СВИТОК VI

ВЕЛИКИЙ МИНИСТР МИТИНАГА

[Истории старых времен]

Необычайно увлекательно, удивительно рассказывали двое, не прерываясь, и слуга воскликнул:

— Как необыкновенно интересно то, что мы услышали! Кстати, каковы ваши самые первые воспоминания? Хотелось бы услышать о них, расскажите, пожалуйста!

Ёцуги сказал:

— Я прекрасно помню то, что видел и слышал с шести-семи лет отроду. Поскольку нет уверенности, [что помню все о] событиях незначительных, не все, наверное, поверят мне. Расскажу о великих событиях того времени, когда мне было девять лет. Все знают, где пребывал государь Комацу [Ко:ко:] ¹ в бытность свою принцем. Место, где жил мой отец, находилось на север от О:и-но микадо и на запад от Матидзири ². Таким образом, я жил рядом с принцем и, бывало, постоянно навещал его, чтобы развлечь; [принц] вел очень тихую жизнь. В тот год третий день второй луны пришелся на первый [в том месяце] день лошади, это был самый благоприятный день старшего брата дерева и лошади ³, и потому переполох по поводу посещения святилища Инари был еще сильней, чем обычно.

Я, хоть и был еще слишком мал, пошел вместе с отцом. Поднявшись на крутой холм, я притомился, и потому мы в тот же день не смогли вернуться из паломничества. Мы с отцом устроились в доме у его хорошего знакомого, младшего жреца того святилища нэги-но таю: ⁴, которому отец когда-то помогал. Там мы заночевали; и на пути назад, когда поднимались по Хигаси-но то:ин, увидели, что возбужденная толпа бежит к западу от О:и-но микадо — это было так странно, что мы остановились посмотреть. Мы увидели, что около нашего дома чернела превеликая толпа народу. Мы страшно удивились, не пожар ли это, глянули в небо — ни дымка. “Уж не страшного ли какого преступника схватили?” — гадали мы с замиранием сердца. Пробираясь к дому Оно-но-мия. разглядели экипажи высших придворных, оседланных коней и людей в шапках и парадных платьях. Удивленные, испуганные, мы все спрашивали: “Что случилось?”, пока кто-то не сообщил на бегу “Это принц-глава ведомства церемоний сикибукё: ⁵ принимает сан государя; явились все, начиная с Великого господина ⁶”.

Вот что довелось увидеть собственными глазами еще в далеком детстве!

А в те времена, когда мне сровнялось всего восемь лет — это могло быть приблизительно во втором году Гангё: (878 г.) ⁷, — император Кампё: ⁸ [Уда], [166] называвшийся [тогда] близкоприслуживающим дзидзю: принца-главы ведомства церемоний сикибукё:, увлекался охотой. Однажды после двадцатого числа месяца инея ⁹ он [из дома] принца-главы ведомства церемоний сикибукё: отправился на соколиную охоту, а я побежал вместе с ним. Где-то на плотине Камо близкоприслуживающий дзидзю: [Уда] запускал сокола, да так увлекся этим занятием, что не заметил, как неожиданно опустился туман, и весь мир заволокло тьмой, так что нельзя было понять, где восток, где запад. Я подумал, что наступил вечер и пробрался в гущу зарослей и лег, дрожа от страха; верно, пролежал там с полчаса.

Позднее узнал, что именно тогда Пресветлое божество Камо явилось господину близкоприслуживающему дзидзю: и обратилось к нему с речью. Поскольку в мире о сем событии только и говорили, я о нем умолчу — об этом, видно, и так все знают. Да и не следует всуе упоминать такие события. После этого всего через шесть лет был учрежден Чрезвычайный праздник Камо ¹⁰. Помнится, случилось это в тот год, когда [император Уда] взошел на престол ¹¹. День, [когда ему явилось божество], был днем петуха, и потому [праздник] вскоре назначили на первый день петуха в месяце инея. Самая первая песня для плясок Адзума ¹² [принадлежит] среднему военачальнику тю:дзё: Тосиюки:

Обступили юные сосенки

Могучее святилище Камо.

Поколений и десять тысяч

Пусть минуют, —

Но не изменят свой цвет деревья.

Эта песня вошла в “[Собрание] старинных и новых [песен Японии]”. Она у всех на слуху — но как же бесконечно прекрасно сочинение господина [Тосиюки] ! Потомки [государя Комацу] множатся и процветают, и линия эта не прерывается до нынешнего времени. Что до государя, то равного ему не было! Чрезвычайный праздник Явата ¹³ существовал со времен монаха-императора Судзаку. Три года с рождения монаха-императора Судзаку решетки на окнах его дворца никогда не поднимались, ночью и днем во дворце жгли огонь; он был взращен за пологом ¹⁴ из-за боязни [проклятия духа] Китано ¹⁵. По отношению к государю Тэнряку ¹⁶ [Мураками] столь строгой защиты не применяли. Государь Судзаку родился как раз в очень важный момент ¹⁷: если бы монах-император Судзаку не появился на свет, то процветание клана То:си не было бы столь сказочным. Так, когда он отрекся от престола, случилась смута Масака-до ¹⁸, но его молитвы [в храме Явата] были услышаны, [и смута прекратилась].

Сия песня для плясок Адзума [принадлежит] мастеру Цураюки:

Будем служить

В долготу лет

Божеству Ивасимидзу,

Пока состарятся сосны,

Покуда мхом не обрастут. ¹⁹ [167]

Эта песня вошла в “Собрание [дома Цураюки]”. Сигэки вступил:

— [Я], старец, не буду так многословен, как господин [Ёцуги]. Может быть, это и покажется повторением, но могу рассказать о том, что помню необыкновенно ясно, — о всех событиях, [что произошли], когда отрекались от престола Кампё: [Уда] и Энги ²⁰ [Дайго]. Люди говорят, что песня госпожи Исэ ²¹, написанная тогда на стене покоев Кокидэн ²², была исполнена печального очарования.

Вот расстаемся с ними,

И не сожалеет никто

Из этих придворных ста рангов.

Но что я не увижу их больше —

Все же как-то печально. (Перевод Л. М. Ермаковой) ²³

 Ответ монаха-императора был такой:

Ведь не только же мне

Быть государем.

Государи будут сменять друг друга.

И если потом ты вернешься сюда,

Почему ж тогда “не увидеть более”? (Перевод Л. М. Ермаковой)²⁴

Тут один человек из толпы задал вопрос:

— Я слышал, [песню], что написал монах-император [Уда], позже изволил увидеть Энги [Дайго] и написал на нее [ответную песню]. Правда ли это?

[Сигэки ответил]:

— Все государи называются одинаково, но люди, родившиеся во времена [императора Дайго], вплоть до самых простых, неизменно пользовались [государевым благоволением]. Во время больших и малых зимних холодов ²⁵, студеными ночами, когда шел сильный снег, [государь] выбрасывал свою одежду из августейшей опочивальни, приговаривая: “Как же мерзнет, должно быть, простой люд всех земель!” Его благоволение и жалость распространялись даже на таких, как я, и мы чувствовали себя счастливыми. Вот как было! Все, что я видел в сем мире, все, до самой последней мелочи, вспоминаю, словно сказку. Люди, внимайте мне! Сидя на этом месте, решаюсь все вам рассказывать, но, признаюсь, что до сих пор, видно, не превозмог грех своей юности — приверженность “всему прекрасному”. Сегодня хочу исповедаться в сем храме ²⁶.

Тот, кого называли принцем-главой ведомства церемоний сикибукё: Рокудзё: [Ацуми], приходился государю Энги [Дайго] единоутробным братом. Однажды [государь] изволил совершить выезд в поля ²⁷; сей принц [Ацуми] Должен был сопровождать его, но задержатся в столице и присоединился к нему в Кацура-но сато ²⁸. Тогда [государь] приказал остановиться и [168] пропустил [брата] вперед, и тут некий слуга с псарни стал пересекать глубокую реку. Он закинул собаку за спину, а лапы ее положил себе на плечи; в августейшей процессии все с любопытством наблюдали за ним.

Государь изволил смотреть на это зрелище так, словно одобрял сего псаря!

Когда они подошли к подножию горы, императорский сокол Сирасо: ²⁹ закогтил птицу [-фазана], совершил круг и уселся на голову феникса, украшавшего императорский паланкин. Солнце скатывалось за край гор и сияло так, что алые листья клена, казалось, укрыли горы, подобно парче. Сокол сиял белизной, сверкал лазурью фазан. [Сокол] широко раскинул крылья, и тогда и вправду пошел снежок — и в этом миге сосредоточилась вся сущность осени. Никогда не случалось доселе зрелища столь изумительного! Я был поражен в самое сердце и не мог не согрешить! — и [Сигэки] постучал ногтями по ногтям ³⁰.

— Великий господин государь Энги [Дайго] часто улыбался. Причину сего он изволил [так] объяснять:

— Трудно обратиться к тому, кто мрачен, но легко разговаривать с человеком доброжелательным и открытым. Вот я [и улыбаюсь, чтобы мне рассказывали] без утайки обо всем. И это разумно, ибо кто же откроется собеседнику с гримасой неудовольствия на лице.

[Государь] изволил говорить: “Надеюсь, я не умру в 'узорную' или 'долгую' луну. Грустно будет, если придется отменять состязания по борьбе или праздник Девятого дня ³¹”, — но скончался в девятую луну, и праздник Девятого дня из-за того не справляли. Как трогательно, что в тот день перед караульней Левой дворцовой стражи выпустили императорских соколов! И они помедлили, прежде чем улететь.

К цензору бэн Кинтада ³² [государь] благоволил во всем и особенно в делах соколиной охоты. День за днем, выходя на службу, он оставлял коня в укромном месте, а закончив дела, отправлялся на [гору] Накаяма ³³. На стене ревизионной канцелярии в Государственном совете до сих пор, должно быть, сохранились следы пребывания соколов сего господина [Кинтада].

Он различал вкус фазанов из Кудзэ и фазанов из Катано ³⁴. [Некто] усомнился в этом, подумав, что тот несколько привирает, и решил устроить ему испытание: в тайне от всех приготовил блюдо из двух видов птицы и пометил их. Когда цензору бэн [Кинтада] подали блюдо, он совершенно точно определил, какие фазаны из Кудзэ, а какие — из Катано. Однако нашлись люди, что сказали Энги [Дайго]:

— Не годится, когда при дворе служит всего-навсего умелый сокольничий. [Государь] изволил возразить:

— Если бы из-за охоты он небрежно относился к делам, был бы виновен, но раз он хорошо выполняет свои бесчисленные обязанности и никогда не пренебрегает службой, то волен делать все, что угодно.

Еще одно удивительное событие произошло во время августейшего выезда на реку О:игава ³⁵ государя [Дайго]; тогда танцевал семилетний принц [169] [Масаакира], рожденный служительницей императорской опочивальни миясудокоро Томиноко:дзи. Никто из толпы зрителей не мог удержаться от слез. Собою он был бесконечно, сияюще прекрасен, и потому божества горы, полюбив ребенка, унесли его с собой ³⁶.

Во времена [Дайго] происходило много интереснейших событий. Рассказать обо всем просто невозможно. Сначала поведаю о событиях так, как я их запомнил, а не по порядку. Какое было необыкновенное зрелище, когда монах-император [Уда] посещал разные места с благочестивыми целями, а также для развлечения, и когда он изволил осматривать водопад Миятаки ³⁷! Вот японская песня, что сложил тогда министр Сугавара ³⁸:

В водную ткань

Белые струи вплетаются —

Пряжи крученой нити.

Плащ бы из них соткать

И пуститься в дорогу. ³⁹

Также состоялся августейший выезд на реку О:игава. И еще [Уда] повелел доложить [Дайго], чтобы тот изволил выразить желание [и назвать] “место, куда следует поехать и посмотреть”. И господин Великий министр [Тэй-синко:] [императора] Итидзё: сложил:

Обладали бы сердцем

Пестро-алые листья

С горы Огура —

Дождались бы, не облетая,

Счастья узреть государя. ⁴⁰

Как печально и изящно! Во время августейшего выезда было [предложено] множество тем для стихов ⁴¹; среди всех сочиненных тогда песен Ямато выделяется песня поэта Мицунэ [на тему] “обезьяны кричат в горном ущелье”:

Не кричите уныло,

Горные обезьяны! —

Такой, как сегодня, день

Только раз осчастливит

Долины гор распростертых. ⁴²

Вступление [к песням, написанным] в тот день, тогда же сочинил мастер Цураюки. ⁴³

Считалось, что и монах-император Судзаку тоже изящно [слагает песни], но когда началась смута Масакадо ⁴⁴ и другие события, он, охваченный ужасом, оставил престол. В ту пору творились дела весьма странные. Он совершил августейший выезд в дом матери-императрицы хаха кисаки [Онси], и она изволила обратиться к нему

— Я горда и счастлива, что вам выпал столь счастливый жребий.⁴⁵

И изволила сказать: [170]

— Сейчас мне хотелось бы, чтобы и наследный принц, владелец Восточного павильона [Мураками] тоже достиг подобного.

И он подумал, что мать, несомненно, давно ожидает [отречения] и торопит его, и немедля уступил [престол]; императрица кисаки-но мия [Онси] предавалась горьким сожалениям и сетовала:

— Ведь я же ничего похожего не говорила! Мне казалось, это дело далекого будущего.

Когда [Судзаку] отрекся, он понял, что его приближенные сожалеют об этом. В день отречения от страны монах-император изволил оповестить императрицу кисаки-но мия [Онси]:

Воссияло сегодня

Небывало яркое солнце,

Неужто где-то

За этим горным хребтом

Сыплется зимний дождь? ⁴⁶

Я слышал, ответ императрицы кисаки-но мия был таким:

В той стороне,

Где сгустились белые тучи,

Дождик, верно, и сыплет,

Но яркий свет воссиял

В тех же горах. ⁴⁷

Монах-император [Судзаку] несколько месяцев пребывал во дворце Рё:кидэн ⁴⁸. Говорят, позже он несколько сожалел об отречении и возносил молитвы, чтобы вернуться на престол, но правда ли это? Тонкой души был человек. Когда он тяжело заболел, то изволил смотреть на свою малолетнюю [дочь, будущую] Великую императрицу-мать тайко:тайго: [Сё:си], проливая горькие слезы:

Мир мой сгинул —

Сгнил китайский бамбук,

Но корни его

Протянулись повсюду.

Им во век не исчезнуть. ⁴⁹

Когда я услышал эти строки, то поистине загрустил и опечалился. Конечно, государь Мураками не имел себе равных. Люди передавали, что он превосходил Энги [Дайго] благорасположением и тонкостью чувств.

Изволил спрашивать у людей:

— Что говорят о нас? И ему отвечали:

— В мире говорят, что вы великодушны. Изволил заметить:

— Значит, меня хвалят. Если господин жесток, что делать людям? [171]

Один весьма забавный и очаровательный случай произошел во времена Тэнряку [Мураками]. Перед Дворцом Чистоты и Прохлады Сэйрё:дэн засохло дерево сливы, и некоему господину, который в то время был архивариусом куро:до, поручили отыскать [новое]. Тот попросил [Сигэки]:

— Людям молодым не распознать [хорошее дерево]. Поищите-ка вы! Хоть я и обошел всю столицу, но ничего не нашел, и только в одной усадьбе где-то на западе столицы обнаружил прекрасное дерево, усыпанное цветами. Принялся выкапывать его, а тамошний управляющий передал мне послание, которое попросил привязать к сему дереву. Я подумал, что это, верно, неспроста, и отнес [дерево во дворец]. [Государь] изволил взглянуть и спросил: “Что это?” Женской рукой там было написано:

Приняла с благоговением

Государеву волю,

Ну а спросит меня соловей,

Куда его дом подевался,

Что промолвлю в ответ?

Когда [государь] прочитал эти строки, они показались ему удивительными ⁵⁰, и он повелел мне разузнать, чей это дом. Оказалось, что живет там дочь мастера Цураюки. [Государю] стало стыдно, и он выразил сожаление.

Это, наверное, самый неприглядный поступок всей [моей], Сигэки, нынешней жизни. По правде говоря, горько еще и потому, что мне пожаловали в награду за труды платье, а [государь] сказал: “Ты принес то дерево, которое мы хотели”. Так поведал [Сигэки] и застенчиво улыбнулся.

И еще Сигэки продолжил:

— Событие, что произвело на меня большое впечатление и показалось восхитительным, произошло в то же время. Особа, что называлась высочайшей наложницей нё:го Сё:кё:дэн ⁵¹, была тогда жрицей сайгу: [святилища Исэ]. Государь [Мураками] давно не навещал ее, как-то раз в осенние сумерки она играла на кото необыкновенно красиво, и он пришел и сел рядом. Она продолжала играть, словно не замечая его появления, и он услышал:

Как же тоскливо!

Меркнет осенний день,

И только ветер

Шумит и шумит

В листьях мисканта ⁵², —

“Глубокое впечатление произвело на меня то, с каким чувством она [произнесла эти слова], перебирая струны”, — так изволил написать в августейшем собрании [Мураками], — сказал [Сигэки], но [распространяться об этом] не слишком благопристойно.

Некто спросил:

— Вы бывали в провинциях? [Сигэки] рассказал: [172]

— Я не бывал в отдаленных землях ⁵³. Только в земле Идзуми, когда мастер Цураюки отправился туда, получив новое назначение ⁵⁴. Я сопровождал его в путешествии, когда он сложил: “Как же можно подумать, что звезды есть?” ⁵⁵ [В то время] лил сильный дождь.

Когда видишь это написанным в старой книге ⁵⁶, кажется, что с тех пор минула вечность. И какое же удивительное испытываешь чувство, окунаясь в прошлое!

Некто очень заинтересовался и попросил:

— Может, и жена Сигэки теперь расскажет нам что-нибудь о разных событиях.

Она ответила:

— Я не столичная жительница и не служила высокородным господам; с младых ногтей была замужем за этим старцем и потому важных событий не видела.

Слуга спросил:

— Откуда вы родом? [Она ответила]:

— Из Асака-но нума в провинции Мити-но куни ⁵⁷.

— А как же вы попали в столицу? Она сказала:

— Не знаю, кто был тот человек, [что взял меня с собой]; я ехала с возвращающимся [в столицу] после окончания срока службы правителем коми, чья госпожа Северных покоев слагала песни.

Удивительно, [но я понял, что] речь идет о госпоже Накацукаса. ⁵⁸ [Слуга] воскликнул:

— Великолепно! Вы слышали, кем была эта госпожа Северных покоев? Не помните ли вы сложенных ею песен?

[Жена] ответила:

— Не лежит у меня душа к песням, и потому я ничего не запомнила. Помню только несколько строк из песни, что сложила она по дороге в столицу у заставы Охака:

Скорее бы весть передать

Тому, кто в столице,

Верно, ждет меня не дождется, —

Что я прибыла

К Заставе Свиданий. ⁵⁹

Она рассказывала, запинаясь, — поистине, это не могло сравниться с [рассказом] мужчины [Сигэки]. Сигэки удивился:

— Неужели ты не помнишь, кто она! Разве может кто-нибудь забыть даму, подобную ей? Моя [супруга] хорошо разбирается в житейских делах, и в этом ее достоинство, потому трудно с ней расстаться. [173]

Ёцуги добавил:

— Жена сего старца ⁶⁰ прекрасно все помнит. Ведь она на двенадцать лет старше меня, так что, наверняка, помнит события той поры, которую я не застал. Она служила мойщицей отхожих мест у императрицы кисаки-но мия Сомэдоно. Поскольку мать ее была старшей служанкой кан-но тодзи [во дворце], она с юных лет посещала дворец и даже видела Тэйсинко: [Тадахира] ⁶¹. Она, видно, вовсе не была дурнушкой, на нее, говорят, поглядывали важные господа, и, кажется, она даже получала любовные письма от среднего советника тю:нагона Канэсукэ ⁶² и государственного советника сайсё: Ёсиминэ Мороки ⁶³. Средний советник тю:нагон писал на бумаге Мити-но куни ⁶⁴, государственный советник сайсё: — на бумаге цвета грецкого ореха.

Государственный советник сайсё: [Мороки] до пятидесяти лет был не у дел, казалось, двор забыл о нем. Тогда он отправился в Явата ⁶⁵ и с трудом под проливным дождем поднялся [к храму] на холме Ивасимидзу ⁶⁶; там он прислонился к засыхающему мандариновому деревцу, что росло перед храмом, и сложил:

Мы вместе дряхлеем:

Я, государев советник,

И деревце мандарина,

Что возрастает

Пред алтарем божества! ⁶⁷

Я [Ёцуги] потом узнал, что божество, услышав эту песню, сжалилось: расцвело мандариновое деревце, и государственный советник сайсё: [Мороки] нежданно-негаданно стал главой то: [архивариусов куро:до].

Слуга спросил:

— Почему же глупая жена говорит, что в повествованиях о далеких временах [сказано]: это произошло перед святилищем Камо?

[Ёцуги] ответил:

— Может, и так. Это было очень давно, и я могу ошибаться. Хоть и видел государственного советника сайсё: [Мороки], но узнал об этом уже взрослым, расспрашивая людей.

[Слуга подтвердил]:

— Да, именно так и было. Господин [Мороки] в пятьдесят шесть лет стал государственным советником сайсё: и получил [должность] среднего военачальника тю:дзё: Левой [личной императорской] охраны саконоэ.

[Ёцуги заметил]:

— Тогда я ничего не понимал, когда же теперь вспоминаю то время, все представляется мне каким-то жалким ⁶⁸.

Слуга спросил:

— Как же вам, молодому человеку невысокого звания, удалось заполучить такую красавицу?

[Ёцуги ответил]:

— Да, как-то так. Поначалу, полная любовных бредней, она не испытывала ко мне никаких чувств, но с тех пор как поселилась в моем доме, стала [174] скромней. Хотя мы и ссоримся до сих пор, но я никогда не позволял ей стрелять глазками. За долгие годы она привыкла прислуживать, да и мне не позволяла гулять на сторону — даже на одну —единственную ночь! — тут он лукаво ухмыльнулся. [Ёцуги] продолжил:

— Мы — эта женщина и Ёцуги — были связаны в предыдущей жизни Ей около двухсот лет. У среднего советника тю:нагона Канэсукэ и у государственного советника сайсё: Мороки и потомков-то нет — что бы с ней стало, [если бы она вышла за кого-нибудь из них замуж]? Ёцуги тоже не собирается соблазняться какой-нибудь модницей-молодухой!

[Сигэки] рассмеялся:

— Стыдно будет, если такие долгожители вдруг перестанут ладить меж собой.

Я не мог поверить тому, что слышу, — было ли это на самом деле?! Удивительно!

[Ёцуги] сказал:

— Ах, если бы сегодня смог взять ее с собой, она рассказала бы такие вещи, которые поразили бы воображение дам. Поскольку ее покровителем был родитель распорядительницы Хё:э-но найси, она часто навещала дом распорядительницы найси.

Некто спросил:

— Кем он был?

— Знаменитым музыкантом — играл на лютне бива. Во время состязаний по борьбе был награжден знаменитым бива под названием “Гэндзё:” ⁶⁹ и в августейшем присутствии сыграл “Волны на озере Цинхай” ⁷⁰. Как это было прекрасно! Даже такой господин, как Хакуга Третьего ранга ⁷¹, не сумел бы так искусно сыграть, а того слышно было до самых ворот Сё:мэймон (я подошел к Левой Музыкальной зале ⁷² и насладился). До времени Тэнряку [Мураками] подобные представления устраивались с истинным великолепием.

Когда же наступила эпоха монаха-императора Рэйдзэй, стало казаться, что мир заволокло тьмой. С того времени все пришло в упадок. И господин Оно-но-мия [Сэйдзинко:], хоть и назывался первым человеком, но был посторонним ⁷³ и вверил все молодым: процветающим августейшим дядьям [Ко:токуко:, Тю:дзинко:]. Нечего и говорить, что так же поступил и государь [Рэйдзэй].

Печальное событие произошло через год после кончины Мураками: в [дом] Оно-но-мия прибыли гости, хотя [собрания] Чрезвычайных гостей или чего-то подобного не предполагалось: они исполняли [танец] “Счастливые годы, благословенные луны” ⁷⁴, затем Левый министр Итидзё: [Масанобу], господин Рокудзё: [Сигэнобу] и другие, отбивая такт, запели [песню] “Мусирода” ⁷⁵ и положили свои жезлы ⁷⁶, воскликнув: “Ах. если бы прежний государь был здесь!” — и все, начиная со старшего господина [Сэйдзинко:], не смея никого порицать, омочили слезами рукава парадных платьев. И было от чего. [175]

Отрадно, когда есть кто-нибудь, способный выслушать и понять, но, если нет такого - это воистину печально! Сегодня вы, господин, так слушаете и понимаете все мои истории, что мне хочется рассказывать еще и еще, — сказал [Ёцуги], и слуга пришел в смущение.

[Ёцуги продолжал]:

— Я говорил о делах клана То:, теперь же перейду к рассказу о делах клана Гэн. Господа Итидзё: [Масанобу] и Рокудзё: [Сигэнобу] были сыновьями принца-главы ведомства церемоний сикибукё: Первого ранга Рокудзё: [Ацуми]. Они не просто были августейшими внуками, но и их собственная жизнь была необыкновенна — оба они пользовались благосклонностью государя Мураками, но господина Рокудзё: [Сигэнобу] любил он несколько больше. Господин старший брат [Масанобу] был слишком сух, никогда не говорил ни о чем, кроме как о государственных делах, и никогда не вел себя раскованно. Господин младший брат [Сигэнобу] не имел вкуса к любовным делам, но в нем было очарование юности, и он легко привязывался к людям, чем, видно, и покорил [государя] — так говорят.

Когда принц-отец [Ацуми] принял постриг и поселился в храме Ниннадзи ⁷⁷, господин Рокудзё: (он тогда был управителем таю: [службы] починки сю:ри) имел обыкновение посещать храм Ниннадзи. На пути в храм он поднимался [к северу] по Хигаси-но О:-мия и поворачивал на запад по Итидзё:, а по дороге обратно — спускался [на юг] по Ниси-но О:-мия и поворачивал на восток от Нидзё: ⁷⁸; при этом осматривал дворец, и если замечал какие-нибудь повреждения, то приказывал устранить. Экая предусмотрительность!

А еще господин Итидзё: [Масанобу] изволил рассказывать: “Я вырос среди принцев и ничего не знал о мире и о том, как в нем жить, я учился входить раньше всех на придворные церемонии, и последним удаляться после их окончания”. На церемонии Отпускания на волю живых существ в Явата ⁷⁹ он каждый раз преподносил в дар [храму] коня; посланец его был облачен в очищенные одежды и сам проходил очищение. Горная голубка ⁸⁰ всегда сидела на дереве вблизи храма, и если в тот момент, когда приводили [коня], она взлетала, посланец радостно и восторженно восклицал: “Удача! Приношение принято!”

Когда человек прямодушный являет свою веру, то Великий Бодхисаттва ⁸¹ изволит принять [его дар].

Однажды господин Хигаси Сандзё: отправился в Камо, чтобы сотворить молитву о ниспослании дождя, [господин Итидзё: Масанобу] также отправился туда (такого прежде не бывало ⁸²). Он уже стал [министром] ⁸³, но решил, что это важнейшее событие в Поднебесной; правда, к прочим экипажам он присоединился только возле собственного дворца, а не в начале пути, как должно. Он никогда в жизни не брал в руки четки, но, творя по сто раз на дню молитву пересчитывал планки своего кипарисового веера ⁸⁴ и приговаривал:

— О, Великий Бодхисаттва Хатиман! О, Правитель Алмазного Трона Кимбусэн ⁸⁵! О, Великая Сутра Сердца Мудрости ⁸⁶! [176]

И не было у него других занятий. Когда об этом уведомили Великую императрицу-мать тайко:го: Сидзё: [Дзюнси], она изволила промолвить: “Суровые у него божества!”

Сей господин [Масанобу], исполняя [песню] “Расти на диком рисовом поле” ⁸⁷, обычно пел ее на свой манер. В эпоху монаха-императора Итидзё: на Чрезвычайном празднике после окончания церемоний в августейшем присутствии высшие придворные вышли полюбоваться [процессией]. Они поворачивали за угол ведомства секретарей гэги ⁸⁸, когда [господин Итидзё:] непринужденно пропел себе под нос эту песню, и все сразу оценили необыкновенное изящество исполнения. Мне показалось, что он изменил против принятого строку “Возьмем в руки цветы густых трав и придем в храм”, но я подумал: “Слушал-то я издалека, да и уши у меня, старого...”, — но потом узнал, что и ревизор адзэти, и старший советник дайнагон [Кинто:] тоже [заметили].

Ёцуги сказал: “Я был простым придворным, стоял далеко и потому не расслышал. Только благодаря господину [Масанобу] почувствовал, что измененная манера исполнения — много прекрасней прежней! Так хотелось еще раз послушать эту песню, но не довелось, о чем до сей поры сожалею”.

Младший брат знатных господ [Масанобу и Сигэнобу], старший советник дайнагон тоже отличался тонкостью чувств. Почти все дети принца Рокудзё:-но мия [Ацуми] получились замечательными. Двое стали монахами: епископ со:дзё: Хиросава [Кантё:] ⁸⁹ и епископ со:дзё: храма Кандзюдзи [Гакэй] ⁹⁰. Что и говорить, в то время каждый с достоинством шел по своему пути.

— А разве сейчас нет таких людей? — спросил слуга. [Ёцуги ответил]:

— Как же нет, а четыре старших советника дайнагона?! Конечно, господа Таданобу, Кинто:, Юкинари, Тосиката — люди выдающиеся.

Среди множества зрелищ, что я повидал, не было ничего интереснее, чем посещение монахом-императором Энъю: Чрезвычайного праздника Ивасимидзу во времена монаха-императора Кадзана. В те годы главой архивариусов куро:до-но то: состоял нынешний господин Правый министр Оно-но-мия [Санэсукэ]. Закончились церемонии в присутствии государя, и он подумал, не скучает ли монах-император, и направился к нему. Оказалось, что государю не прислуживал никто из высокородных господ. Присутствовали только архивариусы куро:до и судейские ханган, и вид у [государя] был совершенно потерянный. Он несказанно обрадовался, что его навестили так вовремя, а [Санэсукэ] весьма опечалился и преисполнился сочувствием.

— Не изволите ли взглянуть на шествие? — осведомился [Санэсукэ] о намерении государя.

— Как же я могу появиться без свиты? — изволил спросить государь.

— Раз есть Санэсукэ, то вам больше никто не понадобится, кроме ваших придворных, — уговаривал [Санэсукэ].

Послали за лошадьми из императорской конюшни, и только [те, кто случился], прислуживали государю в качестве передовых верховых, и [177] [Санэсукэ], глава то: [куро:до] и средний военачальник тю:дзё:, сопровождал его, в чем был — в парадном платье сокутай. Поскольку резиденция государя находилась в Хорикава-ин, они очень быстро подъехали к сгрудившимся на перекрестке Нидзё: и Оо-мия экипажам, из которых люди любовались [процессией]. Все дивились и гадали: “Кто же это может быть?”, когда появился экипаж необычайно могущественной особы, чьи передовые верховые в простых одеяниях, в непарадных верхних платьях принялись рьяно разгонять народ. И тут показался глава то: [куро:до] и средний военачальник тю:дзё:, восседавший в седле разгонного коня ⁹¹, полы его нижнего платья ситагасанэ были заткнуты [за пояс].

И [сидевшие в] экипажах, и пеший люд поняли, что это монах-император [Энъю:], пришли в замешательство и загалдели — какая тут поднялась суматоха! Экипаж императора, проследовав немного севернее Нидзё:, остановился у глинобитной стены с черепичной крышей Рэйдзэй-ин. Передовые верховые спешились и выстроились в ряд, в это время придворные и высшие сановники чередой стали выходить из дворца, чтобы полюбоваться зрелищем, и к своему удивлению услышали страшный галдеж на проспекте. “Что происходит?” — спрашивали они, и им отвечали: “Говорят, приехал монах-император [Энъю:]”. Присутствующие усомнились в этом, но когда им сказали, что и глава то: [куро:до] средний военачальник тю:дзё: [Санэсукэ] здесь, поняли, что это правда, и, поспешно выйдя из экипажей, приблизились [к экипажу государя].

Два министра встали слева и справа от экипажа, удерживая ступицы колес. Это были господа Хигаси Сандзё: [Канэиэ] и господин Левый министр Итидзё: [Масанобу]! А советники нагоны и более низкие [чины] встали у оглобель с обеих сторон. И оказалось, что вид даже более парадный, чем на прекрасных церемониях, принятых при дворе! Танцоры, музыканты, певцы — все проезжали мимо верхом. Императорским посланцем состоял старший советник дайнагон Токинака ⁹², тогда называвшийся главой ведомства по делам казны о:куракё:. Он приблизился к августейшему экипажу и исполнил [танец] “Желанное дитя” ⁹³; помавая рукавами, выразил свои чувства, а затем опустился на колени и одновременно закрыл лицо рукавом. Тогда [монах-император] вынул благоуханный веер [блекло-алого цвета] и начертал им [иероглиф] “торопись” ⁹⁴, и [Токинака] удалился, смахнув слезинку. В жизни не видывал ничего более грациозного! Поистине, зрелище это было преисполнено печального очарования, у людей подобрели и смягчились лица, и, как я позже слышал, в присутствии монаха-императора пролились слезы. Мне довелось созерцать это из-за ограды сада Синсэн ⁹⁵ у его северо-восточного угла.

В молодости я испытывал равнодушие к Закону Будды и не посещал [служб], — кроме разве что великих, о коих шла по миру громкая молва. Тем более сейчас, обремененный годами, не люблю выходить из дома. Но в тот день, когда проповедник хоккё: Сэйсё: ⁹⁶ отправлял прощальную службу по поводу отъезда Вступившего на Путь ню:до: Микавы ⁹⁷ в Китай, я [178] пришел, и не могу не признать, что впервые чувства мои, человека к вере равнодушного, были затронуты. Первым делом он прочел Сутру Сердца Мудрости, чтобы призвать богов, и возгласил причину [собрания], потом зазвонил в колокольчик, и из тысяч собравшихся людей многие внезапно разразились рыданиями. И неудивительно...

А еще один человек, желавший отслужить [заупокойную] службу по собаке, попросил наставника в монашеском уставе рисси Сэйхана ⁹⁸ провести церемонию разъяснения. Проповедник хоккё: Сэйсё:, тоже [искусный] толкователь Закона, внимал ему без свидетелей, накрыв голову покрывалом, желая понять, что же он будет делать. Когда тот произнес: “Наверное, сейчас святая душа покинувшего сей мир воет “у-у” на лотосовом сидении”, — то [Сэйсё:] похвалил его: “Так я и знал. Разве мог бы кто-нибудь другой о таком помыслить?” Непревзойденный священнослужитель по части находчивости! По правде говоря, я все это слышал своими ушами, и мне сей случай показался забавным.

Собравшиеся расхохотались: на редкость странный усопший!

— Это, конечно, вздор и пустяки, но мне кажется, что история об остроумной находчивости [Сэйхана] интересна и несравненна. Разве не в двенадцатую луну произошло моление духу усопшего в Главном павильоне Пяти [великих стражей] храма Хо:дзё:дзи ⁹⁹? В то время стоял страшный холод, и поскольку это была [служба] ста монахов ¹⁰⁰, под северным навесом Главного храма сидели монахи, читавшие названия [сутр]. Специально для этого и соорудили навес у Главного храма. Для [ста монахов] не ставили столики, как для уставных монахов, а подавали им только рис с кипятком. Двое слуг обслуживали по пятьдесят человек каждый.

В южной части Главного храма, где сидели монахи, установили трехногий котел, в котором постоянно кипела вода, куда, по мере надобности, засыпали рис и подавали его очень горячим ¹⁰¹. Монахам померещилось, что еда остыла, но когда они попробовали с присвистом ее заглотнуть, рис оказался огненным; правда, дул ледяной северный ветер, и никто не обжегся, напротив, монахи не раз принимались за еду.

Когда позже господин [Митинага] изволил спрашивать, не было ли холодно на сиденьях, обращенных к северу, ему отвечали, что, мол, пища согревала и мы забыли о холоде. И [Митинага] счел, что слуги [придумали] прекрасно. Никто не стал бы браниться, если бы [рис] остыл, но раз уж вышло так превосходно, то все, начиная с господина [Митинага], похвалили слуг, и в будущем, верно, станут вспоминать об этом случае. Слуги поступили вопреки обыкновению — и что же здесь предосудительного? Напротив, все обошлось как нельзя лучше.

А вот еще. Прекрасно было, когда на праздновании [сорокалетия] покойной монахини-императрицы нё:ин ¹⁰² [будущий] господин канцлер кампаку [Ёримити] станцевал танец Рё:о: ¹⁰³, а [будущий] управляющий [двором] наследного принца, владельца Весеннего павильона, таю: [Ёримунэ] — [179] танец Нассори ¹⁰⁴! [Тогда они еще были детьми.] Что до танца Рё:о:, то [Ёримити] станцевал его благородно и изящно; сдается мне, ничто не может сравниться с той красотой и грацией, с какой он, танцуя, отбросил пожалованное ему платье, сделав вид, что не заметил подарка. Танец Нассори был исполнен настолько искусно, что мне показалось — по-другому попросту невозможно! А как изящно [Ёримунэ] перебросил через плечо все пожалованные ему платья и мастерски сделал прощальное па — словом, и мне еще раз показалось, что по-иному этот танец и не станцуешь.

Учитель [танцев Ёримунэ предположил], что, танцуя Рё:о:, [Ёримити] непременно отбросит пожалованное платье, а повторение одного и того же покажется скучным и неинтересным, и решил изменить манеру исполнения [своего ученика]. [Люди] рассудили, что [учитель] победил, потому что придумал нечто новое.

Монахиня-императрица нё:ин [Хигаси Сандзё:] пожаловала [учителю танцев] высокий ранг, и люди говорили: это произошло потому, что она очень любила господина управляющего таю: [Ёримунэ]. Учитель, [что обучал танцу Рё:о:], не удостоился [ранга], с ним обошлись очень жестоко, из-за чего настроение госпожи Северных покоев [Ринси] несколько испортилось. Наверное, его наградили позже. Даже если бы они танцевали, как то полагалось от веку, никто не осмелился бы осудить их — ведь они были так юны; тогда же всем показалось, что оба они поистине не из этого мира, что небесные дети спустились к нам!

А еще необычайным событием было посещение Великой императрицей тайго: [Дзё:то:мон-ин] О:харано ¹⁰⁵. Как жаль, что в тот день шел дождь! Среди танцоров было множество важных господ. Первый танец исполнил господин канцлер кампаку [Ёримити]. На репетиции он надевал как нижнее платье каинэригасанэ ¹⁰⁶, а на него черное короткое платье хампи ¹⁰⁷, и это выглядело необыкновенно элегантно! Прежде мне не доводилось видеть, чтобы носили “разделенное платье” вакиагэ ¹⁰⁸.

Когда императрица направлялась в [храм], господин, Вступивший на Путь, ню:до:-доно [Митинага], сопровождал ее верхом на коне, (которого звали так-то и так-то); он и четыре его свитских всадника скакали на конях раммоном ¹⁰⁹ — и было в этом что-то легкомысленное! Кинтада немного придерживал коня, чтобы не перегнать канцлера кампаку, а когда [Митинага] воспротивился этому, тот ослушался, поскольку не решался [поравняться с Митинага]. К счастью, дождь в столице уже кончился. Господин Великий министр дайдзё:дайдзин Кан-ин [Дзингико:] повернул назад от Ниси-но Ситидзё:, и господин, Вступивший на Путь, ню:до:-доно [Митинага], страшно разгневался на него. Господин Левый министр Хорикава [Акимицу] сопровождал [канцлера кампаку] до самого святилища, и [Митинага] подарил ему коня. Государыня Бивадоно [Кэнси] и средняя императрица тю:гу: [Иси] ехали в экипаже с золотыми украшениями. Говорили, передовыми всадниками были придворные только самых знатных домов. На задке экипажа [180] расположились кормилица императрицы-супруги ко:тайго: [Кэнси], она же матушка господина Корэцунэ и кормилица средней императрицы тю:гу:[Иси], она же матушка господ Канэясу и Санэто:. Все сыновья господина [Митинага], что еще не прошли церемонию Покрытия главы — совсем еще дети с детскими [прическами], — находились тут же.

А еще расскажу о другом: как-то произошло такое событие — [появилось] и исчезло, никому не причинив вреда, то, что люди называют чудовищем. В день восшествия на престол прежнего монаха-императора Итидзё: ¹¹⁰ собрался народ, чтобы украсить дворец Дайгокудэн, и обнаружили на Высоком государевом сидении волосатую окровавленную голову неизвестного существа. Не зная, что предпринять, как скрыть происшедшее, они заметались и все-таки, надеясь не допустить огласки, отправили посланца к великому господину, Вступившему на Путь, дайню:до:-доно [Канэиэ], с наказом сообщить о находке.

Тот изволил выслушать посланца с весьма сонным видом и ничего не сказал. Когда же гонец снова испросил распоряжений, решив, что тот недослышал, [Канэиэ] продолжал дремать и не отвечал. Весьма удивленный посланец подумал: “Не знаю, что и делать, странно, что он так крепко спит”, — и продолжал стоять. Неожиданно [Канэиэ] сделал вид, что проснулся и изволил спросить: “Ну что, закончили приготовления?”

Тогда посланный понял, что [канцлер кампаку] хочет сделать вид, что ничего не слышал, и быстро удалился. Позже посланцу пришлось очень пожалеть обо всем, и он рассказывал: “По правде говоря, я понял, что поступил не слишком благоразумно — [сие происшествие] следовало сохранить в тайне. Ведь отмена столь великого празднества в назначенный день стала бы дурным предзнаменованием”.

И решил он совершенно правильно. Разве в тот день могло что-нибудь случиться? А так все обошлось.

А вот еще случай. В молодые годы Великая императрица тайго: [Дзё:то:мон-ин] сопровождая Северную госпожу [Ринси], отправилась в Касуга; когда она преподносила дары [богам], внезапно налетел вихрь, подхватил ее дары и швырнул перед Большим Буддой в храме То:дайдзи — нехорошо, что дары богам Касуга попали в храм клана Гэн ¹¹¹. И еще в то время считалось, что столь долгое процветание потомков [Фудзивара] — это, наверное, счастливое предзнаменование.

Люди имеют привычку судить о событиях - будь то во сне или наяву: это, мол, хорошо, а то — не очень, но вовсе не обязательно оказываются правы. Вот и я рассказывал о всяких злосчастных происшествиях, а они обрели счастливый конец. Люди, наверное, думают, зачем [мы], старцы, без числа громоздим то, что услышали, увидели и собрали — поистине бесчисленные истории нашего мира, — и занимательные, и печальные, и счастливые?

Я мало говорил [о жизни особ, что живут] рядом с нами, [прячась] за бамбуковыми шторами и занавесками ¹¹² в своих домах, неважно — [181] высокого они или низкого звания. Пусть так, но прислужницы и девчонки разносят все вплоть до самой ничтожной новости о ближнем окружении каждого государя и прочих высокородных и не слишком особ — разве нет? И ни разу не случилось, чтобы мне о чем-нибудь не сообщили, может быть, это вас и удивит. Но о подобном уж точно не стоит много рассказывать.

Есть, верно, и такие, кто не могут без усмешки внимать рассказам о старине, ведь они, словно людские пересуды, становятся достоянием всех. Сегодня я только потому и говорил, что господин ¹¹³ счел мои рассказы прекрасными и занимательными и поддакивал, ободряя. Если продолжить, — а осталось-то бесконечное множество историй! — можно говорить и говорить без умолку. Захотите и вправду меня послушать, пришлите за мной какую-нибудь клячу. На ней и приеду. Хотел бы в вашей обители обрести всю полноту учености, вам присущую, постичь все до конца — ведь с давних пор не встречал никого, кто мог бы так поддерживать беседу. По некоторым достойным восхищения замечаниям, кои вы время от времени делали по мере моего рассказа, я осмелюсь заключить, что вы приходитесь праправнуком [нам], старцам. Ваши знания убеждают меня в мысли, что вы заглядывали в старинные дневники и прочие [сочинения], и это выдает ваш весьма утонченный вкус. Как мне, человеку низкого звания, достичь подобной учености? Ведь я только вызываю из памяти то, что видел и слышал, и, напуская на себя умный вид, о том повествую. Когда же встречаю человека истинной [учености], со стыда сгораю — а ну как упрекнет он меня, пусть мысленно, [в невежестве]. Хоть и староват я для учения, но рад был бы узнать кое-что, задавая вам вопросы, — так сказал [Ёцуги].

Сигэки добавил:

— Совершенно согласен. И мне непременно сообщите, когда будете собираться. Я приду, опираясь на трость.

И они вместе закивали в знак согласия. [Ёцуги продолжал]:

— Однако молодые люди, кои не обладают вашими знаниями, могут подумать: “Кто этот старец, плетущий небылицы?” Намеренно я не мог ни одним словом исказить события, да засвидетельствуют это Три Драгоценности сего храма ¹¹⁴ и Будда и все Бодхисаттвы, к коим взывает сегодня наставник, проводящий церемонию разъяснения [Сутры Цветка Закона]. Я с младых ногтей соблюдал десять заповедей ¹¹⁵ и в первую очередь следовал заповеди “не лги”, и благодаря этому жизнь моя длится и длится. А уж явившись нынче в сад сего храма на церемонию, сей заповеди посвященную, — как осмелился бы придумывать и домысливать!

В начале мира человеческая жизнь продолжалась почти всегда восемьдесят тысяч лет. Постепенно она становилась все короче и короче. пока не сравнялась с веком; тогда-то и появился Будда. Чтобы показать людям, что жизнь и смерть не различимы, он погрузился в Нирвану в возрасте восьмидесяти [182] лет, сократив течение жизни на двадцать лет. С той поры и до [нынешнего] года минула одна тысяча девятьсот семьдесят три года ¹¹⁶. Погрузившись в восемьдесят лет в Нирвану, Сака нё:рай хотел показать, сколь неопределенны земные сроки и Будды, и человека. Нынче изредка слышим о девяностолетних и столетних людях, но наш, старцев, возраст поистине исключителен, недаром говорят. “В сем есть глубочайший смысл, это поистине редкость из редкостей”. В далекой древности до таких лет не доживали. Начиная с императора Дзимму ¹¹⁷, на протяжении более двадцати поколений — десяти уж наверное ! — правили государи, жившие по сто и более лет, но в последних поколениях такое долголетие, как у [нас], старцев, — диковина из диковин. Думаю, так случилось, потому что мы в прежней жизни исполняли заповеди, и, надеюсь, возвратимся [в тот мир], не нарушив их и в сей жизни. Пусть услышат меня Пресветлые боги-ками и [Будды], пребывающие на Пути Мрака, что явят сегодня в Главном храме свой истинный облик! — воскликнул Ёцуги.

[Старцы] с торжествующими лицами обмахивались веерами и словно бы переглядывались. А прочие чувствовали смущение — настолько выказанное Ёцуги знание событий государственных и частных превосходило мыслимые человеческие пределы. Тут [Сигэки] предложил:

— Подсчитайте-ка, сколько лет Сигэки! А то печалюсь, что не ведаю собственных годов.

Слуга согласился:

— Давайте.

[Слуга сказал Сигэки]:

—Вы говорили, что в тринадцать поступили [на службу] к Великому министру о:ки-о:доно [Тэйсинко:], значит, вам было, по крайней мере, десять в тот год, когда монах-император Ё:дзэй отрекся от престола ¹¹⁸. Если так и поскольку вы более чем на десяток лет моложе господина Ёцуги, то теперь вам чуть больше ста семидесяти-ста восьмидесяти, — и, считая, загибал [пальцы].

[Слуга] спросил:

— А не гадал ли вам, столь редкостным долгожителям, по чертам лица предсказатель-физиогномист?

[Сигэки ответил]:

— Я не встречался с настоящим прорицателем. Однажды мы [с женой] ходили к одному гадателю-корейцу, и он предсказал нам обоим долгую жизнь. Но разве могли мы подумать, что так заживемся?! Мы собирались порасспрашивать его еще и о многом другом, но тут появились три господина - сыновья Сёхэнко: [Токихира, Накахира и Тадахира], и нам не удалось поговорить. Сей кореец предсказал благородному Токихире по чертам лица: “Красоты исключительной, мудростью души и талантом превосходным наделен более, чем нужно Японии. Слишком хорош, чтобы служить опорой [одной лишь] Японии”.

О господине Бива [Накахира] сказал: “Излишне прямодушен и честен, черты лица слишком хороши для маленькой страны, где попадаются льстецы и обманщики”. [183]

О Тэйсинко: [Тадахира] сказал: “Вот истинная опора страны Японии. Только род сего господина будет долго длиться в этом мире и процветать”.

[Тэйсинко:] изволил ответить так: “Как обидно, что из всех братьев только обо мне сказали как о человеке бесталанном, с ненадежным сердцем”.

Все так и произошло, как предсказывал [гадатель] на той церемонии. Когда [род Тэйсиню:] продолжился, и ему сопутствовало процветание, я подумал: “Какой проницательный [гадатель]!” Снова пришел к нему, но, поскольку там был господин Оно-но-мия [Сэйсинко:], не смог поговорить с ним. [Сэйсинко:] намеренно притворился бедняком и сидел в отдалении среди [людей] низкого звания. Но [гадатель] приподнялся, разглядел его в толпе, указал на него пальцем и что-то произнес, мне стало интересно, что же он сказал. Позже мне сообщили его слова: “Вот человек знатный”. [Тэйсинко:] был тогда очень молод.

Вы можете смеяться над нашими историями, но [не подвергайте сомнению нашу], старцев, беспредельную добродетель. Позвольте уж нам говорить. Послушайте нас, поймите, что и люди ничтожные, низкого звания, [могут знать] о прошлом.

Однажды монах-император Тэйдзи [Уда], пребывая в Кавадзири ¹¹⁹, послал за [девой] веселья по имени Сиромэ ¹²⁰, чтобы полюбоваться ее танцами. Он изволил приказать ей: “Сочини песню на тему 'разлука'”, и она сложила:

Положен предел

Полету птицам тидори,

Глядя на горы в Ава,

Где стоят облака, скажу:

Там, далёко они! (Перевод Л.М. Ермаковой) ¹²¹

[Государь] восхитился и наградил ее. И “Если бы наши жизни были согласны с желаниями сердца” ¹²² — тоже песня сей Сиромэ. А еще было так. Когда он пребывал в Торикаи-но ин ¹²³, то во множестве явились девы веселья, и среди них — дочь О:э Тамабути ¹²⁴. С прекрасным голосом и собою прелестная, она совершенно очаровала государя; он пригласил ее подняться к себе ¹²⁵ и изволил сказать: “Тамабути весьма искусен [на пути поэзии], он превосходно слагает песни и прочее. Я поверю, что вы истинное дитя Тамабути, если вместе со всеми сочините для нас [песню] на тему 'Торикахи'” ¹²⁶.

И она сразу же сочинила:

После встречи

Животворящей весны

С темной зеленью гор

Поднимусь вверх по склону.

Хоть я — не туман весенний. ¹²⁷ [184]

[Сигэки] подробно поведал о том, как все были восхищены, и как [присутствующие], начиная с государя [Уда], одарили ее, а господину Седьмому сыну Нан-ин ¹²⁸ вышло высочайшее повеление заботиться о ней.

[Сигэки продолжил]:

— Когда во времена Энги [Дайго] составлялось “[Собрание] старых и новых [песен Японии]”, то и Цураюки, и Тадаминэ, и Мицунэ, а также других призвали в императорское книжное отделение мифумидокоро ¹²⁹. Поскольку это пришлось на второй день четвертой луны, на время самой первой песни кукушки, то [государю] это весьма понравилось. Он призвал Цураюки и повелел ему сложить песню.

Накуковала ты вдоволь,

О, кукушка, в минувшие лета!

Но от веку твой голос

Слуха так не дивил,

Как нынче, в сумрак. ¹³⁰

[Государь] решил, что это необыкновенно изящно.

В то же правление [Дайго], в ночь, когда давали музыкальный концерт, он велел Мицунэ предстать у лестницы, [ведущей к его трону], и изволил спросить:

— Как можно сравнить месяц с натянутым луком? Сложите песню об этом. И тот прочитал:

Сияющий месяц

С луком упругим сравню,

Что нацелен

На горный хребет

В закатную пору.

[Государь] весьма расчувствовался и одарил его большим платьем утиги ¹³¹. Накинув его на плечо, [он прочитал]:

Белое облако

Окутало плечи мои.

Знать, потому,

Что внезапно

Небесный ветер задул. ¹³²

Какие изумительные строки! Государю не следовало августейше удостаивать таких людей разрешением приблизиться к трону и оделять подарками, но никто не произнес ни слова осуждения ¹³³, и, думаю, произошло это благодаря славе государя и тому, что Мицунэ был признан на пути японской песни.

[Государь Уда] мог позволить себе похвалить песни, сочиненные девами веселья, потому что уже сложил с себя сан, да и происходило это далеко от столицы. [Сигэки] произнес это, напустив на себя вид чрезвычайно опытного и зрелого человека. [185]

Слуга спросил.

— А что произошло с Сонэ-но Ёситада ¹³⁴, [когда] монах-император Энъю: в день крысы отправился в Мурасакино ¹³⁵?

Тогда [Сигэки припомнил]:

— Да-да, это весьма любопытная история. Когда удостаивают наградой сочинителей японских песен, невзирая на высокие и низкие [звания], — это большое событие и участвовать в нем — великая честь. Однако спрятаться, а потом выйти и сложить изящную песню почиталось серьезным нарушением приличий. Тем более — бесцеремонно усесться [между гостями]. Господин Оно-но-мия [Риндзико:] и господин старший военачальник дайсё: Канин [Асатэру] приказали вывести [Мицунэ]. Он же удостоился особенной награды, поскольку был поэтом несравненным. Даже если песни твои прекрасны, слагать их следует, сообразуясь со временем, обстоятельствами, и знать меру. Ёритада был неплохим поэтом, но сильно уступал [Мицунэ], - сказал [Сигэки], а слуга захихикал и произнес:

— Не знаю ничего о замечательных событиях старины, но с тех пор, как себя помню, самым необыкновенным событием был Большой прием по поводу Великого Очищения ¹³⁶ монаха-императора Сандзё:, на прием были приглашены Великая императрица тайго: [Дзё:то:мон-ин] и императрица-супруга ко:тайго:-но мия [Кэнси] в экипажах со свитами. На козырьке экипажа Великой императрицы тайго: [Дзё:то:мон-ин] висела коробочка с благовониями ¹³⁷: ароматный дымок окутал все вокруг, и как красиво смотрелась одна сторона большого проспекта Нидзё:, погруженная в благовонную дымку. Нынче таких зрелищ не случается!

Ёцуги согласился:

— Да-да. Сколько сил тратили [две сестры императрицы], соперничая друг с другом! А тут, по умыслу некой придворной дамы все эти усилия оказались напрасными — экипажи-то проехали по улицам с опущенными бамбуковыми шторами. Экое разочарование! Слышал я, что произошло такое из-за обиды названной придворной дамы: она намеревалась занять место спереди, а ехать пришлось сзади. Правду сказать, досадно ей стало, вот она и учудила, не заботясь о замыслах собственной госпожи; никакой мужчина не решился бы на такое. Знать, некрепкие душой люди служили при сем дворе [принцессы Иппон-но мия]!

На Церемонии Прикрепления шлейфа моги ¹³⁸ принцессы Первого ранга [Ё:мэймон-ин] господин, Вступивший на Путь, ню:до-доно [Митинага]. преподнес ей не только шлейф мо, украшенный драгоценными камнями и несказанной красоты вышивкой — вздымающиеся скалы и текущие воды, — но и платье карагину и изволил молвить: “Отдай той из своих дам, которую больше всех любишь”. И как раз помянутая придворная дама рассчитывала [получить платье], но не получила и от того так загрустила, что занедужила и через семь дней опочила. Отчего же она так сильно закручинилась? Вина ее была велика, и стоит ли удивляться, что поражена она была в самое сердце. [186]

Так он говорил, но [слушатели] не очень-то дивились; гораздо больше изумило их поистине бесконечное число историй, ведомых [старцу], то, что он слышал и видел из происходившего за бамбуковыми занавесками

Случается, истории о прежних временах, те, что рассказывают старухи и старцы, оказываются тягучими и многословными и только скуку навевают. Но нынче мы словно бы в древность перенеслись и увидали въяве все события той поры, и одно желание владело всеми: слушать еще и еще. Хотелось разузнать подробности, задать бесчисленные вопросы, все только этого и ждали, но... кто-то крикнул, что прибыл наставник, поднялся шум, и интерес разом угас.

[Слуга] весьма огорчился и подумал: “Когда все кончится, надо бы отправить кого-нибудь разузнать, где они живут”. Во время церемонии разъяснения поднялся без особых причин какой-то шум, кто-то закричал; множество сидящих людей заволновались, и [старцы], затерявшись в толпе, скрылись из виду к большом огорчению [слуги]. Более всего хотелось ему послушать сон старца [про принцессу Иппон-но мия], но сколько он ни расспрашивал, где тот живет и куда направился, никто не смог ему ничего сообщить.

Правда то, что когда государь направляется с процессией к своей матери государыне ¹³⁹, императорский паланкин подносят [прямо к ступеням дворца]; так повелось со времени правления Фукакуса [императора Ниммё:]. До этого сами сходили [по ступеням], но однажды государыня изволила молвить: “Хотелось бы взглянуть на процессию, пусть поднесут паланкин [ко дворцу]”. С тех пор всегда поступали по слову [государыни], так что и ныне паланкин подносят прямо [ко дворцу и только там его] покидают.

Комментарии

1. Все знают, где пребывал государь Комацу [Ко:ко:]... — По-видимому, резиденция императора Ко:ко: в бытность его принцем Токихира находилась в северо-восточном углу столицы. Резиденция носила название Комацу, так именовали императора Ко:ко:.

2. ...на север от О:и-но микадо и на запад от Матидзири. — Это северо-восточный район столицы.

3. ...третий день второй луны пришелся на первый [в том месяце] день лошади, это был самый благоприятный день старшего брата дерева и лошади... — Речь идет о том, что Ёцуги было девять лет в восьмом году Гангё:, то есть в 884 г., во второй луне этого года день старшего брата дерева и лошади киноэ ума считался особенно благоприятным для посещения святилищ [Мацумура, С. 252].

4. Младший жрец того святилища нэги-но таю: — второй по значению жрец в иерархии священнослужителей синто:, в миру он был тайфу:, что соответствовало придворному Пятому рангу.

5. Принц-глава ведомства церемоний сикибу-кё: — здесь речь идет о принце Токиясу, который затем стал императором Ко:ко:, Токиясу жил по соседству с Ёцуги.

6. Великий господин (о:доно) — так называли Фудзивара Мотоцунэ (836-891), Правого министра с 872 г. и канцлера с 880 г.

7. ...это могло быть приблизительно во втором году Гангё: (878 г.)... — Здесь некоторое несоответствие дат Ёцуги утверждает, что родился в 876 г., значит, описываемые события должны были происходить в 882 г., а не в 878 г.

8. Император Кампё: — так именовали императора Уда, поскольку годами Кампё (889-898) называлось почти все время его правления — 887-898 гг.

9. Месяц инея (симоцуки) — старинное японское название одиннадцатого месяца по лунному календарю.

10. ...учрежден был Чрезвычайный праздник Камо. — Первое Чрезвычайное празднество Камо проводилось в 889 г., то есть через два года после восшествия на престол императора Уда. См. также коммент. 5 к гл. “Пятьдесят девятое правление” (прим. 76, свиток I).

11. ...в тот год, когда [император Уда] взошел на престол. — Император Уда взошел на престол в 887 г.

12. Пляски Адзума (Адзума асоби, или Адзума маи) — Адзума — общее название нескольких провинций на востоке страны, в эпоху Хэйан пляски Адзума исполнялись при дворе, в храмах и в домах знати.

13. Чрезвычайный праздник Явата - другое название Чрезвычайного праздника святилища Ивасимидзу Хатимангу, Явата - другое чтение иероглифов Хати-ман, а также название местности города (Явата-мати) в провинции Ямасиро. Чрезвычайный праздник Явата проводился в средний день быка третьей луны или во второй день быка (если в луне их было всего два).

14. ...он был взращен за пологом... — См. коммент. 17 к гл. “Великий министр Санэёри” (прим. 84, свиток II).

15. Китами — это район столицы Хэйанкё:, где расположено святилище духа Сугавара Митидзанэ (это целый комплекс зданий) под названием Китано Тэммангу:. Здесь Китано — метафорическое обозначение этого святилища.

16. Государь Тэнряку — так именовали императора Мураками, поскольку годы его правления (947-967) совпали с годами под девизом Тэнряку (947-957).

17. Государь Судзаку родился как раз в очень важный момент — регентство Фудзивара возобновилось в 930 г. со вступлением восьмилетнего императора Судзаку на престол.

18. Смута Масакадо — крупный феодал Тайра-но Масакадо (?-940) поднял в 935 г. восстание против дома Фудзивара, объявив себя новым императором; его поддержал Фудзивара-но Сумитомо (?-941), однако восстание было подавлено, а Масакадо и Сумитомо казнены.

19. “Будем служить...” — Это стихотворение-вака вошло в антологии Госэню и Цураюки сю:.

20. Энги — так именовали императора Дайго, поскольку годы его правления (897-930) частично совпали с годами под девизом Энги (901-923).

21. Госпожа Исэ — поэтесса (даты жизни неизвестны), писала во времена императоров Уда и Дайго (889-930), принадлежала к Северной ветви рода Фудзивара.

22. Покои Кокидэн — см. коммент 8 к гл. “Шестьдесят пятое правление” (прим. 147, свиток I).

23. “Вот расстаемся с ними...” — Это стихотворение-вака было сочинено Исэ, когда император Уда отрекся от престола, и придворные вслед за ним покидали дворец.

24. “Ведь не только же мне...” — Это стихотворение-вака было написано государем Судзаку при отречении от престола, он хочет сказать, что большинство придворных вернется во дворец и будет служить новому государю.

25. Большие и малые зимние холода — см. коммент. 5 к гл. “Шестьдесят седьмое правление” (прим. 129, свиток I).

26. ...исповедаться в сем храме. — Речь идет о храме Урин-ин, где старцы ведут рассказ.

27. ...изволил совершить выезд в поля... — То есть отправился на соколиную охоту.

28. Кацура-но сато — деревня, расположенная в провинции Ямасиро.

29. Сирасо: — буквально “Белый сокол”.

30. ...постучал ногтями по ногтям. — Речь идет о магической практике буддистов, обычно называемой цумахадзики (в тексте — даней), они отводили от себя грех, стуча ногтями одной руки по ногтям другой [Мацумура, С. 253, 485].

31. Грустно будет, если придется отменить состязания по борьбе или праздник Девятого дня... — Речь идет о том, что если император скончается в это время, то по случаю траура придется отменить соревнования по борьбе, проводившиеся с двадцать шестого по двадцать девятый день седьмой, то есть “узорной” луны, по японской номенклатуре лун, и праздник Хризантем, отмечавшийся в девятый день девятой, то есть “долгой” луны.

32. Цензор бэн Кинтада — см. коммент. 4 к гл. “Великий министр Кинсуэ” (прим. 159, свиток III).

33. Накаяма — гора, расположенная к востоку от реки Камо, сейчас носит название Ёсидаяма (г. Киото).

34. Фазаны из Кудзэ и фазаны из Катано — Кудзэ — это поле в провинции Ямасиро, Катано — поле в провинции Кавати.

35. Августейший выезд на реку О:игава — происходил в десятую луну 927 г.

36. ...божества горы, полюбив ребенка, унесли его с собой. — Имеется в виду, что ребенок был слишком хорош для земной жизни, и божества, что называется, “прибрали его” — принц Масаакира умер в возрасте девяти лет (по-японскому счету — десяти, поскольку счет велся с момента зачатия).

37. Водопад Миятаки, или Мия-но Таки — находился в провинции Ямато недалеко от г. Нара. По данным Тэйо: хэннэнки, августейший выезд к водопаду происходил в десятую луну [Yamagiwa, P. 364].

38. Министр Сугавара — Сугавара Митидзанэ, см. коммент. 2 к гл. “Левый министр Токихира” (прим. 23, свиток ).

39. “В водную ткань...” — Это стихотворение-вага вошло в Госэнсю:. Обыгрывается омоним mamu “ткать” и “начинать (путешествие)”, “белые нити” — традиционно означали струи водопада.

40. “Обладали бы сердцем...” — Это стихотворение-вака канцлера Фудзивара-но Тадахира (Тэйсинко:, 880-949) вошло в антологию Сю:исю: (“Разные песни”) и в знаменитое собрание Фудзивара Тэйка (1162-1241) Хякунин иссю (“Сто стихотворений ста поэтов”). Миюки в последней строке означает “императорский выезд” и “счастье”, “удача”. Гора Огураяма у реки О:игава в Сага (современный район Укё:-ку в г. Киото) славна осенними лесами. В переводе В.С. Сановича вака звучит так:

О красные клены

На высотах горы Огура,

Когда есть у вас сердце,

Дождитесь еще одного

Высочайшего посещения

[Цит. по Сто стихотворений ста поэтов Старинный изборник японской поэзииVII-XIII вв. Предисл., пер. со старояп., коммент В.С. Сановича М., СПб , 1998]

41. Во время августейшего выезда было [предложено] множество тем для стихов... — Речь идет о том, что во время выезда на реку О:игава император Уда повелел семи поэтам (среди них Ки-но Цураюки и Осикоти-но Мицунэ) сочинить стихи на девять разных тем. Всего было создано шестьдесят три стихотворения. В 907 г. Ки-но Цураюки составил из них небольшой сборник, предпослав ему предисловие.

42. “Не кричите уныло...” — Эго стихотворение-вака было написано Осикоти-но Мицунэ на тему “обезьяны кричат в горном ущелье” во время августейшего выезда на реку О:игава.

43. Вступление [к песням, написанным] в тот день, тогда же сочинил мастер Цураюки. — Вступление к стихам, сложенным во время августейшего выезда на реку О:игава, было написано Ки-но Цураюки какой и известно под названием О:игава гё:ко: вакадзё: (“Вступление к песням, сочиненным во время августейшего выезда на реку О игава”) В нем проводилась та же мысль, что и в других предисловиях Цураюки совершенная японская песня основана на единстве слов (котоба) и сердца (кокоро).

44. Смута Масакадо — см коммент 18 к данной главе.

45. Я горда и счастлива, что вам выпал столь счастливый жребий. — Императрица Онси хочет сказать, она рада, что император Судзаку взошел на престол, однако следующая фраза императрицы противоречит первой.

46. “Воссияло сегодня...” — В этом стихотворении-вака император Судзаку сравнивает свое отречение от престола с дождем на другой стороне гор, а восшествие Мураками на престол — с сияющим солнцем.

47. “В той стороне...” — Ответ императрицы Онси содержит намек “яркий свет воссиял // В тех же горах” — здесь речь идет о “свете императорского рода”, который излучают оба брата.

48. Дворец Рё:кидэн — расположен в северо-восточной части дворцового комплекса дайри, здесь хранилась утварь и одеяния для синтоистских ритуалов.

49. “Мир мой сгинул...” — Это одно из самых изощренных и сложных для понимания стихотворений-вака в О:кагами. Имеет несколько смыслов, построено на тончайшей игре слов.

Курэтакэ-но

Вага ё ва кото ни

Нарину томо

Нэ ва таэдзу дзо

Нао накарубэки

Ключевое слово здесь — это слово-изголовье (макура-котоба) курэтакэ “уский бамбук”, буквально “китайский бамбук из У”, употребляется со словом :, которое означает: 1) “мир” в пространственно-временном значении как бренный, исчезающий на глазах мир одного поколения людей и 2) “коленца бамбука”. Слово вага “мой” — это, в терминах японской поэтики, предисловие (дзё:) к слову ё (курэтакэ-но вага ё). Слово нэ в четвертой строке означает: 1) “корень”, 2) “скорбь”, “оплакивание”, 3) “звук”. Слово “звук” — это ассоциативное слово (энго) к “ускому бамбуку”, поскольку из этого бамбука делали флейты Слово накару в последней строке означает “плакать”, “оплакивать”, но звук “к” в слове накару может быть прочитан как “г” — нагару, что будет означать “продолжаться долгое время”, “длиться” [Yamagiwa, P. 366-367, Мацумура, С. 486]. Смысл может быть понят двояким образом император перед смертью грустит, глядя на свою малолетнюю дочь “Я умираю, мой мир изменяется (то есть кончается), скорбь бесконечна, плач раздается, но корни моего рода будут тянуться бесконечно”.

50. ...они показались ему удивительными... — Императору показалось удивительным мастерство безымянного поэта.

51. Высочайшая наложница нё:го Сё:кё:дэн — так называли принцессу Киси (929-985), дочь принца Сигэакира, внучку императора Дайго. Она была наложницей императора Мураками с 949 г., проживала во дворце Сё:кё:дэн, где обитали наложницы и располагалась императорская библиотека. В отрочестве с 936 по 945 гг. жрица святилища Исэ сайгу:. Известная поэтесса.

52. “Как же тоскливо!” — Это стихотворение-вака, принадлежащее кисти Киси, вошло в антологию Госэнсю:.

53. Земли отдаленные (онгоку) — это области Японии, лежащие вне области Кансай, то есть “внутренних провинций” Ямасиро, Ямато, Идзуми, Кавати, Сэтцу.

54. ...мастер Цураюки отправился туда, получив новое назначение. — Сведений о том, что Цураюки служил в наместничестве Идзуми, не имеется.

55. “Какже можно подумать, что звезды есть?” — Это цитата из стихотворения-вала Цураюки, вошедшего в Цураюки касю:, оно было написано во время путешествия в столицу из провинции Кии, когда в пустынном месте он узнал, что поблизости обитает божество по имени Акидоси, насылающее болезни на коней путешественников. Чтобы умилостивить божество, Цураюки сложил стихотворение, в котором вопрос “Звезды есть?” — ари то хо:си звучит гак же, как имя божества Аридоси. Это стихотворение есть в Макура-но со:си.

56. Когда видишь эго написанным в старой книге... — Под “старой книгой” имеется в виду, видимо, Цураюки касю или Макура-но со:си.

57. Асака-но Нума в провинции Мити-но купи — точных сведений нет, видимо, болотистая местность у подножия горы Асакаяма, ныне, очевидно, на территории префектуры Фукусима.

58. Госпожа Накацукаса — годы жизни неизвестны, поэтесса, дочь поэтессы Исэ и принца Ацуеси, супруга поэта Минамото Нобуаки, наместника провинции Мицу (Муцу) с 961 г., также известного поэта. Сопровождала его на пути в столицу после окончания службы, видимо, около 966 г. Госпожа Накацукаса и Минамото Нобуаки вошли в число тридцати шести гениев японской поэзии (сандзю:роккасэн).

59. “Скорее бы весть передать...” — Это стихотворение-вака вошло также в антологию Гёкуё:сю (“Собрание драгоценных листьев”), четырнадцатую императорскую антологию, составленную в 1313 или 1314 г. Кё:гоку Тамакагэ (1254-1332). Знаменитая, не раз воспевавшаяся в стихах Застава Свиданий (О:сака-но сэки) находилась на границе провинций Оми и Ямасиро.

60. Жена сего старца... — Речь идет о супруге Ёцуги, оставшейся дома.

61. Тэйсинко: [Тадахира] — см коммент 40 к данной главе.

62. Канэсукэ (877-933) — помощник среднего советника с 927 г. средний советник с 930 г., поэт.

63. Ёсимунэ Мороки (862-920) — происходил из литературной семьи, государственный советник с 917 г., глава архивариусов с 915 г. В тексте изменен порядок назначений: Мороки сначала стал главой архивариусов, а затем советником.

64. Бумага Мши-но куни — см коммент 57 к данной главе.

65. Явата — см. коммент. 13 к данной главе.

66. Холм Ивасимидзу — см. коммент. 13 к данной главе.

67. “Мы вместе дряхлеем...” — В этом стихотворении-вака обыгрывается родовое имя Мороки, в котором содержится слог ки - “дерево”

68. ...когда же теперь вспоминаю то время, все представляется мне каким-то жалким. — Эта фраза разными комментаторами трактуется по-разному. Мацумура предлагает понимать ее в том смысле, что Ёцуги сожалеет о своей женитьбе, поскольку невеста была старше его [Мацумура, С. 264].

69. Бива под названием “Гэндзё:” - именной музыкальный инструмент, передававшийся по наследству и входивший в число сокровищ императорской семьи.

70. “Волны на озере Цинхай” (Сэйгайха) — танец китайского происхождения, в нем участвовали сорок флейтистов и кроме того обычный оркестр, два танцора с мечами и в одеяниях, украшенных орнаментом из волн и морских птиц, один из танцоров исполнял во время танца песню “Волны на озере Цинхай” на китайском языке, которую традиция приписывает поэту Оно Такамура, [Мурасаки Сикибу, Повесть о Гэндзи (Гэндзи моногатари). Приложение Вступ. ст., сост., Пер. с яп. стихотворных текстов Т.Л. Соколовой-Делюсиной М., 1992 С. 86].

71. Хакуга Третьего ранга (Хакуга Самми, или Хакуга-но Самми, или Минамото Хиромаса 922-980) — сын принца Кацуакира, внук императора Дайго, известный музыкант.

72. Левая Музыкальная зала (хидари-но гакуя) — не совсем понятно, какое именно помещение имеется в виду, видимо, речь идет о разделении музыкантов оркестра на Китайскую придворную танцевальную музыку (то гаку) или правую музык), и Корейскую музыку (комагаку) — левую (см. [Мацумура, С. 264]).

73. И господин Оно-но мия [Сэйдзинко:], хоть и назывался первым человеком, но был посторонним... — Речь идет о том, что Санэери, которого называли также министром Оно-но мия, стал регентом и канцлером только благодаря ранней кончине Моросукэ которому он уступал в уме и талантах.

74. “Счастливые годы, благословенные луны” (Касин рэйгэцу) — эта песня в жанре ро:эй исполнялась по торжественным случаям под аккомпанемент китайских музыкальных инструментов, вошла в антологию Вакан ро:эйсю:.

75. “Мусирода” — популярная песня в жанре саибара, в основе ее фольклорные тексты эпохи Нара Мусирода — топоним, этот и прочие топонимы в песне связаны с нынешней префектурой Гифу:

Там, в Мусирода,

Там, в Мусирода,

У реки Ицунуки

Эй-я!

Журавли живут,

Журавли живут,

Эй-я!

Журавли живут

Тысячу лет тебе, Государь, предвещая,

В танце кружатся,

Тысячу лет тебе предвещая,

В танце кружатся

(Перевод Т.Л. Сокаловой-Делюсиной)

76. ...положили свои жезлы (сяку) — См. коммент. 46 к гл. “Правый министр Моросукэ” (прим. 46, свиток III).

77. Когда принц-отец [Ацуми] принял постриг и поселился в храме Ниннадзи... — Принц Ацуми (893-967), сын императора Уда, известный музыкант принял постриг в 950 г.

78. ...он поднимался [к северу] по Хигаси-но О:-мия и поворачивал на запад по Итидзё:, а по дороге обратно — спускался [на юг] по Ниси-но О:-мия и поворачивал на восток от Нидзё:... — Речь идет о том, что господин Рокудзё: вначале осматривал восточную и северную стороны дворца, а затем — южную и западную.

79. Церемония Отпускания на волю живых существ в Явата (Хо:дзё:э) — ежегодно происходила в храме Явата — Ивасимидзу Хатимандзингу в пятнадцатый день восьмой луны, когда во время моления о душах умерших выпускали на волю птиц, рыб и диких животных [Мацумура, С. 267, 487].

80. Горная голубка — была посланницей к синтоистскому божеству войны и, одновременно, Великому Бодхисаттве Хатиману.

81. Великий Бодхисаттва — так называли синтоистское божество Хатимана, Минамото Масанобу (920-993), сын принца Ацуми, известный музыкант приносит Хатиману дары, поскольку он считался покровителем клана Минамото.

82. ...такого прежде не бывало. — Смысл не вполне ясен, возможно, речь идет о том, что Масанобу не следовало сопровождать Хигаси Сандзё:.

83. Он уже стал [министром]... — Масанобу стал Левым министром в 978 г. и назывался Левым министром Итидзё:.

84. ...пересчитывал планки своего кипарисового веера... — Количество планок в веере варьировалось в зависимости от ранга его обладателя, у особ Третьего ранга и выше, как Масанобу, веер был о двадцати пяти планках [McCullough, P. 228]. Мацумура считает, что, пересчитывая планки веера, Масанобу запоминал то, что ему было нужно [Мацумура, С. 267].

85. Правитель Алмазного Трона Кимбусэн (Конго Дгао санскр Ваджрасаттва) — воинственное божество, манифестация Шакьямуни.

86. Великая Сутра Сердца Мудрости (Хання харамита сингё:, санскр. Праджня парамита хридайа сутра) - одна из главных сутр буддизма Махаяна — Сутра Сердца Мудрости, в тексте есть иероглиф дай - “великий”, но он не входит в название сутры.

87. “Расти на диком рисовом поле” (Арата-но ору) — начало известной фольклорной песни в жанре фудзокуута, исполнявшейся на приемах

88. Ведомство секретарей гэки (гэкитё:) — располагалось за воротами Кэнсюммон.

89. Епископ со:дзё Хиросава [Кантё:] — видимо, священник Канте, сын принца Ацуми, умер в 998 г., прозван Хиросава по названию пруда в провинции Ямасиро.

90. Епископ со:дзё храма Кандзюдзи [Гакэй] (932?-1012) — сын принца Ацуми Храм Кандзюдзи, или Кадзюдзи, основан в 900 г. матерью императора Дайго, Иней, ныне это место носит название Кандзю:дзи-тё: в Киото.

91. ...восседавший в седле разгонного коня... — Видимо, речь идет о том, что ему в спешке подвели ту лошадь с императорской конюшни, которая не имела постоянного хозяина и использовалась по мере необходимости, впрочем, комментаторы считают это место темным.

92. Токинака — старший сын (943-1001) Масанобу, также известный музыкант, старший советник с 996 г.

93. “Желанное дитя” (Мотамэко) — так называлась песня и танец из песен восточных провинций (Адзума асоби).

94. ...и начертал им [иероглиф) “торопись”... — То есть веером изобразил в воздухе иероглиф “торопись”, чтобы Токинака поспешил в храм Явата.

95. Сад Синсэн (Синсэн-эн) — находился через проспект Нидзё: от юго-восточного угла Большого императорского дворца.

96. Проповедник хоккё Сэйсё: (годы жизни неизвестны) — сын Такасина Наритада, поэт.

97. Вступивший на Путь ню:до: Микава (он же — О:э Садамото 953?-1035) — поэт, перед тем как принять постриг, служил наместником провинции Микава, в 1003 г. уехал в Китай.

98. Наставник в монашеском уставе рисси Сэйхан (962-999) — известный проповедник, монах в храмах Ко фукудзи и Киёмидзудэра.

99. Главный павильон Пяти [великих стражей] храма Хо:дзё:дзи — такой храм Пяти царей-стражей (годай мё:о) действительно существовал в храме Хо:дзё:дзи, однако известно, что он был освящен в четырнадцатый день седьмой луны 1022 г., здесь же описан зимний холод, поэтому, видимо, речь идет о подобном павильоне с тем же названием в храме Хо:сё:дзи, который был освящен Митинага в двадцать шестой день двенадцатой луны 1006 г.

100. [Служба] ста монахов — называлась так, поскольку для отправления такой службы требовалось семь священников высокого ранга и около ста монахов низкого ранга, в задачу последних входило повторение названий сутр вслед за чтецом.

101. ...засыпали рис и подавали его очень горячим. — Речь идет о зимнем блюде юдзукэ - рисе с чаем или с кипящей водой.

102. ...на праздновании [сорокалетия] покойной монахини-императрицы нё:ин — здесь говорится о сорокалетии в 1002 г. Сэнси (нё:ин Хигаси Сандзе ), дочери Канэиэ и матери императора Энъю:.

103. Танец Рё:о:, или Ранрё:о: — танец, принадлежащий к придворному жанру бугаку, танцевальной инструментальной музыки, завезенной из Китая и Кореи. Рё:о: — левый то есть главный (китайский) танец в спектакле бугаку. Танцор, в данном случае Ёримити, которому во время праздника было 10 лет, был одет в китайский костюм в руке держал золотой жезл, лицо его закрывала страшная маска [McCullough, P. 232].

104. Танец Нассори — правый, то есть второй (корейский) по значению танец в спектакле бугаку. Танцор Ёримунэ, ему 9 лет, надевал голубую маску.

105. ...посещение Великой императрицей тайго: [Дзё:то:мон-ин] О:харано — происходило в восьмой день третьей луны 1005 г. Великая императрица — это дочь Митинага, Сё:си. О:харано расположено к северо-востоку от столицы.

106. Нижнее платье каинэригасанэ — полосатое красное платье лощеного шелка.

107. Черное короткое платье хампи — верхнее короткое одеяние с короткими рукавами типа туники.

108. “Разделенное платье” вакиагэ, или вакиагэ-но уэ-но кин у — парадное платье военных Четвертого ранга и ниже, обычно красного цвета, по бокам не было сшито. Замечание Ёцуги о том, что он никогда не видел такого платья, относится, видимо, к тому, что во времена императора Итидзе подобную форму одежды уже не носили [McCullough, P. 233].

109. ...скакали на копях раммонам... — Комментаторы не выработали единого мнения по поводу термина раммон, скорее всего, это обозначение одного из способов хода, бега лошади.

110. Прежний монах-император Итидзё: — здесь слово “прежний” (саки-но) употреблено, чтобы отличить Итидзё: от правившего в то время императора Го-Итидзе.

111. ...внезапно налетел вихрь, подхватил ее дары и швырнул перед Большим Буддой в храме То:дайдзи — нехорошо, что дары богам Касуга попали в храм клана Гэн. — Комментаторы отмечают, что То:дайдзи не был клановым храмом Минамото (Гэн), видимо, в народном сознании закрепился тот факт, что бог Хатиман был связан с Минамото, а именно это божество — страж храма То:дайдзи [McCullough, P. 234].

112. ...[особ, что живут] рядом с нами, [прячась] за бамбуковыми шторами и занавесками… — Здесь речь идет о женщинах, которые в эпоху Хэйан не показывались на людях.

113. ...господин... — Здесь речь идет о слуге, который задавал старцам вопросы.

114. Три Драгоценности сего храма — см. коммент. 12 к гл. “Великий министр Корэмаса” (прим. 73, свиток III).

115. Десять заповедей (дзиккай) — это заповеди Будды не убей, не укради, не прелюбодействуй, не лги, не пей спиртное, не ешь в неположенное время, не умащайся ароматами и не спи на высоких и широких кроватях, не пой и не танцуй, и не играй в театре, не владей серебром, золотом, драгоценностями. Ёцуги любит четвертую заповедь — “не лги”.

116. С той поры и до [нынешнего] года минула одна тысяча девятьсот семьдесят три года. — Здесь счет ведется по другой японской системе летосчисления, берущей начало от дня смерти Будды.

117. Император Дзимму — полулегендарный первый император Японии, правил с 660 по 585 г.д. Считается, что он прожил 120 лет. По еще одной системе летосчисления 1-й год от царствования императора Дзимму соответствует 660 г.д.

118. ...вам было, по крайней мере, десять в тот год, когда монах-император Ё:дзэй отрекся от престола. — Ё:дзэй отрекся в 884 г., значит, Сигэки родился в 874 г., и в 1025 г. то есть во время беседы старцев в храме Урин-ин, ему 151 год, управляющий же утверждает, что старцу 170-180 лет и даже больше.

119. Кавадзири — название устья реки Ёдогава в О:сакском заливе в провинции Сэтцу, место стоянки и отдыха на пути в столицу с юга, это место описано в Тоса никки Ки-но Цураюки.

120. [Дева] веселья по имени Сиромэ — в Ямато моногатари есть эпизод с девой Сиромэ и императором (даны 145, 146).

121. “Полажен предел...” — Это стихотворение-вага вошло в Ямато моногатари (дан 145), “горы в Ава, где стоят облака” — метафора императора, а себя поэтесса сравнила с птицей.

122. “Если бы наши жизни были согласны с желаниями сердца” — это стихотворение-вака вошло в Ямато моногатари (145 дан)

Даже если бы жизнь.

Какой хотелось бы сердцу,

Вдруг стала,

Все ж, верно, расставания

Были б печальны

(Перевод Л М Ермаковой)

Эта вака также вошла и в Кокинсю:.

123. Торакаи-но ин — отдаленный дворец в деревне Торикаи провинции Сэтцу Название дворца созвучно словосочетанию торикахи, “кормление птиц”.

124. Дочь О:э Тамабути (811-877) — возможно, она и есть Сиромэ.

125. ...пригласил ее подняться к себе... — Император сидел на возвышении, подданные — внизу.

126. Тема “Торикахи” — поэтическая тема “Кормление птиц”, император предполагал, что поэтесса искусно скроет слово торикахи среди других слов и тем докажет свою принадлежность к роду поэтов.

127. “После встречи...” — Сиромэ сочинила это стихотворение-вага о кормлении птиц и была признана поэтессой.

Асамидори

Кахи ару хару ни

Ахинурэба

Касуми наранэдо

Татиноборикэри

Слово Торикахи (название императорского дворца и “кормление птиц”) скрыто в конце первой строки и в начале второй. “Весна” — метафорическое обозначение императора “Дымка, туман” касуми всегда связаны с весной, а также ассоциируются (энго) со словом “долина” кай, вместе с тем каи ару означает “плодоносный” и в данном случае “достойный взгляда”.

128. Седьмой сын Нан-ин (Нан-ин Ситиро:-но кими) — седьмой сын из Южного дворца. Видимо, речь идет о племяннике императора Уда, Минамото Киехира (877-945), седьмом сыне принца Корэтада, резиденцией которого был Южный дворец Нан-ин.

129. Императорское книжное отделение мифумидокоро — находилось на территории Большого императорского дворца.

130. “Как ты пела...” — Это стихотворение-вака вошло в антологию Фу:гасю: и в Цураюки касю:.

131. Большое платье утиги — такое платье носили под самым верхним, видимо, оно было белым. “Большое” в данном случае означает, по предположению Ямагива [Yamagiwa, P. 376-378], что оно предназначалось для подарка и потому было большего размера, либо это было мужское платье.

132. “Белое облако...” — В этом стихотворении-вака обыгрывается слово ката, которое означает “сторона” и “плечо”, “белое облако”, то есть одежды, пожалованные императором, опустились и “в той стороне”, и “на плечо поэта” “Небесный ветер” — метафорическое обозначение императора.

133. ...никто не произнес ни слова осуждения... — Речь идет о том, что лучшие поэты того времени — Мицунэ, Тадаминэ — были особами низкого Шестого ранга и потому не имели права являться в Зал приемов.

134. Сонэ-но Ёситада (годы жизни неизвестны) — поэт, отличавшийся эксцентрическим поведением и своеобразной манерой письма.

135. Мурасакино, или в другом чтении Мурасаино — см. коммент. 62 к гл. “Великий министр Корэмаса” (прим. 123, свиток III).

136. Большой прием по поводу Великого Очищения — см. коммент. 24 к гл. “Правый министр Моросукэ” (прим. 24, свиток III).

137. Коробочка с благовониями (го:ро) — круглая серебряная или металлическая коробочка около 15 см в диаметре, в которой поджигались благовония.

138. Церемония Прикрепления шлейфа моги — см. коммент. 3 к гл. “Великий министр Кинсуэ” (прим. 157, свиток III).

139. Здесь речь идет о ежегодных визитах правящего императора отрекшемуся императору или матери отрекшегося императора тё:кин гё:ко:. Практиковались, начиная с правления императора Сага (правил с 809 по 823). Позже проводились на Новый Год или при вступлении нового императора на трон.

Текст воспроизведен по изданию: О:кагами - Великое зерцало. СПб. Гиперион. 2000.