ЯПОНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ О ЧУДЕСАХ

Чудесные статуи и сутры

(«Нихон рёики», I-14)

Сака Гигаку был родом из Пэкче. Когда Поднебесной управляла государыня Саймэй из нового дворца Окамото, войска Тан и Силла напали на эту страну. Тогда Гигаку приплыл в Японию и поселился в храме Кудара в Нанива. Росту в нем было семь сяку. Гигаку усердно вникал в Учение Будды и с благоговением читал «Сутру мудрости и нирваны».

В том же самом храме Кудара жил монах Эги. Как-то ночью он вышел в сад и увидел, что келья Гигаку освещена ярко. Эги удивился, проковырял дыру в бумажном окне и увидел Гигаку. Он читал сутру, и из его рта исходило сияние. Затрепетал Эги, наутро покаяние совершил и рассказал монахам об увиденном.

Однажды Гигаку поведал ученикам: «Как-то вечером я сто раз прочел “Сутру мудрости и нирваны" Когда открыл глаза, увидел, что стены исчезли и сад передо мной. Не по себе мне стало. Вышел в сад, обошел вокруг храма, обратно вернулся — стены и двери на место встали. Когда же стал сутру читать еще раз, снова прошел сквозь двери и стены. То чудо, сотворенное “Сутрой мудрости и нирваны"».

В похвале говорится: «Слава Гигаку! Он знает Учение и укрепляется в вере. В затворничестве он читает сутры, и взор его всевидящ. Видом тих и спокоен, он повелевает миром: проходит сквозь стены и излучает сияние». [100]

Слово о чуде чудном, случившемся с монахиней, что изобразила шесть миров в благодарность за четыре вида благодеяний

(«Нихон рёики», I-35)

В деревне Югэ, что в округе Каваэ земли Кавати, жила преданная учению Будды монахиня. Ее имя неизвестно. Она жила в горном храме Хэгури. Она возглавила общину и в благодарность за постоянно получаемые благодеяния от родителей, государя, людей и Трех Сокровищ благоговейно изобразила шесть миров, где все сущее живет ¹⁶⁸. Картину освятили и поместили в храме.

Впоследствии монахине пришлось много путешествовать. За это время воры похитили святую картину. Монахиня горевала и плакала, да только как ей было картину найти? Как и прежде, наставляла она паству, а еще возжелала посвятить себя освобождению животных.

Как-то раз она вместе с другими монахинями отправилась на рынок в Нанива. Когда они уже собирались возвращаться, монахиня увидела корзину, висевшую на дереве. Из нее слышались голоса животных. Думая, что там находятся твари живые, монахиня непременно хотела выкупить их и отпустить на волю. Монахиня остановилась возле дерева и дожидалась хозяина. Через какое-то время он вернулся. Тогда монахини сказали ему: «Мы слышали голоса животных из корзины. Мы хотим выкупить их и поэтому ждали тебя». Хозяин ответил: «Там никого нет». Монахиня не отступалась. Люди вокруг согласно сказали: «Нужно открыть корзину». Хозяин испугался и убежал, бросив товар. Когда корзину открыли, в ней оказалось похищенное изображение. Монахини закричали от радости и заплакали. Они сказали, обливаясь слезами: «У нас похитили картину, и мы искали ее день и ночь. Теперь мы нежданно обрели ее. Какое счастье!» Люди на рынке, прослышав про новость, собрались вокруг и восхищались монахиней. Обрадованные монахини впоследствии также освобождали животных и проводили поминальные службы. Они поместили картину в прежнем храме, где ей поклонялись и монахи, и миряне, Такие вот чудеса. [101]

Слово о том, как превратилась в цаплю статуя Каннон

(«Нихон рёики», II-17)

В женском монастыре Окамото, что в деревне Икаруга округи Хэгури земли Ямато, было двенадцать бронзовых статуй Каннон. (В давние времена, когда государыня Суйко повелевала Поднебесной из дворца Оварида, там помещался дворец царевича Сётоку. Он дал обещание отдать дворец под монастырь.) При государе Сёму из монастыря похитили шесть бронзовых статуй Каннон. Сколько ни искали, а найти их не могли,

В округе Хэгури, к западу от конюшен, есть маленький пруд. Летом, в шестой луне, пастухи как-то проходили мимо него. Из воды торчало бревно, а на нем сидела цапля. Пастухи заметили ее, набрали камней, комьев земли и стали швырять в цаплю. Но они никак не могли попасть в нее, и цапля сидела на прежнем месте. Притомившись, пастухи вошли в воду, чтобы схватить цаплю. Но как только они протянули к ней руки, она нырнула под воду.

Осмотрев то, что казалось им бревном, пастухи обнаружили пальцы золотого цвета. Вытащили на берег и увидели, что это была статуя Каннон. В честь статуи Каннон пруд назвали прудом Бодхисаттвы. Пастухи рассказали о случившемся людям. Люди же рассказали монахиням. Пришли монахини и удостоверились, что в пруду спрятаны похищенные у них статуи. Позолота уже сошла с них. Окружив статуи, монахини печалились и плакали: «Мы лишились священных статуй, горевали днем и ночью, а теперь нежданно-негаданно вновь обрели их. Грешные мы, грешные». Поместив статуи в изукрашенный паланкин, монахини доставили их в храм. Собравшиеся там монахи и миряне говорили: «Воры похитили статуи, чтобы переплавить в монеты, но что-то помешало им, и они выбросили их».

Верно говорю — та птица была не птицей, это Каннон обернулась цаплей. Кто усомнится в этом? В «Сутре нирваны» говорится в подтверждение: «Даже после достижения Буддой просветления он не исчез безвозвратно». [102]

Слово о воре, похитившем статую Будды, и о том, как чудесным образом он был пойман

(«Нихон рёики», II-22)

В округе Хинэ земли Идзуми возле дороги жил вор. Имя его неизвестно. Он не был прямодушен от рождения. Он убивал, грабил и не верил в карму. Он похищал из храмов бронзовую утварь, распиливал на куски и продавал.

Во времена правления государя Сёму из храма Дзинъэдзи, что находится в той же округе Идзуми, грабитель похитил бронзовую статую Будды. В это время мимо проезжал некий муж. Он ехал верхом по дороге, ведущей от храма на север. Всадник услышал жалобные возгласы: «Больно мне! Больно!» Услышав крики, он подумал, что там мучают кого-то, и поскакал на выручку, но, когда приблизился, крики прекратились. Всадник остановил коня, но услышал только лязг металла. Тогда он решил вернуться. Но едва отъехал, крики стали слышны, как прежде. Он не мог их снести и возвратился, но крики снова прекратились, и послышался лязг металла. Всадник подумал, что там убивают кого-то или еще что случилось, походил вокруг и скрытно послал слугу узнать, что происходит в доме. Тот увидел, что вор долотом отрубил руки, ноги и голову у бронзовой статуи Будды, поставив ее вверх ногами. Хозяин слуги схватил вора и спросил: «Откуда ты похитил статую?» Вор отвечал: «Из храма Дзинъэдзи».

Хозяин отправил слугу в этот храм. Оказалось, что статуя и вправду была похищена оттуда. Слуга рассказал монахам все как есть. Монахи и дарители храма, услышав его рассказ, собрались вместе, пришли на место происшествия и запричитали: «Как грустно! Как мучительно! Что навлекло на великого Учителя такие страдания? Если бы священная статуя находилась в храме, мы бы поклонялись ей. Теперь же, когда статуя разбита, кому мы будем молиться?» Монахи и миряне украсили паланкин, поместили туда искалеченную статую и, обливаясь слезами, провели похоронный обряд в храме, а грабителя отпустили с миром. Но муж, обнаруживший вора, отдал его в руки властей, и того заточили в темницу.

Верно говорю — святой Будда пресек зло и сотворил чудо. В чистых помыслах — великая сила. Священный дух Будды всюду — вот его дела. В двенадцатом свитке «Сутры нирваны» говорится: «Я преклоняюсь перед [103] Учением Великой Колесницы. Я убил брахмана — он оскорблял Учение. И все равно я не провалюсь в преисподнюю». В тридцать третьем свитке этой же сутры говорится: «Исчезнут навсегда те, кто полон желаний. Поэтому убить муравья — смертный грех, но, если убить того, кто корыстен, греха не будет». Тот, кто полон желаний, оскорбляет Будду, Закон и монахов, не исповедует Закон ради спасения всех живущих, и нет у него чувства благодарности. Поэтому убить его грехом не будет.

(«Нихон рёики», II-26)

Монах Котацу звался в миру Симоцукэ-но-асоми. Он был родом из округи Мудза земли Кадзуса ¹⁷¹. (Некоторые говорят, что он родом из округи Ахиру.)

Как-то раз во времена правления государя Сёму Котацу отправился к горе Канэ-но-митакэ в Ёсино. Он ходил вокруг дерева и читал сутры ¹⁷², поклоняясь Будде.

В то время в деревне Цуки округи Ёсино был мост. Под ним валялось бревно грушевого дерева. Дерево срубили, а про бревно надолго забыли. Неподалеку протекала река Асикава. Кто-то перебросил бревно через реку. Люди и звери переправлялись по бревну и топтали его.

Дела привели Котацу в деревню. Он стал переходить через реку, и тут под бревном раздались крики: «Мне больно! Не наступай на меня!» Монах осмотрелся в удивлении, но никого не увидел. Какое-то время он не осмеливался перейти через реку. Когда же он подошел к бревну и перевернул его, то увидел, что из него когда-то начали вырезать статуи будд, но не успели довести дело до конца. В великом удивлении монах уложил бревно на чистое место ¹⁷³, поклонился ему, обливаясь слезами, и дал обет: «Счастливая судьба привела меня сюда, и я непременно вырежу из бревна статуи будд».

Котацу отнес бревно в подходящее место, созвал людей, собрал пожертвования и заказал резчикам изваять статуи будды Амиды, будды Мироку и бодхисаттвы Каннон. Теперь они находятся в молельне Окадо, что в деревне Косибэ округи Ёсино. Бревно не обладает разумом. Как может оно говорить? Чудо сотворил великий Будда. Кто усомнится в этом? [104]

Слово о чуде с деревянной статуей Каннон

(«Нихон рёики», II-36)

Во времена правления бывшего государя Сёму у деревянной статуи Каннон в Золотом павильоне храма Симоцука, что в столице Нара, неизвестно отчего отвалилась голова. Статуя Каннон находилась слева от статуи Будды Амиды. Даритель увидел это и хотел восстановить статую Каннон на следующий день. Прошли день и ночь, и он обнаружил, что голова сама собой вернулась на место. Голова излучала сияние. Верно говорю — священную статую уничтожить нельзя. Чудо это —поучение усомнившимся.

(«Нихон рёики», II-37)

Во времена правления государя Сёму деревянную статую бодхисаттвы Каннон поместили в горный храм Тину, что в округе Идзуми земли Идзуми. Местные жители поклонялись ей и совершали приношения.

Случился пожар, и храм сгорел. Но деревянная статуя бодхисаттвы отошла от сгоревшего храма на два дзё и легла там, так что огонь не тронул ее. Верно говорю — Священное Сокровище не имеет цвета, не может быть понято рассудком и обнаружено глазом, но творит чудеса. То чудо из чудес.

(«Нихон рёики», II-39)

На границе земель Суруга и Тотоми ¹⁷⁶ протекает река Ои. На берегу реки стоит деревня Уда. Она находится в округе Харихара земли Тотоми. Когда государь Дзюн-нин повелевал Поднебесной из дворца Нара, весной второго года эры Небесного Покоя и Знаков Закона ¹⁷⁷, в третьей луне года пса, из песка на берегу реки возле деревни Уда послышался голос: «Откопайте меня! Откопайте меня!» В это время некий монах странствовал по земле Тотоми. Он проходил мимо и услышал несмолкавшие крики: «Откопайте меня!» Монах услышал голос и догадался, что он доносится из-под песка. Подумав, [105] что это ожил мертвец, он раскопал песок и увидел: там лежит деревянная статуя будды Якуси высотой в шесть сяку и пять сун. У статуи не было ушей. Монах поклонился статуе и сказал, обливаясь слезами: «Мой великий учитель! Как случилось, что наводнение погребло тебя? Счастливая судьба привела меня сюда, и я воссоздам твой первозданный облик».

Возглавив общину, монах позвал ваятеля, и тот вырезал уши. В деревне Уда построили молельню, и жители совершали статуе приношения. Сейчас молельня называется Удадо. Монахи и миряне почитали статую — ведь она сотворила чудо, от нее исходило сияние и она часто исполняла молитвы.

Похожие истории передают о статуе, вырезанной Удаяной ¹⁷⁸ из сандалового дерева, — она поднялась, чтобы встретить Будду, а также о деревянной статуе Динь-лань — она двигалась как живая.

(«Нихон рёйки», III-6)

На горе Ёсино стоял храм. Он назывался Амабэ-но-минэ. При государыне Абэ в храме жил досточтимый монах. Он ревностно служил Будде, предаваясь самосовершенствованию. Когда тело монаха устало и силы оставили его, так что он не мог ни встать, ни сесть, ему захотелось рыбы. Он сказал ученику: «Я хочу рыбы. Принеси и накорми меня». Ученик выслушал просьбу и пошел на берег моря в земле Кии, купил там восемь свежих кефалей, положил их в небольшой ящик и отправился обратно.

По дороге он встретил трех дарителей храма. Он был знаком с ними ранее. Они спросили его: «Что у тебя в руках?» Ученик ответил: «Это “Сутра лотоса"». Но из ящика капала вода и пахло рыбой. Миряне подумали, что ученик обманывает их. Вскоре они расположились на отдых неподалеку от рынка Ути, что в земле Ямато. Миряне кричали: «Ты несешь не сутру, а рыбу!» Ученик отвечал: «Это не рыба. Это сутра». Дарители заставили его открыть ящик. Он не мог противиться и подчинился. В ящике оказалось восемь свитков «Сутры лотоса». Увидев сутру, дарители испугались и ушли в недоумении. [106] Один из мирян никак не мог избавиться от сомнений и, желая узнать истину, незаметно прокрался вслед за учеником. Ученик пришел в храм и поведал монаху все как есть. Выслушав его, учитель удивлялся и ликовал — ведь само Небо защитило его. Потом он съел рыбу. Мирянин же тайно подглядывал. Тут он распростерся на земле и сказал монаху: «Даже рыба превращается в сутру, когда она предназначается святому. Я глуп и зол, не знаю закона кармы, доставляю людям беспокойства и страдания. Отпусти мне грехи. С этой минуты я буду поклоняться тебе и почитать за великого учителя, окружу тебя заботой». Так мирянин стал Главным дарителем храма и с тех пор заботился о монахе.

Верно говорю — Закон спасает тело. Даже яд он превращает в сладкую росу. Если святой ест рыбу, греха на нем нет. Рыба превращается в сутру, Небо откликается на молитву и приводит Путь в соответствие. Случаются и такие вот чудеса.

(«Хокэ кэнки», № 14)

С тех пор как монах Ундзё вступил на путь подвижничества, он читал только «Сутру лотоса», мирские соблазны отверг и мечтал дни коротать в месте, от скверны избавленном. Дабы поклониться святым местам, отправился он в горы Кумано. Пришел Ундзё в землю Сима и очутился на берегу моря. Место было безлюдное, и он остановился на ночлег в пещере обширной, вход в которую скрывали многие деревья высокие. От пещеры и до моря теснились горы и ущелья. Земля там провоняла кровью. Устрашенный видом, Ундзё дрожал от страха и, истово читая «Сутру лотоса», с нетерпением ждал рассвета.

Как только настала полночь, задул ветер, стал накрапывать дождь, мешая молитве. Вдруг пахнуло теплым, и вонь стала нестерпимой. Тут подполз громадный змей и разинул пасть, намереваясь сожрать монаха. Ундзё решил, что его смерть пришла, и еще усерднее заголосил молитву, дабы всемогущая сутра вознесла его со смертью на небеса и спасла от преисподней. Тогда змей перестал плеваться ядом, исполнился состраданием и уполз, вреда никакого не сделав. И тогда обрушился ливень, от сверкания молний стало светло как днем, [107] понеслись потоки воды, сворачивая камни, горы покрылись водой.

Через какое-то время тучи рассеялись, и появился мужчина в парадных одеждах чиновника пятого ранга и, почтительно поклонившись, сказал так: «Я — хозяин пещеры. Досталась мне мерзкая плоть, творил я зло и сожрал людей уже больше десяти тысяч. Теперь же услышал, как ты читаешь “Сутру лотоса", и сердце мое от зла отвратилось и прилепилось к добру. Ливень нынешней ночью ¹⁸¹ — то был не дождь, а слезы из глаз моих. То слезы раскаяния в грехах. Уж я больше зла не сотворю. Так что ливень — то слезы мои. Знай же теперь, кто я таков». Сказал так и исчез.

Ундзё от яда оправился. Мысли его приняли достойный похвалы оборот, отныне он еще более укрепился в вере и все свои старания устремил к «Сутре лотоса», отдыха себе не давая. Змей слушал его молитвы, и сердце его склонялось к добру.

Эй, слышите, люди! Кто не чтит «Сутру лотоса», тут же утонет в иле и не разомкнет никогда круг рождения и смерти. А кто будет, как Ундзё, читать сутру другим, спасать себя и спасать других, свершая добро, достигнет так просветления.

О монахе Додзё из обители Сонсё храма Хосэй

(«Хокэ кэнки», № 19)

Монах Додзё был учеником наместника Сэйкана из кельи Западного Света, что возле обители Хотё на горе Хиэй ¹⁸². Додзё поселился в храме Хосэй и провел там многие годы. С детских лет и до старости читал он на память «Сутру лотоса», не зная отдыха ни днем, ни ночью. С самого рождения был Додзё скор на расправу, гнева своего сдерживать не умел, учеников и послушников поносил да бранил. После того как гнев стихал, он бился головой, каялся и причитал, слезы лил. Или же винился в грехе перед статуей Будды, или же говорил монахам речи покаянные.

И было Додзё видение: вышел он из храма и направился к горе Хиэй. Возле дороги хурма росла. Взглянул оттуда Додзё на гору — от подошвы и до вершины высились храмы, пагоды, строения. Крыты черепицей, разукрашены золотом да серебром. И хранилось там сутр без числа. Сверкала-переливалась бумага желтая и [108] синяя, свитки охряные и яшмовые, письмо тушью и золотом.

Удивился Додзё и спросил у старца, случившегося неподалеку: «Сутр здесь столько, что и не счесть. Откуда они?» Старец отвечал: «Это сутры, прочтенные тобою. От вершины и до Мидзуноми — сутры, что прочел ты в обители Сайто, а от Мидзуноми и до этой хурмы — прочтенные в храме Хосэй. Благодеяниями твоими откроется тебе храмина чистоты».

Выслушал старца и обрадовался Додзё. Но тут полыхнуло огнем, и одна сутра сгорела. Додзё спросил, отчего это. Старец отвечал: «Волю гневу даешь и учеников бранишь. Пламя ярости сжигает благодеяния твои. Коли обуздаешь себя, добро будет возрастать, и попадешь тогда в Край Вечной Радости».

Пробудился Додзё и, сотворив молитву, навсегда гнев свой отринул. Не грешил больше ни плотью, ни языком, ни сердцем. Своеволие обуздал, читал «Сутру лотоса» и других помыслов не ведал. С мыслями светлыми, с душою чистой отправился он в мир иной.

О монахах Хогоне и Рэндзо из земли Идзумо ¹⁸³

(«Хокэ кэнки», № 33)

В земле Идзумо жили-были два святых монаха. Один звался Хогон и частенько читал «Сутру цветов добродетелей бодхисаттвы». Другой же звался Рэндзо и читал «Сутру лотоса» и днем, и ночью. Оба святых монаха жили при храме Дайандзи. Но случилось так, что они покинули храм и поселились в земле Идзумо. Жили они, как того требует Учение, заповедей не нарушая. Хогон хоть и читал «Сутру цветов» уже двадцать лет, а все жаловался, что не по силам ему в еде себя удерживать. Тут явился ему добрый бог ¹⁸⁴ и сказал святому: «Обернусь дарителем твоего храма и буду каждый день кормить тебя. Теперь оставь жалобы и сутру читай». Святой Хогон обрадовался и дары принял.

Каждый день в положенное время даритель приносил ему яства изысканные, и Хогон поедал их. Хогон и скажи богу: «Наутро принеси мне вдвойне. Позовем Рэндзо и дадим ему». Бог послушался. Настало время трапезы. Рэндзо пришел за подаянием. Ждал еды, да только никто не пришел. Время вышло, и настал вечер. Рэндзо вернулся в келью. Тогда появился бог с едою и сказал: «Вчера было мне повеление от Хогона, и вышел [109] я вовремя, но боги, оберегающие “Сутру лотоса", святые Бонтэн ¹⁸⁵ и Тайсяку-тэн ¹⁸⁶, защитники Поднебесной, воспротивились изо всех сил, окружили меня, все вокруг заполонили, так что я и дойти не мог. Что мне было делать? Полный день с утра до вечера нес еду, а донести не смог. Когда же ты ушел, защитники Закона и святые разом исчезли, и тогда только смог дойти до тебя».

Хогон слушал его рассказ и только дивился. Из собственных рук накормил он Рэндзо. Всем сердцем уверовал он в «Сутру лотоса» и восхвалять стал необъятность ее благодеяния. Прилепился он тогда к «Сутре лотоса» и стал читать ее. Пост соблюдал, веру свою углубляя.

Оба праведника силами всеми стремились к Земле Пречистой и навсегда покинули грязь этого мира.

О поклоннике «Сутры лотоса» монахе Римане

(«Хокэ кэнки», № 35)

Монах Риман родился в земле Кавати. Его наставником был Дзицудзо с горы Ёсино. Как вступил Риман на путь веры, так и прилепился к Дзицудзо, прислуживал да обхаживал и со всем соглашался. Хотел, чтобы Дзицудзо дал ему снадобье от похоти. Тот увидел, что Риман скромен, намерения у него серьезные, и дал ему того снадобья. Подействовало так, что он о женщинах и думать позабыл. Знай почитывал себе «Сутру лотоса» — и так всю жизнь.

Случилось Риману быть в Оэ, и стал он перевозчиком. Раздобыл себе лодку и людей переправлял. Другой раз попал в цветущий стольный град Хэйан. Жалел больных, а нищим подавал, что они выпрашивали. Многим помог, да и от «Сутры лотоса» не отступался. Много чудес он совершил за долгие годы, а потом затворился, ни слова ни с кем не говорил. Жил в каморке у дарителя. Год или два читал там Риман «Сутру лотоса».

Как-то хозяин очутился возле Римана и наблюдал за ним. Святой прочитывал один свиток и клал его на стол. Брал следующий, и, пока читал его, прежний подпрыгивал, сам собой свертывался и на стол ложился. Посмотрел на него хозяин, сложил ладони от умиления и сказал: «Чудеса, да и только. Сутра прыгает и летает, да сама собой и свертывается».

Святой же опешил и велел хозяину: «Никогда другим не рассказывай. Свитки свертывал призрак — уж и [110] не знаю, откуда он взялся. А на самом деле ничего и не было. Смотри, никому не сказывай, а не то навек рассержусь». Потому хозяин, покуда святой жив был, язык свой во рту держал. А когда Риман умер, тогда уж и заговорил.

А было Риману видение: будто бы лежит он в поле брошенный и мертвый. Сбежались псы и терзают мертвечину. А сам Риман стоит в сторонке и смотрит, как псы пожирают его. Тогда подумал он: «Отчего это псы сбежались?» Отвечает ему глас с небес: «Знай, то не собаки. Это будды и их ученики, Учение слушающие. Крепко связан ты с ними, и оттого обернулись они псами».

Очнулся Риман, пост стал соблюдать строже, «Сутру лотоса» читать чаще. Долгие годы на рассвете и закате повторял он: «Пусть всемогущая “Сутра лотоса" сделает так, чтобы вознесся я в Край Вечной Радости и покинул бренную землю пятнадцатого дня второй луны — в день, когда Будда достиг просветления».

Святой за свою жизнь прочел «Сутру лотоса» более двадцати тысяч раз. В приюте шестнадцать раз оделял больных пищей и снадобьями. Когда приблизился его конец, Риман занемог, но не тяжко. Как Риман того и желал, умер ночью пятнадцатого дня второй луны со словами на устах: «Кто этой сутре поклоняется и идет дорогой Учения, сможет чудеса творить и просветления достичь».

Златоблеск и Мудроцвет

(«Хокэ кэнки», № 48)

В земле Муцу жили два монаха. Одного называли Златоблеском, поскольку не расставался он с «Сутрой золотого блеска победоносного правителя». Он был приписан к храму Гангодзи. Другой звался Мудроцветом, предпочитал «Сутру лотоса» и был приписан к храму Кофукудзи ¹⁸⁸. Оба монаха из столичных храмов вернулись на родину. В заботах праведных состарились они, проводя дни свои в трудах и молитвах. Как-то Златоблеск сказал Мудроцвету: «Оставь “Сутру лотоса", давай читать мою сутру. Ведь она любую сутру побеждает обширностью смысла, оттого и зовется она Победоносной. Поэтому пышно чествуют ее даже и в твоем храме и читают во всех землях, когда возносят молитвы Китидзё. Молятся ей и в храме будды Якуси. Поклоняются ей и [111] власти, бьют поклоны и люди простые. Ты, как говорится в сутре, умом глубок и мудростью обилен. Тем паче пристало тебе “Сутру блеска" привечать».

Отвечал Мудроцвет: «Будда учил не выделять ни одну из сутр. Уж так распорядилась судьба, что я издавна поклоняюсь “Сутре лотоса" Отчего это откажусь я вдруг от нее ради “Сутры блеска"?» Тут Златоблеск затруднился с ответом и промолчал.

Тогда Златоблеск порешил положиться на могущество своей сутры, о чем и сказал Мудроцвету: «Пусть сами сутры решат, какая лучше. Тогда узнаем, кто прав. Коли “Сутра лотоса" сотворит лучше чудо, откажусь от “Сутры блеска" и прилеплюсь к “Сутре лотоса" Ну, а если у “Сутры блеска" выйдет чудеснее, тогда ты бросишь “Сутру лотоса" ради “Сутры блеска"».

Так сказал он, а Мудроцвет слова не проронил. Снова сказал Златоблеск: «Засеем каждый по полю. Кто соберет больше риса, та сутра, значит, и лучше».

Каждый взял себе по полю. Златоблеск поле вспахал и водою залил, а Мудроцвет сказал: «Могущество моей сутры таково, что не стану я сеять семян и высаживать рассаду, а рис уродится на славу». Только сказал он так, как появились ростки и разрослись буйно. День за днем прошел месяц, и у Златоблеска созрел такой урожай, что и словами не описать. А на поле Мудроцвета никто не работал, никто его не орошал. Пустырь зарос сорняками, по ним бродили лошади да коровы. Богатые и бедные, высокие и низкие «Сутру блеска» наваливали, а «Сутру лотоса» поносили.

В начале седьмой луны посреди поля Мудроцвета выросла тыква горлянка. На все восемь сторон раскинула она свои листья, прикрыв ими поле. Стебель был также высок. Прошло дня два или три, расцвели цветы, созрели плоды. Каждая тыква выросла огромной, как кувшин, и тут же они стали опадать. Святой пригляделся, взял одну тыкву и разбил ее — внутри оказались зерна риса — чистые да белые. Они были большими и блестящими. Святой взвесил рис — в тыкве оказалось пять мер. Сначала Мудроцвет поднес рис статуе Будды и сутре, потом стал раздавать монахам. Сколько-то тыкв отослал Златоблеску в келью. Сердце его исполнилось Удивления, оставил он непутевые и нелепые мысли, уверовал в Мудроцвета и преклонился перед ним. Придя к Мудроцвету, распластался перед ним и покаялся во всех своих прегрешениях, Преданно размышлял он о «Сутре [112] лотоса», переписывал ее и освящал, читал ее и устремлял к ней свои помыслы. Мудроцвет же рис со своего поля раздавал по всем землям. Монахов и мирян, бедных и одиноких — всех приходивших наделял он полной мерой. Уже настала двенадцатая луна, а горлянка все зеленела, и на месте сорванных тыкв вырастали новые. А отведавшие того риса не только бедствовать прекращали, но и помыслами направлялись к высшему. Так Мудроцвет рисом с того поля угождал Будде и наставлял заблудших. Но в скромности пребывало его сердце, продолжал он молитвы и пост и скончался, достигнув преклонных лет.

Как обожатель «Сутры лотоса» от злого духа спасся

(«Хокэ кэнки», № 57)

В земле Тадзима стоял в горах храм. Больше ста лет минуло с тех пор, как его построили. Злые духи поселились там, а людей давно не бывало.

Как-то раз пришли туда двое монахов. Не знали они, что к чему, и остались в храме ночевать. Один монах годами был молод и «Сутру лотоса» читал, а другой — летами стар и предпочитал священнодействие. Разошлись каждый в свой угол спать на широких постелях. Как настала полночь, проломился кто-то сквозь стену. Смрад от него был сильный, дышал как корова. Вонь ударила монахам в нос, и тут дух напал на них. Юноша испугался страшно и стал истово читать «Сутру лотоса». Дух юношу оставил, бросился к старому, стал на части рвать и пожирать его. Старик закричал в голос, да только некому было ему помочь, а юноша как оборонить его не знал. Кричал и вопил, плакал и стенал. Взобравшись к алтарю, юноша обнял какую-то статую, читал сутры и призывал Будду, дабы смерти избежать и спастись.

Сожрав старика, дух обеспокоился юношей, а тот продолжал истово читать сутру, и оттого дух грохнулся наземь перед алтарем. Больше он не являлся. Монах же еще крепче сжал в объятиях статую, читал сутру и ждал с нетерпением рассвета. Когда взошло солнце, он увидел, что обнимает статую Бисямона ¹⁸⁹. Бычья голова духа была разрублена натрое, а на мече Бисямона запеклась кровь.

Доподлинно известно: дабы спасти монаха, Бисямон зарубил духа. Монах дошел до села, и рассказал о [113] духе. Многие люди собрались в храме и нарекли, что случилось, чудом. Сам управитель земли почтительно преклонился перед статуей Бисямона и повелел поклоняться ей как главной святыне храма.

Всемогущество сутры оберегло монаха от смертельной опасности. Монах же пуще прежнего укрепился в вере, продолжал читать «Сутру лотоса» и поклялся все силы отдать, дабы достичь просветления.

О монахе Эйдзицу из храма Симмэйдзи

(«Хокэ кэнки», № 66)

Эйдзицу почитал «Сутру лотоса». Человеком он был небедным и приходился государю внуком. Когда Эйдзицу минуло лет еще немного, покинул он родительский дом и уже никогда не оставлял Путь Будды. Природа наделила Эйдзицу добротою, и он жалел всех, кому жилось тяжко.

Эйдзицу поселился на горе Атаго и читал там «Сутру лотоса». В самую стужу скидывал одежду и отдавал, кому носить нечего. Когда ему самому нечего было надеть, насыпал в бочку листьев и прятался там от холода, читая «Сутру лотоса». В другой раз пошел густой снег, и Эйдзицу сколько-то дней ничего не ел. Брал землю из очага, клал в рот, и на вкус она казалась сладкой-сладкой. Тем самым продлял жизнь и мог сутру читать. Как-то после многих испытаний святой сутру дочел, и тут перед ним явился белый слон, и свет из его пасти осветил хижину. Такие чудеса случались с ним частенько.

Голос у Эйдзицу был красив, и те, кто его слышал, плакали. И уж конечно, чудесами своими усмирял он бесноватых и немочь изгонял. Государь и придворные почитали его и преклонялись, слушали, как он сутру читает. Люди издалека и соседи, чужие и близкие внимали ему с радостью.

Лежал на дороге больной в нечистотах и вонючий. Кто его видел, нос затыкал, глаза зажмуривал и мимо проходил. Святой же с любовью к хворому подошел, «Сутру лотоса» стал читать, одеждою своею прикрыл, рядом лег, обнял и недуг изгнал всемогуществом сутры и духа своего. И так было не раз. Редко встретишь такое сострадание, силу такую — немочь изгоняющую, страдания облегчающую.

И тут отправился Эйдзицу, в Тиндзэй, стал в миру [114] жить, землю пахать, из риса вино гнать и зажил по-богатому. Ел рыбу и птицу и из лука стрелял. И творил такое, что и представить невозможно. Читал сутру рыбам жареным и вареным, и жабры у них дышать начинали. Эйдзицу их в воду пускал, и они уплывали. Брал он лук и колчан подвешивал, а люди смотрели и видели «Сутру лотоса» у него на спине. Подивятся тому, еще взглянут, видят: нет, то не сутра, а колчан.

Управитель земли Хиго ¹⁹⁰ оклеветал святого и имущество его забрал. Сказал, что Эйдзицу бесстыдно заповеди преступает и церемониться с ним нечего. Тут жена управителя слегла от тяжкого недуга и умирать собралась. Молилась и буддам, и родным богам, врачевали ее по-всякому — толку не было. Управитель рыдал и о выздоровлении молил. Наместник ему сказал: «Позови Эйдзицу, пусть он “Сутру лотоса" почитает». Управитель в гневе отвечал: «Не стану его звать — он заповедей не чтит и в миру живет». Наместник же убеждал его с почтительностью. Управитель наконец ответил: «Ладно. Будь по-твоему». Наместник позвал Эйдзицу. Тот сказал: «Я стыда не ведаю, Закона Будды не знаю, живу, как грешный мирянин. Как можно на меня надеяться?»

Много раз святой так отнекивался, но наконец пришел к управителю, стал сутру читать. Не успел дочесть до главы, как Защитник Закона проник к больной, прошел сквозь ширму, встал перед Эйдзицу, стал колотить его ¹⁹¹. Немочь тогда отступила, больная попросила есть и пить, ей полегчало, и она выздоровела. Управитель почтительно сложил ладони, святого поблагодарил и, устыдившись прежних своих поступков, награбленное у Эйдзицу возвратил без изъятия, да только святой не взял.

Настало время святому умирать. В чистом месте построил себе хижину, затворился в ней, «Сутру лотоса» читал и сколько-то дней от пищи отказывался. Голос, сутру читавший, издалека слышали. Кто бы его ни слышал, твердили все с почтением: «Святой Эйдзицу перед кончиной “Сутру лотоса" читает».

Эйдзицу скончался с думами спокойными, с ладонями, сложенными благоговейно.

Одни говорят: «Эйдзицу в конце своем, кармой дурной влекомый, мысли грешные имел». Другие же говорят, что не так это. Вначале только были у него грешные помыслы, но потом он в них раскаялся, веру глубокую возымел и умер с «Сутрой лотоса» на устах. [115]

О монахе из храма Морского Дракона

(«Хокэ кэнки», № 67)

В храме Морского Дракона, что в округе Хэгури земли Ямато, жил-был один монах. Он всегда носил «Сутру лотоса» с собой и разъяснял ее. Каждый день он непременно выбирал одну главу, растолковывал ее и читал. Так множились его благодеяния не один год. И тут вдруг явился дракон. Привлеченный благородной проповедью, он приходил каждый день в сад, где собирались слушатели. Так внимал он «Сутре лотоса» три года кряду, не пропустив ни единого дня. Монах подружился с драконом. О дружбе той шла молва.

И случись тут сушь. Не выпало ни капли дождя, пять злаков ¹⁹² погибали. О монахе донесли государю. Государь же повелел монаху явиться и толковать сутру, а дракону его слушать. Пусть, мол, монах передаст повеление дракону, и тогда выпадет дождь. Если же монах ослушается, пусть тогда немедля из Японии убирается.

Монах выслушал повеление и, исполненный грустных и печальных размышлений, вернулся в храм и рассказал обо всем дракону. Дракон отвечал: «Уж три года, как я слушаю “Сутру лотоса" и тем избежал многих злых дел, вкушая радость предстоящего воздаяния. Я хотел бы оставить свое мерзкое тело и переродиться человеком, дабы воздать Учителю по заслугам. А дождю я не хозяин ¹⁹³. Засуха и другие напасти во власти небесного владыки Бонтэна. По его повелению дождь дождит и прекращается. Если же поднимусь и открою врата дождю, Бонтэн убьет меня. Но я принесу себя в жертву Закону Будды. И тогда три дня будет идти дождь. Ты же захорони мои останки и на том месте поставь храм. Тело мое разделится на четыре. Повсюду отстрой храмы — пусть повсюду будет земля Будды». Сказав так, дракон расстался с монахом. Монах же доложил обо всем государю.

В назначенный срок засверкали молнии и хлынул ливень. Три дня и три ночи, не зная отдыха, лился он. Вода наполнила мир, и пять злаков уродились на славу. Государь возрадовался и повелел монаху читать «Сутру лотоса».

Исполняя волю дракона, монах воздвиг храм Морского Дракона. Кроме него построил еще три храма — Врат Дракона, Небесного Дракона и Владыки Дракона. Монах же всю жизнь свою читал «Сутру лотоса». И столько чудес совершил, что обо всех и не расскажешь. [116]

О ваятеле Кансэе

(«Хокэ кэнки», № 85)

Монах Кансэй ваял статуи будд и тем жив был. Кроме того, читал «Сутру лотоса». Каждый день прочитывал он сутру, а главу о Каннон наизусть твердил. И так всякий день отчитывал все тридцать три свитка. Восемнадцатого дня каждой луны Кансэй постился и бодхисаттве Каннон дары приносил.

Один воин позвал Кансэя в округу Кувата земли Тамба ¹⁹⁴, дабы он золотую статую Каннон изваял. Хоть заказчик и нанял Кансэя для дела благого, а сам не знал ни стыда ни совести. Одарил он щедро Кансэя, а когда тот отправлялся в столицу, задумал Кансэя убить, а дары себе взять. И на горе Оэ он ваятеля убил, дары забрал и домой вернулся. Чтобы взглянуть на статую, в храм пошел. Дверь отворил, взглянул на статую новую, а у золотой Каннон плечо разрублено и из раны кровь алая льется, на полу густеет. Увидел воин кровь, заплакал-закричал: «Зарубил я ваятеля насмерть. А теперь, выходит, Каннон искалечил. Чудо это, и страшно мне». Отправил тогда воин слугу на гору, дабы взглянул он — там Кансэй или нет. Слуга же дошел до столицы, нашел дом Кансэя и увидел — он жив-здоров. Вернулся слуга и все хозяину рассказал. Тот испугался пуще прежнего, и в грехе покаялся. Уразумел он, что Каннон ваятелем обернулась, себя под его меч подставив, и тем жизнь Кансэя спасла. Тогда пошел воин к ваятелю, дары вернул, стал расспрашивать. Кансэй отвечал: «Напал на меня разбойник, но все же удалось мне целому и невредимому домой вернуться. Не иначе как всемогущая Каннон оборонила меня!»

Ваятель и воин этим знанием оба души свои к праведности обратили, службу Каннон отслужили, «Сутру Лотоса» читая. Было это во втором году эры Совершенного Спокойствия ¹⁹⁵.

О чиновнике из земли Хиго

(«Хокэ кэнки», № 110)

В земле Хиго жил-был некий муж. Имени его не знаю. Стал он в той земле чиновником служить, дел у него прибавилось. Бывало, только солнышко взойдет, а его уж дома нет; возвращается же он поздно ночью. Так прожил он многие годы, казне служа.

Раз срочность большая была, и случилось ему ночью [117] глубокой одному в присутствие идти. Тут в него дух злобный вселился, чиновник рассудок потерял и себя уже не помнил. До места не дошел, домой не вернулся. Чисто поле прошел, горы, лесом темным заросшие, позади оставил. Дело к ночи идет, а чиновник дороги и не знает. Солнце закатилось, и тут он к дому чьему-то вышел. Тут рассудок к нему вернулся, и он подумал: «Вышел я из дома поспешно по делу служебному еще до света. Отчего это попал я сам не знаю куда?» Огляделся — вокруг горы высокие да поля широкие. Людей нет, только дом один стоит. Пошел в тот дом, ночевать попросился. Вышла жена важная. Лицом пригожая, в платье ладном. Приветила гостя, скоро в дом провела, спать уложила, душу успокоила. Чиновник и подумай: «В горах высоких жена живет прекрасная. В столице красоты такой и не видывал. Не иначе как оборотень». Тут он испугался, мигом на коня вскочил, плеткой его стегнул и ускакал. Но красавица духом злобным обернулась, чиновника догнала и сказала: «Хочешь ты от меня убежать, а не убежишь. С самого утра я к тебе пристала, с тобою и пришла. Отведу тебя к себе, а там и съем». Сказав так, уселась на коня позади чиновника. Конь ее почуял, глаза кровью налились и стали вроде зеркал больших. Она же четыре клыка крепких оскалила. Телом раздулась и стала зверем. Из глаз, ушей, носа и пасти пламя извергла. Конь споткнулся и упал, а чиновник в яму провалился. Зверюга коня схватила и тут же сожрала. Ни косточки не выплюнула, без остатка сжевала. К яме подбежала, закричала во всю глотку: «А ну, наверх поднимайся!»

В яме же вдруг еще человек обнаружился. Он сказал: «Эй, женщина, убирайся скорее. Уже отдал я тебе коня на съедение, зачем за путником гонишься? Впредь чтобы я о злодействе таком не слышал». Женщина убежала, причитая. Чиновник же в страхе подумал: «В яме дух пострашнее прежнего. Этот уж точно меня сожрет».

Тут в яме послышался голос нежный: «Не бойся меня. Сердце свое успокой. Я здесь ради спасения твоего». Чиновник спросил: «Кто ты?» Тот ответил: «Не человек я и не дух, я — первый иероглиф “Сутры лотоса". Давным-давно один святой на западной вершине ступу воздвиг, “Сутру лотоса" в нее поместил и заклятие сказал: “Хочу, чтобы сутра в поле широком была и всех, кто в беду попал, из беды выручала". Немало лет прошло, ступа развалилась, ветер сутру по миру развеял. Лишь первый [118] знак ее, означающий “чудесная", здесь остался и людей выручает. Помни: в том месте духи злые вместе сбиваются. Я же здесь живу, людей выручаю, от злых духов спасаю. А всего их за семьдесят тысяч будет».

Когда рассвет забрезжил, из ямы отрок вылез и повел путника. Немного времени прошло, и еще до полудня добрались они до дома чиновника. Отрок ему сказал: «Направь сердце свое по пути истинному, “Сутру лотоса" почитай и тогда избежишь круговерти жизни и смерти и вознесешься в Пречистую Землю Амиды. Всемогуществом учения чудного источник жизни и смерти да будет изничтожен!» Обрадовался чиновник, головою до земли склонился, и, пока молитву горячую творил, отрок на небо вознесся — только его и видели. Чиновник же в дом вошел, отцу с матерью, детям с женой и всем людям о чуде поведал.

Сердце свое на путь истинный направив, всеми силами к Учению Будды прилепился, «Сутру лотоса» читал и, тело свое на этой земле оставив, в Край Вечной Радости вознесся.

Об обезьяне из храма Оцудзи, что в земле Этиго

(«Хокэ кэнки», № 126)

В храме Оцудзи, что в земле Этиго, жил один обожатель «Сутры лотоса». Сердцем сдержан и незамутнен, жизнь вел уединенную. Читал сутру и других помыслов не ведал. Вдруг две обезьяны явились, на дерево взобрались, до конца дня сутру слушая. Назавтра пришли утром, а ушли вечером. Минуло луны две или три — каждый день приходили, сутру слушали. Монах удивился, к обезьянам тем наконец подошел, спросил: «Отчего сюда ходите? “Сутру лотоса" затвердить хотите?» Обезьяны на монаха поглядели и головой покачали. «Тогда, может, хотите сутру переписать?» Обезьяны от радости заулыбались, ладони сложили молитвенно, на земле распростерлись. Монах сказал тогда: «Ну, если вы того желаете, я для вас сутру сам перепишу». При словах этих слезы из глаз обезьяньих брызнули, поклонились они монаху, с дерева слезли и ушли.

Дней через пять или же шесть пришло обезьян уже несколько сотен. Все на себе тащили что-то. Сложили перед монахом. Поглядел он — а это кора, чтобы бумагу делать. Обезьяны, значит, кору ободрали и ему принесли. Монах поглядел, подивился и, из коры той бумаги [119] наделав, день поудачнее выбрал ¹⁹⁷ и стал сутру переписывать. Как взял в руки кисть, так уже ни дня не пропускал, а две обезьяны ему батат приносили. Когда наступила осень, а потом и зима, обезьяны для монаха собирали каштаны, хурму и иные плоды. Когда монах дошел уже до пятого свитка, обезьяны вдруг исчезли. Удивился монах, из храма в лес вышел, видит: обезьяны бататы побросали, а сами в нору забрались и померли. Увидел их монах, заплакал, запричитал и, тела их опрятно положив, стал «Сутру лотоса» читать, Амиду призывать, молясь о благополучии душ обезьяньих.

Переписывать сутру монах не закончил — так и возложил перед статуей Будды.

С тех пор минуло сорок с лишним лет, и Ки-но-Мицутака-асоми назначили Управителем земли Этиго. Прибыв на место ¹⁹⁸, он не стал возносить молитв родным богам, к делам не приступал, а сразу же отправился в округу Мисима, где находился храм Оцудзи. Управитель спросил тамошних монахов: «Есть ли в храме сем “Сутра лотоса", что переписать не успели?» Монахи удивились, стали друг друга спрашивать, да все без толку. Обожателю же нашему восемьдесят лет минуло, старый он стал. Сказал он Управителю: «Давным-давно начал я сутру переписывать ради спасения душ обезьяньих». Управитель премного обрадовался, монаху престарелому поклонился и сказал: «Вот как? Где же та сутра? Благодаря ей назначен я Управителем. Когда-то я был обезьяной. От тебя услышал “Сутру лотоса", сердце мое просветлело, и ради меня стал ты сутру переписывать. И вот теперь ученик твой в земле Этиго очутился. Неспроста это, и не бывало еще такого чуда. Прошу тебя — до конца ту сутру перепиши, дабы обет исполнен был».

Монах услышал слова эти, слезами нечаянными залился, милосердие выказывая бесконечное. Взял он ту сутру и переписал до конца, пост соблюдая строгий. Управитель же заказал переписать сутру еще три тысячи раз, сутры все освятил, благодеяния свои приумножая многократно.

Всемогуществом «Сутры лотоса» монах престарелый вознесся в Пречистую Землю. Две обезьяны, ради которых он сутру переписывал, слушали монаха и потому переродились Управителями. Сердца свои к Будде обратив, вели они жизнь праведную. После смерти приходит воздаяние дивное так же верно, как у меня руки есть. [120]

О распутнице из округи Муроно земли Кии

(«Хокэ кэнки», № 129)

Жили-были два монаха. Один был годами молод и лицом красив. Другой был стар. Вместе они отправились паломничать в Кумано ¹⁹⁹. Дошли до округи Муроно и остановились на ночлег в доме возле дороги. Владела домом вдова. Выделив для монахов служанок, хозяйка устроила их на ночлег, хорошенько накормив и всячески угождая.

Глубокой ночью хозяйка пробралась к молодому монаху, скинула одежду, легла с ним и сказала: «В моем доме никогда не ночуют чужие. Но сегодня я оставила вас, и на то есть причина. Как только я увидела тебя, захотела лечь с тобой. Потому и оставила ночевать, за тем и пришла к тебе».

Монах страшно сердился и досадовал, сел на постель и сказал: «Многие дни я постился, прошел дальнюю дорогу, дабы преклониться перед божествами Кумано. Как же приму на душу тяжкий грех?» Так он отнекивался. Женщина пришла в великую ярость. Ночь напролет она обнимала его, соблазняла, веселила. Монах же беседовал с ней, осаживая по-всякому. «Обожди два-три денечка. Вот только дойду до Кумано, засвечу лампадку, помолюсь, да и вернусь сюда, и сделаем, как ты того хочешь». Пообещав так, монах избежал ее и отправился в Кумано.

Помня о его возвращении, вдова ждала монаха, заготовив угощение. Монах же на обратном пути прошел мимо. Отчаявшись ждать, вдова вышла на дорогу и стала высматривать путника.

Шел из Кумано некий монах. Вдова спросила, не видел ли он молодого и старого в таких-то и таких-то одеждах. Монах отвечал: «Они там долго не задерживались. Уж дня три минуло, как они ушли оттуда».

Услышав ответ, вдова от досады всплеснула руками, вернулась домой, зашла в спальню, затворилась там и замерла, не издавая ни звука. Потом обернулась ядовитой змеей длиною в пять хиро ²⁰⁰ и погналась за монахом.

Один человек увидел змею. Задрожал весь от страха и сказал двум монахам: «Странное дело. Громадная змея оставила позади Ямано и ползет сюда».

Тут монахи сообразили, что вдова змеей обернулась и гонится за ними. Тогда они стали веселее погонять лошадей и доскакали до храма Додзёдзи. Рассказали там о случившемся, надеясь в храме от змеи спастись.

Собрались тамошние монахи и стали думать, как им [121] быть. Взяли большой колокол, молодого монаха посадили под него, а ворота в храм затворили. В это время змея к храму приблизилась, стала вокруг ползать. Подобралась к двери, за которой монах прятался, стала хвостом в дверь колотить. Била-била, пока дверь не вышибла. Вползла в храм. Обвившись вокруг колокола, стала хвостом по навершию колотить. Монахи затрепетали, все двери распахнули и, сгрудившись, с ужасом наблюдали за змеей. Она же заплакала кровавыми слезами, из храма выползла, голову подняла, язык высунула и уползла, откуда пришла. Монахи увидели, как от ее яда колокол вспыхнул пламенем жарким, так что к нему и не подойти было. Тогда натаскали воды и поливали колокол. Так потушили огонь. Стали искать монаха, а он весь сгорел — ни косточки не осталось, только горсть пепла и пыли.

Прошло сколько-то дней, и тот самый престарелый и многоопытный монах увидел во сне, как огромный змей подползает к нему и говорит: «Я — тот монах, что прятался в колоколе. Распутница овладела мною, я стал ее мужем и получил это поганое и мерзкое тело. Сил моих мало, дабы избавиться от этих страданий. Хотя при жизни я и читал “Сутру лотоса", но времени не хватило, чтобы праведные дела привели меня в Край Вечной Радости. Дурная карма сделала свое дело. Но милостью твоей избавлюсь от мук. Пусть же в душе твоей укоренится сострадание бесконечное. Перепиши с сердцем чистым “Сутру лотоса" — так спасешь от страдании змею и змея. Если б не “Сутра лотоса" — как тогда спастись от мук? Особо же постарайся ради той распутницы».

Сказав так, змей уполз.

Монах пробудился ото сна и исполнился праведной решимости, осознав муки круговорота жизни и смерти. Собственноручно переписал он главу из «Сутры лотоса», имущество свое забросил, вещи роздал монахам. Еще созвал он монахов для пышной службы, совершая эти благодеяния ради избавления змея и змеи от мучений.

В ту ночь было праведнику видение: монах и распутница с видом радостным и лицом умиротворенным пришли в храм Додзёдзи, перед святыми статуями и монахами разом распростерлись на земле и сказали: «Добрые дела твои вывели нас с поганой дороги и вознесли в Край Вечной Радости — бывшая распутница родилась на небе Тори, а монах — на небе Тосоцу».

Сказав так, они разделились и исчезли в пустыне неба.

Комментарии

168. шесть миров, где все сущее живет — ад, мир голодных духов, животных, асуров, людей, небожителей.

171. Кадзуса — совр. префектура Тиба.

172. он ходил вокруг дерева и читал сутры — после медитации в сидячей позе полагалось совершать круговые движения и читать сутры.

173. на чистом месте — имеется в виду ритуально чистое место.

176. на границе земель Суруга и Тотоми — совр. префектура Сидзуока.

177. 2-го года эры Небесного Покоя и Знаков Закона — 758 г.

178. вырезанной Удаяной — Удаяна, властелин Кушанского царства, покровитель буддизма.

180. Сима — совр. префектура Миэ.

181. ливень нынешней ночью — то был не дождь, а слезы из глаз моих — в этой истории наблюдается буддийское переосмысление традиционного образа змея. Змей по-прежнему дождит, но теперь он — не податель влаги, но кающийся грешник.

182. Хиэй — гора на границе столичного округа Киото и префектуры Сига. На горе находится множество храмов, в том числе храм Энрякудзи, главная святыня школы Тэндай.

183. Идзумо — совр. префектура Симанэ.

184. добрый бог — здесь бог — защитник учения Будды.

185. Бонтэн — Брахмадева, здесь повелитель неба Брахмы, защитник учения Будды.

186. Тайсяку-тэн (санскр. Индра) — здесь повелитель неба Тори (санскр. Траястринса), второго небесного мира в «сфере желаний».

188. Гангодзи, Кофукудзи — оба храма находились в столице.

189. Бисямон (санскр. Вайшравана) — охранитель северного направления в буддийской модели мира, изображался в обличье воина.

190. Хиго — совр. префектура Кумамото.

191. Стал колотить его — толкование этого места вызывает затруднения. Возможно, что таким образом Эйдзицу принял на себя хворь больной. Представления о том, что на лекаря-шамана переходит недуг больного, были распространены и в добуддийской Японии.

192. пять злаков — пять основных злаков: рис, просо, чумиза, бобы, ячмень.

193. дождю я не хозяин. Засуха и другие напасти во власти [174] небесного владыки Бонтэна — в данном предании зафиксирован новый этап осмысления образа змея (дракона), когда тот уже отказывается от своих «полномочий» дождителя, уверяя (см. ниже), что если он вызовет дождь, то тогда Бонтэн убьет его, признавая, таким образом, свою подвластность буддийскому божеству.

194. Тамба — совр. префектуры Киото и Хёго.

195. во 2-м году эры Совершенного Спокойствия — 962 г.

197. день поудачнее выбрал — дни месяца делились на «счастливые» и «несчастливые» для начинания какого-нибудь дела.

198. прибыв на место, он не стал возносить молитв родным богам — при назначении на должность управителю вменялось в обязанность прежде всего совершить приношения местным синтоистским божествам.

199. Кумано — название района на границах префектур Вакаяма и Миэ, известного своими синтоистскими храмами, в которых активно происходил процесс контаминации синтоистских и буддийских представлений.

200. хиро = 1,81 м.