ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

ОЧЕРК КАВКАЗА И НАРОДОВ ЕГО НАСЕЛЯЮЩИХ.

II.

Религия дагестанских горцев. — Религиозный фанатизм. — Колдуньи, знахари и знахарки. — Суеверие. — Праздники, праздничные обычаи и суеверные обряды.

Все дагестанцы, за немногими исключениями, магометане-сунниты, но в двенадцати верстах от селения Ахты находится селение Мескенджи, населенное магометанами-шиитами. В начале существовала довольно сильная вражда между двумя этими селениями, доходившая до употребления оружия и кровопролития. После значительной потери, оба селения, имея равные силы, заключили между собою условие и поклялись ненавидеть друг друга в душе, но никогда не ссориться между собою. Условие это соблюдается не только свято между жителями обоих селений, но даже ахтинцы не позволяют соседям обижать мескенджинцев и обратно.

Среди джаро-белаканских лезгин исповедуют христианскую религию ингилойцы, принадлежащие к грузинской народности, но порабощенные лезгинами при водворении последних на землях, некогда принадлежавших Грузии. Хотя некоторые из ингилойцев и вынуждены были принять ислам, но за то многие, в течение трех столетий, не забыли веры предков. Они соблюдали посты; в установленные дни молились в стенах старых церквей, хранили у себя, как святыню, евангелие, часы, чаши и прочие священные предметы и, для совершения разных треб, тайно приглашали к себе грузинских священников из ближайшего Сигнахского уезда.

Переодевшись в лезгинский костюм, пробирались по ночам пастыри церкви в дома ингилойцев, где крестили их детей и совершали другие таинства.

Некоторые из ингилойцев, более приверженные к христианской религии, под предлогом торговли ездили в Кахетию, чтобы там праздновать годовые праздники, но должны были это делать с величайшею осторожностию. Когда, 6-го января 1830 года, в крепости Новых Закаталах, было совершено в первый раз водоосвящение в резервуаре, в котором [516] была устроена иордань, то собралось очень много ингилойцев, оставшихся верными христианской религии, и радости которых не было пределов.

Гнет господствующего населения над ингилойцами был однакоже так силен, что большинство упало в нравственном отношении весьма низко. Воровство, разбой и даже убийства встречаются между ингилойцами весьма часто. У них существует обычай, по которому как христиане, так и мусульмане не отдают своих дочерей замуж в другую деревню. От этого у ингилойцев встречается частое кровосмешение. Девушка, желая выйти замуж и справляясь о хороших качествах своего жениха, прежде всего спрашивает: искусен ли он в воровстве? Положительный ответ делает ее совершенно довольною и счастливою (Отчет общества востановл. христиан. за 1866 год. Закатальский округ А. Посербского. Кавк. 1864 г. № 61. Картины Кавказского края Зубова ч. III. Поездка в Джарскую и Белаканскую области. Тифлис. вед. 1830 г. № 82.).

Те из ингилойцев, которые приняли магометанство, сделались преданными своей религии до фанатизма и придерживаются исламу гораздо строже, чем природные лезгины.

Магометане-сунниты обязаны производить в сутки пять установленных кораном фарс-намазов в следующем порядке: с рассветом дня, между утренней зарей и восходом солнца, совершается утренняя молитва и омовение — сабах-намаз, а по-аварски руиалиль-как (как значит молитва); в полдень — туш-намаз, а по аварски кады-как. Молитва эта творится тогда, когда солнце стоит над домом Божиим в Мекке, а это бывает как раз в полдень. Для поверки полдня магометане втыкают вертикально в землю палку, и если тень ее ровна палке, то, значит, время совершать туш-намаз. Когда тень достигнет до двойной величины палки, что бывает перед заходом солнца, тогда магометане совершают послеполуденную молитву — экимджи-намаз, по аварски баканы-как; в сумерки, когда на горизонте совершенно исчезнут лучи солнца, совершается четвертая вечерняя молитва — ахшам-намаз, по аварски маркачу-как, и, наконец, когда совершенно стемнеет, тогда совершается пятая и последняя молитва – яссы-намаз, или, по аварски, боголиль-как.

На основании корана, мусульманин должен всегда молиться, обращаясь лицом к Каабе (Мекке), и перед молитвою обязан совершить омовение семи членов своего тела: две руки, две ноги, лицо, голову и проч. Впрочем, совершив однажды омовение, он может соблюсти для последующих намазов достомаз, т. е. чистоту к молитве. Такая чистота может быть сохранена только тогда, когда мусульманин избегнет прикосновения к женщине и нечистым животным: собаке и свинье. Точно так же должно сохранять чистоту в платье: облитое вином, оскверненное прикосновением собаки или свиньи, одно должно быть вымыто семь раз сряду. Во время [517] молитвы мужчины снимают с себя обувь, а женщины и шальвары. При молитве дома кладется под ноги коврик, называемый намазлык, а в дороге его заменяет черкеска или архалук; впрочем в постилке нет надобности, если правоверный найдет, подле реки или родника, камень с плоскою поверхностию.

Где бы мусульманин ни был, чтобы он ни делал, он должен, с наступлением времени намаза, оставить все и, избрав удобное место, где-нибудь возле реки, совершить сначала омовение, а потом прочесть молитвы. Совершив омовение, он снимает с себя обувь и верхнюю одежду, расстилает ее, и, обратясь лицом к гробу Магомета, читает молитвы и делает установленные поклоны. В том случае, если, с наступлением времени намаза, путешественник находится вдали реки или родника, тогда он может совершить теемум-намаз, в котором вода заменяется песком. Пропустить утренний намаз считается большим грехом, так что подобный человек должен отмаливаться в следующие намазы или, как говорят аварцы, как-бицызи, т. е. должен наверстать молитву. Из всех пяти намазов только полуденный намаз не считается обязательным для каждого правоверного.

Мусульманину, едущему на войну против неверных или находящемуся в пути более двух суток по своим делам, дозволяется не производить намаза, потому что он совершает сафар-халяль — богоугодное путешествие; всякое же исполнение поручения неверных называется сафар-массият — богопротивное путешествие, и такой путешественник не освобождается от намазов.

Во время намаза правоверный читает сначала молитву Альхам, произносимую стоя на ногах.

— Во имя Бога милосердного и милостивого! произносит он. Хвала будь Богу, Господу всех тварей, царю в день судный, делающему добро на земле всем и на том свете имеющему воздать достойное по заслугам каждого! Тебе мы служим, от тебя помощи просим, настави нас на путь истинный, на путь благоугодный перед тобою, отклони от нас путь, навлекающий на нас гнев твой. Аминь!

Затем он становится на колени и произносит молитву атах-ятуль — собственно цитирование разговора Магомета с Господом и ангелами, во время бытности пророка на седьмом небе у престола Всевышнего Творца.

Магомет. Почет, благодать, благочестие, благополучие Богу!

Бог. Приветствую! Это пророк — благодать моя Тебе и почет!

Магомет. Привет нам и всем благочестивым людям!

Ангелы. Заявляем: что нет Бога кроме Бога! еще заявляем, что Магомет — его пророк!

Прибавление молящегося. Просим у Бога милости для Магомета и его потомства! [518]

Основываясь на изречении корана, что у всякого человека ангелы, беспрестанно сменяясь, помещаются перед ним и позади его, и что они, по повелению Бога, наблюдают за ним — мусульманин, по окончании второй молитвы, поворачивает свою голову к правому и левому плечам.

— Привет и благодать вам Божия! (Асалям алейкюм, ва рахматулла!) говорит он, сидящим будто бы на его плечах, ангелам и записывающим в книги все его дела, дурные и хорошие, для предъявления их на страшном суде.

Как обязательно для каждого мусульманина совершать намазы, точно также необходимо исполнять три так называемых годовых намаза: каждую пятницу — джумма-намаз по окончании поста — Рамазан-байрам-намаз и в праздник жертвоприношения — курбан-байрам-намаз.

Кроме того, по уставу магометанской религии, существуют еще случайные намазы, как, например, при затмениях солнца и луны, и намазы-суннет — не обязательные намазы, исполнение которых считается делом богоугодным, но не исполняющий их не грешит перед уставами своей религии. Перечисляя все намазы, г. Пржецлавский насчитывает их в сутки более 34 с 78 поклонами.

Дагестанцы не следуют строго этому правилу и молятся или совершают намаз только потому, что за этим следят дибиры, и при Шамиле виновные в неисполнении установлений религии подвергались заключению в яму, а иногда осуждались и на смертную казнь, потому что блюстители религиозных обрядов, основываясь на постановлении корана и шариата, признавали таких лиц отступниками от религии или гяурами.

Не смотря на такую строгость, для большей части горцев совершать намаз все равно, что отбывать общественную повинность.

Зная только наружные обряды своей религии, по правилам которой каждый обязан быть в день несколько раз в мечети, горцы часто, сидя в нескольких шагах от нее, ленятся встать с места и не обращают никакого внимания на крик муллы или будуна (Будун — помощник муллы или кадия, заведующий хозяйственною частию мечети.), возвещающего о наступлении времени молитвы.

Религия запрещает им пьянство, а между тем оно развито у горцев до чрезвычайности; только одна бедность удерживает их от предания себя вполне этому пороку. Правда, руководствуясь уставом своей религии, они не употребляют виноградного вина, но за то не отказываются от водки и часто заходят в духаны (кабаки, мелочные лавочки), которые появились теперь в каждом ауле, и торгуют исключительно водкою.

Правоверные говорят, что Магомет запретил виноградное вино только потому, что оно не очищено огнем, и что тогда не умели делать хлебного, [519] употребление которого они, не считая делом греховным, находят весьма приятным.

Такое противоречие в религиозном веровании встречается на каждом шагу. Из религиозного фанатизма горец считает непременною обязанностию, в течение своей жизни, хоть раз побывать в Мекке у гроба Магомета, но в то же время не стеснится толковать коран совершенно в противную сторону, если в таком толковании видит свою пользу. Духовенство, обязанное следить за чистотою религии, быть примером и образцом для народа, поступает точно также.

Один кадий, страстный охотник до чаю, бывая часто у русских чиновников, выпивал бесчисленное множество стаканов, за что и заслужил упреки и замечания от своих единоверцев, строгих мусульман.

— В книгах пророка сказано, отвечал на упреки обвиняемый, что на обязанности каждого правоверного лежит долг наносить сколь возможно более вреда неверным гяурам. Я исполняю свято этот завет, ибо выпиваю сколько можно более чаю и накладываю сахару по нескольку кусков в стакан, и тем приношу ущерб хозяину, который меня поит, думая этим сделать меня своим другом.

Говоря и поступая таким образом, этот же самый кадий, если только он побывал в Мекке, будет относиться с презрением к человеку, не посетившему гроба Магомета, но строго исполняющему все обряды религии и чистоту верования.

Побывавший и поклонившийся гробу Магомета получает название хаджи (аджия), пользуется почетом и уважением, как совершивший богоугодное дело и действительно трудное путешествие. Последнее предпринимается с некоторою церемониею.

Перед отъездом отправляющийся делает прощальный обед родственникам и знакомым, на котором просит простить ему все обиды и молить за него Бога. Гости, в свою очередь, просят его помолиться за них у гроба Магомета. В пятницу назначается обыкновенно отъезд и тогда все собираются в мечеть. По окончании службы, едущий опять просит у всех присутствующих прощения и отправляется домой, где наедине прощается с женами и детьми.

Провожающие собираются в это время около дома; между ними являются и муллы, которые, с выходом богомольца из дому, читают на распев разные стихи из корана, сопровождая ими путешественников, идущих впереди толпы, повторяющей каждую фразу прочитанного стиха. Толпа женщин, с блюдами или большими подносами на голове, наполненными сластями и разного рода кушаньями, замыкает шествие. Отойдя довольно далеко от деревни, вся толпа останавливается, уничтожает все принесенное на подносах и, попрощавшись окончательно с богомольцами, возвращается домой. [520]

Возвратившись обратно на родину, многие из горцев делались ярыми фанатиками, надевали особого цвета чалму и становились способными к восприятию всякого рода ложных учений, присущих всему мусульманскому миру. К числу таких учений следует отнести учение о средствах к сближению с Богом, или ясновидение, проявляющееся преимущественно в среде последователей тарыката.

Это сближение с Богом истинных последователей религии известно было жителям гор в трех различных видах, хотя и отличающихся один от другого наружным проявлением, но, в сущности, находящихся между собою в самой близкой и родственной духовной связи.

Первоначальный вид этого проявления называется хышьетулла или, как оно было известно в Дагестане, гышькулла — любовь к Богу, при которой человек делается способным к восприятию самых восторженных истин религии, изложенных в тарыкате. При продолжении дальнейшего совершенствования, гышькулла обращается в зульмат — потемнение, темнота, которая потом может перейти в карамат — в ясновидение, прозорливость. Человек, обладающий караматом, считается вступившим в область хякиката, т. е. достигшим самого высшего духовного совершенства.

Каждый человек, истинно любящий Бога, может подвергнуться гышькулла, и чем чаще он будет устремлять свои мысли к Богу, чем чаще будет молиться и читать духовные книги, тем сильнее и продолжительнее бывает гышькулла. Проявление гышькуллы обыкновенно бывает в то время, когда молящийся, окончив чтение книг, начинает призывать имя Божие и произносит, в течение нескольких часов, без отдыха, молитвословие — ля-илляхи-иль-Аллах! Возвышая постепенно голос и устремляя свои мысли в места горния, фанатик, что называется, зачитывается и с диким криком Аллах! падает в обморок. Такое состояние называется джязбэ, а в простонародии джазм, что в переводе означает: влечение духа к Божеству.

Видимое же явление, которое проявляется над молящимся, может быть названо сотрясением.

Люди, одержимые такого рода проявлением духовной деятельности, по их уверению, в продолжение обморока видят рай, ад и все подробности загробной жизни, а также пророков и ангелов, посланных верховным существом для беседы с ними, и даже самого Бога.

Известно, что самое высшее проявление этой деятельности было у самого пророка Магомета, который в таком состоянии продиктовал весь коран, этот духовный и гражданский кодекс мусульман. В Дагестане же, по словам Шамиля, был только один человек, Ширвани-Хаджи-Абдулла, который неоднократно удостаивался лицезреть все эти чудеса; все же остальные лица, показывавшие вид будто и они одержимы джазмом, были не более как [521] шарлатаны, люди, находившие в подобном состоянии свои собственные выгоды.

Мы не будем говорить о том, на сколько достойно веры фактическое состояние человека, одержимого джазмом, скажем только, что среди горцев не было недостатка в шарлатанах. Почти в каждом ауле были такие люди, которые выдавали себя за одержимых этого сорта болезнию.

По окончании намазов, обыкновенно в мечетях читают на распев, ля-илляхи-иль-Аллах (нет Бога, кроме единого Бога). Повторение этой фразы, несколько десятков раз, носит название зикра. При зикре случается весьма часто, что муршид (учитель или наставник тариката) дует на муридов (учеников). От этого дуновения они приходят в такой экстаз, что начинают прыгать и падать на землю, как бы по волшебной силе палочки. Прыгающие уверяют, что такое состояние происходит от проявления в них высшей духовной силы, а в сущности они прыгают для того только, чтобы приобресть себе уважение среди суеверного народа. Молодые горцы подсмеиваются над такими вдохновенными людьми, и потому последние, кто поумнее, показывают свои фокусы перед стариками или женщинами, а находятся и такие, которые предаются джазму в мечетях при стечении народа.

Чтобы иметь некоторое понятие об этом религиозном шарлатанстве, мы приведем слова очевидца об одном из муталлимов (ученик при мечети). Вот что он делал: когда в мечети начинали читать ля-илляхи-иль-Аллах, он повторял сначала эту фразу тихо, вместе с прочими покачивая головою, то на право, то на лево. Потом, говорит Абдулла Омаров, он «постепенно повышал голос больше и больше, приходил в такое исступление, что едва слышалась только последняя половина фразы, т. е. иллаллах; повторяя ее с отчаянным криком, он с бешенством начинал подпрыгивать на коленах, совершенно на подобие курицы, у которой сейчас оторвали голову, испускал при этом какие-то отчаянные крики и стонал: Аллах, Аллах! наконец падал неподвижно, как мертвый. Народ смотрел на него с жалостию и завидовал его набожности. В короткое. время он сделался известным по целому аулу.

«Нам было досадно, пишет далее Абдулла Омаров, что все жители начали преимущественно обращаться к нему с просьбами написать какую-нибудь молитву или читать коран за упокой души кого-нибудь умершего, а нас, остальных муталлимов, почти забыли. К тому же мы очень сомневались в действительности его джазма; он подавал нам повод подозревать его в фальши: так, например, бывало при нас, когда никого постороннего нет, он пил бузу, а народу проповедовал, чтобы не употребляли этого напитка, и рассказывал как грешно и противно Богу пить бузу или водку и курить табак. Он даже избегал при людях есть хлеб испеченный на дрожжах, потому что дрожжи делаются из бузы. [522]

«Однажды мы сговорились испытать нашего святого во время божественного его вдохновения,

«По книге мы знали, что, кто в действительности впадает в джазм, тот лишается всяких чувств. Однажды мы командировали двух муталлимов, чтобы они стали рядом с нашим святым, во время намаза, и когда он впадет в джазм, чтобы они вонзили ему в ногу тайком шило. Как только святой, по своему обыкновению, впал в обморок, после сильных и частых прыжков своих, муталлимы потихоньку вонзили ему в ногу шило. Святой сначала ограничился маленьким движением, не желая дать знать, что он чувствует, а когда муталлимы не переставали повторять свой опыт, он вскочил вдруг и вскричал: «ай, ай, что вы делаете!» и тут же замолчал, опустивши голову на грудь; мы разбежались смеясь, а некоторые старики перетолковали этот случай совсем в пользу нашего святого: «ах бедный! говорили они: верно к нему пришли ангелы»; другие же говорили, что, должно быть, нечистый дух преследует его и, вероятно, это на него он кричал. После этого он избегал соседства муталлимов при молитве, а если случалось таковое, то ни за что не впадал в джазм».

Люди, одержимые вторым видом религиозного фанатизма, зюлматом — потемнением, впадают также в обморок и находятся в бесчувственном состоянии в полном значении этого слова. Во время пароксизма, больной ничего не слышит, что говорят вокруг, и не сознает, что с ним делают. Физических страданий в это время он тоже не чувствует, но с приходом в сознание им овладевает слабость, продолжающаяся иногда несколько дней.

По свидетельству г. Руновского этою болезнию страдал и Шамиль. Когда кто-нибудь выезжал из своего дома, с намерением видеть имама и передать ему какую-нибудь экстренную и при том неприятную новость, то Шамиль чувствовал это, хотя бы едущий был за десятки верст от него. Сердце его начинало биться сильнее, им овладевала тоска и он испытывал головокружение. По мере приближения посетителя к дому Шамиля, припадки эти постепенно усиливались, а когда он входил в дом, тогда имам окончательно впадал в обморок (Легенды, народная медицина, предрассудки и верования дагестанских горцев А. Руновский Библиотека для чтения 1862 г. т. 173. Дагестан, его нравы и обычаи П. Пржецлавский. Вестник Европы 1867 г. т. III. Воспоминания муталлима Абдуллы Омарова Сборник Свед. о кавк. горцах выпус. I Тиф. 1868 г. Четыре месяца в Дагестане И. Вучетича. Кавк. 1864 г. № 76 и 77. Заметки о домашнем быте дагестанских горцев Н. Абельдяева Кавк. 1857 г. № 50. Поездка в Ичкерию И. Ограновича Кавк. 1866 г. № 23. Муридизм и газават в Дагестане А. Руновский Русский Вест. 1862 г. № 12.).

Основываясь на этом, г. Руновский старается отклонить от Шамиля всякое шарлатанство перед народом и видит в этом одно только проявление болезни. Не оспаривая достоверности слышанного автором [523] рассказа и не зная, как часто повторялось такое состояние у имама, можно, с другой стороны, привести действительный факт, что на Гунибе, где сообщена была Шамилю самая неприятная новость, он был все время в сознательном состоянии.

Существование среди народа лиц, одержимых разного рода религиозными болезнями, указывает на низкую степень его развития и на склонность к суеверию и предрассудкам. Дагестанцы в изобилии обладают и тем, и другим.

Горцы говорят, что среди них существуют колдуньи, знахари и знахарки. Колдуньи только могут портить людей, знахари, при помощи гаданий, предсказывают будущее, а знахарки употребляют свои знания и разные нашептывания при лечении больных. Колдовство есть исключительная принадлежность одних женщин, а знахарство — мужчин и женщин. Колдовство, в каких бы видах оно не выражалось, всегда преследовалось и народом, и властями, но предсказатели будущего, напротив того, открыто пользовались славою и некоторого рода уважением.

Колдовство, по мнению народа, приобретается только при содействии нечистой силы, сношение с которою прерывает всякую связь с религиею, и потому открытая колдунья наказывалась смертию. Колдовство, по мнению туземцев, распространялось исключительно на женщин, которые, по несовершенству своей натуры, доступны всякому дьявольскому наваждению. Виды колдовства и средства к тому одинаковы с теми, которыми располагают и чеченцы. Последние, впрочем, считаются даже несколько искуснейшими.

Все средства дагестанских колдуний заключались в одном корне хапулипхер (собачий лай-трава) дающем, впрочем, весьма разнообразные результаты. Присутствие этого корня обозначается красивою травкою желто-зеленого цвета, очертанием своим похожею на листья моркови, а самый корень имеет вид медвежьей лапы.

Добывание корня и порча женщин производится одновременно. Колдунья ночью отправляется отыскивать корень и, найдя его, ложится ничком на землю так, чтобы захватить под себя листья волшебного корня. Произнеся заклинание, злая колдунья требует, чтобы корень производил на такую-то женщину известные пароксизмы, в определенное время и такие-то периоды: через неделю, месяц, один раз в год, словом, по усмотрению того, кто сделал заказ испортить эту женщину. При этом колдунья кричит голосом собаки, шакала или осла, смотря по тому, какого животного голос намерены присвоить испорченной женщине. За тем, вырвав корень, колдунья несет его домой, сушит и растирает в порошок. Данный в пище или питье, порошок этот производит немедленно свое действие. Болезнь околдованной постепенно усиливается и обращается в совершенное бешенство, в котором она, с лаем и криком, бросается на людей и кусает их. Впрочем укушение такой больной не заразительно, но она, в [524] припадке бешенства, может закусать человека на смерть, а потому подобных больных родственники помещают в отдельные комнаты или сажают на цепь. Болезнь эта считается неизлечимою и оканчивается всегда более или менее мучительною смертию.

Знахари производят свои гадания по бараньей лопатке, причем способ гадания точно такой же, как у чеченцев, да и лучшими гадальщиками считаются не туземцы, а чеченцы Чаберлоевского общества (татбутри), или, как Шамиль их называет, горные чеченцы.

Кроме колдовства и гаданий, горцы верят в существование нечистой силы или чертей. Смотря на падающие звезды, каждый горец говорит, точно также, как и чеченец, что то огни, бросаемые ангелами в чертей, подслушивающих небесные разговоры. Он не сомневается в справедливости этого потому, что в коране написано: «мы украсили небо света свечами (звездами), и мы сделали их предметом бросания в чертей». От такого бросания звезд погибает великое множество чертей, а некоторые из них падают в море и превращаются в хищных чудовищ, или же, оставшись на суше, появляются в виде домовых. Последних горцы считают состарившимися чертями.

Множество подобных предрассудков сопутствуют в жизни каждого дагестанца. У них точно также есть тяжелые дни, есть и легкие. Первыми считаются воскресенье, понедельник и суббота; последняя в особенности пользуется самою дурною репутациею, так что сколько-нибудь порядочный человек ни за что не начнет в субботу никакого важного дела. Легкими днями признаются среда, и в особенности четверг, считающийся самым удобным и легким днем для начала всякого рода предприятий. Вера в него была так сильна, что Шамиль выступал в поход против русских преимущественно по четвергам. Пятница считается недельным днем и находится в большом уважении. Мусульманин посвящает ее отдохновению после недельных трудов и молитве в мечети. Кроме веры в значение дней, каждый мужчина и женщина имеют множество предрассудков, перечислить которые нет возможности. Обрезывая, например, ногти, женщина тщательно собирает их в особый ящик, из желания, чтобы ее любили, веря что выбрасывание ногтей ведет к обратному.

Подмести комнату, или вынести золу ночью, считается дурным делом, и существует уверенность, что от этого дом обеднеет.

Каждый горец верит, что, при выходе из дому, если встретишься с хорошим человеком — все будет хорошо, а с дурным — худо. Если едущему встретится на дороге лисица — хорошо, а заяц худо; кто пройдет между овцами или стоя будет надевать шальвары, тот непременно заболеет, а те из мужчин, которые встретят апрельский дождь с открытою головою, на всегда избавятся от головной боли и внутренних болезней.

Принести из другой комнаты в комнату женатого человека, горячие [525] уголья и прибавить их к горящим на очаге дровам — значит предсказать хозяину, что он возьмет себе другую жену. Горцы верят, что в тех селениях, около которых протекает река с песчаными берегами, народ бывает красивый. Туземец не любит ездить на лысом или белоногом коне, потому что приметы такой лошади предвещают, что жена седока опозорит его брачное ложе. Если при переправе через реку лошадь остановится, для естественной надобности, то это считается дурным предзнаменованием для всадника, и, чтобы избавиться от несчастия, хозяин променивает лошадь, или часть сбруи, уздечку, подпругу, или что-нибудь подобное. Народ верит в целебное свойство некоторых камней, деревьев и разных животных. Та женщина, которая носит на себе частичку от мельничного жернова и подвержена выкидышам, может родить благополучно.

Если, при помощи рашпиля, добыть из черного камня (асват), мякоть белого цвета, то она служит противоядием от всех жидких ядов, а мякоть желтого цвета — от всех густых и твердых ядов. Камень, находящийся в гнезде ласточки (хатаф), если он белого цвета, то исцеляет головную боль, а красного — укрепляет нервы, прогоняет печаль и страх. В голове змеи находится камень в форме пули (хаят), который, будучи носим на теле, избавляет от уязвления змей, останавливает кровотечение и укрепляет мысли; носимый же на шее — исцеляет головную боль. Последняя исцеляется также и при помощи положенного на голову камня, находящегося в желудке курицы (джу-джаджат). Тот же самый камень, положенный под подушку младенца, способствует тому, что ребенок будет, не вздрагивая, спать спокойно; носимый на теле, этот камень укрепляет нервы.

Перед лунным затмением, народ благоговеет и видит в этом гнев Божий. Того, кто предсказывает затмение луны, принимают за святого, а самое явление считают случайным, и часто приписывают его своим грехам и богопротивным поступкам.

— Вот хоть бы наш теперешний кадий Курбан, говорят горцы, собирает зякат (десятина с полей) для учеников, а их у него никогда не бывало! Он и табак нюхает, и бузу пьет — и с тех пор, как он кадием, жители начали сильно мереть... Пожалуй, пусть делает что хочет, это бы ничего; да через таких людей гнев Божий падает на всех: урожаи стали не то, что прежде; недавно было затмение луны, в прошлый год земля тряслась... Все это признаки гнева Божия!

Мы сказали уже, что магометанская религия установила особые намазы в те дни, когда случается солнечное или лунное затмение, и что она предписывает правоверным проводить эти дни в молитве. По этому, лишь только случится затмение луны, как народ, весь перепуганный, высыпает на дворы и на улицы; на крышах появляются муллы, призывающие правоверных в мечеть, на молитву. «Я тоже вышел на крышу, пишет [526] Абдулла Омаров, и посмотрел на луну, которая была до половины кровавого цвета. Признаться, мною овладел страх и мысли мои были заняты все время молитвами. Я чувствовал в себе набожное волнение и взоры мои стремились туда, к затмившейся луне; я думал, что вот-вот увижу фигуры ангелов, которые схватили луну раскаленными железными щипцами...»

Горцы, в обыкновенное время мало послушные призыву муллы, спешат теперь в мечеть целыми толпами, а женщины группируются вокруг храма.

— Аллах, Аллах! прости нас грешных! кричат они. Одни плачут, другие упрекают людей за грехи и беззакония.

— Бедная благословенная луна, слышны возгласы одних, страдает от наших грехов!

— О Боже, прости! верно конец мира, замечают другие.

Между тем в мечети парод усердно молится, в ожидании окончания затмения, после которого у каждого на душе становится легче, будто Бог простил кающихся грешников и услышал их молитву. Переставшие страшиться за свою участь, жители слушают теперь предсказания кадия, сидящего на своем обычном месте и перелистывающего какую-то книгу. Он говорит им, что так как затмение луны случилось в роджаб-месяце, то будет хороший урожай, что в западных местах будет падеж скотины, а на востоке холера и смерть одного великого человека; что зима будет холодная и неурожай на фрукты.

— Пророк Божий Магомет, да благословит его Аллах — читает кадий — говорил, что когда последователи мои не будут исполнять в точности повелений Божиих и погрязнут в грехах, будут воровать, убивать своих единоверцев без причины, клеветать друг на друга, ненавидеть своего брата по вере; когда дети не будут слушать и уважать родителей, молодые будут противоречить старшим, муллы и кадии будут брать взятки за решение дел, будут вести дружбу с гяурами, будут наклонны к ложному свидетельству, лжи и прочее — тогда Бог, желая доказать грешным рабам свое могущество и отвратить их от грехов, покажет им знак своего гнева: затмением луны, солнца, землетрясением и прочее.

— Боже упаси! Боже упаси! кричат в один голос все слушатели.

Подготовив таким образом присутствующих, кадий требует от них пожертвований на богоугодные дела, и приношения сыплются в изобилии.

Совершение богоугодных дел и разного рода пожертвований лежит на обязанности каждого правоверного. Пророк сказал, что иман, или вера в Бога, имеет семьдесят сем ветвей. Главная из них та, чтобы сказать чистосердечно и с теплою верою: нет Бога, кроме единого Бога, и Магомет пророк его, а самая низшая и последняя ветвь есть: сдвинуть с дороги камень, чтобы было удобно для проходящего.

Основываясь на этом, каждый религиозный мусульманин считает своею [527] обязанностию делать, от времени до времени, различного рода пожертвования. Последние вызвали даже в мусульманском мире особый праздник жертвоприношения, или жертвенный день — курбан-байрам (курбан на арабском языке значит жертва, а байрам, по-татарски, праздник).

Празднование курбан-байрама у горцев мало чем отличается от празднования его во всем остальном мусульманском мире. За несколько дней до праздника, хозяева припасают баранов; кто покупает, а кто вытребывает его из своего стада, чтобы лучше откормить дома. С наступлением праздника, жители, рано утром, собираются в мечеть, а женщины, стоя толпами под окнами ее, слушают проповеди кадия, повторяющего большею частию различные заповеди, за неисполнение которых ожидают каждого самые строгие наказания.

По окончании службы в мечети, кадий и его ученики (муталлимы) обходят по саклям, где читают молитвы при резании баранов. Каждый зарезавший курбана часть его жертвует на мечеть, а остальную употребляет в пищу сам, приготовляя из мяса самые разнообразные блюда.

Празднование и пир продолжается в течение трех суток.

В некоторых обществах праздник этот несколько видоизменяется, от примеси религиозного обряда с разными другими, порожденными народным суеверием.

Так, жители селения Чох, Гунибского округа, в этот день все поголовно идут из мечети на дорогу, ведущую к соседнему селению Ругжа. Впереди всех идет старший муэззин, или будун (призыватель к молитве) с обнаженною саблею; по бокам его, в качестве ассистентов, следуют два муталлима (ученика), из которых первый несет значок, похожий на флюгер, а второй — большой глиняный и пустой кувшин; за ними следует толпа, вооруженная камнями. На определенном месте дороги толпа останавливается.

— Алла-акбер! Ля-иль-Алла-иль-Алла (Бог велик, нет Бога, кроме Бога), кричит муэззин троекратно, и начинает размахивать по воздуху саблею.

Муталлим бросает вверх пустой кувшин, который, будучи осыпан тучею камней и разбитый ударами сабли муэззина, в осколках падает на землю. Чем мельче осколки этого кувшина, тем обильнейший урожай предвещают они.

«По преданиям, говорит г. Пржецлавский, чохцы, исповедующие ныне исламизм, были прежде христианами. Они с вышеописанным обрядом соединяют не только поверье об обильном урожае, но еще об обильном урожае в ущерб христианам, именно тушинам, в сторону которых обращаются, разбивая кувшин, и с которыми враждуют, вследствие различия религиозных верований».

«Ругжинцы, принявшие ислам далеко позже чохцев, совершаемый [528] последними обряд относят на свой счет и, не доверяя показаниям, что он через их головы направляется собственно на тушин, старались сначала откупиться от чохцев, посылая им в подарок к байраму одного быка, но потом, видя, что церемония не прекращается, просили бывшего имама запретить обряд кувшиноразбивания, потому что он может подрывать их урожаи. Шамиль, обратив в шутку жалобу эту, посоветовал обижающимся совершать подобный же обряд и, при разбивании кувшина, обращаться к населению, живущему на плоскости и подчинившемуся русским, направляя свои недружелюбные желания через головы чохцев».

Бедность и всеобщий недостаток земли заставляли ругжинцев хлопотать, чтобы не было никакой порчи в урожае. При малом посеве, каждый житель гор может рассчитывать на то, что будет сыт только при хорошем урожае, и потому, очень естественно, он старается устранить все то, что может лишить его обильной жатвы. Кидая в землю зерна, он делает это с молитвою и особою церемониею, которая предшествует посеву и бывает не одинакова в различных обществах. У казикумухцев, или лаков, например, она известна под именем вывоза плуга в поле.

С наступлением ранней весны, как только начнет зеленеть трава и появятся из-под снега первые цветы, казикумухцы толкуют уже об этом празднике. Хозяин дома собирает семейный совет, на котором решают вопрос, какие на этот год унавозить пашни и каким дать отдых, оставляя их свободными от посева. Хозяйка дома закупает перед праздником орехи, яйца и приготовляет каждому, по числу детей, барту — хлеб, испеченный с разными украшениями и имеющий форму человеческой фигуры, а иногда кольцеобразную или крестообразную. Лицевую сторону хлеба украшают обыкновенно сухими фруктами, яйцами и орехами.

Дети, перед наступлением такого праздника, также не остаются праздными: приготовляют пращи для бросания шуршей или комков глины, которым придают форму сахарной головы, в острый конец которой втыкаются соломинки.

Во всем ауле заметна особая деятельность: выезжают и подготовляют на скачку лошадей, мальчики и молодые люди, упражняясь в беганье, приготовляются к бегу и заранее испытывают свои силы, пробуя кто кого перегонит; взрослые осматривают свои корзины, в которых вывозят обыкновенно в поле навоз, починяют кирки, лопаты и плуги.

— Когда ночь начинающая весну? спрашивают дети, встречаясь друг с другом.

— После завтра, отвечают им лица, владеющие достоверными сведениями.

Для определения времен года, в каждом почти ауле, на окружающих его вершинах, поставлены каменные столбы: на одной, где солнце восходит, и на другой, где оно заходит. «Смотря по тому, около какого столба [529] солнце восходило или заходило, старики определяли начало каждого из четырех времен года».

За несколько дней до наступления весны, в разных местах аула собираются толпы односельцев, где рассуждают о том, кого выбрать пахарем, который обязан будет в первый раз вывезти в поле плуг. Выбор должен пасть на самого честного и доброго человека, чтобы, с его хорошей и легкой руки, был урожай хорош и обилен. Многие выбранные отказываются из боязни, что, в случае неурожая, они вызовут на себя ропот целого аула.

Накануне первого дня весны, девушки отправляются в поле отыскивать корень особой травы — турлан и кладут его ночью под подушку вместе с жареными зернами ячменя, завернутыми в кусок зеленой шелковой материи, с целию увидеть во сне свою будущность; молодые люди приготовляют и осматривают, исправно ли их оружие, чтобы можно было стрелять из него.

С наступлением вечера, дети бегают по аулу, отыскивая бурьян и солому, для образования костра.

— Посмотрим, кто больше молодец, кто больше всех принесет! поощряют их взрослые.

Таким образом натаскивается большой стог соломы и бурьяна, который с криком ура! поджигают с четырех сторон. Когда пламя подымется высоко, то находятся часто такие молодцы, которые прыгают через костер сквозь огонь с одной стороны на другую.

Шум и гам подымается в ауле: на площади горит костер, в улицах грохочут ружейные выстрелы, по воздуху летают шурши с огненными хвостами от зажженных соломинок, а там, на вершинах соседних холмов, лопаются большие камни, начиненные порохом нарочно для этого вечера.

На утро все мальчики, разделившись на две стороны и выбрав предводителей, вступают в бой между собою.

«В нашем ауле, пишет Абдулла Омаров, было четыре квартала, и мальчики каждого из них смотрели на мальчиков других кварталов как на неприятелей и нередко объявляли друг другу войну. Старшие не вмешивались в наши дела, а только некоторые взрослые из молодежи приходили на место битвы и ободряли нас. Отправившись на покатость соседней горы, каждая партия старалась занять место выше неприятеля, потому что на верху было легче защищаться, в случае нападения противной стороны, и бросать в нее камни. Драка начиналась обыкновенно самыми неприличными ругательствами с обеих сторон, за которыми летели комки снега, а потом и камни, бросаемые сначала из пращи, а потом, по мере приближения друг к другу, и руками. Драки не продолжались долго: та сторона, на которой случались получше бойцы и побольше численности, [530] заставляла отступать другую. Если же драка принимала серьезный вид, тогда прибегали взрослые и разнимали дерущихся. Из последних оказывалось не мало с сильными ушибами и с довольно порядочными ранами. Подобные драки, но гораздо в большем размере, происходили у нас и с мальчиками соседних деревень; в таком случае соединялись мальчики всех кварталов и, вместе с ними, иногда участвовали и взрослые, при чем, кроме камней, употребляли часто и палки. Отличившийся в таких драках своею храбростию и смелостию пользовался между нами особым уважением».

В день вывоза плуга самый почтенный старик, признанный всем селением распорядителем праздника, делает угощение всему обществу. С самого раннего утра, на площади, подле мечети, собирается многочисленная толпа, к которой выносят из дому распорядителя несколько хлебов, кувшинов бузы и мясо. Разделив принесенное между собою и уничтожив его, вся толпа отправляется в поле, где ее ожидают уже лошади, приготовленные к скачке. Туда же приносят от распорядителя праздника огромную барту, украшенную яйцами и орехами; она передается одному из стариков, который и держит ее в руках во все время церемонии, начинающейся скачкою. Первый прискакавший получает барту, подносимую ему стариком с поздравлением; толпа окружает победителя, родные и близкие друзья бросаются к его лошади и обвешивают ее шею: мужчины кинжалами, а женщины — платками. Несчастная лошадь, измученная скачкою, бывает иногда так увешана этими знаками радости, что от тяжести их едва может идти шагом. Каждый навесивший кинжал должен потом прийти в дом к хозяину лошади за получением своего оружия и непременно с чем-нибудь съестным, иначе не получит кинжала. Оттого, в короткое время, дом хозяина лошади переполняется разными приношениями.

На том же самом месте, где происходила скачка, жители смотрят на бег нескольких молодых людей, вышедших на состязание полуодетыми, с засученными рукавами и шальварами; пользуясь советом стариков и людей опытных, каждый мальчик держит в зубах или пулю, или камешек, чтобы, во время бега, не так устать. Бег происходит не менее как на версту и призом победителю служит другая меньшая барта. Случается, что прибежавший едва только успеет схватить свой приз, как падает на землю от усталости. Тогда его поднимают, ведут под руки домой, а по дороге его, точно также как и лошадь, обвешивают кинжалами и платками, которые выкупают потом приношением съестного в дом победителя.

После скачки и бега, по требованию толпы, является пахарь с плугом, быками и одетый в овчинный полушубок, вывернутый шерстью наружу. Вместе с пахарем вся толпа отправляется в ближайшее поле, и нет надобности, чтобы место это было настоящею пашнею, а достаточно и простого гумна. Точно также нет необходимости, чтобы пахарь вспахал [531] землю для посева, а достаточно того, чтобы он совершил процесс пахания или поднятия земли. Пахарь обходит плугом пашню три раза, мулла читает в это время молитвы, а толпа мальчишек швыряет в пахаря комками снега, грязью и камнями до тех пор, пока он не окончит своей работы. Подняв руки к небу, мулла просит у Бога хорошего и обильного урожая, а толпа, выслушав его молитву, произносит Аминь!

По окончании церемонии, народ возвращается домой и пирует, в течение двух дней, у хозяина перескакавшей лошади и прибежавшего первым мальчика. Только после вывоза плуга в поле каждое семейство получает право приступить к полевым работам и засевать свое поле.

Подобный обычай существует и у койсубулинцев, но только с некоторым видоизменением.

В последних числах февраля, один из более почетных и зажиточных жителей, которому предыдущий год принес обильный урожай, собрав в переметные корзины семена разных плодов и растений, приглашает своих односельцев в поле, на место не тронутое еще сохою. Мулла читает молитву. Хозяин впрягает в соху пару быков, проводит сохою две борозды, и это вспаханное место засевает приготовленными семенами. Гости, после угощения, берут на ладонь земли, из вновь вспаханного места, с помощию слюны превращают ее в тесто или грязь, и мажут себе ею разные части тела — в предохранение от ревматизма и других болезней.

Между тем, с уходом мужчин в поле, все девицы, от 7 до 16 летнего возраста, одеваются в лучшие шелковые и разноцветные платья, своих матерей и бабушек, и выступают в след за мужчинами побегать, порезвиться и поиграть на зеленой мураве полей или в садах, окружающих селение.

Такое удовольствие предоставляется им только один раз в год: по возвращении домой, шелковые платья заменяются обыкновенными грязными и веселье кончается. Мужчины, возвращаясь с поля, производят стрельбу, скачку и джигитовку, а в заключение устраивается бег босых мальчиков, скидающих при этом свое верхнее платье. Первый, достигший цели, находящейся саженях в 25 от начала бега, получает от родных в подарок ружье. которое, по возвращении домой, он же должен выменять на сласти и фрукты (Воспоминания муталлима Абдуллы Омарова. Сборн. свед. о кавк. горцах вып. I. Тифлис 1868 г. Дагестан, его нравы и обычаи Павел Пржецлавский. Вестник Европы 1867 г. т. III. Тоже Кавк. 1860 г. № 27. Как живут лаки Абдуллы Омарова. Сборник свед. о кавказс. горцах выпуск III. Домашняя и семейная жизнь дагестанских горцев аварского племени Н. Львова. Там же.).

Засеяв поле, горец может рассчитывать, что он будет с хлебом [532] только при самых благоприятных обстоятельствах: когда дождь пойдет во время и не будет продолжительной засухи. Излишек того или другого вредно отзывается на его хозяйстве и заставляет лишний раз сходить в мечеть, лишний раз помолиться, пригласить кадия прочесть молитву и прочее. В продолжительной засухе он видит гнев Божий, обращенный исключительно на жителей его аула.

По верованию мусульман, дождь идет по воле Божией, собственно для орошения земли, а если где случается долгое время засуха, то это есть ни что иное как гнев Божий, падающий на прогневивших его рабов. По сказанию тех же мусульман, Господь назначил ангела Михаила управляющим водою, и приказал ему отпускать на землю ежегодно определенное количество воды. Когда Господь разгневается на какой-нибудь народ, общество или селение, то приказывает Михаилу не давать им воды, не орошать их полей и угодий, и ангел направляет тогда тучи на необитаемые земли и степи, на безлюдные горы и проливает там воду, которая приходилась на долю прогневивших Господа жителей аула.

При таком взгляде народа естественно, что, с появлением засухи, жители служат молебны и, при совершении намазов, читают особые молитвы; но если и затем дождь не появится, то собираются просить дождя целым селением.

В назначенный день, на избранном в поле месте, сходятся жители всего селения, при чем каждая хозяйка несет с собою что-нибудь съестное. Женщины садятся отдельно от мужчин, а по средине их кадий, с книгою в руках. После поучения, произносимого кадием, поучения, в котором он требует, чтобы супруги строго исполняли свои обязанности, чтобы жены повиновались мужьям, а мужчины не воровали друг у друга, не лгали и не клеветали, вся толпа, разделивши съестное, отправляется к реке с пением: Ля-илляхи-иль-Аллах! (нет Бога, кроме единого Бога).

На берегу реки мальчики собирают камешки, и, точно так же как у чеченцев, передают их старшим, а те читают над ними особую молитву.

— Всеведущий и невидимый! произносит каждый над своим камешком, ты находишься в высочайшем месте, сними с нас то, что видишь (т. е. засуху).

Приложив потом камешек к своим губам, его откладывают в сторону.

Собирание камешков и чтение над ними молитвы часто продолжается до самого вечера, и за тем все начитанные камни всыпаются в воду. Молодые люди бросаются за камнями в реку: купаются, полощутся и часто тащат туда же и самого кадия, не обращая внимания ни на какие угрозы и отговорки. [533]

Вечером по возвращении домой по всему аулу слышны голоса девушек, словами следующей песни молящих у Бога дождя и прекращения засухи:

Да пойдет дождь, да пойдет. Аминь!
Водяной дождь да пойдет. Аминь!
Ягнята просят травы. Аминь!
Дети просят хлеба. Аминь!

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 1. СПб. 1871