БЕРЖЕ А. П.ПРИСОЕДИНЕНИЕ ГРУЗИИ К РОССИИ 1799-1831. DrevLit.Ru

БЕРЖЕ А. П.

ПРИСОЕДИНЕНИЕ ГРУЗИИ К РОССИИ

1799–1831

Глава II.

(См. «Русскую Старину» изд. 1880 г., т. XXVIII, стр. 1–34.)

Произошло-ли присоединение Грузии к России вследствие эгоистического стремления Георгия XII оградить свои личные интересы?

Личная воля властителя при деспотическом образе правления, казалось, должна бы подчинить себе все отправления государственной жизни, но в действительности этого никогда не бывает и быть не может. Индивидуальность деспота и народа никогда не могут слиться в одно целое: между ними всегда существует глубокий антагонизм, хотя этот антагонизм выражается пассивною инерциею и по наружности представляется в виде покорности, рабского подчинения и потворства всем злоупотреблениям деспотизма. Искра божества, которую, в виде разума и свободной воли, каждый получает при рождении, оставляет человека вместе с душою при обращения в труп. Но, до тех пор, пока человек представляет живой организм, понятие о правде и неправде и разумное стремление к улучшению своего положения, — хотя бы в самой ограниченной форме удовлетворения первых материальных потребностей, — не могут быть выделены из человека никакими лишениями, пытками и расстройством общественной жизни. Они всегда остаются в его сознании и если страх наказания заставляет человека скрывать внешнее проявление этого сознания, то, тем не менее, оно постоянно руководит всеми его побуждениями, мыслями и поступками. Составленное из подобных атомов целое, т. е. народ, не может поэтому [160] потерять заботу о лучшем будущем и, стало быть, стремление исправить, улучшить настоящее. Форма, в которой проявляется это стремление, может быть неудачна: перемена правителя может быть к худшему; возмущение — повести к более тяжелому рабству; внешняя помощь оказаться покорением, т. е. уничтожением политической самостоятельности народа, — но, во всяком случае, внутренняя, вечная, неустанная работа над улучшением настоящего положения остается неотъемлемою частью жизни каждого народа, как бы ни был низок его умственный и нравственный уровень. И так как это стремление диаметрально противоположно интересам деспотизма, то оно, вопреки кажущейся силы деспотизма, парализует последний и заставляет всякого деспота принимать в расчет интересы и желания народа, подчиняться более или менее невидной, неосязаемой, но сильнейшей силе, именно стремлению народа улучшать свой быт. Такая непроизвольная уступка народным интересам есть необходимое условие существования самого деспотизма. «L’etat c’est moi» — думал Людовик XIV, но при конце своей карьеры должен был, как известно, убедиться, что он и государство существуют отдельно, сами по себе, и могут слиться в одно только на почве истинных народных интересов. Все войны, в которые увлечена была Франция для эгоистических и династических целей своего короля; весь блеск его двора, необходимый для его личного величия — отозвались бессилием и нищетою народа, который он принимал за себя самого. А между тем в молодости Людовик XIV сделал иного добра для Франции: у него был Кольбер и блестящий период быстрого развития народного богатства. Забота о благосостоянии, величии, славе французского народа была важным стимулом деятельности Людовика XIV, и не повидала его до смерти. Преемник его, воспитанный в блеске и разврате двора Людовика XIV, в своих воззрениях на народ ушел далее афоризма: «l’etat c’est moi» и руководился другою, не менее знаменитою фразою: «apres moi le deluge» и тем сознательно приготовил гибель своему царственному дому. В азиатских же деспотических государствах эта циническая выходка развратного человека, не понимавшего своего высокого положения, служит основою, исходною точкою всей деятельности деспота, и потому в азиатских государствах отождествление воли правителя и народа составляет совершенную бессмыслицу. При таком убеждении, невозможно допустить, чтобы грузинский царь Георгий XII по собственной воле мог заставить свой народ желать русского покровительства и еще менее мог принудить народ поступить в подданство русского [161] императора. Это было для него тень невозможнее, что если в Грузии существовало полное бесправие и самое слово закон, — по удостоверению кн. Цицианова ¹, — потеряло всякий смысл, так что произвол и насилие были единственными формами отношений верховной власти к подданным, — тем не менее образ правления в Грузии нельзя даже назвать деспотическим, а скорее деспотическою олигархиею или, вернее, деспотическим хаосом. Правительство и администрация притесняли и грабили народ сколько было возможно, но не могли иметь на него никакого нравственного влияния. Да, можно думать, об этом никто не заботился и не мог заботиться. Прежде всего, сам царь Георгий был «человек весьма добродетельный, неслабый здоровьем, не оставлявший своей комнаты, и потому знал только те происхождения, какие окружающие ему сообщали» ². Он не имел постоянного и преданного войска, которое давало бы ему средства смирять непокорных царевичей и даже князей и дворян, хотя «вообще все они никаких привилегиев не имели: как князь, так и крестьянин, равно служат; как князь, так и крестьянин, равно наказываются» ³. Все высшие и низшие административные должности были наследственные, что лишало царя-удобства избирать, по своему усмотрению, людей, необходимых для его личных видов. Конечно, царь имел право отнять должность и наказать ослушника, так как никто никаких привилегиев не имел, но, понятно, пользование таким правом было для него крайне опасным: оно вооружало против царя все высшее сословие, заинтересованное в сохранении наследственных должностей. Царь же мог управлять Грузиею или, точнее, грабить грузинский народ не иначе, как опираясь на высшее сословие, преданность или, лучше, соучастие которого в грабеже, при бесправии народа и систематическом его ограблении, — составляли всю силу царя. Не имея сильного характера, не имея средств смирять высшее сословие, Георгию оставалось одно: вполне подчиниться необходимости терпеть насилие и грабеж господствующего сословия; видеть постепенное истребление всех производительных сил народа и гибель грузинского царства.

Уже отец Георгия, царь Ираклий Теймуразович, заботясь более о прокормлении своего многочисленного семейства, чем о благосостоянии царства, нанес последний удар Грузии. «Находя недостаток в казенных доходах, — повествует генерал Кнорринг ⁴, — на содержание, по приличию, царевичей и царевен, детей его, Ираклий отнимал у князей и дворян древние их поместья единственно по праву неограниченного самовластия и, отдав сии поместья в удел детям своим, поверг большую половину Грузии их [162] своеволиям. Когда же в смутные времена требовались от царевичей, соразмерно их владениям, участие войск или вспомоществование от доходов, — они всегда являлись ослушниками, и царь, действием супруги своей, царицы Дарьи, находился в необходимости уважать такие родных своих поступки».

«Помещики обязаны были, в чрезвычайных случаях, помогать царю из своих доходов, — продолжает Кнорринг, — но, чтобы не понести чувствительной утраты, вознаграждали себя раззорением крестьянства, которое посему часто изыскивало убежище в чужих владениях, поставляя равным: быть-ли крайне утесненну в своем отечестве или находиться в рабстве у соседей. Ибо кто не грабил сих несчастных людей? Всякий царевич, всякая царица и царевна, всякий родственник царский мог давать от себя так называемый барат (указ) на отнятие у купца, у крестьянина того, что у него есть лучшее, а власть царская, поколебавшись в своем основании, едва примечала таковые насильства, а того меньше принимала меры к истреблению их».

«Поселяне, — доносит генерал Лазарев ⁵ — привезя хлеб на рынок, сильно страшатся, и случается нередко, — как в опт роде венных продуктов, так и в другом, — что хозяин, привезши что нибудь в город, на базар для продажи, принужден бывает, оставя нагруженную товаром собственную арбу в добычу требующих якобы на имя царское, — угонять домой лишь бедную свою скотину, возвращаясь с пустыми руками».

Факт этот подтверждает сам Георгий; в письме к Лазареву ⁶ он пишет: «Ныне, будучи болен, слышу, что в Тифлисе отнимают некоторые вещи и грабят жителей не солдаты, а люди нашей же земли», и просит назначить караул из одного офицера с несколькими солдатами, «дабы не допускать ни царского человека, ни людей детей и братьев царя, княжеских и дворянских, отымать ни у большого ни у малого».

«Удельные царевичи, братья царские, — доносит генерал Лазарев Кноррингу ⁷, — томясь неприличною жадностью к самоначалию и подбирая партию недовольных правительством, направляют дела к мятежу, беспорядкам и буйствам».

Какие были средства у царя усмирить их, мы находим в письме Георгия к князю Отару Амилахвари ⁸, по поводу сборов в Гори в пользу царевича Парнаоза: «Парнаозовых людей не щади никоим образом; имеешь право не жалеть для них ни палок, ни дубины, ни камня, ни оружия, ни ружья, ни шашки, ни пистолета — ничего против их не жалеть, и не пускать их. [163] Кто бы ни явился в Гори, не уступай ему ни на одну денежку — так ты должен знать».

«Бараты, — свидетельствует Лазарев ⁹, — нигде не записываются и от того выходит, что сегодня отдадут одному, а завтра то же имение или место отдадут другому; все правосудие отдается у них словесно и, сколько я мог приметить, или по пристрастию или по праву сильного, и часто видны неимущие защиты совсем ограбленными. Жалованья никакой чин не имеет, а всякий должен кормиться от своего места, и от того еще больше терпит и купец, и мещанин, и крестьянин, и, одним словом — всякий.... Все чины здесь наследственны, не взирая на достоинство людей; почему и часто видно людей не на своих местах».

Эти немногие выписки об управлении Грузиею при Ираклие II и Георгие XII дают ясное понятие о том невообразимом хаосе, который представляли правительство и администрация несчастной Грузии. Указ, данный Амилахвари, доказывает полное бессилие царя управляться с провинциями. Приказание: «делай что хочешь» есть неизбежное сознание того, что: «я не могу ничего сделать». Исполняя подобную волю царя, наследственному моураву, который не боится смены, естественно угнетать плательщиков до того, что они бросают на базаре арбу с товаром и возвращаются хотя с пустыми руками, но живыми, целыми и сохраняя по крайней мере рабочий скот. Один русский офицер с несколькими солдатами, поставленный для порядка на тифлисском базаре, конечно, не мог исправить зло, которое совершалось во всей стране и всем господствующим сословием. При подобном государственном строе, — хотя это слово совершенно неуместно говоря о тогдашнем состоянии Грузии, представлявшей одно крайнее расстройство всех органов государственной жизни, — положение управлявшего страною царя Георгия нельзя назвать иначе, как бедственным. Он был представителем неограниченной власти, но власти не имел никакой. Фиктивное его значение посреди органов исполнительной власти, от него независимых, ясно обозначается при каждом обращении его к силам и средствам страны. Его никто не слушает, приказаний его никто не исполняет. Для поддержания хотя внешнего призрака своей власти, Георгию приходилось обращаться к наемным войскам. Но лезгины, которые всегда были одинаково готовы к услугам как царя, так и его противников, — еще более увеличивали бедствия страны. «Обязавшись служить оградою безопасности народной, — пишет генерал Кнорринг ¹⁰, — лезгины причиняли неимоверные своеволия в самом Тифлисе, и, узнавая скрытные в Грузии места, [164] вводили в оные своих единоземцев, а сии в самом сердце царства грузинского грабили и вовлекали в неволю несчастных поселян и тогда, когда руки сих обработывали поля, и из самых селений, чрез что Грузия ежегодно теряла, по средней мере, от 200 до 300 семей. Георгий XII содержал до 7,000 лезгив, но уже не для защиты царства от внешних врагов, а единственно для .устрашения своих братьев, которые неповиновением и своеволием более первых ему угрожали».

Болезнь Георгия, не допускавшая его покидать дворца, — величайшее несчастие для страны в других условиях, — при тогдашнем положении дел в Грузии, представляла единственное благоприятное обстоятельство, сохранявшее в главах народа обаяние царской власти. Всякому казалось, что будь царь здоров — все шло бы лучше, хотя нет сомнения, величайший гений с энергиею Петра I едва-ли мог бы улучшить государственный строй Грузии. Для всякого гения все-таки нужна какая нибудь точка опоры в патриотизме народа, общественном устройстве, экономическом положении или внешних политических условиях, — но такой точки опоры не существовало. Все соседи Грузии были или мелкие враги друг друга, истреблявшие при содействии двух крупных, взаимно враждебных политических организмов — Турции и Персии, или дикари, промышлявшие грабежом и не имевшие никакого понятия о государственных интересах. Союз Грузии с каждым из соседей или разом с целою группою их — не представлял ничего, кроме шансов внешней войны за чужие интересы, во имя святости договора. Прирожденная всякому честному человеку любовь к родине в массе народа воспитывается историей и сознанием своей силы. Она никогда не может в массе народа быть чувством платоническим и умирает или исчезает, если не имеет активного действия на увеличение силы, могущества народа и на улучшение его благосостояния. Экономическое положение Грузии было бесповоротно подточено плотоядными инстинктами царской семьи и господствующего сословия. Оба эти факторы истребления народного благосостояния, на праве рождения, — самом несправедливом и оскорбительном для умственного и нравственного превосходства каждого праве, — при посредстве наследственности должностей и взаимных родственных связей, основали крепкую, неразрывную сеть для эксплуатации всего народа. Ни царь сверху, ни народ снизу — не могли разорвать, устранить этой тяжкой для обоих их опеки. Ближайшие соседи и другие разбойники и разбойничьи племена были всегда готовы к услугам каждого недовольного, будь он царевич Александр или последний [165] нацвал, лишенный царем места за грабеж народа. Всякая попытка царя сместить плута с должности, ввести новые элементы в администрацию — неизбежно отзывалась интригами внутри и внешними набегами больших и малых шаек, истреблявших все, что им попадалось на пути.

Внутреннее общественное устройство Грузии — да где и в чем искать его? В Грузии существовали только одни враждебные элементы, друг друга уничтожавшие. Царь, представитель законности, отнимал имения у князей и дворян и наделял ими своих детей и родичей единственно по праву неограниченного самовластия. Князья и дворяне отнимали имения один у другого с помощью придворных интриг, получая бараты, или прямо посредством открытого насилия. И все эти крупные злоупотребления власти почерпали средства для грабежа в обмане легковерного народа и его ограблении. Могли поэтому какой нибудь гениальный реформатор, явившись на месте слабого, больного и доброго Георгия, уничтожить массу зла, накопившуюся веками беспорядочного правления, и организовать в замен этого зла новый строй государственной жизни, сообразный с вечными законами правды и справедливости? Мы думаем, что никакой реформатор такого чуда сделать не мог, да и самое его появление противоречило бы общему порядку вещей. Все гениальные государственные деятели и реформаторы своего отечества вызывались на арену исторической жизни предшествовавшими событиями, определявшими потребность их плодотворной деятельности в силу явлений и сил, давно созревших и накопившихся в жизни народной, которым они только придавали конечную, ярко очерченную форму, необходимую по условиям исторической роли народа. Но нигде мы не видим, чтобы разрушившийся, обессиленный веками злоупотреблений, государственный организм вдруг производил такого просветителя, который бы из массы отживших элементов создавал бы новое, здоровое государство. Для этого необходимо прежде падение царства или династии, появление новых, здоровых элементов и затем слитие старых и новых элементов в новую форму государственной жизни.

Георгий XII, конечно, не был реформатором, а именно тем, что могли произвести изжившиеся от продолжительного царствовании династия и расшатанный во всех отношениях государственный строй Грузии. Но это жалкое, в государственном смысле, лицо не стоит одиноко. Оно окружено, с одной стороны, братьями: Юлоном, Вахтангом, Антонием, Мирианом, Александром и Парнаозом Ираклиевичами, а с другой — сыновьями: Давидом, Иоанном, [166] Багратом, Теймуразом, Михаилом, Джебраилом, Ильей, Окропиром и Ираклием Георгиевичами. И в этом длинном списке лиц, предназначавшихся по рождению для широкой деятельности на пользу родина, одинаково отсутствует всякое понятие о государственных интересах, о благе родина, о благоденствии народа, о службе отечеству или хоть о поддержке царствующего брата и отца во имя интересов династии. Во всех много численных письмах, сношениях и других документах, напечатанных в «Актах Археографической Коммисии», никто из этих царственных лиц не высказывает ничего, кроме самого узкого эгоизма и личного корыстолюбия. Особенно неприятно поражает переписка их с русскими властями. Это самая жалкая смесь сплетен и клевет друг на друга; униженного рабского вымаливания разных милостей; клятвенных обетов на верную службу и преданность государю императору, и одновременно с тем — всевозможных интриг и противодействия распространению русского влияния. Если бы это последнее противодействие имело основою патриотическое чувство, оскорбленное иноплеменном завоеванием, к нему можно бы отнестись с уважением. Но искать чего нибудь подобного у грузинских царей и царевичей, к сожалению, было бы бесплодно. Об освобождении родины от завоевателей, об интересах несчастного народа — менее всего думали царевичи и царевна. Все они ясно сознавали невозможность дальнейшего существования грузинского царства без поддержки извне и все одинаково понимали, что только «российское непобедимое воинство», — как выражались тогда в официальных бумагах, — может предохранить Грузию от нового нашествия Ага-Мамед-хана или от поглощения Грузии Турцией, с истреблением, конечно, царских прав, христианства и самостоятельного существования царства. Поэтому, все они, «по чистой христианской совести, готовы всемилостивейшему государю служить с верностию до пролития крови ¹¹ и готовы быть его всеподданнейшими рабами» ¹², лишь бы им предоставили звание царя, который имел право отнимать у всех имения.

Более других братьев царя как будто бы показал самостоятельности царевич Александр. Он бежал по прибытии русских войск в Грузию, как будто бы из ненависти к русскому господству, но в действительности лишь для того, чтобы, заручившись помощью Персии и мелких соседей, для которых было выгодно раззорение Грузии, помешать царевичу Давиду занять царский престол. Его пособники — братья и их единомышленники — прямо объявили Котляревскому ¹³ свое согласие, чтобы в Грузии совсем не было царя, лишь бы ненавистный им царевич Давид не занял престола. [167] Добиваясь от персидского шаха признания парен Грузии, царевич Александр вместе с тень вовсе не желает ссориться с русскими и пишет ген. Лазареву ¹⁴: «Мы никогда не вмешиваемся в такое дело, которое было бы противно государю, и нет вам надобности сражаться с его войсками. Божиею милостью мы постараемся, чтоб лучше и усерднее служить государю, а если вы не перестанете нас преследовать, то станем доносить обо всем, что-бы вы ни делали, государю императору». «Клянусь Богом, — пишет он в другом письме тому же ген. Лазареву ¹⁵, — мы даже одного солдата не хотим обидеть, не то чтобы решиться на какое противное государю дело». Даже после поражения на Иоре Омар-хана, призванного им для раззорения Грузии, царевич Александр заверяет «о своей готовности служить со всевозможным усердием государю» и самое свое участие в этом бесчестном набеге за Грузию он объясняет одною целью: «отмстить тем, кто его выгнал из Грузии, но никак не против войск государя императора» ¹⁶. К кн. Цицианову царевич Александр пишет еще яснее ¹⁷: «Сообщите мне напрямик, какое мне будет от государя утешение, или милость, или содержание и успокойте меня, выпустив меня из неверной земли и показав мне опять христианскую молитву и обедню». Таким образом, этот открытый враг России, посвятивший всю свою жизнь на войну и интриги против нее, в действительности только желал набить себе цену, продать себя повыгоднее, я для того не стыдился создавать, сколько мог, врагов для своей несчастной родины.... Какой безобразный исторический факт!

Интересно проследить, что обещал царевич Александр народу грузинскому? — Митрополита Кизикского он просит расположить свою паству в пользу его, Александра, «дабы в случае какого либо сопротивления не впасть в какой нибудь грех или кровопролитие» ¹⁸. Влиятельным князьям ¹⁹ обещает: «Какую вы имеете от русского государя милость — от иранского государя получите вдесятеро» и сообщает, будто шах даст ему 20, 30, 40, 50 тысяч войска и, наконец, весь Иран, чтобы идти против Грузии, и что русских, хоть бы их было 6,000 чел., он всех конями истопчет, и потому зовет к себе всех князей, объявляя, что кто больше приведет к нему людей, тот больше получит милостей. Простому же народу пишется одно хвастовство и ложь о мнимых персидских победах над русскими и потому предлагается не оказывать сопротивления, которое может повлечь наказание, и внушается затем, что народ уже 1,700 лет проливает кровь за царей я должен заслужить милость и даже оказаться более верным, чем [168] деды и отцы. Немудрено поэтому, что только князья, в надежде получить вдесятеро, показывали сочувствие царевичам, а народ желал только одного — как бы поскорей от них избавиться.

Какими возвышенными чувствами о собственном достоинстве были проникнуты царевичи, можно судить по Вахтангу, который, по словам Соколова ²⁰: «по хитрости и пронырствам своим, почитается своими единомышленниками за оракула». Царевич Вахтанг всегда действовал заодно с Александром; открыто поддерживал Юлона и Парнаоза, но постоянно заискивал у властей и прислуживался русским, помогая проходу через горы в Грузию наших войск, которым мог мешать, владея Душетом и лежащими по дороге деревнями. Такое двуличное поведение заставило удалить его из Душета. Ген.-маиор Тучков занял Душет; Вахтанг скрылся в Гудамакарское ущелье, где заперт войсками, и должен был явиться к Тучкову, который отправил его сначала под благовидным предлогом в Душет, а оттуда под строгим и неослабным надзором в Тифлис, где предполагалось оставить его на жительство. Но царевич Вахтанг продолжал свои интриги и кн. Цицианов решился, наконец, выслать его в Россию ²¹. Тогда Вахтанг, по словам кн. Цицианова — «из всех хитрейший», когда было ему объявлено повеление выехать в Россию, — «привел кн. Цицианова в крайнее смущение, бросившись к его ногам и прося помилования».

Конечно, в виду общечеловеческой слабости, нельзя безусловно обвинять царевичей за смуты, происшедшие после смерти Георгия, но ни в каком случае нельзя оправдать принятых ими средств, т. е. одинаковой лживости и двуличия и перед русским правительством, и перед своими клевретами, и, наконец, полного забвения всех интересов народа, который они сознательно раззоряли только для того, чтобы он чувствовал невыгоды быть в русском подданстве. В Грузии не было закона о престолонаследии и престол мог переходить от брата к брату, минуя сына последнего царя ²². Поэтому нужно было иметь много гражданского мужества и патриотического самоотвержения, чтобы, пользуясь своими связями и силами, не попытаться захватить освободившийся престол, не возбудить тем междоусобий и не предать страну раззорению. Ждать гражданских добродетелей от тогдашних царевичей, конечно, нет основания, а при государственном положении Грузии и более просвещенные личности не остались бы покойными зрителями, как это подтверждается в настоящее время борьбою монархических партий во Франции. Всякий претендент на престол всегда [169] находит бездушных эгоистов, которым выгодно выдвигать его вперед, раззоряя свое отечество. Поэтому существование таких документов, как письмо, составленное карталинскими князьями ²³, в котором утверждается, будто по завещанию Ираклия II престол должен перейти к Юлону, также письма кизикских князей к князьям и народу внутренней Кахетии ²⁴, ровно ничего не доказывают, кроме почина самого претендента, точно так же, как письмо князей карталинских, удостоверяющее, что истинный, наследник престола есть сын Георгия XII, царевич Давид ²⁵. Особенно замечательно во всех этих трех документах, что претендент рекомендуется русскому правительству, но сохраняется решительное желание народа оставаться в подданстве русского императора. Это есть лучшее доказательство, что подобные, якобы народные, требования получены от него обманом и обманом не на столько остроумным, чтобы, в увлечении, народ забыл свои собственные интересы и не забыл заявить о них вместе с внушенными претендентами мыслями.

Если дети Георгия уступали умом и энергиею своим дядям, то не уступали им в отсутствии всякой заботливости о пользах царства. Даже будучи признанным наследником престола грузинского, старший сын Георгия, царевич Давид «занимался более своими собственностями и ни в какие дела не мешался» ²⁶, а когда Георгий умер, то «окружил себя молодыми людьми, никакого внимания не заслуживающими, которые, видя, что правление их не долго будет, стараются всячески его развращать и теперь набивать карманы; он же немного невоздержен в питье, то они и находят удобный случай его заводить» ²⁷. Совершенно естественно, что, потеряв надежду быть царем, царевич Давид перешел на сторону врагов России, но многого сделать не мог. «Все деяния царевича Давида суть пустяки и совершенно маловажны, — доносит генерал Лазарев генералу Кноррингу, — он всегда старается меня обмануть, но против его хитростей взяты меры и потому он не может достигнуть до своего предмета, ибо он всеми нетерпим и даже ненавидим». Тем не менее, неблагонамеренность Давида была слишком очевидна и заставила русские власти выслать его в Россию одновременно с царевичем Вахтангом.

«Царевич Иоанн, — по мнению Лазарева, — был человек весьма солидный и поелику здесь (в Грузии) все наблюдают более свою, чем государственную пользу, то он старается от всего удаляться и живет больше в своих деревнях, коих старается елико [170] возможно более присовокупить, хотя бы то было и с обидой ближнему» ²⁸.

Мы остановимся на этой выписке, так как цель наша не подробная личная характеристика детей Георгия XII, а подтверждение высказанной мысли о полном пренебрежении государственных и народных интересов со стороны ближайших членов царствовавшей династии.

В женском персонале царствовавшей династии имелись две крупные личности, которые дадут случай будущим грузинским драматургам изобразить национальные типы, соперничествующие с шекспировскими в жестокости, силе ума, характера и неразборчивости средств. Первенство бесспорно принадлежит мачехе царя Георгия XII, царице Дарии — этому главному центру, около которого сосредоточивались и откуда исходили все разнообразные интриги, клеветы и злоумышленные планы против спокойствия Грузии ²⁹. Имея под руками шестерых сыновей царевичей (из которых один занимал место католикоса всей Грузии), непосредственных исполнителей ее предначертаний, и многочисленных родственников и приверженцев, царица Дария представляла большую силу, с которою пришлось долго считаться и русским властям. С необыкновенною ловкостью прикрывалась она своим положением несчастной матери, единственная забота которой есть благосостояние детей, подвергающихся несправедливому преследованию царя Георгия, царевича Давида и его партии и даже русских главных начальников. Царица Дария не подавала резкого повода удалить ее из Грузии, хотя она видимо руководила всеми смутами и интригами. Только в 1803 году князь Цицианов испросил разрешение «сей корень неспокойствия Грузии исторгнуть отсель» ³⁰ и «приступить к деятельному понуждению к неотложному выезду из Грузии», этой царицы, «вскормленной персидскою гидрою» ³¹.

Царица Мария не представляется такою колоссальною личностью, как царица Дария, может быть, потому, что ее деятельность заслонена сначала мужем ее Георгием XII, а потом сыном, царевичем Давидом, занимавшим самое выдающееся место в управлении грузинским царством. Но смертоубийство, которое она самолично произвела над генералом Лазаревым, показывает готовность этой женщины на все, для удовлетворения своих личных целей. Можно, конечно, не придавать этому факту такого крупного значения, так как царица Мария, убивая лучшего слугу России, была убеждена в безнаказанности, но даже и при этом соображении во всяком случае надо было этой женщине иметь слишком [171] шекспировский пошиб характера, чтобы собственноручно зарезать ни в чек неповинного человека. Титул жены царя грузинского в то время был еще так важен, что, вместо всякого наказания, царицу Марию отправили в Россию, «яко пленницу и смертоубийцу, без всяких почестей» ³² и «по случаю ее зверского поступка с генералом Лазаревым, коего она зарезала», ей не приказано было «давать ножа даже при подавании кушанья» ³³, а пенсион, необходимый на содержание ее с семейством, был назначен.

Напрасно, конечно, искать каких нибудь государственных или патриотических побуждений в деятельности цариц и царевен, когда ничего подобного не имелось в деятельности царей и царевичей. Строгий моралист, для этих несчастных женщин, содействовавших гибели своей родины, найдет по крайней мере облегчающее обстоятельство в материнском эгоистическом чувстве любви к детям и желании им благоденствия, хотя это делалось и не теми путями, которых требовала чуждая им государственная мудрость. Но для царевичей, призванных по рождению в государственной деятельности, измена и продажа интересов родины и благосостояния своего народа представляет самое гнусное преступление, которое только усиливается, если к нему прибавить единственную, постоянную заботу об увеличении личного богатства, о благоустройстве своих домашних дел во вред всему народу и для благосостояния своих детей.

Не будем увлекаться богатством материала, представляемаго «Актами Археографической Коммисии» для характеристики деятельности второстепенных членов и родичей царской семьи: это не изменит общего характера картины благоденствия грузинского народа под управлением царствующего дома из 67-ми членов, а только усилить и без того тяжелое впечатление, какое испытывает всякий, изучая по документам падение грузинского царства. Придется отнестись с полнейшим доверием к следующему показанию Соколова ³⁴:

«Народ весьма радовался, что тремя особами царской фамилии в Грузии стало менее; но радость сия, вскоре по моем сюда прибытии, исчезла, ибо из России получены здесь известия, что сии царевичи опять сюда из России отпущены». «Знаю довольно, — пишет Соколов далее, — коль велико желание здешнего народа избавиться навсегда от царевичей и цариц, ко всем неустройствам в свою пользу путь показующим».

Знакомство с грузинским царствующим, домом заставляет снисходительнее относиться к личности Георгия XII. Болезнь [172] мешала ему заниматься государственными делами: он все видел чужими глазами; всякое его решение, приводилось в исполнение без всякого контроля, чрез посредство его жени и сыновей, как лучших помощников царя. О том же, как они ему помогали, мы можем судить потому, что самое большое зло для Грузии — оставление Коваленского на месте — совершилось при посредстве взятки в 3,000 рублей, полученной царицей Марией ³⁵. Еще интереснее рассказ Лазарева о том, как царица Мария не постыдилась выдать суду удостоверение, что получила взятку только в пять червонцев, а дело такое, что отнято имение у самого беднейшего человека и отдано другому весьма богатому, из чего, — замечает Лазарев, — можете судить о величестве ее духа ³⁶. Георгий, конечно, выдал множество несправедливых баратов, но сделал это, большею частию, не ведая что творил. Как царь, он не мог, ибо не имел надобности, подобно жене своей, брать взятки за свои неправильные решения, так как в стране, где самое слово закон потеряло всякий смысл, всякое его решение было законно. По положению своему он был деспотический властитель, хотя не имел сил и средств пользоваться своими правами. Извлекали выгоду из этих прав, грабили и раззоряли грузинский народ только жена, дети и преданные сановники, окружавшие его одр болезни. Сам же Георгий не мог сознательно водворять неправду, губить и раззорять грузинский народ, существование которого было так тесно связано с собственными интересами его самого и его потомства. Как бы ни был низок его умственный и нравственный уровень, Георгий, конечно, понимал эту понятную для каждого мужика истину. Он не мог забыть, что он царь грузинского царства и что это царство не может существовать без народа. Поэтому Георгий не мог совершенно отрешиться от заботы об улучшении положения Грузии; он вынужден был относиться к положению грузин добрее, сердечнее, чем его окружающие, злоупотреблявшие именем и властью царя только благодаря его болезненному бездействию. Нельзя думать, чтобы Георгий не знал об этих злоупотреблениях, но болезнь, слабость характера и отсутствие материальных средств не позволяли ему ограничить честолюбие и ненасытную алчность ³⁷ родной семьи, видевшей прямой интерес в ослаблении власти царя, как в единственном препятствии к разделу всей Грузии. Но полюбовный раздел Грузии между членами царствующей династия был немыслим: каждый клочок земли и каждая кода хлеба, которые отнял бы какой нибудь царевич у своего брата или племянника, по тогдашним грузинским понятиям, нравам [173] и обычаям, вызывали бы возмездие, кровомщение и раззорение ни в чем неповинного народа. Как ни был слаб рассудком Георгий, но такое настроение своей семьи он знал по ежедневным столкновениям с родными и по жалобам на них князей, дворян и простого народа. Будь у него войско или сгруппировавшееся городское сословие, которое помогло европейским королям справиться с феодальным порядком, или будь хотя внешний союзник, интересы которого были бы связаны с существованием Грузии, — может быть, последний грузинский царь сделал бы попытку задушить противодействие своей семьи и спасти царство от гибели. Но ничего такого не было у него под рукою и он осужден был безмолвно присутствовать при уничтожении основ государственного порядка и всех производительных сил народа. Если же совесть мешала бы ему утвердить своим бездействием гибель грузинского царства, то ему оставалось одно: отказаться от престола. Но и этот отказ не спасал Грузии. Кого бы ни назначил он наследником — Юлона Ираклиевича или Давида Георгиевича — междоусобие между дядями и племянниками было во всяком случае неотразимо. Такие руководители как царица Дария или царица Мария не остановлюсь бы на полдороге, не стремясь к взаимному истреблению при помощи лезгин, персиян и турок; они окончательно истребили бы и самую Грузию. Слабость характера могла внушать Георгию позорную мысль бросить царство и бежать из Грузии, обеспечив себе и детям кусок хлеба в будущем. Даже, вероятно, такой проект существовал. Лазарев уведомлял Кнорринга ³⁸, что будто бы царевич Давид, за несколько дней до смерти Георгия, взяв у царицы ключи, разбирал царские бумаги и нашел между ними черновую, из которой узнал, что царь взамен царства просил у государя императора себе 30,000 душ в России и 200,000 р. ежегодно; а братьям своим пенсион здесь или в России. Но приобретение Грузии было ненужно для России и потому, естественно, такая покупка царских прав, если бы она и действительно была предложена, — состояться не могла и продажи Грузии не произошло. Георгию пришлось ограничиться только исканием покровительства русского императора, для чего и послано им в Петербург посольство из князей Гарсевана Чавчавадзе, Георгия Авалова и Елеазара Палавандова ³⁹. Беспристрастный анализ фактов показывает, что высылка этого посольства вызвана не личным эгоизмом Георгия, или желанием лично получить пенсион от богатого русского императора, — но, за силою современных исторических условий, представляла единственное средство спасти [174] существование — если не грузинского царства, то грузинского народа. Эта забота но могла оставить Георгия, как бы ни был он слаб характером и рассудком. Больной, бессильный, но Георгий все-таки был царь грузинский, и желание сохранить это звание в своем роде до такой степени естественно в каждом человеке, что оно существует даже у последнего идиота, вопреки цинической фразы Людовика XV. Предотвратить неизбежные междоусобия Георгий не мог иначе, как внешнею силою: это для него, бессильного деспотического царя грузинского, было яснее чем для кого нибудь. Но где же было искать этой внешней благотворной силы, которая, сдержав все плотоядные инстинкты царской семьи и родни, не стерла бы с лица земли грузинского народа с его тысячелетнею историей, христианскою религией, невежественно, но крепко исповедуемой, с его христианскими обычаями и нравами посреди сильных мусульманских государств и мелких владений? Покровительство Персии и Турции с их религиозным презрением к христианству и христианам; с деспотическою неурядицею управления ханов и пашей, образцы которой были везде кругом Грузии; с прямым последствием этой неурядицы — неисходным рабством и потерею всех человеческих прав поступившего в подданство народа, — все это, конечно, не могло пленять воображение добродушного и благочестивого Георгия, особливо в то время, когда тяжкая болезнь заставляла его думать о смерти и готовиться отдать отчет в своих деяниях перед престолом Всевышнего. Нельзя отвергать, что подобный страх ответа существовал у Георгия, потому что все документы свидетельствуют о строгом исполнении во всей Грузии внешних обрядов православной веры, что, конечно, обусловливалось не уважением к ее высокой истине, а страхом ответа в будущей жизни. Подтверждением этому может служить царица Мария, жена Георгия XII. Ей ничего не стоило зарезать собственноручно генерала Лазарева, но, отправляясь в Россию, она пишет письмо кн. Аслану Орбелиани, в котором просит передать своей матушке, чтобы она молилась за нее Богу с чистым сердцем и распорядилась отслужить в разных церквах 170 обеден и 40 молебнов ⁴⁰. Поэтому, понятно, и Георгий, приготовляясь к смерти, должен был отрешиться от грубо-материального воззрения на свое право грузинского царя пользоваться всем грузинским народом для собственного благоденствия; но, думая о тленности всего венного и необходимости дать строгий отчет Богу о том, что сделал он как царь, управляя царством, вероятно, припомнил немало примеров святых царей и царевичей, прославляемых греческою [175] церковью за то, что они, как истинные пастыри, душу полагали за народ свой, заботясь не о себе, не о собственном мамоне, а только о спокойствии и благосостояния Богом вверенного им народа. Такая идеализация своих обязанностей, у самого грубого и ограниченного человека с религиозным настроением, весьма часто встречается перед смертью. Поэтому нет ничего удивительного, если Георгий, не показавший в течение жизни никакой заботливости о благосостоянии Грузии, перед смертью задумался над положением своего несчастного народа; понял ясно все зло деспотической анархии, в которой находилась Грузия благодаря многочисленности, алчности и узкому эгоизму царствующей династии, и пожелал сохранить свое царство от неизбежного разорения и поглощения мусульманством. В то время, все европейские государства были слишком далеки от Грузии; не имели никаких сношений с Закавказьем и никакого почти понятия о грузинском царстве, — да и последнее очень смутно знало об их существовании. В письме царевича Теймураза к одному из братьев есть просьба достать историю Грузии, словарь и плав всему свету, хотя бы французский ⁴¹, но это желание просветиться относится уже к тому времени, когда царевич Теймураз выезжал в Россию, а не к тому, когда он мог рассчитывать принять участие в правлении Грузии. В сношениях с Грузией была одна единоверная Россия, к которой с древних времен постоянно обращались цари в критические минуты и на которую Грузия всегда возлагала надежды. А потому для Георгия не было выбора: он должен был обратился за покровительством к России, которая, еще при жизни его, выслав 17-й егерский полк, спасла Грузию от нашествия персиян и лезгин. Таким образом, никак нельзя думать, чтобы Георгий XII искал покровительства России из-за личных своих видов: перед смертью о них думать не время. Благо народа и царства грузинского — хотя в виде спокойствия и сохранения обычаев и веры отцов — требовало внешней помощи со стороны единоверного и могущественного государства. Таким государством именно и была Россия, которая историческими судьбами была придвинута в то время к Кавказским горам. Одна только Россия могла спасти от поглощения мусульманством Грузию, раззоренную и расшатанную во всех отношениях внешними врагами, междоусобиями и корыстолюбием царствовавшей династии. Что Георгий смотрел на покровительство России именно с такой христианской точки зрения, подтверждается тем, что в последние минуты он весьма неласково относился к своему наследнику и всей семье своей, а [176] особенно заботился убедиться в том, удалось ли ему передать Грузию под покровительство России. Он постоянно обращался к ген. Лазареву с вопросом: скоро-ли возвратятся посланные им в Петербург послы? и «как я видел, что его утешает скорое прибытие послов, — доносит ген. Лазарев ⁴², — то всегда докладывал, что очень скоро приедут. Царь всегда отвечал на это: «тогда я умру покойно».

И Георгий был прав. Присутствие русских властей и войска помешало междоусобию, ибо без того, — говорили царевичи ген. Лазареву, — мы бы друг друга перерезали ⁴³. Затем, учреждение временного правительства — Верховного грузинского правительства, главнокомандующего в Грузии и постепенное усмирение и высылка членов бывшей династии, — дали, наконец, возможность грузинскому народу, под охраною русских штыков, получить безопасность личную и имущественную и начать умственное я нравственное движение, недоступное для него столько веков, вследствие повального грабежа царствовавшей семьи и господствовавшего сословия, о котором Лазарев отзывается так: «чувствую, что весьма недостаточен с сими странными людьми и обстоятельствами (по случаю смерти Георгия XII) обходиться и где всякий шаг может быть пагубою. Если сам чего не сделаешь, так верно выдумают, и где только того и смотрят, чтоб друг друга ограбить, отнять все имение, а еслиб можно — то и жизнь» ⁴⁴.

Из предыдущего очевидно, что Георгий XII задумал присоединение Грузии к России вследствие неотразимой исторической необходимости, а не для личных целей, хотя и по своему личному почину, — а поступить иначе он не мог, будучи грузинским царем в 1800 году.

Прежде всего приходится пригнать, что Георгий XII не мог совещаться с своим народом не только в силу основ деспотической власти, но и вследствие современного ему состояния грузинского царства. «Из страха, чтобы его намерение преждевременно не обнаружилось его соседям, которые не упустили бы своих усилий отклонить его от сего вредного пользам их подвига, — доносит ген. Кнорринг государю ⁴⁵, — и из опасности, чтобы царевичи-братья и вдовствующая царица, мать их, сведав о сем предприятии, противном безмерному желанию их царствовать, не изыскали бы каковых препон, Георгий XII приступил к сему (переговорам) тайно, по совещании с немногими высшими, ему преданными чинами царства, и уполномочил посланника своего князя [177] Чавчавадзе и князей Авалова и Палавандова искать непосредственно подданства российского монарха».

Если Георгий XII не мог открыто совещаться даже с высшими ему преданными чинами царства, то, конечно, о совещании с чертог народом не могло быть и мысли. Желание этого черного народа поступить в подданство России мы увидим из тяжелого, невыносимого его положения, требовавшего перемены к лучшему; из той общей готовности, радости и содействия, какие народ обнаружил при объявлении ему покровительства России, прекращения престолонаследия царей, при удалении членов царствовавшей династии и содействии водворению русской власти на месте отжившей династии.

Ад. П. Берже.

БЕРЖЕ А. П.

ПРИСОЕДИНЕНИЕ ГРУЗИИ К РОССИИ

Комментарии