ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

ОЧЕРК КАВКАЗА И НАРОДОВ ЕГО НАСЕЛЯЮЩИХ.

VII.

Гражданский и юридический быт черкеского народа. — Народное управление. — Поединок. — Кровомщение. — Суд и его устройство. — Адат и шариат. — Плата за кровь. — Казнь. — Размеры пени за различные преступления. — Права собственности. — Наследство. — Народные собрания и цель их.

Главным основанием гражданского быта черкеского народа служили: оседлость, личное и имущественное обеспечение. Обычаи, получившие непреложную силу закона, определяли права каждого члена, права поземельной собственности и права наследства. Торговые сделки обеспечивались залогами и поручительствами. Для разбора тяжебных дел, решения общественных нужд и вопросов существовало народное собрание. Эти собрания, составлявшиеся не из представителей народа, а из всего народа, имели чисто демократический характер. Законодательная и распорядительная власти были в руках народа, а отсутствие главы в общественном управлении делало его республиканским.

Каждое псухо управлялось своею мирскою сходкою — зауча, или джеме, [217] где обсуждались и решались все вопросы, касавшиеся до общины. Община есть первая ступень политического устройства каждого народа. Она является и первою самобытною единицею, в которой семейства или роды все одного происхождения и имеют одинаковые интересы. По мере увеличения народонаселения, отдаляется родство, дробятся интересы и община разделяется на части различной величины, образуя каждая более или менее самостоятельное целое.

На равнинах, общий интерес взаимной безопасности связывает единоплеменников, и народы, находящиеся на низкой степени образования, вместе с своим развитием постепенно соединяются в государства. В горах, напротив: община, по мере своего размножения, делится все более и более, замыкается в самое себя и преследует свои мелкие интересы. Чем неприступнее горы, чем более представляют оне преград для вторжения неприязненных соседей в пределы общины, тем более бывает самостоятельности в отдельных общинах, на которые делится единоплеменный народ, и тем долее она сохраняется.

Такое общее положение справедливо и в применении к черкесам. Кабардинцы, например, жившие на плоскости, слились в одно целое и имели общее управление, тогда как жители гор сохраняли патриархальный быт и коленное устройство.

В последний период независимого существования Кабарды главными представителями власти у народа были валий и мегкеме. Должность валия принадлежала старшему по летам князю, который, при содействии своего помощника называемого кодз, управлял всеми внешними и внутренними делами своей родины. Мегкеме, или суд, составленный из духовенства и почетных вуорков и при участии в нем валия и кодза творил суд и расправу, а своим согласием узаконял постановления валия относительно введения новых адатов и уничтожения старых.

Таким образом кабардинцы, как жители равнин, скорее сознали необходимость общего управления и пришли к нему, тогда как все остальные племена черкеского народа с давних времен оставались в коленном устройстве и большая часть из них разделялась на мелкие независимые общества, управляемые своею мирскою сходкою.

По мере поступления в подданство России, характер управления их изменялся русским правительством, и потому настоящий очерк управления черкеского народа относится ко времени его самостоятельности.

Гражданский и юридический быт черкеского народа был основан на трех главных началах: 1) право собственности, 2) право употребления оружия для каждого свободного человека и 3) родовые союзы, «со взаимною обязанностию всех и каждого защищать друг друга, мстить за смерть, оскорбление и нарушение прав собственности всем за каждого, и ответственность перед чужими родовыми союзами за всех своих». [218]

В благоустроенных государствах правительство принимает на себя обязанность охранять народ от неприятельских вторжений, поддерживать спокойствие и внутреннюю безопасность. Там же, где не существует административных учреждений, где народ не признает над собою ни чьей власти, внутренняя безопасность лежит в естественном праве каждого отдельного члена защищать себя, свое семейство и имущество и даже предупреждать противников нападением, если от такой меры зависит спокойствие, а еще более спасение. В таких обществах политическое право неприязненных действий и употребление оружия находятся во власти каждого семейства и родовых союзов.

Черкеское общество сформировано было на последних началах. В нем право употребления оружия находилось во власти каждого семейства первых трех свободных сословий. Зависимые же сословия, как связанные неразрывно с своими владельцами, должны были основывать, вместе с ними, свою безопасность. Таким образом, черкеское семейство составляло неразрывное целое со своими подвластными и рабами и, не смотря на различие происхождения, связанное общими интересами, обязывалось взаимною защитою. Отдельные лица, составлявшие такое семейство, рабы ли, владельцы ли, обязаны были не только защищать членов семейства, но и мстить чужим семействам, хотя бы одного и того же рода, за нарушение личной неприкосновенности и прав собственности членов своего семейства. Последнее, по числу своих членов, как слишком незначительное для поддержания своей самостоятельности и обеспечения каждого члена, искало поддержки в других подобных же семействах: отсюда образование союзов, основывавшихся у черкесов на родовом начале. Семейства одного родового происхождения или фамилии, вместе с подвластными им сословиями и людьми, отдавшимися под покровительство фамилии, составляли родовой союз. Все общество родового союза покровительствовало каждому из принадлежащих к нему людей, защищало и мстило за каждого посторонним обществам.

Оскорбление или ущерб, нанесенные одному из членов, считалось посягательством на благосостояние всей общины; но, с другой стороны, каждый член подлежал ответственности за свое поведение перед всем обществом. За личную обиду черкес предоставлял себе право самому преследовать и мстить нанесшему оскорбление. Дуэли черкесы не знали. По здравому смыслу черкеса, глупо и смешно, получив оскорбление, давать еще противнику все средства убить себя, по установленным правилам. Обиженный явно или тайно сам убивал своего обидчика, когда позволяли случай или обстоятельства. При этом соблюдались, однако, правила, который черкес не смел пренебрегать, под опасением несмываемого стыда. Правила эти совершенно противоположны установившимся в образованных обществах. Обидчик, встретившись случайно с обиженным, не имел [219] права нападать, а должен был только обороняться; в чистом поле он обязан был уступить дорогу обиженному; встретившись в гостях, должен был тотчас же удалиться, как только войдет обиженный, или, по крайней мере, показывать вид, что не замечает его.

Поединок существовал у черкесов, но имел совершенно другое значение: он решал споры двух наездников или джигитов, кому из них принадлежит первенство в ловкости и храбрости; он был в употреблении, в прежнее время, в маленьких междоусобных войнах и столкновениях племен между собою, кончавшихся часто поединком представителей обеих враждующих сторон. Часто и во время военных действий с русскими, черкеский наездник вызывал на поединок наших милиционеров и казаков, и оба противника начинали, джигитуя, перестреливаться, постепенно сближаясь друг с другом. Победитель, при громких криках, овладевал телом противника и с самодовольством приказывал снять с побежденного оружие и доспехи, составлявшие его гордость и славу. В те времена, когда черкесы не вели еще отчаянной войны с русскими, единоборство было в большой моде и до такой степени усвоено пародом, что черкеские наездники, получившие известность и славу, искали себе достойных соперников, при встрече с которыми находили предлог к ссоре и непременно вступали в единоборство, чтобы порешить вопрос: который из двух наездников должен пользоваться громкою славою и известностию. Предлог к состязанию бывал почти всегда самый ничтожный, например: кто для кого должен посторониться при проезде по горной тропе. Поединок всегда вызывал, по выражению черкесов, неминуемую смерть одного из противников, потому что победитель, во всяком случае, мог поступить с побежденным как с убитым, т. е. снять с него оружие и обобрать до нитки. Подобное обстоятельство было для побежденного соединено с таким бесчестием, что он предпочитал верную смерть бесчестной жизни. Поединки происходили всегда верхом, потому что сражаться пешком считалось предосудительным. Оба противника только тогда слезали с коней, когда, по причине полученных ран, не могли держаться на седле. В черкеской поэзии выражение «слезть с лошади» равнозначаще с выражением «кончить свое поприще или умереть». Обычай этот однако выводится у черкесов, и теперь подобные поединки встречаются весьма редко. В сороковых годах, за Кубанью был пример подобного рода, но доказывающий упадок прежнего рыцарского духа черкесов.

Князь Али-бей М. бежал из мирного аула и сделался абреком. Долго проживая в горах, он хищничал у нас на линии и, своим наездничеством, приобрел в горах вес и большие связи. Впоследствии, испросив прощение, он возвратился в родной аул. Связи и знакомства в горах сделали его весьма полезным для нас. При посредстве его связей, можно было знать все, что происходило в горах, а знание дорог и тропинок [220] делало его хорошим проводником для наших отрядов. Черкесы скоро узнали о такой деятельности князя.

Однажды он был послан с секретным поручением за Лабу и Белую и, возвращаясь со своим конвоем, встретился на реке Фарзе с небольшой партией абреков, предводимых Берзеком, который, собираясь похищничать на Лабе, укрывался в лесу. Берзек был убыхский дворянин старого покроя, искатель приключений, проводивший время в хищничестве и набегах. Он знал Али-бея, когда-то вместе с ним воровал и они были друзьями. Встретившись теперь, Берзек стал поносить Али-бея за его сношения с гяурами и вызвал на поединок. Али-бей, известный своею храбростию, отказался, говоря, что не подымет руки на своего единоверца-магометанина. Тогда Берзек приказал своей свите окружить Али-бея, сам бросился на него, завладел его лошадью, оружием и обобрал до нитки. Конвой, сопровождавший Али-бея, хотя и не уступал числом партии Берзека, но, по черкескому обычаю, не считал себя в праве вмешиваться в это дело, так как, отказавшись от поединка, Али-бей признал себя побежденным и предался в руки Берзека. Покрытый стыдом, Али-бей сел на лошадь одного из своих подвластных и уехал домой. С тех пор он потерял всякое уважение между черкесами.

Подобная обида, по понятию черкесов, ничтожна в сравнении с оскорблением, наносимым посягательством на честь родственницы, женщины или девушки: она не может даже сравниться с обидою, нанесенною убийством родственника. Такие оскорбления почти никогда не оканчивались примирением, прежде чем позор не будет смыт кровью виновного или кого-нибудь из его родственников. В таких случаях для черкеса не было обмана, не было вероломства, которым бы он гнушался или считал постыдным употребить в дело; здесь не было суда, не было и платы, могущих утолить в нем жажду крови, успокоить возмущенную душу: одна смерть врага могла удовлетворить обиженного (Кто желает ближе познакомиться с теми средствами, которые употреблял кровомститель, и со всеми их ужасами, пусть прочтет статью “Абреки” Каламбия в Русском Вест. 1860 г. т. XXX № 21.).

Обычай мстить кровью за кровью, или кровомщение, было необузданное чувство и, вместе, обязанность, налагаемая честью, общественным мнением и личным убеждением каждого черкеса. Там, где своеволие лица не имеет никаких пределов, где столько случаев безнаказанно совершить преступление, кровомщение есть единственное средство, хотя до некоторой степени обуздывающее дикие страсти удальца, готового на всякий поступок. Не жажда к простому убийству руководила, в этом случае, черкесом, а жажда мести и восстановление своей чести.

Примеров убийств преднамеренных, совершенных хладнокровно, с [221] целью обобрать труп, или вообще разбойничества, в прямом значении этого слова почти не встречалось между черкесами; убийства на дорогах бывали весьма редки и считались необыкновенным происшествием в крае; кровомщение, напротив, случалось весьма часто. За одного убитого не редко мстил аул аулу, род роду. Однажды совершенное преступление вело за собою целый ряд кровомщений, тянувшихся несколько поколений и даже несколько веков.

Иногда враждующие стороны, утомленные своими потерями, прекращали временно взаимные убийства для того только, чтобы утихшее кровомщение, спустя известное время, возгорелось с новою силою и с большим ожесточением.

В 1846 году, весною, бесленеевский князь Адиль-Гирей Коноков, вследствие давно существовавшего кровомщения, убил кабардинского князя Магомета Атажукина. Оба враждовавшие князя встретились на реке Урупе, окруженные своими узденями. Завязалась перестрелка, от которой, с обеих сторон, легло четырнадцать человек; в том числе был убит и Магомет Атажукин.

Получив известие об этой встрече и о последствиях ее, оба народа, бесленеевцы и кабардинцы, вооружились и междоусобная вражда готова была вспыхнуть. Кабардинцы, считая себя обиженными, хотели начать свои неприязненные действия отбитием табуна у бесленеевцев, но последние успели спасти его. Так как обе враждующие стороны были покорны нам, то правительство не допустило до кровопролития; дело кончилось разбирательством, платою за кровь и примирением обоих народов.

Обычай требовал, чтобы кровный обидчик тотчас же оставлял свой дом и искал спасения и покровительства в чужой общине. Оставшись дома, он подвергал ответственности, кроме себя и семейства, не только своих родственников, но всех членов рода, и даже всех людей одной с ним общины. Так, когда бесленеевский дворянин Тазартуков, потерпевший обиду от ногайского князя Карамурзина, подстерег его в 1847 году на реке Урупе и убил, он, не медля ни минуты, со всем своим семейством бежал в Кабарду. Ногайские князья, получив об этом весть, тотчас же поскакали в аул Тазартукова, но, не застав его дома, ограничились сожжением построек и хлеба, лично ему принадлежавших.

Совершивший преступление и подлежавший кровомщению мог оставаться дома, но, в этом случае, должен был выплатить семейству убитого унеимичипше, плату равную, по ценности, рабу. Тогда он мог показываться публично, но не иначе как вооруженный с головы до ног и окруженный свитою. Между тем, родственники и друзья его употребляли все усилия, чтобы успокоить и охладить мстительность родственников убитого. Так тянулось время до тех пор, пока, после взаимных переговоров через посредников, обиженная сторона соглашалась принять выкуп, тловуас — цену [222] крови, или, если обида состояла в нанесении раны, то пока обиженный не соглашался на вознаграждение по определению суда.

Нечаянные убийства относились к разряду умышленных или вызванных какою-нибудь причиною. Бывали и такие случаи, что лошадь ударила ногою дитя, и хозяин тотчас же требовал от хозяина лошади плату за кровь.

Тот не смел отказаться, потому что, отказавшись от платы, подвергал себя кровомщению отца раненого ребенка. «Ясно, говорит Люлье, что, по господствующим у горцев понятиям, преступность определяется не по качеству морального побуждения, а скорее только по количеству наносимого ущерба. Потому и самое наказание ограничивается наказанием вещественным, основанным на простой сделке».

При совершении кровомщения, не было ничего рыцарского и откровенного. Кровоместник (зе-пии) убивал из засады, истреблял хлеб и сено враждебного ему семейства, зажигал по ночам сакли, крал детей и продавал их в рабство и неволю. Все это делалось воровски, скрытно, с удалением от себя, по возможности, всякой опасности. Предприимчивый кровоместник, в течение короткого времени, мог столько наделать вреда, что обидевшее его семейство принуждено бывало просить через посредников мира и удовлетворить обиженного установленною обычаем платою за кровь.

Случалось, что виновный и подлежащий кровомщению тайно, или при чьем-нибудь содействии, старался украсть из семьи обиженного мальчика и воспитывал его с гораздо большим рачением, чем собственного сына. По достижении мальчиком совершеннолетия, воспитатель, одарив воспитанника одеждою, оружием, хорошею лошадью, доставлял его с большою церемониею в дом родителей или родственников. Тогда, как аталык, он вступал в родственные отношения с семейством обиженного и мирился с ним. Подобным образом воспитанный ребенок носил название тлечежапкан — за кровь воспитанный.

Обычай брать на воспитание детей обиженного, в последнее время, стал повторяться чаще; виновному не было надобности красть ребенка: он открыто вносил половину установленной обычаем платы за кровь и явно брал к себе ребенка на воспитание (Этнографический очерк черкеского народа барона Сталя (рукопись). Воспом. кавк. офицера. “Русский Вест." 1864 г. № 11. О политическом устройстве черкеских племен Н. Карльгофа. “Русский Вест." 1860 г. № 16. Учреждения и народные обычаи шапсугов и натухажцев Л. Люлье. Зап. кавк. отд. Им. Р. Геогр. Общ. кн. VII изд. 1866 г. О быте, нравах и обычаях древних атыхейцев. “Кавк." 1849 г. № 37.). Когда Джембулат Болотоков убил хатюкайского князя Керкенокова, то, при примирении, взял на воспитание его сына.

Для кровомщения нет ни дружбы, пи родства, нет и определенного времени, в которое должна быть совершена месть. Проходят годы и десятки их, происшествие забывается среди общества, но не забывает его [223] кровоместник и ищет удобного случая к мщению. Родство, в этом случае, не имеет никакого значения. Один черкес, полюбив девушку и получив ее согласие, похитил и женился на пей. Через несколько времени, брат увезенной девушки, не довольный таким браком, собирает друзей, нападает, в отсутствие своего зятя, на его саклю, схватывает свою сестру и, посадив ее насильно на круп лошади, увозит домой.

Муж приезжает и, не застав жены, бросается в погоню; нагоняет партию, врезывается в ее середину и убивает наповал брата своей жены. Преследованный всей партиею, он избегнул, однако, погони и укрылся в соседнем народе. С этого времени начался рад неистовых мщений мужа над семейством его жены. Скрываясь тайно, он сожигал сено и хлеб, поджигал саклю, похищал детей и не было никакого средства отыскать и убить его. Одна смерть прекратила его мщение. Положение жены его было горестно: она была первой причиной кровомщения; ей нельзя было жить с убийцей родного брата и, не смотря на красоту свою, она не могла выйти замуж: никто не смел жениться на оставленной жене абрека, потому что немедленно подвергся бы смерти от руки первого ее мужа (Этнографический очерк черкеского народа барона Сталя (рукопись).).

Нет родства для кровомщения, нет и определенного срока для его исполнения.

Бесленеевский князь Арслан-бек Шолохов, богатый, красивый молодой человек и лихой наездник, засватал за себя дочь умершего весьма почетного кабардинского князя Касаева, которая воспитывалась в Тахтамышевском ауле. Собрав для торжественного поезда до ста узденей, Шолохов должен был выехать из своего аула, на реке Тегенях, в Тахтамышевский аул, отстоявший верст за сто двадцать пять.

К одному из кабардинских князей, Джембулату Атажукину, в это время собрались гости, и в числе прочих новостей рассказали о поезде Шолохова за невестою.

— Этого быть не может, вскричал вскочивший с места и рассерженный Джембулат. Я не верю, чтобы дочь кабардинского князя, и такого достойного человека, могла выйти за бесленеевского князя: этому не бывать!

Гости уверяли хозяина, что свадьба должна состояться через несколько дней, и Аджихан — так звали невесту — будет женою Арслан-бека Шолохова.

— А я вам говорю, что этому не бывать, сказал Джембулат с запальчивостию; я не допущу, чтобы дочь близкого моего друга Касаева вышла за бесленеевца: она должна быть за кабардинским князем, и будет за ним.

Некоторые гости с недоверием качали головою, другие иронически подсмеивались, но Джембулат был непоколебим в своем желании и верен сказанному слову. [224]

Собрав до ста человек своих узденей, он в ту же ночь отправился к Тахтамышевскому аулу, находившемуся на правом берегу реки Кубани, верстах в двенадцати от Баталпашинской станицы. Засев с партиею на дороге, он стал ожидать поезда с невестою. Арслан-бек знал о словах Джембулата, но не верил, чтобы он исполнил свои намерения, однако счел лучшим не днем, а ночью переправиться, вместе с невестою, на левый берег реки Кубани. Не доезжая версты три до переправы, поезд был атакован кабардинцами. Разрядив ружья по бесленеевцам, кабардинцы бросились прямо к арбе, на которой сидела невеста, выхватили ее и ускакали за реку Кубань. Нападение и уход кабардинцев были так быстры, что бесленеевцы хотя и стреляли в неприятеля, но потеряли его из виду. Темная ночь делала преследование невозможным. Джембулат благополучно прибыл в свой аул, на реку Теберду, и на другой же день выдал молодую княжну за своего родственника, молодого и красивого князя.

Злоба и месть долго таились в душе Арслан-бека и всех бесленеевцев, но не встречалось удобного случая отмстить за оскорбление.

Прошло более года. Джембулат Атажукин, с тридцатью человеками своих узденей, поехал за реку Белую по своим делам. Это было в 1843 году. Возвращаясь, Джембулат остановился на реке Тегенях покормить лошадей и совершить молитву (намаз). Неподалеку, на полугоре, виднелся аул. Джембулат не знал чей он, но был уверен, что принадлежит бесленеевцам. Один из жителей аула, навалив на арбу сена, вез его мимо путников и узнал, что партия отдыхавших принадлежала Джембулату Атажукину, и что он сам тут же. В ауле, как и всегда, праздные жители собираются вокруг своего князя и, глазея на остановившихся гостей, предугадывают, кто бы это были?

Тем временем подъехал к глазеющим житель с арбою и сеном.

— Не узнал ли ты, кто проезжает? спросили его голоса из толпы.

— Кто проезжает! повторил бесленеевец с насмешливым видом: конечно тот, кто отнимает у наших князей невест, а теперь, вероятно, приехал и за женами.

Аул был Арслан-бека Шолохова. Понятно, кого должны были больше всего поразить эти слова.

— Лошадь! крикнул князь, бросился в саклю, схватил оружие, сел на коня и поскакал к отдыхавшему Джембулату; за ним наскоро полетели несколько человек, остальные скакали в след.

Джембулат, видя скачущих бесленеевцев, догадавшись в чем дело и с кем должен встретиться, сел также на коня, приказал узденям не вмешиваться, выхватил ружье и ожидал Шолохова.

Арслан-бек почти в упор дал выстрел, но промахнулся. Джембулат же, выстрелив, положил его на месте, но в это время уздени [225] убитого дали залп и положили храброго Джембулата. Более не было произведено ни одного выстрела.

Уздени каждого из убитых взяли своего князя и разъехались в разные стороны. Так кончил свою жизнь один из замечательнейших людей по уму, храбрости и большому влиянию в народе. Имя Джембулата Атажукина до сих пор еще свежо и чтится всеми кабардинцами (Из рассказов о генерале Г. X. Зассе. Г. Атарщикова.).

Для избежания беспрерывной и истребительной войны по кровомщению, которая была бы неразлучна с полною свободою употребления каждым оружия, у черкесов существовали ограничивающие ее правила, которые заключались: 1) в поголовной ответственности каждого союза перед другими за поступки и поведение всех принадлежащих к нему людей; 2) в суде посредников и 3) в уплате виновною стороною установленных пеней.

По коренному обычаю (адату) черкесов, каждая кровная обида может быть окончена примирением враждующих сторон судом посредников (Со времени последней восточной войны, суд у шапсугов и натухажцев происходил в особых мегкемэ и часто по шариату.). Не имея особо устроенных и постоянных судов, народ предоставлял правосудие частным лицам. Старики, пользовавшиеся уважением народа, вмешивались в распри, принимали на себя роль посредников и уговаривали враждующих решить дело посредниками.

Взаимная присяга представителей каждого общества служила обязательством для всего населения: не делая вреда союзу, кончать все распри, неудовольствия и споры со взаимною справедливостию. Обвиняемый должен был предстать перед собрание выборных, которые, только на этот раз, облекались властию и, уполномоченные народом, произносили приговор, определяли взыскание пени, следуемой в уплату обиженному, в справедливое удовлетворение и вознаграждение его.

Важность дела определяла число судей, необходимых для его решения. Каждая сторона выбирала своих посредников или судей, но с непременным условием, чтобы противная сторона утвердила выбор. В назначенном месте сходились судьи, тяжущиеся и их свидетели. Суд происходил под открытым небом, гласно и публично; чем интереснее, важнее и любопытнее было дело, тем более собиралось слушателей. Черкесы вообще любили проводить время на разбирательствах; в их праздной жизни оно составляло единственное разнообразие и развлечение.

Приступая к разбирательству, судьи, носящие название тааркохясь или присяжных, распределялись на две части и садились двумя отдельными группами, на таком расстоянии, чтобы в одной группе не было слышно о чем рассуждают и разговаривают в другой. За судьями, также в некотором отдалении, располагались тяжущиеся, разделенные на две части, каждая подле [226] своих выборных. Черкесы делали это во избежание столкновений и ссор, к которым обязывало их чувство чести мстить до тех пор, пока виновная сторона не удовлетворит обиженную.

Случалось, однако, и при этой предосторожности, что «обе стороны подходили на назначенное посредниками расстояние, имея винтовки наготове, и нередко завязывалась перестрелка между тяжущимися».

Из числа присяжных или судей каждая сторона выбирала по одному тлукуо: это адвокаты-руководители, которые, выслушав жалобы и доводы обвинителей, передавали их судьям, потом выслушивали показания обвиненных и, таким образом, переходили от одного кружка тяжущихся к другому, до тех пор, пока судьи вполне узнавали сущность и подробности дела. Адвокаты выбирались преимущественно из таких лиц, которые владели языком и красноречием в изложении мыслей. Черкесы вообще обладали замечательными ораторскими способностями, умели говорить с необыкновенным искусством длинные речи, замечательные по составу, логическому порядку выводов и силе убеждения. В этом случае им много помогал обычай, существовавший с давних пор между черкесами. Князья и дворяне, во время пребывания в поле весною или осенью, разделялись на две стороны и одна из них объявляла на другую свои притязания и требования. Обе стороны избирали тогда судей, перед которыми ответчики защищались всею силою своего красноречия, а обвинители, с своей стороны, не щадили сильных выражений для победы своих противников. Таким образом для каждого открывалось обширное поде показывать могущество своего красноречия и знания существующих народных узаконений и феодальных прав своей нации. Простая, по-видимому, забава эта служила черкесам школою к образованию у них ораторов. И действительно: по врожденной способности, они ловко вели судебные прения, в которых имели большой навык.

Собравши показания и ознакомившись с сущностию дела, судьи обеих спорящих сторон сходились, выслушивали показания свидетелей, которые иногда приводились к присяге, а иногда не приводились, смотря по важности разбираемого дела. Свидетелями могли быть только люди честные и хорошего поведения. От обвинителя и обвиняемого требовали присягу. В прежнее время, присяга происходила на посохе, вырубленном в священной роще, и присягающий начинал ее словами: «я клянусь тем, кто создал эту ветвь»...; впоследствии, с распространением магометанского учения, коран заменил посох, но, по сохранившемуся еще обыкновению, он вешается на палку, воткнутую в землю. Черкесы, имевшие смешанное верование, клялись могилами отца и матери. Присягавший перед кораном почтительно подходил к священной книге, дотрагивался до нее рукою и произносил клятву, начиная ее словами: «я клянусь этою книгою слова Божия…». Окончив клятву, подносил коран к губам и отходил. В некоторых обществах [227] присяга состояла в закалывании овцы и прикосновении языка к окровавленному кинжалу.

Обвинитель давал присягу в том, что, с решением дела, обязывается забыть всякое неприязненное чувство к обвиняемому, а последний в том, что беспрекословно подчиняется требованиям приговора и не станет уклоняться от его исполнения. Для большего обеспечения в исполнении клятвы, брали от обоих присягавших по одному присяжному поручителю, которые и отвечали за поведение своих клиентов.

Весьма редко случалось, чтобы тяжущиеся, после подобной церемонии, изъявляли свое неудовольствие на решение суда.

У тех черкесов-магометан, где был введен духовный суд (мегкемэ) по шариату, истец не имел права спрашивать кадия о деле прежде решения его; в противном случае, как истец, так и кадий платили 20 рублей штрафа. Истец, не представивший в течение пятнадцати дней свидетелей, лишался права иска; дела, один раз решенные судом, не возобновлялись; точно также и дело, решенное одним кадием, не могло быть перерешено другим, и кадий, виновный в отступлении от этого правила, платил 100 рублей штрафа.

Виновный, по решению шариата не удовлетворивший истца, кроме продажи всего его имущества обязан был заплатить 20 рублей штрафа. Дело, решенное аульным муллой, имело одинаковую силу с решенным в суде (мегкемэ).

Отсутствие ответственности за ложное показание делало положение судей в произнесении приговора крайне затруднительным, потому что каждый мог смело лгать и давать изворотливые ответы. К тому же, по безграмотности черкесов, все сделки совершались словесно, и до фактического удостоверения в справедливости показаний было весьма трудно добраться. В таких случаях прибегали к очистительной присяге, которую мог предложить сам обвиняемый для своего оправдания. Так как, после подобной присяги, обвиняемый освобождался от всякой ответственности, то, чтобы присяга не могла служить к обеспечению безнаказанности людям, которым не страшна ложная присяга, при исполнении ее требовалось, чтобы оправдывающийся, являясь на подобную присягу, имел известное число свидетелей безукоризненного поведения. Последние клялись, что верят всему сказанному обвиненным. Этот род свидетельства назывался таирко-шес — ручательство за верность присяги, и число таких поручителей зависело от важности иска и значения преступления.

К присяге не допускались родственники, лица участвовавшие в пользовании имуществом с тяжущимися, и те, которые жили с ними под одною кровлею.

У черкесов не существовало ни тюрем, ни телесных наказаний, никаких видов лишения свободы, а потому все наказания ограничивались [228] наложением штрафа, сообразного со степенью проступков, и увеличивавшегося в случае повторения преступления одним и тем же лицом. Штраф или пеня уплачивалась всегда в назначенный срок, и не иначе как в присутствии адвокатов-руководителей, а в делах значительных, кроме того, и в присутствии двух судей. Люди эти служили посредниками для определения стоимости вещей представляемых в уплату, и для решения по какому именно счету вещи должны быть приняты.

Определение пени делалось не произвольно, но по установленным правилам на каждый случай назначалась особая пеня. Черкесы никогда не имели никаких письменных законов; они управлялись искони своими древними обычаями, которые изустно передавались из рода в род. Совокупность этих обычаев, служащих руководством для каждого черкеса в его семейной и общественной жизни, называется адатом. Каждое из поколений черкеского народа имело свой собственный адат, но все адаты, в общих основаниях, сходны между собою. В прежнее время, адат кабардинский считался лучшим и был принят почти всеми черкесами.

Адат не оставался неподвижным. По мере того, как народ развивался, являлись новые потребности, новые интересы, которые усложняли и отношения между людьми. Претензии, споры и иски увеличивались; в адате не находилось установлений на новые случаи, и судьи, по необходимости, должны были, применяясь к общему духу адата, постановлять решения новые и небывалые. В таких случаях приглашались пожилые люди, сведущие в народных обычаях старики, которые могли сохранить в своей памяти какие-нибудь факты, похожие на разбираемый. Новые решения, повторенные потом в других подобных же случаях, упрочивались в массе народных обычаев, присоединялись к адату и, расширяя его, подвигали, так сказать, вперед или совершенствовали самый адат. Суд основывался прежде исключительно на адате, но, со введением мусульманства, внесен был в среду черкеского народа еще и духовный суд, шариат, или письменный закон. Право суда было захвачено в руки кадиями, которые решали дела по преступлениям как духовным, так и гражданским.

По привязанности к своим обычаям или к адату, черкесы предпочитали его шариату, тем более, что последний допускает, во время разбирательства, произвольное толкование муллами различных постановлений письменного закона или корана. Так как коран был мало известен черкесам, да немного более понимали его и полуграмотные муллы, то народ, во всех сколько-нибудь важных делах, руководствовался постановлениями адата. В мелких и неважных делах, враждующие обращались с разбирательством к муллам, более потому, чтобы избежать тем медленности и затруднений в приискании посредников.

Укоренившаяся в народе одинаковая законность судов, но адату и по шариату, допускала произвол, предоставляя тяжущимся выбор того или [229] другого. Когда обвинитель видел, что может выиграть дело по адату, он требовал, чтобы его судили по примеру предков, а о шариате и слышать не хотел. Если же видел, что, для решения его дела, шариат выгоднее, то, прикинувшись строгим фанатиком, требовал суда не иначе, как по книге Божией, которой буквы изобретены и ниспосланы на землю самим Богом…

Черкесы не знали употребления монеты, и денег у них не было в обращении до последнего времени. Поэтому, при наложении пеней, они установили свою собственную стоимость, за единицу которой приняли цю — быка. Один бык (цю) равнялся шести тооп — штука или отрезок материи, достаточный на платье мужское или женское. Из совокупности этих предметов, составилась мера пени, или сха.

Сха была двух родов: вуокесха — по кровомщению привилегированного класса, и просто сха — по кровомщению за простолюдина. Стоимость первой больше второй, но ценность той или другой нельзя определить с точностию.

«Хорошая кольчуга — говорит Люлье — шлем, налокотники, шашка, лук, ружье, большой котел из меди и тому подобные вещи, если стоят не больше шестидесяти цю, или быков, и не меньше шестидесяти баранов, то составляют, вообще, одну сха; но, смотря по сану лица, за которого платится пеня, размеры этой стоимости (в указанных пределах) бывают различные: в уплате за князя (пши) сха считается в 60-80 цю (быков), за дворянина (вуорк) считается уже меньше, смотря по сановитости рода, и доходит наконец до восьми цю (быков), в уплате за простолюдина (тфлокотль). Всякий предлагаемый предмет, по качествам доброты, а больше по ловкости и убедительности посредников-оценщиков, может, при определении его стоимости, составить одну или несколько сха».

В число наличной платы отдавали часто детей обоего пола, рожденных в рабстве. Ребенок должен быть ростом не меньше пяти бже, т. е. длины раскрытой кисти руки от мизинца до большого пальца (пядь, четверть). Красота лица, стройное телосложение имели большой вес при определении стоимости мальчика или девочки. Они оценивались на стоимость сха.

Дети рабов, и нередко свои собственные, заменяли у черкесов деньги, в особенности у племен, живших по берегу Черного моря. Там все товары и материи оценивались нередко числом мальчиков или девочек, передаваемых преимущественно туркам.

По обычаю черкесов, убийство человека может быть окуплено ценою крови — тловуас. В прежнее время, цена крови была назначена: за убийство князя сто сха, вуорка (дворянина) 42 и тфлокотля (простолюдина) 20 сха (Люлье приводит счет сха за убийство вуорка (дворянина) и тфлокотля (простолюдина). Вот первый из них: панцирь, шлем, шашка, налокотники, хороший конь — ценою каждый предмет в 2 сха, одно ружье ценою в 16 быков; серебряный кубок в 1 сха; быков ценою на 8 сха и посредственных лошадей, для дополнения счета, до 42 сха, 23 штуки. Вся эта плата, сложенная вместе, составляет стоимость 42-х сха.). Впоследствии плата за кровь дворянина была уменьшена до 30 сха, [230] простолюдина возвышена до этой цифры, и таким образом права их, в этом отношении, уравнялись. По шариату, цена крови определена за дворянина и простолюдина в 200 нестельных коров. Цена крови князя была неодинакова в разных поколениях. Некоторые княжеские фамилии, например Болотоковы, установили за себя такую цену за кровь, которую выплатить не было возможности. Они требовали в уплату: несколько панцирей и луков с колчанами, самых лучших в крае, оружие первое в крае, лошадей самых высоких статей, пару черных борзых собак без всяких отметин и других предметов высшего достоинства. При таких условиях, от произвола Болотоковых зависело принять какую-нибудь плату и удовлетвориться ею или преследовать виновного.

Высокая цепа пени, преимущественно за кровь, делала невозможною уплату ее одним виновным, в особенности в среде такого народа, как черкесы, которые не имели у себя людей зажиточных или богатых, в полном значении слова. Плата эта почти всегда разлагалась на целую фамилию. Каждая община представляла собою семью в большом виде я называлась по имени родоначальника. Члены такой общины признавали себя по родству столь близкими друг к другу, что не допускали между собою брачного союза, считая подобный брак кровосмешением. Родство это связывало членов общины и они вели свои дела сообща: оказывали друг другу защиту и материальную помощь.

На этом основании, тот, кому нужно было платить пеню, получал вспомоществование от своих собратий по общине. Но так как община была не велика числом людей, и в случае, если мировой сбор не мог составить требуемой пени, то за сбором ее обращались к остальным общинам племени, а иногда даже к друзьям и знакомым отдаленных племен.

С другой стороны, слишком частый внос пени за виновного был бы весьма обременительным для остальных членов общины; поэтому целая община поставлена была в необходимость наблюдать за действиями каждого и удерживать беспокойных людей от совершения различного рода преступлений. Преступник, несколько раз нарушивший присягу и установленные правила и признанный неисправимым, исключался из фамилии. Такое исключение равносильно было объявлению человека, у образованных народов, вне покровительства законов; человека, исключенного из фамилии, каждый мог оскорбить, ограбить, убить или взять в рабство, не навлекая на себя ни от кого мщения. Виновному оставалось одно средство: бежать и [231] искать покровительства в какой-нибудь другой фамилии. Такой человек носил название пси-хядзь, и если он не успевал скрыться, то схватывался, заковывался в железо, привязывался к дереву и убивался из огнестрельного оружия. У черкесов не было обыкновения подымать руки на истребление самого опасного для общества человека, и потому они заставляли раба сделать смертельный выстрел. Чаще же всего преступника продавали в неволю, или привязывали ему на шею камень и бросали в воду, отчего и произошло самое название пси-хядзь, т. е. «брошенный в воду».

К этому единственному виду смертной казни черкесы прибегали весьма редко, а по большей части, за проступки других, терпеливо платили пеню. Пеня распределялась так: небольшую часть получали судьи, более значительная раздавалась родственникам истца и только около одной трети доходило до самого истца или его семейства.

Пеня уплачивалась виновным в течение срока определенного судебным решением. Но так как суд у черкесов был, в действительности, не тот суд, которого решения опирались бы на власть исполнительную, а имел только характер мирового соглашения спорящих, поддерживаемого страхом оружия, то он и не брал на себя обязанности следить за исполнением своего приговора. В этом случае, виновный побуждался к уплате одним истцом. Побуждения состояли в беспокойстве ответчика всеми возможными средствами, которые могли быть действительными для принуждения к скорейшей плате пени. Обиженный имел право захватить всякое имущество принадлежащее должнику: но самый употребительнейший способ состоял в том, чтобы «увести у ответчика одну или несколько штук скота, но оставить при этом особый знак, обыкновенно палку, воткнутую в землю близ жилья, или даже в самом его дворе».

Это средство понуждения называлось такго. Оно повторялось до тех пор, пока должник не выходил из терпения и, чтобы избавиться от постоянных тревог и опасений, не засылал посредников. Весьма часто, когда такое постороннее вмешательство состоялось, все захваченное возвращалось сполна по принадлежности.

Если подобный способ побуждения, не действовал, тогда истец начинал делать поджоги сена, хлеба и вообще движимости у должника и даже у его родственников, но только так, чтобы не подвергнуть хозяина опасности, а, напомнив ему о долге, дать средства самому спастись от угрожающей опасности, которой он мог, например, подвергнуться при поджоге дома. Выстрел обыкновенно служил знаком тревоги и считался, в этом случае, употребительнейшим между черкесами.

Вообще, по понятию черкесов, в деле побуждения или мести не было никакой надобности искать самого преступника, а следовало мстить и обращать оружие на того, кто первый попадется под руку из его родственников, однофамильцев или даже рабов. Точно также черкесу все равно, был ли [232] отыскан преступник или нет: он считал себя вполне удовлетворенным, если получал пеню, внесенную родственниками или фамилиею обидчика.

В понятии народа не было точного сознания о преступлениях вообще и о разделении их на уголовные и гражданские. Притом большая часть таких действий, которые мы называем преступлением, черкесы считали принадлежностию войны (О политическом устройстве черкеских племен Н. Карльгофа. “Русский Вестник" 1860 г. № 16. Учреждения и народные обычаи шапсугов и натухажцев Л. Люлье. Записки Кавк. отд. Им. рус. геогр. общ. книга VII, издан. 1866 г. Этнографичес. очерк черкеского народа барона Сталя (рукоп.). Племя адиге Т. Макарова. “Кавказ" 1862 г. № 31 и 32.).

По черкескому юридическому праву признавались следующие виды преступлений: 1) восстание раба против своего господина, неповиновение и бегство его; 2) нарушение правил гостеприимства; 3) супружеской верности женщинами; 4) воровство у своей семьи и у ближних соседей; 5) поступки трусости; 6) кровомщение; 7) убийство вообще и отцеубийство в особенности и 8) измена народу.

«Все прочие действия, относящиеся до нарушения чести, личной неприкосновенности, безопасности и свободы каждого, до нарушения прав собственности и общественного спокойствия, не подходят у них под понятие о преступлениях, а принадлежат к праву сильного и встречают препятствие только в силе оружия противника. Человек, причинивший другому какой-либо вред, может подвергнуться возмездию или должен примириться, но у него нет судьи, перед которым он был бы обязан стать в положение ответчика, и он в праве, не подвергаясь обвинению в незаконности, поддерживать свое насилие оружием.

Власть охранительная и власть правосудия заменяется у них страхом оружия, возмездием и мирным соглашением, а адат ближе подходит к разряду международных прав, чем гражданских законов (О политичес. устройстве черкеских племен Н. Карльгофа. “Русский Вестник" 1860 г. № 16.)».

Покушение на чужую собственность признавалось воровством, но только тогда, когда оно произведено было у лица принадлежавшего к той же общине, в которой состоял вор, или в других общинах, с которыми состоялась присяга жить в мире и добром согласии. Напротив того, воровство-удальство, произведенное в землях соседей, несвязанных взаимным союзом, не считалось преступлением. Предпринимаемое с опасностию жизни, с отвагою и ловкостию, оно, по понятию черкесов, принадлежало к военным подвигам, и на него смотрели как на лучшее средство показать свое удальство и ловкость.

Черкесы различали два вида воровства; воровство в чистом поле, вне жилья, и воровство из дому, со взломом дверей, замков и запертых [233] сундуков. Последний вид считался более преступным и строже наказывался.

Уличенный в воровстве обязан был возвратить то, что украл, или уплатить в семь раз более цены украденного. Кроме того, вор платил штраф в девять быков, а в прежнее время, вместо штрафа, вносил своему владельцу одного ясыря (раба) и двух быков.

Не смотря на столь значительную пеню, назначенную за воровство, ни один черкес не решался возвратить украденную вещь, потому что это считалось величайшим стыдом. Вор соглашался скорее заплатить двойную и даже тройную пеню, чем отдать настоящую вещь хозяину, оставляя через то за собою предлог отговариваться тем, что напрасно обвинен в воровстве. Князья, в прежнее время, за украденную у них вещь или за отгон скота, отплачивали барантою (represailles), т. е. наездами в чужое имение, где захватывали, что попадется, в руки: вещи, скот и людей. В набирании добычи соблюдалась, впрочем, некоторая соразмерность, т. е. чтобы добыча не слишком много превышала стоимость украденного.

Штраф за воровство, произведенное со взломом, доходил до девяти быков (цю) не больше, «собственно в вознаграждение за бесчестие, нанесенное воровством дому». Вторично попавшийся вор платил двадцать четыре цю (быка), а если и после того не исправлялся, то объявлялся лишенным покровительства законов (Новейшие историчес. и географичес. сведения о Кавказе Броневского, ч. II изд. 1822 г. Учреждения и народные обычаи шапсугов и натухажцев Л. Люлье Зап. Кавк. от. И. Р. Г. Об., книга VII, изд. 1866 года.).

Кто убивал раба, тот не подлежал мщению со стороны хозяина, а уплачивал стоимость убитого. За убийство чагара или ога взыскивалось в пользу его родственников девять душ, но князь или владелец не брал ни одной. Уздень, убивший своего ога, платил его семейству одного человека или отпускал на волю его брата.

Нанесенные раны осматривались посредниками, и если не было произведено раненому увечья, то, по величине отверстия и, в особенности, по повреждению костей, раны оплачивались не более половины цены крови и не менее четверти. Уздень, поссорившийся с князем и нечаянно ранивший его лошадь, платил пять рабов, три лошади и три вещи из оружия.

Не было определенного наказания изменникам: участь их решалась собранием старшин. Точно также не было определенного наказания и отцеубийцам.

Понятие о праве собственности хотя и существовали у черкесов, но имело совершенно особый характер. По мусульманскому праву, вообще не существует права собственности в том смысле, как мы его понимаем, а есть право пользования собственностию. Имущество у мусульман разделяется [234] на явное: земледелие, скот, разрабатывание рудников и т. п., и на скрытное: деньги, золотые, серебряные вещи и прочее.

По корану, вся земля есть достояние Божие; от него перешло право владения землею имаму, как тени Бога на земле, а этот последний передает права на землю частным лицам, с обязательством платежа податей, за право пользования ею, каковы: зякат, херадж и пр.

На этом основании, право собственности у черкесов распространялось на имущество движимое, скот, и на такое недвижимое, которое находилось в непосредственном и фактическом обладании лиц или требовало от них собственного труда: дома, прочие постройки и поля постоянно обрабатываемые. Вся же остальная земля, лес и вода составляли общественную собственность. Продажа земель и отдача их в наем не существовала в народных обычаях, но за пастьбу скота в некоторых местах платился известный процент приплода.

Существование хотя и ограниченной собственности дало существование и правам на наследство.

После смерти отца, дети мужеского пола наследовали все недвижимое и движимое его имущество. Женщины права на наследство не имели, а сыновья, имея одинаковые права на наследство, делили имущество поровну. По взаимному согласию наследников, вдове умершего мог быть предоставлен в пожизненное пользование доход с некоторой части имения, но после смерти ее и эта часть имения поступала к наследникам. Вдова, кроме того, имела право выбрать себе для жительства дом одного из своих сыновей, кроме старшего, потому что в собственность последнего переходил дом умершего ее мужа, со всеми его принадлежностями и пристройками. Раздел наследства по числу наследников производился младшим сыном, а выбор частей предоставлялся сыновьям по порядку рождения, начиная со старшего. Последний имел право взять, сверх доли, ценную вещь, по своему выбору, и даже раба. В этом только и заключалось все преимущество первородства. «Письменных и духовных завещаний нет, по последняя воля умирающего исполняется в самой строгой точности; нарушать ее значило бы подвергнуться всеобщему осуждению и презрению». Черкес готов был жизнь отдать за свою собственность, но к чужой не имел никакого уважения и, с опасением потери жизни, где только можно, присваивал себе чужое. Привычка к воровству и к хищничеству — последствия этого неуважения к праву собственности, а безначалие и своеволие довершали остальное. Тревоги и смятения, господствовавшие в горах, отсутствие администрации, которая бы пользовалась уважением, делали собственность черкесов мало обеспеченною. Нередко беспорядки доходили до того, что и самим черкесам становились невыносимыми, и тогда они прибегали к чрезвычайной мере — к повальной присяге, эбер-таареуо.

Почетные лица и старшины всех общин и родов делали общий сбор, [235] осматривали дома подозрительных людей и преимущественно те места, где происходило более всего беспорядков. Все население деревни или аула присягало перед выставленным кораном, повешенным на палке, воткнутой в землю. Каждый присягающий обязывался «указать всех, какие только ему известны, виновников беспорядков, сознаться в слух в своих собственных преступлениях, против установленных правил, и обещаться исполнять правила эти на будущее время ненарушимо».

Мера эта, по словам Д. Люлье, как очевидца, оказывалась слишком действительною относительно людей совестливых. Примеры полной откровенности бывали не раз, и тем удивительнее, что признававшиеся почти всегда подвергались значительным пеням за свои прошлые проступки, которые без того могли бы оставаться на всегда неизвестными. Люди суеверные, не желавшие признаваться, но страшившиеся присяги перед кораном, обыкновенно уходили из дома при приближении старшин. Наконец были и такие, которые не затруднялись приносить ложную присягу, не смотря на все улики и подозрения. Хотя такие люди, по большей части, были известны своим дурным поведением и предосудительными поступками, но в руках старшин не было достаточных улик к их обвинению. Тем не менее каждый, поступавший таким образом, покрывал себя в общественном мнении не смываемым пятном осуждения и приобретал прозвание таагаапсе — клятвопреступника или обманщика перед Богом (Учреждения и народные обычаи шапсугов и натухажцев Л. Люлье. Запис. Кавк. отд. Импер рус. геогр. общес. кн. VII, изд. 1866 г. О политическом устройстве черкеских племен Н. Карльгофа “Рус. Вест." 1860 г. № 16. Этнографичес. очерк черкеского народа барона Сталя (рукопись).).

Мера эта хотя и не приносила положительной пользы, не могла совершенно обеспечить собственность, однако, на время, останавливала беспорядки и похищение чужой собственности.

Не признавая над собою верховных владетелей и считая высочайшим благом дикую и необузданную свободу, черкесы строго подчинялись старшим в роде. Старший в семье имел неограниченную власть над ее членами, точно также как отец над детьми, муж над женою и брат над сестрою. В случаях важных, все единоплеменники сходились на совещания и слушали приговор старцев — этих живых книг опытности и благоразумия, как говорили черкесы. Старость дет имела всегда большое значение между черкесами. Человек, пользовавшийся уважением народа, имел преимущество давать советы почти по каждому делу. Черкесы любят, в подобных случаях, напускать на себя важность, и дело, часто самое пустое, обсуживается в течение не менее трех суток. Черкесы не начинают никакого дела, не собрав для совета всех в нем участвующих. Переговоры в таких случаях бывают очень продолжительны, так [236] как старики, которым принадлежит право излагать сущность дела, любят говорить много и медленно и, в свою очередь, также терпеливо и внимательно выслушивать чужие речи. По понятиям народа, «опрометчивость и нетерпеливость простительны только детям и женщинам, а мужчина должен обдумывать и обсуживать каждое предприятие зрелым образом, и если есть у него товарищи, то подчинять их своему мнению не силою, а словом и убеждением, так как каждый имеет свою свободную волю».

С течением времени, собрания или съезды происходили чаще, и мало по малу в них сосредоточился род народного управления, в котором каждое предложение передавалось на рассмотрение старших.

Все сословия принимали участие в совещаниях, кроме крестьян, не имевших права голоса. В обществах, где существовало сословие князей, они занимали первое место и не редко имели решительное влияние на приговор собрания. Но для этого необходимо было, чтобы князь был рыцарь (тле-хупх), и чтобы он владел даром слова: тогда он носил название тле-губзыг — язык народа.

Языком народа мог быть каждый. Снискав себе, хищничеством и храбростию, вес и значение, черкес являлся на народные совещания, искал популярности в среде собрания, и, сообразно способностям своим, имел средство добиться высшего предела честолюбия — стать языком народа. Это название давалось храбрейшему в бою, красноречивейшему на вече, разумнейшему на разбирательствах и судебной расправе. Этим политическим названием черкес обозначал человека, который служил выражением всех высоких качеств своего народа, такого человека, который один умел высказать ясно, чего целый народ желает и что он чувствует. Участие языка народа на вечах, и при всех предприятиях, было решительно: он один увлекал весь народ и ворочал им по своей воле; все смирялись перед его умственным могуществом. В 1839 году, Хаджи-Дунакай, аталык князя Шеретлука Болотокова, на народном собрании у Меакопы, возбудил черкесов к единодушному восстанию и действию против русских. После кровопролитного дела на Фарзе, в 1841 году, с генералом Зассом, Дунакай увел с Лабы махошевцев, темиргоевцев, егерукаевцев и бзедухов.

Не в пышных чертогах. а под открытым небом, на местах освященных каким-нибудь важным событием или прахом знаменитого праотца, собирались черкесы на совещания. Конно-вооруженные, они ехали на собрания, выбирая для него преимущественно время подножного корма. По прибытии на место совещания, собравшиеся разделялись по сословиям на отдельные кружки: князья отдельно, уздени также и т. д. Всякое предложение выходило от владельцев, князей, старшин и других представителей народа. Условясь между собою относительно решения, они предлагали на обсуждение узденей как обстоятельства дела, так и самое решение. Уздени, [237] разбирая пользу или вред предложения и почти всегда соглашаясь с владельцами, в непосредственной зависимости которых состояли, передавали его на решение народа. Голос и решение последнего имели законодательную силу. На усмотрение народа предоставлялось принять или отвергнуть предложение, но решение, раз принятое, строго охранялось князьями и владельцами, как главными блюстителями законодательной власти. В прежнее время, словесное решение народа имело силу закона, но мало по малу порядок собрания изменился во многом. Народ уже не делился по сословиям, а каждое общество выбирало своих представителей или депутатов, для собрания которых существовало два способа. Первый состоял в том, что, для состава собрания, назначалось определенное число доверенных лиц, для выбора которых племя должно было предварительно собраться; вторым же выбор делался: у магометан от Джамаата, а у жителей морского прибрежья от Тгахапха, которые составляли нечто в роде церковных приходов. Преимущественно употреблялся последний способ.

Когда избранные и уполномоченные старшины рассмотрят и решат предложенный вопрос, то старший между пши, по летам и почету, сообщал, собравшемуся у подножия какого-нибудь кургана, народу, чем решен предложенный вопрос или дело. Если народ соглашался с решением старшин, то подавали коран, и народ пообщинно присягал исполнять свято это решение. После присяги, эфенди составлял дефтер (акт), присутствующие прикладывали печати (мухарь) или, за неимением их, пальцы омоченные в чернила, и с того времени дефтер имел обязательную силу. Так был подписан знаменитый дефтер 1841 года, о котором будет сказано ниже.

Круг действий таких собраний был сообразен с потребностями обществ. Здесь разрешались преимущественно поземельные споры, неудовольствия между обществами и вопросы об общественной безопасности: войны и мира.

В конце прошлого столетия и в начале нынешнего, народные собрания происходили не часто. По словам г. Люлье, в памяти народа сохранилось пять таких собраний, получивших название от мест, на которых были созваны. Последнее, пятое, собрание Хауце-хясь происходило в 1822 году, и следствием его было введение суда по шариату. Начиная же с сороковых годов, собрания делались гораздо чаще и вызывались энергическими действиями со стороны русских.

Учреждение, с одной стороны, лабинской линии, а с другой, постройка ряда укреплений по берегу Черного моря породили большое беспокойство между непокорными черкескими племенами, жившими за рекою Лабою и по восточному берегу Черного моря. Начиная с 1840 года, между этими племенами проявляется лихорадочная деятельность и народные собрания учащаются. Черкесы начинают убеждаться, что единство, при сопротивлении [238] русским, даст им больше силы, и потому до сих пор чуждые друг другу, и даже враждебные, общины начали заключать между собою союзы и договоры, явилась идея о единстве и общем интересе. Междоусобные вражды или ослабели, или совсем прекратились; никакой важный вопрос не разрешался уже старшинами без народного собрания. Последние почти всегда имели главнейшею целию принятие мер для общей безопасности и, уничтожением воровства и хищничества, устранить, поводы к внутренним раздорам и вражде (О кавказской линии и проч. Дебу, изд. 1829. Картины Кавказского края П. Зубова ч. III. О быте, нравах и обычаях древних атыхейских племен Шах-бек-Мурзина. “Кавказ” 1849 г. № 37. Взгляд на жизнь общественную и нравственную племен черкеских Н. Колюбакин. “Кавказ" 1846 г. № 11. Воспомин. кавк. офицера. “Рус. Вест.” 1864 г. № 10 и 11. Этнографический очерк черкеского народа барона Сталя. О натухажцах, шапсугах и абадзехах Л. Люлье, зап. Кавк. О. И. Р. Г О. кн. IV.). Так, абадзехи, шапсуги, убыхи и многие другие поколения решили составить между собою союз, которым положить основание всему «относящемуся к религиозным и мирским делам». Собравшись у Меакопы, на реке Пшехе, в 1841 году, они связались между собою присягою и, после нескольких месяцев прений и переговоров, издали дефтер, замечательный своими последствиями.

«Слава Богу!» — сказано в этом народном постановлении — «который нас сотворил, показал нам свое величие и возвысил нас над другими животными! Слава Богу, который дал нам все средства жить счастливо на этом свете и получить награду в другом мире! Слава указавшему нам истинный путь спасения, веру истинную свою, через пророка своего и посланника Магомета!... Слава Богу, который есть защитник наш и спаситель в день воскресения!...

«Мы хотим помочь всем неустройствам нашего края и не делать зла друг другу.

«Наша первая обязанность есть строгое выполнение шариата. Всякое другое учение должно быть оставлено и отвергнуто; все преступления должны быть судимы не иначе, как по этой книге».

Вопрос о шариате, как мы видели, был поднят в 1822 году, и народ решил производить суд согласно корану, из которого истекают все права духовные, гражданские и политические. Решение это было вскоре нарушено, и нарушалось черкесами постоянно, как не согласное с духом свободного народа. В особенности жители морского прибрежья, у которых магометанство еще не укоренилось, и которые придерживались своих религиозных обрядов, постановление о введении шариата не имело применения: они продолжали разбирательство споров и тяжб при посредстве третейского суда. Не смотря, однако, на то, попытки поддержать шариат были постоянны. В 1825 году, трапензонтский паша, Чечень-Оглу-Гассан, прибыл в крепость Анапу, вместо Ахмет-паши. Оп прежде всего созвал к себе [239] князей и старшин черкеского народа и предложил им признать над собою покровительство турецкого султана. Черкесы согласились и присягнули, но с условием, что эта присяга не уменьшит их независимости. Власть султана над черкесами была чисто номинальная: он был уважаем ими только как халиф, или глава исламизма. В среде черкеского населения, против станиц Убежинской и Ладовской, поселились агенты паши, через которых, поддерживая сношения, он старался о введении шариата и успел на столько, что, перед началом войны нашей с Турциею, в 1828 году, абадзехи и другие племена обязались уничтожить власть князей и всех привилегированных сословий, судиться по шариату и учредили у себя мегкемэ, народные суды. С прекращением влияния турок над черкесами, ослабело и влияние шариата; поэтому-то народное собрание 1841 года и заботилось прежде всего о его восстановлении. Затем главною целью собрания было устройство политических дел.

«Никто из нас не должен идти к неверным», сказано в том же дефтере; «дружеские сношения с неверными строго запрещены, и потому всякий мир и предложение с их стороны должны быть постоянно отвергаемы». Воспрещено было покупать что-либо в тех из наших укреплений, которые поставлены были на земле, принадлежавшей прежде черкесам. Виновный в нарушении этого правила обязан был заплатить штраф в тридцать туманов (около 300 руб. сер.). Те же лица, которые будут нуждаться в покупке вещей, должны были приобретать их «на границе», т. е. на меновых дворах в Черномории, существовавших до 1829 года.

Никто не должен предупреждать русских о сборе партии черкесов для набега в русские пределы. Кто донесет и оттого будет причинен вред партии, тот должен заплатить; если доносчик свободного сословия, 200 коров, а крестьянин 100 коров и, сверх того, штрафа 30 туманов. Кто перейдет к русским и будет служить им, то такие лица, как враги своего края, не будут «иметь, ни они сами, ни их родные, никакого права на наше сострадание».

Положено давать убежище всем беглым и выходцам из России; мусульманам, пришедшим для помощи против врагов черкеского народа, оказывать всякое содействие, обращаться с ними дружески и, если нужно, то, для устранения всякого недоверия, выдавать таким союзникам своих детей в аманаты.

«Внутренность каждого жилья, продолжает дефтер, будет ненарушима. Кто сотворит воровство в чужом доме, заплатит, кроме штрафа в 30 туманов, еще пеню в 7 туманов. Если русский беглый сделает воровство, то он платит только тройную ценность украденной вещи, но штрафа не платит»....

В заключение была приложена присяга о взаимной защите, в случае вторжения, в которой сказано, что «как только русские войска вступят [240] в страну, то каждый должен взять оружие и идти туда, где потребует опасность; те, которые не имеют оружия, не изъемлются от восстания (Этнографический очерк черкеского народа барона Сталя (рукопись).)».

Таковы главные статьи дефтера, положившего, можно сказать, первое начало образованию общего союза разнообразных поколений черкеского народа и их соседей. Одним из важнейших постановлений этого акта было прекращение торговых и всякого рода других сношений с русскими и воспрещение вести отдельному обществу переговоры с нами, без согласия всех остальных союзных племен.

Присягнув на собрании, союзные народы первое время строго исполняли постановления дефтера. Воровство, хищничество и взаимная вражда между ними значительно уменьшились; бывали нередко случаи, что украденные вещи возвращались, по принадлежности, их хозяевам.

Имея только совещательный характер, народные собрания не располагали никакими исполнительными средствами, для наблюдения за выполнением своих постановлений. Отсутствие исполнительной власти не давало никому права наблюдать за исполнением постановления собрания, одобренного большинством народа. Только употребление силы, с единодушием и настойчивостию, могло заставить каждого черкеса уважать решение большинства народа. Но силы этой не было в руках наших противников, и союз, опиравшийся только на общественном мнении, при отсутствии народных учреждений и управления, не долго оставался ненарушенным. Значительная прибыль от торговли с русскими и обогащение некоторых, до издания постановления, служили соблазнительною приманкою для многих. Жители, ближайшие к нашим селениям и укреплениям, вошли с нами в торговые сношения; за ними последовали другие, и скоро между черкесами образовалась партия, желавшая сближения с русскими. Все подтверждения о точном соблюдении условий общего союза оставались недействительными. Более многочисленная и враждебная нам партия, за неимением средств, не могла принудить незначительную партию наших приверженцев к прекращению торговли с русскими. Для этого необходимо было содержать постоянно вооруженную силу, что было невозможно в народе неорганизованном в одно целое. По необходимости, она должна была ограничиться высылкою изредка вооруженных партий, которые успевали на время прекратить торговлю; но истощив свое продовольствие и соскучась, партии расходились и тогда торговля снова оживала,

Бессилие большинства указывало на необходимость дать народу другое устройство, которое бы связало общество в одно целое. Признали необходимым вверить неограниченную власть над народом духовному лицу, разделить край на округи и ввести правильную администрацию и управление из кадиев и мулл; думали опереть власть на верную и избранную стражу из [241] таких людей, которые, не имея ни дома, ни пристанища, ни каких-либо правил, находили бы для себя выгодным быть соучастниками тайных замыслов преобразователей. Последние считали необходимым, уничтожив адат (обычай) и все его учреждения, на которых основано было общество, ввести шариат единственным законом; уравнять права всех народных сословий, уничтожить значение каждого частного лица и подчинить каждого члена общества духовной власти. Деспотизм духовного правителя не нравился черкесам, не отличавшимся религиозным фанатизмом, и потому подобное предложение не встретило сочувствия в большинстве народа. Тогда представители, искавшие средств сплотить черкеское общество в одно целое, обратились к мысли Бесльния-Абата, родом шапсуга, имевшего случай, во время своих поездок в Турцию и Египет, ознакомиться с правильным административным устройством этих государств.

На реке Адагуме составилось, в 1848 году, большое собрание, в котором приняли участие абадзехи, шапсуги, натухажцы и убыхи. Совещания продолжались в течение целого года (с февраля 1848 по февраль 1849 года), до прибытия за Кубань агента Шамиля, Магомет-Амина. Цель собрания была весьма обширна. Совещавшиеся согласились между собою предоставить народному собранию власть над народом и учредить администрацию и земскую полицию.

«Для выполнения этого намерения, они положили принять следующие меры:

1) признать постановления народного собрания обязательными для всех обществ и принуждать силой к повиновению те из них, которые будут уклоняться от исполнения его повелений;

2) для доставления народу материальных средств к тому, что бы постановления его уважались, образовать и отдать в его распоряжение постоянное ополчение, на содержании народа;

3) разделить народ на общины, каждую по 100 дворов, и поручить управление общинами избранным ими старшинам, которых обязать присягой исполнять распоряжения народного собрания и представлять ослушников и преступников на его суд».

Для поддержания власти старшин, в распоряжение их предоставлено было несколько конных муртазаков, нечто в роде стражи. Каждому муртазаку назначено из поголовного налога по 60 руб. содержания.

Народное собрание решило прервать всякое сношение с русскими и строго преследовать своих мирных единоплеменников. Здесь было высказано много мыслей, свидетельствовавших о практическом уме черкесов; но здесь же обнаружилось, что нет среди черкесов ни одного человека, который бы мог захватить власть в свои руки и силою своего ума и твердости управлять народом. Адагумское собрание то расходилось, то снова собиралось, то распадалось на несколько отдельных кружков. Постановления его не были приведены в исполнение. Сильно развитая самостоятельность общин и [242] аристократический элемент, не желавший отказаться от своих вековых преимуществ, препятствовали слиянию черкесов в одно целое. Народ, привыкнувший к необузданной свободе, не перенес повелительного тона муртазаков, присылаемых с приказаниями от народного собрания. Между муртазаками и народом случились, на первых же порах, столкновения, дошедшие до открытой драки, в которой народ восторжествовал и все нововведения окончательно рушились (Этнографический очерк черкеского народа барона Сталя (рукопись). Бесльний-Абат, из сочинения под заглавием: “Биографии знаменитых черкесов и очерки черкеских нравов”. Хан-Гирея. “Кавказ" 1849 г. № 42-47. О политичес. устройстве черкеских племен Н. Карльгофа ”Рус. Вест.” 1860 г. № 16.); у черкесов по прежнему явилась раздельность обществ, сохранение каждым из них полной независимости, суд посредников и разбор дел по обычаю или адату.

Адат восторжествовал над шариатом, которого, как мы видели, черкесы не любили и употребляли при разборе только таких дел, где решение шариата было выгоднее решения адата. С последним черкеское племя и поступило в состав подданных русского правительства.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 1. СПб. 1871