ДУБРОВИН Н. Ф. ДАГЕСТАНСКИЕ СОБЫТИЯ 1818 ГОДА. DrevLit.Ru

ДУБРОВИН Н. Ф.

ДАГЕСТАНСКИЕ СОБЫТИЯ 1818 ГОДА

(Настоящая статья составляет одну из глав приготовляемого автором к печати IV тома его сочинения; «Истории покорения и владычества русских на Кавказе».)

Стояла грязная и сырая осень 1818 года. Работы по возведению крепости Грозной заметно подвигались; войска работали неутомимо, как вдруг наскоро был составлен отряд и, 25-го октября, отправлен по направлению к г. Таркам. Грязь и слякоть предвещали затруднения в походе, но привычные к лишениям всякого рода кавказские войска весело переправлялись вброд через р. Сунжу, при ее устье.

На берегу реки, нахмурив свои дугообразные брови, скрестив на груди руки, стоял сам главнокомандующий, Алексей Петрович Ермолов, следивший за переходом на противоположный берег товарищей, как он называл всегда своих подчиненных, не исключая и солдат. На нем надет был архалух; на голове папаха; через плечо, на простом ремне, повешена шашка, сверху накинута бурка. Следуя примеру начальника, войска также не придерживались строго формы одежды; каждый солдат, каждый офицер одевался как считал для себя удобнее: у кого была на голове папаха, у кого черкесская шапка, кто в архалухе, а кто и в чекмене. Солдаты шли вольно, смотрели смело...

Главнокомандующий следил пристально за переправой. Его нахмуренные брови, сосредоточенное, задумчивое выражение лица и атлетическое телосложение делали фигуру его грозною и величественною. Неподалеку от Ермолова, почти рядом с ним, стоял [6] Мазарович, впоследствии поверенный наш при персидском дворе. Посмотрев на Алексея Петровича, он засмеялся.

— Чему смеешься ты? — спросил Ермолов, быстро обернувшись к нему.

— Мне пришла смешная мысль, — отвечал Мазарович. — Смотря на вас, мне представилось, что вы не генерал, а атаман разбойников.

— А знаешь ли ты о чем я думал в эту минуту? — возразил Ермолов. — Что сказал бы государь, если бы приехал сюда и увидел этих фигурантов?

Ермолов указал на отряд, спускавшийся к броду в самой неформенной и пестрой одежде.

— Но я ручаюсь тебе, — прибавил он, — что если бы только за два дня узнал я о приезде государя, то берусь этих самых солдат представить ему. Правда, они не будут такими, какие в Петербурге, но бьюсь об заклад, что государь, взглянув на них, остался бы доволен.

Среди разговора отряд переправился на противоположный берег и, предводимый главнокомандующим, двинулся в Дагестан на усмирение происшедшего там восстания (Из рассказов Мазаровича (рукоп.).).

Построение крепости Грозной и перенесение линии с Терека на Сунжу отнимало у чеченцев большую часть плодородной земли и стесняло их свободу в хищничестве. Низменное пространство земли и обширные луга, лежавшие между Тереком и Сунжею, с давних пор служили чеченцам местом дли посева хлеба и прокормления скота.

Чеченцы, а за ними и все прочие народы Дагестана, неприязненно смотрели на построение Грозной, и не могли не сознавать, что час их пробил, и «что пришло время перестать обманывать российское правительство» (Объявление Ермолова Андреевским владельцам 5-го августа 1818 года.). Они ясно видели, что теперь русские не намерены более верить их клятвам и обещаниям, что заключение трактатов и условий отложено в сторону, а взамен того приняты систематические меры к упрочению русского владычества между народами Дагестана, не признававшими до сих пор ничьей посторонней власти.

Чеченцы видели, что теперь положен предел их набегам и хищничеству, производившему повсюду такой ужас, что по военно-грузинской дороге можно было следовать не иначе как с [7] прикрытием, при котором всегда находилось несколько артиллерийских орудий. С занятием Сунжи каждый набег делался затруднительным и часто кончался совершенным истреблением хищнических партий.

Выгнанные с плоскости в горы, чеченцы скоро почувствовали недостатки в хлебе и скоте. Принудительное переселение или, лучше сказать, изгнание в необитаемые горные пространства, недостаток в жизненных потребностях и другие лишения породили между переселенцами болезни, от которых гибли целые селения. Видя безвыходное свое положение, многие из бежавших в горы явились с покорностью, получили прощение и позволение поселиться на низменных местах, между реками Тереком и Сунжею, и образовали так называемых мирных чеченцев.

Оставшиеся в горах всеми мерами старались, между тем, выставить обиду им нанесенную как посягательство на свободу всех вольных кавказских народов. Они предсказывали такую же участь и всем остальным обществам Дагестана, если те не соединятся и общими силами не отвратят угрожающей погибели.

В виду всеобщей опасности, горцы, отстаивая свою независимость, отчаянно нападали на наши лагери и транспорты, стараясь наносить нам как можно более вреда и препятствовать устройству новой Сунженской линии. В этих нападениях содействовали им, по родству и дружбе, и мирные чеченцы, в сущности такие же «мошенники» по выражению Ермолова, как и те, которые жили в горах и признавались немирными.

Укрывая в своих жилищах хищнические партии или пропуская их через свои деревни, мирные чеченцы служили провожатыми, извещали о каждой оплошности поселян на линии и часто сами грабили, захватывали наших в плен и передавали их в горы к немирными.

— Мне не нужны мирные мошенники — говорил Ермолов — и требовал выдачи пленных.

«Пленных и беглых солдат — писал он (Обществу чеченского округа от 30 мая.) — немедленно отдать. Дать аманатов из лучших фамилий и поручиться, что, когда придут назад ушедшие в горы, то от них будут русские возвращены. В посредниках мне нет нужды... довольно одному мне знать, что я имею дело со злодеями».

— «Пленные и беглые или мщение ужасное!»

Всем муллам, старшинам и почетным людям обьявлено, что [8] в делах с чеченцами не будет допущено ничье посредничество, ничье ручательство не будет принято, кроме, аманатов, отвечающих головою за все беспорядки и грабежи (Объявление деревням Брагунской, Ачагинской, Тургаевской, Малый Калаур, Абдул-аул и Закаюрт 24 июля.). Для выдачи и перемены аманатов старшины должны являться прямо к начальнику кордона; ему же приносят жалобы в случае притеснений, делаемых русскими войсками. Таким образом, деревни избавлялись от дани, которую платили посредникам за бесполезное их ходатайство. Зато посредники, и преимущественно владельцы, лишались выгод, а потому высказывали при каждом случае свое неудовольствие и враждебность к русскому правительству.

Движимые теми же чувствами, владельцы андреевские были далеки от точного исполнения обязанностей верноподданных. Выгоды от богатой торговли, и преимущественно пленнопродавства, заставляли их иметь постоянное сношение с горскими народами. Из-за личных выгод они часто, вместе с чеченцами, участвовали в нападениях на наши селения. Неспособный и вечно пьяный старший владелец их, Кара-Мирза-Темиров, под предлогом старости и постоянной болезни, был сменен и вместо него назначен майор Сефи-бек-Темиров, человек благонадежный. Селение Андреевское, богатое торговлею, могло принести нам значительные выгоды, и, важное для нас в военном отношении, обращало на себя особенное внимание. От Сефи-бека ожидали, что он будет в состоянии привести в порядок и повиновение жителей. «Бойтесь быть непокорными Сефи-беку — писал Ермолов андреевцам — потому что он будет исполнять мои собственные приказания; каждый сопротивляющийся будет наказан свыше ожидания». Беспорядка между подданными я не люблю, не должен и не могу переносить более. «Боже сохрани, если не найду в вас большого усердия и верности» (Объявление андреевским жителям 27-го ноября. Предпис. майору Сефи-беку 21-го ноября. Предпис. г. м. Сталю 24-го января 1819 г. № 1.).

Постепенное стеснение своевольств не нравилось чеченцам. Они распускали слухи между мирными жителями, что русские уговаривают их оставаться спокойными и заниматься сельским хозяйством для того только, чтобы впоследствие воспользоваться их имуществом, а их самих, разорив, выгнать в горы (Прокламация жителям деревень Амир-хан-Кючинской и Сунженской 26-го июля.).

Мирные чеченцы волновались. Среди деревень их происходили [9] частые разбои, грабежи, и виновные в них бежали в Чечню, где укрывались от преследования и наказания. Главнокомандующий, зная поведение горцев, готовых все обещать и всегда изменять своим обещаниям, начал, с того, что приказал, жившим на андреевских землях, чеченцев, выгнать из владений, как единственное средство достигнуть покоя. Разрешено оставить только тех из них, за которых поручатся все князья андреевские, аксаевские и костюковские, и затем, за каждое воровство или разбой, должны отвечать сами князья и уздени, которым Ермолов грозил лишить достоинства, отнять имение и выгнать в Чечню. «Лучше от Терека до Сунжи — говорил он — оставить степи, нежели в тылу укреплений наших, учреждающихся по Сунже, терпеть разбойников».

С этой целью, целые деревни: Осман-Юрт, Караагач, Байрам-Аул, Касав-Аул, Генжа-Аул, Баша-Бек-Юрт и Казах-Мирза-Юрт были сняты и под конвоем препровождены до границ чеченских.

«Сих приказываю выгнать тотчас — писал Ермолов — и Боже избави того, кто посмеет ослушаться. Советую исполнить без потери времени, ибо когда придут войска в андреевские владения, тогда уже поздно будет помышлять о том. Я не люблю слышать о беспорядках и не советую допустить меня видеть их собственными глазами».

Чеченцы, жившие в Костюковской и Аксаевской деревне, также отправлены в горы; русские войска, при вступлении в Андреев, приказано встречать всем князьям и узденям вместе; если же кто ослушается приказаний, писал главнокомандующий, «то представьте мне неповинующегося князя или узденя, и это будет последнее в жизни такового неповиновение» (Объявление князьям и владельцам андреевским, костюковским и аксаевским, 5-го августа.).

Владельцам селений лежавших по берегу р. Терека приказано выгнать также в Чечню всех тех, которых целое селение признает неблагодежными; оставить тех, которые замечены спокойными. В случае, воровства каждое селение обязано выдать вора, а если он скроется, то его семейство. Но если жители дадут средство к побегу всему семейству, то целое селение предается огню. Точно также обещано поступить с селением и в том случае, если жители, видя, что хищники увлекают в плен русского, не отобьют его или не отыщут. Без пособия и укрывательства самих владельцев, горцы не могли проезжать от реки Сунжи, и потому если, [10] по исследовании, окажется, что жители беспрепятственно пропустили хищников и не защищались от них, «то деревня истребляется, жен и детей вырезывают» (Объявление владельцам деревень расположенным, по Тереку, 8-го августа.).

Столь крутые меры не нравились чеченцам. Русский топор, расчищавший на пушечный выстрел пространство перед Грозной, произвел значительное волнение в Дагестане. Горцы собрались на совет и просили присутствовать на нем шамхала Тарковского и уцмия Каракайдагского, ближайших их соседей. О первом они знали как о лице преданном России, но слабым, неимеющим власти над подданными, а второго надеялись склонить на свою сторону. Ни тот, ни другой не приняли приглашения и отклонились от участия в собрании: шамхал, как человек действительно расположенный к России, а уцмий, как человек находивший временно-выгодным показать себя нашим сторонником.

Адиль-хан, уцмий каракайдагский, был человек крайне беспокойный, желавший самовластия, независимости, непризнававший над собою никакого контроля, нелюбивший надзора и недоброжелательный России. Он содержал на жалованье хищников, вторгавшихся в наши границы, и снабжал всем необходимым бывшего владетеля Кубинского ханства, Ших-Али-хана, за измену выгнанного из ханства.

Узнав, что Ермолов в самом непродолжительное времени думает объехать Дагестан и что при нем будет значительный отряд войск, уцмий боялся, что его потребуют к расчету за все изменнические поступки. Мало того, он знал, что главнокомандующий поручил генералу Пестелю, бывшему окружным начальником в Кубинской провинции, зорко следить за поведением Адиль-хана и разузнать, как принято будет народом, если бы русское правительство заменило уцмия другим лицом. Для этого достаточно было знать только мнение жителей города Башлы, «которого поступки служат земле примером» (Предписание генерал-майора Сталя 2-го генерал-майору Пестелю, 5-го мая.).

Народ, подвластный уцмию и известный под именем терекиме, живший поблизости Дербента в одиннадцати деревнях, раскинутых на плоскости, перенося жестокости и притеснения Адиль-хана, открыто заявлял, что, с прибытием Алексея Петровича в Дагестан, будет просить о принятии его во всегдашнее управление России и об избавлении его от власти уцмия. Следуя примеру жителей этих деревень, и самый город Башлы думал сделать то же. [11]

Башлинцы были недовольны Адиль-ханом за то, что, после смерти своего брата Али-хана, он истребил всех его родственников и приверженцев, с единственною корыстною целью присвоить себе их имения.

Гонение родственников покойного брата и жестокое обращение Уцмия со своими подвластными, заставило племянников его, Емика-Гамзу (17 лет) и Исей-Бобу (14 лет), бежать к аварскому султану. Зная, что достоинство уцмия, по закону страны, должно перейти к старшему в роде, т. е. Емике-Гамзе, и уверенный, что после смерти его народ ни в каком случае не захочет признать сына его уцмием, Адиль-хан решился устроить это при жизни.

Сговорившись с шамхалом Тарковским, уцмий женил своего сына Мамад-бека на дочери шамхала, а вслед затем объявил, что сам отказывается от носимого им звания в пользу своего сына, которого отдает в опеку шамхала.

Адиль-хан просил Ермолова утвердить сына в достоинстве уцмия, а его, на старости лет, уволить в Меку на богомолье.

Ловко задуманный план первое время ставил в недоумение многих: никто не мог объяснить причины, служившей побуждением к столь крутому повороту в поведении Адиль-хана. Из явных врагов России он сделался вдруг ее сторонником. Не останавливаясь на этом и пойдя далее, уцмий дал ключ к разгадке.

Не скрывая своего прежнего нерасположения к России, Адиль-хан, чтобы вкрасться в большую доверенность, писал Ермолову о своем сожалении, что до сих пор не видал будто-бы всей благости русского правления. Теперь же, видя это и желая оставаться верным России, передает управление народом сыну своему, под надзором тестя его шамхала, в искреннем расположении которого русское правительство не может иметь причины сомневаться. Самому же оставаться правителем он считал бесполезным и даже вредным, на том будто бы основании, что дал покойному брату страшную клятву: не иметь никакого сообщения с русскими, а тем более никогда не быть в руках их.

Хотя клятва Адиль-хана и не была простою выдумкою, но азиатцы вообще не придают никакого значения нарушению ее. И Адиль-хан ссылался на клятву только тогда, когда его требовали в Дербент для объяснений, но готов был видеться с нами и вести переговоры в чистом поле. [12]

Так, он имел, в разное время, свидания с генералами князем Орбелиани и Тихоновским, но не ближе как за три версты от Дербента. Вооруженный с ног до головы и в панцыре, Адиль-хан выезжал на свидание, имея каждый раз при себе не менее 500 человек вооруженной свиты. В Дербент ехать не соглашался, боясь быть арестованным за свои проделки, немогшие укрыться от постороннего глаза.

Как уцмий, так и шамхал посылали одно за другим письма Ермолову, прося его признать такую замену и утвердить уцмием Мамад-бека. Главнокомандующий отвечал, что без воли императора не может решиться на такое признание, обещал ходатайствовать и просил Адиль-хана не ехать в Мекку до получения разрешения императора (Рапорт генерал-майора Сталя 12-го апреля № 32. Отношение Ермолова Сталю 18-го апреля. Письма шамхала и уцмия полученные 8-го апреля: Письма Ермолова шамхалу и уцмию 18-го апреля. Рапорт подполковника Рябинина генерал-майору Сталю 16-го мая № 252.).

Шамхал принимал во всем этом столь деятельное участие по двум причинам: во-первых, взяв под свою опеку Мамад-бека, надеялся этим поступком угодить русскому правительству, а во-вторых, думал приобрести большее влияние в Дагестане (Рапорт Пестеля Вельяминову 1-му, 4-го июля № 481. Рапорт Вельяминова Ермолову 13-го июля № 66.).

Последнее было тем легче, что владельцы Дагестана не могли ему в том препятствовать. Кюринский Аслан-хан предавался беспрерывно пьянству и потерял через то всякую способность управлять народом, а еще меньше мог внушить к себе уважение. Распутного Аслан-хана легко было склонить на что угодно, в особенности под пьяную руку.

Хотя он и считался преданным России, но сознавал сам, что не может быть оставлен правителем. Аслан-хан удалился из Кюрага, где был русский гарнизон, в селение Касым-Кент, и там, среди шумных оргий, выслушивал советы и наущения от посланных аварского султана.

Ахмет-хан аварский, генерал-майор нашей службы, получавший 5,000 р. жалованья, принимал к себе разных преступников, бродяг, беглых и хищников, занимавшихся кражею скота у кубинских жителей. Во владениях Мустафы-хана ширванского замечены были беспокойства. Точно того же ожидали и от [13] Сурхай хана казыкумыкского, знаменитого изменника, на дочери которого женился Мустафа-хан ширванский (Отношение Ермолова начальнику главного штаба князю Волконскому 15-го декабря № 40. Рапорт Пестеля Ермолову 14-го июня № 380 и 27-го июня № 446.).

Главнейшая сила, двигавшая горные народы Дагестана, был брат аварского султана, Гассан-хан дженгутайский, непримиримый враг шамхала тарковского и уцмия каракайдагского. Воспользовавшись тем что они отказались участвовать в общем собрании горцев, Гассан составил против их оппозицию, пригласив к тому своего брата аварского султана и Сурхая. Аксаевцы также получили призыв принять участие в восстании. Ермолов советовал им оставаться спокойными, предупреждая, что за всякое беспокойство, произведенное ими, они ответят своими головами. «Для сего довольно вам знать — писал главнокомандующий — что я у вас буду» (Объявление аксаевским князьям, 28-го июня и 5-го августа.).

Все свои надежды возмутители полагали на акушинцев, народа сильного, склонного ко всякого рода беспорядкам, гордившегося своею воинственностью и независимостью. Среди акушинцев жил и беглый Ших-Али-хан, склонявший их к действию против России. Горцы собирались на совет, говорили об обиде, нанесенной им русскими, и, по совету Гассан-хана, решили напасть на шамхала тарковского и уцмия каракайдагского, как сторонников России, отказавшихся защищать общее дело дагестанских обществ. Ермолов убеждал аварского султана не принимать участия в восстании и уговорить своего брата Гассана не возмущать акушинцев (Письмо Ермолова аварскому султану 24-го июля.). Кюринский Аслан-хан получил также предупреждение, что поступки его известны; что при нем находится множество беглых из разных владений; что он мало заботится об удержании жителей своего ханства от воровства и грабежей в кубинских и дербентских границах. Ермолов советовал Аслан-хану рассудить, не приличнее ли ему будет окружить себя людьми верными, а не хищниками (Письмо Ермолова Аслан-хану 24-го июля.).

— «Знайте, ваше высокостепенство — говаривал ему главнокомандующий — «что если я возьмусь по своим правилам вас воздерживать, то вам будет очень неприятно».

Дагестанцы не оставляли, однако, своих намерений и приготовлялись, вместе с чеченцами, отстаивать свою стесненную независимость. Ших-Али-хан, из Акуши, отправил своих [14] посланных к Абдул-беку Эрсинскому, приглашая его в собрание и предлагая ему принять на себя возбуждение табасаранского народа к восстанию. Аварский Ахмет-хан отправил большую партию лезгинов в помощь чеченцам и заготовлял на долгое время значительные запасы соли из тарковских озер, не встречая в том препятствия со стороны шамхала. Желая иметь первенство в Дагестане, шамхал, видя свою слабость над подданными, думал подобными средствами задобрить народы Дагестана (Рапорт генерала Пестеля Вельяминову 1-му 10-го августа № 753.).

Пользуясь этою неопределенностью поведения шамхала, дагестанцы принуждали его прервать сообщение между Дербентом и линиею, а когда тот отказался, то склоняли на свою сторону его зятя, обещая возвести в звание шамхала и предоставить ему все владения, кроме города Тарки. Склоняли на свою сторону и уцмия, грозя ему, в случае упорства, избрать на это достоинство одного из беглых его родственников, живших у аварского султана (Ермолов князю Волконскому 15-го декабря № 40.).

Этой угрозы было совершенно достаточно, чтобы шамхал тарковский и уцмий каракайдагский оба просили нашей защиты. Ермолов обещал оградить их от всяких покушений неприятеля и просил не ездить в собрание горских народов. Адиль-хану, уцмию каракайдагскому, прощено все прошедшее, если он останется верным России и единодушным в своих действиях с шамхалом (Письмо Ермолова уцмию 24-го июля.).

Вместе с тем, для удержания в страхе дагестанцев и, в особенности, акушинцев, генерал-майор Пестель получил приказание взять два батальона пехоты, шесть орудий, и, присоединив к себе конницу кубинскую, дербентскую и Аслан-хана кюринского, с его силами, выступить из г. Кубы к урочищу Дарвах, а если найдет место более удобное для лагеря, то и ближе к селению Башлы.

«Скройте» — писал Ермолов Пестелю (От 24-го июля. Lit. Z.) — «в непроницаемой тайне точное назначение войск, и чтобы из самого лагеря, в котором остановитесь, всегда ожидали выступления вашего далее...»

Пестель должен был требовать от шамхала — так, чтобы требование это было известно в горах — поставки провианта на 3,000 человек, будто бы идущих в Дагестан. Шамхалу известно уже [15] было, что он должен отозваться невозможностью. От акушинцев, даргинцев и дюсдахаринского общества потребованы аманаты.

«Дошло до сведения моего» — писал им Ермолов (Всем обществам народов акушинского, даргинского и дюсдахаринского от 24 июля.) — «через верных чиновников моих, что вы, в несправедливой злобе вашей, намереваетесь сделать нападение на землю верноподданнейших моего государя и грозите уцмию каракайдагскому и шамхалу тарковскому.

«Вас обманывают обещанием добычи и выгод, но вы ничего иметь не будете. Вас обманывают хитрые и коварные люди, и, за собственную вражду свою, хотят употребить вас для наказания своих неприятелей. Два года как начальствую я в обширных странах сих, и столько же времени не испытали вы ни малейшего неудовольствия, и теперь еще хочу я дать вам приязненный совет мой, которому последуете для пользы вашей.

«Довольствуйтесь великодушным, российского правительства, к вам расположением, которое уважает вашу веру, не нарушает ваши обычаи, не касается вашей собственности и ничего от вас не требует. Но знайте, что оскорбление и вред, нанесенные верно-подданным великого государя, наказываются строго и отмщеваются до конца! Если что-нибудь дерзнете вы предпринять против уцмия каракайдакского и шамхала тарковского, я предупреждаю, что победоносные войска Российского Императора явятся среди жилищ ваших, а вам останется одно бесчестное средство — бегство в горы или, за наглый поступок ваш, заплатить всем вашим имуществом. Коварные люди, подающие вам пагубные советы, первые оставят вас и даже гибели вашей с вами не разделят.

«Не забывайте, народы, что в руках моих есть обещание ваше, что вы ничего не предпримете противного пользам России. Может быть, не воздержу я вас моим советом, но я исполнил долг мой, вас предупредил и сколько бы уважал вас спокойными и кроткими, столько страшно буду наказывать дерзких и своевольных. Остерегитесь!»

Сурхай-хан казыкумыкский предуведомлен также о том, что участие его в советах с горцами известно русским властям. Ему советовали остеречься от поступков, которые могут привести на память прежнее его поведение.

«Вспомните лета ваши и достоинство», — писал ему Ермолов, — «и вы согласитесь со мною, что, конечно, приличествует чести [16] известного человека окончить дни свои в почтении и уважении. Сих чувств достигают одними добрыми делами. Не пренебрегите дружеского моего совета и не заставьте меня принять на себя труд дать вам лично о том наставление».

Главнокомандующий сообщил Сурхаю, что скоро надеется сам быть в Дагестане и имеет нужду лично видеться с ним.

Сурхай-хан, а с ним вместе и прочие коноводы не оставляли своих намерений. Абдула-бек эрсинский успел захватить в свои руки власть в Табасарани и взволновать там народ (Предписание Ермолова Пестелю 24-го июля Lit. L.). Аварский султан собирал под свои знамена дагестанцев, обещая им истребить наши войска, дать горцам полную свободу и изгнать русских. Ших-Али-хан составил себе отряд из акушинцев. Абдула-бек эрсинский формировал свою толпу в Табасарани. Уцмий каракайдагский колебался, но считал на этот раз более для себя выгодным держать сторону шамхала, который один оставался верным России. В Дагестане образовались, таким образом, две партии: с одной стороны шамхал и уцмий, с другой, все остальные владельцы и народы Дагестана. Уцмий хотя и искал поддержки в русском правительстве, но не потому, чтобы был предан а потому что опасался своих противников (Впоследствии, когда опасность миновала, он не затруднился изменою.).

Для содержания Дагестана в спокойном состоянии, необходимо было держать одну партию в страхе, другой внушить осторожность. Достигнуть этого можно было только усилением незначительного отряда, бывшего в Дагестане. Но как сделать это, не ослабляя обороны в других пунктах? Ермолов находился точно в таком же положении, как и все его предшественники. Пространство, охраняемой земли было несоразмерно велико с числом разбросанных на ней войск, действия которых не всегда могли ответствовать «достоинству оружия». Конечно, сосредоточив все войска грузинского корпуса в одном пункте, мы имели бы такую массу, которая легко могла противиться совокупному нападению горских народов, вместе с их соседями. Но те же войска, растянутые в нитку, не могли внушить такого опасения для горцев.

В отдельном грузинском корпусе был значительный недостаток в людях. К 10-му числу октября 1818 года в одних только регулярных войсках не доставало 8,408 человек, а на пополнение этого недостатка назначено было лишь 8,000 рекрут, которые ранее апреля следующего года прибыть не могли. [17]

Убыль в корпусе простиралась средним числом до 500 человек в месяц; следовательно, к апрелю некомплект в людях должен был дойти до значительной цифры — 11,408 человек. Наконец, в самих рекрутских партиях также можно было ожидать убыли, и потому для укомплектования войск необходимо было назначить, по крайней мере, 12,000 рекрут, о назначении которых и просил главнокомандующий (Отношение Ермолова дежурному генералу Закревскому 11-го декабря 1868 г. № 1,216.).

Пока армия была неукомплектована, главнокомандующие, по необходимости, поставлены были в такое положение, что принуждены были переносить своевольство и дерзость горских народов, их неуважение к правительству. Приходилось отказывать в покровительстве искренне-преданных нам и заботиться единственно об обороне собственных границ, часто весьма слабо защищаемых от нападения.

Идея о том, что дикие горские народы следует смирять кротостью и снисхождением, оказывалась несостоятельною; кротость принималась за слабость; снисхождение за недостаток военных способов. Точно также несостоятельно было и то мнение, что ослаблять воинственность и хищничество горцев лучше всего размножением роскоши, прихотей, нужд и постребностей, стараясь облегчать только с нашей стороны средства к удовлетворению ими.

«Я хорошо знаю это правило, — писал Ермолов (Начальнику главного штаба князю Волконскому 10-го августа, № 23.), — «но со тщанием различаю, кому из народов оно приличествовать может, и другого употреблять не должно, а кому надобно прежде дать чувствовать могущество наше и потом дозволить воспользоваться великодушием правительства. Здесь равно вредны: как сила, неуместно употребленная, так и кротость, без приличия оказанная, ибо первая уничтожает доверенность, последняя приемлется в виде недостатка сил и, поощряя к дерзости, заставляет впоследствии прибегать к напряжению средств в большей степени, нежели каковые в начале потребны были».

Одобряя в главных основаниях мысль Ермолова, император Александр просил, однако, приложить все старание к сохранению мира «ибо войны Государю Императору ни под каким предлогом неугодно» (Отношение князя Волконского Ермолову 30-го сентября, № 366.).

Несмотря на то, что в Петербурге смотрели, например, на [19] чеченцев как на отдельное самостоятельное государство, с которым можно заключать мирные трактаты и условия, свято исполняемые с обеих сторон (Отношение князя Волконского Ермолову 13-го марта, 1819 г., № 405), Ермолов вынужден был обстоятельствами уклониться от исполнения миролюбивых желаний императора.

Коварство и обман жителей, волнение среди каракайдагского народа, собрание его в разных пунктах, с целью открыть неприязненные действия, заставили генерала Пестеля занять город Башлы, что было огромною ошибкою с нашей стороны. Слабый отряд очутился среди многолюдного города неблагонамеренных жителей, и в местоположении самом невыгодном. Русские войска расположились в тесных улицах города, окруженного лесами и крутыми возвышениями, господствующими над городом. Горцы, не осмеливавшиеся встретиться с нами в поле, решились теперь воспользоваться выгодами нашего расположения. Акушинцы и прочие народы Дагестана быстро шли на помощь каракайдагцам. Старшины по всем деревням проповедывали восстание и набирали конно-вооруженных жителей.

Вступив в Башлы и, как бы не сознавая своей опасности генерал Пестель потребовал аманатов от башлинцев, акушинцев и даргинцев. Вместо ответа, народы эти, собравшись в числе 20,000 человек, появились в виду города, в котором находилось не более 2,000 человек русского гарнизона (Отношение Ермолова генерал-майору Дельпоцо 3-го декабря 1818 г., № 1,177.). Толпами горцев предводительствовали: аварский султан, брат его Гассан-хан и Ших-Али-хан. Здесь были акушинцы, даргинцы, каракайтагцы, табасаранцы и зять шамхала тарковского со своею толпою, которого горцы обещали возвести в достоинство шамхала. В короткое время восстал весь Дагестан. Один только Мегди-шамхал и город Тарки, где он жил, остались верными России.

В два часа пополудни, 23-го октября, неприятель появился на высотах и в ущельях, а вслед затем атаковал некоторые укрепления. Войска наши не ожидали нападения и были застигнуты врасплох. Одна распорядительность артиллерии полковника Мищенки и Севастопольского полка майора Износкова, собравших отряд, спасли его от конечной гибели. Войска потеряли бодрость, не имели порядка, но защищались в городе (Рапорт князя Мадатова генерал-лейтенанту Вельяминову 1-му 14-го ноября, № 377.).

Следующие числа, 24-е и 25-е октября, днем и ночью, продолжалось беспрерывное нападение горцев. Солдаты двое суток не готовили пищи и защищались от натиска постепенно усилившегося неприятеля. Дом уцмия и замок, препятствовавший приближению неприятеля к городу, и имевший высокие стены, были надежнейшими пунктами обороны. Горцы отрядили 3,000 человек, которые начали стеснять со всех сторон замок окопами и отняли всякую возможность к вылазкам. Отчаянный фанатизм неприятеля делал оборону весьма трудною. Горцы стремительно бросались на наши батареи, достигали до самых орудий и падали под их картечью. Некоторые, надеясь на свои панцыри и под защитою их, врывались в ряды солдат и умирали под ударами штыков. Храбрый майор севастопольского полка Износков, при каждой атаке на батарею, выдвигал своих стрелков «и закрывал их валом из неприятельских тел» (Отношение Ермолова князю Волконскому 15-го декабря, № 40.).

Видя, что открытого нападения недостаточно для того, чтобы принудить русских очистить Башлы, что нельзя даже заставить орудия переменить место, горцы окружили со всех сторон город и стали окапываться. Башлинцы оставались спокойными только до тех пор, пока в виду их не появились толпы неприятеля. Обязавшись клятвою быть верными, выдав аманатов, помогая нам строить укрепления, они сначала даже взяли на себя защиту части этих укреплений. С появлением же неприятеля, жители города Башлы снабжали горцев порохом, свинцом и продовольствием, а впоследствии также открыли огонь по нашему отряду.

Дома изменников, прилегавшие к тылу батареи, были заняты неприятелем. Генерал Пестель вынужден был переменить позицию; он прикрылся канавою, прорезывавшею город со всей ширины его. Горцы продолжали наступать, но были опрокидываемы, а дома в которых они засели, зажигаемы. Около замка лезгины были выгнаны из окопов посланными туда двумя ротами Троицкого полка.

Неприятель повел апроши и, закрываясь фашинами, подошел, вечером 26 октября, не более как на 15 сажен от наших войск. Татарская конница не выдержала этого натиска и начала отступать, но потом, спешенная, защищала укрепления довольно удовлетворительно.

Трое суток отряд оставался без пищи, крова и сна. Опасение остаться без продовольствия, быть отрезанными от сообщения, не [20] ожидая ни откуда помощи, и получив сведение что Ших-Али-хан со своею толпою отделился и двинулся к Кубе, генерал Пестель решился оставить Башлы, тем более, что большая часть зарядов и патронов были израсходованы. Он сжег многие дома и вышел в открытое поле. В руках его было двадцать девять аманатов от различных дагестанских обществ.

Горцы, в течение четырех с половиною часов, отчаянно наседали на отряд, но, встречаемые каждый раз картечью, должны были отказаться от своего намерения уничтожить отряд, и рассыпались по разным направлениям со значительною потерею. Временно-устроенные нами укрепления были обложены сплошь телами убитых; вся равнина была устлана трупами неприятеля. Потеря его считалась в 2,000 убитых и вдвое более раненых; с нашей стороны убито 3 обер-офицера и 137 рядовых; ранено 9 офицеров и 269 рядовых (Рапорт генерал-майора Пестеля Вельяминову 1-му 30-го октября, за № 1,221. То же главнокомандующему 31-го октября, за № 1,224.).

Генерал-майор Пестель отступил сначала к р. Бугаме (Уллучай), а потом к Дербенту, где, по приказанию Ермолова, семнадцать аманатов были повешены, а остальные оставлены в городе как малолетние.

По получении первых известий о неудаче Пестеля, Ермолов, поспешно окончил работы при крепости Грозной, 25-го октября, переправился через Сунжу, при ее устье, и через Аксай и Андреевские деревни, 3-го ноября, прибыл в Тарки.

В отряде его находилось: три роты Троицкого полка, два батальона Кабардинского и два батальона 8-го егерского полков, 15 орудий и 400 человек казаков. Вся численность отряда не превышала 4,000 человек, которых он и расположил по квартирам, укрывая от ужаснейшей непогоды, продолжавшейся слишком восемь дней.

Неприятель, получив сведение о движении Ермолова и не зная куда он последует, бросил преследование отряда Пестеля, раздробился на части, думая повсюду предупредить войска наши (Приказ Ермолова по отряду 24 октября, № 10.).

Аварский султан писал письмо и старался оправдать себя в глазах нашего правительства. Не скрывая того, что был в Башлы и действовал против наших войск, Ахмет-хан аварский говорил, что то произошло случайно. Ссылаясь на свое влияние и значение между горцами, он предлагал свои услуги к [21] успокоению Дагестана. Ахмет-хан не подозревал, что четыре месяца тому назад, перехваченные, от беглого царевича Александра, бумаги к Аббас-мирзе обнаружили явную готовность султана изменить России, за обещанную персиянами пенсию. Последние, зная о волнениях в Дагестане и, поддерживая его, старались, вместе с тем, поколебать верность к России и в других пограничных ханах и владельцах. С этою целью посланный от Аббаса-мирзы явился к хану карабагскому и привез ему письма, наполненные лестными выражениями, относительно преданности Мехти-Кули-хана к персидскому правительству и заслуг покойного Ибрагим-хана. Абул-Фет, родной брат карабагского хана, живший в Персии, писал ему, что он пользуется особым расположением шаха и его сына, Аббаса-мирзы. Первая супруга шаха, родная сестра Мехти-Кули-хана, прислала свою статс-даму с большими подарками брату. Карабагский хан стал колебаться и заметно не обращал внимания на русское правительство и на его требования. Хан не вносил 8,000 червонцев дани и не выставлял 54 человек карабагцев, назначенных в помощь казакам для содержания постов. На требование управлявшего Карабагом, генерала кн. Мадатова, прибыть к нему для объяснения, хан отказался приехать (Письмо князя Мадатова генерал-майору Сталю 12-го апреля.).

Он вошел в переписку с Мустафою-ханом ширванским и, сообщая о приятных известиях, полученных из Персии, склонял Мустафу на свою сторону. Ответ Мустафы не был известен, но Мадатов надеялся узнать содержание его при личном объезде и обозрении ханств Шекинского и Ширванского. В Шекинском ханстве было «большое расстройство между беками и народом». На первых же порах своего прибытия, кн. Мадатов был завален просьбами и жалобами жителей на Измаил-хана и его приближенных. В Ширванском ханстве просьб и жалоб не было, но в целом ханстве народ был в крайнем порабощении у беков, которым Мустафа предоставил полную власть и свободу действий. Народ и хотел бы заявить о притеснениях русскому правительству, но страшился Мустафы. Сам хан, после получения нескольких резких писем Ермолова, находился в большом страхе и часть своего багажа отправил к тестю своему Сурхай-хану казыкумыкскому.

Итак, родственные отношения хана ширванского тянули к Дагестану, а Мехти-Кули, хана карабагского, к Персии, с которою он не переставал иметь сношения. [22]

Персияне распускали ложные слухи в наших закавказских провинциях. Между татарами Казахской и Шамшадильской провинции говорили, что по вновь утвержденному положению будет взиматься с них подать: с 10 человек поселян по одному рекруту; с пяти овец — одна; с десяти рублей — один рубль; с десяти коров или быков — по одному и проч. (Рапорт князя Мадатова генерал-майору Сталю от 22-го мая 1818 года.). В Дагестан отправлены были посланные с различными обнадеживаниями со стороны тегеранского двора. Изменник Ших-Али-хан получил значительную сумму персидских денег на наем войска; разным дагестанским обществам обещана такая же помощь.

Зная все происки персиян, видя очевидную измену аварского султана, Ермолов был уверен, что предложение Ахмет-хана успокоить Дагестан, его клятва в верности России были только одни пустые слова, вызванные страхом, явившемся с приходом главнокомандующего в Тарки.

«Не прибавляйте к гнусной измене вашей государю великому и великодушному обмана», — писал Ермолов аварскому султану (От 5-го ноября № 195.), — «что вы не перестали быть ему преданным. Мне давно известно поведение ваше, и я знаю, что, по вашему внушению, возмущены жители Дагестана против русских войск и осмелились с ними сразиться. На вас падут проклятия обманутых вами дагестанцев. Вы не защитите их, и если соберете подобных себе мошенников, тем жесточее наказаны будете. Всегда такова участь подлых изменников!»

В Дагестане волнения все-таки не прекращались. Ермолов простоял целую неделю в Тарках, не предпринимая ничего. Он надеялся, что многие из горских обществ опомнятся, увидят обман и что впоследствии их можно будет успокоить, не употребляя силы оружия. При свидании своем с шамхалом, Алексей Петрович предложил ему отправить свое семейство из Тарков в Кизляр и просил не прерывать вовсе сношений с подданными, «ибо в Карабудагкенте и Губдене начинают чувствовать, что они обмануты» (Письмо Ермолова шамхалу 7-го ноября. Предписание его Вельяминову 4-го ноября № 1,153. Предписание Вельяминова Пестелю 13-го ноября № 17. Рапорт его Ермолову 13 ноября № 18.).

Между тем, аварский султан продолжал собирать под свои знамена всех желающих. Авария стала главным местом сборищ всех недовольных и беглых. Тогда Ермолов, видя что [23] увещания недействительны, решил направить свои действия против Ахмет-хана аварского и нанести ему такой удар, слух о котором, пройдя по всем горам, заглянул бы и в ущелья.

Оставив в Тарках лишние тяжести, под прикрытием 300 человек пехоты, двух орудий и нескольких казаков, главнокомандующий выступил, 11-го ноября, с остальными войсками в горы. Весь переход, в пятнадцать верст, войска шли по дефиле, узкому и затруднительному для движения. Едва только к вечеру достигли они до подошвы горы Аскорай (Так названа гора в подлинном донесении, но на картах нет горы с этим именем.).

Впереди отряда пролегала весьма крутая и высокая гора, вершина которой была покрыта неприятелем, под предводительством самого Ахмет-хана аварского. Тысяч пятнадцать горцев рассыпались по возвышению и ожидали прибытия русского отряда. Когда войска подошли к подошве хребта, горцы встретили наших выстрелами, и с вершины горы посыпались на Ермолова самые дерзкие ругательства: — «Анасын сыхын Ермолов!» — кричали горцы.

Слыша это, солдаты приходили в бешенство: они рвались вперед, чтобы заставить молчать противника; но Ермолов, обогнав отряд и окинув взором расположение горцев, приказал остановиться и варить кашу (Из рассказов Мазаровича (рукоп.)).

Незначительная перестрелка и несколько орудийных выстрелов закончили день. К Ермолову явились местные жители, изъявившие желание быть проводниками. По их показанию, в четырех верстах от места расположения нашего отряда, был менее трудный всход на гору; там не было окопов; при движении можно было скрыть часть своих сил в лесу и подойти незаметно к самому расположению неприятеля. Хотя на этом пункте и собрались горцы в самом значительном числе, тем не менее он был все-таки самым выгодным для атаки.

Войска расположились на бивуаке у подошвы горы и испытывали все неприятности скверной погоды. С досадою узнали все, что вместо боя отряд расположился на ночлег. Солдаты, офицеры и даже многие из приближенных Ермолова роптали и осуждали такое распоряжение: Главнокомандующий слушал все это и молчал.

Горцы, видя что отряд расположился на ночлег, были уверены, что русские не решаются атаковать сильную их позицию. [24] Пуще прежнего стали они кричать и ругаться; пули с высот посыпались чаще. Ермолов, окруженный штабом и офицерами, в своей неизменной бурке, хладнокровно угощал присутствовавших походною закускою и смеялся над пулями, по временам долетавшими до бивуака.

— Пусть себе тешатся! — приговаривал он с усмешкою. Так прошел вечер; наступила чрезвычайно-темная ночь. Горы осветились неприятельскими кострами; сильный ветер, дувший в лицо нашему лагерю, доносил шумные песни обрадованных горцев, песни, которые были очень ясно слышны, несмотря на значительное расстояние, разделявшее два лагеря. Время проходило, песни стихли и мало по-малу все смолкло. В нашем лагере солдаты также задремали, но Ермолов не спал.

Часу в девятом вечера, пользуясь тем, что ветер был со стороны неприятеля, главнокомандующий тихонько позвал к себе майора Грузинского гренадерского полка Швецова, который незадолго перед тем был освобожден из плена (Горцы расчитывали получить за Швецова большой выкуп (до 16,000 р.). Ермолов призвал к себе старшин того аула, где первоначально Швецов попался в плен и своим грозным видом устрашил их так, что они сами освободили пленника, перешедшего уже через многие руки и в дальние горы. С тех пор Швецов стал человеком вполне преданным Ермолову.). Ермолов приказал ему взять второй батальон Кабардинского полка и, без шума, вести его вправо, через лес, по узкой тропинке, взобраться на высоты и ударить на левый фланг неприятеля.

— Только смотри, брат — говорил ему Алексей Петрович — чтобы не было ни одного выстрела: встретишь где неприятельский караул, уложи штыками, а как дойдешь на самый верх, тогда только дай нам сигнал — мы тебя поддержим.

Швецов готов был уйти; Ермолов остановил его. — Да знай — прибавил он — что оттуда тебе нет дороги назад: я должен найти тебя там, на горе, или живым, или мертвым.

Швецов буквально исполнил приказание главнокомандующего. Он выступил так тихо, что товарищи-солдаты не заметили отсутствия Кабардинского батальона.

Прошло несколько времени; все было спокойно; ночная тишина ничем не прерывалась; на горе догорали костры, то вспыхивавшие, то снова потухавшие...

Швецов, с батальоном, весьма скоро, из-под ветра, подошел к неприятелю. Солдаты издали видели, как лезгины [25] совершенно беспечно лежали у потухающих костров. Вдруг на горе раздался крик «ура!», за ним выстрелы... Несколько минут молчания — и потом завязалась непрерывная перестрелка.

Удар был слишком чувствителен и неожидан: все бросились в рассыпную. Кто бежал в одежде, но без оружия, кто был с оружием, но без платья. Многие остались на месте, не сделав выстрела и не успев даже подняться с земли, на которой лежали; в тесноте горцы ранили друг друга. Много оружия, лошадей и даже одежды было захвачено кабардинцами. В самое короткое время вершина горы была в наших руках.

С первыми выстрелами и криком кабардинцев весь лагерь поднялся на ноги. Две роты Троицкого, две роты 8-го егерского полков и два орудия были отправлены для поддержания майора Швецова.

— Вперед, бегом! — крикнул Ермолов, и солдаты лезли уже на гору.

С рассветом лезгины очутились у подошвы горы, с которой, в свою очередь, приходилось нам спускаться по весьма узкой тропинке, пролегавшей между скалами. Высоты по обеим сторонам дороги были заняты пехотою с артиллериею, и «тогда не было сомнения, что войска без малейшей потери сойдут в долину» (Рапорт Ермолова начальнику генерального штаба, князю Волконскому, 15-го декабря 1818 г. № 40).

Главный отряд пошел на соединение с майором Швецовым. В течение целых суток поднимался он на вершину горы, до которой считалось не более четырех верст: артиллерия и обоз поднимались на людях.

Когда весь отряд стал на прежней неприятельской позиции, Ермолов дал солдатам отдых и приказал подать водки. Около него собрался обычный кружок офицеров.

— Вот вам, господа, урок, как должно беречь русскую кровь! — говорил Алексей Петрович, обращаясь к тем лицам, которые накануне более других порицали его распоряжения. — По вашему, надобно было вчера положить тут несколько сот человек, а для чего? чтобы согнать неприятеля с этой горы и самим стать на ней. Мы теперь достигли этого, но достигли не потеряв ни одного солдата.

13-го ноября войска спустились в обширнейшую и прекрасную долину и прибыли в Параул, городок, в котором, по бедности ханства Аварского, султан Ахмет-хан имел свое пребывание. [26]

Жители оставляли город и бежали в леса; мятежники отступали за ними без выстрела; акушинцы, в числе 2,000 человек, последовали туда же.

Оставив в Парауле все тяжести и запасный парк, под прикрытием двух рот и одного орудия, Ермолов с остальными войсками выступил, 14-го ноября, к городу Большой-Дженгутай, находившемуся в десяти верстах от Параула и принадлежавшему брату аварского султана, Гассан-хану, известному своими злодействами и ненавистью к русским. Подходя к Дженгутаю, войска увидели его раскинутым на небольшом возвышении. В недальнем расстоянии от города пролегал хребет горы занятой неприятелем, устроившим, на протяжении полуверсты, окопы и засеки. Крайние городские дома, составлявшие левый фланг неприятельской позиции, были заняты горцами; на правом фланге протекала речка, к которой прилегали обширные сады занятые неприятелем. Это второе расположение горцев было гораздо сильнее первого.

Главнокомандующий приказал начальнику штаба, генерал-майору Вельяминову 2-му, сделать распоряжение к атаке левого фланга, выгнать неприятеля из крайних домов и завладеть пространством, отделявшим город от хребта горы, на которой были неприятельские окопы. Две роты егерей и три роты Троицкого полка назначены для атаки.

Выстрелы картечью из батарейных орудий заставили неприятеля очистить окопы, а стрелки выгнали его из крайних домов. Подвезенные к самому городу, орудия производили страшное разрушение и смятение в тесных улицах. Лезгины бросились бежать. Есаул Чикалев с казаками был отправлен отрезать им отступление. Одновременно с этим на правом фланге действовал отряд подполковника Верховского из четырех рот 8-го егерского полка и двух легких орудий. Хребет горы, лежавший против окопов неприятеля, прикрывал отряд его от жестокого огня лезгинов. Тут были акушинцы и с ними аварский султан. Для воспрепятствования неприятелю зайти в тыл Верховскому, Ермолов отправил две роты Кабардинского полка и два орудия под начальством артиллерии капитана Коцарева, прославившего впоследствии свое имя на Кавказе.

Едва бой разгорелся на всем пространстве, как вдруг, совершенно неожиданно, из бокового ущелья нанесло такой густой туман, что он скрыл противников: они не видели друг друга. Главнокомандующий приказал прекратить огонь и [27] поручил начальнику штаба, генерал-майору Вельяминову, пользуясь туманом, подойти к окопам и взять их штурмом. Две роты Троицкого, одна Кабардинская и одна егерского полков подошли незамеченные на расстояние не более шестидесяти шагов. Полковник Базилевич поставил два орудия против оконечности окопов и первым картечным выстрелом произвел беспорядок среди неприятеля. Менее чем в пять минут, половина окопов была уже в наших руках. Страшная суматоха и неурядица поднялись между горцами. Стесненные повсюду, они бросились бежать и многие обязаны были своим спасением только густому туману. Город быстро очищался; засевшие в мечети были переколоты. Аварский султан, брат его Гассан-хан и знаменитый в горах проповедник Сеид-эфенди, проповедывавший необходимость истребления христиан, бежали в горы.

Большой Дженгутай, главное селение Мехтулинского ханства, после разграбления было предано огню, среди которого русские войска двое суток стояли бивуаком. Селение Малый Дженгутай, оставленное жителями, скрывшимися в горах, было сожжено высланным туда отрядом.

Горцы, никогда не видавшие, в своих селениях, наших войск, были объяты ужасом; идея о неприступности их жилищ мгновенно исчезла. Короткая по времени, но значительная по результатам, экспедиция Ермолова произвела сильное впечатление на умы народа всего северного Дагестана. Окрестности были пусты на далекое расстояние, и только люди со смелым характером возвращались в свои дома, прося помилованья и принося хлеб-соль. Ермололов встречал их грозно.

— Знаете ли вы — говорил он — против кого осмелились поднять оружие? Знаете ли вы все могущество русского императора?

После нескольких сильных угроз, главнокомандующий объявил прощение, приводил возвращавшихся к присяге и дозволил возвратиться в свои дома, с тем, однако, условием, чтобы, на будущее время, горцы в точности исполняли все обязательства. Из Дженгутая, через Параул, Ермолов перешел в Кара-будакент, отстоявший на восемь часов езды от г. Башлы, в окрестностях которого действовал отряд генерал-майора Пестеля.

Пестель, по приказанию главнокомандующего, выступил 14-го ноября из Дербента по дороге к Дарваху. Беспрерывная вьюга, глубокий снег и мороз препятствовали быстрому движению, и Пестель, с большими затруднениями, достиг до р. Малой Бугами. [28] В отряде был большой недостаток патронов и артиллерийских снарядов; в дербентском артиллерийском парке не было почти вовсе зарядов. Пестель должен был вытребовать четыре ящика из Кубы и Зиахура и, раздав их отряду, состоявшему из 1,800 человек, едва мог снабдить каждого солдата не более как 60-ю патронами. Недостаток подвод делал подвоз провианта, из Дербента затруднительным; дрова доставлялись с большим трудом, а лошадей, за выпавшим снегом, кормить было нечем: они питались небольшим количеством фуража, доставленного шамхалом. Медленность движения Пестеля дозволила горцам приготовиться к обороне. Каракайдагцы, акушинцы и другие их соседи укреплялись в Хан-Мамед-Кале, куда ожидали прибытия и беглого Ших-Али-хана.

Уцмий вел себя двулично: боясь повредить сыну, он казался спокойным, но добровольно позволил занять Хан-Мамет-Кале и помогал возмутителям. Его сын, которого он просил возвести в достоинство уцмия, по приказанию Ермолова был взят и отправлен в Дербент. Адиль-хан жаловался на это, но главнокомандующий отвечал, что того требуют обстоятельства, что он приказал отвести ему в Дербенте особый дом и сделает все, что можно лучшего, для семейства и самого Адиль-хана.

«Полезно, однако же» — писал Ермолов (Уцмию каракайдагскому 21-го ноября. Рапорт Пестеля Ермолову 16-го ноября № 1,306.) — чтобы ваше высокостепенство более полагали надежды на российское правительство и знали, что не Дагестан сделает вам добро. Верьте мне и будете довольны».

Генерал Пестель прошел, между тем, через деревни Хан-Мамет-Кале, Даличебан, Берикей и Джемикент, разорил их до основания, разогнал мятежников, сжег все их хозяйственные запасы, вступил в Башлы, обратил их в пепел и вернулся обратно в Дербент (Рапорт Пестеля Ермолову 23-го ноября № 1,318. То же генерал-лейтенанту Вельяминову 1-му 24-го ноября № 1,319.).

В это же время, сам главнокомандующий присоединил к России, навсегда, селения: Урум, Чаглы, Хонши и Колезми и отдал их в управление русского чиновника. Жители селений: Мюрага, Отемишь, Алхаджа-Кент, Гаша, Гусеймакент, Кая-Кент, Мамиаул, Малые Гамры и Бердук, как оказавшиеся верными, объявлены, по-прежнему, вольными. «Никогда» — писал им [29] Ермолов (В объявлении от 21-го ноября) — «войска российские не тронут вашего имения, а напротив, будут вас защищать. Кроме великого российского государя вы никому не должны повиноваться; войскам дано повеление признавать вас государя подданными».

Именем императора, как бы в вознаграждение шамхала за его верность, главнокомандующий присоединил к его владениям и отдал в полное управление шамхала имения изгнанных изменников, султана Ахмет-хана аварского, брата его, дженгутайского бека Гассан-хана, и имение Гирей-бека, состоявшее в селениях Параул, Шора, Дергал и Казанищ, с окрестными деревнями. «Селения сии» — писал Ермолов шамхалу (От 21-го ноября.) — «отдаются вашему превосходительству за верность собственно лицом вашим оказанную, и потому наследникам вашим могут принадлежать не иначе, как разве Государь Император соизволит дать на то подтверждение».

20-го ноября главнокомандующий, со своим отрядом, возвратился в Тарки. Сюда приехал родственник уцмия с объявлением покорности от лица всего населения каракайдагского народа. Старшины некоторых вольных обществ также просили принять их в подданство России. Известный плут Сурхай-хан казыкумыкский прислал к Ермолову своего посланного поздравить с одержанными победами.

Генералу Пестелю приказано, дав отдых войскам и оставив в Дербенте одну роту, с остальными вернуться на прежние квартиры в Кубинскую провинцию. Уцмию поручено вызвать жителей из гор в свои жилища и успокоить их. Главнокомандующий находил достаточным то наказание, которое они испытали, и просил объявить, что более вреда им сделано не будет, и что «только мошенник эмир Гамза и его приближенные всегда преследованы будут» (Предписание Ермолова Пестелю 21-го ноября.).

Окончив экспедицию, Ермолов выступил из Тарков и войска 1-го декабря переправились обратно через Терек у Старогладковской станицы. Солдатам необходим был отдых от беспрерывных движений с первых чисел мая месяца.

Ермолов слагал с себя вину в начатии военных действий, «но нельзя избегать их», говорил он, «когда дерзкий неприятель приходит с угрозами». [30]

«Здесь — писал между прочим главнокомандующий (Начальнику главного штаба, князю Волконскому, 15-го декабри № 40.) — между народами загрубелыми в невежестве, чуждыми общих понятий, первый закон есть сила. Знаю, что недостойно России во зло употреблять оную, но не могу не чувствовать, что она необходима, дабы отразить насилие. Может-ли что быть безрассуднее и дерзостнее как поступок лезгин, требующих чтобы войска наши оставили город нам принадлежащий? Во всяком другом месте, в подобном случае силою отражаются несовместные требования, но здесь сего недовольно: здесь надобно наказать.

«Теперь сие довольно легко, но в другой раз нелегко могут представиться подобные обстоятельства. Не пренебрегайте, ваше сиятельство, Дагестаном. Не весьма отдалены времена шах-Надира, а здесь потерпели его армии. Нельзя равнодушно смотреть на буйственные народы сей страны, всегда спокойствие возмущающие, и где верное убежище врагам нашим в одной сей стороне. Персия рассылает деньги свои и нельзя нам не знать сколько, в случае войны с сею державою, могут быть опасными 25,000 человек, действующих в тылу и служащих многим другим примером. «Не говоря о сей стране, если взять во внимание пространство занимаемых нами земель, то просьба моя о прибавлении к корпусу трех полков пехоты и двух рот легкой артиллерии должна казаться самою умеренною, а с сими войсками, и много в два года времени, Дагестан будет совершенно в руках наших, ибо одного акушинского народа надобно смирить гордость; прочих всех бедность и нужда покорят нашим законам».

Н. Дубровин.

Текст воспроизведен по изданию: Дагестанские события 1818 года // Военный сборник, № 3. 1869

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад