с недвижимых имений, принадлежавших собственно владетелю; под вторыми доходы со штрафов, за драки, воровство, с таможен и проч. Третий вид доходов получали с городов и местечек за право торговли, за ввоз и вывоз, товаров и местных произведений. Наконец, под последними или личными доходами, надо подразумевать подарки от жителей, когда владетель удостаивал кого-нибудь своим посещением, что исстари имело характер обычая освященного временем. [259]

Отсюда видно, что доходы соразмерялись с количеством крестьян, находившихся в населенных имениях. Они заключались преимущественно в сырых произведениях земли, в скоте, разного рода живности, количество и качество которых трудно определить даже и приблизительно.

Главнейший же доход их заключался в том, что владельцы, ведя постоянно кочующую жизнь, жили на счет тех селений, которые посещали. «Пока царь и окружающие его находят пищу, жителями с великим старанием скрываемую, до тех пор он с того места не выезжает. Голод и жалобы народа в насильстве и грабеже, возвещают царю о необходимости выехать; простота сей жизни сливает самовластие с рабством. Царь, не смотря на лицо, лишающий без суда жизни своих подданных, в походах сих мало чем отличается: общий стол и общая постель со всеми; разность состоит только в том, что мужик прислуживает дворянину, дворянин — князю, а князь — царю».

До распадения грузинского царства, Имеретия, Мингрелия и Гурия, управлялись одними и теми же положениями и на основании тех же местных обычаев, какие существовали во всех остальных провинциях царства. С распадением же Грузии на отдельные части, власть в Имеретии сосредоточилась в лице Царя, в Мингрелии — в лице Дадиана, а в Гурии в лице Хесмиципе, Батони или Гуриеля.

Гуриею управлял удельный наследственный владетель, именовавший себя иногда в грамотах и исходящих от него актах хесмиципе или батони, что в переводе означает: господин, властитель, государь. Впоследствии, когда Гурия подпала под власть Порты, владетели ее принимали иногда звание хана, и управляли страною с утверждения султана. Более же популярным в это время наименованием владетелей Гурии, было название Гуриель, под которым знали его подданные, соседи, посторонние владетели, мы русские, и даже сам владетель называл себя большею частию Гуриелем.

Гуриель имел точно такое же значение, как дадиан и шамхал — исключительные достоинства владетелей Мингрелии и Тарков. «В грамотах, при начале, где упоминалось имя владетеля, неупустительно было при нем достоинство гуриеля, а хесмиципе, батони и хан, были в роде прилагательных титулов, и эти последние часто пропускались. После поступления Гурии в подданство России, правительство признало за ним титул мтавари, т. е. князь первенствующий, prince, furst, а по-русски титул этот переведен словом владетель или владетельный князь».

Жены владетелей Гурии, именовались дедопали, что означает царица и государыня. Этим же именем назывались и жены царей грузинских, имеретинских и дадианов мингрельских. Слово дедопали грузинское и есть испорченное от дедаупали; последнее происходит от слов деда — мать, женщина, и упали — господин или госпожа.

Дети и родственники, как царей, так и владетелей, именовались [260] батоношвили, т. е. государевы дети, а имения или уделы им принадлежавшие, назывались сабатонишвило. Эти принцы крови составляли прежде во всех четырех поколениях грузинского народа особое сословие, нередко довольно многочисленное и пользующееся большим значением и влиянием среди народа. При вступлении этих владений в подданство России, сословие это, как увидим, было главным источником, откуда исходили все подстрекания, волнения, заговоры и сопротивление русской власти.

Царь имеретинский, дадиан мингрельский и гуриель, были деспотами над своими подданными. По одной прихоти они рубили нос, уши, выкалывали глаза и зверски поступали с теми князьями, которые были слабы и не могли им противиться, страшились же сами тех, которые запершись в своих замках и пренебрегая властью владетеля, защищали себя от его нападений. По одному капризу, без суда и расправы, истязали подданных, точно также, как и награждали их без видимых заслуг. Так однажды Соломон II, последний царь имеретинский, любуясь на джигитовку, происходившую перед его глазами, заметил в толпе неизвестного ему человека, обвешанного оружием.

— Ты кто такой? спросил его царь.

— Ахалцихский торговец, государь, отвечал тот преклонив колено.

— А за чем у тебя так много оружия и такая отличная винтовка?

— Этот товар мне дороже всякого иного, отвечал торговец. Я не столько умею владеть аршином, сколько винтовкою.

— И хорошо стреляешь?

— Промахи даю редко.

— Ну, вон тебе цель. Если попадешь — награжу, а если промахнешься, будешь хвастун и не должен мне показываться на глаза.

Торговец выстрелил и попал в цель.

— Молодец, молодец, сказал царь — я за это жалую тебя дворянством.

Это был Мамаджан Тинтиков, последнее лицо, пожалованное царем в дворянское достоинство.

Любуясь играми, царь быстро переходил от пожалования дворянством к разбору жалоб, к постановлению решений, не обусловливавшихся никакими письменными постановлениями. Суд и расправа были коротки и просты до патриархальности. В Мингрелии и Гурии до вступления их в подданство России, не было никаких административных учреждений, а следовательно, о письменном производстве при решении дел, ни правители, ни народ, не имели понятия. Тяжущиеся и обиженные пили прямо к самому владетелю и получали от него решение. Встречали ли просители своего владетеля на пути во время его переездов, или на охоте, в гостях или дома, они излагали перед ним свою просьбу. Всюду он принимал их, рассматривал, творил суд и расправу, постановлял решения по своему разумению, и [261] конечно, сообразно с расположением духа в данную минуту. Преимущественно же подобное разбирательство происходило на открытом воздухе, под тенью какого-нибудь развесистого дерева, вблизи резиденции владетеля. Обыкновенно обиженный, став на колена поодаль, рассказывал со всевозможными подробностями, и иногда с историческою последовательностью, сущность своего дела, начинал его с Адама, украшал разными прибаутками, а затем вставал на ноги и ожидал решения. Если ответчика при этом не было, то он призывался немедленно, становился также на колена и опровергал возводимые на него обвинения. Затем, по указанию жалобщика или ответчика, призывались свидетели, от которых точно также отбирались показания. Все они начинали рассказ издалека, говорили долго и приводили такие подробности, которые, не относясь вовсе к делу, запутывали только истину. Высказав все, что только было можно, тяжущиеся удалялись, а почетные лица, окружавшие владетеля, после совещаний, произносили приговор, а иногда произносил его один владетель. Решение эго тут же приводилось в исполнение и на него не было апелляции.

В таком положении был юридический быт Мингрелии и Гурии, когда они вступили в подданство России. Что же касается до Имеретии, то в ней существовали, как административные должности, так и административные учреждения, из которых самою обширною была часть придворная, во главе которой стоял салт-ухуцес или гоф-маршал. С этим званием иногда соединялась должность в роде государственного министра, т. е., что салт-ухуцес заведовал всеми делами Имеретии. Главная обязанность салт-ухуцеса заключалась в раскладке податей и сборов, и в заведывании таможенными статьями и доходами.

Звание салт-ухуцеса давалось лицам по выбору царя, но случалось, что оно бывало наследственно в одной и той же фамилии, хотя и не в прямом поколении. Должности этой не было присвоено никакого определенного содержания, но в пользу салт-ухуцеса поступали: десятая часть с доходов по податям и сборам, подарки откупщиков, простиравшиеся от двух до трех кес, и одна пара платья приличного его званию; при пожаловании царем кому-либо из своих подданных крестьян, в пользу салт-ухуцеса поступало по одному быку с каждого подаренного двора.

Для управления царскими доходами, салт-ухуцес имел нескольких помощников, из которых каждый исполнял различного рода специальные должности. Так хабас-ухуцес или начальник пекарей, обязан был собрать и хранить гомию и пшеницу, за что и получал десятую часть со всего сбора; мингвинет-ухуцес — виночерпий или обер-шенк, собирал и сохранял вино, десятая часть которого поступала в его пользу, и наконец, местумрет-ухуцес — царский дворецкий, прислуживавший всегда за царским столом, собиравший податной скот и получавший за то все шкуры и по батману мяса с каждой штуки скота. [262]

При особе царя состояли: мордали — хранитель печати, при приложении которой он получал по пяти марчил с каждого пожалованного царем дыма крестьян и по одной коп. с рубля таможенных доходов. Молфет-ухуцес — казначей, хранитель всех царских денег, имущества, и пользовавшийся десятою частию ценности тех вещей, которые царь давал кому-либо в подарок.

Парешт-ухуцес — начальник царской прислуги, заведовавший всеми припасами царского дома. Содержание его составляли: десятая часть с ценности платья, жалуемого царем различным лицам, и старые пришедшие в негодность: ночное царское одеяние, постели, ковры, войлоки, рукомойники и тазы. Меджинебет-ухуцес — конюший, заведовавший царскими табунами, и получавший: десятую часть с даримых царем лошадей, по одному в год жеребенку из царского табуна, всех лошадей с дурными глазами, царское платье, меняемое на охоте или войне, и старые седла.

Наконец базиерт-ухуцес — сокольничий, и медзаглет-ухуцес — заведовавший царскими собаками. Оба они довольствовались десятою частию с тех птиц и скота, которые собирались собственно для корма ястребов и собак.

Такое содержание было бы, конечно, весьма недостаточно, если бы каждый из должностных лиц не имел побочных доходов от своей должности и не собирал в свою пользу много лишнего.

«Те же чиновники, говорит автор статьи о царе Соломоне II (Кавказский Календарь на 1859 год.), которые ничего не собирали (по своей должности), а, напротив того, передавали другим подарки царя, увеличивали для своей выгоды ценность оных. Например, царь дарил ружье, лошадь или иную вещь. Она стоила 50 р., а ее ценили в 200 р. И кто бы стал возражать против такой оценки? Во-первых, не смел уменьшать значения царского подарка, а во вторых, тщеславие каждого требовало, чтобы подарок казался для других значительнее, нежели есть в самом деле. У меджинебет-ухуцеса часто оказывались лошади с худыми глазами; у постельничего, чаще нежели у других, портились ковры и линяли войлоки — и так далее, как водится не в одной Имеретии. Даже составители царских грамот на пожалование деревень и те находили возможность получать особенное вознаграждение. Изменить или отсрочить царского назначения они не смели, но для того, кто был скуп на вознаграждение, грамоты писались простым слогом и в конце оных прибавлялись обыкновенно фразы: а кто нарушит сию пожалованную грамоту, тот будет проклят. Для того же, от кого ожидали подарка хорошего, истощалось всевозможное красноречие и заключение состояло из подобных фраз: Нарушителя сей бумаги, да постигнет гнев Божий мгновенно и да падет дом его, как дом братоубийца Каина и да [263] свяжет его Матерь Божия и двенадцать верховных апостолов неразрешимо, и да будет он затем ввергнут в бездну гиены, в огонь вечный диавола. Утверждающие же сию неизменную бумагу да будут благословенны и на земли и на небеси. А подобные фразы не были пустым щегольством: они показывали степень внимания царского и придавали большее значение грамоте».

Та же самая неопределенность содержания и скудость его проявлялась и относительно лиц, заведовавших различными частями гражданского управления.

В административном отношении Имеретия разделялась на шесть округов, не имевших, впрочем, никакого значения, а все управление страны сосредоточивалось в двадцати шести моуравствах с поставленными во главе их правителями — моуравами, которые заведовали и жили или в крепостях или среди управляемых ими царских крестьян.

Моуравы разбирали споры и жалобы, возникавшие между поселянами их участка, приводили в исполнение царские указы и приказания, наблюдали за тишиною и спокойствием и, наконец, в крайних случаях, выступали в поход вместе с жителями своего моуравства.

В имениях же, принадлежавших церквам и монастырям, моуравы назначались от духовного ведомства, а в помещичьих деревнях должность моуравов исполняли сами помещики. В своих решениях по тяжебным делам, как помещики, так и моуравы были подчинены мдиван-бегам.

Должность моурава над известным участком переходила по большей части к лицам одной и той же фамилии, в которой можно считать ее наследственною и случалось иногда, что делами участка заведовало одно лицо, а доходы с моуравства принадлежали не исключительно ему, а шли в раздел между несколькими лицами его фамилии. Моураву присвоены были некоторые источники доходов. Во время разъездов моурава, он продовольствовался на счет жителей, приносивших ему, кроме того, на дом дзивени — известное количество съестных припасов. Один из дымов по выбору моурава, вносил ему все те подати, которые подлежали уплате в казну. Моурав получал особую пошлину со вдов, выходящих вторично замуж; имел право наряжать жителей своего участка на полевые работы и брать к себе в услужение. Крестьяне обязаны были во время войны доставлять своему моураву провиант и с захваченной добычи выделять некоторую часть. Лица, которым царь жаловал крестьян или землю, вносили моураву самоураво — особую и определенную пошлину.

Самым важный из всех моуравов, был моурав кутаисский, в подчинении у которого находились: мамасахлиси — градоначальник и мсудискари — таможенный комиссар.

Кутаисский моурав, пользуясь сравнительно с прочими моуравами значительно большими доходами с таможни, соли, рыбы, приводимого на [264] продажу скота, с вьюков, проходивших через мосты, и проч., соединял кроме того, в своем лице звание сардаря и в решении дел не подчинялся мдиван-бегам, составлявшим диван — верховное судилище, как по уголовным, так и гражданским делам.

Диван состоял из двух мдиван-бегов, часто неграмотных и имевших у себя помощниками мдиванов, или секретарей. Составляя диван мдиван-беги, не решали дела общим советом, а каждый отдельно, без определенного места и времени заседаний, а когда и где случится иди скорее где поймают их тяжущиеся. Они жили, то в деревне, то в городе, смотря по желанию, и случалось, что просители ожидали или искали их по нескольку дней.

Самый разбор дел производился или в доме мдиван-бегов, или на чистом воздухе, под тенью какого-нибудь дерева, во всякое время дня и ночи. Приняв просьбу или жалобу, судьи начинали с того, что прежде всего отбирали сабчо — плату за решение дела в пользу присутствия, величина которой сообразовалась с важностию дела. «Все дела гражданские решались присягою, которую принимал ответчик с известным числом соприсягателей равных по своему званию истцу. Обыкновенно же на каждые десять марчил спорного предмета требовался один соприсягатель, на двадцать марчил двое и т. д. За присягу платились деньги. Не имевший возможности уговорить или нанять положенного числа соприсягателей, терял тяжбу; представивший их узаконенное число и принявший с ними присягу выигрывал дело. И тут же составлялось, на небольшом клочке бумаги, судебное определение и выдавалось на руки правой стороне. По уголовной части соприсягатели допускались только в маловажных случаях, а в делах по воровству, грабежам, пленнопродавству и смертоубийству мдиван-беги выслушивали жалобщиков и потом, смотря по обстоятельствам дела, спрашивали свидетелей: известных и почетных лиц обыкновенно без присяги, а простых людей под присягою».

В случае запутанности дела, допускалось оправдание обвиняемого теми же средствами, которые существовали и в Грузии

Основанием при определении меры взысканий или наказаний, как в Имеретии, так и в Мингрелии, служили законы царя Вахтанга, с некоторыми, впрочем, изменениями и установившимися обычаями.

Обвиненного в убийстве сожигали на костре, зарывали в землю или засыпали в котле известью, а с имения его взыскивали штраф в пользу семейства убитого. За пленнопродавство отсекали руки и ноги, а иногда сожигали на костре. За воровство взыскивалось в пять раз более украденного, а воровство, несколько раз повторенное, наказывалось отсечением членов. За присвоение чужой земли, леса и порубку его, взыскивалось вдвое против цены в пользу обиженного и т. п.

Разборы дел производились всегда при открытых дверях, каждый мог [265] их слышать, а некоторые приглашались даже и к участию в разбирательстве. Приговоры в Имеретии были всегда письменные, составлялись мдиванами, получавшими за то особую плату, известную под именем самдивно. В тех случаях, когда преступник подлежал смертной казни, тогда в заседание дивана приглашались духовные и почетнейшие гражданские лица, которые совокупно и постановляли приговор.

Для преследования всякого рода преступников, в Имеретии было два хевис-тава или начальника сыскной полиции, получавшие в свою пользу пятую часть штрафа. Исполнение всех решений суда, в которых с виновного взыскивался штраф, лежало на обязанности бокаулов, подчиненных бокаулт-ухуцесу — нечто в роде обер-полициймейстера. Под ведением последнего находились сто человек конной гвардии царя составленной из князей и дворян и сопровождавшей царя во всех его походах и поездках. Должности бокаулт-ухуцеса были присвоены следующие доходы: десятая часть ценности иска или штрафа с виновного и с денег полученных присягателями; по одному абазу (20 коп.) с каждого свидетеля и известная часть с подати саури, которая делилась на две части, одна половина поступала бокаулт-ухуцесу, а другая шла в раздел между бокаулами. Последние, сверх того, пользовались содержанием от жителей и частью военной добычи.

Звания бокаулт-ухуцеса, бокаулов и мдиван-бегов были учреждены в последнее время и в Мингрелии, но организация их и обязанности были еще в худшем состоянии чем в Имеретии. Сами владетели Мингрелии не следили за их действиями и имели отвращение к письменному производству дел. Мдиван-бегам был предоставлен полный произвол, пользуясь которым они решали деда вкривь и вкось, как находили для себя более выгодным. В самое ближайшее к нам время, когда владение перешло в руки кн. Давида, администрация получила лучшее направление.

Были назначены новые мдиван-беги и к ним помощники с необходимым числом бокаулов. Эти лица составили низшую инстанцию суда, а высшею считалось верховное мингрельское управление, составленное из первоклассных мдиван-бегов и почетных членов от дворянства. Уголовные преступления судились в кутаисском областном суде, учрежденном русским правительством.

Недовольные решением дивана могли жаловаться царю или дадиану, который разобрав дело или рвал постановление мдиван-бегов, если был не согласен с их решением, и приказывал составить новое, или, в противном случае, прикладывал свою печать и тогда постановление дивана принимало вид царской грамоты или указа.

Во всех случаях при решении дел существовал полнейший произвол, играло весьма большую роль минутное настроение судей, а иногда и преднамеренное искажение ими истины. Основанием для всех решений служила [266] присяга или самого ответчика или свидетелей. Ответчик мог быть совершенно прав, но если раскаленное железо оставляло след на его руке он признавался виновным и никакие заявления с его стороны не могли служить к его оправданию. С другой стороны оправдание или обвинение свидетелями было часто весьма несправедливо. Свидетели, не имея ни малейшего понятия о правильности или неправильности иска, верили на слово тому, за кого присягали и от кого получали плату в свою пользу.

«Таким образом, не смотря на энергические действия правителей, на быстроту делопроизводства моуравов и мдиван-бегов, Имеретия тогдашнего времени, как видно изо всех оставшихся фактов, была в самом жалком, расстроенном и угнетенном состоянии, продолжения которого желал только тот, кто пользовался им для своих частных, своекорыстных целей и кто любил мутную воду, для того, чтобы ловить в ней для себя рыбу.»

В Имеретии не было регулярного и постоянного войска; его заменяли азнаури и особое сословие крестьян мсахури, что в переводе означает служивые. Они обязаны были всегда быть готовыми к войне и по первому призыву следовать на защиту отечества.

Мсахури содержали в крепостях постоянный гарнизон, известный под именем мецихевале и управляемый особыми моуравами или воинскими начальниками. Последние принимали все меры к защите крепости, распоряжались стоявшим там гарнизоном и, получая содержание от окрестных жителей, пользовались еще особою податью, известною под именем сацихо и состоявшею из разных припасов необходимых для гарнизона.

Над всеми начальниками крепостей был поставлен сначала цихис-тави начальник всех моуравов, а потом с уничтожением этого звания сардарь или начальник над всеми ополчениями. При последнем царе Соломоне II, было три сардаря, из которых каждый имел свое особое знамя, выставление которого на крепостях означало всеобщую тревогу. Тогда все жители Имеретии, обязанные военною повинностью и призываемые большими медными трубами (буки), находившимися при церквах и монастырях, спешили под знамена своего сардаря. Собравшись вокруг храма ратники получали от пастырей церкви напутственное благословение и нередко оставляли свои семейства в стенах монастырей, которые, будучи построены на высоких скалах, служили сильными и часто недоступными для неприятеля укреплениями. Князья, дворяне и мсахури выступали в поход, а остальное народонаселение занимало укрепления, горы, ущелья, и составляло резерв, который, в случае надобности, также выходил в поле под начальством своих моуравов.

Каждый из следовавших на войну должен был сам позаботиться о продовольствии и взять его на несколько дней; для перевозки же провианта, с места на место, при отрядах существовали вьючные лошади. При [267] продолжительных стоянках и при истощении продовольствия ополчение занималось реквизициею и мародерством у своих соотечественников в самых широких размерах. «Провиант забирался из ближайших селений с кого ни попало, без всякого разбора и уравнительности. Дисциплины и подчиненности в тогдашнем ополчении было не много. Частных начальников никаких не назначалось, исключая моуравов, которые командовали мужиками своего округа, и сардарей, командовавших целым ополчением. А потому нередко в ополчении возникали беспорядки и самоуправие. Кто уклонялся от службы, тому для срама надевали на голову, вместо башлыка, женское покрывало, кто вовсе упорствовал идти на войну, у того царь отнимал крестьян, так как последние жаловались собственно для того, чтобы дворянин имел возможность нести военную службу и выступать в поход с порученными ему ратниками или мсахурами. Знаков отличия и установленных наград в Имеретии никаких не существовало, но оказавших особенные услуги или подвиги царь жаловал, по своему усмотрению: ружьем, шашкою, платьем, конем, деревнями или же приближал к своей особе и давал потом доходные должности. Но самою главною приманкою идти в поход была надежда на добычу и таким образом пограничные жители Мингрелии, Гурии и Имеретии были постоянными жертвами, чужих и своих ратников, которые забирали у них все что только могли».

С окончанием военных действий, все ополчение распускалось по домам за исключением гарнизонов крепостей и кишиков, или царской стражи. Состоя под начальством кишикт-ухуцеса, стража эта оберегала царский двор, а три человека находились постоянно при особе царя с заряженными ружьями. Кишики всюду следовали за царем, даже до дверей покоев царицы, а ночью стояли на часах в царской спальне (О царе Соломоне II и бывшем при нем управлении, П-р Гн-в. Кавказский Календарь на 1859 год. Поездка на родину, г. Кикодзе. Кавказ 1853 г. № 68. Из записок о Гурии, Н. Дункель-Веллинга. Кавказ 1854 г. № 10. Свэти Имеретинское предание Н. Соколовский Кавказ 1853 г. № 51.). В кишики набирались преимущественно жители селения Баноджи, обязанные исключительно этою службою. Служить при царе, считалось делом почетным одинаково как для князей и дворян, так и для всех сословий, виды которых в Имеретии, Мингрелии и Гурии, были весьма разнообразны.

Непосредственно за владетелями следовало сословие товади — главные, главнейшие, от слова тави — голова. Сословие это было названо нашим правительством князьями. В Грузии сословие князей разделялось на три степени, но в Гурии этого не было, хотя некоторые фамилии товадов пользовались большим уважением или значением в народе, и даже большими гражданскими правами. Точно также было это и в Имеретии. В Мингрелии же князья разделялись на два разряда: на князей подвластных принцам [268] крови, т. е. потомкам бывших владетелей, которым они достались в удел. Князья этого разряда были обязаны личною службою своему принцу крови, и, кроме того, крестьяне таких князей, были обязаны тем же принцам крови, некоторыми податями и повинностями. Второй вид высшего сословия были князья подвластные особе самого владетеля. Они-то собственно и составляли в Мингрелии высшее сословие, так сказать, первостепенных дворян, подчиненных одному правителю и обязанных тем же, чем обязан каждый русский дворянин своему государству и правительству.

Непосредственно за князьями следовало сословие сапатиокаци — почетные, от слова нативи — честь, почесть. Это сословие было средним между товадами и азнаурами, и в позднейшее время присоединилось к сословию князей. Азнауры – люди свободные, вольные, пользовавшиеся всеми правами дворянского сословия. В Мингрелии сословие это было полусвободное и подвластное или церквам, владетелю или князьям. Азнауры служили своим владельцам лично, а крестьяне их в свою очередь обязаны были главным помещикам некоторыми определенными податями и повинностями, известными под именем саудиеро.

В числе особых сословий Имеретии, Мингрелии и Гурии, было духовенство, в состав которого поступали весьма часто лица зависимых сословий. Хотя в Гурии духовенство, и в особенности высшее, кроме духовных прав, имело весьма важное гражданское значение, но если духовное лицо происходило из сословия крестьян, то как бы оно высоко не было поставлено, ни сам священник, ни дети его, не освобождались из крепостного состояния.

В Мингрелии же все духовенство образовалось преимущественно из крестьянского сословия. Здесь священник был не столько пастырь духовный и блюститель нравственности своих прихожан, сколько чернорабочий, обрабатывавший не только собственные земли, но и земли своих господ. Случалось также и то, что при переездах владельцев, священники и пастыри церкви носили за своими владельцами разный скарб. Одним словом, большинство духовенства в Мингрелии были рабы со всеми их обязанностями и тягостным, безотрадным общественным положением. Будучи лишено всех средств к пропитанию, духовенство погрязло в невежестве и отличалось своею безнравственностию — обжорством и нетрезвою жизнию. При таких условиях, оно не могло внушать уважение к себе народа, как сословие несамостоятельное и чуждое тех свойств, которые возлагаются на служителей церкви. Все это было сознано последним владетелем Мингрелии князем Давидом, который в 1846 году освободил духовенство от личной зависимости, за исключением детей священников, рожденных до издания указа, но которые, впрочем, в силу того же указа, получили право выкупа на волю за двадцать пять рублей с души. [269]

Если сравнить это духовенство собственно с грузинским, то между ними найдем значительную разницу. В Грузии духовенство пользовалось большим почетом и влиянием, не только в делах веры, но и в политическом и гражданском отношении, что подтверждается указанием царевича Вахушта. Последний говорит, что с самого начала распространения христианства, цари грузинские старались образовывать истинных пастырей церкви, которые пользовались уважением: епископы наравне с царем, а иереи — наравне с князьями. По свидетельству того же писателя, царь грузинский Вахтанг Горгаслан учредил звание католикоса, и, поставив епископов во всей Грузии, приказал воздавать почесть католикосу наравне с царем, епископам наравне с эриставами, а священникам наравне с дворянами. Таким образом видно, что в Грузии духовенство играло весьма видную роль, и даже преобладало над самим дворянством, потому что в распоряжении архиереев состояли азнауры, обязанные по вызову и под предводительством их идти на войну. Ко всему этому надо прибавить и то, что грузинское духовенство было представителем тогдашнего образования и грамотности, и люди ученые были преимущественно из лиц духовного звания. В Мингрелии же и Гурии, духовенство стояло на низкой степени развития, чему причиною было, конечно, его крепостное состояние и зависимость от различного, рода покровителей. Несколько выше и ближе к грузинскому подходило духовенство имеретинское, но и здесь встречались священники из зависимых сословий.

Откуда и каким образом в древности произошло зависимое сословие — определить весьма трудно, по отсутствию всяких письменных актов, из которых можно бы было проследить начало зависимости человека от человека. «Оно могло образоваться здесь, говорит Ад. Пет. Берже. (Из путешествия по Мингрелии в 1862 г. (рукоп.) Я уже несколько раз имел случай заявить о содействии, оказанном мне А. П. Берже доставлением различных материалов. На этот раз я считаю необходимым вновь изъявить ему мою глубочайшую благодарность от имени всех лиц сочувствующих науке.),, как и везде на началах порабощения сильным слабого, обращения пленных в рабов, и защиты слабого сильным, к покровительству которого тот должен был прибегнуть рано или поздно. С течением времени право это укреплялось жалованными грамотами в воздаяние заслуг того или другого владельца. Подобные грамоты, как факты, восходят не далее XVI столетия».

Во всяком случае, крепостное право представляется здесь в самых разнообразных формах. Но каким образом и чем выражалось это право в древности, чем именно обусловливалась зависимость крестьянина от помещика — на это пока нельзя дать положительного ответа. В позднейшее же время, а именно в прошедшем еще столетии, господин имел [270] безусловное право на жизнь и смерть подвластного ему крестьянина: он продавал его с целым семейством или порознь, когда и куда бы ему не вздумалось.

Не смотря на то, что Мингрельцы не имеют письмен, все эти факты глубоко врезались в памяти народа и до сих пор передаются от отца к сыну, как мрачная картина об их минувших бедствиях. Крестьяне не могут не помнить, что помещик всегда и во все времена, составлял для них самую тяжкую обузу, что он всегда жил на их счет, что почти исключительно питался теми продуктами, какими природа и труд наделили крестьянина; плоды и усилия последнего в течение долгого времени, уничтожались господином часто в один день, без остатка, так что у крестьянина нередко, за угощением помещика, не оставалось и куска насущного хлеба.

В силу народного обычая и радушного гостеприимства, крестьянин не решался восставать против своего господина, уничтожавшего его труд и жизненные запасы, но за то в податях и повинностях, крестьяне отстаивали по возможности свои права, и в этом случае, отношение их к владельцам были более точны и более определенны. Уклончивость крестьян от выполнения излишних требований помещиков, заставила последних утвердить правильность своих притязаний так называемыми отписными бумагами, и в этом случае, при неустойчивости помещика, крестьянин сделался мало уступчивым в виду неправильных и постоянно возраставших домогательств своего патрона. Отсюда произошли и определились сословные права и самые сословия по степени их зависимости разделялись на несколько степеней, известных, впрочем, под одним общим именем глехи-каци, т. е. крестьянин.

Самый низший раздел зависимых сословий, были моджалабе, происходящие от слова джалаби — семейство, т. е., что они обязаны были помещику целым семейством, и находились в его власти на столько, что он может с ними делать все, что угодно. В Гурии их иногда называли глехами, что означает крестьянин, а в Мингрелии, на оборот, всех крестьян вообще называли иногда моджалабами.

Моджалабе был раб в полном значении слова, обязанный самыми грубыми работами, выполнение которых помещик был не вправе возложить на других своих крестьян. Сословие это составляло домашнюю прислугу, ничем не обеспеченную и умиравшую часто в самой крайней нищете и бедности. В Мингрелии, например, по понятию всех и каждого, считалось самою грубою работою очищение гомии от шелухи, и эта работа лежала. на обязанности моджалабов, хотя эта обязанность в действительности не была так трудна, как другие. Гораздо труднее было другим сословиям таскать на своей спине дрова, или переносить разный скарб помещика при его переездах с одного места на другое. Последняя обязанность называлась твиртоба, что буквально означает тягость — слово характеризующее самую [271] повинность. Но очищение гомии в народе считалось низким занятием и этого было совершенно достаточно, чтобы никто кроме моджалабов не взялся за эту работу.

Моджалабе со всем своим семейством жил, большею частию, при. дворе или близ дома помещика. Он сам и его семья питались остатками от господского стола, и пользовался только теми зернами гомии, которые оказывались забытыми в шелухе от очищения снопа. Они не имели собственных полей и посевов за исключением ничтожных огородов и только в самых редких случаях им давался небольшой клочок или участок земли для засевания кукурузою. Одевались моджалабе в платье, пожалованное господином или домочадцами его с своих плеч, но не раньше того, как оно переслужило уже срок и готово было обратиться в лохмотья. Владелец весьма часто не называл слугу по имени, а давал ему какую-либо кличку нехристианскую и вымышленную.

Положение женщины этого сословия было еще тягостнее, чем положение мужчины. Последний мог жениться и иметь семейство потому, что это было выгодно для помещика, как увеличение хозяйственной силы в лице детей моджалабе, по женщина могла только тогда вступить брак, когда находила себе мужа тоже из сословия моджалабе, и при том находившегося непременно среди дворни ее господина. Если у моджалабе было несколько дочерей, то он обязан был давать своему господину для женской прислуги старшую из них, с тем, что если эта девушка найдет себе жениха и выйдет замуж, то в замен ее поступает к господину вторая дочь, за нею третья и т. д. При этом необходимо заметить, что кроме моджалабов, как увидим, были и другие сословия, которые также обязаны были давать женскую .прислугу своему господину. Бывали случаи, когда моджалабе откупался от помещика, но никогда не получал полной свободы, а только ограниченную, и переходил в сословие мебегре, с исполнением всех обязанностей этого сословия, о которых будет сказано ниже.

Приближенная дворовая девка, составляющая необходимую принадлежность приданого каждой дочери владельца, носила название моахле, что в переводе с грузинского означает служанка. Она исполняла все обязанности, свойственные вообще этому названию. Господин мог ее продать, подарить, отдать в приданое, и вообще отчуждать по разным актам, сделкам и условиям. Редко когда подобная девушка выдавалась замуж, а чаще всего обречена была на вечную, хотя и мнимую девственность, последствием которой бывало однакоже значительное количество незаконнорожденных детей. Последние в прежнее время поступали в число церковных крестьян, но могли быть выкуплены помещиком за самую ничтожную цену, и обращались им в домашнюю прислугу. Иногда сами помещики делали честь моахле и жили с нею до тех пор, пока она была молода и хороша собою; а потом отвергнув ее, держали в старости в загоне и крайней нищете. Случалось [272] и то, что помещик прижив с моахле нескольких детей, продавал свою наложницу другому помещику, а детей оставлял у себя или распродавал мать и детей в разные руки своим соседям. В отношении моджалабе и моахле помещик имел только одну обязанность — кормить и одевать их, но все это давалось в самом скудном объеме. Был, впрочем случай, когда моахле пользовалась уважением в семействе — это тогда, когда она нянчила детей своего господина. Получив звание гамдели (няни), она, по окончании воспитания, получала свободу.

Прислуга, взятая в дом помещика из семейства крестьянина, носила название пареши. В это же сословие поступали и лица, родившиеся в доме помещика и не имевшие, как говорится, ни роду ни племени, не имевшие семейства и крова, кроме господского. Дети крестьян, поступавшие во двор владельца, брались не моложе 12 лет, чтобы могли исполнять известные работы. «В этих работах есть своя наследственная специальность, которой он строго держится». Так, были пареши, которые подавали только умываться или одеваться, другие только носили и рубили дрова, третьи топили камины или подметали пол и проч. Лица, исполнявшие эти обязанности, носили общее название пирис-пареши, т. е. личный слуга. Затем следовали другие виды пареши: те, которые обязаны были готовить кушанье, назывались мзареули, т. е. повар; обязанные печь хлеб — хабази — хлебник, обязанные смотреть за мельницей — медцисквиле, т. е. мельник; обязанные ходить за лошадьми — меджинибе, или конюх; обязанные хранить домашнее имущество — моларе, ключник; обязанные собирать подати — хелосани, т. е. сборщик податей.

Отправляя пареши в дом господина, его семейство обязано было одевать посланного и снабжать всем необходимым, за исключением пищи, которая давалась от помещика. Прослужив известное определенное время, пареши возвращался в семейство, а вместо него во двор помещика поступал из того же семейства или брат или сестра.

Третий вид прислуги, носил название шинакма и комплектовался из крестьян и тех азнауров, которые находились в поземельной зависимости от князей, церковного ведомства или от самого владетеля. Слово шинакма составное и происходит от слов шин — дом, двор, и кма — крестьянин, т. е. дворовый человек. По самому происхождению этих лиц видно, что они предназначались для исполнения более почетной службы во дворе владельца, чем все остальные. Шинакма были обязаны провожать князя или его семейство при переездах, подавать стремя, прислуживать за столом и развлекать своего патрона беседой. Они посылались владельцами к разным лицам. и с такими поручениями, в которых требовалась дипломатическая тонкость, и вместе с тем исполняли при дворе помещика должности: салтхуцеса — управителя, моурава — прикащика, гамгебели — распорядителя и проч. [273]

Из таких разнохарактерных должностей и лиц складывался весь домашний быт помещика. «Тут есть, говорит К. Бороздин, несколько различных слоев общества, не сходных один с другим и собранных вместе одною лишь зависимостию господину. Господин и его семейство смотрят на этих домочадцев, как на свою принадлежность вещную, созданную для их благополучия; но вместе с тем никогда не выходят из той рамки отношений, которая установилась обычным правом: парешу нельзя никакими силами принудить к работе моджалаба, шинакму — к занятиям пареши. Только при условиях отправления каждым своей специальности сохраняется мир в доме и в дворе».

Все остальные виды зависимых сословий носили название мебегре, а в Гурии кма или глехи-каци, т. е. крестьяне. Название мебегре происходит от слова бегара — известная натуральная повинность, состоявшая из свиньи, курицы, гоми и вина. Мебегре, в переводе с грузинского, значит, отбыватель известных, определенных податей. Этот вид сословия обязан был чем-нибудь исключительно помещику или владетелю, например: тохать землю (Тоха, земледельческое орудие, которым чистят хлеб на корне: от этого произошло слово тохать, которое в общем употреблении в грузинских провинциях и значит очищать хлеб на корне и землю под хлеб тохою.), пахать, платить разную подать, в натуре или деньгами, отбывать барщину и давать прислугу на барский двор. Обязанности мебегре бывали чрезвычайно разнообразны и к тому же зависели от того, был ли мебегре освобожден помещиком от некоторых соответственных податей, за известную единовременную плату, или не был. В сущности главною особенностью его зависимости от своего господина было ежегодное приношение последнему свиньи, и если мебегре успевал откупиться от этого оригинального приношения, то переходил в сословие азатов.

Мебегре в Мингрелии разделялись на два разряда: глехов и мсахуров. Первые, иначе называемые казахи или маргали, обязаны были давать от семейства по одному пареши и освобождались от этого только тогда, когда в дыме не было более одного работника; иногда же они поставляли и женскую прислугу, исполнявшую обязанность моджалабе. Обыкновенно помещик, выбрав себе девочку из семейства глеха, надевал ей на шею красный шелковый шнурок и с этих пор она считалась взятою во двор. По требованию господина, каждый дым выставлял на барщину одного работника, без определения числа рабочих дней в неделю; приносил подать бегара и, кроме того, другие продукты, которые были весьма разнообразны и различны в каждой деревне, но состояли преимущественно из хлеба, сыра, баранов, козлят и проч. Последние приношения образовались из дзгвени или гостинцев, которые крестьяне приносили своим господам. Гостинцы эти, повторенные два года сряду, по установившемуся обычаю, [274] превращались в дебулоба — обязанность или повинность. От этого помещики разными ласками и уловками старались заставить своих крестьян повторить какую-либо услугу, а крестьяне, напротив того, всеми мерами упирались, чтобы не сделать отступлений от тех обязанностей и приношений, которые исполнялись их отцами.

Обязанности крестьян к помещикам были основаны или на письменных сделках, или на преданиях, тщательно передаваемых из рода в род. Крестьяне так сильно стояли за свои исключительные повинности, что никакая сила, даже и при всевозможном самоуправстве помещиков, не могла заставить их согласиться на малейшее отступление. Кто обязан был тохать землю в известное время, тот не соглашался делать этого в другое время года, а тем более пахать ее, убирать хлеб или косить: для этого, говорили они, есть другие люди, обязанные этими повинностями.

Не смотря однако же на такое сопротивление, бедность и необходимость в защите сильного были причиною того, что в течение веков крестьяне приняли на себя столь разнообразные повинности, исчислить которые нет возможности. Так, они очищали три раза в год господские посевы, переносили на себе вещи помещика, при его переездах из одной деревни в другую; кормили несколько дней в году помещичьих лошадей, вместе с конюхом, или в замен того давали от 100 до 200 пучков соломы; приносили подарки в торжественных случаях: на свадьбах, крестинах, похоронах и поминках. Иногда при несчастных случаях крестьяне помогали своему помещику, выкупали его от долгов и исполняли самую тягостную обязанность — кормления своего владельца, что обыкновенно приходилось на долю каждого по нескольку дней в году. Подобный наезд, с целым семейством и прислугою, был для крестьянина гораздо хуже налета саранчи, потому что, кроме уничтожения дотла жизненных запасов, у крестьянина исчезали самые лучшие и ценные вещи.

Сверх этих, так сказать, главнейших обязанностей, было еще множество мелочных, странных и доходящих до смешного. Так, например, если к помещику приезжал гость, то известное семейство крестьянина обязано было для его угощения поймать форель. В местечке Хони был один крестьянский дом, обязанный к празднику св. Пасхи сделать мяч, составляющий в этот день предмет народной забавы. В Имеретии была одна деревня, состоявшая из двадцати трех дымов, которая раз в год давала помещику по половине вареного яйца и т. п.

Те из крестьян, которые не давали помещику работника на барщину и женской прислуги в дом, носили название мсахури. В Гурии звание это давалось крестьянам или моджалабам по особым бумагам, в роде грамот и притом за заслуги таким лицам, которые отличались расторопностию идя какими-нибудь личными достоинствами, или, наконец, «по ходатайству служивших при владетеле особ, а часто даже за подарки, [275] принимаемые в роде выкупа». Мсахури освобождены были от некоторых натуральных и денежных податей, от хлебопашества в пользу владельца и вообще от трудных работ. Главнейшая обязанность их заключалась в угощении раз в год или в два года раз своего владельца. Звание мсахури в Гурин было самое почетное между крестьянами.

В Мингрелии второй вид крестьян, поселенных на землях помещиков, были азаты — название, которое может быть переведено словом освобожденный, но не вполне свободный человек, а скорее крестьянин, освобожденный от некоторой части податей и повинностей. Азаты обязаны были сопровождать господина в его поездах и давать в два года одну корову или же, зарезав ее, угостить своего владельца гомерическим обедом.

Переход из сословия мебегре в сословие азатов считался весьма важным, в том отношении, что последние освобождались от приношения помещику свиньи, что считалось постыдным, хотя повинности и взносы азатов большею частию обходились и дороже взносов мебегре.

Переход из сословия мебегре в азаты производился точно таким же образом, как в Гурии в сословие мсахури, т. е. за заслуги и по письменным актам или грамотам.

Сверх исчисленных сословий крестьян были еще рабы, находившиеся в зависимости крестьян, или их крестьяне, которые приобретались для того, чтобы посылать вместо себя на господскую работу или службу. Бывали случаи, хотя впрочем очень редкие, что крестьянские моджалабы, в свою очередь, имели точно также моджалабов и т. д. Участь таких лиц была еще безотраднее, чем всех остальных зависимых сословий.

В заключение необходимо сказать, что в Мингрелии, кроме всех этих видов крестьян, были еще свободные поселяне, образовавшиеся с 1860 года, по распоряжению нашего правительства, в тех видах, чтобы крестьяне, освобожденные из зависимости помещиков, не возвращались уже снова в крепостное состояние зачислением их в разряд собственных крестьян владетеля. Необходимо сказать и то, что среди зависимых сословий Имеретии, Мингрелии и Гурии заметно было всегда стремление перейти в сословие сравнительно более приличное по общественному положению в народе, а напоследок и совершенно освободиться от тех тяжких податей и повинностей, которые обременяли крестьянина и держали его в черном теле. Таким образом задушевное желание моджалабе заключалось в том, чтобы сделаться мебегре, мебегре — азатом и т. д.

Взаимные отношения, существовавшие между зависимыми сословиями и их владельцами представляли собою смесь семейного начала с начальническим господством.

Всмотревшись в эти отношения попристальнее, мы увидели бы, что крестьяне сидели зачастую за одним столом со своими господами, что вместе с ними они пили и ели, разделяли радость и горе, и нередко, к [276] какому бы сословию человек ни принадлежал, хотя бы был и моджалабе, он плясал с княжною рука об руку, в хороводе местного туземного танца. Крестьянин оплакивал умерших членов семьи своего господина, точно также и последний платил ему этот христианский долг и исполнял народный обычай безукоризненно и с сочувствием.

Между высшими сословиями существовали те же отношения, как и между низшими, но, вместе с тем, отношение это в дворянском сословном кругу, кроме того, имело на себе отпечаток чисто феодальный. Так, например, азнаур, по нашим понятиям точно такой же дворянин как и князь, поддерживал стремя, когда последний садился на лошадь, или подавал ему трубку, снимал с его ног сапоги, ходил за княжеским ястребом, лошадью, возился с охотничьими собаками, не считая нисколько постыдным для себя нести подобную службу. Одновременно с этим тот же самый азнаур или князь сидели за одним столом с владетелем, беседовали, шутили, позволяли себе иногда разного рода выходки, которые не оскорбляли самолюбия даже и в том случае, когда лицо, к которому были обращены эти выходки, принадлежало к самому высшему сословию. Между тем старший в праве был послать кусок мяса или просто кость подвластному и тот принимал ее с благодарностью, как знак внимания, и, в свою очередь, передавал обглоданные остатки низшему по себе. Отказаться от чужих объедков считалось делом неприличным и обсосанную кость низший считал необходимым обсосать с особым рачением.

В стране, где феодализм с одной стороны и рабство с другой находились в постоянной междоусобной вражде, где личности феодалов утратили много существенного, где материальные силы их раздробились на мелочь, между тем как потомки этих феодалов, не желая покинуть своих надменных привычек и выходок, вытягивали из подвластных последние соки, там нельзя было обойтись без слез, стонов и проклятий...

«Жалок крестьянин, пишет Ад. II. Берже, под ферулой господина, предки которого считали у себя рабов сотнями и которому осталось в наследие, быть может, не более десятка дворов. Жалок крошечный феодал при таком числе крестьян, когда он, нисколько не умерив своих прихотей и расходов, норовит изо всех сил, чтобы не отстать в этом отношении от своего предка, располагавшего несравненно большими средствами. Последний имел у себя конюхов, поваров, сокольничих, сапожников, портных и всякого подобного люда в большом числе; потомок же его корчит того же феодала и хочет иметь ту же обстановку, по крайней мере в миниатюре, и требует всех подобных услуг от доставшихся ему нескольких дворов крестьян. Эти, в свою очередь, упираются руками и ногами, ни за что не хотят исполнить сумасбродных требований, которые для них обременительны и даже вовсе не подходящи, отзываясь, что такой-то обязан печь хлеб, а не варить кушанье, ухаживать за лошадью, [277] а не за соколом, что предок такого-то хотя шил на господина сапоги, но так как прямой потомок его вымер, то другому не приходится выполнять означенную повинность в целости, а готов сшить один только сапог».

Прямым последствием притязания с одной стороны и упорства или сопротивления с другой было то, что владельцы прибегали иногда к насилию, в следствие которого бывало или бегство крестьянина, если это ему удавалось, или конечное раззорение. Крестьяне не могли и не могут забыть, что члены семьи их продавались помещиками в плен; не могут забыть, что целые семьи их безжалостно разразнивались, что их обирали чужие и свои помещики, что крестьянин не был уверен в своей собственности, что суд и расправа ими покупались дорого, и все-таки без надежды на правосудие, и наконец, что их объедали сильные, объедали начальники и бесчисленные их рассыльные. Крестьянин не знал, что будет завтра с ним, с его скотом и имуществом. Поэтому он никогда не строился прочно, а как будто всегда готовился к перекочевке.

Тавади, сапатиокаци и азнауры были владельцами поземельной собственности и крестьян на ней поселенных. Первые два сословия зависели только от владетелей, как вассалы, обязанные службою в войске, в гражданском управлении, при дворе и при особе владетеля, а иногда повинностью от земли и, частью, доходов от других источников, как, например, таможен и проч. — Хотя большая часть азнауров имела одинаковые права с князьями и подчинялась только одному владетелю, но были, как мы видели, и такие, которые находились в зависимости князей, церкви и помещиков из такого же сословия азнауров. Между зависимыми и независимыми азнаурами, в народном взгляде, не было никакой разницы. Только древность и знатность происхождения давали первенство азнаурским фамилиям, не обращая внимания на то, были ли они вольными или зависимыми.

Владелец имел право передать другому власть над имением зависевшего от него азнаура, но не имел никакого влияния на благоприобретенное имение последнего. Выморочные имения зависимых азнауров поступали в собственность помещика. «С другой стороны, помещичьи азнауры не могли, без согласия своих владельцев или церкви, уступать и освобождать своих крестьян и продавать земли, зависевшие от их владельцев».

По уложению царя Вахтанга, применявшемуся во всех провинциях, населенных грузинским племенем, помещик, кто бы он ни был, имел полную власть над своим крестьянином, за исключением лишения жизни. Господин не имел права изувечить своего крестьянина; но в одном месте тех же законов сказано, что если господин нападает на своего слугу, то последний должен всеми мерами избегать того, чтобы защищаться. Помещик имел право продавать, отдавать в замен, заложить, дарить и освобождать на волю своих крестьян; мог наказывать за преступления, но не причиняя [278] увечья. Владелец не признавал обязанности содержать своих крестьян в случае голода или другого общественного несчастия, точно также он отказывался следить за нравственностию своих подвластных. Помещики имели полное право располагать недвижимым имением крестьянина, но на благоприобретенное им имение права не имели. В случае смерти крестьянина, не оставившего по себе прямых наследников мужеского пола, имение поступало в пользу помещика, помимо дочерей и наследниц женского пола, которые не могли наследовать имение отца, но при выходе замуж, при жизни своих родителей, могли получить часть имения в приданое.

Крестьяне не могли продавать недвижимого имения без согласия помещика, не могли переселяться из одного селения в другое, но ассаство (бегство или переселение помимо воли владельца) существовало и здесь точно в таких же размерах, как и в Абхазии.

Крестьянин имел право приобретать землю на свое имя и владеть ею на полных правах собственности. «Помещик может переводить своих поселян с одних земель на другие только при обоюдном с ними согласии, причем дается им полная льгота в течение двух лет, а затем подати и повинности установляются все те де, как и на прежних землях».

Крестьяне могли, с позволения помещика, заниматься торговлею, ремеслами и промышленностью, и приобретенною через то собственностию как движимою, так и недвижимою распоряжаться по своей воле, без участия помещика, но с вознаграждением последнего условною платою при получении позволения (Из путешествия по Мингрелии в 1862 г. Ад. П. Берже, рукопись, обязательно сообщенная мне автором. Крепостное состояние в Мингрелии, К. Бороздина, Записки Кавк. отд. Имп. Р. Геогр. общ. кн. VII изд. 1866 т. О сословиях в Гурии, из записок капитана Тржасковского. Кавказ 1847 г. № 40.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 2. СПб. 1871