ДУБРОВИН Н. Ф.

ТЫСЯЧА-ВОСЕМЬСОТ-ВТОРОЙ ГОД В ГРУЗИИ

(См. выше стр. 9-52 и 537-584)

VII.

Юридическое, гражданское и военное устройство Грузии.

Особенности юридического, гражданского и военного устройства Грузии, укорененные веками, могут лучше всего объяснить нам те явления, которыми сопровождалось русское господство в этой стране с самого начала его утверждения. Потому и мы должны заключить наш общий обзор нравов и быта грузин рассмотрением главнейших из тех особенностей, а уже за тем перейти к истории 1802 года, который был первым годом нашего господства в Грузии, когда старые и новые порядки стали, наконец, лицом к лицу.

С самого начала грузинской истории, монархическая форма правления оставалась в ней постоянно господствующею. Царь имел неограниченную власть и все его повеления считались законом; он был главою правосудия, и двор его служил почти обыкновенным местом суда. Но в городах были салакбо — место общественной беседы, куда собирались грузины всех состояний для разговоров и рассуждений о делах государственных. Тут же производились суд и расправа. В Тифлисе, салакбо было [214] перед царским дворцом. В судах и при разборах тяжебных дел, царь руководствовался одним собственным произволом и обычаями Востока: по его приговору рубили преступникам члены, выкалывали глаза и т. п.

«Грузия есть страна, одаренная всеми благами, говорит царь Вахтанг в введении к собранию грузинских законов; но, по непостоянству времен и изменению обстоятельств, в ней судили и рядили по своему мудрованию: одни — по родству и дружбе, другие — из боязни, иные, — по отсутствию страха Божие, а некоторые — по лихоимству, одним словом, кому как было угодно».

Вахтанг был первым из царей, который позаботился о составлении законов для, грузинского народа. Собранные и изданные (Издание это ходило по Грузии в рукописи. Уложение никогда не было напечатано самими грузинами, хотя церковные книги и печатались в Тифлисе. В 1801 году, во всей Грузии нашли едва три экземпляра, да и те неполные. В самом уложении было сказано, что если в каком-либо месте не окажется законов, то суд должен производиться по обычаям того места. — Зап. Буткова (рукоп.) Арх. Гл. Шт.) им законы служили руководством только одним судьям. Царь же при своих решениях никогда ими не руководствовался, считая себя выше и вне всякого закона.

Вахтангово уложение было простым сборником правил и народных обычаев; помещенные в нем статьи часто противоречили друг другу. Так, духовные законы не сходились в некоторых местах с гражданскими. Первыми предоставлялось, например, право лицам духовного звания быть решительными судьями в делах светских, тогда как гражданскими законами запрещено духовным лицам мешаться в мирские дела (Противоречие это произошло от того, что духовные законы и правила были составлены католикосом Дементием, братом царя Вахтанга, в собрании всех грузинских архиереев. Вахтанг утвердил их без сличения с гражданскими, писанными другими лицами, не совещавшимися с духовенством). В уложении нашли место извлечения из греческих, армянских законов и книг Моисея. Законы варварских народов, как например, плата за убийство и рану, оправдание раскаленным железом и кипятком, также вошли в состав уложения.

В семейных отношениях грузин, было запрещено вдовцу жениться на девице. Христиане не должны были отдавать своих дочерей за иноверцев, и в свою очередь не жениться на их дочерях. Если кто женится на невестке своей, того «да зальют с нею друг против друга известкою».

Муж и жена по причине бездетства не могли быть разведены. Расторжение супружества дозволялось только в случае [215] прелюбодеяния; тогда приданое и незаконный ребенок отдавались жене.

По убеждению грузин, «как бы муж и жена ни ненавидели друг друга, но развестись им не дозволяется. В таком случае католикос должен их мирить увещанием».

Грузинка не имела почти никакого положения в обществе, не пользовалась никакими юридическими правами, или весьма незначительными. Каждый мужчина, какого бы звания он ни был, имел преимущество перед женщиною самого высшего рода. Женщина не бывала почти никогда в обществе мужчин, ее советов не спрашивали. В церкви, например, мужчины всегда стояли впереди, женщины — позади; оба пола старались не смешиваться. Царские особы не исключались из этого общего правила. Если женщине сопутствовал слуга, то он никогда не шел позади, а всегда впереди, — из уважения к мужескому полу. От женщины не принимали доносов, не допускали до суда, не приводили к присяге.

«Женщина может приносить жалобу в суд на мужчину; но не следует возлагать на ответчика присягу или отбирать у него что-либо. Если она сошлется, на свидетельство мужчины, то и такого свидетеля не допускать к присяге.» Споры и иски между женщинами не разбираются в судебных местах, до которых — сказано в уложении — им нет дела, а оканчиваются выборным от общества (Законы Вахтанга, § 216).

Ни одна грузинка не могла быть ни в чем поручительницею. За долги, сделанные ею до замужества, муж не отвечал; она сама должна была уплатить их. Женщина ни за какое преступление не могла быть посажена в темницу.

Жена не могла расточать своего приданого, но посторонним приобретением располагала по своей воле. Если женщина умрет бездетною, то приданое возвращается в дом родителей, а прочее наследство переходит к мужу. Запрещено женам осуждать своих мужей в военном деле; на этот счет у грузин существует даже пословица: «Муж с поля битвы, а жена ему на встречу рассказывает про войну» («Грузинские пословицы и изречения», И. Евлахов. Зап. кавк. отд. имп. рус. геогр. общ., кн. I, стр. 263). Закон запрещал: разлучать новобрачных и требовать их на войну; мужья не могли одеваться в женскую, а жены в мужскую одежду.

Отец должен иметь попечение о добром воспитании своих детей. Мать не имела права наказать сына. Сын не мог [216] равняться в суде с отцом и рассчитывать на одинаковое с ним почтете.

Овдовевшую жену в течение девяти дней запрещено было чем-либо беспокоить. После смерти жены, мужчина носил траур в течение шести месяцев, а женщина после смерти мужа носила его нередко до нового замужества, которое могло быть не ранее десяти месяцев — иначе она, по уложению царя Вахтанга, лишалась всякого наследства и теряла даже доброе имя. Вдова, у которой после смерти мужа умрет сын, и она останется затем бездетною, могла, если желала, остаться в доме мужа и имела свою часть.

Если у крепостного останется малолетний сын, то господин должен был представить опекуна. Опекуном мог быть не глухой, не немой и не моложе 25 лет. Имения после родителей получали сыновья. Для того, чтобы в родовых имениях не могли появляться посторонние совместничества, то незамужним дочерям, при разделе, выделялось приданое. На этом основании женский пол в большинстве случаев, не исключая и вдов, устранялся от наследства недвижимым имением. Родовое имение не передавалось по произволу умирающего никому, кроме сыновей, и только за неимением их поступало во владение дочери; благоприобретенным же он мог располагать по своей воле (Записки Буткова (рукоп.), Арх. Главы Шт.). Выморочные имения казенных землевладельцев отписывались на царя, а помещичьих — на помещика. Духовные завещания совершались и признавались законными только тогда, когда к ним приложена была печать местного начальника. Духовное завещание слепого признавалось законным при подписи шести или семи свидетелей. Не получал наследства тот, кто женился без воли отца, и дочь, которая, по увещанию и по приготовлении ей приданого, не желала выйти замуж.

Раздел имений между наследниками признавался вредным, хотя и не запрещался законом. Со времен Адама, сказано в нем, земля была разделяема, а потому нельзя и впредь не допускать этого.

«Какое бы несогласие ни возникло, говорится в § 98 Вахтанговых законов, между братьями, между дядею и племянниками, между двоюродными братьями и нераздельными родственниками, они не могут разделиться без царя или господина. В таком случае, царь или господин должен всячески стараться, посредством увещания старшим, угроз младшим или [217] наказания посевающим между ними раздор, умиротворят их и уклонять от раздела, а между тем определить особый за ними присмотр, чтобы они не грабили общих крестьян и не тратили напрасно вина и хлеба».

Этот закон повел к тому, что одним имением владели нередко целые фамилии, и оттого раздоры между родственниками не прекращались. Старший в роде заведывал имением и, соблюдая только свой личный интерес, весьма мало заботился об его улучшении.

Раздел имений между братьями делался всегда письменно, — иначе он не утверждался. Братья, приступая к разделу, должны были прежде всего отделить приданое для своих сестер.

Старший брат получал лишнюю часть за свое старшинство, а из остального имения одна двадцатая часть за раздел поступала царю. Часть эта называлась, и отделялась та, которую царь пожелает выбрать. Меньшому брату, сверх части, отдавался дом и все, что расположено было внутри ограды. Затем все остальное имение делилось между братьями по-ровну. Кладбище, церковная утварь, и церковное имение оставалось в общем владении (Подробности раздела были следующие. Старший брат получал «прежде всего двадцатое лучшее по своему выбору и двадцатое же худшее по выбору других братьев семейство крестьян; младший брат одно худшее с двадцати, вместе с родительским домом — средние братья все вместе также одно с двадцати, и затем остальное делилось по-ровну»).

Если старший брат умирал бездетным, то часть следуемую за старшинство получал второй брат.

Никто, моложе 25-летнего возраста, не имел права продавать своего недвижимого имения. При покупке и продаже продавцы обязаны были извещать своих родственников и утверждать сделку при свидетелях, исследующих подробно обязательства, не внесено ли в них чего-нибудь чужого. Продавец, взявший задаток и отказавшийся потом продать вещь покупщику, обязан возвратить задаток вдвойне.

В долговых исках, закон запрещал брать за отданные в долг деньги выше 12%. «На сей предмет, говорит Вахтанг, в Грузии не обращали внимания: недавно еще отдавали в заем за 120 процентов, а часто брали и проценты на проценты».

«Кто несправедлив, говорит он далее, и ненавидит душу свою, тот отдает деньги в заем за 30%; кто хотя немного любит ее, — за 24%; кто побольше любит, — за 18%; а кто [218] подлинно любит, — за 12%. Всего же лучше для души совсем не брать процентов. Процентов на проценты ни в каком случае не требовать, не давать и не взыскивать; проценты прекращаются, если сравняются с капиталом».

При займе же хлебом допускалось право взимания до 86%. Должник обязан возвратить заимодавцу долг тою же монетою, какою получил. После 30 лет, со времени полученного долга, не дозволялось взыскивать уплату его за один раз.

«Когда брат твой или же посторонний будет продавать недвижимое имение, для уплаты долга, а ты заплатишь за них долг и избавишь его от нужды, то можешь держать его в закладе до семи лет».

Если хозяин в это время не выкупит имения, то оно считалось купленным.

Заимодавец не может взыскивать долга ни с кого, кроме должника своего, но отец обязан платить за сына; долг же отца платят те, которые владеют оставленным имением. Если у умершего должника осталась дочь, то из имения его выделялась сначала часть на ее содержание, и затем остальное шло на уплату долга.

Никто за долг не мог самовольно удерживать ничего чужого без разрешения царя.

По грузинским законам, смертная казнь, от князя до раба, зависела единственно от царя, но вельможам предоставлено было право, у людей им подвластных, выкалывать глаза, отсекать члены и проч.

Хищники, разбойники, воры, человекопохитители подвергались лишению зрения и другим лютым казням. Поймавший вора не имел права его убить или как-либо искалечить. За поджог сожигали; за наущение к поджогу — рубили голову. Фальшивым монетчикам отрубали руки; кто ворожил свечею или зернами, того закон признавал колдуном, а кто говорил, что по такой-то звезде следует умереть такому-то вельможе, того называли звездословом. Суды по поводу чародейства были ужасны.

Взыскание за кровь существовало в Грузии и производилось деньгами, причем принимался в рассчет род и звание. Высшая степень взыскания за убийство первейшего князя составляла сумму в 15,360 руб. (Таких первейших князей считалось только шесть: Арагвский эриставт сам лично до раздела; Ксансгий эристав лично до раздела; Амилахвар лично до раздела; Орбелиан, — старший в доме до раздела старший в доме Цициановых, когда еще фамилия не была в разделе, и Сомхетский Мелик. См. Собрание законов Вахтанга, § 17-41). Относительно католикоса [219] (главы грузинского духовенства) сказано: досада (оскорбление) царю и католикосу одинаковы, «ибо один из них имеет власть над телом, а другой над душею. Благословение от Бога и почтение от людей также приемлют они равно. Хотя царю и оказывается более почтения, но единственно из страха». Самая низшая плата за кровь хлебопашца и ремесленника была 120 руб. Вместо денег можно было платить быками, коровами, лошадьми, оружием, годными железными и медными вещами.

Без разрешения царя, закон запрещал взыскивать за кровь. Если у убитого человека не было детей, а несколько братьев, то плата за кровь отдавалась тому, кто был с ним не в разделе, за исключением некоторой части, которая поступала на удовлетворение жены убитого. Если все братья были в разделе, то закон определяет правила, как делить между ними получаемое за кровь. Если у убитого были дети, то деньги, взысканные за кровь поступали на удовлетворение их. Кто не в состоянии был заплатить за кровь, тот осуждался или на смерть или другую строгую казнь.

За неумышленное убийство не было взыскания за кровь, и убийца подвергался только церковному покаянию.

Денежное взыскание определено было и за нанесение раны. Закон определяет, за какую рану и что следует взыскивать. За кражу со взломом и мошенничеством взыскание определено было не однообразное: оно подлежало суждению по древним местным обычаям, и род суда этого употреблялся не только между грузинами, но и между армянами и татарами.

В большей части Грузии, однако же, мера взыскания с вора в первый раз составляла в семь раз более украденного. Из этого взыскания две части шли на удовлетворение истца, четыре — царю или в казну и одна — моураву, разбиравшему дело.

В городах Тифлисе, Гори, Телаве, в Бизихских селениях и креп. Цхинвале, где жили евреи, существовали особые правила (Записки Буткова (рукоп.), Арх. Гл. Шт. в Спб.). По закону, установленному евреями, вор обязан был возвратить вдвое противу украденного.

В помещичьих имениях преступники судились, относительно воровства, по установлению помещиков правилами, освященными давностию. У армян в Шулаверах с вора взыскивалось в пятеро, из них: две части поступали истцу, две — царю, и одна — моураву. У некоторых татар истцу [220] возвращалась только стоимость потерянного или убыток, а с виновного делалось взыскание по назначению моурава. Из этого взыскания девять-десятых принадлежали царю, и одна десятая — моураву. В других татарских селениях моураву предоставлена одна треть взыскания, а две трети — царю. В княжеских, царских и помещичьих имениях доход с этой статьи принадлежал весь владельцу.

За второе воровство, кроме материального взыскания с вора, ему резали уши, нос, руки и проч. Большая же часть дел этого рода вознаграждалась денежною платою.

Доносы принимались судьею неиначе, как письменные. Донос человека наказанного за какое-либо преступление или бежавшего с поля сражения не мог быть принятым.

По грузинским обычаям и правилам, обвиняемый мог оправдывать себя шестью способами: 1) присягою, 2) раскаленным железом, 3) кипящею водою, 4) вызовом на саблю или поединок, 5) свидетельством, и 6) принятием на себя греха или подвержением себя заклятию.

Для того, чтобы доказать свою справедливость, обвиняемый должен представить свидетеля своей невинности. Если он обвиняется по доносу, то должен, кроме своего свидетеля, выбрать еще одного свидетеля из числа лиц назначенных доносчиком. Тот, кто заставляет присягать, должен принести образ. Если обвиняемый и принятые им свидетели поклянутся перед образом в его невинности, то справедливость их показания не подвергается сомнению.

К присяге прибегали редко, а старались разобрать дело другими способами. Женщин к присяге не допускали; за них не могли присягать посторонние, но одни только самые близкие родственники.

Обвиняемому клали на руки лист бумаги, а на нее раскаленное железо. Если он, сделав три шага вперед и бросив потом железо, не обожжет руки — то считался правым, и этот способ оправдания носил название испытания раскаленным железом.

Испытание кипятком состояло в том, что в котел с водою опускали грудной крест. Когда вода закипала, котел снимали с огня — и обвиняемый должен был, во имя Божие, вынуть из котла крест. После того на руку надевали мешечек, завязывали его и прикладывали печать; если на третий день рука оказывалась не обожженною — то обвиняемый прав.

Перед оправданием при помощи поединка, доносчик и обвиняемый молились Богу 40 дней; потом каждому из них [221] надевали на шею или на копье бумагу, на которой написана краткая молитва. «Боже правосудный! — сказано в молитве. Я, такой-то, прошу и молю тебя, не помяни днесь других прегрешений моих. Но если я во взводимом на меня таком-то деле прав, то предаждь мне главу его; если же не прав, то предаждь ему мою главу.» Вооружившись, они выезжали на арену, имея при себе секундантов, вооруженных щитами и плетьми. Поединок происходил в присутствии царя и продолжался до тех пор, пока один из них не собьет другого с лошади. Тогда секунданты представляли побежденного, как признанного виновным, царю, который поступал с ним по своему усмотрению. Оружие побежденного отдавалось победителю, а конь — секунданту. Если оба упадут с лошадей, то должны пешие драться до тех пор, пока один из них сшибет другого с ног. Поединок назначался преимущественно в делах об измене, разграблении церковной казны и святотатстве.

Свидетелей умных и добросовестных достаточно двух лиц; а в противном случае нужно двадцать и не менее десяти.

Принятием на себя греха решались иски весьма незначительные, непревышающие одного марчила (около 60 коп. сереб.). Иногда мера эта допускалась в тяжбах о быке. Обвиняемый должен поднять на своей спине истца и сказать: «Да будете грех твой на мне при втором пришествии, и да буду сам за тебя осужден, если я сделал то, в чем ты меня обвиняешь».

Закон определял случаи, в каких и какой именно род очищения употреблялся. Никто из обвинителей или обвиняемых не мог уклониться от присяги. Присягающему давалось время обдумать, чтобы поспешностию не заставить дать ложную присягу: «ложная присяга есть отвержение от Бога, и ложно принятой присяги Господь не предает забвению. Кто учинит ложную присягу, сказано в уложении, тот есть жид, с тем и хлеба не следует есть». Малолетние дети и духовные лица к присяге не допускались.

Свидетель должен быть достойный человек и не менее 20 лет от роду. Свидетельство иноверца не принималось. Поэтому о свидетеле прежде всего узнавали, какого он вероисповедания и каких качеств. Свидетельские показания принимались только те, которые сам свидетель видел, а не слышал; но о границах земли, построении дома, можно было свидетельствовать по наслышке. Нищие или убогие в свидетели не допускались. Купленный человек не мог быть свидетелем, ни для [222] своего господина, ни для его сына. Отец для сына и сын для отца не могли быть также свидетелями. Свидетели должны быть представлены пред теми лицами, о преступлении которых свидетельствуют.

Таков был, в общих и кратких чертах, юридический быт грузинского народа.

Для охранения прав каждого члена общества, существовали правительственные учреждения и во главе их стоял: верховный царский суд.

В суде этом председательствовал сам царь и присутствовали: а) наследник царский; б) прочие царевичи по особому царскому назначению; в) мдиван-беки — советники или собственно судьи — четыре князя карталинские и четыре кахетинские (В 1804 г., они переименованы в коллежские и надворные советники); г) мдиваны или лица, назначаемые собственно для исполнения дел, производимых в суде; и д) тавалидар хранитель письменных дел и разных актов верховного царева суда. На его же обязанности лежало собирать и хранить деньги, взыскиваемые по суду с виновных.

В верховном суде рассматривались дела как Карталинии, так и Кахетии.

Дела ясные царь решал сам, но если они были запутаны, неполны или особенно важны, то он передавал их в верховный суд, где сам иногда присутствовал, при производстве дела. По большей же части он поручал решение одним судьям, которые, руководствуясь формою, установленною в законах, призывали в заседание преступника, истца, ответчика и свидетелей, рассматривали их показания, дополняли их удостоверениями, и приведя дело в совершенную ясность, сообразуясь с законами или с обычаями того народа, у коего произошел разбираемый случай, произносили приговор и вносили его к царю на утверждение. От произвола царя зависело поступить согласно приговору верховного суда или иначе.

К царю же приносимы были жалобы на неправое решение низших судебных мест и властей и; в таком случае, дело рассматриваемо было или царем или в верховном суде.

Судьи могли быть не моложе 25 лет. Им запрещено было производить суд в торжественные и праздничные дни, но убийц и разбойников закон повелевал судить и в св. четыредесятницу. Преступников не наказывали тотчас же, а спустя некоторое время. В законах сказано было, что если царь велит наказать преступника, то есаулы должны помедлить. Если [223] царь признает преступника виновным, то и народ должен быть согласен.

Все вообще дела решались весьма скоро и почти без всякого письменного производства, одним словесным разбирательством. О всяком же решении верховного суда исходил барат или указ за царскою печатью, заключавший в себе содержание приговора.

За каждое дело, решенное в верховном суде, взималась установленная пошлина, из которой часть принадлежала царю, часть царевичам, участвовавшим в суде, и часть мдиван-бекам, мдиванам, тавалидару и прочим членам суда.

Непосредственно за верховным царевым судом, одною ступенью ниже, были так называемые частные суды, карталинский, кахетинский и телавский. Первые два находились в Тифлисе, а последний в Телаве. Ведению этого последнего суда подлежал самый город Телав и весь округ средней Кахетии; остальная же часть Кахетии причислена была к суду кахетинскому. Частные суды состояли: первый, из четырех мдиван-беков, князей карталинских, а второй и третий — каждый из четырех мдиван-беков, князей кахетинских. Будучи членами верховного царева суда и решая там дела совместно, с прочими членами, здесь мдиван-беки имели отдельное присутствие.

Обязанностью суда было разбирательство дел низших классов жителей Тифлиса и таких мест Карталинии, где волости, селения и деревни управлялись моуравами, неимевшими власти судебной. На суд мдиван-беков поступали все те иски, по членовредительствам и насилиям, которые составляли вторую степень уголовных преступлений. По этим делам они представляли свои приговоры на рассмотрение царя, без утверждения которого не могли приводить их в исполнение.

Мдиван-беки принимали доносы в разных злоумышлениях. Если из следствия оказывалось, что преступление относилось до князей, и пользующихся преимуществами дворян, то тогда мдиван-беки представляли дело на суждение верховного суда; в делах же второстепенных, при обвинении людей низшего состояния, составляли сами приговор и препровождали его царю на утверждение.

Сверх занятий по суду, мдиван-беки были советниками салтхуцеса или государственного казначея. Последняя должность возлагала на мдиван-беков обязанность — чрез каждые семь лет осматривать лично внутреннее состояние царства, приводить в известность народонаселение его, собирать и доставлять сведения о народной промышленности, для соображений [224] правительства о соразмерном распределении повинностей. Салтхуцесов было два, один для Карталинии, другой для Кахетии (Описание Грузии, составленное Лазаревым. Акты Кав. Арх. Ком., изд. 1866 г., T. I, 193).

Для земского управления страною, вся Грузия, как Карталинии, так и Кахетия, была разделена на моуравства. Слово моурав означает, собственно земского начальника (Моурав происходит от слова урва — забота, попечение, управление. Слово моурав выражало сначала власть, которая стояла выше эриставов и заменила их потом. Впоследствии звание моурава снизошло от важнейших государственных сановников до мелких правителей, уездных, участковых и сельских). Пользуясь одинаковым названием должности, различные лица, в ней состоявшие, пользовались различною властию. Некоторые из них имели свой суд и расправу, другие же только одну расправу.

В моуравы с судом и без суда определялись царем князья и дворяне, из коих многие имели эту должность наследственно.

Вообще, от должности моурава не только не отказывались, но искали ее. За услуги отечеству, князья награждались пожалованием моуравства в род, по смерть или на известное время.

Армяне, составляя главнейшую часть населения Тифлиса, и имея в своих руках всю торговлю и ремесла, требовали управления сообразного с их обычаями. Первоначально ими управляли мамасахлисы (что в тесном смысле означает домоначальника) и нацвалы, но потом обе эти должности соединены были в мелик. Звание это учреждено еще в то время, когда Грузия находилась под властию Персии. Шах-Надир утвердил особою грамотою в звании мелика, карталинского князя Бебутова, и потомки его носили звание мелика до введения русского управления. Грузины же и татары, жившие в Тифлисе, были подчинены тифлисскому моураву (из князей Цициановых). Власть мелика и моурава была одинакова, и оба вместе они составляли так называемое тифлисское городовое правление, существовавшее только в одной столице Грузии. По законам, на мелика возлагалось: содержание купечества в добром порядке и наставление его в правде; наблюдение за верностию меры, веса; за продажею без обмана и подлога. Он обязан был следить за тем, чтобы торгующие довольствовались умеренною прибылью, не заводили ссор и не причиняли друг другу обид.

Когда в Тифлисе происходили у купцов и мещан тяжбы об имении, или споры при разделах между наследниками, [225] по рассчетам торговым, также иски вексельные и другие гражданские дела, мелик созывал именитых купцов, решал дела письменным приговором, утверждая его печатью своею, и лиц участвовавших с ним при разборе дела. Рассмотрение и решение дел маловажных, мелик имел право передавать на рассмотрение и решение двух или, более достойных граждан, пользовавшихся всеобщим уважением.

Князь в своих имениях имел власть мдиван-бека. Он давал суд и расправу своим крестьянам по уложению царства и по местным обычаям, лично или чрез своих поверенных, которых мог иметь по закону. По преступлениям уголовным: первой степени, представляли царю; а по насилиям второй степени, князь делал сам приговоры и вносил к царю на утверждение. Денежные сборы от дел, поступавшие в казенных имениях в казну, в помещичьих принадлежали помещику и составляли значительную часть их доходов. Князья, имевшие у себя дворян, пользовались преимуществом, по которому их суду подлежали не только крестьяне дворянские, но и сами дворяне, по делам об имениях. Дворяне эти, владея недвижимостию, данною им князьями, располагали ею только с дозволения своих князей и допускаемы были к закладу и продаже имений только дворянам того же князя, с тою целию, чтобы, не нарушать округлости вотчины, т. е. чтобы, по обычаю издревле существовавшему, князья не имели друг с другом чересполосных владений.

Военное управление в Грузии распределялось соответственно следующим чинам:

1) Сардарь — полный генерал. Чин этот был самый высший, и им пользовались наследственно знатнейшие князья Грузии, в Карталинии 4, а в Кахетии — 1.

2) Минбаши или Атасис-тави — тысяченачальник. Они находились в мирное время в ведении сардаря и всегда были готовы на службу. Каждый сардарь имел своих минбашей, соразмерно тому числу войск, которое могло соединяться под его начальством, и потому у некоторых было трое, у других меньше.

Комендант тифлисской крепости имел чин минбаши; в других же крепостях, состоявших в ведении моуравов, комендатов вовсе не было.

3) Хутасис-maвu или Гундистави — пятисотенник; Асистави — сотник; дасбаши — начальник над десятью.

Первое учреждение в Грузии артиллерии последовало около 1770 года, при царе Ираклие Теймуразовиче. В это время, [226] состояло в грузинской полевой артиллерии не более 10-ти орудий и 60-ти рядовых; начальство над ними вверено было минбаше. Когда возвратился в Грузию князь Паата Андроников, приобревший в России некоторые познания в артиллерийской науке, то с принятием в свое ведение грузинской артиллерии, он пожалован царем в чин топчи-баши, — звание, которое носил и сам царь. Князь Андроников устроил в Тифлисе литейный двор, на котором отливались медные пушки, мортиры и снаряды. Он перелил орудия по европейским калибрам, увеличил число их до 15-ти, а по присоединении к ним, в 1787 году, еще 12-ти орудий, из числа 24-х, пожалованных в 1784 году императрицею Екатериною II царю Ираклию, он установил в артиллерии русские чины: маиора, капитана, поручика и сержанта. Нижние чины носили название, и число их простиралось до 100 человек. Топчи набраны были из русских солдат, оставшихся в Грузии дезертирами в бытность там русских войск в 1769-1787 г., и из выкупленных царем из плена от кавказских горских народов. В 1794 году, считалось тех и других 375 человек; а по выступлении из Грузии русских войск, бывших там в 1796 и 1797 г., осталось беглых около 300 человек. Большая часть этих солдат были женаты на грузинках и там водворились. При открытии русского правления, все из них, которые оказались способными к службе, определены в учрежденные в Грузии штатные воинские команды, по знанию ими грузинского языка.

Главный недостаток полевой артиллерии состоял в том, что ее возили в походах на вьюках.

Царь Георгий Ираклиевич, вверив артиллерию сыну своему царевичу Иоанну, наименовал его фельдцейхмейстером.

В штаб и обер-офицерские чины артиллерии производили князей и дворян, а унтер-офицерами определялись лица и других сословий.

Сверх гражданского разделения обоих областей Грузии, Кахетии и Карталинии, каждой на верхнюю, среднюю и нижнюю, Грузия имела еще разделение военное по сардарьствам.

В Карталинии было таких округов — 4, в Кахетии — 2.

Во всех карталинских и в одном кахетинском округе, главные начальники были сардари; татары же составляли всегда особые корпуса под предводительством своих моуравов.

Все князья и дворяне, имевшие в этих округах поместья и крестьян, точно также как и моуравы государственных, удельных и церковных имений, в случае поголовного [227] вооружения, должны были со своими людьми присоединяться в войскам своего сардаря. Царь каждый раз определял сколько и с какого участка следовало выставить войска. Люди эти должны были иметь свое оружие и запас провианта, на назначенное время, и во все продолжение войны находились под командою своего сардаря. Жители городов и мест неудобных для хлебопашества, в особенности осетины, получали в походе провиант от царя. По древним грузинским обычаям, подчиненные обязаны были подносить своим сардарам 5-ю часть добычи, приобретенной на войне.

Сосредоточившись на каком-либо пункте, все ополчение Карталинии и Кахетии устраивалось следующим образом.

Передовой полк. Он состоял: 1) из войск нижней Карталинии или Самхетии, под начальством своего сардаря, князя Орбелиани, у которого было под командою 6 других княжеских фамилий; 2) из войск нижней Кахетии, т. е. кизика под начальством сардаря и моурава своего, князя Андроникова.

Большой полк. Его составляли: войска карталинские, из селений находившихся к северу от Тифлиса, по правому берегу Куры, под начальством сардаря князя Цицианова, у которого под командою состояло еще 4 княжеские фамилии.

Войска верхне-кахетинские из хевсур, пшавов и тушин под начальством моурава князя Челокаева и своих деканозов (Деканоз — лицо духовное и вместе с тем правитель и предводитель народа). Этим полком предводительствовал сам царь.

Правая рука или правое крыло. Этот полк составляли:

1) Войска средней или собственной Карталинии, под начальством сардаря и своего моурава князя Амилахварова, под командою которого состояли 14-ть фамилий других князей. При этом же отряде находился всегда царский наследник; и —

2) Войска средней Кахетии, при них находился архиепископ Руставельской. Преимущество это дано издревле архиепископу Руставельскому в память важной военной услуги, оказанной Грузии одним архиереем этой епархии. Войсками начальствовал один из князей, а архиепископ поощрял их в храбрости.

Левая рука. Этот полк составляли: войска верхне-карталинского и мухранского округов и осетины, под начальством сардаря кн. Багратиона-Мухранского, у которого под командою были эриставы Ксанский и Арагвский.

Войска татарские составляли особый корпус, и татары казахские с своими моуравами стояли всегда на правом фланге [228] правой рули, а татары борчалинские с своим моуравом — на левом фланге левой рули.

Во всех военных предприятиях царя Ираклия II Теймуразовича, во второй половине XVIII стол., никогда не участвовало более 10,000 человек. Князья, дворяне, слуги их, кизики, татары и осетины, жившие по берегам рек: Терека, Арагвы и Ксаны, служили преимущественно на коне, а пешими: хевсуры, пшавы, тушины и те из земледельцев, которые не имели средств содержать в походе лошадей.

Вооружение состояло: из ружей, пистолетов, сабель и кинжалов. Хевсуры, пшавы и туши употребляли еще небольшие щиты. Но бывали в пехоте и такие бедняки, которые ходили на войну с одними деревянными палками.

Так как продовольствие не обеспечивалось от правительства, то военные действия вне пределов Грузии не были продолжительны, в особенности в том случае, если пропитание там не приобреталось от неприятелей или союзников.

Русские офицеры видели неоднократно, как грузинские воины, израсходовав весь свой запас провианта, возвращались домой при начале еще кампании, для снабжения себя хлебом.

Царь Теймураз, желая оградить пределы Грузии от хищнических вторжений горных народов, учредил для этого особое военное сословие, известное под именем нокари и постановил правилом, чтоб из казенных, удельных, церковных и помещичьих селений высылалось на границу, по-очередно и на один год, 2,000 конных воинов. Провиант и фураж этим войскам производился от казны, а жалованьем каждое селение снабжало своего воина, платя ему от 20 до 40 р. в год.

Царь Ираклий Теймуразович уничтожил нокари, а в замен их устроил в 1773 г. другое ополчение, под именем моригге, на том основании, чтобы каждый поселянин из грузин, армян или татар, имеющий землю, хлебопашество, скотоводство, садоводство и другие промыслы, отслужил один месяц в году на границах Грузии в назначенном царем месте.

От этой повинности освобождены были осетины, хевсуры, пшавы, тушины и другие горские жители, жившие на границах в соседстве хищных народов, а также жившие в городах купцы и ремесленники. В одну очередь собиралось 5 т. человек при князьях, тысяченачальниках, пятисотниках и сотниках. Князья служили помесячно, а прочие чиновники бессменно, получая от казны жалованье. Войска эти частию были конные, [229] частию пешие и все на собственном содержании. В случае нужды соединяли две и три очереди вместе.

Из этих отрядов содержались караулы, человека по четыре в каждом, из людей надежных и знающих все скрытнейшие места, чрез которые проникали в Грузию лезгины из Ахалцыха и других мест. По своей малочисленности, караулы могли укрывать себя весьма удобно и при появлении лезгин тотчас извещали отряды и ближайшие селения.

Для возбуждения в подданных усердия к охранению отечества, царь Ираклий Теймуразович находился сам ежегодно один месяц на страже. Примеру его последовали царевичи, и служба эта скоро стала почетною, так сказать аристократическою, хотя не надолго. Старший сын Ираклия II, Георгий, первый подал повод к ослаблению этого учреждения, неисполнением своей очереди. Тогда и прочие царевичи, а потом и князья, избегая исполнения этой обязанности, скоро совершенно уничтожили это учреждение. В последние годы жизни престарелого Ираклия, при раздроблении Грузии на уделы между царевичами, мало уважавшими повеления царя, Грузия была поставлена в такое положение, что царь, по опустошении Тифлиса Агою-Магомет-Ханом в 1795 г., не имея средств оградить страну от хищничества горских народов, решился содержать у себя по. найму от 5 до 10 т. лезгин.: Их продовольствовали припасами, взятыми у народа чрезвычайными поборами. В таком положении получил Грузию и царь Георгий XII; хотя бедствия страны извне казалось и уменьшились, но за то наемные лезгины производили безнаказанно ужасные грабежи, пока не прибыли в Грузию русские войска.

Такова была Грузия, принявшая наше подданство; Грузия искала в нашем покровительстве спасения от домашних неурядиц правления своего царского дома и от внешних неприятелей, пред которыми было бессильно прежнее правительство страны. Каковы же были первые дни русского правления Грузии, и почему, в самом непродолжительном времени, Лазарев вынужден был доносить, что все грузины — «столь же недовольны, сколько днесь желали российского правления»? [230]

VIII.

Первые дни русского правления в Грузии.

По принятии Грузии в наше подданство, главнокомандующий вместе с правителем Грузии получили право изменять, по своему усмотрению, правила и инструкции, на основании которых должны были действовать местные управления или так называемые экспедиции; в этом-то и праве заключался прежде всего корень всех злоупотреблений и последовавших за ними беспорядков.

Кноринг очень скоро устранил себя от всякого вмешательства в дела, предоставив правителю Коваленскому избрать и назначить на должности гражданских чиновников лица, по своему усмотрению. Коваленский не замедлил этим воспользоваться. Собрав отовсюду своих родственников или людей как с ним самим, так и с его родственниками, «по каким-нибудь отношениям в связи состоящих» (Арх. Мин. Иностр. Дел), он отправился вместе с ними в Грузию. В самом распределении должностей существовал полнейший произвол; должностные лица перемещались с одного места на другое без всякого основания, смотря по видам правителя. Указом сената назначен начальником в экспедицию казенных дел коллежский советник Тарасов, но с открытием правления, экспедиция эта предоставлена была родному брату правителя, а Тарасов очутился начальником экспедиции уголовных дел. Назначение грузинских князей и дворян в состав управления подверглось не меньшему произволу. По мнению нашего правительства, такое назначение признавалось необходимым; цель его была — ввести народный элемент в управление страною. С этою целию Кнорингу хотя и предоставлено было право выбора князей, но только? при одном условии добросовестности, — чтобы «на первый раз вступили в должности люди способнейшие, отличаемые общим уважением и доверенностию сограждан своих». Такое желание и мысль императора осуществились обратно. Грузины или были совсем устранены от участия в управлении, или же набраны такие, которые не могли мешать самовластию и произволу. Так, к татарам, обитавшим в Грузии, были назначены в помощники приставов такие лица из грузин, которые не только не пользовались общим уважением или отличались хорошею [231] службою, но, напротив того, имели такие достоинства «о коих упоминать здесь пристойность запрещает» (Донесение Соколова).

Сам главнокомандующий не сознавал своего положения и той обязанности, для которой был призван. Кноринг не считал грузин подданными России, и заблуждался на столько, что сделал замечание Лазареву, назвавшему их подданными в одном из своих донесений. Лазарев должен был в свое оправдание приводить подлинные слова двух манифестов, собственные предписания Кноринга и другие документы.

«Ваше превосходительство изволили приметить и удивиться — писал он (Кнорингу, от 11 марта 1802 г.: Ак. Кавк. Ком. изд. 1866 г. T. I, 353), — что я грузин называю подданными, то прошу в оном извинения, но оное сделано не умышленно и основываясь на обоих манифестах и вашем предписании, а сверх того и на партикулярных письмах, из Петербурга мною полученных, где их не иначе разумеют а по сему и не мог я иначе полагать как то, что они действительно подданные, так как им сие и публиковано; но теперь, видя свою ошибку, конечно, сего слова употреблять больше не буду».

С таким взглядом на дела, Кноринг не мог принести большой пользы Грузии. Крупные беспорядки открылись в управлении с самого начала. Высочайшие повеления не исполнялись весьма продолжительное время. Отдача трех деревень в области Хепенис-Хеобской, князю Абашидзе не приведена в исполнение до самого октября 1802 г., не смотря на то, что повеление императора было получено уже несколько месяцев в Тифлисе. Князь жаловался, но безуспешно. Все жалобы останавливались в верховном грузинском правлении, как в самом высшем учреждении для каждого грузина. Грузия была разделена на пять уездов, а правление на четыре экспедиции. Последним предоставлена весьма широкая власть. — Уголовные дела решались по общим законам российской империи. Подсудимый, в случае неудовольствия на решение, хотя и имел право аппелировать, но аппеляция его, по инструкции, данной Кнорингом, переносилась в общее собрание верховного грузинского правительства, точно на таком же основании «как в правительствующий сенат» (Наставление уголовной экспедиции. Акты Кавк. ком. T. I, 447) и далее Тифлиса не шла. Экспедиции гражданских дел предоставлена власть гражданской палаты, «то и перенос дел из экспедиции сей в общее [232] собрание да происходит тем же порядком, какой наблюдается при переносе дел из палаты в правительствующий сенат» (Наставление гражданской экспедиции, там же, стр. 449).

Таким образом, общее собрание верховного грузинского правительства было для грузин тоже, что сенат для всей России. Для совершенного отделения и большей самостоятельности Кнорингу и Коваленскому удалось выхлопотать себе право в своих действиях не отдавать никакого отчета сенату и не иметь в правлении прокурора (Прокурор назначен только 19-го июля 1803 г. См. П. Соб. Зак. том XXVII), обязанного, по должности своей, следить за правильностию действий правительственного места. Вследствие того, все важнейшие дела решались в верховном правительстве, которое приводило в исполнение. свои постановления через экспедицию исполнительных дел. В этой последней экспедиции решались также дела по таким искам, которые не подлежали оспариванию, например, подписанные должником счеты, векселя, контракты и проч. Экспедиция действовала через уездные суды, управы земской полиции, комендантов и моуравов с их помощниками.

На обязанность земских управ возложено иметь сведение о торговых ценах, наблюдать за верностию веса, меры, чтобы в уезде не было беглых, чтобы их никто не принимал, не держал и не скрывал.

В управе заседал капитан-исправник с двумя заседателями.

В уездных городах поставлены были коменданты из русских чиновников; их назначили из числа военных офицеров, и никто не знал круга своих действий и цели самой должности.

Инструкции, данные капитан-исправникам и комендантам были, если не одинаковы совершенно, то на столько сходны, что как те, так и другие исполняли почти одинаковые обязанности. От этого обязанность комендантов была скорее городническая. Сам главнокомандующий не уяснил себе основательно круга действий и обязанностей комендантов. Лазарев просил Кноринга объяснить ему, как должны относиться к комендантам воинские начальники. Главнокомандующий отвечал, — как к городничим, и писал, что он снабдил уже их городническою инструкциею, и что название комендантов им дано только «из причин политических». Как бы то ни было, но от таких политических причин происходили большие неудобства. Отношение комендантов к войскам было крайне [233] запутано инструкциею. Они были подчинены непосредственно правителю и обязаны приводить в исполнение решения всех экспедиции правления. Правитель Грузии, своими инструкциями и объяснениями, еще более запутывал их обязанности. Тифлисский комендант, родной племянник правителя, заведывал разбирательством по вексельным искам.

Запутанность обязанностей каждого повела к недоразумению между правителем Грузии и Лазаревым, начальником войск там расположенных.

Карский паша прислал к Лазареву своего посланного с письмами. Коваленский отобрал эти письма, и те, которые были адресованы к Лазареву, отправил к нему, а остальные оставил у себя. По переводе их оказалось, что паша поручил своему посланному переговорить словесно с Лазаревым. Когда тот потребовал к себе посланного, то его уже не было в Тифлисе, — Коваленский отправил его обратно. Лазарев донес Кнорингу и отдал приказ, чтобы на гауптвахтах у городских ворот караульные справлялись у всех подобных посланных, приезжающих из-за границы, не имеют ли они писем к командующему войсками, и в последнем случае препровождали бы их к нему. Коваленский жаловался Кнорингу на такое распоряжение Лазарева. Главнокомандующий, слепо веря правителю Грузии и не разузнав дела, сделал Лазареву выговор и сообщил ему, что все приезжающие из-за границы должны являться комендантам, непосредственно подчиненным правителю. Копию с предписания Лазареву Кноринг отправил и к Коваленскому, который разослал ее ко всем комендантам и земским начальникам. Лазарев считал себя обиженным. Давнишняя вражда между двумя лицами закипела. Власть военная стала враждовать с гражданскою. Злоупотребления, беспорядки и упущения стали увеличиваться. Лазарев узнал, что царица Дарья намерена отправить в Эривань к царевичу Александру 1,000 рублей, кафтан и возмутительные письма. Он требовал задержания посланного и доставления его в себе. Комендант, не отвечая несколько дней, на вторичное требование сообщил Лазареву, что посланный уехал в Эривань по билету, выданному ему правителем Грузии.

С открытием экспедиций и правления не было принято никаких мер к тому, чтобы ознакомить народ с новыми учреждениями. Ни один даже и образованный грузин не знал, с каким делом куда следует обращаться. Затруднение это было тем более, ощутительно, что верховному правлению вменено в обязанность привести в ясность имущество каждого. [234] Потребность в подаче просьб и объяснений была огромна, но просьб не подавали за незнанием куда подать. Отсюда произошло то, что в течение года ровно ничего не было сделано по этому вопросу.

С объявлением о действии в Грузии русских законов, никто не знал, какие пределы имеет власть земских чиновников. Помещики не знали своей власти над крестьянами, крестьяне — своих отношений к помещикам. С уничтожением грузинских обычаев и законов, русские законы не были переведены на грузинский язык.

Прошения, иски и т. п. должны были поступать на русском языке. В составе управления не было ни чиновников, ни переводчиков, знающих грузинский язык. Чиновник и проситель не понимали друг друга. Для устранения этого впали в другую крайность, весьма странную. Постановили правилом, что каждый проситель должен проговорить все свое дело наизусть на русском языке безошибочно, под опасением потерять право иска (Из донесения кн. Цицианова Г. И. 13 февраля 1804 г. Арх. мин. внут. дел. Дела Грузии ч. VI). В самых экспедициях русские чиновники не понимали своих товарищей грузин. От этого «дела решались более домашним производством у правителя Грузии, нежели явным и законным течением в самых палатах, что наносит, как заметно, всеобщее неудовольствие (Акты Кав. арх. ком., изд. 1866 г. т. I, 398).»

Правитель Грузии никогда не ходил в присутствие, а занимался на дому. Совет верховного грузинского правительства существовал только на бумаге, а не в действительности. Просьб, подаваемых гражданами в исполнительную экспедицию, никто не принимал. Из двух советников, бывших в экспедиции, один, по слабости здоровья, а другой по молодости не бывали никогда в присутствии. Просители уходили без удовлетворения и не знали, где найти его. «Обыватели Грузии — пишет Лофицкий (Записка Лофицкого, поданная императору Александру 30 апреля 1806 г. Арх. Главн. Штаба в С.-Петерб.), — обращенные к исканию правосудия в единой особе правителя, не имели удовольствия найтить сбивчивыми надежды свои по предметам закона защищения, а потому возвращались в домы свои с мрачным впечатлением и с сумнением о благоденствии, которого ожидали от русского правительства.»

«Коротко сказать, — доносил Лазарев, — все теперь столь же недовольны, сколько днесь желали российского правления.» [235]

Товары и жизненные припасы в Грузии вздорожали; курс золота чрезвычайно понизился, а серебра вовсе не стало. Все вообще служащие ощущали нужду, а в особенности войска. Жалованье войскам производилось червонцами по курсу 4 р. 80 к. Червонец же в Тифлисе упал до 13 абазов (Абаз равняется нашему двугривенному), что составляло 2 р. 60 к. При всех благоприятных условиях за червонец можно было получить только 4 р. Пока можно было менять червонец на серебро, ропота еще не происходило, хотя каждый и терял не менее 80 к.; но когда размен червонцев вовсе превратился, тогда ропот послышался отовсюду. Солдат, имея надобность по большей части в мелочных вещах, не мог ничего купить на рынке, потому что у него, кроме червонца, ничего не было. Купцы сдачи не давали, а отобрав проданный товар возвращали покупщику деньги. Гражданские чиновники получали жалованье серебром и потому находились в лучшем несколько положении. Впрочем, большая часть гражданских чиновников жалованья вовсе не получали со времени своего прибытия в Грузию по октябрь месяц. Правитель Грузии назначил жалованье большей части чиновников менее, чем они получали во внутренних губерниях России на соответственных местах. Не пользуясь кредитом, многие из них были доведены до такого состояния, что не имели ни пищи, та одежды, ни обуви. Снискивая себе пропитание продажею оставшегося имущества, чиновники перестали ходить в должность. К тому же Коваленский приказал выдавать жалованье не деньгами, а сукнами. Бедные чиновники считали себя счастливыми, если успевали продать его за одну треть стоимости, и потому терпели крайнюю нужду во всем.

Все суммы находились в распоряжении правителя Грузии, который выдавал их по своему произволу. Денежные сборы, поступавшие в приход, показывались по ведомостям без всякого порядка. В статьях писалось, что «столько-то денег в число такой-то подати взысканы правителем Грузии и зачтены им себе в число жалованья (Арх. мин. внут. дел, дела Грузия ч. II, 271-276).» Из 10 т. суммы, назначенной на содержание канцелярских служителей, был представлен отчет, к которому приложен безыменный список с простою оговоркою, «что чиновники сии удовольствованы жалованьем по 1-е ноября, а некоторые из них и далее.» В списке между канцелярскими служителями, были показаны такие [236] чиновники, которые употреблялись правителем для его собственных услуг, «а один из них нередко бывал в ливрее (Следственное дело над Коваленским)».

В казенной экспедиции, со дня ее открытия, ни разу не происходило свидетельствование денежных сумм. Казна хранилась не в экспедиции, а на квартире казначея и без всякого караула. Уголовная экспедиция просила об ассигновании и отпуске ей суммы необходимой для расходов, но отпуска не последовало. Не смотря на свои жалобы Коваленскому и Кнорингу, уголовная экспедиция, со времени ее открытия, не имела ни вахмистра, ни сторожа, «и в ней, как она доносила, не метутся и не топятся комнаты (Акт. Кав. арх. ком., изд. 1866 г. т. I, 506).»

Все деньги шли на удовлетворение прихотей правителя. Он отделал себе квартиру, платил щедрое жалованье своим прислужникам и выводил его в расход под скромным обозначением — на содержание караульных для наблюдения за хищниками около Тифлиса, в котором стояло несколько батальонов пехоты.

Крупные злоупотребления повели к более мелким, — правителя обвиняли в сделке с самым богатым купцом в Тифлисе, Бегтабековым, который был сделан губернским казначеем. Бегтабеков, еще во времена царей грузинских, всегда монополизировал курсом в Грузии, теперь же, когда все казенные деньги были в безотчетном его распоряжении, он еще более злоупотреблял ими. В доме Бегтабекова и правителя открыто разменивалась серебрянная монета, собираемая с жителей в казенное ведомство. В небольшой промежуток времени своего правления правитель нашел средство, чтобы скупить всю шерсть в Грузии, имея в виду сбыть ее с выгодою на строившуюся в Тифлисе суконную фабрику.

Всем известно было, что фабрика эта строится под именем казенной, на земле принадлежащей казне, а между тем на постройку ее употребляется материал из стен бывшего царского дворца, разоренного в последнее вторжение в Грузию Аги-Магомет-Хана и принадлежавшего царевичу Давыду.

Царевич жаловался на произвол правителя, на расхищение его собственности, но стены по-прежнему ломали и строили из них фабрику. Коваленский отговаривался тем, что получил на то разрешение Кноринга, и что будто стена дворца, стесняя улицу, угрожает падением (След. дело над Коваленским). «Главнейшее то, доносил [237] Соколов (Кн. Куракину. Арх. Минис. Иностр. Дел), что правитель для употребления в хозяйственные заведения привез сюда мастеровых людей иностранцев, которые, не получая от него платы по контрактам, скитаются здесь по миру. Люди сии неоднократно являлись ко мне с неотступными просьбами оказать им помощь и избавить их отсюда».

О приведении в известность доходов никто и не думал. Только в сентябре месяце 1802 г., когда в Грузию был назначен уже новый главнокомандующий, было предписано полицейским чиновникам обратить на это внимание. До этого же времени дело шло как попало. Поступившие в оброчные статьи два сада в Тифлисе, принадлежавшие царевичам Иулону и Александру, были отдаваемы на откуп. Гр. Мусин-Пушкин предлагал за один из них дать 300 руб. откупной суммы. Коваленский отказал графу и передал их другому. По отчетам сады эти за полтора года принесли доходу 23 руб. 7 коп., тогда, когда определенный к ним смотритель получал жалованья по 300 руб. в год.

Со времени учреждения верховного грузинского правительства до 1803 года, оно имело только одиннадцать общих собраний. Дела поступали в домашнюю канцелярию правителя и по девяти месяцов оставались без всякого исполнения. «В шестой день по приезде моем сюда, писал кн. Цицианов министру внутренних дел, посетил я присутственные места верховного грузинского правительства, и в исполнительной экспедиции не нашел ни одного из присутствующих, кроме правящего должность секретаря, который, вместо настольного реестра, подал мне приватную записку с ложным показанием, что правитель Грузии, прибыв в присутствие 5-го числа в 8 часов пополуночи, слушали и проч., когда, по собственному признанию секретаря, Коваленский в присутствие не являлся....

«В казенной экспедиции встретилось такое же неустройство и совершенное бездействие, поелику все дела по казенной части от предместника моего также препоручены были правителю Грузии, коего домашняя канцелярия управляла, в виде присутственных мест, всеми в Грузии делами, с самовластием, какого и управляющий иметь не может» (Отнош. гр. Кочубею 10 февр. 1803 г. Арх. М. В. Д. по деп. общ. дел, д. Грузии ч. II, 271-276).

«Одним словом, писал кн. Цицианов в другом донесении, дом г. Коваленского был верховным местом [238] правительства, откуда рассылались повеления, розыски, аресты и конфискации» (Письмо его же гр. Кочубею, 27 февр. Там же).

Злоупотребление чиновников доходило до крайних пределов. Грузия, избегая от ига многочисленной царской фамилии, ее разорявшей, по свидетельству современника, получила тягчайшее для себя иго, наложенное родственниками Коваленского, которые занимали главнейшие места в правительстве (Следственное дело над Коваленским).

«Коваленский угнетает людей к России приверженных, состоя в тесных связях с фамилиею царскою, которая, покровительствуя участников в своих замыслах, ходатайствует за них у правителя». Исправники, объезжая деревни, запрещали крестьянам повиноваться и платить подати помещикам, говоря, что они поступили в состав государственных крестьян, обязанных податью только одной казне, но это не мешало самим исправникам брать с крестьян все, что только можно. Грузины должны были исполнять все требования их беспрекословно, потому что в нуждах своих не могли иметь ни к кому прибежища, «ибо, куда ни обратятся, везде находят или родственников Коваленского, или его приверженцев, или судей из князей и дворян, преданных царской фамилии, коими наполнил Коваленский верховное правительство» (Арх. Министер. Внут. дел, дела Грузии, ч. II, 360-863).

Правило, изложенное в инструкции управе земской полиции, чтобы никто не смел отягощать народ никакими поборами, кроме установленных (Акты Кавк. Арх. Ком., изд. 1866 г. T. I, 461), с самого начала не исполнялось. Точно также не исполнялось и то постановление, по которому члены земской полиции обязаны были, для производства следствия, отправляться на место происшествия для того, чтобы не отрывать жителей от их работ. Напротив того, по одному только подозрению, жителей хватали, связывали назад руки, накидывали на шею петлю, и как уголовных преступников, отводили пешком за 50 верст и далее. Чиновники и офицеры силою увозили женщин и девиц из селений и насиловали их.

Общее ослабление и несостоятельность тамошнего правления все более и более обнаруживались (Неизвестный автор писем с Кавказа (Русский Вест. 1865. No 10, стр. 713) хотя и говорит, что при Коваленском формы правления были проще, «расходы меньше и вместе с тем меньше запутанности в делах», но с ним, к сожалению, нельзя согласиться). Грузины с каждым днем терпели большие притеснения. Военные начальники вмешивались [239] во внутреннее управление страны. Самовольно по своим прихотям делали наряд подвод и лошадей; при проездах не платили прогонов, допускали похищение у жителей «скота, живности, плодов и прочего». Лазарев должен был написать строгий приказ и объявить войскам, что виновные в оскорблениях и насилиях жителям подвергнутся примерному наказанию (Акты Кав. Арх. Ком., изд. 1866 г. T. I, 412, No 616).

Положение страны было неестественно. Народ был крайне недоволен и жаловался «на многочисленность мелких чиновников, снедающих жалованьем своим доходы здешние». Простой народ терпел разорение, преданные нам князья были недовольны тем, что остались не только не награжденными, но даже лишились тех отличий и доходов, которые по местам своим имели. Напротив того, многие «из противников, российских награждены или отличиями или жалованьем» (Письмо гр. Мусина-Пушкина Трощинскому, 20 августа 1802 г., No 61. — Там же, стр. 898, No 602). Раздача должностей и жалованья лицам враждебной партии нисколько не привязывала их к нам. Короче сказать, все состояния грузинского народа были недовольны и отягощены до такой степени, что решились сами выдти из столь стеснительного положения и заявить о своем состоянии русскому императору.

IX.

Начало волнений и участие в них членов царского дома, бывших в Грузии.

Можно ли обвинять грузин, которые, как мы видели, имели весьма своеобразные и нравы и порядки — обвинять в том, что они привыкли смотреть, наприм., на своего царя своими особыми, им только одним свойственными глазами, что они не понимали нашего правления, порядка нашего судопроизводства; но так полагали наши первые администраторы, призванные императором для того, чтобы показать благость русского правления, а явившиеся в сущности для того, чтобы извлечь личные выгоды из управления краем. Для народа были чужды те административные меры, которые были хороши для великорусских губернии. Нет сомнения в том, что в самоуправлении Грузии существовали не меньшие злоупотребления, чем допустило их верховное правительство; что произвол царский и [240] княжеский ложился тяжелым гнетом, на народ; но произвол этот вылился из народного характера, был освящен обычаями и вековою давностию, сроднившею его с политическим телом Грузии. И при всем том, никто из князей не решился бы заикнуться, а тем более заставить грузина внести подать такую, какую он прежде не вносил; никто не заставил бы его исполнять такую службу, которую его предки не исполняли. Верховное же правительство, с первых дней своего правления, нарушило этот народный обычай и тем породило множество недовольных и обиженных. Грузины отстаивали старый порядок, наше правительство требовало повиновения новому. От этого, с самого же начала, почти со дня объявления манифеста, стали высказываться недоразумения и народное неудовольствие. Злоупотребления же, вкравшиеся в администрацию края, подавали новый повод к беспорядкам и брожению умов.

Жители Кахетии не повиновались судам, хотели устранить русское правительство и согласились сами управлять собою. Многие из князей удалились даже в Эривань, к бывшему там царевичу Александру. В Карталинии — «дела на такой же ноге», доносил Лазарев. Татары, непривычные к военному постою, были недовольны тем, что у них расположены войска, собирались бежать и перекочевать за границу Грузии. Кочующий народ казахи, магометанского закона, были недовольны на наше правительство за желание переменить их моурава.

Со времени признания над собою власти грузинского царя, казахи всегда управлялись моуравами из роду князей Чавчавадзе (Казахи кочевали в Грузия с самых древних времен еще до Шах-Аббаса Великого. Трудно определить время поселения этого народа в Грузии. Они платили дань грузинским царям и для управления ими назначались грузинские князья, сверх их собственных старшин. — Шах-Надир отдал казахов в вечное владение Ираклию II, а тот поручил управление ими роду князей Чавчавадзе.

Находясь в конце прошлого столетия в Петербурге, кн. Чавчавадзе получил сведения, что казахи откочевали в Персию, а вслед за тем письмо от Ираклия, который требовал, чтобы он приехал в Тифлис. С разрешения нашего правительства, кн. Чавчавадзе отправился сначала в Грузию, потом в Персию, уговорил казахов вернуться и сам привел их на прежние места. Предоставив управление своему сыну, он опять вернулся в Петербург. См. Арх. мин. внутр. дел, дела Грузии, ч. II, 199). Узнав еще при жизни Георгия XII, что управление ими хотят поручить другому лицу, они тогда уже объявили, что не останутся на степях Грузии и перекочуют за границу.

Тоже самое было и теперь. Правитель Грузии, желая устранить князя Чавчавадзе от управления казахами, призвал к [241] себе старшин народа и вымогал от них, чтобы они высказали. неудовольствие на своего моурава. Казахи отказались исполнить такое требование и предъявили просьбу об оставлении их под управлением князя Чавчавадзе, обещаясь в противном случае удалиться из Грузии (Докладная записка Лошкарева вице-канцлеру, 9-го июля 1802 г. — Прошение кн. Чавчавадзе Г. И., в июле 1802 г., Арх. минист. внутр. дел, дела Грузии, ч. II, 199 и 200).

Произвольные, ни на чем не основанные действия правителя, увеличивали число недовольных. Тифлисские купцы отказались платить дань и, в день отъезда Кноринга в Георгиевск, заперли все лавки. Граф Мусин-Пушкин писал Лазареву, прося его поспешить из лагеря в Тифлис, для восстановления порядка. Граф прибавлял, что об этом просят его многие лица из первейших княжеских фамилий. Прибыв в столицу Грузии, Лазарев увидал, что царская фамилия «есть первая пружина всем волнениям».

Лица, приверженные к России, притеснялись; в городе народ волновался. Царица Дарья отправила посланного в Эривань к сыну Александру с новым платьем и 1 тыс. рублей денег. Царевич Вахтанг, бывший в Душете, запретил своим подвластным повиноваться душетскому исправнику. Парнаоз писал из Имеретии, что скоро прибудет в Грузию с значительными войсками лезгин, имеретин и турок. Он приглашал народ присоединиться к нему. Царевич Давыд, под предлогом устройства медного завода, намерен был собрать себе приверженцев, под скромным именем рабочих. Для удобнейшего исполнения своих намерений, он собирался оставить Тифлис и уехать в Борчалы, где будто бы отыскал уже прииски медной руды. Для отвода всякого подозрения, он писал графу Мусину-Пушкину, спрашивал его мнения и советов, но тот сначала медлил ответом, а потом советовал оставить эти изыскания. Тогда Давыд отправился чрез горы к борчалинским татарам, под предлогом лучшего там воздуха и для поправления расстроенного своего здоровья, в сущности же для оказания содействия своим дядям и братьям, к которым присоединился.

Католикос царевич Антоний, хотя и был «человек необыкновенно тяжелого сложения, но за всем тем не последнее действующее лицо с царицею Дарьею» (Рап. Соколова кн. Куракину, от 20-го сентября 1802 г.: Арх. мин. иностр. Дел). [242]

Будучи зачинщицею всех замыслов, царица Дарья ободряла приверженных к себе, и напротив стращала всякого рода слухами и угрозами лиц, преданных к России. Энергичная и искусившаяся в интригах женщина, не стеснялась в выборе средств для достижения цели. Так, рассказывали, что сгоревший авлабарский мост, был подожжен подосланным ею человеком; что выстрелы, слышанные в предместья Тифлиса, были произведены ее же людьми для устрашения жителей и распространения слухов о мнимом дерзком вторжении лезгин в самую столицу Грузии.

Дарья несколько раз подсылала своих приверженцев к сардарю кн. Орбелиани, с целию привлечь его на свою сторону. Она старалась доказать ему, что русские ограбили его совершенно, отняли звание сардаря и салхтхуцеса. Царица спрашивала: где его деревни? богатство? — и, указывая на то, что, они будто бы отняты русскими, обещалась возвратить ему все, если он будет принадлежать ее партии. Орбелиани требовал письменного обещания. Дарья соглашалась исполнить это только тогда, когда Орбелиани присягнет ей. Бывший сардарь отказался исполнить такое желание, а царица отказалась излагать свои обещания на бумаге.

Царица Мария, будучи до сих пор в ссоре с царевичем Давыдом, своим пасынком, теперь помирилась и стала часто посещать его.

Казахские агалары получили письмо Александра. Говоря о скором вступлении своем в Грузию с войсками, царевич просил их не опасаться этого. Александр уверял, что идет вовсе не с тем, чтобы разорить страну, но с единственною целию выгнать русских из Грузии. Некоторые агалары отправились к царевичу с подарками и выражением своей преданности. Борчалинские татары смотрели на казахских и думали следовать их примеру.

Теймураз, находившийся в это время в своих владениях в Сураме, волновал народ и князей (Рап. капит. Бартенева, 29-го июня 1802 г.). Князья Абашидзевы, преданные царевичу, вошли в переписку с имеретинами и просили помощи.

— Что ты ко мне в дом не ходишь, спрашивал Теймураз Хадырбекова, — видно предан русским.

— Предан, отвечал Хадырбеков, потому что принял присягу.

— Ну, я могу еще бить тебя, заметил Теймураз. Я донесу [243] царевичу Давыду, и ты будешь посажен под караул. Не надейся на капитана (Т. е. Бартенева) и на русских; через двадцать дней совсем здесь русских не будет.

— Где будут русские, там буду и я.

— Отец мой отдал царство русским, говорил Теймураз через три дня тому же Хадырбекову, потому что был глуп, а я умнее его и буду владеть всеми крепостями.

В церквах, по приказанию того же царевича, поминали, во время службы, его и брата его Давыда. Князья Абашидзевы продолжали переписку с ахалцыхским пашею и имеретинами. 5-го июля, сурамский житель Николай Чубадзе донес, что царевич Теймураз получил письма из Тифлиса и Имеретии. Прочтя письма, он спрятал их под постель и говорил Абашидзе, что отряд русских, расположенных в Бомбаках, потерпит от нападения персиян, и по своей незначительности будет, конечно, уничтожен.

Князь Абашидзе с своими приверженцами разглашал, что Кноринг, возвращаясь в Георгиевск, был убит горцами и что бывшие с ним казаки также перебиты (Рап. кап. Бартенева Симоновичу, 29-го июня и 2-го июля. — Письмо ему же, 5-го июля. — Рап. Лазарева кн. Цицианову, 18-го февраля 1803 г. Акт. Кав. Арх. Ком., T. I).

Слухи эти казались тем более вероятными, что царевич Вахтанг, живший в Душете, также подтверждал их. Говорили, что он был и причиною мнимого несчастия, случившегося с Кнорингом.

— Справедливы ли эти слухи? спрашивали Вахтанга душетский судья и уездный исправник.

— Я полагаю, что я один о сем сведение имею, отвечал двусмысленно царевич.

Зная вероломство и нрав тагаурцов, грузины верили в возможность несчастия Кноринга. Вскоре Лазарев узнал источник, из которого исходили такие известия и самый повод к их разглашению.

Грабежи в тагаурском ущельи, разбои и нападения на проезжающих заставили Кноринга принять меры в наказанию одного из главных старшин тагаурского народа, Ахмета Дударуку. Главнокомандующий приказал одной роте кавказского гренадерского полка, из двух расположенных во Владикавказской крепости, двинуться на 25 верст вперед, внутрь дефиле кавказских гор, с таким рассчетом, чтобы рота могла прибыть на назначенное ей место в 20 июня, т. е. к тому [244] времени, когда сам Кноринг прибудет туда же с казачьим конвоем, при возвращении своем из Грузии.

20-го июня, отряды соединились, и Кноринг остановился на высокой горе. Напротив отряда, также на возвышении, раскинулось селение Дударуки Ахметова. Главнокомандующий потребовал к себе Дударуку для объяснений. Ахметов в ответ на это приспособлял к обороне три каменные сакли, в которых засел с своими сообщниками. Рота и 200 казаков отправлены для атаки селения. Тагаурцы встретили наступающих сильным ружейным огнем. Селение сожжено, многие сакли разрушены, опасность грозила атакованным. Дударука просил остановить наступление, обещая исполнить все требования. Шесть осетинских старшин поручились и приняли на себя ответственность в том, что Дударука прекратит грабительства и выдаст все захваченное. С своей стороны Дударука выдал аманатов.

Обеспечение сообщения кавказской линии с Грузиею было так важно, что Кноринг, не смотря на этот успех в августе, заключил с тагаурцами письменное условие, по которому предоставил им право: 1) владельцам десяти тагаурских фамилий, владеющих проходом от Балты до Дарьяла, брать пошлины с проезжающих купцов, грузин и армян; 2) за каждый построенный нами мост во владениях тагаурцов обязался платить по 10 рублей в год; 3) обещал обеспечение их от притеснений и набегов кабардинцев; 4) дозволил свободный проезд тагаурцам в Моздок и Тифлис, где обещано им покровительство и обеспечение от притеснений со стороны местного населения (Условие, подписанное Кнорингом, 30-го августа 1802 г.).

В залог верности и сохранения заключенных условий, он взял аманата, которому обещал выдавать жалованье по 120 рублей в год.

Таковы в действительности были происшествия с Кнорингом, которые переиначивались в своей сущности и в измененном, ложном виде распускались по Грузии.

Лазарев, сообщая о всех ходивших слухах Коваленскому, просил вызвать царевичей из их поместий в Тифлис, и в особенности царевича Теймураза.

Не дождавшись однако же ответа, Лазарев сам отправился в Сурам, чтобы сначала убедиться в справедливости слухов, а потом, если они действительно существовали, то арестовать князей Абашидзевых, как главных сообщников царевича. [245]

13-го июля, не доезжая до Сурама, он встретил Теймураза возвращающегося в Гори. Царевич и Лазарев старались предупредить друг друга. Теймураз получил накануне известие о скором прибытии Лазарева в Сурам, в тот же день собирался выехать в Гори, и избежать тем свидания. Опасность проезда от лезгин заставила его выехать на следующее утро, что и было причиною их встречи. Не объяснив друг другу настоящей цели своего путешествия, каждый отправился своею дорогою, Теймураз поехал в г. Гори, а Лазарев, — в Сурам. Здесь Лазарев призвал к себе одного из князей Абашидзе.

— Какая причина, спрашивал он князя, заставляет вас делать поступки противные присяге, данной государю императору?

Абашидзе отвечал, что никаких проступков за собою не знает, и заперся во всем.

— Почему же вы не повинуетесь суду? спросил его Лазарев.

— Потому, что мы все сравнены теперь с мужиками, отвечал Абашидзе.

Лазарев приказал арестовать князя Абашидзе и всех его приверженцев. Царевич же Теймураз оставлен в Гори до времени (Рап. Лазарева Кнорингу, 18-го июля 1802 г., No 355).

Среди таких беспорядков, положение Грузии становилось с каждым днем более затруднительным, от разорительных набегов лезгин. В этом случае нельзя не согласиться с Лазаревым, полагавшим, что особенно частые грабежи и вторжения лезгин происходят по проискам царской фамилии. Царевичам и царицам хотелось указать народу, что при всей бдительности и попечении о его спокойствии, русское правительство мало успевает в этом. Старались возбудить недоверие в народе и показать, что, вступив в подданство России и не приобретя спокойствия, он потерял многое.

«...Дабы скорее, писал Лазарев (Рапор. Лазарева Кнорингу, 20-го июля 1802 г.), и гораздо ощутительнее видеть в предприятии своем успехи, всесильно стараются они рассеивать разные слухи, умножать в жителях здешних стран ропот противу нас, стараясь также вперить в мысли их, сколь не выгодно для них восстановленное ныне правление российское«.

Бежавшие в Имеретию царевичи очень нуждались в содействии Вахтанга, который, находясь в соседстве с жителями [246] гор, должен был помочь им возмущением горских племен и пресечением сообщения с кавказскою линиею.

Войдя в сношение и переписку, они убедили царевича, под видом защиты себя от лезгин, никогда не делавших, впрочем, набегов на его владение, собрать толпу вооруженных, как бы готовясь на их отражение. Вахтанг вел переговоры с тагаурцами и осетинами, жившими по ущельям гор, по которым пролегала дорога из России в Грузию. Он склонял их к возмущению.

Деятельная переписка между членами царского дома, поселившимися в разных пунктах Грузии и вне ее, охватила всю страну как сетью и имела одну цель, — уничтожение русского владычества в крае. Первое время успехи ее были удовлетворительны. Тифлис, как центр интриг, волновался. Легковерный народ уверили о скором и сильном нападении на город. Говорили, что русские, узнав о значительных силах неприятеля, и не будучи в состоянии с ним бороться, думают отступить. Отступление это, по, словам недоброжелателей, должно быть скорое и поспешное, так как нельзя было рассчитывать, по их словам, на помощь с линии, потому что народы, живущие в горах, по совету Вахтанга, все восстали и заняв дороги отрезали путь, по которому могли бы следовать русские войска в Грузию. Народ роптал, терял присутствие духа и представлял в преувеличенном виде предстоящие бедствия от вторжения лезгин. По приказанию царицы, Дарьи, произведено несколько выстрелов в предместья Тифлиса. Они произвели свое действие и увеличили страх народа, услышавшего на утро, что то была партия лезгин, безнаказанно пробравшихся в столицу.

«Из князей и дворян здешних, доносил Лазарев (Рап. Лазарева Кнорингу, 20-го июля 1802 г.), кои все имеют преданными им несколько подданных своих, осталась усердствующих самая малая часть; да и из сих кажущихся, без сомнения, найдутся и такие, кои равно преданы нам и противной партии, и при случае пристанут они к той стороне, которая в виду их будет выгоднейшею. Казахи, борчалинцы и вообще татары нам весьма не верны и не упустят при чаямой перемене, явно противустать нам, к коим присоединится также и хан ганжинский, неблагонамерение свое и прежде оказавший. Я полагаю, что и эриванский хан за лучшее рассудит пристать к партии их, хотя теперь и кажется к ним непричастным...» [247]

При таком состоянии нельзя было одними словами успокоить народ, необходимо было показать ему действительную, фактическую защиту, и прежде всего охранить от всяких вторжений, хищничества и разорения. Охранение границ Грузии было первою и самою насущною необходимостию.

Объехав границу Грузии, побывавши в селениях Бомбакской провинции, посетив татарские народы: казах и борчалинцев, селения шамшадыльские и шулаверские, прилегавшие к владениям ганжинского хана, нельзя было не убедиться в бедственном положении жителей. Повсюду встречалась земля плодородная, но селения, от внешних вторжений хищников и внутренних крамол, были крайне разорены. Часть, прилегающая к ганжинскому и Эриванскому ханствам, потерпела наибольшие бедствия. Бомбаки и Шамшадыль требовали наибольшого обеспечения войсками, как по важности своего положения, так и в защиту наиболее разоренных жителей.

В первом пункте были расположены только две роты мушкетерские, одна егерская и одно орудие, а в Шамшадыле не было вовсе, войск. Кноринг в бытность свою в Грузии усилил пост в Бомбаках еще одною егерскою ротою и 80-го казаками, назначив командующим всем отрядом 17-го егерского полка полковника Карягина. В Шамшадыль отправлены одна рота мушкетер, восемь рот егерей (Сформированных по новым штатам из одного баталиона и ожидавших укомплектования), 70 казаков, и три орудия под начальством шефа 17-го егерского полка генерал-маиора Лазарева.

Обеспечив таким образом границу Грузии со стороны Персии, защиту ее с прочих сторон Кноринг по необходимости должен был оставить до более удобного времени, т. е. до увеличения войск, их укомплектования и приведения полков в трех-баталионный состав, вместо бывшего двух-баталионного. Кноринг уехал из Грузии. Лазарева, обстоятельства вызвали в Тифлис. Волнения в крае требовали присутствия войск в разных пунктах и выше приведенное расположение их оказалось неудобным и не соответствующим цели. Теперь надо было расположить так, чтобы можно было уничтожить внутренние волнения, обеспечить от вторжения лезгин и выставить на границу Персии на показ шаху, что покушения его противу Грузии не останутся безнаказанными, что русские войска всегда готовы его встретить.

В случае покушений Баба-Хана, Лазареву вменено в [248] обязанность собрать тотчас отряд и двинуться на границу Эривани, требовать от правителя Грузии, чтобы все народы воинственные как-то: жители Кизиха (Сигнаха), Казахи и Бомбаки были присланы в отряд в наибольшем числе.

Военные действия, во избежание новых разорений народа, приказано переносить за границы Грузии, и встречать персидские войска во владениях Эриванского хана. Это последнее приказание крайне стесняло Лазарева, при весьма незначительной боевой силе бывшей в его распоряжении.

В Грузии были полки: кавказский гренадерский, тифлисский и кабардинский мушкетерские и 17-й егерский полк. Кавалерия состояла из двух донских полков: Тарасова 2-го и Щедрого 2-го. Все число пехоты доходило до 7,000 человек (Хотя по существовавшим штатам полков, числительность пехоты и должна была бы доходить до 8,064 человек (в каждом гренадерском и мушкетерском полку полагалось по штату 2,160 челов., а в егерском 1,584 человека); но полки были не комплектные. 26 марта 1802 года, Кноринг доносил императору Александру I, что войска, расположенные в Грузии, весьма частыми поисками и преследованием хищников «по трудным утесам, стремнинам и по лесам», лишаются обуви прежде срока, а потому и просил «повелеть коммисариату хотя на половинное число войск Грузию облегающих, т. е. на 8,500 человек отпускать ежегодно в распоряжение мое не одной паре сапог натурою», сверх отпускаемых прочим войскам. (См. Арх. Мин. Внут. Д., дела Груз. Ч. II, 84). Ходатайство Кноринга было утверждено (См. П. С. 3.), и кавказские войска пользовались этим преимуществом почти до настоящего года. Таким образом, Кноринг сам определил число пехоты в 7,000 человек. Нет сомнения, что определение это верно. Лица, долго служившие на Кавказе и известные своею опытностию, говорили мне, что по сапогам точнее всего можно определить во всякое время числительность войск кавказского корпуса).

Беспокойства и волнения внутри царства, опасность, грозившая Грузии от внешних нападений, заставили Лазарева, по необходимости, разбросать войска по всему пространству Грузии незначительными отрядами.

Взглянув на карту Грузии и на расположение войск, легко видеть, что с такою горстью войск и при столь большой их разбросанности, все-таки было трудно предупредить по границам грабежи и хищничество лезгин, прокрадывавшихся незначительными партиями и нередко одновременно в нескольких пунктах.

Среди такого грабежа и беспокойств всякого рода между народом распространялось уныние, а иногда и отчаяние. Поселяне, видя со всех сторон и даже под самым Тифлисом разоренные селения, не смели приступать к сельским работам. Путешественники отправлялись в путь свой со страхом и как бы украдкою, прокрадываясь по ночам от селения к селению. Русские чиновники и должностные лица ездили не иначе, как с сильным конвоем. [249]

«Таковые неудовольствия, доносил гр. Мусин-Пушкин (Письмо гр. Мусина-Пушкина Трощинскому, 20 авг. No 61. Акты Кавк. Арх. Ком. т. I, No 602, 395), не мало не могут быть приписаны какому-либо недостатку в бдении со стороны военного начальства. Напротив того, войска здешние в беспрерывном движении и, по истине сказать можно, что в Кавказском гренадерском полку под Тифлисом стоящем, и егерском генерал-маиора Лазарева едва проходит не токмо неделя, но и единый день, чтобы не гонялися разными отрядами за таковыми хищниками, — редко однако же с успехом; ибо возможно ли пехоте догнать конницу, на персидских лошадях воюющею?»

Просьба некоторых лезгинских обществ, живших на восточной границе Грузии о дозволении им вести торг с Грузией), была принята как надежда на возможность к мирным сношениям с лезгинами и как средство к прекращению грабежей. Грузинское купечество само просило о пропуске к ним лезгинских караванов. Кноринг разрешил обоюдную просьбу с условием, что лезгины прекратят набеги, дадут в залог аманатов и те, которые будут приезжать для торгу в Грузию не будут служить проводниками хищникам (Письмо Кноринга лезгинским обществам 15 мая. — Рап. Коваленского Кнорингу, 18 июля No 701).

Лезгины подписали условие, но обещанных аманатов не прислали. В июле, лезгинский караван прибыл к границам царства и был пропущен во внутрь страны.

Желание некоторых обществ на мирное и торговое сношение с Грузиею не было обязательно для прочих лезгинских обществ, потому усиление отряда признавалось всеже необходимым, тем более что и властитель Персии заявлял свои притязания на Грузию.

Имеретинский царь Соломон успел отправить Александра в Баба-Хану, снабдил его открытым баратом к ханам Эриванскому, ганжинскому и тушинскому и владельцам Дагестана. Он просил их поднять оружие против русских войск, находившихся в Грузии, для изгнания их соединенными силами, для восстановления царства и возведения на престол царевича Иулона.

К Ахалцыхскому паше Соломон писал, прося его содействовать лезгинам. Шериф-паша ахалцыхский не только изъявил полную готовность, но и снабдил царевича Александра [250] фирманами утвержденными, как оказалось впоследствии, ложною печатью султана, ко всем ханам по пути следования царевича. Фирманы гласили, что если ханы будут содействовать к изгнанию русских из Грузии, то и султан окажет им помощь своими войсками. В Грузию же, под видом просьбы о принятии Имеретии в подданство России, Соломон отправил своего дивана (писца) кн. Леонидзе, снабдив его письмами ко всем князьям и товадам кахетинским, и хвалясь своим успехом у ханов, приглашал их к совокупному действию (Из донесения Соколова кн. Куракину, 30 августа Арх. Мин. Иностр. Дел 1-6, 1802-1808 г. No 1).

Для лучшего отвода подозрений, Соломон прислал в Тифлис с кн. Леонидзе фирманы, полученные им от Баба-Хана, призывающие его к действию против Грузии. Посланный Имеретинского царя, как бы под секретом объявил Коваленскому, что Соломон, став независимым от Порты, желает передать свое царство в верховную власть русского императора. Леонидзе уверял, что царь желает присоединить Имеретию к Грузии, с одною только просьбою — сохранить Соломону до смерти почести и самый титул царя.

— Будучи бездетен, говорил кн. Леонидзе, царь далее не простирает своих претензий и, если бы имел удостоверение в его просьбе, то прислал бы полномочных ко двору.

Кноринг, думая, что желание Соломона искренне, что он в самом деле готов вступить в подданство России, — старался отклонить его от такого намерения, боясь возбудить тем внимание Порты, в наружной зависимости которой находилась Имеретия (Рап. Кноринга Г. И., 19 июля 1802 г.).

Пока длились переговоры с кн. Леонидзе, он успел привести в исполнение главное поручение и цель поездки своей в Грузию. Письма были розданы по принадлежности.

Царевич Александр, перед отъездом своим в Шушу, получил письмо от матери своей царицы Дарьи, просившей сына поспешить выполнением предпринятого ими дела. Царица извещала сына, что теперь самое удобное время для нападения, по малочисленности русских войск (Рап. Лазарева Кнорингу, 20 июля, No 356).

Персидские войска расположились у урочища Осиан, в 60 верстах от Нахичевани. Царевичи Иулон и Парнаоз находились, по-прежнему, в Имеретии. Из Дагестана в Белоканы [251] собирались лезгины (Рап. Лазарева ему же, 12 авг. No 409. Акт. Кавк. Арх. Ком. т. I, 380). Ганжинский хан присоединился к стороне неприязненной России. Эриванский хан сохранял глубокое молчание. Казалось, небо Грузии заволакивалось тучами и над бедною страною готов разразиться новый и сильный гром с его последствиями....

X.

Развитие беспокойств и их усмирение. — Арестование царевича Вахтанга. — Назначение кн. Цицианова главнокомандующим в Грузию.

Оставив Грузию после открытия правления и приведения к присяге народа, Кноринг уехал в Георгиевск и не приезжал с тех пор ни разу в Тифлис. Главнокомандующий не понял важности для нас занятия Грузии, не понял того административного и боевого значения, которое предназначено было стране этой иметь в деле покорения Кавказа. Предоставив право правителю распоряжаться в Грузии по своему произволу, Кноринг предпочел мелкие и ни к чему не ведущие переговоры с горцами, действительному умиротворению края. Горцы на первых же порах не исполняли данных обещаний и заключенных условий, но это не мешало главнокомандующему заключать с ними новые, надеясь в этом случае на авось, всегда вывозившее русского человека из затруднительного положения. На Грузию Кноринг смотрел из Георгиевска в те ложные очки, которые были подставляемы правителем ее, и за то заслужил, впоследствии, много нареканий, хотя вовсе не заслуженных им лично, но допущенных по слабости ли характера или почему-либо другому. Хотя злоупотребления, вкравшиеся в верховное грузинское правление и нельзя ни в каком случае отнести к личности Кноринга, но народ смотрел на него, как на главнокомандующего, во власти которого было уничтожить их. Грузины прежде всего укоряли Кноринга в своих бедствиях, и укоряли справедливо. Слабость и бестактность иногда вреднее, чем твердость и сила воли, хотя бы и направленных в дурную сторону. От последней можно устраниться, тогда как первою могут завладеть сотни лиц неблагонамеренных, от наброшенной сети которых трудно избежать. Так было в этом случае и с Кнорингом. Грузинам была тяжела его административная деятельность, и они [252] приискивали средства к тому, чтобы выйти из такого неприятного положения. — «Главнокомандующий, писал современник, как кажется неумышленно, по единой слабости и по неограниченному доверию к правителю, упустил из виду весьма много предметов, к доставлению народу грузинскому благосостояния, какого он надеялся получить от монарха, сострадательным оком на судьбу его воззревшего.»

В конце июля, в Кахетии обнаружилось некоторое волнение народных умов. Князья, недовольные присоединением Грузии в России, стали распускать слухи о том, что русское правительство намерено всех князей вывезти в Россию; что все грузины будут переселены, а на место их заселят казаками; что в непродолжительном времени будет рекрутский набор; что церковные недвижимые имения будут отобраны, а с народа потребуют сразу двугодичную подать (Из письма князю Герсевану Чавчавадзе T. А. K. Н.).

«Если ты любопытен о здешних вестях, писал неизвестный кн. Ивану Орбелиани манифест, — конечно, ты уже видел, а теперь Дмитрию Орбелиани дали сардарьство, ты-ж не имеешь уже оного. Царевичей обратно не отпускают, да слышал я, что и тех, которые находятся у вас, требуют сюда; а когда они будут переведены, то расположено дело так, что и всех родственников и свойственников Богратионовых перевесть сюда-ж, а притом и всех знатных людей, князей, дворян и мужиков тамошних хотят перевесть и поселить здесь, а здешних казахов 14 тысяч дворов переводят в Грузию. Если хочешь знать, все сие сделано вашим Герсеваном. Ему дали генеральский чин, а вы погибли. Я едал хлеб отца твоего и пишу в тебе справедливо (3 янв. 1802 г. — Ак. Кав. Ком. T I, 442, X 657).

Царевич Давыд рассказывал, что все татары обращены будут в казаки, и что начальником над ними будет назначен бывший сардар кн. Орбелиани, который будет иметь от того 40 тысяч доходу. Татары получили об этом также письмо царевича.

— Почему же вы не искали этого места? спрашивали князья царевича Давыда.

— Я ни за что на свете не надену казачьего платья, отвечал он.

— Лучше носить казацкий мундир, который есть императорский, чем грузинский кафтан.

— Я имею генерал-лейтенантский мундир. [253]

— Почему же вы носите грузинскую шапку, шаровары и туфли с таким почетным мундиром, а не хотите иметь тот же почетный мундир и при нем 40 тысяч доходу?

— Да, говорил царевич, шутите, а татары будут казаки. Вот каково просить русских.

— Лучше быть в беднейшем состоянии у христиан, чем богатейшему у магометан, или при таком правлении, какое было при царях, — отвечали князья.

На другой день более двадцати князей собрались к Лазареву для узнания истины (Письмо Лазарева Кнорингу, 11 марта Ак. Кав. Арх. Ком. T. I, 352). Подобные разглашения находили таких, которые верили им вполне, и тем более, что тамошнее правительство как бы подтверждало все нелепые слухи, ходившие по Грузии. Так, телавский капитан-исправник рассказывал, что от князей будут отобраны моуравства и их удалят от всех должностей. Грузины, «как народ весьма ветренный, легковерный и любящий весьма частые перемены, а особливо где они видят на тот раз свои выгоды, верят всему, что им говорят и от сего иногда происходят неприятные слухи» (Акт. Кавк. Арх. Ком. T. I, 245).

Исправник, объезжая деревни, объявлял жителям, что он моурав, что им следует обращаться к нему со всеми жалобами, решение которых зависит только от него. Князья, коих жизнь и содержание зависели от одной должности, конечно, не могли оставаться равнодушными к таким разглашениям, которые для них становились вопросом о жизни и смерти. Князья сознавали, что пропитание их состоит в доходе, получаемом от должности, лишившись которой, говорили они, нам все равно, что жить, что умереть «потому что мы содержать себя не можем» (Из прошения Кахетинск. кн. и дворян Коваленскому. Ак. Коммис. 1866 г. T. 1, 388). Они просили императора Александра, оставить их при занимаемых должностях (Прошение императору, там же.), и когда узнали, что прошение это не отослано по назначению, просили правителя Грузии о том же, но и тут получили ответ, не соответствовавший их просьбе (Коваленский отвечал на это очень неудачно. Вместо того, чтобы опровергнуть эти ложные слухи, он писал, что собирает сведения и справки о правах каждого из князей с тем, чтобы ходатайствовать у государя о соответственном вознаграждении каждого. Этим сообщением он как будто подтверждал слова телавского исправника). Тогда князья и дворяне обратились с просьбою к генерал-маиору Гулякову. Они [254] жаловались ему, что не исполняются обещания, данные в манифесте о присоединении Грузии к России. — «Безопасность нам обещана, но в чем она видна? Села и деревни терзаются лезгинами, а вы ни о чем не заботитесь; велено возвысить честь церквей и епископов, а вы отобрали от них все вотчины и крестьян; велено прибавить почести князьям, а между тем мы, которые были почтены от наших владетелей и через то кормились, лишены и этой чести. Права тех из нас, которые управляли деревнями за свои великие подвиги и пролитие крови, нарушены; крестьянам Государь обещал милость — не требовать с них в течение 12 лет подати (Такого обещания никогда даваемо не было); также повелел остатки от жалованья правителям обращать на восстановление нашего разрушенного города (Хотя в Актах Кав. Археогр. Коммис. сказано, что слова «разоренный город» относятся к Телаву, но едвали это верно. По моему мнению, они относятся к Тифлису, разрушенному Агою-Магомет-Ханом), но и это не сбылось....»

У урочища Кельменчуры собрались кахетинские князья, тушинские и кизихские старшины. Они пришли сюда поговорить о предстоящей им участи, о грозящем новом бедствии. Здесь решено было защищать свои права и привилегии. Князья видели, что защита их без содействия и согласия народа не может быть сильною и упорною; необходимо было опереться на желание народа. Тогда по окружным селениям производился по ночам заклик (приглашение), чтобы все жители шли на общее совещание. При этом, как и во всех подобных случаях, не обходилось без насилий. Кто не хотел идти на совещание, того выгоняли силою (Рап. Солениуса Лазареву, 26 июля). В Кельменчурском собрании князья, духовенство и народ составили подписку, письменный акт, и поклялись перед св. Троицею, чтобы просить русского императора утвердить духовное завещание покойного царя Ираклия II, и поставить над ними царя из дома Богратионов, который бы находился во всегдашней зависимости и покровительстве русского императора.

«Кто же от обязательства сего отстанет, сказано в подписке (Проложенной к письму к князю Чавчавадзе. Арх. Мин. Внут. Дел), тот да будет от св. Троицы проклят, Богратионовскому дому изменник, коего и повинны мы вообще наказать». Кельменчурская подписка была тотчас разослана князьями во всем кахетинским жителям. Царевичу Иулону отправлено письмо, которым он приглашался скорее приехать в Грузию для принятия царства. Для большого убеждения жителей не [255] участвовавших в собрании, распущен слух, что князь Соломон Авалов писал из Петербурга, будто император Александр отправил в Грузию тайного советника Лошкарева, спросить народ, не имеет ли он желания иметь по прежнему своего царя (Из показания кн. Симона Бабулова А. К. К. T. I, 370). Основываясь на этом известии, многие лица считали свои поступки правильными и законными.

В разных местах Кахетии стали собираться князья и народ для переговоров о предстоящих действиях. Некоторые собрания соглашались следовать безусловно всему тому, что было постановлено в Кельменчурском совещании, другие, напротив, прочитав подписку, возвращали ее посланным говоря, что «они делают весьма не похвальное дело, противное Богу и Государю (Показание Андрея Швили. 29 июля. Ibid.).

В этом случае с наибольшим тактом и смыслом вел себя простой народ; он оставался «искренне преданным и верным» (Акты Кавказск. Арх. Ком. 1866 г. T. I, 392). Жители целыми деревнями приходили к генерал-маиору Гулякову спрашивать наставлений, как поступать им в таких смутных обстоятельствах. Жители дер. Калаури объявили, что не только «не покусятся на таковой бунт и возмущение противу присяги и верности русскому императору, но даже и- мыслить об оном не хотят».

Таким образом, волнение это было делом одних князей и выражением их простого протеста противу распущенных ложных слухов об ограничении их вековых привилегий. Протестом этим, как увидим ниже, воспользовались лица недоброжелательные России и все члены царского дома.

25 июля, кахетинские князья в присутствии вытребованного ими митрополита Иоанна Бодбельского, сначала присягнули императору Александру, а потом царевичу Иулону (Рап. Гулякова Лазареву, 26 июля 181. Показание митрополита и письмо кахетинских князей Лазареву, 27 июля. Акт. Кав. Арх. Ком. T. I, No 476, 364), как законному царю Грузии. Замечательно то, что присягавшие просили Некресского митрополита ободрить народ и обязать его быть усердным императору и царю Иулону.

Происшествия в Кахетии скоро стали известными и в Тифлисе. Коваленский писал Лазареву (Письмо Коваленс. Лазареву, 22 июля 1802 г., No 49), что получил достоверное сведение «о составленном в Кахетии соглашении и даже о подписке, для нарушения общего спокойствия и ниспровержения существовавшего правительства». [256]

Вслед за тем в Тифлисе получено прошение на имя императора Александра, подписанное 69 лицами.

«Когда мы присягали на верность вашего императорского величества, писали подписавшиеся (Акты Кавк. Арх. Комис. 1866 г. T. I, 387), тогда объявлен был нам высочайший манифест, в котором между прочим изображено, якобы мы донесли высочайшему двору, что царя не желаем иметь, и будто бы без царя поступили мы под покровительство и верховное управление вашего величества.

«Сие уподоблялось бы французской республике! Наши цари никакой вины перед нами не сотворили и нам от них нечего отрекаться. Более тысячи лет, как род Богратионов есть царственный; многие из них за Христа и за нас мучение восприяли и кровь свою проливали, и мы при них умирали.

«Итак, отрицание от них не есть наше дело, а выдумка обманщиков; наше желание и просьба в том состоит, чтоб духовное завещание, ознаменовавшегося великими подвигами на пользу отечества, покойного царя Ираклия было утверждено, и по силе оного дан был бы нам царь, с которым оставались бы мы под высочайшим покровительством вашим и по мере сил наших употребили бы себя на службу вашего величества. Сего просим с коленопреклонением и воздыханием».

С письмом этим думали отправить в Петербург царицу Дарью (Донес. кн. Челокаева Коваленскому, 15 июля 1802, там же стр. 385), которая, в предупреждение подозрений, ранее этих происшествий заявила Коваленскому желание ехать в нашу столицу с двумя своими дочерьми.

Из показаний князей видно, что, решившись просить о возведении на царство Иулона, они думали приступить к этому не ранее, как по рассмотрении этой просьбы императором Александром.

Совещания и съезды между тем продолжались; князья манавские ездили каждый день на сборное место за гору, где ожидали царевича Александра, и стращали жителей разорением их деревень, если не присоединятся к ним. Оставаясь непреклонным, народ просил защиты. Тогда решено было арестовать князей (Рап. ген.-маиора Леонтьева, 28 июля, No 138. Манава лежит не подалеку от Сагореджо, где стоял Леонтьев). Посланная в Манаву команда успела арестовать двух князей, остальные четыре, отстреливаясь, скрылись в густом лесу, приказав сказать жителям, что «они от рук их не уйдут и будут разорены». [257]

Бежавшие князья, боясь преследования, собирались для совещаний по ночам, и по прошествии одних или двух суток назначали другое место для сборов (Рап. его же, 29 июля, No 139).

Необходимо было принять меры к тому, чтобы лица неблагонамеренные не могли волновать народ и грозить ему новым разорением. Советники Корнеев и Лофицкий отправлены из Тифлиса в Телав для исследования. Правитель Грузии просил Лазарева, назначить им конвой и приказать начальникам войск там расположенных, арестовать лиц, признанных ими виновными.

Получено известие, что несколько князей и жителей деревень Сигнахского уезда ушло к царевичу Александру. Коваленский конфисковал их имение и приказал арестовать их сообщников (Предпис. Коваленского, 22 июля No 51), что и было исполнено Корнеевым при содействии генерал-маиора Гулякова. Князья протестовали противу такого рода действий. «Что было нам повелено от всемилостивейшего государя, писали они, присяга или другое что, — все мы исполнили, что доказывают и наши подписки, а вы предали нас такой скорби». Князья просили показать повеление императора, а «без повеления государя, писали они, не хватайте князей, — это не в порядке вещей» (Письмо кн. кахетинских Гулякову, 21 июля. Акты Кав. Арх. Ком. Изд. 1866 г. T. I, 889).

Аресты продолжались по-прежнему. Князья снова обратились с просьбою к Гулякову. — «Перед сим мы к вам писали и все подробно доложили, а вы подателя нашего письма заарестовали (Письмо Кахетинских князей ему же, 25 июля, там же стр. 369). Даже и государь не изволил бы этого сделать. Кроме сего, вы еще задержали князей, которые ни в чем не виновны. Мы доселе были весьма довольны вами, так как вы за нашу землю много потрудились и в других отношениях хорошо обращались; не думали, что вы без вины обидите наших братьев. Если наши речи толкуют вам иначе, то это ложь. Как наша речь, так и их (арестованных), заключается вот в чем: покойный царь Ираклий, много за нас подвизавшийся, оставил завещание, на котором мы присягали, — чтобы после царя Георгия быть царем над нами Юлону (Иулону). Мы и стоим на этом завещании и на нашей клятве; мы — вообще Андрониковы, Вачнадзе, Джандиеровы, весь Кизик и другие князья и простой народ, сперва присягнули на верность государю, а [258] затем Иулону, а этот в свою очередь нам, и мы, по мере возможности, будем служить... Сперва мы присягали, на верность государю, а потом наследственному нашему владетелю... Ныне мы вам докладываем, ради Христа, не предавайте нас несчастию и не вводите в измену противу государя... Еще умоляем освободить задержанных наших братьев, чтобы успокоились и наши сердца и народные».

Некоторые из князей хотели силою освободить арестованных, подговаривали к тому народ, но, неуспев в этом, разделились на незначительные партии и скрывались днем в лесах, а ночью в селениях. Затем все они собрались в Кизике (Сигнахе). Не получив удовлетворительного ответа от генерал-маиора Гулякова, они обращались с протестом к подполковнику Солениусу, прося его прекратить аресты. Лазарев писал Гулякову, чтобы он производил аресты с осторожностию, чтобы не арестовать невинных и не возбудить тем, справедливого негодования народа. Он думал сам двинуться в Кахетию с батальоном егерей, одним орудием и с несколькими казаками.

29 июля, кн. Луарсаб Орбелиани объявил Лазареву, что партия, противная России, воспользовавшись волнением в крае, писала к царевичу Вахтангу, прося его не пропускать в Грузию наших войск, сломать по дорогам мосты и вообще пресечь всякое сообщение с Россиею. Лица царской фамилии старались казаться не принимающими никакого участия в этих беспорядках. Теймураз приехал в Тифлис и жил в столице Грузии. Католикос царевич Антоний старался наружно казаться преданным нам, хотя известно было, что принимал весьма деятельное участие в интригах царского дома (Рап. Лазарева Кнорингу, 29 июля 1802 г.). Царица Дарья заявила генерал-маиору Тучкову свое желание иметь в своем доме русский караул. Лазарев воспользовался этим заявлением царицы и тотчас же отправил к ней 12 человек солдат, с приказанием следить за ее действиями. Царица казалась довольною такою предупредительностью, хотя и не оставила своих интриг, средоточием которых на этот раз был царевич Вахтанг.

Находясь в Душете, он вел переписку с царицею Дарьею и с царевичами Иулоном и Александром. Первый из них был в Имеретии, а второй — в Персии. Вахтанг сообщал им обо всем происходящем в Грузии, получал от них разные сведения, вел переписку со многими князьями, давал им [259] пособие, советы и «делая сверх сего комуникацию из России сюда весьма трудною» (Там же).

Бывшие в Петербурге царевичи Иоанн и Баграт также не оставались праздными.

«Почему так позабыли меня и уже не вспоминаете единокровия! писал Иоанн кн. Мокашвилову (Перевод письма от 8-го августа. Тиф. Арх. Кавк. Намест.). В каком находитесь состоянии? Всяк, ищущий большого, намеревается пасть, и вы сему должны последовать. Нет уже столько разума, — кому что лучше. Ежели имеете какое-либо насилие, или кто-либо вас чем-нибудь беспокоит, то все вообще пишите и под прошением Государю секретно приложите печати четырех или пяти князей и пришлите ко мне. Я здесь подам их с письмом к Лошкареву, со всеми подробностями; потом я знаю, что сделать. Имейте сие за секрет и исповедь, чтобы никто не узнал. Если вы желаете своего иметь царя — пишите и о том; будет сделано. Я все предоставляю вам, а то горестнее первого будет — воля ваша»...

Для восстановления полного спокойствия, Лазарев признавал необходимым и почти единственным средством, арестовать царицу Дарью и царевича Вахтанга, как средоточие всех интриг и волнений.

На совещании положено, Лазареву двинуться в Кахетию, а генерал-маиору Тучкову с кн. Тархановым, — в Душет, пригласить Вахтанга приехать в Тифлис, а если он не согласится, то арестовать царевича (Акты Кавказ. Арх. Ком. изд. 1866 г. T. I, 370).

Прибыв 2-го августа на р. Лагбе и узнав, что неподалеку от места его расположения происходило собрание князей, Лазарев отправил 3-го августа письмо ко всем кахетинским князьям, которым требовал, чтобы они, сознавшись в своих заблуждениях, прибыли к нему в Сигнах в 5 августа.

3-го августа Лазарев подошел к Сигнаху и расположился в селении Нукреянах ожидать результата своего письма. Чрез два дня явился к нему митрополит, кн. Мокашвилов и с ними несколько князей из знатнейших фамилий.

Князья объявили Лазареву, что являются к нему с полным раскаянием, как нарушители присяги, сознают свои проступки как противные долгу и будут «всесильно стараться заслужить вину их (Рап. Лазарева Кнорингу, 11-го августа)». На другой день, 6-го и 7-го [259] августа, являлись и остальные князья кахетинские с таким же точно объяснением.

Приведя их снова к присяге и узнав, что они писали письмо царевичу Иулону, призывающее его на царство, Лазарев советовал написать царевичу о теперешнем их решении. Князья тотчас же согласились и написали новое письмо Иулону, в котором отказывались от данной ему присяги, как противной русскому императору.

Лазарев возвратился в Тифлис (10-го августа), куда в скоре прибыл и генерал-маиор Тучков с царевичем Вахтангом.

В отклонение всякого подозрения, накануне, в доме кн. Орбелиани, находившемся в предместья Тифлиса, назначен вечер, на который приглашены Тучков и кн. Тарханов. С наступлением ночи, Тучков оставил дом Орбелиани и выехал из города. Казаки, назначенные ему в конвой, высланы за город заранее, через разные ворота и в разное время небольшими партиями. В близълежащем лесу собрался отряд и соединился с Тучковым. Рано утром 1-го августа, Тучков прибыл в Душет. Осмотр роты его полка, квартировавшей в Душете, был видимою целию приезда Тучкова в этот город. Он послал сказать царевичу, что желает посетить его. Посланному ответили, что царевич еще спит. После того Тучков три раза посылал к царевичу, но тот под разными предлогами откладывал свидание.

Стоявшие в отдалении от замка казаки заметили, между тем, что из ворот выехал один конно-вооруженный грузин, которого они хотели задержать, но тот бежал, был пойман и приведен к Тучкову. Приказав его допросить, сам Тучков отправился к царевичу Вахтангу. На пути ему донесли, что из задней калитки замка вышли два человека, и за тем, что царевич бежал. Вскочив на лошадь, Тучков с казаками бросился в погоню, приказав гренадерам, бывшим в Душете, занять замок царевича Вахтанга.

Вдали, в глазах казаков, Вахтанг, в сопровождении одного всадника, спешил к замку верстах в трех от Душета и принадлежавшему дворянину Глахи Челадзе.

Царевич скрылся в ограде, которая тотчас же была окружена казаками. Приказав выбить ворота, Тучков нашел все двери запертыми и самые комнаты пустыми. Повидимому, ничто не изобличало присутствия людей в замке. В комнатах найдены однако съестные припасы, значительное количество ружей, [260] пороху и свинцу. — «Наконец, отыскали мы, пишет Тучков (Записки Тучкова, стр. 132. Арх. Глав. Шт. в СПБ.), спрятавшуюся старуху, которую допросив принудили показать погреб и от оного подземный ход, простирающийся до соседнего леса. Царевич ушел таким образом от нашего преследования. Не оставалось ничего более, как начать наши поиски в горах вооруженною рукою».

Цель побега Вахтанга была скрыться в неприступные места своего владения, лежавшего по рекам Арагве и Тереку в ущельях, примыкающих к пути на кавказскую линию. Окружив себя толпою вооруженных, он думал поддерживать возмущение. Поэтому он прежде всего бросился к тиулетинцам, как к народу, наиболее воинственному из всех его подданных.

Оставив у замка караул, Тучков бросился в близълежащий лес, но и там не нашел царевича. Вернувшись обратно в Душети, он зашел к царевнам супругам: Вахтанга II-го умершего, и племянника его, бежавшего царевича Вахтанга, но и от них не узнал ничего о месте пребывания царевича.

Подходя к дому, в котором остановился, Тучков заметил до 10-ти человек конно-вооруженных грузин, скакавших по окружным горам, делавших заклик на народное собрание и на всеобщее вооружение. То были близкие царевича.

В Душете было 60 человек гренадер и 50 казаков. Последним, не смотря на утомление от долгих поисков, приказано, если не переловить скачущих, то, по крайней мере, не допустить до деревень, где они могли взволновать народ. Рота егерей, стоявшая в Гартискаро и две гренадерские роты, бывшие в Тифлисе, получили приказание немедленно прибыть в Душет. Скликальщики разогнаны; один из них, тионетский моурав, приведен в Тучкову.

По уездам душетскому и горийскому разослано объявление, в котором говорилось, что если кто осмелится принять сторону царевича Вахтанга, то с семейством того поступлено будет «с неожидаемою жестокостию (Рап. Ген. М. Тучкова Лазареву, 12-го августа 1602 г., No 117)». Вместе с тем все имения царевича конфискованы. К хевсурам, шпавам и тушинам отправлено также обвещение и увещание не содействовать замыслам царевича.

Тучков потребовал в себе дворянина Мурвазева, известного своею преданностию в царевичу Вахтангу. Отдав ему письмо, Тучков приказал доставить его непременно царевичу [262] под опасением, в противном случае, быть наказанным, как изменнику, семейство которого будет подвергнуто всем несчастиям. Хитрость удалась. Испуганный угрозами, дворянин пустился в путь и через двадцать четыре часа привез Тучкову ответ царевича.

— Где же находится царевич? было первым вопросом Тучкова.

— Я нашел его в лесу, отвечал Мурвадзе, верстах в тридцати от Душета. Царевич более двух часов не остается на одном месте.

Посланный в указанное место разъезд не отыскал там царевича. Тучков ограничился тем, что завел, до времени, переписку с Вахтангом, убеждая его возвратиться, но царевич отвечал отказом.

Усилив отряд свой прибывшим подкреплением, Тучков отправил в дер. Казбек команду из 80 человек казаков и грузин, с целию предохранить тагаурцев от возмущения и подговоров Вахтанга.

Разосланные по одиночке и по разным направлениям люди, успели узнать, что царевич находится в ущельи тиулетинских гор, известном под именем гудомакарского ущелья. К нему прилегали жилища хевсур, пшавов и тушин, к которым царевич хотя и засылал своих посланных, но безуспешно.

8-го августа получено известие, что Вахтанг намерен пробраться к тиулетинцам. Капитан-исправник Переяславцов с казаками направлен в Коби для пресечения ему пути (Рап. Тучкова Лазареву, 9 августа. Ак. K. А. K. T. I, 274). Тиулетинцы — народ храбрый от рождения, исповедывали особую религию, хотя и видны были у них во многих местах христианские храмы.

«Я вызвал деканозов к себе, пишет Тучков, склонял этих бородастых священников ласками, подарками, на выдачу мне царевича, но они отвечали: (Записки Тучкова, 134. Арх. Глав. Шт. в С. Петерб.) — «Он Богратион и был у священного дуба. Это не помешало, однако, деканозам указать на все те места, заняв которые можно было пресечь путь Вахтангу, если бы он вздумал уйти от них.

Заняв отрядами все выходы, Тучков сам стал у входа в самое главное ущелье — Гудомакарское. «Пушечные выстрелы и звуки барабанов при вечерней заре слышны были со всех сторон пребывания царевича». Не прерывая начатой переписки, Тучков писал Вахтангу и просил посланного сказать [263] царевичу, что если он, на честное слово, не выедет к нему для переговоров, то пойдет к нему с войсками, где бы он ни находился. Вахтанг жаловался Кнорингу на причиненную ему обиду и описывал свою невинность. Главнокомандующий советовал ему отправиться во всяком случае в Тифлис и там уже оправдаться в своих поступках. Тогда царевич написал правителю Грузии — и соглашался приехать в Тифлис только тогда, когда будут исполнены три условия: 1) возвращено и передано ему в управление конфискованное имение; 2) он не будет удален из Грузии, и 3) во время пребывания его в Тифлисе не будет делаемо ни ему, ни его свите никакого оскорбления (Акт. Кав. Арх. Ком. т. I, 273 и 274, изд. 1866 г.). В ответ на это царевич получил простое приглашение, без всяких ограничений, приехать в Тифлис.

Имея при себе только 20 человек приверженных, зная, что все пути ему отрезаны, Вахтанг выслал своего посланного на шесть верст перед ущелье, приказав сказать Тучкову, что скоро и сам явится лично.

10-го августа, он приехал к Тучкову со всею своею свитою. Сняв с пояса саблю и повесив ее, по азиатскому обычаю на шею, Вахтанг в таком виде подошел к Тучкову.

— Вот голова моя, вот и сабля, проговорил он. Ему отвечали, что требуют только покорности и прибытия в Тифлис, и что он может вполне положиться на великодушие императора.

Царевич, принятый со всеми почестями, приличными его званию, был препровожден сначала в Душет, а потом в Тифлис.

Вахтанг, повидимому, сознавал свою вину и раскаивался в своих поступках.

— За многую мою службу (При проходе войск с кавказской линии в Грузию, Вахтанг впоследствии, в подтверждение своей преданности и невинности, выставлял то, что он был первый, из царевичей, которые присягнули на верность России), говорил он, можно одну вину простить. Мать моя и все родственники, если что и сделали, я не виноват и в том не участвовал.

— В побеге своем, говорил он впоследствии, я не имел никакого злого намерения, но сделал это, опасаясь бесславия быть препровожденным из Душета в Тифлис в виде арестанта.

В Тифлисе Вахтанг поселился в доме матери, царицы Дарьи. Для лучшего присмотра за ними, сверх караула, [264] находившегося у царицы, в Авлабаре, где был дом ее, поставлен батальон егерей. Царевичу разрешено пользоваться доходами с имений, но запрещен выезд из Тифлиса (Рап. Кноринга Г. И. 26-го августа, арх. минист. внутр. Дел). Запрещение это было равносильно тому, как бы имение оставалось конфискованным. Вахтанг сознавал, что не мог принять личного участия в управлении имением. Он бросался теперь во всем более или менее влиятельным лицам, жившим в Тифлисе, успел написать старшинам своего имения, прося дать ему свидетельство в том, что не участвовал в происходивших в Кахетии волнениях. Старшины спрашивали совета Лазарева, дать ли такое свидетельство царевичу или нет? Им сказано, что это зависит от них; что им лучше известно, был ли он участником в волнениях или нет? Не ответив прямо на вопрос, старшины отказались однакоже выдать свидетельство (Рап. Соколова кн. Куракину, 20-го сентября 1802 г. Арх. минист. иностран. Дел).

Вахтанг не терял все-таки надежды на возвращение имения; он по-прежнему старался доказать свою невинность.

— Не заслуживаете ли вы названия безумных, говорил ему гр. Мусин-Пушкин, если рассчитываете на то, что всеми покушениями дому вашего и вооружениями скитающихся хищников и расслабленных войск азиатских можете противустоять могуществу российской империи и войскам, от которых неоднократно трепетала Европа? Какие могут быть последствия для вас и единомышленников ваших от таких покушений, на которые, кроме нескольких мятежных князей, народ грузинский никогда не согласится? Не нанесете ли, наконец, при гибели союзников ваших, и разорения вашему отечеству, которое, как думаю, любите?

— Вы утверждаете, продолжал граф, равно как и царица, что никакого доказательства намерений ваших нет. Я и сам уверен, что вы через-чур остроумны, чтобы вверить таковые доказательства, а особливо письменные, в руки посторонних; но, отвечайте искренно, можно ли благоразумному человеку положиться на уверения ваши?

— Нельзя, отвечал смеявшись царевич.

— На что же вы жалуетесь? и какие должно было принять меры правительство противу таких покушений совершенно противных государю императору? Какие последствия для вас и дому вашего все происшествия эти иметь будут? [265]

— Весьма гибельные, отвечал Вахтанг. Я весьма тревожусь положением моим.

— Напрасно сомневаетесь вы в милосердии императора, но если хотите, чтобы я подал вам дружеский совет, то заслужите его, отнесяся прямо к е. и. в. с чистым признанием как со стороны вашей, так и ее высочества царицы. Я уверен, что гораздо приятнее будет для государя, если, оставя все косвенные дороги, доверенностию вашею перед императором стараться будете приобрести его прощение, а притом и объявите, чего вы желаете в замен короны из дому вашего, вышедшей (Вахтанг воспользовался этим советом, но обратно. Выставляя свои заслуги русскому правительству, он жаловался, что от него отняли имение и что Тучков, прибыв неожиданно в Душет со множеством казаков, «поколебал каждого из народов, тут находившихся и изобразил на сердцах их сумнение». Просьба царевича императору 10-го сентября 1802 г. Арх. мин. внутр. дел, ч. V. 51-57). Постарайтесь усмирить мятежи, Грузию изнуряющие, и уговорить братьев ваших, из царства сего удалившихся, к покорности. Я уверен, что по влиянию вашему на них не безуспешно сие предпримите. Вот единственная дорога, которую, по истинной к вам дружбе, предложить могу, к отвращению той гибели, которая без того вам и соучастникам вашим угрожает.

— Не навлечем ли мы своим признанием, спрашивал царевич, еще более страшного для нас гнева е. и. в.?

— Разве вы думаете, что ваши поступки скрыты от государя? они известны ему многими путями. Что же приятнее будет для него: узнать ли о них от посторонних, или видеть собственное раскаяние ваше в чистом и искреннем признании?

— Всячески стараться буду, говорил царевич перед образом, висевшим на груди и взятым в руки, переговоря с матерью моею, убедить ее к признанию. К братьям напишу также.

Таким образом, участие лиц царской фамилии, в бывших волнениях в Кахетии, выразилось фактически. Трудно было прекратить им на будущее время все способы к такого рода действиям. По мнению всех представителей России (См. рапорты Лазарева, Кноринга, Коваленского, гр. Мусина-Пушкина, Соколова и других), было одно только средство, — удалить их навсегда из Грузии. Кноринг несколько раз просил о том императора Александра, который не разделял однакоже этого мнения о необходимости к принятию столь строгих мер. Даровав Грузии все те права и преимущества, «каковыми все прочие подданные великой империи [266] пользуются», Александр разрешил царевичам, бывшим в России, иметь полную свободу и, если пожелают, то ехать в Грузию. Вслед за тем он приказал Кнорингу употреблять добровольное соглашение лиц царского дома к выезду в Россию, «без чего подстреканиям их конца видеть не можно» (Рескрипт Кнорингу 20-го августа, арх. мин. внутр. Дел). Принудительный же вывоз их из Грузии, казался императору «весьма крайним», таким средством, к которому можно прибегнуть только в самом последнем и необходимом случае.

Старание отправить царевича Вахтанга в Россию оставалось напрасным. Царевич отвечал отказом.

«Правда, писал он грузинскому священнику Алексею Гаврилову (Акты кавк. арх. ком. т. I, 268, No 277.), жизнь в России должны мы принять за первое счастие; но если бы были в молодых летах, конечно бы было хорошо. Мне уже наступил 40-й год; время ли теперь пуститься мне из своего отечества на странствование? Если по сие время жили мы в нашей земле и никуда не переселились, когда были столько угнетаемы и порабощаемы окружающими врагами, то почему делать это с нами теперь, когда приспело к нам вечно успокоивающее покровительство сильной десницы нашего всемилостивейшего государя? Далее, если даже при бытности моей здесь, уже не буду иметь во владении моем, которое пожаловано мне покойным родителем моим и утверждено за мною в высочайшем манифесте, того голоса, какой имею я теперь, а лишь буду иметь содержание из одних доходов, — то может ли быть больше сего какое-либо несчастие, хотя бы земля наша изобиловала богатством доходов? Я в рабской подданнической верности моего государя Александра I-го со всем моим вожделением был, есмь и по гроб мой пребуду. Я, как Бога признаю за Бога, так равно и императора Александра I-го — за моего государя, ибо как и от своего Создателя за добрые дела мои ожидаю в будущем веке вечной славы, так и от его величества в настоящей жизни ожидаю благоденствия».

Известие о том, что царевичам, бывшим в России, разрешено возвратиться в Грузию опечалило народ и весьма ободрило партию, противную России. В Тифлисе приготовлялся дом для помещения царевичей. Народ, радовавшийся тому, что в Грузии было менее тремя особами царской фамилии, допытывался: справедливо ли то, что царевичи уже на пути в Грузию? Лица, стоявшие во главе управления, должны были [267] отговариваться незнанием. Различного рода толки стали распространяться по городу. Партия, желавшая восстановления царя, объясняла их по своему. «В течении тридцати лет, говорили они, русские были в Грузии при царях и всегда, по окончании защиты, нашим царям оставляли страну. Нынешнее пребывание войск — также временное и продолжится только до того времени, пока император Александр не назначит кого-либо из царского поколения царем. Намерение императора, продолжали они убеждать народ, доказывается тем, что он не только не вызывает из Грузии членов царского дома, но, напротив того, и бывших уже в России отпускает в свое отечество. Партия, преданная России, при распространении таких слухов, страшилась за свою будущность и думала, в случае справедливости их, искать спасения в России.

Среди такого говора, в октябре месяце, прибыл в Грузию из С.-Петербурга бывший посол князь Герсеван Чавчавадзе. Фамилия князей Чавчавадзе пользовалась особым уважением народа. Князья из этого рода всегда занимали самые важные и видные места в административном управлении страны при ее царях. Почти все агалары казахского народа, находившегося в управлении князя Герсевана Чавчавадзе, выехали к нему на встречу в дер. Казбек, в сопровождении двух сот человек татар. Такая встреча в обычае азиатских народов — она была и в характере казахов. Никакие объяснения к волнению не могли иметь здесь места. То была простая привычка, способ выражать свое уважение человеку, — любимому народом. Не так смотрело на это тамошнее правительство; оно объяснило этот поступок началом новых волнений.

По приезде в Тифлис, ни кн. Чавчавадзе, ни сопровождавшие его князья не явились к правителю, как это было им заведено. Он потребовал от князя Чавчавадзе письменный вид и приказал исполнительной экспедиции привести как его, так и всех прибывших с ним князей к присяге на верность. Чавчавадзе, присягавший уже в Петербурге, исполнил требование. Приехав в экспедицию, он присягнул вторично на верность русскому императору, хотя и не избежал тем наговоров, возведенных на него впоследствии.

Приезд из нашей столицы такого лица, очень естественно, возбуждал внимание грузин, желавших разъяснить свое положение. Народ стал сходиться со всех сторон и просил свидания с князем Герсеваном Чавчавадзе. Между князьями начались сходбища, обмен мыслей, а между народом — разговоры. Коваленский писал, что кн. Чавчавадзе нарушает [268] общественное спокойствие и издал прокламацию, которою запрещал всякие сходбища, скопы и совещания (Акт. кавказс. арх. ком. изд. 1866 г. т. I, 405). Недоброжелательные лица, для производства волнения в народе, стали распускать слух, что князь Чавчавадзе уполномочен составить новое предположение об участи Грузии. Это еще более привлекло к нему народ. Кноринг, со слов правителя Грузии, составил обвинительный акт против кн. Чавчавадзе. — «Князья грузинские, писал он (Рап. Кноринга Г. И. 30-го ноября, арх. мин. внутр. дел, дела Грузии, ч. II, стр. 225), предавшись его внушениям и стекаясь отовсюду, по его называм начали делать сходбища, скопы и совещания, являя новое движение умов в нарушении общественного спокойствия.... Князь Чавчавадзе и супруга его с братьями своими и прочими их сообщниками были и суть источниками колебания народного... Кн. Чавчавадзе, сверх развлечения князей грузинских, вошел в переписку за границу, вступил сам собою в управление казахских и шамшадыльских татар, что он имел при покойном царе Георгие, кои по неведению, движимы будучи его внушениями, ослушны оказались даже приказаниям правителя Грузии и явно не повинуются приставленному к ним чиновнику, через что происходит затруднение в сборе с татар сих подлежащих в казну податей, а по их примеру и другие в повинности сей колеблются»....

Кн. Чавчавадзе не скрывал своего мнения и высказывал открыто, что грузины должны быть счастливы тем, что присоединены к России, но что благополучие их не будет иметь места и твердого основания, пока они должны будут повиноваться настоящему образу правления (Донесение Соколова гр. Воронцову, 1 ноября 1802 г. Арх. Мин. Иностр. Дел). Коваленскому не нравились эти разглашения. Правитель Грузии знал, что кн. Чавчавадзе был одним из первых лиц, устранивших его влияние на Георгия XII, в то время, когда он был назначен полномочным министром при дворе царя грузинского. Он был нерасположен к князю Чавчавадзе. Князь знал об этом нерасположении, но надеялся на репутацию, составленную им в Петербурге, как о лице искренно преданном России.

Чавчавадзе не скрывал о всеобщем неудовольствии и ропоте народа на тамошнее правление; говорил, что не знает, как избавиться от посетителей, приезжающих к нему отовсюду, приносящих ему жалобы и требующих мер, к заявлению всеобщего желания переменить правительство, которое для народа чрез-меру тягостно. [269]

— Такой образ мыслей, говорил Соколов князю Чавчавадзе, будет сочтен не иначе, как поступком несообразным с высочайшею волею, постановившею правление в Грузии. Это будет явным нарушением присяги, данной русскому императору.

— Мы охотно подвергаем себя всякому наказанию, отвечал Чавчавадзе, если только поступим противно высочайшей воле, но желания и намерения наши не к тому вовсе клонятся. Мы хотим только повергнуть к стопам милосердого монарха всенижайшую просьбу, с объяснением в ней всего горестного положения нашего. Просьбу эту хотим отправить с избранным от общества князем.

«Лучше бы было гораздо, писал он Лошкареву (От 30 нояб. 1802 г. Арх. Мин. Внут. Д. Дела Грузии ч. II, стр. 232), если бы переменился план здешнего правительства и учинился бы другой род порядка. С моей же стороны, как верный раб и подданный, буду стараться исполнять все то, что мне будет приказано. Если продолжится на таком же основании правление, я не предвижу никакой пользы, и потому прошу вас убедительно пещись обо мне, чтобы я мог с семейством моим иметь свое там жительство под протекциею моего всемилостивейшего государя, ибо нет для меня возможности жить здесь ни под каким видом».

Слухи о беспорядках и злоупотреблениях, существовавших в управлении Грузиею, обратили на нее внимание петербургского кабинета. Отправляя в Имеретию коллежского советника Соколова, по вопросу об освобождении царевича Константина из заключения, император Александр поручил ему принимать прошения и жалобы от всех горских князей, владельцев и вообще от всех азиатских народов, какого бы звания и вероисповедания они ни были. Ему же поручено обратить внимание на причины неудовольствия и ропота грузинского народа противу нашего правительства, «нет ли особенного какого у них в виду предмета, к коему дух народа имеет большую наклонность (Из Инструкции Соколову. — Арх. Мин. Иностр. Дел.)».

Донесения различных лиц, посланных в Грузию, рассказы путешественников, посетивших страну, и, наконец, письма самих грузин к некоторым лицам, стоявшим во главе нашего правительства, убеждали одинаково в беспорядочности верховного грузинского правительства, и свидетельствовали о крайнем порабощении грузинского народа. Беспорядочность правления [270] происходила сколько от своеволия некоторых лиц, столько же и от изолированного, чуждого народному характеру порядка ведения дел. Правление не слилось с народом, не вошло в изучение привычек, характера и обычая народного. Оно действовало при том искреннем убеждении, что не правление существует для блага народного, но грузины созданы для произвола правления; что не правитель призван в Грузию, для устройства страны и благоденствия каждого, но Грузия создана для того только, чтобы Коваленский был правителем ее. Очевидно, что при таком взгляде, не могло быть порядка в управлении страны, народ не мог быть доволен правлением и, естественно, желал его перемены.

Для лучшего водворения порядка и спокойствия, необходимо было поставить во главе управления такого человека, который, зная народный характер, войдя в его нужды и потребности, мог бы очистить страну от накопившегося в ней сору; следовательно имел бы твердый характер и достаточную степень энергии. Таким являлся генерал-лейтенант князь Павел Дмитриевич Цицианов.

В сентябре 1802 г., император Александр признал необходимым отозвать от управления краем генерала Кноринга (В газете «Кавказ» 1847 года No 16 помещены: «Материалы для биографии генерал-лейтенанта Карла Федоровича Кноринга». Сведения, сообщаемые автором весьма кратки — не более, как перечень названий тех должностей, которые исполнял Кноринг с 1799 года по 1802 год. Основанные на словах старожила, они в некоторых местах неверны. Не Ираклий II отдал Грузию в подданство России, а сын его Георгий XII. Присоединение Грузии к России совершилось вовсе не так тихо и спокойно, как говорит статейка, и Кноринг, при всех своих лично отличных качествах, уме и благородстве, не сьумел однакоже заслужить любовь и благодарность жителей. Грузины никогда не называли его миротворцем, как говорит автор статьи; напротив, из имеющихся письменных актов видно, что они были недовольны его правлением), сменить Коваленского, и назначил кн. Цицианова главнокомандующим на Кавказе. Грузин по происхождению, князь Цицианов был призван для устройства порядка в управлении и оправдал выбор императора самым блестящим образом.

Н. Дубровин.

Текст воспроизведен по изданию: Тысяча-восемьсот-второй год в Грузии // Вестник Европы, № 5. 1868