Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

ТОМ I.

КНИГА I.

ОЧЕРК КАВКАЗА И НАРОДОВ ЕГО НАСЕЛЯЮЩИХ.

ЧЕЧЕНЦЫ (НАХЧЕ).

II.

Религия. — Основание учения о муридизме. — Духовенство и его положение. — Суеверие. — Колдуны и колдуньи. — Порча сглазу. — Гадание.

Господствующая религия чеченцев магометанская, суннитской секты. Нагорные чеченцы никогда не были христианами и весьма строго придерживаются магометанства. Напротив того, жители Большой и Малой Чечни, как свидетельствуют предания и развалины древних храмов, встречающиеся и до сих пор в стране исповедовали некогда христианскую религию.

Следы христианства видны из того, что по чеченски неделя называется точно также, как и у грузин — квирэ, а воскресенье — квиренд, т. е. недельный день; пятница же называется у них пирескэ, от грузинского параскеви. Ко всему этому можно прибавить то, что при входе в Аргунское ущелье, близ аулов Атага и Чахкери, на том самом месте, где построена была Воздвиженская крепость, был найден большой каменный крест с вырезом для образа; от этого креста и крепость получила настоящее свое название.

Трудно определить, когда именно чеченцы приняли мусульманскую религию, но с достоверностию можно сказать, что различные племена этого народа принимали эту религию разновременно и, во всяком случае, ислам водворился у них не ранее начала прошлого столетия. Один из значительнейших тохумов или фамилий чеченских принял последний [384] мусульманскую веру около ста лет тому назад. Этот тохум известен под именем Гуной, и предпоследнее поколение его, как известно, придерживалось еще некоторых христианских обычаев не далее как за 60 лет.

— Не скрою от тебя, говорил чеченец Заур маиору Властову, что я знаю наверное, что седьмой отец мой (предок в седьмом поколении) ел свинину. Я не помню крестов, но слыхал, что мы исповедовали какую-то другую веру, но какую именно, не знаю...

Назрановцы или ингуши, кистины, галгаевцы, цори и джерахи принадлежат к смешанной религии. Большая часть из этих народов исповедуют, по наружности, православную веру, другие магометанскую и, наконец, третья часть совершенные язычники. Христианство исповедует преимущественно простой народ, а фамилии старшин придерживаются магометанства, как допускающего многоженство.

Галгаевцы хотя и называют себя магометанами и имеют мулл, но следуют особому и весьма оригинальному богослужению. Они молятся только по ночам у четырехугольных столбов, устроенных в рост человека, на возвышенных местах или близь кладбищ. Весь процесс моления их заключается в том, что молящийся становится на колени и кладет свою голову в маленькую нишу, устроенную у подножия столба, с восточной стороны.

Исполняя некоторые христианские обряды, они в то же время поклоняются идолам. У ингуш идол Гушмале пользуется уважением многих аулов и даже соседних племен.

Ингуши почитали прежде нечто в роде человеческих скелетов. В двадцати верстах ниже крепости Назрана, по Сунже, выстроена каменная будочка, в которой находятся эти скелеты. Теперь верование в них почти совершенно оставлено, но ингуши и в настоящее время прикрывают их полотном, в знак того, что и до сих пор сохраняют некоторое уважение к их остовам.

Предание утверждает, что скелеты эти принадлежат народу нарт, некогда жившему около Назрана, и что они оставались нетленными в течение 2,000 лет, но, с приходом русских, стали портиться.

Ингуши признают единство Бога и, называя его Дайле, содержат два поста: один весною, другой осенью. Главный жрец их, называемый святым человеком, жил прежде при старинной каменной церкви, на высокой горе, неподалеку от Ингушевского аула. Церковь эта и до сих пор в большом уважении между ингушами. Они приносят ей в жертву скот, никто не смеет взойти в ее внутренность и, при приближении, каждый падает ниц, в знак высокого уважения. Имя церкви употребляется в клятвах, а стены ее служат убежищем больным и несчастным, которые поселяются около нее в особо построенных для того хижинах. Подобно [385] ингушам, и кистины соблюдают пост в феврале и марте месяцах, и во все продолжение его употребляют растительную, но не животную пищу.

Следуя некоторым христианским уставам, ингуши, кистины и галгаевцы празднуют однако же новый год тремя днями ранее нашего. Год свой они считают в 365 дней, но разделения его на месяцы не знают. Ингуши знают о существовании луны (бут); имеют название дней в неделе, но счет дней ведут с понедельника.

Накануне нового года производится гадание: святоши, или одаренные даром предсказаний, отправляются в ближайшее капище, ложатся животом на землю и остаются в таком положении целую ночь. На следующее утро, в самый день нового года, они выходят из капища и объявляют суеверным то, что они, будто бы, слышали, лежа и прислушиваясь к земле.

Народ всех трех поколений, в день нового года, отправляется в горы, где и приносит жертву Гальерду, почитаемому ими за святого. Гальерд — это дух, в честь которого посвящены многие церкви и часовни, оставшиеся от бывшего некогда в этих землях христианства, или в честь которого построены новые капища и жертвенники. Жертвоприношения их этому святому состоят из произведений незатейливого их хозяйства, и преимущественно из вновь отлитых пуль, которые и складываются в капище. Перед жертвоприношением зажигаются восковые свечи, а после того пируют и веселятся.

Кистины, 5-го июля, собираются на гору Матхох, на вершине которой находится три памятника, обращенные фасадом на восток и называемые туземцами церквами. В одном из них они совершают празднества в честь св. Георгия, в другом Божией Матери, а в третьем — св. Марине. Внутри строений нет ничего, кроме навешанных по стенам и наваленных на полу, в куче и беспорядке, турьих, бараньих и оленьих рогов, нескольких значков и стаканов, принесенных в жертву. Места эти глубоко уважаются окрестными жителями, собирающимися на праздник из отдаленных селений. Празднество сопровождается жертвоприношениями, играми, песнями, плясками и продолжается часто несколько дней.

В деревне Хули, кистинского племени, существует пещера, около которой в скале вделан железный крест. Пещера эта, точно также как и находящаяся в том же ауле древняя церковь, посвящены памяти св. Ерды. Пещера известна туземцам под именем Тамычь-Ерды, а церковь — Зодцох-Ерды; в последней и до сих пор совершаются поклонения и жертвоприношения.

По преданию, лет четыреста тому назад, Ерда Дударов, предок ныне существующей значительной фамилии в Тагаурском ущелье, построил церковь и назвал ее по кистински Зодцох-Ерды, т. е. во имя св. Ерды, пользующегося особым уважением между кистинами. Каждый из [386] жителей, предпринимая какое-нибудь дело и желая окончить его с успехом, обращается с просьбою к этому святому; больные просят его исцеления. В честь этого святого совершаются празднества: по указанию одних, в половине июня, а по словам других в августе, перед началом жатвы, и в октябре.

В день праздника все кистины, кто только почитает св. Ерды, не различая ни пола, ни возраста, собираются в хулинскую церковь. Мужчины молятся днем, женщины же приходят в храм только ночью. Празднество начинается обыкновенно молитвою, произносимою каждым молящимся.

— Дай Господи милость свою, произносят он, и ты, св. Ерды, окажи оную, вместе с Матциала (св. Матвей, по преданию кистин, был первый почитатель церкви и установитель обряда жертвоприношения), чтобы в хлебе было плодородие, в скоте изобилие, а в детях счастие. Избави их от вражды и всякого несчастия и несогласия, но ежели кто из них будет иметь вражду, то чтобы мог преодолеть оную на всегда и во всякое время.

Окончив молитву, пришедшие совершают жертвоприношения, которые состоят из разного рода животных, при заклании которых всегда обращаются на восток. Затем начинается праздник, продолжающийся целые сутки и состоящий в песнях, пляске, пьянстве и обжорстве.

В половине июня месяца джерахи вместе с кистинами совершают ежегодно праздник в честь Мацели (Божией Матери), во имя которой посвящена церковь, или лучше, часовня, находящаяся на так называемой Столовой горе, видимой из Владикавказа.

Отправляясь на праздник, жители берут с собою скот, предназначенный на жертву, и, кроме того, каждый обязан сделать приношение: стакан, колокольчик, значок и проч. Подобные священные места всегда завалены этими приношениями и костями жертв, и никто не трогает их из опасения Божьего гнева. Для отправления праздника, выбирается один из жрецов, которому поручается управлять церемониею. Накануне праздника, он отдает приказание, чтобы все взрослые девушки, имеющиеся на лицо, собрались по утру в назначенном месте. Туда же приходят и мужчины, желающие принять участие в празднике. «По сборе всех на место, жрец-церемониймейстер выбирает самую красивую девушку и предлагает ей идти вперед, а сам следует за нею, держась за ее платье; примеру жреца следуют и другие. Таким образом составляются пары, которые одна за другою подымаются на гору к священному месту».

Принеся на горе жертву, туземцы пируют (Горский участок Ингушевского округа в 1865 г. Терс. Ведом. 1808 г. № 23. Экономический и домашний быт жителей Горского участка Ингушевского округа Грабовского Сбор. Свед. о кавк. горцах вып. III.). [387]

У галгаевцев, близ аула Хейры, есть старинная церковь, называемая туземцами Каба-Ерды, основанная, по мнению некоторых, в XII веке. Церковь эта в большом уважении у жителей. Два раза в год, на пасху и в троицын день, галгаевцы собираются к церкви, «делают жертвоприношения, бьют быков и баранов, спрыскивая их кровью стены и помост и прибивая головы жертв к стенам церкви, после чего бывает джигитовка и пиршество».

Точно таким же почетом пользуются у этого племени часовня Дзорах-деэль, и преимущественно церковь Тхабяй-Ерды (Названия Каба-Ерды и Тхабяй-Ерды не принадлежат ли одной и той же церкви? Я не мог отыскать необходимых для этого разъяснений, но полагаю, что вся разница состоит в произношении названия туземцами. Желательно бы было, чтобы лица, близко знакомые с местностию и с жизнию туземцев, разъяснили это.), близ которой жители оставляют без всякого присмотра хлеб, сено, дрова и прочее, вполне уверенные, что никто не осмелится похитить отданное под защиту церкви. Об этой церкви между галгаевцами ходит точно такой же рассказ о человеческих костях, какой существует у осетин и приведен нами выше. «По рассказу стариков, пишет г. Грабовский, в одной из полуразрушенных келий, окружающих церковь, есть отверстие (заложенное), ведущее в подземелье, в котором хранится человеческая кость, бедро, имеющее в длину слишком два аршина. Когда в горах бывает засуха (редкое явление), жители окрестных аулов собираются к церкви, и поручают одному из почтенных стариков отправиться в названное подземелье достать оттуда кость; с нею, сопутствуемый народом, выборный идет к реке Ассе, погружает ее несколько раз в воду и затем опять относит в место хранилища ее. Туземцы уверяют, что всегда, как они прибегнут к этой церемонии, дождь льет ливмя (См. показания Шегрена, приведенное на стр. 319. Любопытно было бы исследовать, кто заимствовал этот рассказ: галгаевцы ли у осетин или осетины у галгаевцев и где действительно хранятся кости.). Кроме этого, некоторые туземцы по секрету рассказывают, что там же, в другом подземелье, хранятся книги и церковная утварь, но никто не вызывается указать это место, как и то, где хранится благодетельная кость».

Подобно осетинам, племена ингуш, кистин и галгаев считают в году три главных праздника: новый год, день пророка Илии и день св. Троицы (Чечня и чеченцы Ад. П. Берже. Церковь в дер. Хули у кистов. Несветский Кавк. 1849 г. № 3. Религиозные обряды осетин, ингуш и проч. Шегрена Кавк. 1846 г. № 27 и 30. Горский участок Ингушевского округа в 1865 г. Терские ведомости 1868 г. № 23. Война в Большой Чечне Властова, стр. 13. Экон. и дом. быт и проч. Грабовского. Сборн. свед. о кавк. горцах, выпуск III.).

Имея очень много сходства в образе жизни и обычаях с осетинами, племена эти не отличаются от последних и по обычаям, совершаемым [388] во время праздников, точно также как и самые праздники бывают одновременно с осетинскими.

Остальное население Чечни исповедует, как выше сказано, ислам. По правилам этой религии, женщины, кроме самых престарелых старух, не допускаются в мечеть. Причиною тому служит обязанность женщины молиться с открытыми лицами, что допускается только в присутствии самых близких родственников. К тому же, перед молитвою, каждая женщина обязана снять с себя шальвары, чтобы тем устранить всякое сомнение в своей телесной нечистоте (Выдержки из записок Абдуррахмана Кавк. 1862 г. № 73.).

Хотя Магомет лично отвергал монашество и сказал, что нет монашества в исламизме (ля рагбанияти фи-ль ислам), но, не смотря на то, впоследствии образовались многие монашеские ордена, основанные с весьма разнообразными целями и видами.

В числе их появился и муридизм, проповедующий тарыкат, или истинный путь к спасению.

Учение ислама состоит собственно из трех проявлений духовной деятельности пророка: шариата, муридизма и хакикята.

Шариат есть исключительно наставление или живое слово Магомета, и заключает в себе правила, которыми следует руководствоваться в жизни каждому правоверному. Исполнители шариата есть лица духовные, которые носят название: улемов, кадиев, муфтиев и мулл. Они обязаны проповедовать добродетель, примирять враждующих, решать возникающие споры, судить за проступки и определять за них наказания. Эти же лица обязаны следить за чистотою религии, заботиться о ее распространении и, в отношении богослужения и исполнения религиозных постановлений, отправлять по пятницам, или в праздничные дни, установленные молебствия и совершать различного рода обряды.

В истории развития магометанского учения и в ряду религиозных революций между мусульманами играет весьма важную роль муридизм, основанный собственно на трех началах, которые называются: да'ват, джигад и тарыкат. Да'ват означает собственно приглашение людей к восстанию против ненавистной власти и к защите законных или религиозных прав мусульман.

С появлением ислама и с приобретением Магометом силы и власти, пророк посылал своих доверенных лиц к разным соседственным владетелям, с приглашением принять ислам добровольно, по собственному желанию. В случае отказа, Магомет предпринимал джигад, что, в техническом переводе, означает «война за веру» и принуждал отказавшихся силою к тому, чего они не хотели принять добровольно. Впоследствии многие из его преемников, и даже, более того, «всякий самозванец, [389] устроивши начало своего политического или духовного поприща, посылал из числа своих друзей и сподвижников агентов и миссионеров, с приглашением (с да'ватом) жителей разных стран последовать его учению или под его знамя». Отказ приглашаемых к исламизму вызывал, со стороны приглашавших, распространение своего учения мечем, т. е. при помощи джигада. Таким образом последний есть результатом отказа на да'ват.

Джигад в руках халифов служил долгое время лучшим орудием для завоевания различных стран и объяснялся мусульманами, как дело священное и совершенно законное. «О пророк! говорит Аллах словами корана Магомету; ратуй против неверных и богоотступников и будь жесток к ним: их жилищем будет ад, и скверная дорога предстоит им туда.... Бог обетовал правоверным обоего пола сады в раю, в которых протекают вечные ручейки, и блаженные жилища в садах аднских.... (По толкованию самого Магомета, Адн, есть название жилища Аллаха, которого ничьи глаза не видали, ни чьи уши не слыхали.) По истине, те, которые веруют и которые оставляют свое отечество и воюют на пути Божием — по истине те ищут с надеждою милости Аллаха (Коран, XI сурэ, 74 ст.; II глава ст. 215.)». Такое положение, лежащее в основании религии, естественным образом становилось непременным заветом для каждого мусульманина вести войну за веру, тем более, что, кроме загробной награды, обещанной каждому павшему в джигаде и даже участвовавшему в нем без лишения живота, предоставлялись существенные и материальные выгоды в настоящей жизни. По установлению Магомета, добыча, головы и имущество побежденных, их жены и дети, становились собственностию победителей. «Голодным, подданным имама, пишет Казем-Бек, джигад, конечно, должен быть милее и усладительнее, чем охота для страстного охотника».

Совершенно противным джигаду является учение тарыката.

Тарыкат, или путь к Богу, служит как бы указанием нравственного пути, по которому должен следовать каждый правоверный, чтобы достигнуть блаженства. Последователей этого учения называют по-персидски иманами (имамами) и пирами, а по-арабски шейхами, софиями, муршидами и проч. Истинные исполнители этого учения должны искать уединения, день и ночь молиться Богу, отличаться восторженною любовью к Творцу, не заботиться о суете мирской, не вмешиваться в светские дела, отказаться от власти и ни в каком случае не употреблять оружия.

Хакикят, есть видение, или верование пророка.

Из всех трех учений: шариата, муридизма и хакикята, только один шариат обязателен для всех без исключения мусульман. Тот, кто не [390] повинуется шариату и его уставам, тот не имеет права носить названия правоверного, и такого человека ожидают не блаженство в будущем, не гурии, а страшные муки в адском огне.

Тарыкату же могут следовать только желающие и избранные, такие лица, которые не довольствуются обещаниями райских наслаждений, а проникнуты глубоким сознанием и верою в величие Бога и убеждением в ничтожестве земной жизни.

Еще при жизни Магомета встречались благочестивые люди, которые, по внутреннему влечению или по призванию, совершенно удалялись от света и предавались молитве и самоизнурению. Проводя дни и ночи в пустынях и пещерах, они питались кореньями трав и, своими поступками, возбуждали любопытство, удивление, а в некоторых даже и уважение к подобному подвижничеству. Эти боголюбивые люди впоследствии составили братство, очень похожее на христианское монашество.

Сам Магомет не был против того учения, которое ныне известно под именем тарыката; он даже присваивал его себе, говоря: «тарыкат — это мои деяния». Но пророк не любил христианского монашества, и оттого только, что оно требовало безбрачия, а потому приведенные нами слова его: что нет монашества в исламизме, следует понимать в смысле того, что в исламизме нет монашества с правилами христианскими.

Таким образом тарыкат не есть новое учение, но оно явилось почти одновременно с магометанством или, по крайней мере, застало в живых главу исламизма — самого пророка Магомета.

Желающий следовать учению тарыката должен отречься от мира и предаться созерцанию истинного Бога. Для достижения этой цели, он должен обратиться к опытному наставнику, который мог бы сообщить ему все таинства и условия, для достижения самой высшей степени нравственного совершенства.

Тот, кто учит тарыкату, называется муршид (указующий путь желающим), а тот кто учится или следует учению муршида — называется муридом (ищущим, желающим истины). Основание этого учения, приведенное в систему, и составляет часть того, что называют муридизмом.

Каждый желающий отречься от мира приготовляет себя к тому молитвою, потом приходит к муршиду и просит принять его в ученики. Они отправляются оба в особую комнату, и преклоняют колена на ковре, не запятнанном прикосновением ничего нечистого. Муршид читает молитву, основою которой служат определенные телодвижения и произношение некоторых слов корана; затем, посадив пришедшего перед собой, муршид берет его за руки и предлагает отречься от прежних грехов и воздержаться от будущих. Муршид называет при этом имена всех угодников и святых, которые после Магомета устно передавали откровение и созерцание, и этим духовно связав своего ученика с мединским [391] пророком, просит его углубиться в себя так, чтобы в мыслях его ничего не оставалось, кроме мысли о Боге, а в памяти и воображении постоянно произносилось слово Алла! — это первая степень учения, так сказать нравственного духовного воспитания и очищения, в котором оба лица, учитель и ученик, просиживают несколько времени. Ученик получает довольно странное название Адамиюль Машряб (походящий нравом на Адама), которое и возлагает на него обязанность, в продолжение 120 дней, ежедневно приходить к своему учителю, для созерцаний. Затем ученик проходит еще четыре степени очищения, употребляя для каждой по 40 дней, и тогда он походит нравом, постепенно, на пророков-законодателей: Адама, Авраама, Моисея, Иисуса и Магомета.

По мнению мусульман, не все пророки в равной степени содействовали образованию человечества. Только пять из них, имена которых мы только что привели, могут быть названы истинными представителями различных степеней развития человечества: первые четверо прошедших и современных им, а последний прошедшего и будущего. По этому для нравственного воспитания мурида и необходимо пройти все эти пять степеней.

Когда все это пройдено, тогда следуют приемы созерцаний. «Муршид приказывает муриду затаить дыхание в нижней части желудка и, произнося там мысленно слово ля, возводить постепенно дыхание, с удержанием окончательного звука я произнесенного слова, до вершины головы, откуда, направив дыхание в правое плечо, произнести там илляхи, и оттуда, сосредоточив его в сердце, произнести этим органом окончательные два слова символа иль-Алла. Процесс этот повторяется до 21 раза. Непосредственно после перевода дыхания он произносит языком славословие: Мухаммед пророк Бога, да будет над нимб и над потомками его милость всевышнего Бога и поклонение, и присовокупляет слова: о Боже! ты желание мое и довольство мое». Затем опять приступает к затаиванию дыхания и должен, в течение суток, повторить это действие до 500 раз. В этом-то собственно и заключается посвящение в таинство тарыката,

Название муршида и мурида впервые явилось среди отшельников и последователей тарыката. На мусульманском востоке имена муридов носило первоначально только монашеское сословие, но впоследствии явились и частные муриды, число которых постепенно увеличивалось. Люди, достигнув более или менее высокого знания тарыката и не принадлежа ни к какому монашескому ордену, имели своих последователей или учеников, называвшихся также муридами и не имевших никакой другой цели, кроме преданности своему духовному воспитателю.

С таким миролюбивым направлением, тарыкат, и вообще муридизм, появился и в Дагестане. Существуя здесь номинально, он не имел никакого политического характера, до тех пор, пока не явились люди, соединившие в себе духовную власть по шариату и тарыкат, решившиеся [392] действовать при помощи фанатизма на своих учеников или муридов и посылавшие к ним да’ват или приглашение на джигад.

Положив в основание своей проповеди исключительно политическую цель, войну за веру, предводители горцев, поднявшие знамя восстания, для большего успеха старались действовать на народ при посредстве религиозного суеверия. Сохранив название муридизма и продолжая называть последователей своего учения муридами, они стали проповедовать, что для чистоты религии необходим газават (священная война) против поработителей веры, что за потери и лишения, испытанные в здешней конечной жизни (дунья), правоверных ожидают наслаждения и блаженство в будущей (ахират).

Такие проповеди и последующие события совершенно извратили учение о муридизме в Дагестане, и оно явилось там в новом своеобразном виде. Предоставляя себе право изложить в историческом труде постепенное развитие тех начал, на которых существовал дагестанский муридизм, я остановлюсь здесь только на характере и особенностях его последователей и на их деятельности, вызываемой борьбою с русскими.

Истинные фанатики Чечни и Дагестана, или так называемые муриды, никогда не расстаются с религиозными атрибутами, сохранение которых на себе считают делом праведным и угодным Богу.

Такими принадлежностями у мусульман считаются: чалма на голове или тюрбан (амамед), зубочистка (сивак), род нашей бритвенной кисти, с лошадиными волосами, оправленными в ручку или из дерева арак, растущего в Аравии, или в косточку от гусиной ножки, и наконец серебряное или медное кольцо, носимое на мизинце правой руки. По понятиям таких лиц, совершение одного намаза (молитвы) в чалме равняется 25 намазам без нее, а с употреблением в дело зубочистки и кольца шестидесяти намазам.

Приобретение кольцом столь большого почета основано на легенде, существующей у мусульман. Однажды в Египте (Миссири) во время молитвы Магомета в поле, приползла к нему змея, преследуемая кошкою, и стала умолять пророка спасти ее за пазухою от угрожавшей опасности. Пророк исполнил ее просьбу, но змея, не считая себя безопасною за пазухою Магомета, просила его снова скрыть ее в своих внутренностях, на самое короткое время.

Пророк открыл свой рот и змея исчезла. Преследовавшая змею кошка, увидев себя лишенною добычи, удалилась в кусты; тогда пророк предложил змее выйти из данного ей убежища. Змея за гостеприимство отплатила изменою и соглашалась выйти на свет только тогда, когда великий человек даст ей полакомиться одним из любимейших членов своего тела. Магомет подал ей на съедение мизинец правой руки. Змея, высунув свою голову и половину туловища изо рта пророка, впилась в его мизинец, как вдруг из-за куста бросилась кошка, ухватила змею своими [393] лапами и, вытащив ее на землю, уничтожила. В изъявление благодарности пророк погладил своею рукою кошку, отчего та получила способность никогда не падать с высоты на спину, а всегда на ноги, а израненный свой палец украсил колечком, которое и не снимал до самой своей смерти. Оттого и мусульмане ношение подобного колечка считают делом священным.

Отличительные качества дагестанского мурида есть ханжество, хитрость, притворство и шарлатанство. Мурида легко отличить от прочих мусульман по следующим признакам: мурид не пропустит ни одного намаза и сделает их больше, чем положено; носит карманные часы, преимущественно медные; никогда не расстается с четками, зубочисткою и колечком; если не находится в присутствии христианина, то надевает для молитвы чалму; в присутствии гяура всегда шепчет молитву; боится табачного дыма; избегает присутствия и встречи с христианскими женщинами, а своих жен держит взаперти и под покрывалом; не пьет чаю с сахаром, не носит золотых вещей, не надевает европейского платья; красит бороду только тогда, когда предстоит случай бить христиан. В установленное время для намазов, своим криком призывает правоверных к молитве и проч.

«Мурида, приходящего к учителю, говорит Ханыков, спрашивают только о знании закона и о решимости его отречься от грехов, а далее он возвышается единственно по мере его развития нравственных совершенств: следовательно, ни ум, в светском значении этого слова, ни богатство, ни рождение, не имеют никакого значения у последователей тарыката, так что простолюдин, очистивший сердце свое постом и молитвою и достигший последних степеней нравственного образования, стоит несравненно выше одаренного всеми благами вельможи, который, признав их ничтожество, прибегает к муршиду с просьбою о наставлении в тарыкате... Гораздо важнее, по последствиям своим, другое коренное правило муридизма — это привязанность учеников к учителю, которая должна быть так сильна, что они обязаны не только исполнять волю муршида, но даже стараться предупреждать его желания, прежде чем он выскажет их, понимая потаенные помыслы его искренно любящим сердцем».

Таким образом, в основании муридизма лежат два важные условия: одно чисто демократическое, дозволяющее людям хитрым, ловким и весьма часто руководимым единственно лишь своекорыстными видами, возвышаться до важных степеней силы и значения; другое же дает средство умным и властолюбивым муршидам руководить массою своих учеников-муридов и направлять их действия к достижению своих личных целей и стремлений.

Последнего тем легче достигнуть, что в основании муридизма лежит неразрывная духовная связь между муршидом (учителем) и муридом (учеником). Связь эта на столько сильна, что воля первого составляет закон [394] для второго. В этом-то отношении распространение муридизма на Кавказе и было опасно для нас, потому что муршид соединял всех муридов в одно общество, возбуждал их на разные подвиги для чистоты религии, и преимущественно на войну против врагов исламизма.

Истинный мурид должен быть грамотный, знать и другие священные книги, но у Шамиля большая часть муридов были неграмотны. Все муриды имели особую чалму, не курили, не пили водки и вина, но, воюя с русскими, они не имели времени строго соблюдать учение, а оттого являлись не монашествующим орденом или сектою, а толпою вольницы, действовавшей по указанию предводителя.

Таким образом муридизм, со времени восстания в Дагестане, получил исключительно политическое направление, согласное с видами предводителей этого восстания. Явилось два сорта последователей муридизма, совершенно противоположных по духу и деятельности, из которых одних можно назвать муридами по тарыкату, а других — наибскими муридами. Первые посвящали свою жизнь исключительно изучению тарыката, разрывали все свои связи с внешним миром, удалялись от всего, что могло им напоминать житейскую суету, и в особенности избегали всяких неприязненных действий, а следовательно и войны.

Вторые же, или наибские муриды, были слепыми исполнителями воли начальства. Звание наибского мурида мог получить только тот, кто был лично известен наибу или тому обществу, к которому принадлежал мурид. От такого мурида не требовалось ни особенной религиозности, ни глубокого познания книжной мудрости; достаточно было того, если они плохо разбирали коран; но за то требовалось твердое убеждение в необходимости священной войны, или газавата, отсутствие физических пороков и недостатков, которые бы могли ему препятствовать владеть оружием, и более всего строгое повиновение своему наибу, «как бы ни были бесчеловечны и нелепы его приказания».

Все, что необходимо было для существования и участия в войне, как-то: лошадь, оружие, одежду, если он в ней нуждался, мурид получал от наиба; часто и все его семейство находилось на наибском содержании. «Такие условия, пишет А. Руновский со слов Шамиля, служили верною приманкой для людей, которым нечего было есть или нечего было терять. Впрочем и богатые люди шли в муриды, и чуть ли еще не с большею охотой, увлекаемые честолюбием: служба муридов считалась самою почетною в крае, и муриды, особенно состоявшие лично при Шамиле, если не пользовались особенною любовью, то одним видом своим внушали страх всякому».

Имея во главе политическую цель, Шамиль успел достигнуть того, что муриды присягали на коране: забыть узы родства, не щадить своих близких, родственников, а свято и беспрекословно исполнять волю повелителя. [395]

Муриды были единственною поддержкою Шамиля; через них он уничтожал вредных для себя людей тем более легко и удобно, что мурид, убивший кого-либо, не имел канлы (кровомщения). Оп был под защитою Шамиля и в полной его зависимости, а следовательно в такой же зависимости было и все его семейство (Муридизм и Шамиль. Мирзы Александра Казем-бека. Русское слово 1859 г. № 12. О мюридах и мюридизме Ханыкова Кавказ 1849 г. № 15. Муридизм и газават в Дагестане А. Руновский Русский Вест. 1862 г. № 12. Дагестан, его нравы и обычаи П. Пржецлавского Вест. Европы 1867 г. том III. Кольцо, как атрибут фанатизма мусульман Пав. Пржецлавский Кавк. 1862 г. № 93.). В. лице своих муридов, Шамиль имел под рукою у себя и у ближайших своих помощников людей совершенно преданных, всегда готовых к безотлагательному исполнению мер, требуемых тогдашним исключительным положением страны и разнообразием ее населения.

Из всего сказанного видно, что учение муридизма в Дагестане приняло совершенно противоположное направление, чем в остальном мусульманском мире. Там последователь муридизма избегал войны и заявлял свое отвращение от всякого сорта бранных тревог, а в Дагестане, напротив, война была священным долгом каждого наибского мурида и исключительным его занятием.

Оттого-то истинные последователи тарыката не пользовались в Дагестане особою популярностию. Правда, их уважали как людей, ведущих богоугодную жизнь, как ученых, постигших сферу религиозных истин, но считали их людьми совершенно бесполезными, лентяями и отчасти трусами.

Истинное учение тарыката прямо противоречило воинственным наклонностям независимого дагестанского народа, и в особенности его предводителей, а потому последние смотрели недоброжелательно на проповедников тарыката, как на личных своих врагов и людей, отвлекающих от их воинственных знамен целые сотни способных людей.

Отсутствие грамотности и знаний делало народ слепым орудием проповедников религии, которые успели развить в муридах религиозный фанатизм, появляющийся всегда там, где люди не имеют точного и определенного понятия о своей религии.

Чтобы поднять еще более муридизм в глазах народа, Шамиль установил особые правила, по которым весь народ носил чалмы, как символ муридизма: муллы носили зеленые чалмы; наибы, управлявшие обществами — желтые; сотенные начальники — пестрые; чауши (глашатаи) — красные; гаджи, или лица, бывшие в Мекке — коричневые; палачи и фискалы — черные, а все остальные жители — белые.

С покорением Чечни и Дагестана, русское правительство разрешило носить чалмы только тем, кто был в Мекке.

Эти наружные признаки, служившие, так сказать, вывескою степени [396] религиозности каждого из подвластных Шамиля, не делали их, по убеждению, истинными мусульманами. Как чеченцы, так и жители Дагестана, о которых сказано ниже, учение пророка и слова корана далеко не соблюдали во всей точности. Только самые ярые Муриды строго держались внешней и обрядовой стороны учения; остальное население даже и в этом не следовало их примеру. Само чеченское духовенство готово было толковать коран и вкривь, и вкось. Если мулла видел легкий способ поживиться на счет суеверия его духовного сына, то он считал возможным такие вещи, которые вчера признавал святотатственными, или, по крайней мере, противными действию истинного мусульманина.

Мусульманскому духовенству, по смыслу самого корана, предоставлено не только высокое значение и почетное место в обществе, но даже и власть гражданская, дающая им средство иметь большое значение в общественном управлении.

Верховный правитель многих мусульманских народов, есть вместе с тем и глава духовенства. По завещанию Магомета, суд и расправа между правоверными должны производиться по шариату, т. е. согласно тех правил и постановлений, которые изложены в коране, на всевозможные случаи преступлений. Толкователем этих постановлений было духовенство, производившее это разбирательство и постановлявшее приговор. Отсюда и происходило то значение и важность, которым пользовалось и пользуется везде магометанское духовенство, стоящее, по своему образованию, выше всех классов народа. Это последнее преимущество дает ему могущественное средство управлять произвольно умами легкомысленных мусульман, привыкших во всех случаях жизни покоряться умственному превосходству. Такое значение духовенство приобрело в Турции, Персии, в наших закавказских ханствах и даже в Дагестане. Из всех мусульманских земель, в одной Чечне духовенство никогда не пользовалось таким высоким значением.

В Чечне же, где жители были всегда плохими мусульманами, где не существовало никакого единства, ни порядка, и где, в особенности до Шамиля, ружье й шашка решали почти все дела, духовенство не имело особенного значения. Суд по шариату, как слишком строгий по нравам чеченцев, употреблялся ими только в редких случаях.

В подобном обществе власть духовенства, не основанная на уважении к религии и на некотором гражданском порядке, не могла найти способной почвы для своего укоренения, а не поддержанное, к тому же, чувством собственного достоинства, оно пришло в упадок и бессилие. Оттого, до появления Шамиля, духовенство в Чечне было бедно и невежественно до такой степени, что во всей Чечне не было ни одного ученого, и молодые люди, желавшие приобрести какое-либо знание или даже только изучить арабский язык, на столько, чтобы уметь прочесть коран, должны были отправляться с этою целию в Чиркей, Акушу или в Казикумух. Все [397] преимущество чеченского духовенства над прихожанами заключалось в посредственном знании грамоты, которая делала их необходимыми для других нуждавшихся в составлении разных письменных актов. Эта необходимость и давала им еще некоторое значение в народе. При поступлении в духовное звание не требовалось никакого обряда, а требовалось только одно знание грамоты. Церковное богослужение магометанской религии не требует никакой подготовки; оно состоит в дневных молитвах, известных почти каждому.

Недостаток и в этом скудном образовании был причиною том, что у многих племен нагорных чеченцев почти все муллы были пришельцы. Каждый аул выбирал себе кого-нибудь из грамотных и признавал его своим муллою. Из среды нескольких мулл выбирались кадии. «Звание это, говорит Ад. П. Берже, не совмещало в себе какой-либо высшей степени в духовной иерархии, и не предоставляло ему никакой власти над прочими муллами. Кадий был ни что иное, как доверенное духовное лицо, которому предоставлялось, перед прочими муллами, исключительное право разбирательства по шариату, случающихся в его околотке тяжеб, составление письменных актов и вообще все гражданские дела, в которых допускалось вмешательство духовенства. Впрочем, кадиев в Чечне было немного, потому что избрание их требовало от жителей единства, которое трудно было установить между ними».

Из этого видно, что круг деятельности чеченского духовенства был крайне ограничен. Не получая никаких особенных доходов с прихожан, а имея за то большой запас свободного времена, духовенство посвящало его торговле и хлебопашеству. В Чечне каждый мулла получал, по примеру своих прихожан, определенный участок земли, которым и кормился.

С водворением в Чечне власти Шамиля, последний, хотя и значительно поднял духовенство в глазах народа, но все-таки не на столько, чтобы поставить его первенствующим.

Муллы в Чечне по прежнему уважались весьма мало. Они сами не столько заботились о распространении истин магометанского учения и чистоты религии, сколько хлопотали о поддержании суеверия в народе. К ним прибегали за помощью, чаще тогда, когда нужно было написать какой-нибудь талисман, приворожить к себе возлюбленную или возлюбленного.

Спросите в ауле: кто приворожил девушку Ану к Хойде?

— Мулла Есенмурза, ответит вам чеченец.

Про муллу этого говорят, что он хотя не алим — не ученый, но большой кудесник, делает чудеса и не даром абдал — юродивый.

Про него ходят в ауле слухи, что он научил отвергнутого жениха отмстить сопернику так, что из свадьбы пути не вышло, и что он одарен даром предсказаний, за которыми к нему часто обращаются все нуждающиеся и желающие узнать свое будущее. [398]

Получая за это приношение или подарок, из нескольких баранов, муллы не отказывались от исполнения таких просьб и вообще старались поддержать религиозное суеверие в народе, уверяя его, что коран открывает им все темное и скрытное.

Случалась ли засуха, жители спешили к мулле, и просиди его отыскать в книге такой день, в который может быть назначена церемония для добывания дождя.

Действительно, давно уже стоят жаркие дни; сухая мгла скрывает от глаз плоскость и горы, трава выгорела, а над землею колеблется раскаленный воздух.

Листья кукурузы завяли и опустились; множество мышей, вызванных засухою, точат ее корни; скот начал болеть и падать. «В аулах по дорогам не было видно ни души; даже собаки забились под изгороди, в тень, и валялись как трупы». Все ждало дождя — но он не шел. В жарком климате засуха есть величайшее зло, особенно если она явится весеннею порою. Она лишает тогда все живущее настоящего и будущего пропитания. В краю, где доставка хлеба или вовсе невозможна, или очень затруднительна, голод есть неминуемый наследник неурожая. Такой народ, как чеченцы, искони живут от дня до вечера, не вспоминают, что было третьего дня, и мало думают, что будет завтра; живут спустя рукава, потому что беспечность лучшее их наслаждение. Но когда бедствие, которое народ считал за тридевять земель, вдруг является перед его глазами, тогда он начинает плакаться, шумит и бросается из стороны в сторону. Так было и теперь.

Жители аула несколько раз ходили к мулле и просили его вымолить у неба воды. Мулла порылся перед пришедшими в книгах и глубокомысленно заметил, что следует подождать еще немного, пока он не отыщет для того соответствующий день. Народ оставил муллу, довольный и тем, что он, хотя не скоро, но отыщет такой день и даст им дождя. С своей стороны мулла, от времени до времени, внимательно присматривался к направлению ветров и взглядывал на плоскость горы, особенно с юго-западной стороны. В один из четвергов он с удовольствием подметил, «что на плоскости, над мглою, образовываются небольшие темные ядра: из-за гор, с восточной стороны, показываются и исчезают белые облака, а главное из-за гор, с юго-западной стороны, от времени до времени, прорывается свежий ветерок; это яльчимох — дождевой ветер».

Вечером, после молитвы, по обыкновению, кучка хозяев сидела подле мечети; среди их был и мулла, глубокомысленно водивший палкою по песку. Разговор шел о необходимости дождя.

Мулла говорил, что засуха есть следствие гнева Божия; что народ опоганился: курит табак, пьет вино и не следует правилам истинного мусульманства. [399]

— Проклятие на таких, говорил мулла, они навлекают гнев Божий... Сегодня же ночью нужно возвестить проклятие, иначе нет пользы. Собравшиеся только того и ждали.

«Разойдясь по домам, они приготовили ружья и, когда стемнело, подняли стрельбу, громко крича проклятие тем, кто свертывает папиросы из кукурузного листа, пьет водку и принимает ложную присягу. Сотни выстрелов раздавались в течение получаса. Казалось, в ауле идет самый одушевленный бой. Наконец все успокоилось, и аул заснул».

Мулла посмотрел на небо, обвел его кругом глазами, обратил особое внимание на юго-запад и, совершенно довольный, отправился в свою саклю.

На следующий день он пригласил народ на испрошение дождя.

Мужчины, женщины и дети, большие и малые толпами спешили к реке. Женщины несли хлеб, мужчины котлы и посуду, а некоторые гнали быков, предназначенных на жертву. Мулла, собрав возле себя кружок грамотных, напевал с ними молитву, а молодые собирали камни, которые складывали в кучу подле поющих. Последние брали вместе с муллою камешки, читали над ними таинственные слова и, поплевав немного на каждый из них, откладывали в сторону. Несколько человек из собравшейся толпы отсчитывали оплеванные камни и передавали молодежи, которая бросала их в реку или зарывала в землю. Такое занятие продолжалось несколько часов и кончилось только тогда, когда было насчитано 70 тысяч таких камней — роковое число, без которого нельзя вымолить дождя.

В это же самое время мальчики бросались в воду не раздетые и получали за то подарки.

Набросав в реку 70 тысяч камней, зарезав быков, собравшиеся наварили мяса, наелись, напились и отправились в аул.

На следующее утро, в субботу, многие из хозяев уверяли, что ночью шел дождь, впрочем небольшой. «Как бы то не было, но с юго-запада надвинулись черные тучи и стали слышны глухие раскаты грома; к вечеру заволокло все небо, а в ночь с субботы на воскресенье хлынул проливной дождь (Чечня и чеченцы Ад. П. Берже. Из Нагорного округа П. Петухова, Кавказ 1866 г. № 65.).

Зелень сделалась ярче, кукуруза выпрямилась и находчивый аульный мулла торжествовал....

Сам Шамиль прибегал нередко к подобному шарлатанству, распространяя в народе слух о том, что имеет непосредственное сношение с Магометом, будто бы являющимся к нему в виде голубя и других различных видах. [400]

Для приобретения себе большей силы и популярности, он старался действовать на суеверие и фанатизм народа, старался показать, что он избранник Божий и, так сказать, наследник пророка. Магомет начал свое поприще бегством из Мекки в Медину; это бегство называется гиджрет или гиджра, и от него начинается летоисчисление мусульман. Шамиль назвал также гиджрет свое переселение из Гимрэ в Ашильту и считает с этого времени начало своего имамства, не смотря на то, что, после смерти Казимулы, был до Шамиля еще имам Гамзат-бек. Магомет всех спутников его бегства назвал мугаджирет; Шамиль точно также назвал этим именем всех бежавших с ним из Гимрэ в Ашильту, и, кроме того, всех тех мусульман, которые, бежав от неверных, искали его защиты и покровительства. Жителей Медины, у которых скрылся Магомет и которые его приняли, пророк назвал почетным именем ансар (помощники, сподвижники). Шамиль точно также назвал этим именем жителей селения Ашильты, приютивших его.

«Все эти и подобные тонкости, говорит Казем-бек, придавали Шамилю высокое значение в глазах его подданных; в особенности он пользовался уважением различных легковерных обществ Дагестана, которые смотрели на него как на наместника пророка.

«Мохаммед диктовал свой коран отрывками, которые писались на лоскутках кожи и коры древесной. Шамиль передавал свою волю муридам и наибам, на самых маленьких лоскутках бумаги. Я никогда не видел, чтобы его письма имели более трех вершков длины и двух вершков ширины. Это также была одна из утонченностей в подражание пророку, которым Шамиль привлекал к себе народы.

В важных случаях, когда необходима была крутая иди решительная мера, Шамиль прибегал к так называемому хальвату. Уединившись на продолжительный срок, он постился, по видимому до совершенного истощения, и потом, собрав к себе отовсюду мулл и кадиев, сообщал им торжественно, что к нему явился сам пророк, в каком-нибудь приличном обстоятельству виде, объявил важное откровение, и благословил на такое-то предприятие. Затем имам выходил к толпе народа, с нетерпением ожидавшей разъяснения загадочного его поведения, и уже ей на прямик объявлял волю Магомета. Случалось также и то, что, для большего убеждения народа в непогрешимости своих действий, он подсылал какого-нибудь отшельника, известного своею строгою жизнию, который с его слов проповедовал народу о суете мирской, о наслаждениях ожидающих правоверных в рае Магомета, о прелестных гуриях, и такими проповедями склонявшего толпу на предприятия и поступки, согласные с видами Шамиля. Подготовляя таким образом своих подвластных, имам объявлял им свои намерения, будто бы внушенные ему самим Богом, и почти всегда достигал своей цели. [401]

Суеверный народ, при старании духовенства, верил этим россказням и считал Шамиля едва ли не святым, так что между жителями Ведено был даже обычай, в важных случаях, клясться именем имама. На сколько сильно было развито религиозное суеверие и легковерие между чеченцами, и до какой степени они верили в святость Шамиля, видно из следующего поступка имама.

В 1843 году, жители Большой и Малой Чечни, сильно теснимые русскими войсками, пришли в крайнее разорение. Сознавая свое безысходное положение и бессилие в сопротивлении с неприятелем и не видя подкрепления со стороны аварских (лезгинских) обществ, чеченцы решились заявить Шамилю свою просьбу о помощи и просить его прислать им такое число войск, пеших и конных, с которыми бы они могли не только отразить неприятеля, но и выгнать русских из Чечни; или же, в противном случае, дозволить им покориться русскому правительству, бороться с которым они чувствуют себя не в силах.

Долго, конечно, не было охотников отправиться к Шамилю с подобным поручением народа. Вызваться на столь опасное предприятие значило рисковать если не головою, то, по крайней мере, носом, ушами, глазами или явиться среди семейства с зашитым ртом. Общее благо требовало однако же частной жертвы, и чеченцы решили избрать и отправить депутатов по жребию, который пал на четырех человек из деревни Гуной. Всякая выказанная трусость в глазах чеченца есть такое действие, которое достойно преследования и общего презрения. Для труса нет жизни среди его соплеменников. Эта черта народного характера и была единственным побуждением к сохранению наружного спокойствия депутатами, не высказавшими по видимому страха к неизбежной опасности и отправившимися в Дарго с челобитною от имени чеченского народа. Дорогою, сообразив свое положение и зная, что перед Шамилем никто не может не только произнести слово, но и подумать о покорности гяурам, депутаты придумывали способ, как бы избегнуть от гнева и преследований имама. Старший из депутатов, чеченец Тепи, предложил остальным своим товарищам обратиться прежде всего к Ханум — матери Шамиля, и просить ее ходатайства у сына. Не принимая ни чьих советов, Шамиль исполнял все желания и просьбы матери, как завет священного корана. По ее просьбам, сын часто прощал приговоренных к смерти, возвращал имения ограбленным, и каждый день толпа народа окружала саклю старушки, славившейся своею добродетелью и покровительством обиженным и угнетенным.

Товарищи с радостию приняли предложение Тепи, тем более, что в Дарго у него был кунак — Хасим-мулла, через которого и положено было действовать на добрую Ханум. Зная, что в Дагестане ни одна просьба не обходится без подарков тем лицам, которые имеют влияние на ее исполнение, чеченцы снабдили своих депутатов значительною суммою. [402]

Приехав в Дарго и захватив с собою 300 рублей блестящею монетою, Тепи отправился к Хасим-мулле. После обычных приветствий, пришедший приступил к делу и рассказал о цели своего прихода. Мулла нахмурил брови и объявил на отрез, что мать Шамиля хотя и женщина, по отлично понимает, как велико преступление и грех, затеваемый чеченцами, которые, вопреки божественных слов корана, решаются искать покровительства гяуров (неверных).

— Нет! кричал запальчивый мулла, ваши чеченцы недостойны называться поклонниками великого пророка, если они решаются променить вечное блаженство на временное успокоение. Нет Бога, кроме единого Бога, и Магомет пророк его; их только должны бояться правоверные и на них одних возлагать свои надежды.

— Понимаете ли вы, продолжал ученый мулла, что неверие ваше и сомнение в милосердие Аллаха и Магомета суть важнейшие причины, по которым Бог допускает русских издеваться над правоверными? Вы страшитесь смерти от руки гяура, тогда как она пролагает нам самый примой путь в бесконечное блаженство, украшенное прелестными гуриями. Предложение, с каким вы приехали к великому законоучителю, могло бы быть простительно только одним женщинам; но вы не произнесете его безнаказанно перед лицом Шамиля. Вы не возвратитесь более к вашим преступным чеченцам, и весть о позорной смерти вашей внесется в чеченские пределы, вместе с заслуженным наказанием.

Едва мулла кончил свою грозную речь, как из расстегнутого бешмета Тепи, как бы нечаянно, посыпались на ковер, к ногам Хасими блестящие монеты.

— Мои соотечественники — сказал при этом хитрый Тепи с приветливою улыбкою — уважают достоинства мудрого Хасима и, в знак истинного уважения и преданности, присылают тебе в подарок эти деньги.

Глаза муллы заблистали, из угрюмого он стал веселым, из злого необыкновенно добрым. Из-под седых усов его мелькнула улыбка, а левая рука, увы! невольно опустилась на кучу золота.

— Итак, нам ничего нельзя надеяться? спрашивал вкрадчиво Тепи. Из твоих слов я мог только извлечь полезный для себя совет: возвратиться обратно в Чечню, взяв с собою 230 тюменей (Тюмень составляет около 10 руб.) серебра и золота, привезенные в подарок матери Шамиля, на помощь которой мы полагали всю нашу надежду.

— Не будь так поспешен, прервал его Хасим, с самою приветливою улыбкою.

Такая почтенная цифра, как 230 тюменей, окончательно вскружила голову муллы, ярого поклонника Магомета. Он забыл и о [403] гяурах, и о коране, и о знаменитых словах пророка, употребляемых так часто магометанами кстати и не кстати: у него мерещились перед глазами только одни деньги, голова трудилась над выгодной поживой. Он уже говорил: что мать Шамиля, действительно, пользуется уважением сына; что 200 тюменей и его влияние заставят ее хлопотать в пользу чеченцев; что 30 тюменей он оставляет в свою пользу.

— Так ли я понял, говорил Хасим, боясь пасть в глазах чеченца, рассказ твой о настоящем положении чеченского народа, Не слишком ли увлекся я, по долгу муллы, в суждениях моих об обязанности правоверных к священному корану? Пожалуйста, расскажи еще раз цель твоего приезда.

Тепи повторил все прежде сказанное, прибавив к тому, что русские, не стесняя свободы вероисповедания, заботятся только о благосостоянии своих подданных.

— Понимаю, понимаю! сказал как будто обрадованный Хасим. Чеченцы, живущие на плоскости, окруженные со всех сторон неприятелем, похожи на птичку в клетке; но ведь птичка побьется, побьется в западне своей и, убедившись в невозможности разрушить преграду, примиряется, наконец, с своею неволею и даже начинает жить припеваючи, если встретит заботливость о ее пропитании. По моему, сам великий пророк не осудит за покорность гяурам чеченцев, если они принесут покорность не по доброй воле, а по неизбежной необходимости.

Хасим согласился на посредничество и обещал уговорить старуху принять на себя ходатайство у сына. На следующий день, часа за два до заката солнца, депутаты были представлены матери Шамиля, которая, получив 200 тюменей, обещала похлопотать за чеченцев. Депутаты остались в Дарго в ожидании своей участи.

В тот же вечер Ханум отправилась к Шамилю. Мать и сын беседовали наедине далеко за полночь и старуха возвратилась с заплаканными глазами.

— Я взялась не за свое дело, говорила Ханум, даже и сын мой не смеет решить вопроса о покорности чеченцев гяурам.

Шамиль, действительно, получив сведение о намерении чеченцев, сообразил, что казнь и истязания четырех депутатов не приведет его к цели, что он не удержит тем решимости чеченцев, а восстановит только против себя колеблющееся в верности ему воинственное племя. Надо было придумать средство более действительное, надо было хитростию достигнуть того, чего нельзя достигнуть силою. Пользуясь суеверием своих подвластных, он сыграл комедию и разыграл ее вполне мастерски.

Имам объявил, что, для решения просьбы чеченцев, он отправится в мечеть, где будет поститься и молиться до тех пор, пока не удостоится слышать святую волю из уст самого великого пророка. [404]

Шамиль заперся в мечети. По предварительному распоряжению, все жители Дарго были также собраны вокруг храма, и приказано им оставаться так, в постоянной молитве, до тех пор, пока имам не выйдет из своего заключения.

Прошло трое суток, а Шамиль не появлялся и дверь мечети была постоянно запертою. Измученные и ослабевшие от бессонницы, даргинцы не могли объяснить себе причины такого небывалого явления и невольно ожидали чего-то особенного. Едва только глухой ропот появился в толпе, как дверь растворилась и на пороге ее показался Шамиль, бледный и измученный; глаза его были налиты кровью, «как бы от продолжительных слез». В сопровождении двух муридов, имам молча взошел на плоскую кровлю мечети. По его приказанию, привели туда же и мать его, закутанную в белую чадру. Она шла медленно, неровными шагами. Двое мулл внесли ее на крышу и поставили лицом к лицу с ее сыном. Шамиль, смотря на мать несколько минут, хранил глубокое молчание.

— Великий пророк Магомет! произнес он наконец, подняв глаза к небу. Святы и неизменны веления твои, да исполнится правый суд твой, в пример всем последователям священного корана!

Затем он, обратясь к народу, объявил ему, что чеченцы, забыв клятву, решились покориться гяурам и прислали своих депутатов, которые, не смея явиться к нему, обратились к его матери, прося ее исходатайствовать на то согласие у сына.

— Ее настойчивость, говорил Шамиль, и безотчетная моя к ней преданность, внушили мне смелость узнать волю любимца Божия Магомета. И вот, в присутствии вашем, при содействии ваших молитв, я, в продолжение трех суток, постом и молитвами вызвал на правый суд пророка и он удостоил меня ответом на мои дерзновенные вопросы. Но этот ответ как громом поразил меня! По воле Аллаха, повелено дать сто жестоких ударов тому, кто первый высказал мне постыдное намерение чеченского народа, и этот первый была мать моя!..

По приказанию грозного имама, муриды сорвали чадру с несчастной, ухватили ее за руки, но за пятым ударом плетью бедная женщина лишилась чувств. Как бы пораженный этим убийственным зрелищем, Шамиль опускает наказывающую руку и бросается к ногам матери. То, чего добивался Шамиль — он достиг: толпа поражена. Смотря на всю эту сцену, народ рыдал и молил о пощаде старушки. Какой-то трепет охватывал каждого, смотря на несчастную и грозного имама, распростершегося перед нею...

Без всякой тени прежнего отчаяния, Шамиль подымается на ноги и глаза его горят каким-то торжеством.

— Нет Бога, кроме единого Бога, и Магомет пророк Его! восклицает он, подняв глаза к небу. Жители небес! вы услышали мои [405] усердные молитвы, вы позволили мне принять на себя остальные удары, для которых была обречена бедная мать моя. Эти удары я приму с радостию, как неоцененный дар вашего милосердия.

С улыбкою на устах, он скинул с себя красную чуху, снял бешмет, вооружил двух муридов толстыми ногайскими плетьми и, подтвердив им, что, кто осмелится слабо выполнить волю пророка, того он поразит кинжалом из собственной руки, принял девяносто пять ударов. Во время наказания, Шамиль не обнаружил ни малейших признаков страдания — вполне выдержал характер и одержал победу над толпою. Поражение толпы было безусловное; сцена разыграна превосходно...

Спокойно надев на себя лежавшую у ног одежду, быстро сойдя с кровли мечети и остановившись посреди народа, Шамиль казался совершенно спокойным.

— Где эти злодеи, за которых потерпела мать моя позорное наказание? спросил он с торжествующим видом; где чеченцы?

Несчастные жертвы в одно мгновение были приведены и брошены к ногам повелителя. Они не сомневались в своей погибели, точно также, как и не сомневалась толпа, но Шамиль готовил для собравшихся, для чеченцев и для всех своих подвластных новое поражение.

В то время, как они читали отходные молитвы, ожидая своей кончины, Шамиль приподнял их собственными руками и поставил на ноги.

— Возвратитесь к народу вашему, сказал он им, и, в ответ на безрассудное его требование, перескажите все то, что вы здесь видели и слышали (Один из фанатических поступков Шамиля. Кавказ 1853 г. № 40.).

Случай этот хорошо рисует перед нами и корыстолюбие муллы, его готовность за деньги толковать слова пророка по усмотрению; он доказывает и маловерие в истинное учение религии, и суеверие, существующее в народе.

Вообще Шамиль старался действовать на религиозное чувство народа внешнею обрядностию религии и выказывал себя чрезвычайно религиозным и чистосердечно преданным муридизму. Но одно слепое исполнение обрядов религии, без внутреннего знания ее сущности, есть лучший путь к суеверному фанатизму и легковерию. Такое настроение замечается у всех племен, бывших под властию Шамиля.

Чеченец чрезвычайно суеверен: он не бросит яичной скорлупы в огонь, боясь, что куры не станут нести яиц или вовсе переведутся; он никогда не выбрасывает костей, а старается сжечь их, веря, что выбрасывание их неприятно Богу.

В день нового года, он непременно пересыпет хлеб из чашки в [406] чашку, иначе в нем не будет изобилия и не хватит на прокормление семейства.

Склонный к мистицизму, чеченец охотно вступает в религиозное братство суффи (зикр), и расположен приветствовать каждого искателя приключений имамом, хотя бы он не умел отличить А от Б и не мог объяснить самых простых вещей.

Чеченцы верят, что можно сглазить человека, и, в противодействие тому, имеют амулеты, в которые зашиваются, обыкновенно, или молитвы, или изречения из корана. По уверению народа, есть на свете приворотнная трава, которая, в руках знающего человека, имеет двоякое действие: она или привязывает двух лиц чувством неразрывной любви, или же поселяет между ними ничем непобедимые ненависть и отвращение.

Специалистами по части уменья хорошего или дурного употребления этой травы были муллы. Чеченцы верят в возможность порчи и говорят, что злой женщине стоит только бросить заговоренную и ей известную траву в камин дома того человека, которого она хочет испортить, и тогда следствием такого поступка бывает обыкновенно болезнь. Излечение испорченного может быть произведено только тою особою, которая его испортила. Вообще, в случае болезни, чеченцы прежде всего прибегают к ворожее, которую и просят узнать: не произошла ли болезнь от влияния дурного глаза или от каких других причин. Взяв в руки большой платок и завязав на одном из его концов узел, ворожея начинает отмеривать локтем от этого угла до противоположного. Остающиеся между этими двумя точками расстояния служат обыкновенно предсказанием причины болезни.

По искреннему убеждению и верованию парода, существует трава джалиенга-леттен-буц (трава, заставляющая лаять), которая, будучи высушена и дана в пище, питье или просто брошена в огонь камина, производит болезненные припадки, судороги и крик, похожий на лай собаки. Такое вредное действие чеченцы называют порчею посредством отравы, и таких лиц, которых мы называем кликушами, чеченцы считают испорченными этою травою. Болезнь эта проявляется исключительно между женщинами, из которых, по медицинскому исследованию, некоторые действительно страдают расстройством нервов, а большая часть страдает притворством, из-за личных видов, но уверяет, что причиною тому порча от травы. Последняя доступна только одним колдуньям, которые собирают ее в известное время. Обыкновенно ночью, лучше если в полнолуние, колдунья или колдун выходят из дома, стараются ни с кем не встречаться на пути и, не доходя до высмотренной травы, останавливаются. Скинув с себя платье и совершенно обнаженная, искательница травы идет к ней задом, стараясь сорвать ее между ступнями ног, и в то же время произносит заклинания, отрекаясь от веры и от Бога. [407]

— Я не признаю Бога, говорит она, я не его создание, я равна ему и также могуща как он. Я на всегда отрекаюсь от него.

Злой дух, по понятию чеченцев, в этом случае не имеет никакого значения и туземные колдуньи не обращаются к нему с просьбою о помощи.

Умопомешательство и идиотизм чеченцы приписывают знакомству с джинышами. Джиныши — духи, которые, по понятию народа, составляют средину между ангелами и духами зла, но связь с которыми человека не приводит к доброму и кончается почти всегда умопомешательством. Джиныши, пользуясь свободным доступом на небо, похищают иногда обманом, иногда подслушиванием сокровенные тайны о будущности и передают их своим земным друзьям. Когда же ангелы заметят, что джиныш подслушивает их, то, раздраженные этим, схватывают первую попавшуюся им под руку звезду и бросают их в непрошенных посетителей своих небесных чертогов. И вот отчего происходит, по объяснению чеченцев, то явление природы, которое мы называем падающими звездами, или метеорами (Этнографические очерки Аргунского ущелья А. П. Ипполитова. Сборник сведений о кавказских горцах выпуск 1 изд. 1868 г.).

Имея веру в гадания и гадальщиков, чеченцы весьма часто прибегают к гаданию, при помощи зеркал (кюсгехажиу), камней (пальтасар), платка (дольдустер) и, главнейшим образом, по кости барана, книге Седиэн-джайнэ, принадлежащей перу Абдурзукка и Абдурахмана, и по книге Пайхомар-Сулейман-джайнэ, написанной неким Сулейманом.

Последняя книга и способ гадания по ней совершенно сходны и тождественны с теми книгами вещего Царя Соломона, которые так распространены в массе простого населения русского народа.

Более других доступный, и потому более распространенный, способ гадания пхенер или пхенер-хажер — гадание по кости барана. Он употреблялся каждый раз, когда предпринимались военные действия, выступление в поход хищнических партий, желавших узнать, будущий свой успех или неудачу. Сам Шамиль не пренебрегал гаданьем этого рода и иногда, прежде выступления в поход, совещался с хажером, или прорицателем посредством кости.

Желающий гадать или узнать свою судьбу приводит к хажеру непременно собственного и годовалого барана, так как, иначе, все предсказание будет относиться к действительному хозяину барана. Последний может быть произвольной шерсти, но лучше если белой. Собственным бараном гадающий может назвать такого, который взят из принадлежащего ему стада или, после покупки, пробыл у нового владельца не менее одного года, или наконец такой, которому купивший успел дать три раза соли. [408] При таких условиях баран, сделавшись окончательно собственностию нового хозяина, принимает на своих костях отпечаток всей его личности и всей его будущности.

Хажер режет барана и, сварив его, берет одну из лопаток передней ноги животного. Лопатка должна быть совершенно целая, не разрубленная, не треснувшая и отделенная от мяса свежего и сваренного, а не от сырого и соленого. По такой лопатке знахарь узнает всю подноготную, не только каждого смертного, но и самой природы. Темные и светлые пятна, видные на кости, если смотреть сквозь нее на свет, кровавые пятна и разные узоры жилок, видные на лопатке, все эти признаки служат основанием и темою для предсказаний; кровавые пятна считаются особенно дурным предзнаменованием.

Лучшими гадальщиками считаются чаберлоевцы (татбутри) и про них рассказывают удивительные вещи.

Гази Мухаммед, сын Шамиля, рассказывал, что в 1859 г., отступая от преследования русских войск и проходя из Ведено в Гуниб, один из чаберлоевских знахарей предсказал им весьма дурные последствия и даже затруднился назвать их по имени.

— Все это, действительно, так и случилось, заметил Гази Мухаммед, рассказывая г. Руновскому о чаберлоевских знахарях, мы могли ожидать всевозможных несчастий: могли ожидать смерти во всех ее видах, но того, что с нами случилось, никому и в голову не приходило.

Известно, что на Гунибе, в 1859 г., Шамиль был взят в плен со всем семейством.

Книга Седиэн-джайнэ пользуется огромным значением между чеченцами и не раз служила средством для многих предводителей Чечни и Дагестана направлять волю народа по тому пути, который вел их к достижению личных целей. Гадание по ней производится при помощи математических выкладок.

«Седиэн-джайнэ, говорит г. Ипполитов, в переводе значит книга заезды (седи по чеченски — звезда). Мусульмане принимают двенадцать созвездий, по числу главных их пророков или святых. Каждый из этих последних родился под известным созвездием, а потому вся книга Седиэн-джайнэ разделена на двенадцать отделов, из которых каждый соответствует известному созвездию и тому пророку, который под ним родился. На первой странице книги излагается арабская азбука, с соответствующими каждой букве известными числами: элип — один, би — два, ти — четыре, си — восемь, джим — три, хи — восемь, хие — нуль, дал — четыре, дзал — четыре, ри — восемь, дзи — семь, сен — нуль, шен — нуль, сат — шесть и т. д. Гадающий или гадающая, прежде всего, говорят свое имя и имя матери своей. И то, и другое разбирается по буквам, и величины, соответствующие каждой из них, складываются; потом от суммы, [409] получаемой от сложения величин, выраженных буквами имен гадающего и его матери, откидывается по двенадцати единиц до тех пор, пока не останется числа менее двенадцати. Согласно величины оставшегося числа, отыскивается отдел одного из созвездий, под тем же числом, в котором и заключается прорицание для мужчин и женщин отдельно. Начинается оно обыкновенно описанием наружности: «у него красивое лицо, высокий рост, тонкий стан, блестящий взор...»; потом уже следует описание его жизни настоящей, а потом и будущности».

Суеверие, существующее в народе, частию перешло и в дурную сторону характера туземца.

Чеченец не затруднится дать несправедливое показание или ложную присягу. Он не считает это преступлением и верит чистосердечно, что присягнуть ложно не составляет греха, если только присягающий, во время обряда, не положит пальца на коран или перевернет газырь на груди своей черкески. Присягнуть ложно ничего, а курить табак, по понятию чеченца, грех тяжкий, потому что табак — дело нечистое.

«До пророка Адама, говорят чеченцы, был создан из огня Эблис. Когда Бог создал Адама, то подчинил ему всех животных. Эблис обиделся таким предпочтением, сделанным Адаму.»

— Я, говорил Эблис, создан из огня, а Адам из земли: значит я чище; зачем же Адаму предпочтение.

Он возмутился против Бога; в наказание за то его так прижали, что он не выдержал — испустил мочу. И вот на том самом месте, где упала моча Эблиса, и вырос табак.

— Кури, брат, советую тебе! добавляет чеченец, рассказывая историю происхождения табака.

Запрещение курить табак принадлежит к числу установлений, изобретенных Шамилем, который вообще преследовал роскошь, пляски, музыку и пение, стараясь заменить его одним постоянным напевом: ля-илляхи-иль-Алла! (Нет Бога кроме единого Бога). Но ему не совсем удалось это: чеченцы увеселяли себя пандуром (балалайкою) и скрипкой особого устройства (Кистин играет на трехструнной балалайке формою похожей на треугольник.). Скрипка их состоит из чашки, с квадратным вырезом на дне, обтянутой сырой кожей, с двумя круглыми прорезами: к ней приделан гриф; вместо струн натянуто три шелковинки, по которым водят смычком из конских волос. Правда, чеченцы почти не имеют никаких исторических песен, в которых бы излагались целые события, и даже очень редко касаются частных фактов.

«Хотя иногда, говорит Ипполитов, смелые разбойничьи подвиги, отчаянная защита и смерть какого-нибудь известного наездника и сохраняются в песнях: тем не менее, большая часть их — вызванная минутой [410] импровизация: ею восхищаются, она воспламеняет известные чувства, но в весьма редких случаях заучивается и становится популярною. Исключение составляют разве только те из песен, которые складываются иногда на происшествия заинтересовывающие целый народ, или же на известные действия лица, на которое народ смотрит как на действия постыдные — эти песни непременно уже заучиваются: их знают не только взрослые, но даже и дети». Такова песня о Шамиле, сложенная после изъявления им покорности русскому правительству. Из других народных сказаний у чеченцев существуют сказки и басни, заслуживающие полного внимания по своему своеобразному характеру, разнообразию содержания, и в которых можно встретить римских кесарей, Змея Горыныча и Сивку-Бурку. Оборотни и красавицы замужем за медведями занимают одно из видных мест в чеченских сказках.

Народные сказания их много терпели от преследований Шамиля и его муридов.

Оставив песни, чеченцы не могли обойтись без музыки. Ни одно пиршество и семейный праздник не обходились у них без пандура, главное без бойкой лезгинки, причем, в знак высшего одобрения, ловким танцорам стреляют под ноги из пистолетов.

Танцы были в большом употреблении и во время праздников, которых, впрочем, у чеченцев было немного. К числу праздников относятся и установленные Магометом дни. Еженедельный праздник пятница начинается обыкновенно в четверг, с закатом солнца; он обыкновенно сопровождается известными молитвами и не имеет никаких характеристичных особенностей. В пятницу не работают, не выгребают из очагов золы и раздают накануне милостыню бедным, которых в Чечне было всегда много. Милостыня состоит из молока, муки, соли, у кого что найдется. Когда Шамиль жил в Ведено, то каждую пятницу делал церемониальный и торжественный выход в мечеть. В назначенный час отряд вооруженных муридов, при пении священного гимна: ля-илляхи-иль-алла, подходил к дому имама и, став в две линии по обеим сторонам дороги в мечеть, ожидал его выхода. Одетый с некоторою изысканностию во все белое, зеленое или синее, за исключением чалмы, которая была всегда из дорогой белой шали, Шамиль шел в мечеть, окруженный приближенными лицами, старшинами и муридами, предшествовавшими и замыкавшими торжественное шествие. При входе в мечеть, парод вставал со своих мест, и молча приветствовал своего имама. Один из мулл или сам Шамиль совершал богослужение. «По окончании же всех церемоний, отличающихся большими странностями, чуждыми церковных уставов настоящего исламизма, почетные из присутствующих лиц подходили к Шамилю с поздравлениями с праздником, причем целовали ему руки или лицо, смотря по званию поздравляющих, на что имам отвечал ласковою улыбкою пли пожатием [411] руки. Наконец Шамиль подавал знак к выходу из мечети, который совершался точно в таком же порядке, как и шествие в мечеть».

Один раз в году чеченцы соблюдают пост (марх), который, по времени, принадлежит к числу передвижных постов и не каждый год бывает в одно и то же время. Обыкновенно временем поста бывает июль или август месяцы, от начала и до конца новолуния, и продолжается целый месяц.

Во все время поста чеченцы днем, до заката солнца, не употребляют пищи и питья, но за то ночью едят по два и по три раза. Многие из туземцев не придерживались строго устава религии и пост соблюдали не со всею точностию. Молятся обыкновенно утром, в полдень, раз до заката солнца и два после заката; в пост же молятся еще один раз в полночь, после предварительного омовения членов.

Пост оканчивается праздником Байрам, который сопровождается всеобщим пиршеством, значительными пожертвованиями в пользу бедных, взаимными поздравлениями и посещениями, скачками и другими народными увеселениями. Накануне праздника многие жертвуют скот в пользу бедных, и тогда он режется у мечети и тут же раздается неимущим; часть из него уделялась прежде и пленным.

Утром, в день Байрама, жена приносит к мужу и отцу семейства мешок с хлебными зернами и деревянную или глиняную чашу. Насыпав в чашу зерен, хозяин подзывает к себе поочередно детей и ближайших родственников взяв в руки чашу полную зерна, поздравляет их с праздником и с окончанием поста.

— Жертвуешь ли эту чашу для бедных? спрашивает обыкновенно хозяин у каждого подошедшего к нему и, получив, конечно, согласие, высыпает зерна в другую посуду.

Потом все отсыпанное отдается бедным. Мужчины отправляются с визитами, а женщины остаются дома для угощения приходящих и до полудня, забрав с собою пищу, отправляются на кладбище для поминовения умерших родственников. Туда же приходят мужчины и дети. Одни едят, вспоминая умерших, другие устраивают скачку. Отличившийся на ней получал какую-нибудь ничтожную награду от доброхотного дателя или от наиба, если он присутствовал при этом. В этот же день наибы отправлялись в резиденцию имама, с поздравлением Шамиля и его приближенных.

В Ведено, в день Байрама, имам, при огромном стечении народа, лично совершал установленные обряды и собственноручно закалывал барана, предназначенного в раздачу бедным. За этим бараном закалывалось множество других баранов, приведенных и предназначенных на жертву, и на дворе жилища Шамиля в этот день кровь лилась рекою.

Кроме Байрама, у чеченцев есть еще другой праздник, Курбан-Байрам, в день которого также режут баранов, после прочтения муллою над каждым [412] особой молитвы. Этот праздник имел ту особенность, что мясо зарезанных, таким образом, баранов не давалось христианам, а для них резались особые бараны, и без молитвы. Самый способ закалывания жертвы в этот день также отличный от обыкновенного. Скотину и кур режут только мужчины, кладя голову жертвы на восток, ногами к полудню, и прорезывая шею от полудня (Дневник русского солдата, С. Беляева. Библиот. для чтения 1848 г. т. 89. Нечто о Чечне Клингера Кавк. 1856 г. № 97 и 101. Шамиль и Чечня Воен. Сборн. 1859 г. № 9. Плен у Шамиля Вердеревского.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 1. СПб. 1871

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.