РИКОРД П. И.
ОСВОБОЖДЕНИЕ КАПИТАНА ГОЛОВНИНА
ИЗ ЯПОНСКОГО ПЛЕНА
(Продолжение третьей статьи)
(Продолжение. См. “Сын
Отечества”, ч. 22, № 21, стр. 41—56; ч. 24, № 35, стр. 80—90;
ч. 24, № 37, стр. 159—171)
“Такатая Кахи на другой день
возвратился к нам на шлюп прежним порядком, я
переодевшись в каюте опять в церемониальное
платье, начал разговор от имени двух начальников,
которые просили узнать от меня, не нуждается ли В
чем-нибудь экипаж российского корабля; я сам
корабль не требует ли, как им сделалось
известным, от Продолжительного из Охотска в
позднее Время года плавания, исправления? На этот
пункт ответствовано от меня было одной
благодарности, и что кроме свежей рыбы, воды и
зелени, (и то если имеется здесь в изобилии) ни в
чем не имеем нужды, [200] и
корабль исправления не требует. Потом сказал он
мне, что он с должными по своим обычаям обрядами
вручил письмо Охотского командира двум
начальникам, которые, по особой к нему
доверенности, обнаружили ему свои мысли, что
сделанные в оном письме объяснения полны и
весьма удовлетворительны, а предложение мое
иметь с ними свидание для вручения письма
Иркутского губернатора, принято с величайшей
радостью, и что теперь он прислан условиться со
мною о церемониальных обрядах, при моем с ними
свидании: во-первых о почетной страже. — Я
объявил, что буду иметь при себе 10 человек с
ружьями, кои выйдут на берег с флагами: военным и
белым переговорным, несомыми двумя
унтер-офицерами, офицеров не более двух и
переводчика с японского языка; ехать же на берег
я соглашаюсь в предлагаемой от начальников
губернаторской парадной шлюпке; в дом, где
назначено иметь свидание, после взаимных
приветствий, которые с моей стороны будут
состоять [201] по нашему
известному ему европейскому обычаю в одних
поклонах, внесутся для меня кресло, а для
офицеров позади меня стулья на коих мы должны
будем сидеть; при начинании разговоров от меня
или японских начальников, я буду в знак особой
почтительной к особам сим внимательности,
вставать и потом по-прежнему садиться на свое
место. — На все сии требования Такатая Кахи
объявил свое мнение, что они без всяких
затруднений начальниками признаются приличными,
кроме ружей, ибо, говорил он, нет у нас примера,
чтоб иностранной земли посланники, приезжавшие к
нам для объяснения какого-нибудь дела,
допускаемы были при церемониальном свидании со
своей свитой вооруженные всеми военными
орудиями; довольно будет для вас чести, в
сравнении других европейских послов, бывающих у
нас в Нангасаки, иметь вашей страже одни сабли, а
ружья оставить. И так, продолжал он, сделано
немаловажное и и наших законах первое еще
отступление, что вы с [202] кораблем
впущены во внутренность нашей гавани со всеми
имеющимися на корабле военными орудиями и
порохом, и даже при начавшихся теперь
переговорах не отняты у вас способы; ежели бы вы
вздумали, поступить с нами неприятельски”.
—Убедясь в истине приобретенного нами
преимущества, какого, сколь мня из путешествий
известно, ни один из европейских кораблей еще не
имел, — я охотно готов был уступить в рассуждении
ружей, и просил Такатая Кахи слегка оное право
предложить в таком только виде, что без ружей
стража не будет воинская, я потому
несоответствующая носимому мною званию
начальника российского Императорского корабля.
“У нас, —сказал я ему, —и ружья имеют право
носить одни только военные, подобно как у вас
воин носит две сабли, а всякий партикулярный
человек одну, и так наши ружья суть не что иное,
как другая ваша сабля.” Впрочем я повторил ему
мою просьбу, чтоб он в случае возражения со
стороны двух начальников, что это может быть
противно [203] законам их земли,
оставил без внимания и ни малейшего не показывал
виду, чтоб отказ в ружьях воспрепятствовал мне
исполнить мое намерение съехать для свидания на
берег, ежели только на все прочее, как он
обнадеживал, начальники будут согласны. Такатая
Кахи записал в книжку весь наш разговор о обрядах
свидания, и отправился на берег. В следующий день,
в обыкновенное утреннее время, приехал он на шлюп
и с веселым видом сказал мне, что два начальника
на все согласились, и даже, в ружьях. “Сначала,
—говорил он, —они немного призадумались, но не
сказали мне ни слова; тогда я взял смелость
объяснить им все то, что вы мне говорили о праве
ружья в России, и теперь, объявляю вам официально,
что завтра оба начальника будут ожидать вас на
берегу в приготовленном доме для
церемониального свидания, где примут письмо
иркутского губернатора. В 12 часов я, по
приказанию начальников, приеду за вами, на
парадной губернаторской шлюпке. Но вот [204] еще один пункт обряда
необъяснен: неужели вы войдете в сапогах в
аудиенц-залу, где постланы будут чистые ковры, на
коих самые главные начальника будут сидеть на
коленях? Войти в сапогах, противно нашим коренным
обычаям и почитается величайшей грубостью; вам
должно будет в передней комнате скинуть сапоги и
войти в одних чулках”. — Такое неожиданное,
странное для европейцев требование привело меня
в некоторое замешательство; ибо я, при условии о
обрядах, не почитал нужным выставить, что мы
будем в сапогах, — японцы же, как это у них
поступок обыкновенный, простой даже учтивости,
как я после узнал от г. капитана Головнина, также
не считали важным объясниться. Меня это
ввергнуло в великое затруднение. Наконец я
сказал Такатаю Кахи, с некоторым движением, что
мне ни под каким видом невозможно согласиться на
требование, предстать в полной форме со шпагою
без сапог. “Знаю, —сказал я, —что в вашей земле
всеобщая учтивость [205] скидывать
при входе в покои, даже самые простые, свою обувь.
Но ты, просвещенный человек, из опытов теперь
знаешь, что ваши обряды в многом совсем
противоположны европейским: например, у вас все
ходят большие в малые без нижнего платья, но в
замену такого недостатка, для соблюдения
благопристойности, вы носите платье, похожее на
наши халаты, — а в таком наряде у нас в Европе
сидят только в своих спальнях! Также к в обуви: у
вас неучтиво войти в ней в покои, а у нас, не
говоря о неучтивости, есть самое величайшее
бесчестие, где-нибудь явиться без обуви; ибо одни
только государственные преступники ходят без
оной закованные в железах. Как же можно мне,
представляющему, как тебе известно, в звании моем
особое лицо, предстать пред вашими начальниками
без обуви?” Такатая-Кахи не знал, что мне на это
отвечать, вразумив, что статья, казавшаяся ему не
значащей в обрядах, оказывается важной. Тогда
придумал я ему сказать, что готов сделать большое
со [206] своей стороны
снисхождение, дабы только не разрушилось совсем
условленное и с обеих сторон желаемое свидание.
“У нас есть обычай, продолжал я: когда мы хотим
оказать особенное уважение к большому
начальнику, то, входя в передние покоя, скидываем
сапоги, а надеваем известные тебе башмаки”.
Такатая Кахи приведен был этим в величайшую,
радость и сказал: “этого довольно, обряд
учтивости без оскорбления с обеих сторон будет
сохранен. Башмаки ваши я уподоблю японским
получулкам и скажу, что вы согласились скинуть
сапоги и войдете в аудиенц-залу в кожаных
чулках”. После сего поспешил он уехать на берег,
и к немалому моему удивлению под вечер
возвратился известить меня, что начальники
весьма довольны сделанным с моей стороны
снисхождением в рассуждении обуви, ибо ежели б я
настоятельно, желал быть в сапогах, тогда, хотя
свидание не уничтожилось бы, но начальники не
могли бы меня сделать желаемой учтивости,
принять меня сидя на коленах; а по европейскому [207] манеру также бы сидели на
нарочно сделанных стульях, что в Японии
почитается величайшим неуважением и даже
грубостью. Потом Такатая Кахи подал мне рисунок
всего приготовляемого в дом при свидании
церемониала. Перед домом изображены были
солдаты, сидящие на. коленях; в первых покоях
нижнего класса чиновники; там должно мне скинуть
сапоги, надеть башмаки, ж пройти мимо ряду таких
же чиновников, сидящих на коленях. С плана
представлена была и аудиенц-зала: в передней
стороне назначены места двух главных
начальников, с левой стороны досажены
переводчики, по правую академики, нарочно
приехавшие для сделания своих замечаний о
российском военном корабле и отобрания разных о
Европе сведений. Посреди залы, против главных
начальников, назначено место мне, а позади меня
офицерам; страже с ружьями и флагами определено
стоять во фрунте перед открытыми дверьми дома. —
Устроив таким образом, по взаимном соглашении,
все обряды для свидания, Такатая-Кахи, уезжая от
нас, повторил, [208]
(Продолжение следует)
Текст воспроизведен по
изданию: Освобождение капитана Головнина из
япоского плена // Сын отечества, Часть 24. № 38. 1815 |
