ЧЕРЕВКОВА А. А.

ВОСПОМИНАНИЯ О ЯПОНИИ

(Продолжение. См. «Исторический Вестник», т. LI, стр. 850)

В 1890 году Япония переживала чрезвычайно интересный исторический момент: страна готовилась к введению представительных учреждений, к открытию первого парламента. Открытие это должно было последовать в Токио, в ноябре месяце. К тому времени прошло уже около года со дня моего приезда в Японию, я побывала на юге и в центральных провинциях империи, ознакомление же с севером страны, с ее столицей и окрестными местами отложила именно на ноябрь, чтобы иметь возможность кстати посмотреть, как отнесется здесь народ к введению конституционного режима.

Я приехала в Иокогаму поздним вечером 4-го ноября 1890 года. Остановилась я в Grand Hotel'е, который по своим удобствам не оставляет желать ничего лучшего. Он помещается на набережной, освещается электричеством. Для семей и для дам отведен весь бельэтаж; portes-fenetres роскошно меблированных номеров его открываются на галерею, идущую вдоль всего лицевого фасада, так что, сидя в своем номере, вы всегда имеете рейд перед глазами и можете следить за всеми перипетиями его своеобразной жизни. Ladies parlour — общая гостиная, где вы можете принимать своих гостей, обставлена с той изящной уютностью, [474] которая напоминает скорее хорошо устроенный английский дом, чем гостиницу. Прислуги много; она хорошо выдрессирована и, главное, безгласна. Ванны имеются в изобилии, и пользование ими во всякое время подразумевается само собою, как безусловно необходимая потребность, не подлежащая никакой прибавочной оплате. Столовая — огромный, красиво разукрашенный зал с фонтаном и группами живых цветов. Курить в нем запрещено. Отличный стол представляет смесь французской кухни с английской. Два раза в неделю по вечерам, во время обеда, играет оркестр военной музыки, приезжающий специально для этого из Токио; а во время стоянок иностранных эскадр здесь зачастую играют, кроме того, судовые оркестры. К обеду дамы являются в изысканных туалетах, и вообще жизнь в отеле носит чисто семейный английский характер: здесь иногда по целым годам живут семьи лиц, приезжающих в Иокогаму по делам, не говоря уже о семьях английских и американских моряков, которым и неудобно обзаводиться собственным хозяйством на короткое время стоянок их судов на иокогамском рейде. Не смотря на такие удобства, жизнь в Grand Нotel'е, все-таки, не очень дорога: с меня, например, брали (я жила с моим семилетним сыном) за прекрасную большую комнату в бельэтаже и за полный пансион сто долларов в месяц (160 кредитных рублей по тогдашнему курсу).

Отдохнув от утомительного морского пути, я несколько дней под ряд посвятила на знакомство с городом и его чудными магазинами японских шелков, вышивок, cloisonnes и всевозможных дорогих туземных редкостей, собранных в таком изобилия, какого я ни в одном из виденных мною городов Японии еще не встречала. Это и понятно: Иокогама — главный торговый порт страны, самый важный из всех пяти так называемых «договорных портов», ведущий миллионные обороты с Европой и Америкой и притягивающий к себе для вывоза все, что только есть лучшего по части как старшего, так и новейшего художественного производства Японии. Здесь, в особенности в магазинах, содержимых европейцами, попадаются зачастую настоящие chefs d'oeuvre'ы японского искусства. Правда, что и цены на хорошие вещи доходят иногда до чудовищных размеров. Я видела, например, ширму, стоимостью приблизительно в 15 тысяч рублей (на древнем золотом лаке было изображено шествие какого-то императора в храм); небольшую, вышитую шелками картину — в 800 рублей; далее, пару крошечных, крытых золотым лаком, деревянных столиков, ценою в 500 рублей; пару небольших ваз cloisonnes--в 1.200 рублей, и прочее, все в том же роде. Все предметы очень красиво расставлены, бьют на показ, на эффект. Вы заходите, смотрите: [475] японец (хозяин или приказчик) с любезной улыбкой водит вас и иногда расскажет целую историю какой-нибудь выдающейся вещи. В роскошном магазине японских редкостей, прилегающем непосредственно к Grand-Hotel'ю, я встретила одного такого приказчика-японца, оказавшегося большим знатоком истории искусства своей страны; этот господин, между прочим, прекрасно говорил по-английски и очень сносно по-французски (он воспитывался у миссионеров-французов) и нисколько не походил на тип нашего приказчика, желающего во что бы то ни стало продать товар, а при возможности и надуть.

Главная торговая и наиболее населенная часть Иокогамы лежит у самого моря, в долине, окруженной невысокими холмами, прорезываемой маленькой рекой и морским каналом, делающим из нее искусственный остров. Она делится на европейскую и японскую части. Европейский квартал начинается от набережной и состоит из нескольких параллельных и перпендикулярных к ней улиц, довольно узких, не особенно чисто содержимых, пропитанных затхлым запахом товарных складов. Дома — двух-трехэтажные, почти исключительно каменные. Здесь помещаются все конторы, банки, склады, магазины, гостиницы и проч. Лучший уголок в этой части — прекрасная набережная, любимое место предобеденных прогулок местного high life'a. В Иокогаме вы впервые встречаете европейские экипажи, запряженные лошадьми. Кроме Иокогамы и Токио, во всей остальной Японии вы ничего подобного европейскому экипажу не увидите.

Японская часть города представляет ряд правильных, очень чистых улиц, хорошо вымощенных, отчасти усаженных высокими, тенистыми деревьями, и гораздо более широких, чем улицы европейской части. Дома здесь большею частью деревянные, двухэтажные: внизу — магазины, вверху — жилые помещения. Есть, впрочем, много каменных небольших домов, устроенных на европейский лад. Самая красивая и широкая улица японского квартала — Хончодори. По этой улице всегда снует много экипажей (и европейских, и туземных, т. е. дженерикчей), и, как главная артерия города, она всегда очень оживлена. На ней помещается масса богатейших магазинов вышивок, шелков, cloisonnes, лака, фарфора, бронзы и других предметов японского производства. В магазинах постоянно много европейской публики, покупающей или просто осматривающей эти своего рода музеи. Холмы, окаймляющие с юга долину, в которой расположилась торговая, деловая Иокогама, называются европейцами Блёфом (Bluff), а японцами Сенгиямой. Высоким мысом выступил Блёф над морем; постоянный прибой шумит у его подножья; а по его зеленым вершинам разбросались изящные жилища европейских обывателей Иокогамы, потонувшие в садах. Это один из [476] прелестнейших уголков на дальнем востоке. Возвышенная площадь Блёфа вся изрезана широкими, хорошо утрамбованными, чистыми улицами. Дома — разнообразной изящной архитектуры, со всевозможными верандами, балкончиками, башнями, фонариками и другими украшениями, придающими этим жилищам грациозно легкий и уютный вид, чему много способствуют, кроме того, мягкие, веселые тоны их окраски. Огромное большинство домов деревянные. Каждый дом утопает в саду, наполненном цветами и зимой, и летом, так как в Японии цветы не переводятся круглый год. Большим деревьям приданы здесь самые причудливые формы: грибов, башен, конусов, правильных цилиндров, и т. д. Деревья-карлики являются в виде зверей, птиц, этажерок, и проч. Благодаря обилию зелени, вся Сенгияма представляет как бы один огромный парк, в котором рассеяны дачи.

Из общественных учреждений на Блёфе находятся: клубы с богатыми библиотеками, здание для балов и концертов (Public Hall), протестантская и католическая церкви, прекрасные госпитали (английский и немецкий), христианское кладбище, общественный сад, с великолепными лужайками, с несколькими полями для тенниса и крокета, и проч.

Есть на Блёфе одна площадка, где в тени деревьев приютился японский чайный дом, известный под названием «Сто одна ступенька», так как со стороны нижнего города можно подняться к нему по крутой деревянной лестнице, имеющей 101 ступень. Отсюда открывается обширный вид на рейд со множеством стоящих на нем коммерческих и военных судов различных наций, на город, раскинувшийся внизу, и на священную гору Японии Фузи-яму, резко рисующуюся правильным, матово-белым конусом на голубом фоне прозрачного зимнего неба. Фузи-яма находится приблизительно в 100 верстах от Иокогамы; но зимою она отчетливо бывает видна с различных пунктов города и придает своеобразную прелесть панораме Иокогамы, особенно если смотреть на нее с рейда. Эта священная гора, подымающаяся на 12.365 футов над уровнем моря, представляет самую высокую горную вершину в стране и есть не что иное, как потухший вулкан. По японским преданиям, Фузи-яма появилась в одну ночь вместе с озером Бива и насчитывает теперь 25 веков своего существования. С конца августа вершина ее вся бывает покрыта снегом. Эта гора представляет неистощимый мотив для любого вида туземного искусства. Изображения ее встречаются на всевозможных лакированных предметах, картинах, шелковых вышивках, ширмах, и т. д., и т. д. Редкий пейзаж, редкая вещь, вышедшая из мастерской туземного художника, обходится без Фузи-ямы. И в [477] самом деле этот гигантский правильный конус, покрытый снегом и освещенный солнцем, представляет такую дивную картину, что восторженное поклонение японцев их священной горе вполне понятно. Сколько раз ни приходилось видеть панораму Иокогамы с Фузи-ямой на фоне голубой дали, всегда эта картина являлась во всей прелести новизны: при утреннем освещении, при косых лучах заходящего солнца, в яркий полдень Фузи-яма, представляла постоянно что-нибудь новое, и я, право, не знаю, какой картине отдать преимущество. Многие путешественники говорят, что красивее Фузи-ямы нет горы в мире. Приходится верить на слово. Я могу только сказать, что ни Швейцарские Альпы, с Юнгфрау и Мон-Бланом во главе, ни чудной красоты горы, окружающие озеро Байкал, не произвели на меня такого чарующего впечатления, как священная красавица Японии — Фузи-яма.

Блёф ограничивает Иокогаму с юга. К северу она незаметно сливается с маленьким городком Канагавой. Первые европейские трактаты с Японией об открытии некоторых туземных портов иностранной торговле, говорили не о Иокогаме, а именно о Канагаве, как об одном из таких портов. Но японцы, боясь тогда слишком близкого соседства незваных гостей к столице и ее рейду, выстроили на скорую руку склады для европейских купцов в местности, где лежит нынешняя Иокогама, провели канал, обративший ее в искусственный остров, построили несколько батарей на окрестных высотах и думали сделать здесь нечто вроде Нагасакской Десимы, — островка, где они в течение 200 лет держали голландских купцов в своего рода тюремном заключении. Европейским же посланникам они сказали, что сделали это для пользы самих же иностранных купцов, особенно напирая на то, что канагавский рейд очень мелок, тогда как иокогамский представляет все удобства для больших кораблей, что и подтвердилось впоследствии. Посланники протестовали; но купцы, не дожидаясь окончания дипломатических переговоров, свезли свои товары в выстроенные для них склады, и торговля закипела. Деревушка Иокогама обратилась скоро в большой торговый город и первоклассный порт, а Канагава стала простым его пригородом и пристанищем тех мест разгула, какие обычны каждому большому портовому городу.

В один из первых дней моего пребывания в Иокогаме я отправилась ранним утром побродить по городу, именно в ту часть японского квартала, куда редко заглядывают европейцы. Какая толпа! Что за оживление повсюду! Лавки и лотки базара завалены зеленью, фруктами, рыбой. Продается также домашняя птица и мясо; но простой народ, первый еще традициям старины, не покупает этих продуктов: они идут почти исключительно европейцам. Фруктов масса: всевозможные сорта апельсинов, [478] лимоны, гранаты, каки. Есть также бананы и яблоки; это уже заезжие гости: первые с южных тихоокеанских островов, вторые из Сан-Франциско. Но что положительно поражает, это обилие всевозможных астр, которые попадаются на каждом шагу. И среди груд зелени, фруктов, цветов, как рои ос, или пчел, жужжат и щебечут толпы женщин. Купит каждая из них на несколько центов, наговорит с целый короб и насмеется вдоволь, а потом неторопливой походкой отправится себе домой: спешить нечего, всегда ведь успеет свариться рис, да какая-нибудь рыбья похлёбка. Зашла я здесь в специальный японский цветочный магазин: чистый, небольшой двор, усыпанный песком, уставленный рядами растений для продажи; в конце двора небольшой домик, блещущий чистотой. Хозяйка любезно приглашает войти. Я указываю на мою обувь; но она с широкой улыбкой во все лицо объясняет мне, что можно войти и так. После нескольких крошечных комнат, которые просто совестно топтать европейской обувью, меня ввели в длинную низкую залу, устланную мягким ковром. Посреди комнаты стоял большой стол, покрытый зеленым сукном, а кругом дюжина мягких стульев: совсем зало заседаний суда или экзаменационного трибунала; но вместо бумаг, программ, карандашей, весь стол был уставлен рядами ваз с астрами. Из залы меня ввели в другую комнату, поменьше, нечто вроде гостиной. Здесь на столе стояли сласти, и хозяйка приветливо предлагала мне эти угощения. Во многих магазинах и торговых учреждениях Японии существует этот патриархальный обычай: вы пришли купить что-нибудь, или просто посмотреть и прицениться; а вас сейчас же усаживают, угощают чаем и сластями, а потом уже заходит речь о деле, причем сам торговец никогда не начнет первым этой речи.

И гостиная, и все другие помещения этого цветочного магазина были полны астр. Куда ни глянешь, все только астры; некоторые достигают колоссальных размеров. Одни цветки похожи на большие снежные шары: так гладко приглажены один к другому их белые лепестки; другие — все какие-то растрепанные, взъерошенные; лепестки третьих отличаются непомерной длиной, и т. д. Положим, все это очень оригинально; но европейцу не понять, какую прелесть имеет вид сплошных масс такого цветка, как астра. Ноябрь месяц — сезон цветения астр в Японии; астры в эту пору года — модные цветки, чем и объясняется такое обилие их повсюду, и все сады, где они выставлены, полны теперь японцами. Я имела уже случай говорить раньше, что нигде, ни у какой другой нации мире, не замечается такой любви к цветам, как у японской: гулянья в тех местах, где в данное время находятся в цвету известные [479] растения, составляют одно из любимейших удовольствий всего японского населения, от мала до велика.

Довольно, пока, впрочем, о японцах: Иокогама — главная резиденция европейцев, живущих в Японии, и, говоря об этом городе, нельзя не уделить нескольких слов и им.

Европейцев в Иокогаме до 1.500 человек. Живут они здесь, по-видимому, недурно, особенно местный high life: летние, жаркие месяцы проводят в горах, на водах, находящихся неподалеку от Иокогамы, и в путешествиях по стране. Зимою же в общественных развлечениях недостатка не бывает. Играют два-три раза в неделю в теннис и крокет; на эти игры, которые происходят на открытом воздухе, в общественном саду, собирается все так называемое «общество». У каждой дамы из местного большого света бывает здесь свой день, или, вернее, свой чай (four или five o'clok tea); на эти чаи дамы являются с неизменными broderies, кавалеры с новостями. Визиты, катанья по набережной верхами и в экипажах, занимают добрую часть дня, а вечером публика поочередно собирается друг к другу обедать. Придираются ко всякому поводу, чтобы задать обед. Когда мне пришлось проводить первую зиму в Японии, я как-то раз в обществе спросила у одной очень интеллигентной особы, жены английского консула: что здесь делают? Она мне пресерьезно ответила: «On dine». И действительно я потом убедилась, что обеды у иностранцев, проживающих в Японии, возведены в какой-то своего рода культ. Обставлены они бывают очень торжественно: мужчины являются во фраках, дамы в вечерних туалетах; едят хорошо, пьют еще лучше, особенно, когда после десерта дамы удалятся в гостиную, и кавалеры останутся одни в столовой. После того как дамы достаточно назевались, а кавалеры накурились, все общество опять собирается в гостиной, и начинаются очень невинные игры в карты, сопровождаемые детскими шалостями, и petits jeux.

Каждую зиму, в течение нескольких дней, в Иокогаме бывают скачки; на это время все остальные интересы отодвигаются на задний план, умы и сердца наполняют одни только скачки. Изредка бывают концерты и спектакли как заезжих артистов, так и местных любителей. Два-три раза в месяц (в зимний сезон, конечно) в Public Hall'е устраиваются семейные вечера с танцами и ужином, за которым вина льются рекой, и раз в год, в день св. Андрея, задается роскошный бал, к которому местные львицы готовятся целый год; туалеты обыкновенно выписываются из Парижа, Нью-Йорка. Лондона, и каждая дама старается перещеголять другую изысканностью своего костюма. В 1890 году, благодаря открытию парламента и присутствию на иокогамском рейде по этому поводу множества [480] иностранных военных судов, St.-Andrew's ball отличался особенным блеском. Между прочими и я получила приглашение на этот бал.

Все здание Public Hall'я было залито огнями. Нас встретили у подъезда распорядители, на долю которых выпало не мало хлопот в этот вечер: их роль не ограничивалась здесь одним только наблюдением за порядком, они старались, главным образом, чтобы всем было весело, чтобы каждый чувствовал себя, как дома, в обществе дружески расположенных к нему людей. Огромный танцевальный зал представлял в буквальном смысле слова ослепительное зрелище: он весь был обвит лентой огней; с потолка бросало свой свет гигантское газовое солнце; гирлянды из зелени, живых цветов, национальных флагов всех стоящих на рейде военных судов, покрывали его стены, вдоль которых стояли группы тропических растений. Гостей было больше 300, в том числе 100 слишком танцующих дам. Но что сказать о туалетах?.. Это была причудливая смесь бархата всех цветов, шитого золотом и серебром, японского и китайского роскошно-вышитого крепа, шелка, атласа, перьев, бриллиантов и жемчуга, — словом, весь тот бьющий на эффект блеск, который стоит так дорого везде, а там, на дальнем Востоке, гораздо дороже, чем где бы то ни было в другом месте. Цветов на дамах совсем не было: они смотрели из каждого уголка залы, гостиной, уборной, их слишком много висело на стенах, с которыми дамы, очевидно, не захотели соперничать.

Рядом с танцевальным залом, на эстраде была устроена одна из гостиных, в которой публика отдыхала и смотрела на танцы. Гостиная изображала тропический сад, где под каждым деревом стояла низкая кушетка или кресло, а весь пол был застлан шкурами медведей, тигров, леопардов. Освещалась эта гостиная большим ярко пылавшим камином и несколькими, задрапированными голубыми фонарями, бросавшими мягкий лунный свет на окружающее. На кушетках полулежали, полусидели английские и американские леди и мисс, ели мороженое, фрукты, или просто слушали болтовню своих кавалеров, сидевших тут же у их ног на низеньких скамеечках. На лицах дам не замечалось того тревожно напряженного выражения, которое так обычно видеть на наших балах и которое имеет своим источником боязнь остаться за флагом, то есть без кавалера. Здесь нет места для такой тревоги: кавалер приглашает даму не на один тур вальса, например, а на все продолжение этого танца, так что пары потанцуют, отдохнут и опять принимаются кружиться, пока известный танец не кончится. [481]

В первый раз я видела здесь классический шотландский танец — scotish. Удивительно-оригинален этот scotish! Представьте себе ряд тонких, стройных, по бальному одетых мисс и леди, напротив них — такой же ряд бальных кавалеров; все чинно и немножко даже чопорно. Раздаются звуки музыки, и вдруг дамы и кавалеры подбочениваются и начинают выкидывать ногами, как говорят в Малороссии, всякие выкрутасы, затем кружатся, bras-dessus, bras-dessous, точь-в-точь, как в наших хороводах, затем — дамы от своих кавалеров перелетают к другим, снова что-то в роде первой фигуры трепака, и в конце концов получается какая-то в высшей степени комичная англо-французско-российская смесь, на которую трудно смотреть без улыбки. Но англичане, очевидно, очень любят свой scotish: в течение вечера его повторили несколько раз. Около первого часа ночи был сервирован ужин, а за ним начались опять танцы, продолжавшиеся до пяти часов утра.

Так веселятся порой в Иокогаме; но веселье весельем, а дело делом: европейцы съехались сюда со всех концов Старого и Нового Света make money (делать деньги), это главное их дело здесь, и даром времени они не теряют.

Иокогама, как я сказала, является важнейшим торговым пунктом в Японии. Некоторое понятие о значительности торговых оборотов Иокогамы могут дать следующие цифры: в 1889 году общая сумма вывоза из здешнего порта равнялась 6.519.154 фунт. стерл.; общая сумма ввоза — 5.309.015 фунт. стерл. Экспорт состоял, главным образом, из шелка (4.451.429 фунт. стерл.) и чая (536.114 фунт. стерл.).

Раз речь зашла о цифрах, приведу еще данные о количестве населения Иокогамы. Этот город, бывший каких-нибудь 35 лет тому назад жалкой рыбачьей деревушкой, насчитывал к 31-му декабря 1889 года 121.958 жителей.

Если прибавить сюда, что с 1887 года город имеет прекрасную, проведенную из окрестностей воду, что в нем издаются на английском языке три ежедневные большие газеты («Japan Daily Mail», «Japan Gasette» и «Japan Herald») и имеются четыре христианских церкви (англиканская, католическая, юнионистская, протестантская и туземная миссионерская), то я полагаю, что всего вышесказанного вполне достаточно для того, чтобы дать общее понятие о физиономии этого интересного уголка дальнего Востока.

Камакура.

Камакура находится в получасе езды по железной дороге от Иокогамы. Деревушка эта лежит на берегу моря, в холмистой местности, окружена она лесами и рисовыми полями и ничем не отличается от сотен других таких же селений, покрывающих страну. А между тем быть в Иокогаме и не посетить Камакуры — все равно, что быть в Париже и не видеть «Notre Dame», или проехать по Рейну и не видеть его водопада. Суть в том, что Камакура была в течение трех с половиной веков восточной столицей страны; много важных исторических событий совершилось в ее стенах, и свидетелями ее былого величия остались некоторые чрезвычайно интересные памятники. Впрочем, слово «столица» требует в данном случае одной очень существенной оговорки: микадо никогда не жили в Камакуре, — она была резиденцией шогунов. Шогунат — явление чисто японское. Ни у одного народа мы не встречаем ничего подобного. Шогунами назывались сначала просто главнокомандующие императорскими армиями; но с конца VIII столетия нашей эры с этим званием начинает соединяться представление о власти гораздо более могущественной, чем власть просто генералиссимуса.

Первым великим шогуном, сделавшимся из простого крестьянина сперва главнокомандующим, а затем настоящим властителем страны, — был Иоритомо. Начиная с Иоритомо и до самого недавнего времени шогуны являются военными правителями Японии; законные же государи ее, микадо, уходят совсем в тень и в делах правления никакого активного участия не принимают: императоры здесь действительно царствовали, но не управляли. Много династий шогунов сменилось в течение почти 10-ти-вековаго существования этого оригинального учреждения; самой знаменитой из них была династия Токунгава, правившая страной почти 250 лет, вплоть до 1868 года, когда революция, поднятая во имя восстановления императорской власти в полном ее объеме, смыла, уничтожила навсегда шогунальную власть, и микадо, перестав быть почетным затворником, сделался не по имени только, а в действительности государем своей страны.

Вернемся, однако, к Камакуре. Вышеупомянутый Иоритомо, один из трех великих шогунов в Японии, обоготворенных после их смерти, сделал Камакуру своей резиденцией. Город достиг вскоре необыкновенного блеска и величия. Количество его народонаселения возросло до 1.000,000; роскошные дворцы, храмы [482] и пагоды украшали город, широко раскинувшийся вдоль морского залива; но в начале XVII века резиденция шогунов была перенесена на север в Иеддо, город стал мало-помалу приходить в упадок; а чего не сделало время, то докончили землетрясения, пожары и наводнения. О бывшем блеске древней шогунальной столицы говорит только уцелевший величественный храм Хачимана, бога войны, японского Марса, да колоссальная бронзовая статуя Будды, считающаяся одним из величайших произведений искусства старой Японии.

Вот эти-то остатки былого величия и я отправилась смотреть вскоре по приезде моем в Иокогаму. [484]

Храм Хачимана расположен очень красиво на склоне высокого холма, поросшего густым сосновым лесом. К святилищу ведет широкая каменная лестница; у основания ее высится громадное дерево, — японцы зовут его ичо, имеющее 20 футов в окружности и насчитывающее тысячу лет своего существования. Здесь, под этим деревом, разыгралась некогда кровавая драма, повлекшая за собой гибель последнего потомка династии шогунов, основанной Иоритомо. При храме имеется целый музей оружия, военных доспехов и платьев, принадлежавших великим правителям страны. Масса собранных здесь вещей принадлежала некогда самому Иоритомо. Он же и воздвиг этот храм в честь бога войны Хачимана.

Вот какую курьезную историю рассказывают об этом японском Марсе туземные легенды: около семнадцати веков тому назад царствовала в Японии знаменитая императрица Дзингу Кого, прославившаяся своей красотой, благочестием, умом и воинской доблестью; задумала она однажды экспедицию в Корею, снарядила целый флот и совсем приготовилась к походу, как вдруг почувствовала свою беременность. Предприятие приходилось отложить. Дзингу была в отчаянии; но боги помогли императрице: она нашла волшебный камень, который, будучи привязан к ее поясу, задержал роды до возвращения ее из экспедиции. Японские корабли счастливо достигли южной Кореи. Король этой части страны предпочел добровольно подчиниться пришельцам: он признал себя данником Японии и дал ей заложников. По возвращении в Японию, императрица родила сына Оджина, впоследствии великого воина, который по смерти был обожествлен под именем Хачимана, «бога войны». В глазах японцев он стоит неизмеримо выше своей знаменитой матери; она, по их мнению, только потому и могла завоевать Корею, что носила в себе сына, в котором жил «великий дух войны». В его честь воздвигнуты великолепные храмы в стране, и почти каждая деревушка имеет часовню, посвященную этому японскому Марсу. Пятый день пятого месяца старого стиля посвящен в Японии памяти героев страны. В этот день во всех семьях родители показывают своим детям картинки и куклы, изображающие великих героев их родины, и рассказывают о совершенных последними подвигах, и замечательная черта, в высшей степени характерная для взгляда японцев на женщину: императрица Дзингу помещается всегда не между женскими, а между мужскими группами туземного пантеона; она должна быть образцом для мальчиков, а не для девочек.

Завоевание Кореи совершилось, как говорят, в 200 году нашей эры. Оно послужило могущественным толчком к более тесному сближению двух соседних народов крайнего Востока, [485] имевшему такое огромное влияние на дальнейшее развитие японской культуры: покоренная Корея сделалась для Японии тем, чем была Греция для завоевавшего ее Рима.

Единственным источником сохранения сказаний в древней Японии была память; письменности, наук и искусств не существовало, примитивная религия (культ Синто) не имела ни систематизированного учения, ни духовной касты. Между тем китайцы достигли в то время уже весьма высокой степени развития; а их религия, буддизм, представляла учение, которое до своей морала и обрядам являлось типом, несравненно более высоким и [486] привлекательным, чем туманная мифология первобытного Синто. Начиная с эпохи императрицы Дзингу, Япония наводняется потоком колонистов как из Кореи, которая в это время усвоила уже себе китайскую цивилизацию, так и из Китая: ученые, ремесленники, учителя целыми толпами идут отсюда в Японию и вносят с собою знания, искусство, писанную литературу, стройные философские системы и буддийскую религию.

Статуя Будды (японцы зовут его Дайбутсу — Великий Будда) находится в стороне, противоположной той, где построен храм Хачимана. Она стоит на большой площадке среди прекрасного сада. Еще издали, когда вы подъезжаете к этому колоссу, на одном из поворотов выступает вдруг из-за холмов огромная голова его, — выступает только затем, чтобы тотчас же скрыться и еще больше возбудить ваше любопытство. Когда дженерикчи останавливаются, наконец, у входа в сад, то несколько десятков сажен, отделяющих вас от цели вашей поездки, кажутся вам бесконечными; нужно пройти значительную часть сада, чтобы попасть на ту площадку, которая была прежде занята храмом этого божества.

На широком пьедестале, к подножию которого ведет несколько ступенек, на цветке лотоса, сидит темно-бронзовая фигура, со скрещенными ногами, со сложенными на коленях руками, оконечности больших пальцев касаются друг друга; одежда тяжелыми складками спускается с плеч; во лбу серебряная звезда; глаза, говорят, сделаны из чистого золота, но их не видно из-за опущенных век. Красивое лицо полно величия и глубокого неземного покоя. В этом лице точно сосредоточилась вся философия буддийской религии: торжества разума над чувствами, вечности над мимолетным временем, бесконечного величия Нирваны в сравнении с низменной суетностью человеческой жизни.

Перед статуей обыкновенные священные атрибуты: два канделябра, между ними жертвенный стол, исписанный, или вернее изрезанный буддийскими изречениями; на столе ваза с искусственными, металлическими цветами, курильница для благовоний. Все эти предметы, сделанные из чистой бронзы, огромных размеров в pendant к самой фигуре. Привожу несколько цифр, могущих дать некоторое понятие о величине самой фигуры: высота 49,5 футов, окружность 97 футов, длина лица 8,5 фут., расстояние от одного уха до другого 17,5 футов, длина лаз 4 фут., длина каждой брови 4 фут. с небольшим; длина уха 6,5 фут., носа 3,25 фут., длина рта 3 фута, расстояние от одного колена до другого 36 фут.; окружность большого пальца 3 фут., вес звезды во лбу — 30 фунтов. [487]

На той площадке, где стоит священное изображение, виднеются большие круглые камни, расположенные правильными рядами по земле: это базисы колонн бывшего храма Дайбутсу; создание самой статуи историки относят к XIII столетию; в конце XVI века храм был разрушен землетрясением, наводнением и пожаром и с тех пор не возобновлялся. Статуя осталась под открытым небом и от этого только выиграла.

Окружающая обстановка еще более усиливает чарующее впечатление, произведенное на вас самой статуей: кольцеобразная цепь холмов, среди которых стоит великий Будда, кажется как бы стенами его природного храма, голубое небо — куполом, а парк внутренностью храма, украшенного цветами и деревьями. А кругом такая тишина, что мысль невольно уносится в то странное далекое время, когда люди были заняты созданием такого величественного памятника. Прах этих людей давно исчез, но творение их рук будет стоять еще многие века и безмолвно повествовать потомству об идеалах отживших поколений.

Народные празднества в Иокогаме.

13-го, 14-го и 15-го ноября 1890 года город Иокогама целым рядом народных празднеств и гуляний приветствовал императорский указ, назначавший днем открытия парламента 17-е (29-е) ноября.

Все присутственные места и другие официальные учреждения (кроме таможни, почты и телеграфа) были закрыты; школьники распущены по домам; улицы и здания японского города тщательно подчистились и разукрасились гирляндами из зелени, цветов, тысячами флагов, начиная от гигантских, двух-трехсаженных белых простынь с красным шаром в средине (японский национальный флаг) и кончая маленькими флагами, из которых японцы умеют делать такие оригинально изящные украшения. Ряды фонарей красных и белых, с красными шарами, красивыми линиями унизали дома.

По городу проходят процессии, с флагами, барабанным боем, литаврами и вообще громогласной музыкой. На улицах снует множество замаскированных или просто разрисованных физиономий. Кавалькада всадников на прекрасных лошадях медленно продвигается среди густой толпы, запрудившей всю ширину дороги; на них одеты офицерские мундиры, лица комически-уродливо расписаны. [488]

Очень оригинально было шествие пахарей со снопами соломы на высоких шестах, украшенных цветами и флагами, причем сами участники процессии были в деревенских соломенных плащах, пестро увитых лентами. Но одна процессия была особенно импозантна; двигалась она в следующем порядке: впереди попарно шли десятка три местных обывателей в обыкновенных платьях темных цветов, первая пара вела мальчика лет 7, одетого в богатые шелковые ткани: это были представители местного купечества; за ними шли попарно крестьяне в огромных деревенских шляпах-зонтиках, убранных цветами; за крестьянами двигалась двухколесная телега, в которую были впряжены цугом три черных буйвола; их спины покрывали красные попоны; большие колеса телеги были покрыты черным лаком и местами позолочены; на колеснице возвышалось двухэтажное сооружение, увешанное парчовыми тканями и вышивками, с троном, на котором виднелась сидящая фигура в древне-рыцарском костюме и парчовой мантии. Платформа внизу изображала сцену, и на ней труппа актеров разыгрывала какую-то пьесу под аккомпанемент сидящих тут же музыкантов.

Процессия с торжественной медленностью шествовала из улицы в улицу, останавливаясь по временам, чтобы дать представление. Несметная толпа народа валила за ней: кроме горожан, здесь было много обывателей окрестных деревень, явившихся посмотреть на редкий праздник.

Глубокой древностью, чем-то первобытным веяло от этих празднеств: при виде их, смутно вставали в душе дошедшие до нас сказания о религиозных торжествах древних погибших цивилизаций.

Толпа была одета нарядно. У всех веселые, довольные лица; не видно ни одного пьяного; не смотря на массы народа, не было ни давки, ни грубых толчков; не слышалось ни одного плачущего детского голоса.

Сама природа выглядела по-праздничному: стояли прелестные, тихие солнечные дни, обычные, впрочем, в эту пору японского года.

По вечерам весь город буквально горел огнями. Возле многих общественных зданий сияли электрические лампы. Электрические солнца освещали открытые сцены у высоких башен, воздвигнутых на Хончо и Бентен-дори, и придавали общей картине еще более фантастический вид. Омнибусы, дженерикчи, бродячие кухни — все то, что совершало свои обычные рейсы по улицам, было украшено флагами и фонарями; но из всех улиц самый оригинальный вид имели Сакаи-чо и Изезаку-чо, представлявшие удивительную смесь первобытной японщины с последним словом европейской цивилизации: вообразите себе на [489] самой заурядной японской улице, довольно широкой, впрочем, ряды невысоких фонарных столбов, близко поставленных друг к другу; они густо увиты зеленью и цветами; на вершине каждого — небольшой японский зонтик розового цвета; от зонтика спускаются вниз гирлянды цветов; но это не простые столбы: вместо газовых рожков, здесь торчат маленькие Эддисоновские лампочки, розовые вперемежку с белыми. Поперек улицы перекинуты, в виде арок, гирлянды красных и белых бумажных фонарей. Вечером, когда загорались огни всех этих фонарей и лампочек, а внутренность раскрытых домов, магазинов и ресторанов ярко освещались желтым светом ламп и свечей, и когда во всю ширину улицы толпами валил народ, получалась удивительно пестрая картина, поражавшая своей странной живописностью.

Оригинальное зрелище представляли также вечером бродячие сцены; такую сцену изображала иногда просто широкая платформа, которую несли на плечах, на длинных шестах, несколько десятков дюжих рабочих; на платформе, освещенной бумажными фонарями, разукрашенной цветами и флагами, маленькие дочери местных богатых купцов, в роскошных нарядах, играли небольшие театральные пьески и танцевали. На других подмостках пели и играли настоящие гейши и актрисы.

Все эти процессии и торжества продолжались с утра до ночи в течение трех дней: 13-го, 14-го и 15-го ноября.

Так город Иокогама праздновал канун вступления родной страны на путь конституционного режима.

Парламентский режим, древне-языческие религиозные процессии и символические представления!... Что общего между ними? Ничего, конечно, кроме общей почвы, на которой они там разыгрываются. Но как это характерно для современной Японии, где теперь приходят в самое тесное соприкосновение такие понятия, которые в общемировой истории отделены друг от друга длинным рядом столетий!...

Женщина-врач A. A. Черевкова.

(Продолжение в следующей книжке)

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний о Японии // Исторический вестник, № 5. 1893