ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM I.

КНИГА II.

ЗАКАВКАЗЬЕ

II.

Характер Имеретин, Мингрельцев и Гурийцев и их одежда. — Гостеприимство. — Пища туземцев.

Составляя один народ по вере и языку с грузинами, имеретины, мингрельцы и гурийцы имеют одинаковые нравы и обычаи. Не повторяя всего сказанного о грузинах, и в равной степени относящегося до всех жителей Рионской долины, мы коснемся только тех незначительных особенностей, которые составляют исключительную принадлежность этих трех поколений грузинского народа.

Имеретинки большею частию брюнетки и при том стройны, но не выделяются своею красотою перед мужчинами, которые если не превосходят их, то и не уступают в красоте.

Мужчины преимущественно среднего, роста, в лице их более приятности, чем правильности.

Почти все мужчины носят или бороду или усы, причем к последним они имеют особое влечение. Туземец страшный защитник не только [220] своих усов, но и каждого отдельного волоса; некоторые оставляли службу из-за того только, что приходилось сбрить усы.

Какой же совестливости ожидать от человека, говорят имеретины, у которого нет ни бороды, ни усов.

Имеретины закручивают и заворачивают на ночь свои усы в саулваши — особого рода наусники.

Вот что рассказывают туземцы по поводу своих усов.

Какой-то имеретин попался в плен к горцам и не имея средств выкупиться, обратился с просьбою к своему владельцу отпустить его домой.

— Знаешь что, хозяин, говорил имеретин, меня не выкупают; отпусти домой. Вот тебе в залог волос из моих. усов. Пойду, буду просить милостыню и собравши деньги сколько ты назначишь, принесу тебе и выкуплю свой волос.

Хозяин взял у него волос, посмотрел на него, завернул и спрятал.

— Ну, Аллах тебе помоги! проговорил он; иди — да смотри!

Пошел имеретин домой, собрал сумму, но далеко не ту, которая была назначена. Он так ценил волос своего уса, что ни за что не хотел оставлять его в руках горца и потому решился идти добровольно в неволю, чтобы только выручить свой ус.

Придя в горы он рассказал своему хозяину все дело, как было.

Горец, не долго думая, вынул из-за пазухи завернутый в тряпку волос, отдал его имеретину и не взяв с него денег, отпустил домой,

Этот анекдот, хотя и вымышленный, хорошо рисует привязанность имеретина к своим усам. Туземец, сбривший усы, подвергается насмешкам и эту операцию допускается произвести только при потере родственника в знак глубочайшего траура.

Будучи добр, ласков, обходителен, имеретин невежествен и страшный охотник до процессов и тяжб всякого рода. Редкий из жителей не тягается с соседом за свою землю, редкий крестьянин не спорит с помещиком за повинности и почти нет князя или дворянина, который бы не имел наследственных врагов «по процессу, подобно тому, как в Дагестане имеют наследственных врагов по кровомщению». Разница только в том, что в Дагестане враги тешились кинжалами, а здесь бумагою, пером и чернилами. Среди населения явились подьячие, ябедники и законники, которых все боятся, которым низко кланяются и ищут знакомства и расположения как у людей необходимых и до некоторой степени полезных. Такие люди пользуются известностию, обирают добродушных поселян и живут на их счет припеваючи. Это благосостояние крючкотворцев заставило многих молодых людей, даже и хорошей фамилии, добиваться должности писца как почетного звания, при помощи которого каждый рассчитывает на лишнюю копейку, на верный источник дохода.

Расчеты их более чем верны, потому что ни один поселянин не [221] пройдет мимо присутственного места без того, чтобы не завернуть туда, не взять какой-нибудь справки или не попросить написать просьбу.

Приехав на базар и выручив хорошие барыши от продажи своих продуктов, крестьянин не прокутит их, не купит обновы, а зайдет в казначейство и возьмет гербовой бумаги.

— На что тебе эта дрянь? скажет ему добрый человек односелец.

— Как на что? ответит он — это вещь нужная; она всегда пригодна, даже в праздник можно подарить родственнику, да кроме того я и сам думаю подать просьбу; нет ли у тебя на примете писаки, так, недорогого абаза (20 коп.) за три с листа?

— Как не быть — их как собак. Да ведь ты недавно подавал просьбу.

— А как недавно! месяца три будет, тогда отказали, а теперь может быть и не откажут.

— Почему ж не откажут?

— А потому, что у нас начальник новый. Авось не откажет, а откажет, так пойду жаловаться губернатору; губернатор откажет, пойду к наместнику, а там подам просьбу в сенат, а сенат откажет, тогда утоплюсь или надену на шею сабели (крученая веревка, изображающая виселицу) и опять пойду к наместнику.

Не смотря на столь большую охоту к сутяжничеству, имеретины в сущности весьма добродушны и честны.

Мингрельцы имеют черты лица нежные и более женственные. Мужской красоты в них нет, зато тип мингрельской женщины — один из изящнейших в свете; даже женщины из крестьянского сословия и те поражают своею красотою. В Мингрелии нет особого типа; здесь одинаково попадаются и брюнетки и блондинки. Правда, они не так красивы как соседки их гурийки, но стройный рост, умные выразительные лица, миловидные головки, длинные и шелковистые волосы, вьющиеся по плечам, и правильные роскошные формы тела — приковывают внимание. Движения их смелы, грациозны, страстны и высказывают вполне окружающую их природу, «которая истощила все свои прелести на эти чудные создания».

Мингрелец, мужчина, чрезвычайно способен, восприимчив, упрям и мстителен, но в обращении скромен и вкрадчив; на мингрельца слишком трудно положиться и поверить на слово, тогда как гуриец, напротив того, гордится выполнением данного обещания. Воровство, сильно развитое в Мингрелии, составляет главный порок, глубоко проникнувший в среду народа и составляющий исключительную особенность мингрельцев.

Воровство преимущественно распространяется на скот и в особенности на лошадей и в этом отношении мингрельцы ловки до чрезвычайности. Они не могут равнодушно смотреть на чужого коня и в особенности когда он гуляет на свободе. [222]

— Попал мингрелец в рай, говорят имеретины, но увидав там отличного катера (мула), принадлежащего Николаю Чудотворцу, прогуливающегося на свободе и щиплющего траву, не выдержал — украл и дал тягу из рая.

Туземный конокрад употребляет множество ухищрений для укрытия похищенной лошади. Он поведет ее оврагами, балками, лесом и даже по руслу реки, чтобы избежать преследования, или подучит пастуха гнать за ним стадо овец, для того, чтобы затоптать следы украденного коня, который в две или три ночи даже и из Имеретии попадет в Абхазию. Мингрельский вор подкует ворованную лошадь подковами задом на перед, так что кажется она бежит по направлению к северу, а она бежала на юг; он подстелет несколько бурок и станет менять их под ногами лошади, чтобы провести ее незамеченную на расстоянии полуверсты и более в противоположную сторону. Конокрадством занимались почти все сословия, не исключая духовенства. Занятие это доведено здесь до художества. Самому простому и неопытному вору ничего не стоит провезти мясо уворованной коровы в винном кувшине, установленном на арбе, или зарезанную корову в виде покойника, со всею траурною обстановкою, следуя за арбою с плачем и оханьем, будто бы по случаю потери любимого родственника. Еще легче ему справиться с козою. Он сажает ее к себе на лошадь, ее окружают товарищи по ремеслу и чтобы скрыть блеяния животного, вся компания «вторит ей хором в роде абхазской песни. В последнем случае коза бывает в роли запевалы».

Воровство в Мингрелии не считается постыдным и ведется издавна. Говорят, что один из мингрельских азнауров украл у Андрея Первозванного, бывшего здесь для проповеди слова Божия, сандалии, которые апостол собравшись отдохнуть, повесил на дерево. Потомки этого азнаура не обижаются этим поступком и доказывают тем древность своего дворянского происхождения. Большинство же жителей сознает свой порок и называет вора словом махенджи — урод, доказывающим, что в народе есть инстинкт к добру и задаток хороших нравственных начал.

Тип гурийцев значительно отличается от имеретин и мингрельцев. Причиною такого изменения одного и того же грузинского племени — было влияние природы и соседство турецких племен, с которыми гурийцы роднились и были в постоянных сношениях через продажу невольников. Влияние это оказало хорошее действие: «таких грациозных, похожих на испуганных птичек, ребятишек, такой мужественной красоты мужчин, и изящного тонкого профиля женщин, трудно найти и на Кавказе. Своею манерою и грациею гурийки очень похожи на южных италиянок». Господствующая черта характера гурийца — необыкновенная подвижность, страстность, живость, любопытство и увлечение.

Гурийцы чрезвычайно приветливы и горды. Будучи рассудительны и [223] хитры они верны данному слову. Где дело касается народной гордости, семейства или личности, там гуриец крайне вспыльчив и раздражителен. Поступок или слово, на которое другой не обратил бы внимания, вызывает часто у гурийца неудовольствие и кончается нередко кровавою развязкою. Гуриец набожен до фанатизма, исполняет самым строгим образом посты, но вместе с тем допускает такие обряды, которые кажутся странными для христианина. Считая непростительным грехом оскоромиться в среду или пятницу, он готов в ту же среду или пятницу продать туркам чужих и даже своих собственных детей или убить человека. Молясь усердно в церкви он условливается с товарищами на разбой и грабеж. Вот один из примеров наивности и противоречия в характере. Однажды рассерженный старик убил свою невестку и проскитавшись довольно долгое время по лесу, отощавший и измученный он предал себя в руки правосудия, повесив по обычаю себе веревку на шею. Обессиленному старику, по задержании, предложили подкрепить свои силы пищею и подали мясо.

— Как можно, отвечал гуриец, теперь у меня в доме лежит мертвое тело, а я буду есть скоромное!

Гуриец не жаждет мести, но отмстит врагу, если можно. Он не так гостеприимен как, например, абхазец или черкес; «он не так свято чтит кров свой, и в нем нет простодушия и ласковости имеретинского крестьянина, он суров как горец, но уже не имеет первобытных нравов своего северного соседа, а заимствовал лукавство, роскошь (Роскошь по понятию азиятца состоит во множестве оружия, лошадей и в угощении в важных случаях жизни.) и сладострастие турка».

Все гурийцы храбры, хорошие стрелки и отличные пешеходы в отношении дальности и скорости переходов. Гурийцу не составляет никакого труда пройти, например, в полтора суток из Озургет до Кутаиса, что составляет расстояние около 190 верст по прямому пути и тропинкам.

Гуриец корыстолюбив, но не для наживы, а для исполнения своих прихотей; простой крестьянин решится на самое ужасное преступление, чтобы доставить только себе предмет роскоши.

Гурийская женщина так хороша собой, и так грациозна ее походка, что достаточно взглянуть вечером при закате солнца на девушку, идущую с кувшином воды на голове, чтобы помириться и с ее синим ветхим платьем, и с ее красными, также не первой молодости, шальварами (Из записок о Гурии, Дункель-Веллинга. Кавк. 1853 г. № 77. Поездка на родину, Какадзе. Кавк. 1853 г. № 69. Заметки на пути в Мингрелию, И. Евлахова. Кавк. 1847 г. № 9. Письма из Имеретии, кн. Р. Эристова. Кавк. 1857 г. № 76.). Красота женщин была побудительною причиною к пленопродавству, которое [224] существовало даже в 1850-ых годах, не смотря на всю бдительность нашей кордонной стражи.

Гурийские женщины скромны, ласковы, приветливы и замечательной красоты, впрочем много теряющей от чрезмерного употребления белил, румян и сурьмы. Они любят наряды, преимущественно ярких цветов, и самых дорогих тканей, но обращают более внимания на внешнюю роскошь и наружные украшения: белье не считается важною частию одежды и пренебрегается гурийками, лишь бы только верхнее платье отличалось пышностию и великолепием.

Гурийская женщина пользуется большею свободою, чем в Грузии; мужчины в разговорах с женщинами весьма вольны, не стесняются в выражениях даже с матерью и сестрами, и допускают речи предосудительные по мнению европейцев. Мужчины, а в особенности юноши, имеют свободный доступ в семейство, который бывает тем легче, чем менее ревнив глава семейства. В отсутствие мужа, жена принимает к себе в гости только женщин, дабы избежать толков, сплетен и пересудов. Но в присутствии мужа посещения беспрерывны, и гости принимаются весьма радушно.

Одеваясь совершенно по-грузински, имеретин носит на голове папанаки — небольшую плоскую шапочку. Папанаки — полукруглый кусок сукна или материи, вершка в два ширины и полтора длины. На голове он поддерживается тесьмою, пришитою по углам и задеваемою за подбородок. Прикрывая только маковку головы, папанаки носится однакоже во всякое время года. На ногах туземец носит сапоги с высокими каблуками, с подбитыми подковами и с длинными носками, загнутыми вверх. Вся подошва его обуви, часто, сплошь начиная от выемки, и не исключая носков, подбита мелкими гвоздями, что необходимо для спуска и подъема на горы.

Имеретинки носят лечаки и тавса-крави, вышитую серебром по темно-малиновому бархату. Богатые носят кать-ибу — род кацавейки с открытыми рукавами, — темно-малинового бархату и опушенную куницею; из под кать-ибы виднеется архалук из розового канауса, обшитый вдоль в два рада серебряным галуном, с серебряными застежками сверху до низу, и перетянутый широкою лентою, касающеюся двумя концами своими носков иногда очаровательных ножек. Роскошные косы красавиц, переплетаются и перевиваются иногда розовым шелком. Имеретинки отличные наездницы, оне садятся на коня также скоро и одинаково с мужчинами, на мужских седлах, и в состоянии сделать верхом значительные переезды. За то женщина сочтет за бесчестие, если ей предложат сесть на катера. Причина та, что в прежнее время безнравственных женщин сажали на катера или на осла, и возили их публично по селению, подвергая тем тяжкому наказанию.

Богатые мингрельцы носят темно-синюю чуху, всю отороченную и изукрашенную золотыми галунами. Чуха надевается сверх бледно-голубого [225] шелкового архалука; на голову надевают также папанаку, обшитую золотом. Мингрельские и гурийские женщины кать-иб не носят, а вместо лечаки в Мингрелии употребляют тюлевые или газовые куски фантастически намотанные на голову. Женщины простого звания ходят в ситцевых и холщевых платьях грузинского покроя, а на голове носят большой платок, закрывающий все лицо, кроме глаз и носа.

Гуриец одевается в куртку с патронами и серебряными галунами; из под куртки видна часть элеги (жилета), сверх которого надевает еще зубуни (тоже род жилета). Он носит узкие до нельзя шаровары, обшитые серебряными галунами, ноги в ноговицах и коротеньких кожаных сапожках, с проплетенными подошвами. Широкий, шелковый турецкий платок охватывает его талию, на голове башлык.

Военные доспехи гурийца и боевые принадлежности никогда не разлучаются с ним. Сверх кушака, на ременном широком поясе, служащем и хранилищем денег, висит дчурмуш-оглы, где лежат: кресало, трут, пули и форма для их отливки, матара, кожаный складной сосуд для питья; пороховница из верблюжей кожи с красивою резьбою; ножик, медная сальница, кожаная солонка, навощеный холст — липа, чтобы в темную ночь осветить дорогу; веревка для связывания пленных, шомпол со вделанными в него маленькими щипцами для огня, и длинный кисет со вложенною в него маленькою трубочкою. Если ко всему этому прибавить, что у него за кушаком заткнуты: кинжал, карабин и пистолет, сверх которых подвязан патронташ, да в руках он держит винтовку, тогда будет полная картина гурийца (Письма из Имеретии, кн. Р. Эристова. Кавказ 1857 г. № 76. Из Гурии. Кавк. 1865 г. № 28. Селение Мухури, Цветкова. Кавк. 1851 г. № 31 и 37. Возвращение. Кавк. 1857 г. № 77. Путевые заметки по Мингрелии и Гурии, Мансурова. Закавк. Вестник 1854 г. № 27.)».

Со времен глубокой древности, жители Имеретии, Мингрелии, Гурии, точно также как и Грузии сохранили уважение и заботы о путнике. Лишь только путник подъезжает к дому, как хозяин спешит его встретить и если это случится ночью, то он выходит к гостю с факелом в руке, торопясь снять с него башлык и бурку.

Едва приезжий сойдет с лошади, как слуги указывают ему саклю, в которой он располагается как дома. Спустя несколько минут, является сын или ближайший родственник хозяина, и предлагает гостю омыть ему ноги, тот, конечно, отказывается, и тогда вносят скамейку или супру с трапезой и входит сам хозяин приветствуя гостя.

Для почетного гостя убивают лучшего быка или корову и за тем приглашают ужинать.

Час ужина возвещается появлением большого котла с пшеном [226] варенным в воде без соли и нескольких больших кувшинов с разного рода винами. За котлом появляется служитель и часто в лохмотьях, с кувшином води, щедро поливает ее на руки гостей и подает полотенце, иногда столь грязное и толстое, что нет возможности употребить его в дело.

Вода в изобилии проливается на землю и образует под ногами присутствующих нечто в роде домашнего болота. Гости садятся на тахту: двое слуг вносят длинный и узкий стол на коротких ножках и ставят его перед гостями, иногда перед узкою и низкою скамейкою на которой вы сидите, ставят другую, немножко повыше, но тоже узкую: она заменяет стол. Поставив перед гостем такой стол, часто перед глазами присутствующих, его начинают приводить в благообразный вид: его скоблят и счищают от крошек и масла, которое впиталось в дерево при употреблении. Однакоже подобное скобление не очищает стола от кушаньев накопившихся и засохших на нем после двадцати или тридцати выдержанных им обедов и ужинов. Туземцы не чистят столов, а предоставляют им самим умываться только во время дождя, когда можно их поставить под водосточные жолобы.

Такие столы служат только для важных и избранных лиц, а прочие гости располагаются там где удобнее: на пнях, на бревнах или просто на земле и ожидают остатков от великодушия почетных гостей.

Туземцы любят покушать и сытно и жирно. На супре, означающей в буквальном переводе скатерть, и заменяемой описанною выше длинною и легкою скамейкою, кладется несколько хлебов и ставятся самые разнообразные кушанья. Между ними занимает первое место гомия — кушанье похожее на нашу пшенную кашу. Она приготовляется без соли, подается горячей и составляет легкую и приятную приправу к соленым кушаньям как-то сыру и рыбе.

Человек, во власти которого находится это кушанье, при помощи деревянной лопатки накладывает его перед каждым гостем в форме кучки, и потом, в виде особенной благосклонности, подбавляет иным пшена поджарившегося на краях котла. Далее приносят хлебы из маисовой муки, испеченные перед огнем в виде поддонников от цветочных горшков и порядочно подогретые перед ужином, приносят какую-нибудь зелень: горох, бобы, и наконец печеные яйца.

Каплуны и цыплята, которыми особенно славится Мингрелия по всему южному Кавказу, в большом изобилии и самого разнообразного вида занимают одно из видных мест при угощении. Один из них приправлен гранатовым соком, другой начинен грецкими орехами, третий изжарен на вертеле и наконец четвертый отварен в соленой воде. На стол кладут вареную или жареную баранину и куски мяса, подаваемого преимущественно холодным и употребляемого в пищу с приправою мдзаге, [227] похожей на кофейную гущу и приготовляемой из перегнивших орехов. Мдзаге заменяет туземцам горчицу и хрен. В нее обыкновенно вливают немного уксусу и она имеет способность возбуждать аппетит. Пироги с творогом, сыр, разные душистые травы, лобио — род крупной чечевицы с перцем, чуреки из кукурузы, чихиртма и бозбаш — все это приносится и подается за столом. Разнообразные соусы и шашлыки сменяют друг друга. Самым тонким кушаньем считается соус из киндзи или желтых кориандровых листьев, перед которыми облизываются все кавказские народы. Начиная от гриба и до языка теленка, только что разрубленного ловким ударом шашки, все жарится, подается на стол, а о вине и говорить нечего — в Имеретии, Мингрелии и Гурии в нем нет недостатка; разных сортов и разных годов оно льется рекою в стаканы, бокалы, азарпеши, турьи рога, которые быстро осушаются до дна. К концу обеда в Гурии подается самое лакомое блюдо, молочная каша с корицею и сахаром. Разного рода фрукты: виноград, грецкие орехи, каштаны, айвы и гранаты тут же сорванные с дерева, подаются в виде десерта, для лакомства с избытком насыщенных желудков.

На столе бывает большой беспорядок, хорошо еще если у хозяина есть старые деревянные или глиняные блюда, на которых можно подавать разные похлебки и соусы, но если их нет, то гости довольствуются и совместным употреблением пищи. Когда священник или кто-либо из почетных присутствующих прочитает молитву, тогда каждый бросается на то кушанье, которое ему приглянулось или пришлось более по вкусу и берет его адамовою ложкою т. е. горстью. Цыпленка разрывают на части придерживая его сначала за ноги, а потом за крылья.

«Если какая-нибудь баранья голова слишком долго сопротивляется усилиям руки человеческой, кравчий вынимает кинжал, и раскалывает им голову на двое как арбуз».

Кости оглоданные зубами более почетных гостей и остатки от цыплят не пропадают — их передают с главного стола низшему классу гастрономов с жадным вниманием выжидающих, пока кто-нибудь из сильных мира сего швырнет им ногу от цыпленка или кусок какого-нибудь кушанья. Принимая этот подарок как знак высокой снисходительности и внимания, получающий встает, низко раскланивается и снимает шапку. Считается весьма неучтивым и совершенно неблагопристойным «уронить что-нибудь брошенное вам со стола, когда бросающий предварительно назвал вас по имени и тем явил особенную свою благосклонность».

Пить и есть никто не торопится, а едят и пьют столько сколько потребно «чтобы не лопнуть». Туземцы в обыкновенное время очень умерены в пище, но на званных обедах едят много и оттого часто болеют. Малое употребление хлеба, часто заменяемое густою кашею из гоми или лепешками из кукурузной муки, до того приучают их переносить голод, [228] что многие из них довольствуются самым незначительным количеством пищи в течении нескольких дней.

Во все время угощения перед гостями стоит слуга, который держит в одной руке рог или стакан, а в другой кувшин с холодным вином; он поминутно подает то одному, то другому из кушающих стаканы полные вина.

Первый рог с вином принадлежит хозяину. Он встает, обнажает свою голову и произносит речь, составленную преимущественно из разных комплиментов гостю. Хозяин поздравляет его с благополучным приездом, желает ему провести приятно время среди веселой компании и молит небо о счастливом окончании путешествия, о благополучном успехе дел и проч. Второй стакан с вином подносится почетному гостю, который благодарит тогда хозяина за хлеб, за соль, за гостеприимство, призывает благословение на его семейство и перечисляя жену и детей не забывает никого из домашних со включением рогатого и нерогатого скота.

— Желаю, говорит он, чтобы пшено умножилось в ваших амбарах; чтобы вино в ваших кувшинах образовало море и чтобы скотина была всегда в добром здоровье.

От почетного гостя стакан переходит к менее почетным гостям и таким образом, путешествует вокруг всего стола. После первых тостов вино пьется без всякой очереди когда кто хочет, и столько сколько дозволяет растяжимость и упругость желудка. Выпить тунгу (5 бутылок) вина за обедом совсем не диковинная вещь между туземцами. Люди не пьющие также должны пить по необходимости из вежливости. Если хозяин поздравит вас с приездом и выпьет за здоровье стакан вина, вы должны ответить ему тем же. Таким образом как ни отговаривайся, а прядется все-таки выпить несколько стаканов, потому что отказавшись можно заслужить имя невежи, человека незнающего света.

Туземцы любят попировать и если в этом отношении не перещеголяли грузин, то и не отстали от них. Старшему из гостей во время обеда подносится обыкновенно самый большой кусок махаршули (вареное мясо), который должен быть уничтожен гостем. Обычай дал средство гостю облегчить себе этот не легкий труд: он отрезывает пластинки махаршули и предлагает их некоторым из присутствующих, что показывает внимание и вежливость со стороны предлагающего. Пластинки эти принимаются с знаками глубокого уважения и благодарности.

Тосты не прерываются во все время обеда, они сопровождаются шумными возгласами, песнями толпы бичо (слуг) и стрельбою из ружей и пистолетов. Все что только может быть разбито, разбивается и обед мало по малу принимает самый веселый и разнообразный характер: является похвальба и хвастовство удальцов: один выпивает залпом турий рог вмещающий в себе огромное количество вина, другой схватив тарелку [229] подбрасывает над головами пирующих и в дребезги разбивает ее пулей из пистолета. Громкие крики одобрения сыплются со всех сторон. После угощения бывают обыкновенно джигитовка и пляска. По окончании стола подают снова воду и полотенце для омовения рук, заменяющих во время трапезы и вилки и ножи.

Самая любопытная церемония бывает после ужина; она особенно строго соблюдается в Мингрелии. В дверях показывается молодая женщина или две, которые несут тюфяк, одеяло и подушки. Разостлавши все на тахте и приготовив постель, оне обращаются к гостю и поклонившись ему подходят снять с него сапоги, таков обычай, несоблюдение которого со стороны гостя крайне обидело бы хозяина. Снявши сапоги, приносят таз холодной воды, моют гостю ноги, вытирают их полотенцем, укладывают его в постель, старательно укрывают теплым одеялом и, пожелав доброй ночи, оставляют комнату.

Если хозяин засуетится и станет хлопотать об ужине, а гость будет отказываться, то хозяин почтет это за оскорбление.

— Посетивши бедную хату мингрельца, скажет он гостю, не делай ему обиды, добрый человек: гоми, вино, курица найдутся у меня!

Попробуйте что-нибудь предложить хозяину в вознаграждение за гостеприимство, на лице его пробежит судорожная дрожь и негодование.

— Дорогой гость! ответит он вам, нет платы в мире, ценою которой можно бы было купить наши обычаи гостеприимства, сохраняемые нами как святыня и наследство предков. Мы бедны, но Бог дал нам кусок насущного хлеба; а я уделяю его моему ближайшему брату! Благодарю тебя, дорогой гость, что удостоил посетить бедную мою саклю, желаю тебе счастливого пути, но не желаю от тебя ни золота, ни серебра, кроме твоей доброй памяти обо мне (Поездка на родину, г. Кикадзе. Кавк. 1853 г. № 68. Отрывки из путевых заметок о Гурии, Егора Мелешко, Кавк. 1849 г. № 9. Из записок о Гурии, Н. Дункель-Веллинга. Кавк. 1853 г. № 87. Письма из Имеретии, кн. Р. Эристова. Кавказ 1857 года № 77.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 2. СПб. 1871