ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

ОЧЕРК КАВКАЗА И НАРОДОВ ЕГО НАСЕЛЯЮЩИХ.

III.

Чеченское селение. — Дом. — Гостеприимство. — Характер чеченца. — Наружный вид и одежда. — Чеченская женщина и ее характер. — Сватовство и обряд бракосочетания. — Семейный быт. — Обычаи при рождении. — Отношение родителей к детям. — Похоронные обычаи.

Чеченские аулы или селения были вообще растянуты на значительное расстояние; сакля от сакли отделялась садом, огородом, двором, а иногда и пашнею. Селения строились неправильно, каждый двор отдельно, и раскидывались по предгорьям, в лесу, вдали от дорог и удобных путей сообщения. Чеченцы, обитавшие в долине, жили большими аулами; но в горах, напротив того, селения их были незначительны и часто состояли из нескольких дворов. В предупреждение от нападений, некоторые из аулов, подобно тому как наши казачьи станицы, были окружены валом и плетнем с частоколом.

Жилища джерахов, кистин, галгаев, цоринцев и мереджинцев, составляющих Ингушевский округ, состоят преимущественно из старых каменных башен, сложенных из камня, без цемента и имеющих несколько ярусов. Башни эти построены преимущественно на выступах скал или на оконечностях гребней, словом на таких местах, которые ни для чего другого не годны. В одной такой башне живет почти всегда несколько семейств, занимающих верхние этажи, а нижние предназначается для помещения скота. Живя совокупно в одной башне и в таком близком соседстве, семейства разделены между собою капитальными стенами, и помещение каждого выходит в общий коридор, составляющий принадлежность каждой башни. Кроме жилых башен в горском ауле встречаются нередко башни оборонительные [413] со множеством амбразур, имеющих форму треугольников, крестов, звезд и других изображений. «До сих пор на некоторых из них, в верхних больших амбразурах под крышею, виднеются груды покрытых мхом камней, которые, по всей вероятности, предназначались служить боевыми снарядами при обороне.

Кроме того, башни эти попадаются всегда на самых неприступных возвышенностях, командующих над окружающею местностью, и рекомендуют не лишенными основания стратегические соображения бывших строителей их».

Две или три жилых башни, вмещающие в себе несколько семейств, составляют аул, группирующийся, как мы сказали, или у оконечностей гребней, или на выступах скал, и преимущественно в местах наиболее живописных.

Чеченское селение, напротив того, часто тянется в длину версты на три или на четыре, хотя весь аул состоит не более как из ста домов. Все строения деревянные, в один, редко в два этажа, и с плоскими крышами. Дом чеченца деревянный, бревенчатый или турлучный, обмазан с обеих сторон глиною и выбелен: внутри его относительно чисто, опрятно и светло. В стенах сделаны окна без рам, но со ставнями для защиты от ветра, преимущественно северного, оттого и двери обращены всегда на юг или восток. Сторона дома, в которой проделана дверь, обнесена навесом, для того, чтобы дождь не проникал в саклю и чтобы под ним можно бы было скрыться во время летнего зноя.

Дом Шамиля, например, в Ведено имел следующее устройство. Обширное пространство, до ста сажен ширины и до 200 саж. длины, было обнесено частоколом — это внешний двор шамилева сераля. В самой средине этого двора помещался еще внутренний двор или самый сераль, где расположены были разные хозяйственные строения и жилые помещения для семейства, прислуги и гостей. На внешнем дворе стояло помещение для 200 человек конвоя Шамиля. Самый дом имама был построен четыреугольником, с крытою внутри по всему протяжению галереею, выходящею на внутренний двор, посреди которого возвышался двухэтажный флигель Шамиля, обнесенный также крытою галереею. Сообщение этого флигеля с домом, где жили его жены, производилось по доскам, настланным на земле. Каждая из жен Шамиля имела особое помещение из нескольких комнат.

Дверь свою чеченец почти никогда не запирает, и потому сильный сквозной ветер свободно гуляет по комнатам, которых бывает по две или по три в каждом доме. Пол залит глиной, смешанной с высевками, плотно убит, от чего чрезвычайно крепок, глянцевит и не дает большой пыли. Сакля нагревается камином, чаще очагом, над которым сделана труба, проходящая сквозь крышу и оканчивающаяся двумя конусами, [414] соединенными вместе своими узкими основаниями, так что по средине трубы образуется род перехвата; для печения хлеба устроены на дворе особые печи. Вдоль внутренних стен сакли идут лавочки, на которых разложены в порядке: посуда, ковры, одеяла, подушки и прочая домашняя рухлядь. В одном углу комнаты стоит корзина с зерновым хлебом, а в другом кадка с водою, составляющие почти единственную мебель сакли. Одна из комнат сакли предназначается для приема гостей и носит название кунахской. На убранство и чистоту этого помещения каждый хозяин обращает особенное внимание. В кунахской можно встретить: две-три скамейки, лучшие из всех какие только есть в доме, широкий сундук, покрытый ковром, и пол комнаты, устланный белыми войлоками. Здесь, вместо очага, устраивается непременно камин, а сбоку его, у маленького окошечка, на почетном месте, стоит кровать туземного изделия. В разных местах, но преимущественно около дверей, висит несколько бычачьих шкур, на которые правоверные становятся при совершении молитвы или намаза. Стены кунахской утыканы деревянными колышками и на них в одном месте развешано оружие, в другом бутылки, привязанные веревочками за горлышко, в третьем глиняные и деревянные тарелки и чашки, «также схваченные шнурком в просверленные около краев дырки». «Все это — нужно заметить, говорит г. Грабовский, почти всегда служит не более как украшением, и чем больше развешано таких украшений, тем почтеннее хозяин, тем гостеприимнее считается кунахская». Каждый дом имеет почти всегда двор, огороженный плетнем. Часто чеченцы живут вместе целыми фамилиями, и тогда на одном дворе устраиваются сакли для каждого семейства и располагаются таким образом, что сакля самого младшего брата ставится между саклями среднего и старшего.

Близ дома строятся помещения для скота, а если недалеко от аула протекает речка, то многие хозяева имеют своп мельницы, или на самой речке, или на проведенной из нее канаве. Крошечный бревенчатый сруб с соломенной крышей, смазанной глиною, или четыре каменных стенки, сложенные без цемента, на которые набросана земляная крыша — вот и вся мельница, в которую ведет такая крошечная дверь, что в нее можно только влезть, а не войти. Под срубом вертится вертикальный вал с лопастями, по которым бьет струя воды и приводит вал в движение. Так как горцам неизвестно употребление шлюзов, то жерновое колесо, находясь в непрерывном вращении, производит постоянный шум и тем обращает внимание на эти крошечные груды камней, только верхом своим похожие на строения.

Почти у каждого дома есть свой огород, в котором засевается преимущественно: лобия, бобы, тыква, редко огурцы, чеснок и лук; подле огорода есть небольшой клочок земли, засеваемый ныне табаком, иногда арбузами и [415] дынями. В некоторых аулах разведены небольшие сады, но за то во всех аулах кукуруза засевается в изобилии (Чечня и чеченцы Ад. Берже. Воспоминание о кистах А. Зиссермана Кавказ 1851 г. № 94. Из Нагорного округа П. Петухова Кавк. 1866 г. № 65 и 95. Поездка в Ичкерию Ограновича Кавк. 1866 г. № 22. Дневник русского солдата Библиот. для чтен. 1848 г. т. 88. Горы и Чечня Записки Пассека (рукоп.) Плен у Шамиля Вердеревского часть III. Экономический домашний быт жителей горского участка Ингушевского округа Грабовского. Сборн. свед. о кавказс. горцах выпуск III.).

Из всего своего помещения чеченец больше всего любит кунахскую, в которой он проводит большую часть дня среди знакомых и гостей.

Гостеприимство — первобытная добродетель всех народов — установило свои обычаи, которые придают полудикому населению некоторый вид благородства. Гостеприимство было развито в значительной степени и между чеченцами, которые вообще весьма общежительны и, не смотря на дикость нравов, являются утонченно вежливыми хозяевами и гостями. Никто, даже и из маленьких, не войдет в дом нечаянно или врасплох. Человек, приезжающий или приходящий на двор, останавливается, и если приезда его не заметили, то вызывает хозяина. Последний, в большинстве случаев, предупреждает гостя и сам выходит к нему на встречу, здоровается, пожимает руку, принимает коня и привязывает его к столбу. Пригласив гостя в кунахскую, хозяин, в дверях ее, принимает, по обычаю, передаваемое ему гостем оружие. После этого горский этикет возлагает уже на хозяина ответственность в безопасности гостя и, вместе с тем, обязанность самого изысканного гостеприимства. Не смотря на жалкую обстановку жилищ, нищету и бедность, чеченцы отличаются самым радушным гостеприимством. Каждый старается окружить гостя тем материальным довольством, какого сам не имеет ни в годовые праздники, ни в торжественные минуты для своего семейства. Хозяин сажает своего гостя на почетном месте, отказывается сесть с ним рядом и ежеминутно удаляется как бы для того, чтобы не стеснять гостя своим присутствием и предоставить кунахскую в полное его распоряжение. Приезд гостя всегда составляет исключительное явление в обыденной жизни горца, и потому жители не пропускают случая потолковать с ним, запастись новостями или просто поглазеть на него. Толпа полунагих ребятишек с криком и писком встречают гостя при въезде в аул, и провожают его потом при выезде из того же аула. Праздные зеваки, которых весьма много, в каждом селении, даже и из людей взрослых, целою толпою вваливаются в кунахскую, без всякого приглашения и спроса. Небольшая гостиная комната весьма быстро наполняется народом, теснящимся от дверей до камина и чуть не взбираясь друг на друга. Если гостю удастся уговорить хозяина сесть с ним, «то он, посидев немного и поговорив вскользь о разных [416] пустяках, снова удалялся из кунахской» распорядиться чем-нибудь, хоть бы, положим, угощением.

Хозяйка приготовляет угощение, но сама не присутствует в обществе мужчин; если чеченец беден и не имеет особой кунахской, то женщины выходят на двор и остаются там до тех пор, пока гость не уедет. Если странник, хотя бы и не знакомый, остановился проездом у чеченца на ночлег, то хозяин не пожалеет зарезать в честь его барана, а если при том гость принадлежит к числу лиц почетных и приехал с большою свитою, конвоем или окруженный товарищами, то хозяин режет и штуку рогатого скота, из мяса которого старается приготовить самые разнообразные кушанья.

Обыкновенную пищу чеченца составляют: просяная лепешка и сыскиль, кукурузный хлеб, который едят часто с биремом. Бирем, давнишнее квашеное и соленое молоко, беспрестанно разводимое то водой, то молоком, с приправою соли. Прочие блюда составляют: ажиг — вареная кукуруза, лапша, молоко свежее (шир) и кислое (шар), творог, масло, пшеничные лепешки, у которых верхняя корка покрывается толстым слоем сала; блины, употребляемые преимущественно на свадьбах и похоронах, и джижик — мясо в различных видах, и преимущественно баранина, из которой приготовляют довольно вкусный бульон, весьма часто приправляемый сметаною и чесноком. Суп подается в деревянных чашках, а говядина, всегда нарезанная на куски, и состоит преимущественно из двух видов: вареной и сушеной. Чеченцы не едят горячего и, сварив бульон, разводят его холодною водою, если не желают ждать, пока он остынет. Кроме того варят фасоль, бобы, а теперь входит в употребление картофель. Для гостя чеченец подает шашлык, калт-детты — сыр, перемешанный с топленым маслом, и калмыцкий чай. Если приезжий посетит его летом, то он подает арбузы, дыни, яблоки, сливы и дикий виноград. Из последнего выжимается чапа — сок для питья, и, кроме того, чеченцы употребляют во время пиршеств бузу — питье из проса, и максу (сладкая буза). Собирая дикую грушу, они сушат ее и, смолов в жерновах, разводят в воде и употребляют после жирных кушаний.

Капуста заменялась у чеченцев солеными листьями черемши. Зимою корень ее потреблялся вместо хрена, а весной молодую черемшу варили в воде и тогда она имела вкус спаржи, или жарили в масле и сале. Молодая крапива, перетираемая с солью, также употребляется в пищу. Собирать черемшу весною составляло одно из удовольствий чеченских девушек, часто отправлявшихся в лес и горы, в сопровождении молодых людей, а иногда и суженых.

Чеченцы очень умеренны в пище, точно также как в сне. Не смотря на то, что весьма сильны и ловки, они едят очень мало и часто довольствуются чуреком с куском бараньего сала или сыра. Дома чеченцы [417] едят раза два или три, но понемногу. Муж ест всегда отдельно от жены, которая не осмелится сесть вместе с ним, без особого приглашения. Пищу приготовляют тогда, когда приходит время есть, и при том в таком количестве, чтобы не было остатков. Приличие требует, по окончании еды, оставлять всегда что-нибудь на блюде. Перед едою и после умывают руки и полощут рот.

Когда кушанье готово, то, спустя час или два после приезда гостя, в кунахскую входит кто-нибудь из прислуживающих, обыкновенно мальчик с тазом, рукомойником (кумганом) и полотенцем, перекинутым через плечо. Умовение рук начинается с гостя, и если он лицо почетное, то только один вытирает руки полотенцем, а прочим полотенце не подается и руки присутствующих обсыхают сами собою. Едва только мальчик обойдет присутствующих и даст им умыть руки, как в двери кунахской вносят небольшие кругленькие столики о трех ножках, установленные кусками шашлыка, сыром и чуреками. В большинстве случаев гость ест один, и если он лицо значительное, то весьма трудно бывает уговорить кого-нибудь сесть рядом с гостем за один стол. С началом угощения в кунахской «раздается, пишет г. Грабовский, звучное причмокивание, как нужно полагать, очень возбуждающее аппетит присутствующих, которые все время молча, прислонясь к стене, созерцают, как куски шашлыка и сыра экстренно отправляются во рты закусывающих. Это первое блюдо, попадающее обыкновенно на голодные зубы, представляет в конце лишь скудное напоминание, что оно существовало. На внимании к этому блюду голодных желудков разбиваются надежды присутствующих получить с него что-нибудь и на свою долю; но, тем не менее, столик, даже когда на нем остаются одни кости от шашлыка да крошки сыра, все-таки переходит к стоящим у дверей, Зачем они усаживаются за подобный столик и ради чего также чмокают губами, как будто вкушая невесть какое лакомое блюдо, объясняется обычаем, требующим из приличия, сесть даже за пустой стол, чтобы только не компрометировать хозяина».

Во время обеда, если гость отрежет кусок мяса и передаст его кому-либо из присутствующих, то это считается большим вниманием со стороны гостя и честью для принимающего. Поданного барана, по обычаю, начинают есть с курдюка, а голова принадлежит самому почетному из гостей, который может, впрочем, предоставить ее кому пожелает (Дневник русского солдата С. Беляева Библиотека для чтения 1848 г. т. 88 и 89. Нечто о Чечне Клингера Кавк. 1856 г. № 101. Горы и Чечня Записки Пассека (рукоп.) Экономический и домашний быт жителей горского участка Ингушевского округа Грабовского. Сборник сведений о кавказс. горцах выпуск. III.).

Кистины отличаются более строгим соблюдением гостеприимства. Угощая [418] приезжего, кистин ни за что не сядет за стол вместе с гостем — он всегда прислуживает ему. Подавая часто воду, он снимает шапку, желает пить на здоровье, и стоит с непокрытою головою до тех пор, пока не возвратят ему поданного кувшина. Хозяин садится за стол только тогда, когда гость встанет из-за него. Предлагая приезжему отдохнуть, хозяин-кистин все время стоит, пока гость раздевается, а после подходит к нему и, погладив его по спине своею шапкою, приговаривает: дикин буис (доброй ночи).

Выходящему гостю хозяин выносит ружье, подает лошадь, придерживает ее за узду и стремя, когда тот садится. Приняв от хозяина оружие, надев его на себя, гость прощается и после того, взяв из рук хозяина ружье, отправляется в путь.

Каждый чеченец обязан проводить гостя до безопасного места, или передать с рук на руки другому чеченцу, своему знакомому, и вообще заботиться безопасности и неприкосновенности гостя. Оскорбление, ограбление или убийство гостя, происшедшее от нерадения или невнимания хозяина, подвергает последнего презрению всего общества, и даже остракизму, который будет тяготеть над ним до тех пор, пока он не загладит своего проступка отмщением тому лицу, которым было нанесено оскорбление гостю. «Остракизм, говорит А. П. Берже, выражается следующим оригинальным образом: на дворе виноватого насыпается бугор, который он, разумеется, сносит днем, но в следующую ночь делается то же самое, и это до тех пор, пока он не смоет с себя пятна за оскорбление гостеприимства».

Шамиль, стараясь развить в народе систему взаимного наблюдения и доносов, значительно поколебал, в подвластных ему племенах, строгое наблюдение обычая гостеприимства. В народе явилось недоверие к приезжим незнакомцам, а оттого скрытность и осторожность. Хотя нарушение правил этого обычая считается и до наших дней преступлением, по гостеприимство у чеченцев не то, что у черкесов. Последние не нарушают его из принципа и убеждения, тогда как чеченец соблюдает его в точности, боясь остракизма.

Гостеприимство чеченца, говорит Пассек, далеко ниже того, как привыкли воображать: без расчета чеченец не испечет теперь гостю чурека (хлеба), не зарежет барана, и было несколько примеров, что гости обкрадывали хозяина, хозяин обирал своих гостей (Чечня и чеченцы. А. П. Берже. Нечто о Чечне, Клингера Кавказ 1856 г. № 97 и 101. Воспоминание о кистинах А. Зиссермана Кавк. 1851 г. № 94. Аул за Тереком, А. Чужбинского Пантеон 1855 г. № 8. Горы и Чечня Пассека (рукопись).).

В тех же обществах, которые не были под властью Шамиля, гостеприимство и до сих пор осталось на высокой степени своего развития. [419] В таких племенах, хозяин считает великим для себя стыдом, позволить обидеть и даже арестовать человека, переступившего порог его сакли, хотя бы он был преступник. Случалось, что хозяева брались в таких случаях за оружие и умирали, защищая своего гостя.

Гостеприимство существует и между чеченскими женщинами. Оне посещают друг друга, преимущественно во время отсутствия мужей, или вообще во время отсутствия мужчин, но если к хозяйке дома приходит молодая, замужняя женщина, и хозяин, встретившись с нею, пожелает познакомиться, то, по обычаю, большею частию просит ее подать ему напиться воды. Получив от нее просимое, хозяин должен чем-нибудь отдарить пришедшую в гости, и с тех пор новая знакомая не убегает от него; до того же времени, она старается не встречаться с хозяином, а встретившись, закрывается и отворачивается.

В обращении между собою чеченцы услужливы и охотно помогают друг другу.

Когда наступает время полевых работ, например запашки полей, сенокосов или осенних работ, которые исполняются мужчинами, то чеченцы устраивают род русской помочи. По недостатку быков и плугов, жители уговариваются запахивать поле сообща, составляя артели из нескольких хозяев, имеющих по две или по одной скотине. Кому работают, тот обязан накормить всех два раза в день, но с окончанием дневной работы каждый ужинает у себя дома. Подобные работы сопровождаются часто песнями, плясками и общим весельем.

Наружная деликатность и вежливость есть отличительная черта характера чеченцев. Мужчины, часто незнакомые между собою, при встрече приветствуют друг друга или отдают «селям»; знакомые же приветствуются пожатием руки, и всегда правой. В языке их не существует, подобно другим пародам, ни изысканных ругательств, ни крепких слов. В минуты гнева, самою употребительною у них бранью считается какое-нибудь пожелание, в роде того: чтоб тебе голову сняли! чтоб тебя пушкой убило!, и только в редких случаях, в припадке сильного гнева, чеченец произносит: джалий корне (собачий сын), что считается большим оскорблением. Если в настоящее время чеченский лексикон увеличился новыми ругательствами, то они большею частию заимствуются от соседей-иноземцев.

Взаимные отношения молодых людей и девушек отличаются полным уважением к женской стыдливости, составляющей достоинство девушки. Чеченец считает недостойным себя не только оскорбить чем-нибудь девушку, но даже дотронуться до нее рукою; нарушивший этот обычай подвергается всеобщему презрению, и, как увидим ниже, за подобным поступком следует весьма серьезная разделка. Вообще в характере народа много гордого и щепетильного. [420]

Если чеченец имеет надобность в соседе, то никогда не обращается к нему с просьбою прямо, а обыкновенно подсылает к нему сначала людей посторонних и таких, которые связаны с ним дружбою; он просит их выведать мысли соседа. Потом, имея уже некоторое ручательство за успех просьбы, отправляется сам к соседу, и также не заводить речи прямо о своей просьбе, а начинает издалека, намеками, как будто о предметах совершенно посторонних, и затем уже приступает к делу. С другой стороны, отказать просителю в просьбе считается делом неприличным и может оскорбить просителя. Получив просимое, проситель, иногда, по окончании дела, делает за услугу подарок, состоящий в оружии, баране и т. п. Вообще чеченец не любит ничего просить у другого, и в Чечне никогда не видно, чтобы коренные ее жители скитались по домам и просили милостыню. Христовым именем и подаянием живут только одни тавлинцы, и потому чеченцы сознают свое моральное превосходство над ними. Желая приобрести покупкою понравившуюся лошадь или другую какую-либо вещь, которых у соседа две или более, чеченец собирает несколько человек своих знакомых, берет барана и отправляется вместе с ними к соседу. Все пришедшие уговаривают, для дружбы, уступить коня или другую вещь покупщику. Отказать, в этом случае, считается постыдным. Заплатив условленную цену, режут барана, хозяйка готовит из него кушанья, собравшиеся поедят и расходятся, взяв в собою купленное.

Отказать в чем-либо просящему грешно и стыдно; но лицемерить перед ним — нет. Вероломство и сребролюбие отличительные черты испорченного чеченского характера.

Не смотря на то, что туземцы вышли из первобытного состояния, что ведут оседлую жизнь, нравы их находятся до сих пор в полудиком состоянии и глубоко испорчены. Запрещение, наложенное на песни, музыку, пляску, табак, водку и сношение с мирными, как поступки неприличные с настоящим положением народа, ведущего газават (священную войну), — всё это способствовало к образованию суровости нравов. С другой стороны, редкий чеченец не играет, не курит, тайком разъезжает к мирным, но делает это так скрытно, чтобы никто из соседей не знал о его похождениях. Из всего этого вышло то, что скрытность, жестокость и мщение составляют преобладающий элемент в характере чеченца. Грязные душою и телом, чуждые благородства, незнакомые с великодушием, в том смысле, как мы его понимаем, корыстолюбивые, вероломные и в высшей степени исполненные самолюбия и гордости — таковы были чеченцы, по отзыву одного из лучших знатоков их характера.

Подобно черкесам, чеченцы горды, тщеславились своею независимостью и верили в широкую будущность своего народа и своей родины. Покидая с трудом свое отечество, чеченец спешит как можно скорее вернуться под свое родное одеяло — так называют они свои леса. Даже отправляясь на [421] богомолье, туземец сохраняет присутствие духа только до тех пор, пока его провожают родные. Чеченцы считают себя народом избранным самим Богом, но для какой именно цели они предназначены и избраны, объяснить не могут. Вследствие такой самоуверенности, они полагают, что ни во взгляде на жизнь, ни в своих мнениях и приговорах, ошибиться не могут. От этого у них часто проявляется недоверие ко всему сказанному нами, ко всем действиям нашим, клонящимся прямо в их пользу. Мнительность и подозрительность, а вследствие того большая осторожность и предусмотрительность, видна во всем том, что исходит прямо от самого народа. Они ласковы, по собственному их выражению, только потому, чтобы не подать подозрения о склонности к воровству и грабежу. На слово чеченца положиться нет возможности. Он вас любит как брата, но горсть серебра — и он готов отдать вас в самые адские руки. «Как прежде он делил с вами вашу тоску, сам плакал, смотря на вас, считая вас выше себя, целовал даже ваши руки — так после засмеется на ваши слезы и захохочет, как над ребенком, при вашем грустном взгляде при прощании с ним. Серебро тогда изменяет в нем все. Как красив он и строен, так точно и гнусен порой. Склонность ко всему прекрасному и скорый переход ко всему дурному поразительны».

Причину такой испорченности характера надо искать в кровавых переворотах, которым подвергались чеченцы от нашествия и разорений иноплеменников и в борьбе с лишениями всякого рода. Добрая нравственность народа только и поддерживается еще прежними преданиями старины, сказаниями о патриархальных временах, когда понятия их были девственны и чисты. В позднейшее же время, тирания Шамиля окружила чеченцев системою доносов друг на друга и, еще более, упрочила испорченность характера, развив в народе фискальство и ябедничество.

Как все полудикие народы, и чеченцы отличаются вспыльчивым и неукротимым нравом и весьма склонны к мстительности, коварству и низки систематически. Находясь на самой низкой степени развития, чеченец легковерен, впечатлителен, быстр на знакомство и всегда весел. Одно впечатление быстро сменяется другим. Под веселостию у него часто скрывается чувство мести за обиду. В минуты увлечений, во время споров или ссор, они тотчас же бросаются друг на друга с оружием, а это неизбежно влечет за собою кровопролития и убийства, вызывающие бесконечную вражду и мщение. Самая храбрость их была кровожадность или рассвирепелость дикого зверя. Фанатизм несколько возвышал их душу и они готовы были гибнуть за веру. Худо одетый, под дождем, босой, по грязи, без теплой пищи — чеченец, во имя веры, переносил терпеливо и усталость, и болезнь.

Умственное развитие чеченцев далеко опередило нравственное: они очень искусные дипломаты, как между собою, так и с русским правительством. Они чрезвычайно тонки, осторожны, дальновидны в своих действиях, чему [422] способствует их врожденная недоверчивость, а главное беспрерывные насилия и вечная война. Чеченец богато одарен умственными способностями, но, к сожалению, и они получили фальшивое направление, при той обстановке, при которой он развивался. Суровая природа, окружающая некоторые племена, и искаженный магометанский деспотизм Шамиля, препятствовавший развитию в народе понятия об изящном, дали такое направление умственным способностям его подвластных. Так, природа и топографические условия беноя или, в переводе, вороньего гнезда, поселившегося в верховьях правого притока р. Аксай, представляет все данные, способствующие к доведению народа до полной дикости. Оттого беноевцы совершенно не развиты и не далеки от идиотизма. «Войдя или, лучше, неуклюже ввалившись к вам в комнату, беноевец, оборванный и грязный, озирается как дикая кошка, а начиная излагать что-нибудь, с большим трудом связывает мысли, при чем, в видах выигрыша времени, для подбора слов, беспрестанно отплевывается».

Жители лесов значительно грубее поселившихся на долине, но как те, так и другие, не чужды переимчивости и развития. Многие из ауховцев, например, знают русский язык, заимствовали огородничество, питье чая, окна с рамами и стеклами, водовозные бочки, меблировку комнат и другие мелочи (Нечто о Чечне Клингера Кавказ 1856 г. № 97 и 101. Этнографический очерк черкеского народа барона Сталя (рукопись). Горы и Чечня. Записки Пассека (рукоп.) Чечня и чеченцы Ад. Берже изд. 1859 г. Шамиль и Чечня Воен. Сборн. 1859 г. № 9. Дневник русского солдата О. Беляева Библиотека для чтения 1848 г. т. 88. Из Нагорного округа П. Петухова Кавк. 1866 г. № 53.).

Такое скорое заимствование совершенно в характере чеченца, как человека живого, гибкого, подвижного и отличающегося проворством, ловкостию и силою. Наружность его благообразна; он стройно сложен, большею частию сухощав, бледнолиц, с быстрым и умным взглядом, отличающимся резкими чертами лица и орлиным носом. Чеченец одевается без всяких затей, все по мерке, все к месту и ничего лишнего. Сшитый из желтого или серого сукна собственного изделия чекмень или чуа плотно и в обтяжку охватывает его гибкую талию; бешмет или архалук его бывает разных цветов, но летом преимущественно из белой материи. Чеченец носит суконные шаровары, суживающиеся к низу, а чевяки или мачи, приготовленные из сыромятной лошадиной кожи, составляют его обувь. Чевяки плотно охватывают ногу так, чтобы обрисовать ее — это шик и щегольство. Желающие блеснуть чевяками надевают их, подобно черкесам, не прежде как достаточно размочив в воде. Некоторые носят кожаные чирики — род башмаков, иногда без подошвы, а иногда под них подшивается подошва из буйволовой кожи. Зимою туземец облекается в полстяные теплые чевяки, похожие на валенки. На голове чеченец носит папах, представляющий род конусообразного мешка из овчины, обращенной [423] шерстью во внутрь, с завороченными на верх краями, образующими меховой околыш, или курпей. Нарядное платье свое чеченцы обшивают узким галуном, приготовленным дома, довольно прочно и красиво.

Кистины носят также черкески с патронами на груди. Белая рубашка их сшита на подобие нашей, с воротником завязываемым спереди тесемкой. На ногах носят род чевяков, у которых, вместо подошвы, тонко сплетенные ремешки; шапка круглая, черкеская. На туго стянутом ременном поясе, хорошо обрисовывающем тонкую талию кистина, висит длинный кинжал и пистолет, а за плечами винтовка в войлочном чехле. Шашку кистины употребляют редко, и то только люди зажиточные. Не богатые лошадьми, кистины отличные ходоки-пешеходы, и по большей части превосходные стрелки.

Одежда чеченских женщин довольно живописна, хотя мало отличается от обыкновенного татарского женского костюма. Они носят одноцветные, красного или синего цвета, длинные рубашки, доходящие до колен, с длинными же рукавами и цветными надплечиями. Поверх рубашки надевают бешмет, или архалук, широкие шальвары, подвязанные у чевяк, и на ногах чевяки. Зимою женщины носят шубы, но надевать их девушкам у некоторых племен чеченского народа считается большим срамом. Костюм женщин отличается большею чистотою и опрятностию. На голове оне носят небольшие шапочки, разукрашенные монетами и другими блестящими безделушками; большинство же повязывает голову длинными белыми платками, но покрывал в горах по большей части не носят вовсе, лица своего не скрывают и не прячутся от мужчин. В пригорных же местах, чеченки носили покрывало, хотя откидное, но которое, при встрече с мужчиной, должны были тотчас же опускать. Наружных украшений из серебра в костюме женщины, особенно горной Чечни, очень мало; вместо серег в ушах они носят проволочные или серебряные круглые кольца, смотря по достатку, и иногда кольца эти бывают значительных размеров и доходят до трех дюймов в диаметре. В богатых семействах, одежда женщин отличается своею роскошью и изысканностию. Малиновый шелковый бешмет, стянутый на тонкой талии серебряным поясом, такого же цвета шальвары, спускающиеся к лодыжке, у которой пристегиваются серебряным галуном, и на ногах пунцовые, сафьянные туфли, шитые золотом, составляют костюм женщины зажиточного чеченца (Поездка в Ичкерию И. Ограновича Кавк. 1866 г. № 22. Из Нагорного округа П. Петухова Кавк. 1866 г. № 95. Чечня и чеченцы Ад. Берже Издан. 1859 г. Из воспоминаний кавказского офицера Волконского Кавк. 1860 г. № 56. Воспоминание о кистах А. Зиссермана Кавк. 1851 г. № 93. Дневник русского солдата С. Беляева. Библиотека для чтения 1848 г, т. 88 и 89. Плен у Шамиля Вердеревского час. I.). С другой стороны, красная рубашка и ситцевые шальвары, обрисовывающие едва развивающиеся молодые формы, составляют [424] весь наряд бедной чеченки, рано теряющей свою красоту и внешнюю прелесть, благодаря тем кувшинам с водою и мешкам с мукою, которые ей приходится таскать, и которые гнетут женщину чуть ли не со дня ее рождения.

«Напрасно многие прельщаются красотой этих дикарок, говорить С. Беляев: очаровательного я не нашел в этих куклах. Правда, оне красивы как картинки, но дикий взгляд, бездушие в чертах, с одною чувственностию, и коварство в улыбке не могут назваться идеалом. Нет того взгляда, как в лице скромной европеянки, хотя не красавицы».

Вообще прекрасный пол в Чечне не так красив как мужчины.

По закону Магомета, женщина — рабыня, лишенная прав, дарованных мужчине, существо вполне зависящее от мужа: она не видит другого исхода подышать свободой, как посредством исполнения всех прихотей своего супруга — и вот с детства, с молоком матери, закрадывается в них лисья хитрость, в следствие которой чеченец не верит в прочность и постоянство чувств женщины; он считает их изменчивыми и скоро проходящими. Никогда муж не подарит свою жену ласковой улыбкой, и, сознавая свое положение, жена, как раба, покорна его взгляду, в котором ищет себе приказания и ловит его малейшее движение. Чеченская женщина составляет эхо мужчины. На ней в полной степени отражается и хорошее, и дурное ее мужа, отца или брата. Появление мужчины среди женского общества заставляет последнее прекратить начатый разговор; женщины обязаны встать перед ним, каким бы делом ни занимались, и не садиться до тех пор, пока пришедший сам не сядет, не выйдет или не пригласит их садиться.

Мужчина, считая женщину гораздо ниже себя, смотрит на нее свысока, держит себя далеко. Муж почти никогда не разделяет с женою ни трапезы, ни горя, ни радости, и если рассказывает о своем наездничестве, удальстве и удаче, то не для того, чтобы удвоить свою радость, а для того чтобы, порисовавшись перед нею, возбудить в ней удивление и еще большую к себе покорность. О делах серьезных, а тем более секретных, чеченец не станет никогда говорить с женою.

— Сказать женщине — сказать всему свету, говорит чеченец.

Рабское положение женщины кладет на нее и рабские отпечатки. На лице женщины никогда не проявляется ни сердечной тоски, ни истинной радости. «Если какая взглянет на вас мило, то это — взгляд только природы или мимолетное чувство, намек на совершенство. Любовь ее вероломна, слова — огонь. Подойдите — не останется в вас праху; покоритесь — она адски засмеется над вами. Нет в жизни ничего отвратительнее, как лицо старухи-горянки».

Но если бы в это прекрасное создание гор, у которого восприимчивость [425] как бы трепещет с молодых лет, вдохнуть хорошие нравственные начала, то, конечно, оно могло бы стать идеалом совершенства (Дневник русского солдата С. Беляева Библиотека для чтения 1848 г. т. 88. Кое что из жизни ичкеринцев Попова Терские ведомости 1868 г. № 32.).

Большая часть женщин не застенчивы, не прочь пококетничать и до крайности влюбчивы.

Чувственная от природы и мало развитая, чеченская женщина предается своей страсти вполне и до последней степени. В таких случаях для нее нет ни пределов, ни ограничений. Под влиянием страсти, молодая девушка не стеснится в глухую ночь пробраться к сакле того, кому решилась отдаться. Полная страха и сомнительных надежд, она, постучавши в дверь и перешагнувши порог, встречается глаз на глаз с любимым человеком, и, в волнении объясняя ему цель своего прихода, «она машинально поправляет в камине тускло догорающие дрова». Часто тот, к кому она пришла, видя некрасивую наружность незваной гостьи, равнодушно выслушивает ее признание и, поняв в чем дело, еще равнодушнее отворяет дверь и предлагает ей удалиться. Привыкшая к покорности, девушка без ропота, без укоризны оставляет дорогой ей дом и пробирается на рассвете под кров своих родных, для которых ночное отсутствие ее не осталось тайною.

Последствием такой решимости, девушку ожидает брань, побои и название распутной. Если она впечатлительна и обладает сильным характером, то, после подобного поступка, делается скрытною, задумчивою и нередко доходит до идиотизма. Напротив того, женщина слабого характера пускается в полный и разгульный разврат, как бы в отмщение тому, кто не сумел оцепить ее искреннего увлечения и бескорыстной любви.

Отличаясь столь сильною впечатлительностью и под влиянием первой любви, девушка не знает ни благоразумия, ни пределов для удовлетворения своей страсти и для любимого человека готова на самоубийство.

Храбрость и удальство мужчины это такие свойства, против которых не в состоянии была устоять ни одна девушка, даже и в том случае, если бы предмет ее страсти был дурен собою: лицо мужчины для чеченской девушки вещь самая последняя.

Чтобы завладеть храбрым джигитом, чтобы достигнуть своей цели, девушка употребляет все зависящие от нее средства, пускает в ход все свои чарующие знания, волшебство, созданное суеверием народа, и не редко прибегает к гаданию, как к средству узнать заранее будущую свою судьбу и предстоящее счастие.

Взяв кусок зеркала и положив его в камин, девушка взбирается на кровлю сакля и оттуда, через трубу, пристально смотрит в него. Посмотревши таким образом две, три минуты, если она не видит в зеркале [426] суженого, то берет из каждого угла, или же по направлению четырех стран света, немного земли и, завязав ее в узелок, кладет на ночь под подушку, с полным убеждением, что увидит во сне своего желанного.

Если гаданье это, известное под именем кюсгехажиу, не удовлетворит заветного желания, тогда девушка обращается к ворожее, и та, взявши девять небольших камней и пошептавши на двух из них имена любящих сердец, бросает одновременно все камни на землю. По расположению камней на земле, по падению и численности их между камнями, обозначающими влюбленных, старуха делает своя заключения возможности соединения или о препятствии, которое может при этом встретиться.

Достигая своей цели, девушка не обращает внимания на упреки, не страшится их, и с самоотвержением готова выставить себя на позор: в этом случае она циник в полном значении этого слова. Она не стеснится тогда открыто отправиться к мулле и попросить его дать ей такой талисман, который бы приворожил к ней любимого человека. Мулла охотно соглашается исполнить просьбу страстной горянки. Он берет кожаный треугольничек, вынимает оттуда бумажку, сложенную тоже треугольником, и показав, что на ней начертаны кружечки, арабские цифры и разные слова — словом не понятная для нее тарабарщина, передает их девушке.

— Напиши, говорит он ей при этом, имя того, кого ты любишь, потом имя его отца и матеря, а также и все эти знаки и, свернув бумажку таким же образом, положи ее куда-нибудь в такое место, чтобы возлюбленный твой наступил на нее нечаянно.

Все эти советы она исполнит в точности, и нет для нее такого поступка, на который она бы не решилась для любимого человека. «Отказать в руке одному, двум, трем бывшим в виду у родных ее и родственников, и бежать на сторону к другому, о существовании которого знали немногие; подвергнуться упрекам знакомых, проклятиям родных, прервать на всегда связь с отцом и матерью» — все это для чеченки не значит ничего, в сравнении с тем новым заманчивым положением, которое рисует ее пылкое воображение. Но если бы шаг этот был сделан неудачно, никто не услышит от женщины жалобы ни на мужа, ни на свое положение.

Пришедшая в дом мужчины девушка, по обычаю, становится его женою. Никто не в праве расторгнуть этого брака, и родным волею или неволею остается согласиться и пожелать молодым счастья; тогда задают пир — и дело кончено. При таком браке, муж имеет право отказать родным своей жены в подарках и угощении, между тем как, при обыкновенном сватовстве, он не может избегнуть подарков, превышающих иногда калым, который всегда получает девушка или вдова, при каких бы условиях ни выходила замуж.

Женитьбе, совершаемой обыкновенным способом, всегда предшествует [427] сговор или сватовство. Случалось, в прежнее время, что родители, еще во время младенчества своих детей, обещались породниться друг с другом и, в залог калыма, давали пулю, газырь черкески или несколько денег. Дети, подрастая, мало по малу свыкались с своим положением.

Желая засватать девушку, родители жениха засылают сватов, которые и делают предложение родителям девушки выдать ее замуж. Если родители ее согласны, то призывают девушку и спрашивают: согласна ли она выйти за такого-то. Такое допрашивание составляет только форму требуемую обычаем. Девушка, в большинстве случаев, исполняет беспрекословно волю родителей, а если и высказывает протест, то на него не обращают никакого внимания, разве имеется в виду другой более выгодный жених, или девушка чувствует видимое отвращение к сватающемуся. Когда согласие на брак состоится, то жених делает невесте подарок, состоящий из шелкового головного платка и нескольких рублей денег.

В случае отказа родителей выдать свою дочь за человека ищущего ее руки, народный обычай дает средство получить девушку и помимо воли ее родителей, с согласия ее брата. Стоит только брату, во время пирушки или обеда, выпить за здоровье своей сестры с человеком, делающим ей предложение, и принять от него подарок, тогда сестра его считается засватанною, и он обязан принудить отца выдать ее именно за того, с кем пил за ее здоровье. В противном случае, отдаривший брата преследует его как за кровную обиду. Впрочем, к такому странному обычаю прибегают только в самых крайних случаях, когда уже решительно нет никакой надежды получить руку девушки по прямому согласию ее родителей.

Чеченские свадьбы совершаются рано: девушка выходит замуж, как только исполнится ей двенадцать лет, и самое позднее в пятнадцать; молодые люди женятся с наступлением семнадцатилетнего возраста. Часто домашние работы, которые все лежат на обязанности женщины, заставляли родителей, из личных выгод, удерживать дочь долгое время в семействе и отказывать женихам, что было весьма невыгодно для Шамиля, при беспрерывной войне, истреблявшей народонаселение в значительной степени. Для искоренения этого зла, имам принял на себя наблюдение за тем, чтобы не было ни молодых вдов, ни пожилых девушек.

В последнее время своей власти, Шамиль прибегал к так называемым насильственным бракам.

Непомерно большой калым за невесту (от 80-200 р. с.) был причиною того, что большинство населения не в состоянии было внести его при тогдашних военных обстоятельствах. Оттого число браков в Чечне было значительно менее в сравнении с прочими горскими народами, так что, по словам Шамиля, он застал в Чечне множество девок с седыми волосами и совсем дряхлых стариков, весь свой век проживших холостыми. Прямым [428] последствием всего этого были беспрестанные побеги молодых людей обеих полов, безнравственность и убийства. Чтобы устранить это зло, Шамиль собрал к себе старшин из всех чеченских обществ и предложил им установить для калыма норму, которой придерживался сам пророк, и именно 20 руб. за девушку и 10 руб. за вдову. Старшины согласились, но просили прибавить от 6 до 8 руб. собственно на свадебные издержки. Уступив просьбе старшин, Шамиль распорядился о прекращении похищений и запретил муллам совершать над беглецами брачный обряд под опасением зашития рта; самих беглецов приказано немедленно разлучать и возвращать в родительские дома, где, на основании шариата, их, как совершивших блуд, подвергали ста палочным ударам и за тем изгоняли мужчин на один год из аула. Против же девушек, не выходящих замуж по своей воле и отличающихся веселым характером, принимались особые меры. Наиб обыкновенно, призвав к себе родственника девушки (отца, брата и т. п.) предлагал ему, в виде дружеского совета, похлопотать о женихе для своей родственницы, но если призванный оказывал сопротивление или упрямился и говорил, что трудно найти жениха в своем околотке, тогда ему указывали на другие селения, где есть много молодых людей, нуждающихся в подруге жизни. За тем давалось месяц срока, и если совет наиба не был исполнен, то глава семейства подвергался заключению в яму, где и содержался до выхода замуж его дочери или сестры.

Точно также вдова не могла оставаться одинокою более трех месяцев; в продолжение столь короткого времени она должна была непременно найти себе мужа. По причине распространенной в Чечне полигамии, женщина редко встречала в этом затруднение, и в особенности, если была молода и не дурна собою. Для поверки, исполняется ли постановление имама, пять или шесть человек муридов, посылаемые наибом, от времени до времени обходили аулы подвластного наибу владения, и искали перезрелых невест, молодых вдов и не женившихся еще молодых людей. Отыскав женщину, которая не вышла еще замуж, узнавали почему это так случилось, и, в случае не удовлетворительного ответа, сажали родственника ее в яму.

— Кого любишь? спрашивали между тем муриды женщину, не отыскавшую себе мужа.

Женщина называла по имени какого-нибудь мужчину, от которого выведывали: желает ли он жениться на такой-то. При согласии, муриды и родственники сговоренных стреляли, как бы в укрепление и подтверждение состоявшегося сговора. Если мужчина не соглашался вступить в брак с предлагаемою ему невестою, то ее отпускали, отказавшемуся от брака приказывали выбрать себе непременно невесту, а отвергнутой им девушке или ее матери, в знак признательности, подарить что-нибудь.

Эта столь суровая мера в сущности не была противна народу, и в [429] особенности молодежи, которая была очень довольна тем, что Шамиль, принимая в соображение общую нужду и бедность, должен был, для лучшего достижения своей цели, значительно понизить калым или плату за невесту. Прежде калым доходил до 200 руб. Шамиль же ограничил его двумя коровами или взносом вместо них денег, от 10 до 20 рублей. В Ичкерии калым за девушку положен был в 28 р., а за вдову 16 руб. (Прибавочные восемь и шесть рублей шли собственно на свадебные издержки.).

В местах разоренных и близких к нашим границам, жених отдавал отцу невесты только три рубля, обещая остальные уплатить впоследствии, и обязывался иметь всегда на имя жены или лошадь, или пару волов и коров, или несколько штук мелкого скота.

Составляя собственность жены, животные эти могли быть проданы или обменены с ее согласия, а в случае падежа или покражи этого скота, муж или покупал новых, или выдавал жене половину их стоимости, деля убыток пополам. Дешевое приобретение жены было причиною того, что, в последнее время, в Чечне было очень много свадеб, а через то увеличение народонаселения и, главное, соблюдение более строгой чистоты семейных нравов.

Не смотря однако же на незначительность калыма, многие из чеченцев не в состоянии были уплатить его сразу, и это служило причиною того, что между сговором и женитьбою проходило не редко несколько дет. Получив согласие на брак, жених, кроме подарка невесте, дарит отца невесты или ее ближнего родственника, смотря по достатку и средствам, или оружием, лошадью, или куском материи, и вместе с тем задает пир. Богатый закалывает для этого корову, быка или несколько овец, бедный — одного, много двух баранов. Невесте шьется рубашка и приданое по условию. После сговора, жених имеет право повидаться со своей возлюбленной, но так, чтобы никто не был свидетелем их свидания. Точно также жених, до свадьбы, избегает встречи с родителями невесты. Встречаясь же в обществе, или вообще при посторонних лицах, невеста отворачивается от жениха, стараясь сделать так, чтобы он не видал ее лица. Вступить в разговор жениху с невестой считается делом весьма неприличным.

По народному обычаю, молодой человек, сделавшись женихом, приобретает уже некоторые права над своею будущею невестою. Он может отказаться от нее, или, по ее просьбе, дозволить ей выйти за другого, но девушка сама собою не может отказаться от жениха, а должна упросить и дождаться безропотно дозволения или согласия освободить ее, или чтобы жених, заплатив калым, взял ее в жены. Этим последним правом молодые люди не редко пользовались. Рассердившись на свою невесту или имея в виду более выгодную свадьбу, молодой человек нарочно оттягивал неопределенное положение засватанной девушки, и часто, считаясь [430] женихом в одном, сватался в другом семействе и, получив согласие, сочетался браком с тою девушкою, с которой находил более выгодным. Впрочем родители первой невесты, заметив уклонение жениха, могли сами отказать ему. Под предлогом того, что дочь молода, или необходима для работы в семействе, отец отвозил жениху сделанные подарки, возвращал калым, и тогда девушка, сделавшись свободною, вольна была избрать себе другого.

Магометанская религия допускает многоженство, и потому в некоторых поколениях чеченского народа можно встретить таких лиц, которые имеют по две, а иногда и по три жены. Число жен не зависит от состоятельности мужчины, и нередко люди бедные имеют по нескольку жен, а в результате весьма почтенную цифру детей, число которых доходит иногда до 17 человек одних живых, не считая стольких же умерших. Весьма редко мужчина берет себе жену из одного с ним аула, большою же частию он старается взять из другого, но одноплеменного с ним селения. Отец не выдаст дочери, брат сестры за иноземца, в особенности за тавлинца, которого, как мы видели, чеченцы презирают, считая их бездомными и бродягами. «Чеченское семейство, говорит Ад. П. Берже, породнившееся с Хаджи-Муратом, человеком весьма значительным, стяжавшим себе славу джигита и любимца Шамиля, не смотря на все это, долго терпело обидные насмешки от своих соплеменников. До такой степени чеченцы считают себя выше тавлинцев!»

За четыре дня до свадьбы, невесту отводят в дом родственников жениха, и в этот день ее наряжают, белят, румянят и выщипывают часть бровей, с целию подравнять их. Наряд ее отличается той изысканностью, которая возможна только по средствам и достатку родных, выдающих ее замуж. Поверх длинной рубашки из клетчатой бязи, накинут синий ситцевый архалук, с желтым кантом из канауса; на голове повязан черный шелковый платочек, а сверх его прикреплено длинное белое покрывало. На ногах надеты красные сафьянные полусапожки или род сандалий с высокими подборами. Таков наряд невест большей части населения, не имеющего больших средств и состояния. Остальное приданое невесты состоит преимущественно из домашней утвари и посуды, например: двух котлов, сковороды, жестяного блюда и небольшого сундука с архалуками и несколькими рубашками. Отец или родственник девушки, получив калым от жениха, обязан отдать его весь сполна дочери при выходе ее замуж. В то время, когда невеста одевается, в комнату ее сбираются соседние и знакомые ей женщины. Поднимается стряпня, варенье, печенье, шум и гам. В одном углу приготовляют кушанья, в другом набивают тюфяк сеном, в третьем одеяло и подушку шерстью.

По обычаю, жених отправляет за невестою, на арбе, какую-нибудь бойкую старуху, отличающуюся своим острым языком, и с нею [431] человек тридцать молодежи, известных своею удалью. Весь этот поезд недалеко от дома невесты встречается криком и бранью мальчишек, камнями и выстрелами. Отшучиваясь и обороняясь как кто умеет, посланные подъезжают к дому, и у дверей комнаты невесты встречают одного из ее родственников, который запирает перед их носом дверь и требует подарка. Кинжал в руки привратника и заветная дверь растворяется, но там ожидает целая толпа женщин, которая встречает приезжих иглами, булавками и ножницами. На них рвут черкески и бешметы, отнимают шапки, так, что многие выходят из комнаты без рукавов и пол платья. Натешившись и нашумевшись вдоволь, заключают мировую и все садятся за угощение.

Невеста, закрытая покрывалом, помещается отдельно, за ковром, который совершенно закрывает ее от посторонних глаз. Все собравшиеся гости, кроме невесты, рассаживаются на полу, кто где попало. Невеста не должна ничего есть в этот день, а жених должен держать пост в течение трех дней. После угощения невесту сажают на арбу, часто закрытую, и отвозят в дом жениха, который, по обычаю, должен находиться в это время в отсутствии. Толпа односельцев сопровождает церемониальный поезд невесты. Конные всадники скачут взад и вперед около скрипучей арбы, джигитуют, стреляют или поют свою монотонную песню: ля-илляхи-ил-Алла!; мальчишки, гоняясь за верховыми, хлещут лошадей их длинными хворостинами.

В сакле жениха, в ожидании приезда невесты, происходит суматоха: варят мясо, пекут хлеб, убирают саклю. Сам хозяин с озабоченным видом толкается по двору, делая кое-какие наставления, сердится, старается быть серьезным, а в сущности думает о том, как бы скорее кончилось томительное ожидание. Толпа женщин копошится около котлов, а ребятишки, сидя на корточках, жадно следят за лакомыми кусками мяса, которые то появляются, то снова исчезают в кипящей воде. Жених, как потерянный, слоняется за плетнями и амбарами, не смея, по обычаю, показаться в своей сакле.

Известие о том, что вдали показалась процессия, производит еще большую суматоху в доме. Каждый спешит привести свое занятие к концу, бегают, шумят, а на пороге сакли стелют что-нибудь, чтобы молодая могла стать на подостланное при выходе из арбы. Молодые джигиты, не раз вспенившие своих коней, целою толпою предшествуют поезду. За ними едет арба, на которой лежит яркого цвета сундук, окованный железом, и сидит невеста. При ней, на той же арбе, поместились несколько молодых девушек-ассистентов. Они с увлечением колотят в бубны, тазы и поют в честь молодых хвалебные песни. Позади арбы следуют несколько пеших мужчин и женщин.

Невеста сходит с арбы. Ловкий джигит бросает ей под ноги в [432] один миг снятую с себя черкеску и получает от невесты, за такое внимание, подарок: обыкновенно азиятский кошелек собственной работы. Молодая, не снимая покрывала, входит в саклю, и если нет мужчин, то садится; ее встречают радушно с хлебом-солью. Присутствующие девушки и женщины угощают невесту и друг друга приготовленною на этот случай пшеничною кашею и пшеничною лепешкою. В саклю молодых собираются гости. Старики в шубах и с длинными палками, а молодые, в нарядных платьях и лучшем вооружении, приходят поздравлять невесту.

— Дай Бог! дай Бог! чамкает один из стариков, обращаясь к молодой, в хороший дом ты пришла.... и аул хороший, не пожалеешь....

— Как будет угодно Богу! отвечает скромно молодая.

Стариков усаживают на почетные места, а молодежь толпится под навесом. Первые ведут разговор о вещах солидных, приличных их летам, тогда как под навесом раздается смех, шум, спор о лошадях, достоинстве оружия и проч. Один из присутствующих вынимает из-за пояса пистолет и в миг пуля сидит в стене сакли; за первым выстрелом следует второй, потом третий, четвертый, и пули сыплются во все стороны из ружей и пистолетов. Чем более останется знаков на стенах, тем, значит, более приверженцев у молодого и тем краше его невеста. Звуки выстрелов сменяются ударами в бубен, тазы, и бойкая лезгинка, сопровождаемая мерным хлопаньем в ладоши, выходит на сцену и завладевает всеобщим вниманием. Не смотря на все усилия, Шамиль не мог вывести пляску, которая, в такие дни как свадьба, продолжалась в течение целого дня; в ней одинаково принимали участие как мужчины, так и женщины.

В течение трех дней происходит празднование свадьбы в доме жениха. В сакле и под навесом расставляются лотки: с вареным мясом, кусками масла и меду, теста в топленом масле, масла с жареной мукой, медом и проч. Наевшись и напившись, старики расходятся по домам, а молодежь остается петь и плясать. Во время танцев стреляют в пол из пистолетов, и случается, что подобное увлечение не проходит даром: несколько раненых и контуженных бывает жертвою такой потехи. День и ночь не прекращается веселье. Один жених не принимает в нем никакого участия, об нем никто не вспоминает. В течение целого дня он ходит по лесу, или где-нибудь по знакомым, или скрывается в разных клетях, и тогда, для утоления своего голода, должен, как волк, украдкою похищать съестное, расставленное в таком изобилии под навесом.

На четвертый день мулла с двумя свидетелями отправляется сначала в комнату невесты и высылает оттуда всех присутствующих, кроме одной или двух маленьких девочек. [433]

— Желаешь ли ты, спрашивает он невесту, выйти замуж за такого-то, сына такого-то и за столько-то калыма?

Получив удовлетворительный ответ, мулла идет к отцу девушки.

— Желаешь ли ты, спрашивает он его, отдать дочь свою такому-то и за столько-то калыма?

Получив и здесь согласие, он отправляется к жениху, изгоняет всех присутствующих из комнаты и тщательно осматривает, не скрылся ли в ней кто-либо из посторонних. Чаще же он берет жениха за руку, выводит на двор и, в уединении, тихо делает вопросы, подобные сделанным невесте и ее отцу. Жених отвечает едва слышно, а мулла, сверх того, строго следит за тем, чтобы, кроме свидетелей, никто из посторонних не слыхал ответов жениха. Эта таинственность ответов последнего вызывается суеверием народа: чеченцы верят искренно, что люди злонамеренные портят женихов.

Человек, желающий повредить жениху, при каждом ответе последнего завязывает узел, на нитке заранее приготовленной, и тогда, пока эти узлы не будут развязаны, «полное обладание женою для жениха становится невозможным, не смотря ни на какие медицинские пособия».

Вместо узлов, при ответах жениха, можно вынимать клинок своего кинжала или газырь и тотчас же вкладывать их на место. Такое действие, три раза повторенное, производит порчу жениха, снять которую может только тот, кто наложил ее.

Избежав подслушивания и не допустив возможности порчи, мулла приступает к обряду венчания. Он состоит в чтении определенных молитв, слова которых должен повторять в слух жених, или заступающий его место свидетель, что случается не редко.

Окончательный свадебный акт заключается новым и последним пиром, после которого, поздно вечером, когда гости разойдутся по домам, молодого впускают в саклю, где его ожидает молодая одна. Они тотчас же приступают оба к совершению намаза (молитвы).

— Если будет угодно Богу, говорит затем молодой, положив руку на лоб своей супруги, ты мне родишь доброго мусульманина, а не какого-нибудь шайтана (черта).

На другой, или несколько дней спустя, после окончания всех брачных церемоний, молодая, которая в это время ничего не работала, не выходила из своей комнаты и никому не показывалась, взявши большую чашку блинов и кувшин, должна идти первый раз по воду и после того уже вступает в круг обязанностей хозяйки дома. Толпа мужчин, женщин и детей сопровождают ее с песнями и музыкой на реку, где молодая, проколов несколько блинов иглою или булавкою, бросает их последовательно один за одним в воду и затем уже черпает ее кувшином. Когда она ставит кувшин с водою к себе на голову, раздаются выстрелы. [434]

В некоторых аулах родственницы молодой при этом потчуют присутствующих оставшимися блинами и все возвращаются домой со стрельбою. Соседки, желающие познакомиться с новым членом их аула, посылают, на второй или третий день, пшеничную кашу.

В первое время после свадьбы, молодая не имеет права ни видеться, ни говорить с своим мужем, не только в присутствии посторонних, но и родственников. Муж посещает ее только по вечерам и ночью. Говорить с отцом своего мужа и близкими родственниками, а также видеться и посетить свою мать она может только по прошествии нескольких месяцев со дня замужества.

Бедность и неимение средств заплатить калым, хотя и незначительный, заставляли иногда чеченца, не смотря на строгое запрещение, прибегать к насильственным мерам и похищать свою невесту. Молодой человек, подговорив нескольких приятелей похитить девушку и привезти ее в свой дом, выбирает удобную минуту, нападает на нее вдруг с товарищами и, не смотря на сопротивление с ее стороны и со стороны родственников, увозит ее в свой дом «где товарищи запирают их вдвоем, а сами стерегут у дверей, пока их не позовут в комнату. При них девушка объявляет: хочет ли она воротиться к родителям или остаться у похитителя. Обыкновенно необходимость заставляет ее выбрать последнее и тогда она становится законною женою». Впрочем подобные случаи происходили преимущественно в обществах, не признававших власти Шамиля.

Обычаи и свадебные обряды у назрановцев или ингуш весьма сходны с теми, которые существуют между осетинами; но выкуп для всех состояний в прежнее время был одинаковый: восемнадцать коров, ценностию около десяти рублей каждая. В 1863 году, народный суд постановил вносить только 25 руб. в виде калыма и 80 р. в обеспечение выходящей замуж, на случай смерти мужа или развода. Первые деньги вносятся до свадьбы, а последние тогда, когда выходящая замуж найдет это нужным. Ингуши все равны между собою, а потому неравенства браков у них не существует; исключение в этом случае бывает только для того, кто женится на своей пленнице (Чечня и чеченцы Ад. Берже изд. 1859 г. Дневник русского солдата Библиотека для чтения 1848 г. т. 88 и 89. Нечто о Чечне Клингера Кавк. 1856 г. № 97 и 101. Из Нагорного округа П. Петухова. Кавказ 1866 г. № 98. Плен у Шамиля Вердеревского ч. II. Кое что из жизни ичкеринцев Попова Терские ведомости 1868 г. № 35. Этнографический очерк Аргунского округа А. П. Ипполитова. Сборн. свед. о кавк. горц. вып. I изд. 1868 г. Экономический и домашний быт жителей горского участка Ингушевского округа Грабовского. Сборник Сведен. о кавказских горцах выпуск III.).

Кистины и галгаевцы имеют свои особые брачные обряды.

В назначенный для свадьбы день, родные и знакомые обеих сторон собираются в дом невесты. После угощения, один из лучших приятелей [435] жениха требует, чтобы вывели к нему невесту. Женщины выводят ее из соседней комнаты, всю с ног до головы закрытую покрывалом. Уполномоченный шафер берет ее за руку и подводит к котлу, висящему посредине главной комнаты. Взявшись рукою за цепь, на которой висит котел, шафер говорит речь, заключающую в себе пожелания молодым благополучия, потом обводит три раза невесту вокруг огня и, ударив рукою по цепи, в знак прощания с родительским домом, выводит ее из сакли в дом, соседний с жилищем. жениха. Тут-то для шафера наступает самая трудная и неприятная минута; все присутствующие, бросившись на него, провожают его побоями по голове и спине, часто до крови, и до самого места, где невеста поступает в распоряжение жениха. За такую пытку и самопожертвование, шафер приобретает права родного, и молодая не стыдится быть при нем и вступать с ним в разговор. Жених, не присутствуя и не принимая участия в этом обряде, сидит в сакле одного из соседей; невесту принимают в дом без него.

Пребывание молодых у соседей совершается тем же порядком, как и у осетин (Религиозные обряды осетин и проч. Кавказ 1846 г. № 28.).

Супружеские отношения чеченцев отличаются до некоторой степени согласием, чему отчасти способствует полная покорность женщины. Будучи чрезвычайно ревнивым, чеченец зорко следит за поведением своей жены и нарушения супружеской верности весьма редки и преследуются весьма строго.

Хотя муж не имеет права ни в каком случае посягнуть на жизнь своей жены, но, убедившись в ее неверности, он может в наказание изуродовать ее, отрезать нос или ухо, или же просто развестись с нею. За прелюбодеяние замужней женщины у чеченцев существовало страшное наказание: затаптывать лошадьми или побивать каменьями несчастную жертву обольщения. От воли мужа зависело однакоже предать жену народному суду или ограничиться простым разводом и прогнанием от себя. Обольститель же замужней женщины подвергался смерти; если же жертвою была девушка, то должен был жениться или также его ожидала смерть.

Туземцы большие охотники менять жен, т. е. разводиться с прежними и брать новых.

Развод одинаково допускается между всеми поколениями чеченского народа и основывается или на личном произволе супругов, или на известных законных причинах. Эти причины, преимущественно, заключаются в том, что прогоняемая жена или бесплодна, или имеет привычку производить на свет только детей женского пола, что крайне обидно для мужа.

Один каприз мужчины — и женщина свободна, но, напротив того, никакие слезы и мольбы не в состоянии развести жену с мужем, если он этого не желает. [436]

— Пусть дурная для мужа жена умрет, говорит чеченская присказка, а муж, хотя и дурной для жены, пусть долго живет.

По корану, только один муж может дать свободу своей жене. Если муж пожелает развестись с женою, без всякой законной причины, то должен возвратить ей калым или уплатить стоимость его; должен возвратить все принадлежащее ей имущество, и иногда мир присуждает отдать прогоняемой жене сына, если он есть, разумеется.

Если жена сама не хочет жить с мужем, и первая требует развода, а муж не станет противиться этому, то она должна оставить в его распоряжении внесенный за нее калым и не имеет никаких прав на мужа, детей, ни на наследство при разделе, Вообще адат не признает за женщиною никакой собственности, кроме калыма, получаемого от мужа и подарков его, сделанных в то время, когда он был женихом. Только эти две вещи могут составлять собственность женщины. От воли мужа зависит дать ей, из сострадания, дочь для прокормления; сын же, отданный прогнанной жене, остается у нее, во всяком случае, только до совершенного возраста. В тех случаях, когда развод происходит на основании законных причин, как, например, физической слабости мужчины в отправлений супружеских обязанностей, что случается не редко, супруги расходятся без всякого вознаграждения друг друга, оставаясь каждый при своем имуществе. Самый развод не сопровождается никакими церемониями и никакими характеристическими особенностями. Собрав свои пожитки, жена уходит к своим родным, и с этого времени сакля ее мужа становится для нее чужою.

Разведшийся с женою муж может взять опять к себе в дом прогнанную жену, но для этого необходимо, чтобы женщина вступила с другим в новый брак, который, впрочем, допускается не ранее, как через три месяца, и получила второй развод. Для этого прежний муж подкупает какого-нибудь приятеля, который женится сегодня на бывшей его жене, а завтра дает ей развод. По корану, брак, однажды расторгнутый, не может быть восстановлен до тех пор, пока женщина не разделит законным образом свое ложе с посторонним человеком. За неимением охотника, часто посредниками в этом деле бывали муллы.

У ингуш, кистин и галгаевцев, муж, прогнавший свою жену по простой прихоти, не получает обратно калыма и, кроме того, обязан давать ей ежегодно одно платье, одни шальвары, две пары башмаков и два платка. Дети остаются, по условию, при отце или при матери, и в последнем случае отец должен выдавать по двенадцати рублей в год на каждого ребенка.

Со дня замужества, чеченская женщина делается самою неутомимою работницею своего семейства, не имеет покоя ни днем, ни ночью, и при всем этом к чести женщин надо сказать, что они содержат свое простое и незатейливое хозяйство в чрезвычайном порядке. Мужчина, в [437] свободное от воинственных занятий время, проводил его праздно, беспечно, весело и, не смотря на окружающую его бедность, был всегда доволен собой. Призадуматься о своем положении, склонить голову на руку, считалось малодушием. Надежда на свою силу, ловкость и проворство делали чеченца разгульным, но не порождали в нем стремления к улучшению своего быта, не развивали в нем понятия об изящном.

В образе жизни, между зажиточным и бедным чеченцем нет почти никакой разницы, разве только та, что богатый одевается несколько лучше, да владеет более богатым оружием.

Не видя вокруг себя ничего лучшего против своего собственного положения, привыкнув, со дня своего рождения, к окружающим его красотам и богатству природы, чеченец или проводил праздно время в своей кунахской, или, сидя на заборе, стругал палочку, чистил оружие, то шил поршни (обувь из сыромятной кожи), шел в гости или, наконец, вскочив на коня, рыскал по диким гребням гор, без всякой видимой цели. «В тумане проходят дни его, хотя солнце и светит светло и природа роскошно развернута под голубым небом. Ученость и искусство ему чужды; равно он смотрит на дикий рев воды, на тихий ручеек, на громадные снежины и на мягкий луг; страшный гул грома и могильная тишина ему одинаковы.» Конь, ружье и шашка — вот его гордость и жизнь; пашня, посев и покос — единственная забота житейская. Чеченцы вообще склонны к праздности, и жизнь их была до невероятности однообразна, скучна, бесчувственна и совершенно бесплодна для души и сердца. В то время, когда жены таскают на себе вязанки дров, сено, тяжелые кувшины с водой, работают в садах, на террасах и у саклей, мужчины сидят у дверей своих хижин, которые всегда настежь зимою и летом, или около мечети, слушают и рассказывают новости.

Вся деятельность их, и все почти занятие, состояло в трубке и пяти намазах.

Оставаясь целые дни в бездействии, чеченцы, как и вообще все горцы, с необыкновенною жадностию принимают всякое известие, с удовольствием отправляются в дальние путешествия, по самым ничтожным причинам, и пускаются на самые бессмысленные приключения. Жизнь без занятий была, в свое время, одною из побудительных причин к хищничеству.

Таково положение чеченца в семейном быту, но не таково положение чеченской женщины.

Женщины, напротив того, отличаются необыкновенным трудолюбием: на них лежат все хозяйственные заботы и самые тяжелые работы, не исключая полевых.

О происхождении этого последнего обычая чеченцы говорят, что в то время, когда в Чечне существовало междоусобие, когда народ страдал от вторжения соседей, мужчины должны были запираться в крепких [438] башнях, из боязни быть убитыми. Одни женщины, которых, по обычаю, никто не смел тронуть, ходили свободно, и потому занимались всеми хозяйственными работами и даже земледелием.

— Вот причина, говорил чеченец, штабс-капитан Бата, по которой мы доселе заставляем женщин работать в поле.

Женщина кормит детей, ткет сукно для домашнего обихода, делает ковры, войлоки, а у горных чеченцев и бурки, шьет платье и обувь на все семейство. Она должна содержать в чистоте двор, накормить скотину, нарубить дров, принести воды, присмотреть за огородом, смолотить хлеб, смолоть муку. Шамиль, из политических видов и в виду постоянной борьбы с русскими, не приучал мужчин к обрабатыванию земли и к домашней жизни. От этого, вскоре после выхода замуж, молодая женщина до того изнуряется работою, заботами и хлопотами, что, по прошествии весьма немногого времени со дня свадьбы, она кажется если не старухою, то пожилою женщиною, которой нельзя дать менее тридцати лет от роду. За все свои труды жена подчинена мужу, как своему полновластному господину, которому должна оказывать раболепное уважение. Жена, в присутствии мужа, никогда не садится и не ест вместе с ним. При разговорах они не называют друг друга по имени, а в замен того употребляют личные местоимения.

— Эй, где ты? кричит муж, отыскивая свою жену.

Если жена ушла к соседке, то муж никогда не вызовет ее к себе по имени.

— Нет ли ее там? спросит он, обращаясь к соседям.

— Тебя зовут! скажут ей только, и она отправляется домой.

Точно также чеченец никогда и ничего не приказывает жене лично, а говорит: «мне бы нужно это... я хотел бы поесть... пойду, сделаю, узнаю... если Бог даст! и другие отрывочные фразы, относящиеся столько же к жене, сколько и к остальным членам семейства.

Когда муж говорит о чем-нибудь с женою, то по большей части смотрит в сторону и никогда не глядит в глаза.

Муж, по чеченски, обозначается словом ир — ум, перед которым женщина должна преклоняться. При посторонних жена, в особенности молодая, не должна вступать в разговор с мужем, а при гостях-мужчинах — вовсе не показываться. Женатый чеченец, которому по обязанности приходилось жить вдали от своего дома, считал неприличным перевозить к себе жену, и лица, не следовавшие такому народному взгляду, теряли уважение в обществе. Расставаясь с семейством, иногда на несколько лет, чеченец, из боязни проявить свою слабость и высказать нежность, никогда не скажет: прощайте! возвратясь не говорит: здравствуйте! Всякая нежность считается делом неприличным. Успокоить свою жену, облегчить ее труд, было бы делом ни с чем не сообразным, а женщине ожидать помощи [439] от мужа — мечты напрасные. Нет помощи от чеченца и больной жене — это дело женское,

Когда женщина чувствует приближение родов, муж уезжает из дому и предоставляет ухаживать за родильницей родственницам или знакомым женщинам.

Спустя некоторое время после родов, так дней через пять, муж возвращается домой и не обращает никакого внимания ни на жену, ни на новорожденного, причем с первой он даже долгое время не разговаривает, в особенности если жена имела несчастие подарить мужа дочкой, а не сыном. Рождением дочери отцы бывают крайне недовольны и радуются, когда родится сын. Появление на свет младенца мужеского пола часто служит поводом к пиршеству и угощениям в доме отца. Рождение мальчика, хотя бы и от гяурской пленницы, считалось всегда хорошим предзнаменованием для семейства. Так, одна из женщин, бывших в плену, вместе с княгинями Чавчавадзе и Орбелиани, разрешилась от бремени мальчиком. Едва только жители аула узнали об этом, как тотчас же на горе раздались выстрелы, возвестившие о рождении младенца мужеского пола, в честь которого зарезали и изжарили жирного барана и прислали его пленницам.

По получении известия о рождении у соседа младенца мужеского пола, все одноаульцы спешат к нему в саклю принести поздравление. Счастливый отец считает рождение мальчика особою благодатью, ниспосланною свыше на его семью, встречает гостей с радостию и задает пир, продолжающийся иногда в течение трех дней. Рождение девочки не сопровождается таким торжеством и поздравлять родителей приходят только одни женщины.

Спустя несколько дней после рождения, младенцу дают имя с некоторою торжественностию. Почетные и знакомые женщины собираются с утра в комнате матери ребенка, над которым читают молитву из корана, и за тем начинается женский пир: едят баранину, рис и разные сласти. Имя младенцу дают сами, какое им вздумается, и часто одного и того же ребенка отец называет одним, а мать другим именем; носящие по два имени мужчины и женщины не редкость в Чечне. Кормление грудью ребенка у чеченцев, подобно черкесам, имеет весьма большое значение. Если женщина накормит грудью чужое дитя, то устанавливает не только между им и собою родство, но и между всеми членами обоих семейств. Ребенок, вскормленный чужою грудью, признает на всегда, вскормившую его женщину, своею матерью, а детей ее молочными братьями и сестрами. Иногда даже взрослые пленные мусульмане, прибегнувшие под покровительство этого обычая, освобождались от оков и получали полную свободу. Стоило только такому пленнику, в присутствии одного или двух свидетелей, попросить у хозяйки грудь, приложиться к ней губами, и общественное [440] положение его тотчас же изменялось: из пленного он становился родственником, из раба равноправным. С него снимали кандалы, угощали, менялись одеждами и отпускали на волю, иногда даже с подарком. Новый родственник, с своей стороны, обязан был, по обычаю, сделать также какой-нибудь подарок. Не смотря на невыгоду такого обычая, для хозяев, владеющих пленными, считалось не только предосудительным, но и совершенно невозможным, чтобы женщина отказала и не дала ему своей груди.

Обряды при рождении, соблюдаемые ингушами и кистинами, весьма близки к осетинским, с тою только разницею, что новорожденному дается имя на третий день, а у ингуш не стариками, а мальчиками, для младенца мужеского пола, и девочками для женского пола, которые, с общего совета, провозглашают такое имя, какое им вздумается, без всякого участия в этом родителей и духовенства. Иногда же имя новорожденному дается при особой церемонии, которая производится так: несколько молодых людей берут по одной лодыжке от зарезанных баранов, садятся в кружок и кидают по очереди лодыжки на. землю. Чья лодыжка прежде других станет ребром, имя того и дают новорожденному.

Наконец те из кистин, которые особенно почитают св. Ерды, спустя три дня после рождения, созывают родных и знакомых на празднество в честь этого святого, составляют совет и, общим его решением, дают новорожденному имя.

Бабку ингуши называют кормилицею и она пользуется уважением наравне с родною матерью (Нечто о Чечне Клингера Кавказ 1856 г. № 97, 101. Дневник русского солдата Библиотека для чтения 1848 г. т. 88 и 89. Религиозные обряды осетин, ингуш и проч. Шегрена Кавк. 1846 г. № 27. Церковь в дер. Хули у кистов Несветский Кавк. 1849 г. № 3. Шамиль и Чечня Воен. Сборн. 1859 г. № 9. Война в Большой Чечне маиора Властова Русский Инвалид 1856 г. № 159-167. Экономичес. и домашний быт жителей горного участка Ингушевского округа Грабовского Сборник Свед. о кавказс. горцах выпуск III.).

Отношения отца к детям довольно оригинальны и отличаются чрезвычайною непринужденностию. Отец никогда не возьмет на руки ребенка: не полелеет свое дитя, никогда не полюбуется пм. Спросите у чеченца: каков его малютка, хорош ли, на кого похож и здоров ли? ничего не узнаете: он сошлется на мать, которая одна должна иметь попечение о своих детях до тех пор, пока они станут себя понимать. Если родившая женщина больна, так что не может встать с постели, не может ни покачать малютку, ни переменить ему пеленок, то и тогда муж не предложит ей своих услуг: скорее он сбегает за десятки верст, к своим родным соседнего аула, приведет оттуда девочку, которой и поручит ухаживать за больною женою и новорожденным ребенком.

Дети растут без всякого попечения со стороны родителей и до четырех [441] летнего возраста они ходят почти нагие. С наступлением четырехлетнего возраста, их одевают в рубашки, а впоследствии дают и шаровары; зимою же снабжают и полушубками, но все это до крайности обветшалое и грязное.

«Весь костюм горцев, мужчин и женщин, по обыкновению, до невероятности грязен и особенно грязно нижнее белье; последнее, один раз уже надетое, не снимается по тех пор, пока оно не превратится в клочки. Подобная неопрятность, само собою, вызывает накожные болезни и заводит мириады насекомых; дети особенно подвержены этим болезням и редкого из них можно встретить без коросты и лишаев. Все это, взятое вместе с недостатком здоровой пищи и тяжелою работою, делает горцев бледнолицыми и на вид не совсем здоровыми».

Семейный быт чеченцев, отличаясь своею патриархальностию, носит на себе отпечаток общий всему мусульманскому миру. Отец есть глава семьи и воля его священна для жены и несовершеннолетних детей, с которыми он держит себя весьма серьезно, но он полновластен над сыновьями только в период их малолетства.

В Чечне не существовало никакого закона, определяющего или ограничивающего власть отца над несовершеннолетними детьми. Пока дети были малолетни, пока не могли сопротивляться насилию, они находились в беспредельной зависимости отца, Но едва только они достигнут такого возраста, в котором могут владеть оружием, власть отца теряет свою силу и право сильного определяет все семейные отношения между отцом и его сыновьями. Все мужчины — члены одной семьи — равны перед судом адата. Кровомщение допускается и между членами родной семьи, и бывали примеры, что когда отец убивал одного из сыновей, то братья, в отмщение, убивали отца. Мать, никогда и ни в каком возрасте, не имела никакой власти над детьми. Во многих случаях она не пользуются даже и тем уважением, которое сама природа вкладывает в человека, как к виновнице его существования. Восьмилетний сын часто обращается с матерью с большим пренебрежением и даже цинизмом.

— Когда я выросту, говорит он матери, я сделаю тебя своей любовницей.

Слова эти возбуждают всеобщий хохот и вызывают даже улыбку на устах самой матери.

— Вот этот мальчик дураком не будет, отвечает она на остроту сына, желая угодить этим мужу.

Подобный цинизм происходит в семье, главнейшим образом, от совершенного произвола, предоставляемого детям, и малого попечения о них. Правда, чеченцы, считая детей даром Божиим, никогда не бьют и не бранят их особенно, с тою целию, чтобы не запугать и не сделать с малолетства робкими, но за то впадают в другую крайность, предоставляя [442] самим обстоятельствам развитие детского характера и буйных страстей, заключающихся в их бурной природе.

— Если ребенок проказничает, говорит чеченец, это значит, что он будет удалой. Он будет настоящим Даламбаем, который так много отличался своим удальством против русских. Побоями ничего не возьмешь, а только заглушишь в нем все и он будет бабой; вырастет большой, не станет делать глупостей и будет джигит. Ест он много — значит будет богатырь.

Если дети иногда слишком надоедают матери и огорчают ее, то она плачет, но не тронет, не ударит их.

Отец хотя и обращается с ними сурово и молчаливо, но не внушает тем к себе никакого уважения. Дети не называют его отцом, а величают собственным именем, иногда даже шутовским; слова: мать и отец не существуют в семейном быту чеченца. Сами родители бывают часто виновниками развития дурных качеств в своих детях. Отец прежде всего заботится о том, чтобы развить в сыне твердость характера и смелость. Если он заметит в мальчике какое-либо желание или стремление достигнуть чего-нибудь, то сам старается подстрекнуть его и подействовать на молодое самолюбие. В случае успеха, он хвалит своего сына, в особенности если совершенное им предприятие было сопряжено с трудностями, а в противном случае называет дрянью и девчонкою, стараясь насмешками возбудить недостаток воли. Отец часто подбивает сына на воровство и хищничество. Когда, например, созревают фрукты, то мальчишки, вместе с взрослыми, как бы ученики с опытными наставниками, собираются по ночам на воровство фруктов в садах соседей. Предприняв предварительно меры к ограждению себя от поимки, они рвут плоды, а потом общею компаниею отправляются куда-нибудь в поле, где скрытно лакомятся наворованным. Этот род промысла составляет у чеченцев одно из любимейших занятий и считается лучшим препровождением времени.

По достижении известных лет и по добровольному желанию, мальчики обучаются грамоте или дома, пользуясь уроками от муллы, или в особых школах, существовавших в некоторых аулах на общественный счет. В последнем случае, в прежнее время, они имели для помещения особую саклю, но книги и одежду должны были иметь от себя; пропитание ученики выпрашивали у народа, ходя по аулам; пищу приготовляли сами, наблюдая очередь. Образование ограничивалось уменьем писать по-арабски и читать коран, но до понимания смысла которого достигали, впрочем, не многие. Простой народ довольствовался заучиванием наизусть нескольких молитв, которые понимал по переводу на свой язык, делаемому их муллами. Последние старались поселить в народе то убеждение, что богобоязливый магометанин должен понимать некоторые места и главы корана.

Девушки оставлялись вовсе без всякого образования; оне самоучкою [443] приучаются шить, кроить и, с наступлением совершеннолетия, ткать сукно, изготовлять шелковые нитки, тесьму, войлок, а главное до своего замужества девушка составляет единственную рабочую силу в семье и помощницу матери, в ее полевых и домашних работах. Трудолюбие составляет лучшую рекомендацию для девушки, которая не проводит праздно время ни минуты. Сидя в сакле, и даже отправляясь в гости, девушка не остается без работы; она или приносит свою, или берет у хозяйки дома. Поместившись ближе к порогу или в углу и предоставив мужчинам место у огня, как более почетное, женщины и девушки среда разговора шьют, сучат шелк и прядут бумагу.

Однообразная семейная жизнь чеченца изредка нарушается не многочисленными праздниками, свадьбами, да болезнию, или смертью родственника или ближнего. Попечение о больных также лежит на обязанности женщины: она и ходит за больным, и лечит его, употребляя для того домашние и известные ей средства. Но если медицинские пособия окажутся не состоятельными и больной отойдет в вечность, тогда всеобщий плач подымается в сакле. Когда родственники больного видят, что наступает последний час, тогда посылают за муллою, который читает над ним ясын — отходную молитву.

Во время чтения женщины громко плачут, бьют себя в грудь, царапают лицо, рвут волосы и это продолжается до тех пор, пока больной не скончается. С его смертию женщин тотчас же выгоняют из комнаты или силою заставляют прекратить оплакивание, как выражение скорби совершенно противное духу магометанской религии. Природа женщин берет однакоже свое. Скрывая свое горе, она томится им и ищет случая выплакать его и тем облегчить себя. Выбрав для того время, она отправляется в лес, забирается в сарай, или просто в темный угол соседней комнаты, и там, без голоса, без слов, льются горячие слезы.

Мулла между тем приготовляет умершего к погребению. Он кладет его на чистую дубовую доску, берет кувшин воды и омывает тело, которое потом и обвертывает несколькими кусками полотна или белой шерстяной материи; иногда же обертывают в халат, концы которого завязывают на голове и ногах.

Положив вату в рот, глаза и уши умершего, мулла завязывает саван, двумя не широкими полосами холста, над головою умершего, а другою ниже ног его. Приготовленное к погребению тело оставляется на постели и родственники тихо оплакивают.

Печальное известие о кончине скоро разносится по аулам и все соседи из окрестностей, мужчины и женщины, родные и знакомые, спешат к сакле умершего, при чем мужчины — родственники покойного, обязаны привезти с собою барана или принести деньги семейству умершего, иначе оно прекратит с ними всякую родственную связь. [444]

Похороны составляют для женщин настоящий праздник, потому что, только по этому случаю, им дозволяется собираться из других аулов и составлять свое общество. Отправляясь в дом умершего, оне идут отдельно от мужчин и, с приближением к аулу, начинают плакать. Плач этот производится так: одна из наиболее опытных и красноречивых принимает обязанность запевалы. Ударяя себя в лицо, то одним, то другим кулаком, она поет хвалебную песнь умершему, при чем, после каждого периода ее песни, сопутствовавшие ей и молчавшие женщины вскрикивают все в один голос: гададай! что означает, по чеченски, беда. С таким пением женщины доходят до двора, посреди которого лежит постель, а на ней платье покойника. Сидящие вокруг постели одноаульные женщины, завидев приближающихся соседок, встают и начинают также оплакивание, но уже с новою церемониею: четыре человека из дальних родственниц умершего становятся по средине, а их окружают все остальные женщины. Одна из родственниц исчисляет все те доблести, которые отличали покойного в сей жизни, указывает на те мудрые планы, которые задумывал он, но увы! скорая смерть помешала ему привести их в исполнение. На все эти восхваления, толпа окружающих женщин отвечает одним словом гададай и ударами в грудь кулаками.

Случается иногда, что женщины, войдя во внутренность сакли, располагаются вокруг вдовы или матери умершего. Последняя сидит неподвижно, в изорванном платье, с распущенными волосами, открытою грудью, с печальным видом и опущенною на грудь головою. Приглашенный на эту печальную церемонию, хор парадных плакальщиц начинает свою импровизацию, которая иногда произносится и самою вдовою. Одна из женщин, особенно хорошо умеющая исчислять добродетели и воинственную отвагу, начинает речитативом первый куплет печальной песни, а прочие плакальщицы, исподволь и одна за другою, присоединяют свои голоса к поющим, и исчисляют подвиги покойного, доброту его сердца, любовь к семейству и подруге, лишившейся на всегда и ясных дней, и нежных ласк своего возлюбленного.

— Она осиротела, как ласточка со своими птенцами — поет запевало. Кто защитит и утешить горькую? Кто даст приют сиротам ее? Кто подавал ей руку радости — того уж нет. Уснул тот непробудным сном, чья грудь так сладостно согревала несчастную, уснул и оставил другу своему, своим родным и знакомым только одну скорбь неутешную....

При этих словах, вдова бьет себя в грудь и царапает до крови лицо.

Все смолкает после плача женщин, как бы для того только, чтобы дать вдове несколько оправиться и приготовиться к оплакиванию умершего мужчинами, которые до этого времени оставались на дворе при входе в саклю. Они входят в комнату по одному или по два, молча опускаются на [445] колени перед вдовою, не произносят никакого утешительного слова и раздирают до крови свой лоб.

С появлением крови на лице встают и молча, с поникшею головою, выходят на открытый воздух.

Конечно, странно было бы предполагать искренность чувств в таком плаче и самоистязании: этого, в действительности, нет ни капли. Едва только окончится церемония оплакивания, как между присутствующими заводится самый оживленный разговор, среди которого забывается и горе, и печаль, точно как у беседующих все благополучно и никто не умирал.

Здесь важны не слезы, а та приверженность к старине, застой общественного мнения и буквальное исполнение патриархальных обычаев, из-за которых чеченец царапает себе в кровь лицо, но не решается нарушить завет предков.

Поздно вечером возвращаются по домам посетители, а «те, которые пришли из дальних аулов, остаются ночевать у семейства покойника. Таким образом собирается в доме семейства покойника каждый день около двухсот женщин, и этот сбор продолжается три дня и иногда целую неделю. Число посетителей зависит от большего или меньшего числа родных и знакомых умершего: чем больше он имел родных и знакомых, тем больше народа собирается на его похороны. Что касается до мужчин, то они преимущественно собираются в день похорон, когда их бывает нередко человек до пятисот, считая в том числе и мальчиков, приходящих с торбочками, чтобы класть в них мясо, которое достанется на их долю на похоронах».

Положив покойника на арбу, его отвозят или относят на могилу, согласно требования мусульманской религии в самый день его смерти. Исключение делается в случае неожиданной, скоропостижной смерти и тогда умершего хоронят в течение трех дней, с тою целию, чтобы дать возможность родным и знакомым повидаться в последний раз и проститься с умершим, тогда как при продолжительной болезни, предшествовавшей кончине, прощание это совершается при посещении больного.

Сопутствуя печальную церемонию до конца аула, женщины, по выходе из него, возвращаются в дом умершего и, севши в кружок, начинают опять оплакивать его, пока не позовут их есть.

Если, при следовании печальной процессии, встречается на пути другое кладбище, то поезд останавливается и мулла читает молитву за упокой всех умерших (доадер), при чем все присутствующие, подняв к верху руки, держат их так несколько секунд, обращенными ладонями к лицу.

В могиле, с боку, делается углубление, в которое и кладется покойник, головою на запад, а лицом к Мекке, так чтобы он лежал на правом боку. С ним вместе кладется молитва, написанная муллою и заключающая в себе текст из корана. По верованию народа, душа умершего [446] при всеобщем воскресении, не прежде достигнет эдемских ворот, как по прочтении этой молитвы или текста.

Закрыв доскою, утверждаемою наклонно, к ногам умершего, то углубление, в которое положен покойник, могилу засыпают землею. После зарытия ее, мулла берет с могилы горсть земли и садится с нею читать молитвы из корана, а потом рассыпает эту горсть по могиле. Ему подают кувшин с водою и полотенце или, вместо него, кусок полотна, которое он берет потом себе.

Все присутствующие удаляются на значительное расстояние от могилы, а оставшийся подле нее мулла снова читает молитву и три раза поливает из кувшина могилу в головах похоронного. Исполнивши это, он быстро удаляется от могилы. «По поверью мусульман, говорит Ипполитов, или, как уверяют муллы, по сказанию их священных книг, в то время, когда налитая на могилу вода касается тела умершего, он оживает и спрашивает присутствующих: зачем они оставляют его одного? Горцы верят, что тот, кто услышит этот голос, становится на всегда глухим. В следствие-то подобного убеждения, они и отходят от могилы на такое расстояние, чтобы нельзя было слышать ни слов, ни голоса мертвеца».

После того на самом кладбище происходит угощение. Если в это время кто-нибудь пройдет мимо, то его или приглашают принять участие в поминках, или же непременно вынесут ему на встречу чего-нибудь съестного. Блины составляют почти у всех непременную принадлежность стола во время поминок; кроме того, приготовляется сладкое тесто из кукурузной муки, смешанной с медом, с маслом и обжаренной на огне. На поминки убивается корова или несколько баранов. Мясо режется на куски, все хлебное и мучное — треугольниками и раздается всем присутствующим.

На другой день после похорон, до рассвета, собираются в дом покойника все те женщины, которые были при похоронах, и с первым лучом света отправляются на кладбище. Главным действующим лицом в этой церемонии бывает вдова или мать умершего; ближайшие родственницы ведут ее под руки, посреди толпы, которая хором поет последний прощальный привет умершему. За несколько шагов до места погребения, вдова вырывается из рук родственниц, бежит вперед и падает на могилу. Причитая и громко рыдая, она остается в таком положении до тех пор, пока ее не оторвут от могилы, и за тем процессия молча возвращается домой.

Мулла отправляет на могилу муталима (своего ученика), который и читает там молитвы три дня и три ночи. Иногда же чтение корана одновременно производится и в доме умершего.

На другой день после погребения, родственники устраивают похоронный пир, для которого режут много скотины и баранов. На дворе собирается [447] народ, пришедший на похоронную тризну; его размещают группами по пяти человек каждая, и подают столько говядины и баранины, чтобы каждому из присутствующих досталось по значительной порции.

Обычай требует, чтобы все родные и знакомые от времени до времени собирались, как говорится, потужить о покойнике. Тогда, не доходя до дома шагов с десять, они начинают завывать и при этом один бьет себя в грудь, другой рвет на себе волосы, а третий царапает лицо. Каждый, вновь пришедший, останавливается перед толпою: все приподнимаются и читают особую молитву, в конце которой, при слове фата'а схватывают свои бороды. Во многих обществах вдова в течение года остается в одном и том же платье и белье, которое было надето на ней в день смерти: это заменяет траур. Последний иногда носится в течение двух и даже трех лет.

Горцы твердо убеждены, что на том свете покойник остается лежать на своей постели до тех пор, пока по нем не сделают поминок; оттого родственники умершего и стараются устроить поминки как можно скорее, не смотря на значительные расходы. Поминки отличаются всегда большим великолепием, чем похороны; на них собирается больше народа; на поминках не достаточно зарезать много скота и баранов, но необходимо приготовить значительное количество пива и араки, надо починить и привести в исправный вид платье покойного: черкеску, бешмет, башлык и другие вещи, предназначаемые для приза тем, которые в честь покойного пускают своих лошадей на скачку. Из всех лошадей, приводимых на показ родственникам, выбираются четыре лучшие, которые, за день до поминок и в сопровождении проводника, отправляются в один из дальних аулов к одному из родственников или знакомых. Во время такого переезда, проводник имеет в руке белый значок, а каждый из четырех всадников держит ветвистые палки, с привешенными к ним яблоками и орехами. Палки эти отдаются почетным старшинам того аула, где назначен ночлег всадникам, а одна из них предоставляется тому лицу, у которого всадники ночуют. «На следующий день, пишет Чах Ахриев, рано утром, они выезжают от него в обратный путь, при чем проводник их меняет свой значок. Сначала они едут шагом, а когда остается верст пятнадцать до аула, то пускают своих лошадей во весь опор. Между тем каждый из хозяев отправленных лошадей собирает наездников, чтобы встретить с ними свою лошадь. Обязанность встречающих состоит в том, чтобы подгонять скачущую лошадь. От побоев и от большого пространства, назначаемого для скачки, все скачущие лошади обыкновенно сильно утомляются и еле-еле могут дотащиться до места, так что даже первая лошадь доходит до него только рысью».

Первая прискакавшая лошадь получает приз, состоящий из черкески покойного, вторая — бешмет, третья — башлык и ноговицы, а четвертая — [448] рубашку и штаны. Одновременно со скачкою устраивается стрельба в мишень, и первый, попавший в цель, получает за это козла. За тем следует угощение совершенно в том же порядке, как и на похоронах, а после него родственники умершего просят хозяев лошадей, бывших на скачке, подвести каждого свою лошадь к старику, который и посвящает их памяти усопшего. Взяв в одну руку чашу с пивом, а в другую три чурека и кусок баранины, старик говорит, обращаясь к лошади, выигравшей первый приз, что хозяин ее дозволяет покойнику (называется имя) свободно ездить на ней на том свете куда угодно и заставляет лошадь выпить пиво, а хозяину отдает чуреки и баранину. Остальные лошади посвящаются прежде умершим родственникам, и при том тем, на которых укажет осиротевшее семейство. После такого посвящения лошадей, ездокам их выносят палки, увешенные яблоками и орехами, с которыми они, в продолжение часа, джигитуют перед собравшеюся толпою.

Этот род поминок носит название постельных, в отличие от больших поминок, которые делаются только по мужчинам, и иногда через два года со дня смерти. Эти последние поминки окончательно разоряют семейство, а между тем необходимы, потому что, по установившемуся обычаю, вдова без них не может снять траура и вторично выйти замуж.

Над могилами умерших ставятся памятники, или деревянные, с шаром на верху, или каменные. На памятниках весьма часто вырезываются различные принадлежности и инструменты, употребляемые покойным во время жизни. Так, на памятниках, поставленных над могилами женщин, вырезываются: ножницы, иглы и т. д.; на памятниках мужчин — оружие, а духовных особ — кувшинчик, четки и подстилка, на которую обыкновенно становятся мусульмане во время молитвы.

Над убитым в деле с неприятелем ставился особый знак, с разноцветным флагом, и с необыкновенною торжественностию, в которой участвовали все жители аула.

Нигде не находились в таком почете могилы убитых в сражении с русскими, как в воинственной Чечне и во всех остальных владениях, подвластных Шамилю.

Над могилой убитого шагида (мученика), потерявшего жизнь в бою за веру, ставилось, кроме столба с чалмою и надписью, еще высокое, до трех сажен, конически обделанное бревно, имеющее вид копья, с длинным цветным флюгером, обращенным всегда к востоку.

Беспрерывная и энергическая война, происходившая в Чечне, причиняла ей большие потери. Существование множества кладбищ на равнине и в горах, на высотах и по ущельям, остались теперь безмолвными свидетелями множества павших жертв, над которыми виднеются многочисленные группы памятников с копьями. Издали они кажутся фалангою рыцарей, вооруженных копьями и развевающих своими разноцветными флюгерами. Вся Чечня Большая, [449] Малая и Нагорная, наполнены этими немыми памятниками потерь горцев и их отчаянной борьбы с русскими. Все эти памятники придают стране какой-то грустно-величественный характер. Под ними схоронены лучшие и самые храбрейшие .люди, потому что народ не каждому убитому ставил подобный памятник, а чтобы иметь право на этот почетный знак, составлявший высочайшую награду смелому джигиту, надо было заслужить его или долговременною храбростью, или каким-нибудь блестящим подвигом. Церемония водружения такого копья с флюгером, на могиле шагида, была чрезвычайно величественна и рассчитана так, чтобы в каждом присутствующем возбудить храбрость и самоотвержение.

«Я видел в Чечне, говорит барон Сталь, не одну из этих церемоний и уверен, что каждый чеченец, который присутствует при этом, возвратится домой с неодолимой жаждой смерти на поле битвы и надеждой, что ему поставят на могиле подобный почетный памятник. Тот, кто ввел у чеченцев эту церемонию, был великий знаток человеческого сердца, в котором врожденно чувство честолюбия и которому сладостна мысль, окончив доблестно земную жизнь, увековечить себя в памяти сограждан».

Когда убитый в деле чеченец был уже похоронен по магометанскому обряду, то в ауле созывалась сходка, на которой решали: поставить ли ему на могиле знак шагида или нет. Если последовало решение, тогда заготовляли памятник, и родственники покойного, сев верхом, в сопровождении всех жителей и приезжих из соседних аулов, с песнями и выстрелами из винтовок, отправлялись со знаком к старшине, делали ему подарки, за которые он платил тоже подарками и потчевал прибывших аракой (водкой) и бузою (горский напиток из проса и меда). От старшины все отправились на могилу, где уже собирался весь аул от мала до велика. Здесь, среди выстрелов и импровизированных в честь убитого песен, водружался на его могиле шагид или длинное копье с длинным канаусовым флюгером, обыкновенно белого, красного или голубого цвета. Присутствующие потчевали друг друга напитками и пели песни. Затем, сев верхом и выстроившись в одну шеренгу, лицом к стороне неприятеля, всадники молча выхватывали винтовки и делали залп, как бы давая тем знать неприятелю, что убитый будет отомщен. После того весь строй поворачивался к аулу, родине покойного, и производил новый залп в честь селения, в котором родился герой, и чтобы возвестить всем его жителям, что убитому отдается должная честь за его подвиг в бою. В заключение церемонии производилась джигитовка, с которою вся толпа всадников отъезжала домой.

Шамиль хорошо понимал, как сильно действует подобная церемония на дух чеченцев, поощрял и поддерживал эти обряды. В Ичкерии почти при каждом ауле есть целые группы шагидов, веющих своими разноцветными флюгерами. Сам имам, как бы в пример другим, [450] поставил памятник с великолепным шагидом некогда знаменитому в Чечне наибу Шуаип-мулле.

Могилы умерших пользуются большим уважением у чеченцев. Отправляясь на роботу, они заходят на кладбище, поклониться праху родственника. Возвращаясь же с работы, если с покосу, то кладут на могилу клочок травы, а при уборке хлеба или при посеве сыплют на могилу зерна. Накануне пятницы или недельного дня, семейство умершего печет блины, приготовляет сладкое тесто или варит кукурузу и разносит это частями по родным и знакомым, прося помянуть покойного. В дни, установленные для поминок, закалывают быка или корову, и приготовленную из него пищу стараются разделить между всеми и даже не знакомыми жителями селения, а в прежнее время в день поминок не редко освобождали пленного. В народе существовало поверье, что если, в день поминок по умершем, облегчить участь пленного, то душа скончавшегося, в честь которого совершаются поминки, если она страждет в пламени ада, будет тоже облегчена (Этнографический очерк черкеского народа барона Сталя (рукоп.) Дневник русского солдата С. Беляева Библиотека для чтения 1848 г. т. 88 и 89. Религиозные обряды у осетин и проч. Шегрена Кавк. 1846 г. № 29. Жизнь за минуту храбрости Кавк. 1849 г. № 6. Этнографический и домашний быт жителей горского участка Ингушевского округа. Сборник Свед. о кавк. горцах выпуск III. Описание похорон и поминок Чах Ахриева. См. там же.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 1. СПб. 1871