ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

ОЧЕРК КАВКАЗА И НАРОДОВ ЕГО НАСЕЛЯЮЩИХ.

V.

Народное управление, существовавшее у джаро-белаканских лезгин, до подчинения их русской власти. — Происхождение зависимых сословий и обязанности их. — Должностные лица и их содержание. — Права собственности и наследства. — Управление дагестанских горцев. — Сословное деление и обязанности зависимых сословий. — Суд по адату и шариату. — Виды преступлений и наказаний. — Кровомщение. — Военные способности и образ войны горцев.

Жители Дагестана весьма долгое время не имели никакого понятия о правильном гражданском управлении. Воинственный дух, гостеприимство, честность, буйная свобода и произвольное употребление оружия, составляли отличительную черту их характера, черту, которая сохранялась и их потомками. Мужество и храбрость в бою или на хищничестве — вот слава и идеал, за которым гонялся каждый. Гражданское устройство и мирная жизнь не были тогда известны племенам Дагестана. Бесплодная земля и суровая природа заставили их искать для себя пропитания вне своих аулов. Десятки тысяч их ежегодно сходили с гор на долины, для грабежей и найма себя в охранное войско к различным владетелям северо-западной Азии.

В XI столетии все пространство земли, лежащее между левым берегом р. Алазани и первым Снеговым хребтом — начиная от селения Ахметы в Телавском уезде и до селения Кахи в Закатальском округе — составляло Кахетию. Главным городом этой местности был тогда город, а теперь большое селение Кахи, от которого, по мнению некоторых, и произошло название Кахетии, входившей сначала в состав Грузинского царства, а потом отделившейся и образовавшей самостоятельное государство.

В самом начале XI столетия, Кахетия разделялась на три части: восточную, среднюю и западную, из коих каждая имела своего эристави, или правителя. Ряд кровавых событий значительно ослабил Кахетию; она стала сначала данницею Персии, а потом, в начале XVII столетия, в 1617 году, [591] была окончательно разорена Шах-Аббасом. В это время, аварцы, спустившись с гор под начальством Чапар-Алия, заняли часть Кахетии, и именно земли, составляющие нынешний Джаро-белаканский округ, покорили бывших там монголов и коренных жителей грузин, и, обратив их в подданство, сделали рабами. Назвав первых муганлинцами, а вторых ингилойцами, пришельцы сами стали известными под именем лезгин. Они оставили в начале ингилойцам свободу исповедания христианской религии — но впоследствии преследовали их до такой степени, что многие из ингилойцев бежали во владения Элисуйского султана.

Победители-пришельцы, овладев исключительно среднею частью земель, принадлежавших Кахетии, образовали здесь первоначально две деревни: Джары — на месте нынешних Закатал — и Тала, которые впоследствии послужили рассадником других деревень и селений этого округа.

Каждая деревня состояла тогда из четырех тухумов, или родов, а именно: в Джарах были роды Чапаралинский, Чимчилинский, Нухлинский и Табалинский; в Талах — Араблинский, Джурмутский, Багалинский и Оцоберлинский (Об образовании этих тухумов существует и другое предание, отличающееся от вышеприведенного. См. очерк Закатальского округа А Пасербского. Кавказский календарь на 1866 год.). К джарским тухумам принадлежали селения: Катех, Монах, Белакань, Гогат; к Тальским — Мухрах, Маскрух, Сабунчи и Алиаскар.

«Между тем», говорит К. Никитин, «правитель восточной Кахетии (имя неизвестно), имевший резиденцию свою в городе Кахи, пользуясь в то время смутными обстоятельствами, предлагает свои услуги джарцам: он оказывает им содействие в распространении ислама между кахетинцами, строит мечети, разрушает монастыри, церкви и, наконец, чтобы успешнее достигнуть своих вероломных целей, сам принимает мусульманскую религию. Джарцы, в вознаграждение за такое усердие и оказанную им на деле преданность, предложили ему титул султана и отдали все земли с 30 деревнями, которыми он прежде управлял в качестве кахетинского эристави. Для обеспечения своего султанства от нападений соседних народов, новый султан перенес свою резиденцию из Кахи в селение Элису, где построил дворец, башни и укрепление, следы которых видны и теперь. С этих пор, восточная Кахетия стала называться Элисуйским султанством» (Очерк Элисуйского ущелья К. Никитин Кавк. 1866 г. № 70.).

Вскоре после того, народонаселение лезгин значительно увеличилось. Каждый преступник, беглец, находил у них убежище. Скрываясь от преследования и успев благополучно добраться до какой-нибудь лезгинской деревни, беглец покупал быка или корову, резал ее и, угостив старшин той деревни, получал название лезгина, и таким образом делался членом одного из тухумов. При таких условиях, народонаселение быстро [592] возрастало. Пришедший пользовался всеми правами, принадлежащими членам того же тухума, но не мог быть выбран старшиною; дети же его могли достигнуть и до этого звания. В состав тухума или фамилии входили все те лица, которые хотя бы и не носили одну и ту же фамилию, и не были связаны узами родства, но поселились на земле, принадлежащей тухуму. Таким образом, каждый тухум составлял как бы одну общую семью или братство, из лиц не только связанных между собою узами родства, но и посторонних, имевших общие интересы. Сила и влияние тухума, в прежнее время, очевидно зависела от числа его членов, что, при народном самоуправлении, имело весьма важное политическое значение. Каждый тухум обязан был, например, выставлять от себя известное число воинов для собственной защиты. С подчинением джаро-белаканских лезгин русской власти, тухум потерял свое значение, и влияние его распространялось только на ход тяжебных споров и на другие семейные и домашние дела.

С течением времени и с увеличением народонаселения, из тухумов сформировались целые общества или джамааты, которые образовали три геза, или союза: Джарский, Тальский и Элисуйский.

Джарский гез образовался из джамаатов: Джарского, Белаканского и Катехского. Все три общества имели общее, но независимое от других управление.

Тальский гез образовался из обществ Тальского, Мухахского и Дженихского. Каждое из этих трех обществ имело отдельное правление, не зависевшее ни от двух остальных, и ни от каких других обществ. Наконец Элисуйский гез приобрел себе самостоятельность и управлялся особым султаном, наследственным в своем роде.

Два же первые геза имели народное республиканское правление, состоящее по прежнему из четырех представителей каждого тухума. Представителями правления каждого селения были кевхи, избираемые по большинству голосов. В каждое селение сначала назначалось по четыре кевхи, по одному от каждого тухума, а в последствии по одному на каждое селение.

Ингилойцы и муганлинцы всегда имели у себя по одному кевху, так как у них не было тухумов.

Каждое общество или союз управлялись старшинами и казиями — главное духовное лицо. Все они вместе, т. е. кевхи, старшины и казии, составляли высшее управление, как духовное, так и гражданское.

Главному управлению подчинялись низшие или сельские суды, состоявшие из кевхи, старшин по одному из каждого тухума и из имама или муллы — духовных лиц, бывших в селении. Власть сельского начальства была судебно-полицейская и исполнительная. Первая распределялась между кевхами, табун-башами, чаушами и есаулами. Кевхи были главными начальниками деревни, выбирали чаушей и есаулов. Исполняя приказание народного управления, находившегося в селении Джарах, как самом [593] многочисленном и воинственном, и приводя в исполнение судебные его решения, кевхи рассматривал маловажные жалобы, следил за нравственностью жителей и имел у себя помощника в лице табун-баши. Последний обязан был распределять между жителями повинности, и в особенности наблюдать за напуском воды в огороды, сады и чалтычные (сорочинское пшено) поля.

Старшины, как представители каждый своего тухума, следили за правильностию действий кевхи, и, в случае злоупотреблений со стороны последнего, доносили тухумам, которые имели право, общим постановлением, сменить кевху и назначить другого, не ожидая выборов. Чауши сзывали жителей на сходки и объявляли хозяевам о выполнении различных общественных повинностей; наконец есаулы находились при кевхах для посылок. Срок общественной службы был определен для казия три года, имама два, для кевхи и табун-баши один год. От усмотрения тухумов зависело однакоже оставить их на более продолжительный срок или сменить ранее. Выборы на должности производились при участии всего народа.

В ограде своей мечети собирался народ каждого селения, садился в три ряда, по тухумам, и держал джамаат — совет. Каждый тухум, выбрав из среды своей старшину, представлял его на утверждение всего общества. После признания и утверждения последним один из почетных людей выходил на средину собрания.

— Друзья! говорил он, обращаясь к джамаату, вы выбрали таких-то старшинами, на которых возложили труд и обязанности управлять вами. Каждый из них есть отец и правитель своего тухума, вы должны повиноваться их приказаниям как в военное, так и в мирное время; в противном случае неприятель, пользуясь расстройством общества, в следствие ослушания, может напасть и разорить вас; в мирное время также необходимо послушание, без которого нет спокойствия, столь нужного для всякого общества. Да благословит вас Аллах, и да сделает вас покорными властям.

— А вы, новые правители, говорил он, обращаясь к выбранным, как можно благоразумнее должны управлять вверенным вам обществом, без воли которого не должны предпринимать ничего важного. На каждого члена общества вы должны смотреть как на брата, — благополучие каждого из них зависит от вашего правления; вы должны жертвовать не только своими частными выгодами, но и самою жизнию для пользы общества, если только требует того надобность — так учит великий пророк. Жить для блага парода, поддерживать слабых, удовлетворять их нуждам, искоренять зло, сеять в сердцах народа наклонность к правде, дать порядок, словом принимать все меры ко благу общества,— вот качества, необходимые для каждого желающего заслужить имя доброго отца и мудрого правителя. Этим самым вы можете снискать благодарность и привязанность народа. И так, да будет ваше правление столь мудро, как мудр закон Магомета! [594]

После этой речи следовало избрание начальника всех старшин, которому подчинялись все прочие. Для этого из каждого селения старшины лезгинские, ингилойские и муганлинские, в сопровождении пяти человек лезгин и трех ингилойцев и муганлов, отправлялись в Джары, где составляли народное собрание, на котором и выбирали старшину.

Важнейшие дела целого округа: объявление войны, заключение мира, рассматривалось сначала кевхами, а потом решение их передавалось на обсуждение и постановление народа.

Выборное начало руководило лезгинами и во время набегов. Собираясь на хищничество, они разделялись на партии, каждая выбирала себе белади, предводителя, и, под начальством их, следовали разными путями в пределы соседних пародов. Лезгины этого округа не отличались никогда особенным зверством. В пылу горячего сражения побежденному стоило только закричать: баришам, т. е. мирюсь, и гнев лезгина укрощался.

Спорные дела решались судом, называемым джамаат (что собственно означает совет). В этом суде присутствовали: кевха, мулла, кадий или имам, смотря по тому, кто находился в селении, и старшины. Дела, касавшиеся до нескольких обществ, решались в общем собрании представителей от этих обществ. Часто заседания джамаата были шумны и нередко кончались дракою и даже смертоубийством.

Суд был словесный и не имел никаких особенных форм. Проситель заявлял свою претензию в присутствии имама и старшины своего тухума. Тогда призывали ответчика, и если он не сознавался, то истец обязан был привести новые доказательства или представить свидетелей, которые приводились к присяге в присутствии тяжущихся и потом допрашивались уже без них. Достаточные доказательства вызывали решение, а в случае неясности или неполноты доказательств налагалась присяга или на истца, или на ответчика, смотря по надобности. За тем имам или мулла, отыскав приличные законы, читал их тяжущимся, а суд, основываясь на них, постановлял свое решение, составлял талагу — краткую выписку дела и сущность постановленного решения, которое и передавалось кевхе для исполнения. Недовольные решением жаловались высшей инстанции суда, где поступали точно так же. В случае несправедливого решения, тяжущиеся призывали к себе для объяснений имамов и всех тех, которые решали дело. При разногласия судей приглашали старшин тех тухумов, к которым не принадлежали тяжущиеся. Важные претензии и иски жителей разных обществ разбирались в присутствии выбранных с их стороны депутатов. В случае неудовольствия на решение высшего суда, или если, за разногласием, дело не могло быть окончено, то оно отлагалось до чрезвычайного собрания обществ или народного собрания. Каждый горец всегда считал себя совершенно независимым и не признавал над собою ничьей [595] власти. В Элисуйском гезе лезгины хотя и подчинялись власти султана, но сохраняли свою личную свободу.

Покорив своей власти ингилойцев и муганлов, лезгины пользовались преимуществами над ними, считали их подвластными себе и составляющими низший класс народа — нечто в роде крестьян или рабов. Слово муганлы стало впоследствии в устах лезгина равнозначащим рабу. В этом случае лезгины не стеснялись правилами корана, воспрещающего содержать в рабстве своих единоверцев, и, не смотря на то, что муганлы были магометане, они подчинили их своей власти и сделали сословием зависимым, обязанным службою своему господину или владельцу. Муганлинцы, кроме прочих обязанностей, должны были содержать горный караул, для чего и вносили с каждого дома или хаты по 50 коп. подати. Положение ингилойцев и муганлов было таково, что ни один лезгин не считал для себя возможным вступить с ними в родственные связи и всегда отзывался о них с презрением, как о рабах.

Права сословий и законы у джаро-белаканцев основывались частию на правилах шариата, а частию на обычаях, вошедших в силу закона или адата.

Только одни лезгины имели право владеть имениями, населенными крестьянами, приобретаемыми или покупкою, или по праву наследства. Владелец имел полную власть над крестьянами: мог их продать, переселить с одного места на другое, заложить или отпустить на волю. Крестьяне вообще разделялись на дворовых и поселян владеющих землею.

Раздробление семейств или продажа без земли воспрещались.

Крестьяне, составлявшие отдельные поселения, вносили своим владельцам подати и исполняли некоторые обязанности. Они платили помещикам с каждого кешкеля (Кешкель, не имея определенной величины, заключал в себе от 75-150 шнуров земли; каждый шнур составлял 10 сажен, что, при 75 шнурах, составляло 251 десятину. Большое семейство получало целый кешкель; среднее половину, а меньшее четверть: иногда кешкель дробился и на меньшие величины. На этом участке крестьянин имел дом, сад, огород и хлебопашество.) от 4 до 12 тагар хлеба: пшеницы, ячменя, проса и сарачинского пшена (Тагара пшеницы весит 18 пуд; ячменя 15 пуд.; сарачинского пшена 13 пуд. 35 фунт.), смотря по количеству и качеству земли. На обязанности их лежало доставлять помещику лес для построек и, в случае надобности, перевозить его имущество. Кто избавлялся от этой повинности, тот платил в замен ее два стиля (16 золот.) шелку. При посещении помещика, крестьяне должны были содержать его на свой счет, во все время пребывания его в деревне, а к свадьбе сына помещика каждый крестьянин должен был дать одного барана; два крестьянина [596] двух баранов; три — быка; четыре — быка и барана и т. д. С фруктовых садов давали некоторую определенную часть фруктов.

Крестьяне, не владевшие кешкельными землями, платили только по одной тагаре хлеба, и исполняли все те же повинности наравне с кешкельными. Муганлинцы, жившие в одной деревне с своим помещиком, обрабатывали ему землю, сеяли, убирали хлеб и сено, а также доставляли ему жерди для виноградных садов. Кроме того, каждый крестьянин должен был, по очереди, нести обязанности прислуги или нуккера (зюльгадара).

В Элисуйском владении кешкельных земель не было, и крестьянин платил за землю десятую часть урожая, а за сад 40 к. и еще вносил некоторую плату за пастьбу скота на помещичьей земле. Сверх того, обязан был давать под бека лошадь, перевозить его вещи и семейство на летнее кочевье и обратно.

В каждой деревне помещик имел поверенного для сбора податей. На содержание поверенного взимался даргалуг — сбор с каждого дома от 15 до 30 чинахов разного хлеба.

В случае смерти крестьянина, над малолетними детьми его назначались опекуны из родственников или из посторонних.

Они исполняли те же обязанности, с тою только разницею, что с шелковичных садов умершего помещик брал в свою пользу половину.

Дочери умершего, при выходе замуж, получали две части из движимого благоприобретенного или родового имущества отца, третья часть движимого и все без исключения недвижимое, если у невесты не было родных братьев, поступало в пользу помещика. Но если женившийся поселялся в имении покойного отца невесты и принимал на себя все его обязанности, то и все недвижимое имущество переходило к нему. После смерти крестьянина не оставившего детей ни мужеского, ни женского пола, две части его имения поступали в пользу его братьев или родственников мужеского пола, а третья поступала к помещику. Вдова не имела никакого права на имущество мужа; ей выдавалось только ее приданое и имущество собственно ей принадлежащее. Выморочные имения обращались в пользу помещика.

Без дозволения помещика крестьянин не имел права вступать в брак. Жених обязан был заплатить помещику за невесту 5 руб. или более, смотря по состоянию, и даже в том случае, если бы он был из чужого владения.

Если девушка вступала в брак без согласия помещика, и при том за чужого подвластного, то, по взаимному согласию помещиков, владелец крестьянки взыскивал в свою пользу штраф от 10 до 30 руб. отдельно с жениха и с невесты или ее родителей. Похитивший девушку, чтобы на ней жениться, платил помещику ее штраф до 50 р. и, кроме того, подвергался наказанию по шариату. [597]

Никто не мог принуждать пленного ко вступлению в брак, но если он сам желал того, то хозяин обязан был приискать ему невесту.

Крестьянин имел право покупать как движимое, так и недвижимое имение, но только не населенное, и распоряжался им как своею собственностию; всякое недвижимое имение, находящееся на помещичьей земле, было собственностию владельца. Получив свободу от своего помещика, крестьянин мог переселиться на другое место, но тогда все его недвижимое имущество, приобретенное на земле владельца, поступало в собственность последнего. Престарелый вольноотпущенный, не имеющий, по старости лет, средств к пропитанию, мог рассчитывать на общественное призрение.

Долговые обязательства крестьянина, без согласия помещика, не должны были превышать 60 руб. сер. Если кто поверил ему на большую сумму, то имел законное право требовать возврата только 60 руб. и на уплату долга неисправного должника обращалось в продажу принадлежащее ему движимое и недвижимое имение, кроме вещей, необходимых для земледельца, каковы рогатый скот и полевые орудия. Помещичья земля и вся на ней находящаяся недвижимость не подвергалась конфискации, если только помещик не был поручителем. Каждый лезгин имел право владеть пленными, добытыми на войне, будут ли то христиане и мусульмане, лишь бы не были лезгины. Кто первый захватил пленного, тот кроме следующей ему части, получал 2 руб. сер. и оружие пленного. Последний, если принадлежал нескольким лицам, то до своего выкупа служил по очереди каждому и получал пропитание от того, кому служил. После смерти пленного все имущество поступало к его хозяину.

По народному обычаю, каждый, кто нечаянно совершил смертоубийство, обязан был выкупить одного пленного и дать ему свободу. Раз освобожденный, пленный вторично не подвергался неволе.

Престарелые, сироты и подкидыши имели право на общественное призрение и содержание. Последние двое содержались только до 15-ти летнего возраста, и тогда девушки выдавались замуж, а мальчикам предоставлялось самим снискивать себе пропитание.

До совершеннолетия их раздавали казиям, муллам и другим лицам, заслуживающим уважение. Для содержания призреваемых взималось с каждого двора, получающего по шести и более тагар хлеба дохода, по три чинаха (в тагаре от 20-30 чинахов) с каждой тагары; с хозяина, имеющего 30 штук скота — одна штука; с владельца, имеющего от 40-1000 баранов по одному барану с каждой сотни. Кроме того, во время оручь-байрама, с каждой души взималось по полчинаха хлеба, а во время курбан-байрама — пятая или шестая часть мяса зарезанного барана.

Общественные казии и сельские имамы пользовались доходами: при разделе наследственного имения с каждых 10 руб. по 25 коп.; за [598] совершение брака от 20-50 коп.; за похороны казий получал от 1-10 руб., а имамы по 20 коп., и за прочтение корана по умершему по 1 руб.; за привод к присяге по тяжебным делам от 10-20 коп. За обучение грамоте имамы получали с каждого ученики по 3 руб. в год, и, кроме того, в их пользу поступали пожертвования хлебом и деньгами, как в дни праздников, так и во время поминок.

Сельские старшины и кевхи получали в свою пользу, при взысканиях по решениям судов и другим распоряжениям, по 10 коп. с рубля, и штраф, налагаемый за проступки, деньгами или скотом. Если взыскание простиралось до 6 руб., то оно шло на долю есаулов, а чауши освобождались от повинностей и, кроме того, получали со своих участков с каждого дыма по 2 и по 3 чинаха хлеба.

За проступки жителей налагались следующие штрафы: за покражу фруктов или овощей от 1-3 руб. за кражу хлеба или сена с поля — один баран; за убиение дворовой собаки — один бык; за воровство, превышающее 5 руб. — тридцать руб.; за нанесение побоев палкою 1 р. 80 к.; за причинение раны легкой — от 1-6 руб. а тяжелой — от 20 до 30 руб. за участие в драке по 5 руб. с каждого; за выстрел в чужой дом, не принесший вреда, платили одного быка; за оскорбление женщины прикосновением к ней или пожатием руки — одного быка; за ослушание против общества и начальства — одного барана; за невыход на исправление дороги или мирскую сходку — одного барана; за невыход, по уведомлению пастухов, против хищников, желающих отогнать скот — 5 руб. а за невыход, по тревоге, против неприятеля — 1 руб. Последнее наказание относилось только до поселян того тухума, где случилось это происшествие.

Не доставивший, по приговору общества, удовлетворения обиженному, платил одного быка; за повторение несправедливых жалоб и претензий — 10 руб. за тайный отвод воды — одного барана; оставивший свой пост на карауле в горах лишался жалованья и вносил штрафа 1 руб.; за покражу вещей из мечети — 30 руб.; за несоблюдение постов — 3 руб.; за уклонение от молитвы — два замечания, а на третий раз одного быка; за поджег дома — 30 руб.; за отправление в горы на кобылице съестных припасов к пастухам жеребцов — 3 руб.

Часть этих штрафов обращалась на общественные нужды, остальное же поступало в пользу сельского начальства.

Пастух, занявший своею отарою или стадом чужое пастбищное место, раньше других угнавший свое стадо в горы или прежде возвратившийся с гор, платил по одному барану каждому из своих товарищей. Пастух, зарезавший чужого барана, забежавшего к нему в стадо, должен был вознаградить за него владельца и, кроме того, отдать трех баранов в пользу товарищей.

Ни состояние лица, ни пол не принимались в уважение при разборе [599] личных обид. За обиду или оскорбление чести виновный наказывался палками от 40-80 ударов, смотря по важности обиды, или, при собрании всего общества, просил прощения. За причинение ран, кроме штрафа, взыскивались деньги за лечение; за лишение члена, кроме штрафа и денег на лечение, виновный обязан был заплатить изувеченному: за лишение ноги, руки, глаза по 60 р.; за лишение пальцев: мизинца — 5 р., безымянного — 7 р. среднего — 9 р. указательного — 10 р. и большого — 15 руб. сер. За умышленное убийство лезгина взыскивалось с убийцы 120 руб., а ингилойца и муганлинца — 60 руб.; деньги эти поступали: если убитый был крестьянин, то помещику, а если свободный, то родственникам.

Плата за кровь прекращала всякую месть, но к ней прибегали редко; коран допускает мщение как за обиду, так и за кровь.

Права семейные родителей к детям и обратно были весьма близки к нашим постановлениям, за исключением того, что родители имели право прогнать из дома и лишить наследства детей развратного поведения, не подающих надежды на исправление. Родители при жизни располагали своим имением, как наследственным, так и благоприобретенным, совершенно по произволу и имели право выделять своим детям такие части, какие хотели.

Отделенный распоряжался своим имением независимо от власти родителей, но, в случае бедности или дряхлости, обязан был содержать их. Овдовевшая мать могла управлять имением детей на праве опекунском.

На наследство права не имели: незаконнорожденные, выгнанные из общества за пороки, принявшие христианскую веру и убийцы родителей. Ближайшее право на наследство имели сыновья; они выделяли из имения отца часть, принадлежащую матери, или, обратно, из имения матери часть, принадлежащую отцу, и затем остальное делили между собою поровну.

Сводные дети наследовали имение родителей, но на имение отчима или мачехи права не имели. Братья перед сестрами имели две части; сестра при брате наследовала третью часть; две сестры и один брат делили наследство пополам; три сестры при одном брате получали каждая пятую часть и т. д.; когда не было сыновей, тогда имение делилось между дочерьми поровну. Женский под вообще не имел права наследовать имений, заселенных крестьянами, или самих крестьян; они переходили от отца к нисходящим его сыновьям, а, за неимением их, в боковые восходящие линии мужеского пола.

«В боковых линиях, сестры при родных братьях наследовали третью часть; без братьев половину, а другая отходила в пользу ближайших родственников умершего владельца мужеской линии. Отец и мать, после смерти сына, при внуках, получали шестую часть его имущества. После бездетного сына, отец брал все его имение; мать же, в этом случае, [600] пользовалась только одною третью; остальные переходили в род умершего отца».

Все жены умершего получали из движимого имения мужа, если после него не осталось детей, четвертую часть; при детях — восьмую. Каждая жена порознь получала из совокупной их части равную долю.

Приданое, собственное имение жен, приобретенное до брака и после его, возвращалось им сполна. После смерти жены муж получал половину из всего имения жены, если не было детей, а в противном случае четвертую.

Права пользования частным имуществом были определены с точностию, точно также и относительно общественных имуществ, к которым принадлежали мечети и школы или училищные дома. Права относительно владения частным имуществом согласовались с нашими постановлениями, «за исключением бесспорного владения, утверждаемого давностию лет. Давнишний владелец имел право требовать возвращения ему принадлежащего, в чем бы оно ни заключалось и не смотря ни на какую давность» (Джаро-белаканцы до XIX столетия. Кавк. 1846 г. № 2 и 3. Закатальский округ. Кавк. 1864 г. № 48 Краткий обзор Джаро-белаканского округа. Закавказский Вестник 1850 г. № 9. Поездка в Джаро-белаканский округ. Тифлисские Ведомос. 1830 г. № 82. См. также Кавказ 1848 г. № 52.). Таково было управление, права и обязанности каждого сословия у лезгин Джаро-белаканского округа.

Что же касается до вольных обществ Дагестана, то оне были, еще большими приверженцами необузданной свободы и долгое время не подчинялись ни чьей власти.

В народной легенде сохранилось указание, что попытки некоторых лиц сплотить в одно целое различные общества Дагестана оставались тщетными, и горцы твердо отстаивали свою независимость, хотя часто с огромными пожертвованиями.

Долгое время, говорит предание, среди дагестанцев не было человека, который бы, силою своего ума, энергии и воли, сплотил народ в одно целое, обуздал дикий его характер, подчинил одной власти, закону и водворил бы порядок и устройство. Наконец является таким некто Шах-Ман, человек пылкий, предприимчивый и образованный.

Зная, что земледелие ведет народы к благосостоянию, оседлости и гражданскому устройству, Шах-Ман, пользуясь званием и властью хана (Предание не сохранило нам, какие общества Дагестана входили в состав ханства, управляемого Шах-Маном.), неутомимо трудился над преобразованием общественного строя, встречая постоянно сопротивление в народе. Подобная мирная жизнь не удовлетворяла диких страстей дагестанцев.

Шах-Ман не терялся; он долго трудился над смягчением нравов [601] своих единоплеменников и, конечно, должен был прибегать иногда к довольно крутым мерам. Это породило множество недовольных, ропот народа с каждым днем все более и более усиливался, и, к великому огорчению своему, Шах-Ман с грустью узнал, что первыми зачинщиками и предводителями бунтовщиков были его же сыновья. Они требовали, во-первых, головы Чикая — любимца Шах-Мана, человека известного своею храбростию, физическою силою и обширным умом, а во-вторых, удаления самого Шах-Мана из пределов родины. Напрасно Шах-Ман грозил бунтовщикам, напрасно, обещанием милостей, надеялся увеличить толпу своих приближенных — его никто не слушал, и дагестанцы, видя, что он желает подчинить их своей власти, перестали повиноваться ему....

Наступил день байрама. В то самое время, когда Шах-Ман делил праздничную трапезу с своими нуккерами, толпа бунтовщиков ворвалась к нему и требовала немедленно оставить родину, «в противном случае грозила судом кинжалов».

Несчастный преобразователь надел полное вооружение, сел на коня и явился перед народом. Мрачные чувства наполняли его душу. Суровым и грозным предстал он перед толпою; взор его блестел негодованием и, злобою.

— Неблагодарные! загремел он своим обычным голосом, и ужас овладел дагестанцами. Неблагодарные! повторил он снова, не я ли хотел устроить ваше благоденствие? не я ли вызвал вас из дикости и указал на лучшую жизнь? не я ли связал вас узами любви и братства, для общего благосостояния. А сколько прекрасного готовил я еще в будущем! вы же чем меня благодарите? Мое сердце и душа чисты перед Аллахом и святым его судом; но вы — какой дадите ему ответ в страшный час смерти?...

Блуждающий взор Шах-Мана остановился на сыновьях, виновниках его несчастия.

— Не укроетесь вы от моего мщения, сказал он им, как не укроетесь от праведного суда Божия.

— Прощай, страна неблагодарных, которым я жертвовал жизнию. Ты вооружила сыновей противу отца, и раздраженный отец удаляется, с тем чтобы вернее погубить тебя.

Сопровождаемый нуккерами, Шах-Ман быстро исчез от взоров смущенных дагестанцев. Проезжая чужие владения, он всюду был принимаем весьма радушно. Уважая ум и храбрость Шах-Мана, многие готовы были отмстить неблагодарным за его оскорбление; сотни отважных уже окружали дагестанского изгнанника и готовы были идти с ним для наказания вероломных, по Шах-Ману было этого недостаточно: он хотел вооружить против дагестанцев их непримиримых врагов персиян. [602] Изгнанник отправился в Персию, явился к могущественному в то время Шаху-Надиру и получил от него помощь.

Три года пропило со времени изгнания Шах-Мана. Дагестанцы жили покойно, как вдруг на родных полях и лесах их появился неприятель, столь многочисленный, «что звери не могли укрыться в своих норах и целыми стадами перебегали с одного места на другое».

В Чир-Ваниате произошла первая битва, в которой персияне потерпели поражение, и одна часть, предводительствуемая братом шаха, Курбаном, обратилась в бегство; при втором столкновении сам Курбан был захвачен в плен, сожжен и прах его через пленного персиянина был отослан к Шаху.

Оскорбленный этим поступком Шах-Надир поклялся, на месте сожжения Курбана, выстроить памятник из неприятельских голов, и сдержал свою клятву.

Три дня бились дагестанцы с персиянами; земля стонала, поле покрылось телами убитых; дагестанцы были побеждены, и едва только третья часть спаслась бегством. Над могилою брата Надир воздвиг курган из камней и голов дагестанцев и назвал его баш-кала (крепость голов) развалины которого и до сих пор свидетельствуют о жестоком мщении Шаха (Подобный же курган, с точно таким же названием, как мы видели, находится неподалеку от Закатал. Сооружение его приписывается Тамерлану. См. статью А. Пасербского. Исследование по Закатальскому округу, Кавказ 1864 года № 100.).

Но ни честолюбие Надира, ни мщение Шах-Мана не могли довольствоваться одним только поражением дагестанцев. Надиру хотелось покорить всю страну своей власти, Шах-Ману — разорить ее до основания. Получив новое подкрепление, Надир, не встречая нигде сопротивления, достиг до Казыкумухского ханства, разбил защитников его и считал уже себя повелителем всего Дагестана. Оставалось только покорить небольшое племя андалальцев, укрепившихся на непроходимых горах Обохских и смело ожидавших неприятеля.

«В глубокой долине, омываемой пенистым Орда-Ором, завязалась решительная битва между дикими андалальцами и войском Шаха, утомленным победами. Андалальцы начали отступать. и персияне заранее уже торжествовали победу, как вдруг, внезапно, раздается в стороне исступленный крик, который, сливаясь с шумом битвы, оглушил сражающихся. Это было последнее подкрепление андадальцев. Оно состояло из женщин и стариков, остававшихся до того в жилищах. С дикою яростию устремились робкие жены на пришельцев, на их обнаженных шашках отражались последние лучи заходящего солнца. [603]

«Орда-Ор кровавыми, пенистыми волнами катился в утесистых берегах и вещал окрестным жителям о гибели храбрых мусульман.

«Отчаянно бились андалальцы и их жены, отстаивая свободу родины и не обращая внимания на сыновей, отцов и братьев, вокруг них умиравших от ран. Другое чувство волновало их сердца: они жаждали гибели пришельцев».

Ночь разлучила непримиримых врагов. Андалальцы остались при твердом желании или пасть всем на поле брани, или выгнать персиян из Дагестана. Чтобы лучше обмануть неприятеля, мужчины оделись в женское платье и обратно. Впереди шли двое мулл: один держал коран, другой знамя Сунни, и когда подошли к месту сражения, то первый мулла прочел им следующий стих из корана: «дверь рая открыта для всякого падшего за родину».

— Да погибнем или победим! воскликнули андалальцы.

— Земная и небесная слава ждет храброго, сказал мулла, указывая на стан неприятельский.

Настала страшная минута. Андалальцы с яростию бросились на персиян. Напрасно набожный мулла просил своих единоверцев щадить побежденного неприятеля: его никто не слушал — смерть, и смерть самая страшная постигала большую часть названных гостей.

Шах-Надир с несколькими из своих телохранителей, бежал из Дагестана в Дербент, а Шах-Ман скрылся в соседних горах.

Тяжело было состояние его души, убитой горестию и угрызением совести. Смотря на несчастие и разорение его родины, Шах-Ман сознавал, что виною всего этого был один он, и жизнь стала для него тягостию. Видя во всем этом предопределение судьбы, ведущей его к погибели, Шах-Ман решился окончить жизнь там, где начал, и несчастный изгнанник предался в руки своих врагов-соотечественников.

Был праздник. Дагестанцы толпою выходили из мечети, когда Шах-Ман явился перед ними. Изумленный народ тотчас же окружил бывшего хана. Так же величаво, но бледный, худой и изнуренный душевными и телесными недугами, стоял Шах-Ман перед народом. Спокойный взор его горел еще огнем мужества и негодования.

— Мусульмане! сказал он, вы были несправедливы ко мне: я дал клятву отмстить вам, находил много и тому средств, но Аллаху не угодно было, чтобы я ее исполнил. Теперь жизнь для меня в тягость; я пришел сюда умереть от ваших рук, неблагодарные. Но если в сердцах ваших есть еще чувство справедливости, если вы еще боитесь гнева Аллаха, то, его именем, повелеваю вам казнить на моей могиле этих чудовищ.

Шах-Ман указал, при последних словах, на сыновей и пал под [604] ударами кинжалов. Дагестанцы исполнили последнюю волю злосчастного хана (Дагестанское предание. Кавказ 1846 г. № 24.)…

Рассказывая это предание, горцы указывают на любовь свою к свободе и независимости, вызвавшей столь упорное сопротивление со стороны народа, не желавшего признавать над собою ни чьей власти. В Кайтаго-Табасаранском округе до 1866 года в большей части селений не было даже старшин, потому что никто не хотел подчиняться другому, считая это унизительным для себя.

Шамхальство Тарковское, ханства: Мехтулинское, Казикумухское, Кюринское и Аварское управлялись ханами. Ханы управляли своими владениями совершенно неограниченно, и все дела, кроме маловажных, решались по их личному усмотрению. Произволу ханов не было никаких пределов; жестокость обращения с подвластными составляет исключительную черту ханского правления. Не далее как в пятидесятых годах, в Казикумухе, по одному капризу хана подвластные его подвергались страшным пыткам: пытали раскаленным железом, разводили на груди огонь, выжигали разные места на теле, а иногда на бритой голове провинившегося делали чашку из теста и лили туда кипящее масло,

Там, где нет законов, где в основании управления стоит ханский произвол, там нет возможности дать ясного понятия об образе управления, а можно только сказать, что когда хан добр — и управляемому народу сносно; но если правитель жесток, если он, подобно казикумухскому хану, с наслаждением смотрит на пытки — там народу невыносимо тяжко. Ханы управляли своими владениями через посредство беков, чанков (Чанка — родившийся от неравного брака знатного с простолюдинкою.) и старшин.

Некоторые из беков имели наследственные права над подчиненными им деревнями, жители которых находились в административной их зависимости. Другие же из беков назначались для управления или пожизненно, или на срок.

Непосредственно за беками следует сословие узденей, или людей свободных, но некоторые из них находились в поземельной зависимости к бекам, на землях которых жили. Уздени имели право наследственного пользования этими землями, но обязаны были нести за то однажды установленные обычаем повинности. Из этого общего правила исключались только находящиеся в Самурском округе два селения, Лудгун и Ялаг, которые отбывали своим бекам повинности как издельную, так и натуральными произведениями. Первая состояла в трехдневной работе в год от каждого дома, а вторая в уплате семидесяти пяти ароб пшеницы со всего селения. Оба вида этой [605] повинности отбывались не отдельным лицам, а целым владельческим родам и фамилиям.

Все остальные зависимые сословия находились в личном подчинении, и из них одни имели право на пользование землею, а другие права этого не имели. К первым принадлежат сословия раятов и чагаров; ко вторым кулы и караваши.

Сословие раятов существовало в Каракайтаге и Табасарани. Раяты жили на землях, принадлежащих бекам, имели право на землю, которую обрабатывали, но могли продать ее не иначе как только жителям своего селения. Без согласия бека, они не могли переходить из одного селения в другое и, при разрешении такого перехода, должны были оставлять в пользу бека все свое недвижимое имущество. Повинности их заключались во взносе натурою: в Табасарани по шести саб пшеницы, одной арбе сена, и в определенном размере от стад баранов, фруктов, орехов, марены и проч.; в Кайтаге: из 30 саб пшеницы и ячменя, с пары рабочих быков. Кроме того, раят обязан был отработать восемь дней в течение года, перевезти хлеб владельца на мельницу, доставить хворост, отбывать конную службу при беке, который имел право брать к себе в услужение сирот до их совершеннолетия.

Чагары в Дагестане составляли собою сословие крестьян, лично зависимых и поселенных на землях владельцев, хотя и отдельным хозяйством, но не имевших никаких прав на землю, а сохранявших при продаже только то имущество, которое было приобретено их собственными трудами. По происхождению своему, чагары были рабы и рабыни, отпущенные с господского двора «для обзаведения собственным хозяйством на господской же (бекской) земле, с обязательством исполнять повинности естественными произведениями и издельные. Первого рода повинности заключались в арбе дров, мерке пшеницы, а от имеющих баранов и по барану в год; отдельные же повинности не были определены обычаем и совершенно зависели от воли владельца».

Кулы — рабы, и караваши – рабыни, составляли домашнюю прислугу у своих владельцев, не имели никаких личных прав, обязаны были исполнять все требования и приказания своих господ.

Кулы, караваши и чагары могли приобретать свободу только с согласия владельца или даром, или при посредстве выкупа. Потомки освобожденных рабов, во многих местах, не пользовались вполне правами свободных людей. В селении Корода, Гунибского округа, каждую пятницу, после службы, чауши обходят всех потомков рабов.

— Помни, говорят они при этом каждому, что ты происходишь не от узденя.

Освобожденный раб и его потомство, как бы богаты ни были, не [606] имели права резать более 3-х баранов в год на все семейство, чтобы в этом не сравняться с кровными узденями.

В селении Чох такие лица, до 4-го колена включительно, во-первых были обязаны раз в год угостить всех узденей, живущих на одной с ними улице, а во-вторых, через каждые 10 лет, при разделе общественных пашен, давать, с семейства, обществу по одному котлу ценою от 8-10 руб. Один из котлов разбивался на мелкие куски, а другие продавались, и на вырученные деньги устраивалось угощение для членов сельского управления. В селении Метлельта (в Гумбете), раз в год, все освобожденные рабы выходили из дома на целую ночь; в их отсутствие приходили партии молодых людей, которые съедали и выпивали все, что находили в доме и во дворе.

Перед освобождением всех зависимых сословий, во всем Дагестане оказалось около 12,130 душ раятов и 598 душ кул и каравашей. Цифра эта, в прежнее время, была гораздо значительнее. Так, в Аварии была одна, а в Казикумухе две деревни, населенные кулами, которые, имея оседлую жизнь, должны были обрабатывать ханские земли, и получаемый с них доход отдавали своим владельцам. Ханы имели право брать себе прислугу из этих деревень, как мужчин, так и женщин. С покорением восточного Кавказа, зависимость эта уничтожилась сама собою и деревни, населенные кулами, несут теперь одинаковую повинность со всем остальным населением (Освобождение бесправных рабов в Дагестане. Сборн. свед. о кавк. горцах, вып. I Тифлис 1868 г. Адаты А. В. Комарова, там же.).

Среди вольных обществ Дагестана не было никаких общественных различий: по правам и обязанностям — за исключением рабов — все были равны между собою и, до подчинения некоторых из них власти Шамиля, они управлялись отдельно по обществам, руководствуясь при этом своими древними обычаями. Каждое селение, смотря по числу жителей, управлялось одним или несколькими старшинами (по кумыкски карты — почтенные старики; по аварски чукби и адиль-заби — справедливые люди; в Табасарани кеуха — старосты; в Кюринском и Самурском округе ак-саккал — белая борода), избираемыми или на всю жизнь, или на известный определенный срок. Старшины наблюдали за порядком в селениях, собирали, в случае надобности, сходки, назначали места собрания и входили в сношения с соседними племенами; они же были и судьями. За свою службу старшины получали известную часть штрафных денег и пользовались некоторыми льготами.

Ежедневно, каждое утро, старшины, выбираемые по одному из каждого тухума, выходили на площадь или к мечети, словом на место, избранное для суда, и там производили суд. При разборе и решении дел, руководствовались преимущественно адатом. [607]

Главная причина, почему адат предпочитался шариату, заключалась, во-первых, в том, что, по корану, были определены весьма строгие наказания за преступления, считавшиеся народом маловажным, как, например, воровство. Во-вторых, изучение мусульманского законоведения представляло непреодолимые затруднения для народа полудикого, тогда как адат не требовал особых познаний; каждое дело решалось по бывшим примерам, а если таких не было; то большинством голосов.

Адат нашел поддержку не только со стороны высших сословий, видевших в нем залог и обеспечение своих привилегий, но и со стороны правителей различных ханств и областей. Штрафы, взыскиваемые в пользу правителей, при решении дел, по адату составляли не маловажный источник их дохода и, кроме того, возможность устанавливать «новые адаты и решать по ним многие дела, не стесняясь постановлениями корана, давали им могущественное средство упрочивать свою власть и ослаблять влияние на народ духовенства, по духу мусульманства всегда враждебного светской власти». Правда, что и суд по адату не был всегда справедлив, но, во всяком случае, искажение истины, при разборе дела несколькими лицами, выбираемыми преимущественно из людей почетных и уважаемых, было гораздо реже, чем при суде по шариату, где, в большей части случаев, дело обсуждалось одним муллою, и при том, по постановлениям, весьма мало известным народу. Постановления пророка были недоступны большинству — этим пользовались муллы; а постановления адата знал каждый и, получая их от отца, передавал своему сыну.

Суд по адату производится только тогда, когда принесена жалоба лицом, имеющим на то право, и указан ответчик. По доносам разбираются только такие действия, от которых терпит целое общество, как, например, порча дорог, мостов и проч. Предъявить суду жалобу может только обиженный, сам, лично; поверенные допускаются только муж за жену, отец или опекун за малолетних детей, и владелец за своих рабов.

Иск бывает или прямой, с доказательствами, или по подозрению. Доказательствами служат собственное сознание, но без принуждения; поличное, считаемое несомненным доказательством преступления и показание под присягой свидетелей, представляемых истцом, и число которых бывает различно (2-6) в различных обществах. В свидетели не допускаются женщины, вместо которых в некоторых обществах присягает муж или брат; сами женщины допускаются к присяге только в одном Сюргинском обществе Даргинского округа. Кроме того не допускаются малолетние до 7-ми лет, безумные, сумасшедшие, родственники истца или заинтересованные в его деле, имеющие тяжбу с ответчиком или должники его и имеющие кровную обиду к ответчику, давшие обет никогда не присягать, и занимающие общественные должности. [608]

Кроме вышеприведенных видов доказательств, принимаются показания умирающего или раненого и всякого рода письменные документы.

Иски по подозрению принимаются по убийствам, поранению, воровству, грабежу, угону скота, потравам, поджогам и проч. Истец должен и здесь указать, на кого он подозревает, и объяснить причины такого подозрения. В этом случае единственным средством к обвинению служит присяга истца или очистительная присяга ответчика, с определенным числом родственников того или другого. Число это зависит от важности дела и стоимости иска, весьма разнообразно в различных обществах, и бывает начиная от одного и до шестидесяти. В некоторого рода преступлениях, адат указывает прямо, кто должен присягать: истец или ответчик, а в других предоставляется это определению судей, но истец, если желает, может всегда отказаться от присяги и потребовать ее от ответчика. Присяга истца и присягающих с ним принимается за совершенное доказательство, но если, хотя один из соприсяжников истца откажется присягнуть, то подозреваемый считается оправданным. Отказ ответчика присягнуть служит для него полным обвинением.

Присяга бывает двух родов: именем Бога (по шариату — Валлахи, Билляхи, Таллахи) и Хатун-Таллах или Кебин-Таллах, при которых присягающий клянется, если скажет неправду, то брак его будет считаться незаконным. Если при этом у присягающего несколько жен, то он должен перед присягою указать на которую из жен он присягает. В случае открытия ложной присяги, брак считается расторгнутым, и жена должна уйти от мужа, получив все ей следуемое, как и при добровольном разводе. В некоторых обществах такая присяга требуется только в важных случаях; в других все женатые, и во всех случаях, должны непременно присягать Хатун-Таллах. Число присягающих этим способом бывает всегда менее, чем требует адат, в том случае, когда присягающие клянутся именем Бога, на коране.

За все виды преступлений, адат назначает следующие наказания:

1) Изгнание из селения, с предоставлением права обиженному и его родственникам безнаказанно убить изгоняемого или простить его на известных условиях. Смотря по степени преступления, виновный часто изгоняется не один, а с несколькими родственниками или со всем семейством. Этот вид наказания носит название выхода в канлы.

2) Изгнание на известный срок, без предоставления обиженному права убить изгоняемого. По окончании срока, изгнанник, прежде возвращения в селение, должен примириться с обиженным и устроить приличное угощение, и

3) Взыскание деньгами и имуществом в пользу обиженного.

Кроме этих трех видов наказаний, с виновного, во всех случаях, взыскивается штраф, который по величине своей, весьма разнообразен и поступал прежде в пользу ханов, правителей и членов сельского [609] управления, а теперь поступает в штрафную общественную сумму, употребляемую на общеполезные надобности.

Смертная казнь не допускается по адату, но бывают случаи, когда предоставляется каждому желающему убить преступника. К таким случаям, в различных обществах, принадлежат: кража из мечети, умышленный поджог моста, мужчина соблазнивший женщину и вызвавший ее на побег от мужа, если не женится на ней; убийца своего врага, после примирения с ним, разрытие могил и похищение саванов, разврат, отцеубийство и другие преступления, наносящие бесчестие всему семейству обиженного.

По адату, каждый член общества имеет право убить безнаказанно: своего кровного врага; насилующего, нападающего из засады и объявленного врагом общества; хозяин, поймавший вора на месте преступления; муж, отец, сын и брат, заставшие в прелюбодеянии с женою, дочерью, матерью или сестрою, но не иначе как, обоих застигнутых в преступлении; оба лица, пойманные родственниками в мужеложстве; похитителя женщины, при преследовании его родственниками.

Все остальные убийства возбуждают за собою кровомщение, которому подвергаются все, без разбора пола, возраста и часто даже владельцы животных причинивших смерть.

В Аварии и Ункратле, за нечаянное убийство и за убийство причиненное детьми или сумасшедшими, берется только штраф.

Кровомщение допускается между лицами одного сословия. Бек, убивший узденя, подвергается трехмесячному изгнанию, и затем, внеся определенное вознаграждение, мирится с родственниками убитого, без соблюдения правил установленных адатом для примирения. За убийство раба плотится его стоимость, а за убийство, сделанное рабом, подвергается кровомщению его владелец, если не отпустит его на волю.

В северном, (За исключением сел. Чиркея, Чир-Юрта и Мугинского общества.) в южном (За исключением Самурского округа.) Дагестане и Казикумухском ханстве, убийство разделяется на два вида: простое и кара-кан (черное убийство).

«Кара-кан называется убийство, сделанное с корыстною целию: убийство из засады, убийство кого-либо в собственном его доме или на собственном его поле, убийство, сделанное во время разбора дел; убийство по подкупу в мечети ночью и т. п. Кроме того в Даргинском округе постановлено считать кара-кан всякое убийство, сделанное на известных урочищах удаленных от населенных мест». За кара-кан назначается более строгое взыскание.

В убийстве признается виновным, всегда один.

Несколько человек могут быть обвиняемы в общих ссорах и драках, [610] но ни в каком случае не более числа ран нанесенных убитому. При ссорах между селениями, в случае равенства убитых, заключается мировая, а в противном случае, та сторона, где меньше убитых, указывает, по выбору из среды себя недостающее число убийц, которые и считаются находящимися под кровомщением родственников убитых.

Право преследовать убийцу предоставляется всем наследникам убитого. В некоторых обществах, вместе с убийцею, преследуются и подвергаются наказанию определенное число его родственников. Убийца носит название баш-канлы, а подвергающиеся наказанию его родственники — мал-канлы. После совершения преступления как убийца, так к его родственники должны скрыться из селения, из опасения, до примирения, быть убитыми преследователями. Они ищут защиты и покровительства у посторонних и никто не откажет дать им приют и содействовать примирению. Время изгнания в различных обществах бывает различное: от одного и до трех лет; ранее же года мириться считается предосудительным. Во все время изгнания убийца должен ходить один, так как случайное убийство его спутника остается безнаказанным. В знак раскаяния он не бреет себе голову; не может заниматься хлебопашеством и ему воспрещается приходить в свое селение и вообще в то место, где живут родственники убитого, встречи с которыми он должен избегать. Находящийся под кровомщением может быть убит везде, но адат не одобряет убийства в мечети, в присутствии суда, начальства и на общественной сходке.

С убийцы и его родственников, в пользу наследников убитого, взыскивается алым или дият и штраф.

Алым взыскивается вскоре после совершения убийства и, по величине, бывает чрезвычайно разнообразен, так что почти каждое селение имеет свой алым. Он состоит из взноса денег, скота, хлеба, шелковой и бумажной материи, ковров, котлов и проч. (Кто желает ближе познакомиться с подробностями, тот найдет их в статье А. В. Комарова: Адаты и судопроизводство по ним Сборн. свед. о кавк. горц. вып. I Тифлис 1868 г.)

В некоторых обществах, до водворения русской власти, вместо алыма родственники убитого имели право грабить дом и имущество убийцы: в одних обществах в течение трех лет, а в других в течение трех дней. Взятый алым бережно сохраняется, до окончательного примирения, потому что если находящийся под кровомщением будет убит, то алым возвращается его наследникам весь сполна. При примирении алым не возвращается. Дият есть условная плата, за которую родственники убитого соглашаются простить убийцу, и потому он выплачивается после примирения, но в некоторых обществах дият взыскивается вскоре после убийства и отличается от алыма только по названию. [611]

Величина дията также весьма разнообразна и, в большинстве случаев, зависит от условия.

«Алым и дият, оба вместе, взыскиваются только в Даргинском и Кайтаго-Табасаранском округах и в некоторых местах западного и среднего Дагестана. Там, где, при совершении убийства, берется только алым, при примирении дият заменяется угощением и подарками родственникам убитого. Угощение и подарки должны быть сделаны убийцею как можно лучше и, обыкновенно, окончательно его разоряют».

В некоторых обществах канлы прекращается с естественною смертию убийцы, в других оно переходит на ближайшего родственника или родственников от 1 до 7 человек, и только со смертию седьмого человека кровомщение прекращается.

Для примирения необходимо, чтобы все родственники убитого, мужчины и женщины, согласились простить убийцу. Человеку бедному, не имеющему большого родства, трудно согласить противника на примирение, тогда как, напротив, богатый и сильный родством часто не только не ищет, но и отказывается от примирения с бедными родственниками убитого.

При примирении, на убийцу надевают саван и опоясывают шашкой, в знак того, что на нем находится оружие для отмщения и саван для его погребения. В таком виде он отводится в дом ближайшего родственника убитого. Подойдя к воротам, виновный останавливается; из дому выходит родственник убитого, снимает саван, шашку и папаху и гладит по голове, а мулла читает главу из корана, и затем всякая вражда прекращается. Примирившиеся считаются кровными братьями, и прощенный обязан, как можно чаще, посещать могилу убитого и оказывать возможные услуги его родственникам.

Сверх убийства, кровомщению подвергаются за изнасилование и прелюбодеяние с женщиною. В этом случае, право убить предоставляется мужу или родственникам обиженной стороны.

Адат подвергает взысканию и таких лиц, которые причинили другому рану или увечье. При поранении различаются раны, нанесенные холодным оружием и огнестрельным; в последнем случае полагается большее взыскание.

В отмщение за причиненную рану, виновный может быть сам поранен, и по этому он старается не выходить из дома до выздоровления раненого им. Если раненый умрет от раны, ранее года со дня поранения, то виновный преследуется как убийца. Взаимное поранение прекращает обиду, но если раны смертельны, то умерший позже своего противника считается убийцею, и хотя кровомщение при этом не возникает, но родственники умершего последним должны испросить позволение противной стороны на погребение его на кладбище своего селения.

Раненый лечится на счет ранившего, который обязан платить лекарю, [612] кормить его и доставлять лекарства. По выздоровлении больного, причинивший ему рану обязан сделать приличное угощение и вознаградить его, смотря по величине рапы, тою платою, которая положена по адату, и которая в различных обществах бывает неодинакова. Кроме того, он вносит штраф в пределах от 1-20 руб. Если после излечения раны останется увечье, то за него полагается особая плата, но не превышающая однакоже половины платы определенной за убийство. Побои принимаются за раны холодным оружием.

У аварских племен, побои, нанесенные женщине, взыскиваются строже, чем мужчине. Если следствием побоев беременной женщине будет выкидыш, то виновный преследуется как убийца.

Воровство и всякого рода порча имущества подводится адатом под одну категорию. Виновный обязан возвратить имущество или его стоимость, заплатить пострадавшему от 2-10 раз более стоимости украденного или испорченного, и внести, кроме того, определенный, но весьма разнообразный штраф. Степень взыскания за преступление зависит: от места, из которого украдена вещь, ценности и свойства украденного и того, каким способом открыт виновный. Если он чистосердечно признается, то возвращает только стоимость украденной вещи или самую вещь.

Отыскивать вора должен сам хозяин, а суд открывает свои действия только тогда, когда указан или вор, или подозреваемый. Входить с вором в какую бы то ни было сделку без суда адат строго воспрещает (Адаты и судопроизводство по ним А. В. Комарова Сборн. свед. о кавк. горц. вып. I Тифлис 1868 г.).

Дела, касавшиеся до религии, семейных отношений, завещаний и наследства, решались по шариату, основанному на постановлениях пророка, одинаковых для всего мусульманского мира.

Оба суда, по шариату и адату, не имея среди жителей вольных обществ никакой прочной власти, не могли заставить исполнять их приговор, и потому часто порождали неуважение к себе тяжущихся, считавших самоуправство самым верным средством к прекращению взаимных недоразумений. Отсюда явился обычай за обиду мстить обидою, за воровство воровством, за кровь кровью, и обычай кровомщения, главнейший порок горцев, развился в самых широких размерах. Только тот, кто был сильнее, мог жить спокойно, да и то до тех пор, пока его противник не оперялся и не получал возможности наверстать потерянное.

С подчинением власти Шамиля многих обществ Дагестана, приняты были меры к ослаблению этого обычая — заменою убийства денежною платою. Но, не смотря на успех, которого достигал Шамиль путем жестоких мер, горцы только с большим трудом могли свыкнуться с идеею об [613] удовлетворении обид путем коммерческим. Шамиль, сознавая вред, происходивший от обычая кровомщения, не мог однако же справиться с этим делом вполне, потому что сам трудно мирился с мыслию о возможности покончить мирным путем то, что началось кровью. В статье о чеченцах, мы имели уже случай сказать как о мерах, принятых Шамилем к обузданию своих подвластных, так и о том, что сам имам считал кровомщение глубоким чувством правдивости.

Подчинив своей власти многие общества, Шамиль дал им одинаковое с чеченцами административное деление и гражданское устройство. Знакомые с этим устройством, мы не будем повторять то, что сказано в статье о чеченцах, и что тождественно с тем, что существовало и в Дагестане, среди обществ, находившихся под властью Шамиля. Что же касается до джаро-белаканских лезгин, которые с начала настоящего столетия находятся в подданстве России, мы должны сказать, что наше правительство, долгое время, основывало свое управление на древнем обычае, созданном самим народом в период его самостоятельности и независимости. С течением времени, в управлении ими последовали многие изменения, изложение которых найдет место в историческом отделе настоящего труда.

По своим военным способностям, горцы Дагестана далеко оставили за собою своих соседей-чеченцев. Все известные предводители: Кази-Мулла, Гамзат-Бек, Сурхай, Али-Бек, Ахверды-Магома и сам Шамиль были аварцы; все важнейшие предприятия задумывались и совершались в Дагестане.

Открытая противу нас борьба Дагестана, осада Бурной, Дербента, Внезапной, разорение Кизляра Кази-Муллою, овладение Аварским ханством, истребление владетельной аварской династии Гамзат-Беком, знаменитая защита Ахульго Сурхаем и Али-Беком, искусное нападение на наш главный чеченский отряд, с намерением истребить его (Валерик) Ахверды-Магомою, переселение надтеречных и сунженских чеченцев и овладение в марте 1842 года Казикумухом, самим Шамилем — все это принадлежит дагестанцам. Все соображения горцев относительно военных действий были здравы, дальновидны, всегда основаны на знании местности и обстоятельств. Когда угрожала опасность какому-либо неприятельскому пункту, они обращались туда, где их не ожидали, и в ту часть края, которая обнажена была от наших войск. Таким образом, развлекая наши силы, они, вместе с тем, ободряли своих. При слабости с нашей стороны делали одновременные вторжения с нескольких сторон, или самые быстрые и нечаянные нападения на удаленные от них места, где вовсе их не ожидали. Переходы горцев с одного пункта на другой совершались весьма быстро. Значительные пространства они проходили без отдыха, по самой трудной дороге и в самое короткое время. В 1843 году Шамиль, с огромным полчищем, прошел от Дылыма к Унцукулю около 70 верст; в [614] 1847 г. наиб Дебир напал неожиданно на Тарки, пройдя в сутки слишком сто верст.

Чеченцы и дагестанцы одинаково искусно пользовались местностью, но последние превосходят чеченцев в искусстве укрепляться, и эта часть у них доведена была до некоторого совершенства. Завалы и все укрепления их всегда имели сильный перекрестный огонь. Против действия нашей артиллерии они вырывали канавы, с крепкими навесами, засыпанными землею, где были довольно безопасны от ядер и гранат, а для большей безопасности защитников делали иногда крытые ходы и устраивали подземные канавы в несколько ярусов или рядов. Вообще же завалы делались из камня или деревянных срубов, пересыпанных землею.

Чеченцы были дерзки при нападениях, еще дерзче в преследованиях; но не имели стойкости и хладнокровия. Дагестанские горцы хотя были не так смелы, не так быстры и предприимчивы, как чеченцы, но более стойки и решительны. Чеченцы способны к наезднической войне: они делали быстрые, внезапные вторжения в наши пределы, пользовались всяким случаем, чтобы напасть врасплох на фуражиров, на обоз, на партии, неутомимо тревожили наши аванпосты и цепи — словом, вели малую войну. Дагестанцы вели войну более положительную, иногда с завоевательными целями, или же с целию защиты аулов и обществ. Они встречали нас большею частию открытым боем на крепких позициях, которые усиливали завалами, башнями, подземными канавами с навесами для защиты от гранат; занимали пещеры, переправы через реки, овраги и держались в них с удивительною решимостью, стреляли метко и дрались до последней крайности. На позициях же не крепких или удобообходимых, горцы слабо защищались; на обозы и партии фуражиров нападали редко. Потеряв решительное дело, в Дагестане все усмирялось и успокоилось на некоторое время.

Различие в образе войны происходило сколько от племенного различия, столько же и от характера местности: горы Дагестана были не то, что территория Чечни. Ровная и покрытая лесом местность Большой и Малой Чечни доступна и обходима почти всюду. Напротив того, в Дагестане встречаются на каждом шагу теснины с отвесными стенами, встречаются горы, на которые ведет одна тропинка, пещеры, в которые можно спуститься только по веревке, переправы, к которым можно приблизиться только по карнизу, под огнем из завалов, скрытых от всякого выстрела, и, наконец, совершенно недоступные скалы.

Самая постройка аулов в Дагестане давала жителям средство к защите. Брать с боя такой аул — было дело отчаянное, и допускалось только в обстоятельствах важных для края. Впрочем, при приближении русских войск в больших силах, и после потери важных позиций и доступов к аулу, горцы большею частию оставляли его без всякой защиты, или [615] покорялись. Обстоятельства, вынуждавшие их или на открытый и решительный бой, или на скорую покорность, заключались: во-первых, в ограниченности земли, удобной к возделыванию, а во-вторых, в трудности доставки леса для построек. Недостаток возделанной земли заставлял горца дорожить своим родным ущельем, небольшим куском поля и сада. Бросить аул значило отказаться от материального обеспечения и сделаться нищим — тем более, что в большей части Дагестана приходилось, за неимением в горах арб и арбяных дорог, тащить лес волоком за 40, 50, а иногда и 70 верст. Все эти причины делают понятным, каким бедствием угрожал приход русских, которые, как известно было горцам, проложивши однажды дорогу к какому-либо аулу или обществу, легко приходили в другой и третий раз в самые неприступные ущелья.

Решительный образ войны горцев был выгоден для нас, потому что потери в бою ослабляли их физически и нравственно. В последнее время огромные их аулы сделались одни ничтожными, а другие совершенно запустели: Гоцатль из 400 домов обратился в 40, Ашильты из 250 в 15, Зыряны из 70 в 15, Белаканы из 250 в 130, Чиркей из 780 в 650, Мехельты из 750 в 500, Старый Гоцатль, Цельмес и Орати совсем уничтожились. В беспрерывной войне погибли лучшие их люди: в 1832-м году Кази-Мулла, с приближенными ему муридами; в 1834. Гамзат-Бек с своими сподвижниками; в Ахульго знаменитый Али-Бек, Сурхай, Али-Чула и другие. Горы обнищали хорошим оружием; в последнее время у редкого горца была шашка и пистолет и у немногих хорошее ружье и кинжал. У чеченцев, напротив, редкий был без шашки и пистолета, у многих отличное оружие, да сверх того у чеченцев было много конных, тогда как в горах были почти все пешие.

Из этого видно как не сходны были военные обстоятельства Чечни с положением гор. В Чечне русские войска сожгут, бывало, несколько аулов, а чрез год туземцы построят новые; мы еще раз повторим погром, истребим на полях хлеб и сено — чеченцы укроются в леса. Там в месяц выстраивались турлучные сакли, очищался лес, и чеченцы снова богаты были пашнею и лугами. Никто не мешал им — по уходе наших войск, снова пасти скот свой на прежних лугах и часть запаса перевести, до прихода нашего, в средину лесов. Войска весьма часто двигались по Чечне, и нигде не встречали ни жителей, ни имущества, ни скота, но хлеб на корне, или в скирдах, запасы сена и в дальнем лесу новые аулы доказывали, что страна не совсем запустела, а каждодневная перестрелка с невидимым неприятелем подтверждала, что страной этой дорожат ее воинственные обитатели, или мстят за ее опустошение.

При движении наших отрядов по Чечне всегда впереди шел авангард, потом главные силы, при них подвижной парк, подвижной транспорт, обоз и, наконец, ариергард; главная колона справа и слева прикрывалась [616] особыми колонами, с непрерывною цепью от авангарда до ариергарда; кавалерия, смотря по местности, располагалась впереди, с боку или в средине отряда.

В открытых местах неприятель как будто не существовал, но лишь только отряд вступал в лес, как тотчас же начиналась перестрелка редко в авангарде, чаще в боковых цепях, и почти всегда в ариергарде. Чем пересеченнее местность, чем гуще лес, тем сильнее была перестрелка. Загоралась неумолкаемая канонада, число раненых в цепи увеличивалось, а неприятеля почти нет: виден один, два, десяток, и все это исчезает мгновенно. Но когда ослабевала цепь или расстраивалась какая-нибудь часть отряда — ариергард, или боковая колона — как вдруг являлись сотни шашек и кинжалов, и с гиком кидались на расстроенных солдат. Если неприятель встречал в наших войсках стойкость, он мгновенно исчезал между пнями и деревьями и снова открывал убийственный огонь. Подобный маневр повторялся до тех пор, пока не кончится лес, или сами чеченцы не понесут значительного урона.

В Чечне неприятель, можно сказать, был невидим; но его можно было встретить за каждым кустом, изгородью и в каждой балке. Только тот кусок земли можно было считать нашим, где стоял отряд, но впереди, сзади, с боков — везде неприятель. «Наш отряд, говорит Пассек, как корабль, все разрежет, куда пойдет, и нигде не оставит следа; где прошел — ни следов опустошения, ни следов покорности».

Совершенно в другом виде представляются военные действия в Дагестане.

В горах наш отряд имел авангард, ариергард и главную колонну; боковых цепей и боковых колонн не было, по затруднительности доступов с права и с лева. В случаях опасных, отдельными частями войск занимались высоты, командующие дорогою. В важных пунктах, при входах и выходах из ущелий, при перевалах через хребты, при переправах через реки оставлялись особые отряды для обеспечения сообщения и свободного отступления.

Неприятель преграждал ущелья и подъемы на горы; укреплял переправы, аулы, и всегда встречал нас грудью. Военные силы горцев состояли из людей двух родов: муридов и поголовного ополчения. Муриды всем управляли и распоряжались; они всех ободряли и побуждали словом, силой и собственным примером. Они были упорны и храбры до исступления, но поголовное ополчение менее или вовсе не опасно.

Хотя в Чечне существовали муртазеки и муриды, но там число их было не так велико, как в горах, и, по врожденному характеру чеченцев, существовала небольшая разница между муртазеками и простыми людьми.

В жарких делах с горцами каждый пункт обороны был под наблюдением особых начальников, или избранных муридов, и все [617] важнейшие завалы, части аулов, башни поручались известным лицам, присутствие которых обозначали значками.

Легче было иметь дело со скопищем в несколько тысяч вольного ополчения, хотя бы под предводительством самых храбрых горцев, нежели атаковать несколько сот муридов, окружавших предводителя и по силам своим избравших позицию. Первая, искусно направленная и решительная, атака обращала в бегство толпы вольного ополчения; напротив того, если приходилось иметь дело с одними муридами, то каждый пункт надобно было брать после упорного боя; огонь неприятельский был при этом самый убийственный. Тогда горцы не стреляли в толпу, но всегда прицельно, наводя по нескольку ружей на каждый проулок, на каждый угол, изворот, тропинку, одним словом — откуда только могли показаться наши солдаты.

Что же касается до действий противу нас со стороны лезгинской линии, то они состояли или в хищнических предприятиях, делаемых небольшими партиями, или вторжениями, производимыми значительными сборищами, предпринимаемыми в летнее время, когда спуск с гор и пути лежащие по ущельям бывали проходимы. Зимою же, начиная с октября и по апрель месяц, лезгинская линия обеспечивалась самою природою от вторжении значительных неприятельских партий, потому что, по причине больших морозов и огромных снегов, существующие летом сообщения делаются зимою совершенно непроходимыми.

Небольшие партии хищников пробирались на лезгинскую линию с тою же самою целию, как черкесы и чеченцы на кавказскую линию: угнать несколько лошадей, или штук рогатого скота, захватить или убить встречающихся им жителей.

Не смотря на все меры предосторожности и бдительность горных караулов, эти мелкие партии совершали часто удачные предприятия, не только по левую, но и по правую сторону реки Алазани. Тому способствовали, находящиеся по обоим берегам этой реки, лес и сады, в которых они, скрываясь по нескольку суток, высматривали и выжидали удобного для себя случая и реже, чем на кавказской линии, возвращались наказанными.

Предприятия, совершаемые неприятелем огромными сборами, имеющими целию восстановления преданного нам мусульманского населения, или ограбления кахетинских селений, редко когда были успешны, потому что главные пути, по которым эти сборы должны были проходить, занимались нашими войсками, которые оберегали их в продолжение всего лета.

Кроме того, такие неприятельские действия парализировались наступательными действиями с нашей стороны. Так, например, в июне месяце 1850 года, когда неприятель намеревался сделать вторжение в наши пределы, по Мезильдигерскому ущелью к Закаталам, командовавший, в то время лезгинскою линиею генерал-маиор Бельгард предпринял наступление [618] в Джурмутское наибство, и, разорением там нескольких аулов, не только предупредил Шамиля, но и расстроил его замыслы.

Но такие действия, как подверженные разным случайностям, а тем более тогда, когда соседнее с лезгинскою линиею, неприязненное нам, население отошло далее в горы и неприступные места, должны были производиться с большою разборчивостию, осмотрительностию и осторожностию. Начальник, решившийся на такие действия, должен был иметь самые определительные сведения о той местности, по которой ему приходилось проходить, потому что, кроме неприятеля, сама природа противопоставляла слишком много препятствий (Очерк народонаселения, нравов и обычаев дагестанцев. Запис. кавк. отд. Импер. Рус. геогр. общес. кн. II. Записки Пассека (рукоп.) Об образе войны и проч. рукоп. доставленная мне П. В. Кузьминским.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 1. СПб. 1871