Швейцарский поход Суворова в 1199 г.

(по запискам Грязева.)

I. Выступление из Италии.

В то время, когда Суворов завоевал Италию для Австрийской империи, политика европейских кабинетов вырабатывала новый план войны и создавала новую группировку союзных вооруженных сил.

Англия задумала послать морем соединенный англо-русский корпус в Батавскую республику (Нидерланды), находившуюся в сущности под властию Франции, с главною целью захватить голландский флот: ревнуя о морском могуществе, Англия хотела присоединить этот флот к своим морским силам, а еще лучше истребить, чтобы не пришлось впоследствии возвращать его при заключении мира. Однако, зная бескорыстие Императора Павла и открыто провозглашенную им цель войны: уничтожение республиканского правительства Франции и восстановление низвергнутых ею тронов в соседних государствах, — Англия выставила целью — уничтожение правительства Батавской республики и восстановление штатгальтерства в доме Оранском. Император Павел согласился послать для этой цели 18 т. русских войск: Лондонский же кабинет обязался, присоединив от 8 до 13 т. английских войск, взять на себя перевозку десанта и все издержки экспедиции. [76]

Переговоры об экспедиции и приготовления к ней велись в тайне от Австрии, но все-таки в Вене узнали о намерениях Англии и России; первый австрийский министр Тугут пожелал извлечь свои выгоды и, выставляя на вид, что прежде Нидерланды принадлежали австрийскому дому, писал: «Император Римский не может оставить без защиты преданный ему народ в Нидерландах. Его Величество вступил снова во все права свои на эту страну, с тех пор как сами французы нарушили мир, а потому император никак не дозволит, чтобы Нидерландами распоряжались без его согласия и воли».

Чтобы стеречь свою добычу и не пропустить минуты ее раздела, Австрия решила передвинуть армию эрцгерцога Карла из Швейцарии к Нижнему Рейну в Германию, якобы для содействия остальным союзникам. В Швейцарии же должны были соединиться под общим начальством Суворова русские корпуса: Римского-Корсакова (27 т.), прибывший из России, и собственный Суворова (18 т.) из Италии; по соединении, русские войска должны были через Франш-Контэ вторгнуться в самую Францию. Об удалении русских из Италии Австрия хлопотала весьма усиленно: она вовсе не думала вместе с Императором Павлом о восстановлении попранных прав и упрочений тронов, а единственно желала завладеть Италией, завоеванной чужими руками; поэтому присутствие здесь русских войск и русского генерала, имевшего главное начальство пад союзными армиями в Италии и действовавшего совершенно в духе и согласно с волей своего Государя, служило самым вал?ишм препятствием к осуществлению желаний Венского дворы. Ясно, что Тугуту казалось выгодным как можно скорее увидеть в Италии одних только австрийцев и распоряжаться самовластно.

К выполнению нового плана союзные дворы полагали приступить «только по совершенном утверждении союзных армий [77] в Италии и Швейцарии». Италия, действительно, была почти окончательно завоевана, но в Швейцарии, напротив, французы, под начальством великого мастера горной войны Массены, имели успех и занимали позиции по обширной дуге от Базеля по Рейну, нижнему Аару, Лимату, Цюрихскому озеру, р. Линте, горе С.-Готард, далее кантон Валис и гору Больной С.-Бернард. К половине сентября (стар. ст.) Массена мог усилить свою армию до 80 т. и перейти в наступление.

При таких обстоятельствах было бы безумием вывески из Швейцарии всю армию эрцгерцога Карла и оставить одних русских на явную гибель. А между тем эрцгерцог Карл получил предписание немедленно, по прибытии корпуса Римского-Корсакова, вывести из Швейцарии все австрийские войска, до последнего солдата. По поводу такого распоряжения Тугута Суворов писал: «Сия сова не с ума ли сошла, или никогда его не имела!» Следует заметить, что предписание было отдано вопреки соглашению, по которому русские должны были сменять австрийцев постепенно и в равных силах. Нелепость распоряжений, шедших из Вены, была до такой степени ясна, что эрцгерцог Карл, уходя из Швейцарии, взял на себя оставить там на некоторое время 22 т. чел. под начальством Готце, но, конечно, не потому, что у него совесть зазрила, как пишут некоторые историки, а чтобы прикрыть Граубинден и Тироль, которым угрожала явная опасность: отсюда французы могли вторгнуться в наследственные австрийские земли.

Корпусов Римского-Корсакова и Готце было далеко недостаточно для занятия длинной стратегической позиции в 200 верст; они подвергались крайней опасности от более сильного и более сосредоточенно расположенного противника; до поры до времени их спасала единственно неготовность Массены к наступлению, к которому Директория побуждала его [78] весьма настойчиво. Следовательно, Суворову необходимо было спешить как можно скорее прибытием в Швейцарию, дабы сколько-нибудь восстановить равновесие. И он спешил.

Уже 28-го августа он двинулся в поход, но попытка Моро освободить кр. Тортону от австрийской блокады вынудила русского фельдмаршала быстро возвратиться на помощь союзникам. Разумеется, он мог не возвращаться и предоставить австрийцев их собственной участи, подобно тому, как поступил эрцгерцог Карл с Римским-Корсаковым, но это было бы не согласно с характером русского полководца. Только 31-го августа, после сдачи Тортоны, Суворов мог начать свой беспримерный в истории поход и быстротою марша рассчитывал вознаградить потерянное время. Действительно, в 5 дней русские прошли более 150 верст и 4-го сентября достигли д. Таверно. «Огромные Альпы, пишет Грязев, показали нам издали величественное чело свое; их вершины, покрытые снегом и теряющиеся в облаках, удивили взор наш; цепь их казалась бесконечною. С каким нетерпением желал я видеть вблизи сих гигантов природы, наводящих ужас своею необозримою высотою...» До С.-Готарда оставалось 3 перехода, так что при некотором напряжении Суворов мог атаковать С.-Готард 8-го сентября, как предполагал раньше, но вдруг последовала внезапная остановка. Дело в том, что путь через C.-Готард в то время был недоступен для повозок, а потому Суворов не мог взять с собою ни колесного обоза, ни полевой артиллерии. Все тяжести он отправил кружным путем через Верону, Тироль, Форарльберг и по северному берегу озера Боденского, артиллерию же другой кружной дорогой — по озеру Комо, через Киавенну в долину Энгадин и далее в Фельдкирх; с собой русские взяли 25 итальянских горных орудий, обоз же необходимо было иметь исключительно вьючный. Суворов заблаговременно поручил австрийскому генералу Меласу, заведывавшему [79] хозяйственною частью, заготовить в Таверне 1,429 мулов, чтобы поднять продовольствия всего на 12 дней, на людях и во вьюках; 24-го августа было подтверждено относительно заготовки мулов с вьюками. рассчитывая, что все это исполнено, русские прибывают 4-го сентября в Таверну. «Здесь-то открылась нам, рассказывает Грязев, немецкая подлость во всей своей наготе, интриги гофкригсрата и самого австрийского двора, ибо союзники наши, заманивая нас в сию дикую и почти непроходимую страну, обещали с своей стороны, а при том имели и в обязанности, облегчить различным образом наше следование, дабы к нашему прибытию в Беллинцону заготовить достаточное количество провианта и приличное число мулов как для оного, так и для прочих наших тягостей, и сверх того проводников; вместо того, ни вспомогательного союзного войска, ни должного количества провианта, ни мулов для вьюков, ни проводников и ничего обещанного ими здесь не нашли. Всякой другой начальник, на месте Суворова бывший, найдя такие неудобства, отказался бы от дальнейшего следования в страну вовсе неизвестную, бесплодную и всеми ужасами исполненную; но великий духом, или лучше сказать, неподражаемый Суворов презрел сей подлый обман и все ковы и, не уважив никакими обстоятельствами и препятствиями, подобно древнему Аннибалу, решился идти далее и со славою проложить себе путь чрез седые, огромные Альпы». «Он созывает совет из военачальников, в числе коих находился и великий князь Константин, раскрывает им все обстоятельства нашего критического и вместе трудного положения и объявляет свою решительность. В сем случае Константин, как подражатель в духе, как герой севера, первый на то соглашается и предлагает вместо обещанных австрийцами мулов, спешив казаков, употребить их лошадей для навьючения провианта и всяких тягостей. Сие предложение, столько благоразумное [80] полезное и достойное россиянина, было принято как самим Суворовым, так и всеми военачальниками, и приведено в исполнение. Со стороны артиллерии мы были несколько обеспечены, ибо имели при себе несколько небольших пьемонтских горных орудий с их снарядами, навьюченными на маленьких мулах, и со всеми принадлежащими к ним чиновниками».

Мысль употребить казачьих лошадей под вьюки действительно была сообразна с обстановкой, ибо в горах спешенные казаки могли принести больше пользы; но, ведь, необходимо было устроить хотя какие-нибудь приспособления для навьючивания провианта. Для одного вьюка не трудно достать в любом селении подходящий мешок, конец веревки и несколько палок, но для 1,500 вьюков ¹ — это не легко. Казаки были разосланы по окрестностям для сбора вьючных приспособлений; войска устраивали вьюки; днем и ночью кипела необыкновенная деятельность. Наконец, к 10-му сентября все приготовления были окончены. Суворов известил Готце и Римского-Корсакова о выступлении из Таверны к С.-Готарду, сообщил им свою диспозицию и просил, чтобы они с своей стороны содействовали ему, как сами признают лучшим. В этих письмах фельдмаршал рекомендовал особую энергию: «Никакое препятствие, никакие затруднения, никакие пожертвования не должны останавливать нашего стремления к той важной цели, для которой мы соединяемся. Ничто не должно пугать нас: мы можем быть уверены в успехе, если будем действовать решительно и быстро. Это тем необходимее, что всякое промедление усиливает сопротивление неприятеля и препятствия, которые нам должны представиться в этой стране, в особенности же от недостатка продовольствия [81] и удобных дорог». Диспозиция Суворова была составлена весьма искусно ². В горах позиции обороняющегося обыкновенно весьма сильны; атаковать их с фронта, в лоб, крайне трудно, а потому обходы имеют решающее значение. Суворов внимательно отнесся к этой особенности горной войны и обходам отвел подобающее место. Позицию французов на С.-Готарде должен был атаковать с юга, со стороны [82] Италии (т. е. с фронта), русский корпус Дерфельдена (10,500 чел.) и австрийская бригада Штрауха (4,500 чел.), а в обход, через долину переднего Рейна, в тыл позиции неприятеля, послан русский корпус Розенберга (6,000). Далее вся армия Суворова должна была двигаться вниз по долине р. Рейсы, при чем, для облегчения фронтальных атак, австрийской бригаде Ауфенберга (из войск Готце) приказано выйти к Амштегу в тыл Чортова моста и других позиций французов. После этого предполагалось движение сил Суворова [83] к г. Альтдорфу и далее по правому бврегу Люцернского озера к г. Швицу, куда Готце обязан был прислать свою кавалерию. Затем Суворов идет к г. Люцерну, а Готце в Цугу, т. е. Готце во фланг, а Суворов в тыл главной позиции Массены за рекою Лимат, которую Корсаков должен был в то же время атаковать с фронта. Таким образом, в этой диспозиции идея обходов, сообразно со свойствами горной войны, была произведена весьма строго, но сложность плана угрожала неудачей от весьма возможных случайностей, [84] требовала в исполнении предначертанного каждому отряду точности и непреклонной энергии в достижении цели во что бы то ни стало, не останавливаясь ни перед какими препятствиями. Заметим, что план Суворова был предварительно послан на заключение таким опытным в горной войне лицам, как Штраух, Линкен и Готце; никто из них в своих отзывах не обратил внимания фельдмаршала, что по правому берегу Люцернского озера дороги не было, — дорога долиною Рейсы шла только до Альтдорфа.

10-го сентября, в 4 ч. утра, русские выступили из Таверны. Поход был трудный, хотя переходы и не велики. Обыкновенно в это время года на южных склонах Альп погода бывает теплая, но в 1799 г. она была весьма неблагоприятна. Все время дождь лил ливмя; резкий ветер с гор прохватывал насквозь; в холодные и сырые ночи люди дрогли от стужи на биваках в открытом поле, «без обоза (как говорит Грязев) и палаток, вместо коих служили нам шалаши, делаемые на скорую руку из древесных ветвей». Между тем войска оказались снаряженными далеко не подходящим образом для предстоявшей войны в суровых, негостеприимных Альпах. Суворов — первый показывал пример бодрости и, несмотря на слабость здоровья, ехал на казачьей лошади в обыкновенной легкой одежде.

12-го сентября, т. е. на третий переход, колонна Дерфельдена и Штрауха, при которой находился и фельдмаршал, дошла до д. Дачио, сделав в этот день всего 14 верст. До Айроло, где уже стоял неприятельский передовой отряд, оставалось 10 верст, но Суворов остановил колонну, чтобы дать время корпусу Розенберга обойти неприятеля. В этот день Розенберг уже достиг долины переднего Рейна. На завтра, 13-го сентября, обеим колоннам предстояла атака С.-Готарда. [85]

II. По Швейцарии до Мутенталя.

Со стороны Италии позиция на С.-Готарде была почти недоступна: только узкая тропинка, едва проходимая для вьюков, извилисто поднималась от Айроло по крутому свесу горы, пересекая местами горные потоки; во время грозы и бури путь этот становился весьма опасным: нередко путники погибали, не достигнув вершины горы. В начале боя позицию занимала бригада Гюдена (3,500 чел. из дивизии Лекурба), а потом подошла другая бригада (4,800 чел.). Таким образом, Суворов превосходил неприятеля числом; но при подобной позиции дело заключается не в числе, ибо и горсть защитников может отразить нападение многочисленного противника, который не имеет места развернуть своих сил; к тому же Гюден был весьма искусным генералом и вел оборону превосходно. Только обходное движение Розенберга (6 т.) могло открыть дорогу главной колонне. Но Розенберг несколько промедлил со своей атакой; сообщения между колоннами через горы не было, а потому фельдмаршал, опасаясь за судьбу Розенберга, решился повести фронтальную атаку с охватом левого фланга французов авангардом Багратиона. К такому маневру Суворов был вынужден, чтобы не допустить неприятеля всеми силами обрушиться на Розенберга. Такая ненормальная атака обошлась русским в 1,200 чел. Грязев описывает бой при С.-Готарде следующими словами: «С 5 ч. утра мы шли беспрерывно все в гору до самого полудня и при селении Айроло открыли авангард французского корпуса, защищавшего вход в глубину Швейцарии чрез Тейфельсбрике или Чортов мост. Неприятельский авангард, не дождавшись нашего приближения, отретировался далее в гору, и потому не произошло никакого действия. Поднимаясь еще далее в гору, узнали мы совершенно, что неприятельский авангард занял свою позицию [86] на неприступных высотах, а за оным на других находился и весь его корпус, занимавший сей пункт. Ужасные стремнины, высоты, следующие одна за другою, и висящие скалы, между коими сия беснующаяся толпа республиканцев укрепилась, препятствовали нам действовать регулярно, и потому, соображаясь с местными положениями, растянулись мы частями по горе и повели атаку на неприятеля. Авангард кн. Багратиона взял несколько правее. Сим первым, но быстрым и отважным натиском вытеснили мы его из укреплений и понудили отступить еще далее на возвышение горы, чем преследование наше учинилось еще пламеннее, не взирая, что неприятель всегда имел преимущество над нами, соображаясь с занимаемыми им неприступными высотами и утесами; но сии ужасы не остановили нашего стремления; мы взлетали, как орлы, на оставляемые им места и теснили его далее и выше к небесам, где иногда действие прерываемо было бродившими облаками, на нас спускавшимися или проходившими над нашими головами и скрывавшими от нас своею непроницаемостью врагов наших; равным образом и серный дым, от стрельбы происходивший, спираясь в густоте поднебесного воздуха, темнил его и разделял нас друг от друга, словом: все ужасы и чудные явления природы соединились здесь для того, чтобы изумленному свету представить мужество и неустрашимость русского воинства, с каковыми оно преодолевало их. Поднимаясь таким образом беспрерывно на высоты, нам казалось при всякой, что достигаем уже конечной, но за нею следовала другая еще крутейшая, и так далее и далее, мы постепенно приближались к самым небесам, пока наконец неприятель избрал самую острую и утесистую высоту, на которой долго и упорно держался; но тою же храбростью и неутомимостью нашего воинства, помогая один другому восходить на каменные утесы и голые скалы, его сбили и принудили ретироваться уже не на [87] высоты, а по противоположному скату горы, по таким же утесам и стремнинам, будучи непрестанно преследуем и везде поражаем. Хотя неприятель на пути своем неоднократно покушался останавливаться за остроконечными или подобными огромным стенам утесами, но всегда был выбиваем и еще далее вниз преследуем самым быстрым и отважным нападением более штыками и прогнан до самого ската горы за селение Оспиталь, находящееся уже на луговой отлогости. Здесь распростершаяся темнота вечера прекратила наконец наше действие и спасла врагов от конечного поражения. В сем последнем преследовании первое занятие селения Оспиталя принадлежит мне и капитану Панову, с которым разделяли мы весь пламенный ход сего чудеснейшего сражения, и здесь на долине остановились, дабы дать отдых утомленным нашим силам: к нам же стали присоединяться и все сходящие с высот и здесь расположились провести ночь. И действительно, такое необыкновенное напряжение, которое в жару самого действия казалось неприметным и обыкновенным, столько ослабило нас, что мы вне себя бросились на землю и не скоро могли опомниться, что происходило и что происходит с нами. Мы не могли без сердечного содрогания вспомнить, какие опасности, какие ужасы и сколько смертей протекли мы на сем страшном пути, устланном трупами и обагренном кровию наших соотечественников и нечестивых врагов».

«Неприятель был в числе 4,000 человек, под начальством генерала Лекурба; урон его велик, с потерею четырех небольших орудий со снарядами, которые мы присоединили к своим, не бывшим, однако же, при сем сражении в действии; ибо наша быстрота, с какою оно происходило, могла только затруднить ход наш, и потому они оставались на своих вьюках. Что ж принадлежит до неприятельских пленных, то мы оных в сем сражении не имели: ибо [88] штык и приклад разрешали нас от сей излишней тягости сопровождать их за собою. Хотя такая жестокая мера была выше правил человека в отношении к своему ближнему, но необходимость, но наше звание переставляли нас за черту сей священной обязанности, и мы, так сказать, невольным образом преклонялись к сему ужасному убийству».

«Сего же числа (13-го сент.) второй наш корпус, под начальством генерала Розенберга, следовавший другим путем чрез высоты Фогельберга, имел с неприятелем важное дело и одержал над ним совершенную победу в долине Урзерн, при селении сего же имени, и потом соединился с нами. Таким образом, хотя и с великою трудностью, совершены в одно время две значительные победы над неприятелем, находящимся в Швейцарии».

«Когда весь наш корпус собрался у селения Оспиталь и расположился на отлогой долине Урзерн для отдохновения, мы по холодному времени развели огни и, сидя вокруг оных, рассуждали о событиях, происшедших в сей достопамятный день, как наше спокойное положение неожидаемо было нарушено нескольким числом пушечных выстрелов со стороны неприятеля, занимавшего окружные высоты, но без всякого вреда; впрочем, нам не оставалось ничего более, как погасить огни и тем уничтожить цель, которую посредством света мог иметь на пас неприятель, и сим все беспокойство наше окончилось».

14-го сентября совершился знаменитый переход через Чортов мост. Оставив бригаду Штрауха на южной стороне С.-Готарда для обеспечения тыла, Суворов на рассвете 14-го сентября двинулся по долине р. Рейса, которая в записках Грязева, также как и во всех документах того времени, называется Рус. В одной версте за д. Урзерн дорога, по правому берегу Рейса, преграждена громадными утесами, которые отвесно упираются в самое русло реки. Сквозь эти [89] утесы было пробито отверстие, называемое Урнерскою дырою (Urnеr-Loch), около 80 шагов длины, и едва достаточное для свободного прохода одной лошади с вьюком; выйдя из этого отверстия, дорога огибает гору в виде карниза и круто спускается к знаменитому Чортову мосту, расположенному в 400 шагах от Урнерской пещеры. На этом пространстве река, стесненная высокими горами, низвергается с высоты 200 фут несколькими водопадами. На высоте 75 футов над водою, между отвесными скалами, перекинута через бурный поток каменная арка. Пройдя по этому мосту, дорога упирается в отвесную скалу левого берега и, поворотив круто направо, спускается по искусственной каменной аппарели к другому мостику. Ясно, что горсти французских стрелков было достаточно, чтобы остановить здесь движение всей армии Суворова. Лекурб мог достигнуть того же самого, если бы взорвал арку Чортова моста; но французы решились оборонять выход из Урнерского прохода, позади которого расположен был небольшой передовой отряд с одною пушкою, а главные силы арриергарда (2 батальона) находились за Чортовым мостом. Для атаки этой теснины надо было прибегнуть к обходам. Полковник Трубников с 300 охотников взобрался на горы вправо над самым проходом, а майор Тревогин с 200 егерей пошел влево. через р. Рейс, по пояс в воде, и начал взбираться на скалы левого берега, За егерями Тревогина пошел целый баталион полковника Свищова. Трубникову удалось ранее левой колонны взобраться на горы над Урнер-Лох; неожиданное появление его принудило французский передовой отряд бросить свою позицию и начать отступление, а войска, стоявшие позади Чортова моста, начали второпях разрушать каменную аппарель на левом берегу. Однако, угрожаемые обходом французы начали отступать, а русские бросились вперед, притащили несколько бревен, перекинули их через провал; офицеры [90] связали их своими шарфами, и войска стали перебираться но ним, под самым близким ружейным огнем. В это время Тревогин и Свищов уже спустились с гор и заставили французов начать поспешное отступление. Устройство моста через провал замедлилось до 4 ч. пополудни, после чего все русские войска двинулись далее через д. Гешенен. Отступавший неприятель портил мосты, и починка их до того замедлила движение армии Суворова, что главные силы ее только поздно ночью дошли до д. Вазей, не доходя до Аnimerа. В этот же день бригада Ауфенберга успела достигнуть д. Амштег), но Лекурб с главными силами бросился ей навстречу и оттеснил австрийцев. Этим он очистил путь своему арриергарду, отступавшему от Чортова моста.

На другой день, 15-го, соединившись с бригадой Ауфенберга (3 т.) и преследуя Лекурба, русские дошли почти до г. Альтдорфа, где Лекурб (6 т. и 10 ор.) занял позицию за р. Шахен.

В описании перехода через Чортов мост мы придержались известного сочинения Д. Милютина «История войны 1799 г.», но сам автор этого сочинения говорит (т. III, стр. 496): «Странно, что в истории войны 1799 г. те именно события, которые с первого взгляда кажутся наиболее известными, остаются в действительности самыми темными. Много противоречий представляется в рассказах о переходе Суворова через Чортов мост. Различие заключается не в однех только подробностях, но и в самых существенных фактах». Далее указывается противоречие 11-ти источников. Ввиду этого, мы приведем целиком описание Грязева:

«15-го сентября в час пополуночи снялись мы с места и, пройдя Урзернскую долину, вошли в междугорие. Здесь предстала глазам нашим одна перпендикулярно стоящая, подобно стене, каменная гора, в средине которой находилось узкое, самою природою устроенное отверстие, называемое Тейфельслох [91] (чортова дыра), ведущее к Тейфельсбрике и продолжающееся во внутренности горы около ста сажен. В нем царствовала вечная ночь, и мы, схватив друг друга за руки, проходили под сводом сей громады, которая, подавляя сама себя своею тяжестию, испускала на нас водные потоки, и таким образом пройдя сие отверстие, или, лучше сказать, ущелие, приближались мы к началу Чортова моста. Кажется, всякое выражение будет недостаточно, дабы в точности представить все ужасы, сие место окружающие, которые мы проходить должны были. Это есть не иное что, как страшный проход, вводящий во внутрь Швейцарии между огромных, крутых каменных гор, или, лучше сказать, натуральных стен, идущих по обеим сторонам пути, в расстоянии 6 сажен поперечника между собою, полагая в том числе и реку Рус, здесь протекающую, которая, занимая с одной стороны половину прохода, с бурным стремлением и шумом катится междугорием и по каменному дну, где, встречаясь местно со скалами, на поверхность воды выходящими, ударяется об них с плеском и пенистою волною опять обтекает их; с другой стороны сей реки, вниз по ее течению, идет вымощенная дорога на подобие моста, которая, сообразно примыкающей к ней горной стране, имеет различные широты, высоты и направления. Поверхность сей реки равняется иногда с поверхностию сей дорожки, а иногда сажен пятьдесят и менее упадает вниз от оной; в таком-то. месте дорога поддерживается каменными сводами, инде самою природою образованными, а инде искусством утвержденными. Идучи таким образом по излучистой и неровной дороге, продолжающейся узким междугорием, шаг твой непременно должен остановиться при воззрении на две каменные скалы разделившихся между собою гор над рекою, где видна одна только бездонная пропасть крутящейся между камней воды. С одной скалы на другую сделан был деревянный помост, который [92] французы, ретируясь, разломали и сожгли, но к счастию не совсем. Здесь-то нужно было иметь всю твердость духа, дабы, сии до половины обгорелые части бревен и досок кое-как соединив, пройти через сию бездонную и крутящуюся пучину. Но чего неудобна сделать необходимость? Общими силами и помогая один другому, миновали мы сию опасность без всяких вредных для себя последствий, кроме замедления, с каковым должно было проходить по зыблющимся перекладам толикому числу людей. На сей-то предмет изобретательный гений человека приискал богатую мысль и составил ту риторическую фигуру, которая изображена в донесении Государю нашему Императору насчет перехода нами сего чудеснейшего Чортова моста, где, описывая разительными чертами все ужасы природы, его окружающие, сказано, что и офицеры, ревнуя славе и трудам российского воинства, употребляли свои шарфы для связывания полуобгоревших частей дерева. Я сам был непосредственный участник перехода через Чортов мост, и полк наш всегда следовал перед прочими впереди, и я этого не видал; а обгорелые части бревен и досок с присовокуплением новых были исправлены накануне посланными людьми, и хотя не беспечно, но переходить было можно. Как бы то ни было, но мы, миновав сию опасность, продолжали наш путь по такой же точно дороге, какою проходили и до сего помоста, с тою только разницею, что дорога ощутительно склонялась ниже и ниже. Нам казалось, что мы нисходим в подземное царство карать и там противников закона и судьбы. Около десяти часов нашего хода по сему страшному пути, дорога мало-помалу становилась лучшею, горные стены и вершины их начали постепенно расширяться, воздух ощутительно сделался свежее, воображение чище и душа спокойнее, наконец вдали стали показываться равнины и селения. В первом из них нашли мы французский стан, из досчатых навесов собранный и оставленный уже ими, а за селением [93] достигли ретирующийся неприятельский арриергард, напали на него и прогнали далее в горы. За сим проходили мы селение Бемштак и прекрасную его долину, где встречены были жителями с изъявлением величайшей и непритворной радости, потому что французская саранча им надоела, и они надеялись, что мы истребим ее. Продолжая путь наши по дороге к местечку Альтдорфу, мы не дошли, однакож, до оного и остановились при селении Шадсдорф; ибо утомленные наши силы столь затруднительным переходом требовали отдохновения, и сверх того отступающий неприятель остановился здесь на окружных высотах и в виду нашем».

«Вот мое описание Тейфельслоха, или иначе называемого Урзернлоха и описание чудесного Тейфельсбрике: оно не украшено никакими богатыми вымыслами, никакими кудрявыми выражениями, могущими восхитить воображение читателя и привести в восторг его душу; судьба не наградила меня сими изящными талантами, сим пламенным воображением, коим достигают до цели своих желаний и переливают свои чувствования в души других; по крайней мере описание мое близко к самому подлиннику, без излишностей и недостатков, и составляет сущность всех главных частей, образующих сей страшный проход, именуемый Чортовым мостом. Любопытствовал узнать от жителей, почему он получил такое наименование? Они не могли мне сказать ничего удовлетворительного: иные говорили, что якобы от слова «чорт знает», что служило ответом, если спрашивали об нем, кто его строил и когда. А другие сказывали, что по чертовским ужасам, из коих он составлен. Хорошо, кто видел сие образцовое и единственное произведение природы и искусства, но лучше — кто его не видал и не чувствовал страхов, его окружающих. Здесь места начинают быть открыты и изобильны в долинах. Плоды были еще не зрелы: вот доказательство состояния здешнего климата!» [94]

Достигнув Альтдорфа, Суворов узнал, что далее по восточному берегу Люцернского озера дороги нет. Есть, правда, две тропинки из Шахенской долины через дикий хребет Росшток в Мутенскую долину, по которой открывается путь к Швицу, но эти тропинки в позднее время года доступны разве только для смелых охотников, привыкших с детства карабкаться по громадным утесам и пустынным ледникам. Только в Альтдорфе с ужасом увидел Суворов, куда завели его австрийцы; горсть русских была поставлена почти в безвыходное положение. Что будет с Готце и Корсаковым, если сам Суворов не достигнет назначенного сборного пункта в Швице, или даже только опоздает! Наконец, что будет с армией Суворова без тех запасов продовольствия, которые он рассчитывал получить в Швице? Всякий другой, на месте Суворова, наверно, собрал бы военный совет и, прикрывшись его решением, избрал бы один из путей, ведущих назад; таким образом, отступил бы перед препятствием, бросив предначертанную ранее цель. Но русский полководец, не колеблясь ни минуты, остается твердым в намерении идти, во что бы то ни стало, к условленному сборному пункту — Швицу. Он избирает для этого ту из двух тропинок через Росшток, которая прямее ведет к д. Мутен. Тропинку, без сомнения, все сочли бы непроходимою для войск, и конечно — ни одной армии до тех пор не случалось проходить по таким страшным стремнинам. В подобные трудные минуты и проявляется истинный гений полководца во всем блеске. Семидесятилетний старик, истерзанный огорчениями, истомленный в борьбе с интригами, с изумительной силой выносит физические невзгоды и лишения и в критическую минуту сохраняет исполинскую силу духа. Нужна железная воля, чтобы принять решение идти к Швицу по козьей тропинке, оставляя сзади готового к бою врага (Лекурб); нужна притом и неограниченная вера в [95] своих солдат. Голодным и утомленным до крайности войскам Суворов не дает ни одного дня отдыха, не хочет даже подождать, пока подтянутся вьюки, длинной лентой растянувшиеся от Альтдорфа до самого Айроло; время было дорого, каждый день промедления мог сделаться гибельным для других частей союзных сил.

Багратион должен идти в авангарде, Дерфельден и Ауфенберг в главных силах, а Розенберг — держаться в арриергарде у Альтдорфа против Лекурба до тех пор, пока не пройдут все вьюки. Казалось бы, Суворову, имевшему превосходство в силах, легко было разбить Лекурба на равнине у Альтдорфа и тогда спокойно совершать трудный переход через горы; но на бой надо употребить день времени, а его нет: менее важным надо пренебречь в виду более важного.

16-го сентября, в 5 ч. утра выступил Багратион. Переход через снеговой хребет хотя был и не длинен, всего 16 верст, но и самые привычные одиночные охотники обыкновенно делали его не менее, как в продолжение 8 часов; поэтому надо признать весьма успешным движение авангарда, голова которого в 5 ч. пополудни, после 12 ч. марша подходила к д. Мутен, да еще нашла в себе силы, чтобы атаковать стоявший там французский пост: половина переколота, половина взята в плен, — никому не удалось уйти от внезапно появившихся русских.

Несмотря на малочисленность авангарда, он до того растянулся по узкой дороге, что собрался у д. Мутен только поздно ночью. Главные силы тянулись по всей дороге 2 дня, так что хвост колонны прибыл только поздно вечером 17-го, а вьюки 19-го. Не мудрено, что многих ночлег заставал на вершине или на скатах хребта, и здесь приходилось отдыхать так, как застала ночь, ибо двигаться вперед было невозможно. В таком положении оказался и Грязев, [96] который шел в главных силах Дерфельдена. Гора была высока, «и потому (пишет Грязев), как в рассуждении ее высоты, так крутизны и острых камней, ее составляющих, едва в сумерки могли мы достигнуть ее вершины, и то не со всем корпусом. Распростершаяся темнота ночи остановила наше следование далее вниз по ее склонению и принудила остаться тут до рассвета на холодном и пронзительном воздухе, который на таком возвышении, естественно, был ощутительнее, нежели в каком-либо другом месте, и притом без всяких пособий, хотя бы огня, по неимению дерева, ибо кроме камней ничего более здесь не находили, и ночная темнота останавливала всякое покушение сдвинуться кому-либо со своего места, но всякий оставался там, где она его застигла. Но нужда изобретательна: полковой наш командир, полковник Яфимович, я и еще двое из товарищей долго выискивали средства, как бы сойти с самой вершины и, спустясь ниже, защитить себя от пронзительного холодного ветра, от коего застывала кровь в наших жилах, и наконец нашли способ уменьшить ужас темноты, препятствовавшей решиться на один шаг вперед, который бы мог быть последним, и сей способ состоял в небольшом восковом огарочке, у одного из нас находившемся; мы свернули из бумаги род фонаря, утвердили в средине оного огарочек, дабы защитить его от ветра, высекли огня, зажгли и пошли вперед по тропинке, освещаемой слабым светом и ведущей вниз по склонению горы; но как она состояла в разнообразных излучинах, пересекаемых почасту уступами и выдающимися каменьями, то ход наш был весьма медлителен и затрудняем сими опасностями, ибо передний наш товарищ, несший сей магический фонарь, должен был почти на каждом шагу останавливаться и давать время сходить прочим. Наконец, преодолев все сии трудности, спустились мы довольно низко от вершины и почувствовали, что ветер [97] не столько уже был проницателен, и притом нашли здесь, на небольшой площадке, часть неутомимого нашего воинства, сошедшего сюда заблаговременно и занимавшегося зрением на маленький курящийся обломок дерева, и действительно — одним только зрением, потому что теплота, от него происходившая, недостаточна была обогреть всех его окружающих. Мы присоединились тут же, достали из кармана сухарей, сколько хотелось — погрызли и пробыли тут до рассвета».

«17-го, с рассветом дня, начали мы опущаться с горы, и за полдень оба наши корпуса собрались на обширную Мутентальскую долину, где и расположились на чистом воздухе. Хотя с самого нашего вступления в оную дикую и бесплодную часть Швейцарии, т. е. начиная от Беллинцоны, чувствовали мы большой недостаток в продовольствии пищею, и в особенности от 13-го числа, после сражения на горе С.-Готарде, недостаток сей сделался еще ощутительнее, но здесь оказался оный в совершенстве. Наши сухари, навьюченные с мешками на казачьих лошадей, все без изъятия пропали, первое потому, что большая их часть состояла из белых и пресных, которые от ненастной погоды размокли и сгнили, а наконец потому, что лошади, растеряв подковы и обломав по каменным горам свои копыта, разбивались, падали и умирали от бескормицы, так что ни один вьюк не мог дойти до Мутенталя; и в особенности чрез ужасную переправу Чортова моста. Начальники наши как ни старались доставать нам продовольствие, но желания их не имели успеха, ибо селения, нами проходимые, были бедны, изнурены и ограблены просвещенными французами, а потому и не могли нам дать никакого содержания. С нашей же стороны не было употребляемо никаких притязаний; сам великий князь Константин, пришедши с авангардом в Мутенталь, купил для оного две гряды картофеля, заплатя за них хозяину 40 червонцев; всякое фуражирование также не могло быть [98] употребляемо, потому что все окрестности и мало известные нам места были заняты прожорливыми французами, и наконец наши добрые союзники австрийцы перестали доставлять нам и провиант, и фураж. Что ж в таком случае оставалось делать? Мы копали в долинах какие-то коренья и ели, да для лакомства давали нам молодого белого или зеленого швейцарского сыру по фунту в сутки на человека, который нашим русским совсем был не по вкусу, и многие из гренадер его не ели; со всем тем, во все время нашего пребывания в Швейцарии, сыр составлял единственную пищу; мяса было так бедно, что необходимость заставляла употреблять в пищу такие части, на которые бы в другое время и смотреть было отвратительно; даже и самая кожа рогатой скотины не была изъята из сего употребления; ее нарезывали небольшими кусками, опаливали на огне шерсть, обернувши на шомпол, и таким образом обжаривая воображением, ели полусырую».

«Сверх сего, кожа нужна была и для другого предмета: многие чувствовали недостаток в обуви и сбережение своих ног предпочитали сытости желудка; почему отрезывая лоскутки кожи, обертывали ею свои ноги по примеру лапландцев и употребляли до самой невозможности, как свойство ее позволяло; некоторые из офицеров должны были прибегнуть к сему же средству, дабы сохранить свои ноги от острых камней и повреждений всякого рода. Вот в каком бедственном положении находилась вся наша победоносная армия!»

«18-го на долине Мутентальской. — Здесь есть женский монастырь ордена Les soeurs grises — сестер милосердия. Но сии милосердные сестры также брали с нас за копеечную булку по червонцу, как бы и самый жадный ростовщик, или их милосердие обращаемо было совсем на другие предметы, и, по словам жителей, беззаконные французы не упустили случая [99] воспользоваться оным. Но как кажется, что корыстолюбие, праздность и другие пороки были основанием подобных монастырей. Видевши их такое множество в странах чуждых, я не находил в них ничего ангельского, приближающего их к небу, но более преступного, не столько добродетелей, сколько пороков, которые здесь сосредотачиваются и имеют всю свою силу на сей маленький мир, заключающийся в стенах монастырских».

В д. Мутен от окрестных жителей Суворов получил страшные вести: Корсаков потерпел совершенное поражение при Цюрихе и с огромною потерею отступил к Шафгаузену; Готце разбит на Линте и сам пропал без вести; значительные неприятельские силы заняли Гларис, а сам Массена собирает свою армию к Швицу, так что русским был заперт путь и в ту, и в другую сторону. В Швейцарии не оставалось ни одной союзной части войск, от которой Суворов мог бы ожидать содействия; он оставался в Мутенской долине один, окруженный неприятелем со всех сторон. ³ В таких обстоятельствах фельдмаршал 18-го сентября собрал у себя военный совет из всех генералов и некоторых и штаб-офицеров; только генерал Ауфенберг не был приглашен.

III. Выступление из Швейцарии.

«Прежде, нежели объясню происходившее в совете, я ⁴ поставлю на вид главные причины к составлению оного, как обстоятельства весьма необыкновенного в чертах военной жизни нашего великого полководца. Известно, что верхняя часть Швейцарии. занята была нашими войсками, составлявшими отдельный 30,000 корпус, под особым начальством, генерал-от-инфантерии А. М. Римского-Корсакова, [100] коих центр находился около Цюриха, а линия, по отбытии принца Карла Австрийского со своими войсками из Швейцарии к нижнему Рейну, растянута была на значительное пространство. Корсаков имел у себя в виду сильного неприятеля: французский генерал Массена с 45,000 корпусом занимал центр своей позиции на горе Альбис, правое его крыло простиралось до южных пределов Швейцарии, а левое защищалось рекою Ааром. В помощь Корсакову находился и австрийский 20,000 корпус, под начальством генерала Готце, занимавшего правый берег р. Липты. Цель нашего вступления в сию часть Швейцарии состояла в том, чтобы, очистя оную от неприятелей, ее занимающих, следовать на Швиц и, зайдя в тыл Массене, поставить его между двух огней и обще с Корсаковым нанести ему решительный удар. Но Провидению не угодно было совершить сего предположения, ибо Массена знал, что российский корпус под предводительством Суворова, из Италии выступил и следует в Швейцарию для соединения с Корсаковым. Массена решился предварить наше соединение: французский генерал Сульт потеснил австрийского генерала Готце, а сам Массена атаковал Корсакова в его позиции при Цюрихе. Судьбам всевышним угодно было наклонить успех оружия на сторону нашего неприятеля, и доселе непобедимые учинились жертвою слабости своего начальника и, к стыду имени русского, принуждены были бежать, чтобы спастись от конечного поражения. Весть о сем несчастном происшествии встречает нас при вступлении нашем в г. Мутенталь. Суворов и верит, и сомневается; впрочем, как обстоятельство, подлежащее исследованию, рассматривается со всех сторон и оказывается возможным; почему предположено было послать одного из здешних жителей для подробного осведомления об истине сего происшествия: ему заплатили деньги; но швейцарец не возвратился; приискали другого, заплатили больше [101] и сей доставил удовлетворительное известие, подтвердившее истину сего несчастного события, а вслед за сим и австрийский генерал Линкен доставил фельдмаршалу подробное о сем донесение, — и вот предлог военного совета, составленного Суворовым в Мутентале. Теперь посмотрим, что происходит в нем».

«Разумеется, что первое предложение состояло в том, что должно предпринять в таком критическом положении? — Иные предлагали, что по содержанию обстоятельств мы не имеем уже надобности входить далее внутрь Швейцарии, поелику ни расстроенному корпусу Корсакова помочь, ни по собственному своему расстройству противостать неприятелю и столь сильному не можем; что путь, по коему мы шли, для нас известнее и безопаснее, нежели тот, который можем мы иметь в будущем, и потому для сбережения своих воинов удобнее нам возвратиться по оному, нежели подвергать себя видимым опасностям. Другие опровергали сей план и чувствовали еще в себе столько мужества, чтобы напасть на торжествующего неприятеля и вырвать из рук его победу, полученную им по одним прихотям случая, не благоприятствовавшего столь неосторожному и слабому начальнику, каким показал себя Корсаков, и загладить тем стыд, понесенный российскою армиею; что победы наши, приобретенные нами в Италии и при вступлении в Швейцарию, и имя великого полководца, имея большое влияние на неприятеля, дают нам неоспоримое право решиться на сей отважный подвиг, могущий увековечить нашу славу и поддержать пред целым светом достоинство российского оружия. Наконец последние, хотя и не совсем опровергали сие мнение, во всех отношениях достойное характера русских, но что само благоразумие предлагает нам, по крайнему расстройству наших сил и малочисленности, уклониться от видимых опасностей, могущих потрясти приобретенную нами славу, и, [102] не возвращаясь назад, как предлагали первые, но оставляя сильного неприятеля в стороне, проложить себе оружием новый путь сквозь окружающих нас неприятелей, чрез что мы не только не потеряем ничего, но, и сберегая себя, покажем политическому свету, что умеем опровергать ковы наших неблагонамеренных союзников, которые за все наши жертвы заплатили нам столь низкою неблагодарностию. Я умалчиваю о членах-статистах: они безмолвствовали, иногда дакали, или соглашались со всеми».

«Великое сродно великому, и вот черта духа, поседевшего во бранях: он утвердился на последнем мнении, в согласность сего и положено: первому корпусу Дерфельдена идти вперед, не касаясь глубины Швейцарии, на Гларис, а второму корпусу Розенберга оставаться одним только днем за нами, буде не встретится каких-либо особых обстоятельств, и прикрывать наш путь».

Распоряжения Суворова и диспозиция, отданная им на этот случай, настолько замечательны, что мы приведем их целиком в изложении князя Багратиона.

«Ту ж минуту Александр Васильевич, подошедши к столу, на котором была разложена карта Швейцарии, начал говорить, указывая по ней: тут, здесь, и здесь французы; мы их разобьем — и пойдем сюда. — Пишите! — И Кушников, и все, кто имели с собою карандаш и бумагу, стали записывать слова его:

«Ауфенберг, с бригадою австрийцев, идет сегодня по дороге к Гларису. На пути выгоняет врага из ущелья гор, при озере Сен-Рутен; занимает Гларис если сможет, но дерется храбро, и отступа назад для него нет; бьет врага по-русски! — Князь Петр (Багратион) со своими идет завтра, вовремя; дает пособие Ауфенбергу и заменяет его, и гонит врага за Гларис. — Пункт в Гларисе! — За князем Багратионом идет Вилим Христофорович (Дерфельден), и я [103] с ним. — Корпус Розенберга остается здесь; к нему в помощь полк Ферштера. Неприятель наступит? — Разбить его!... непременно насмерть разбить и гнать до Швица, — не далее!... Все вьюки, все тягости Розенберг отправит за нами под прикрытием; а за нами и корпус идет, простояв на месте несколько, чтобы идти не мешали. Тяжело раненых везти не на чем: собрать всех; оставить всех здесь с пропитанием; при них нужная прислуга и лекаря. — Оставить при всем этом офицера, знающего по-французски. Он смотрит за ранеными, как отец за детьми. Дать ему денег на первое содержание раненых. — Позовите Фукса, Трефурта (дипломатические чиновники)! Написать Массене о том, что наши тяжко раненые остаются и поручаются, по человечеству, покровительству французского правительства. — Михайло (Милорадович)! ты впереди, лицом к врагу! — Максим (Максим Васильевич Ребиндер)! тебе слава!... Все, все вы русские! — Не давать врагу верха: бить его и гнать по-прежнему! — С Богом! — Идите и делайте все во славу России и ее Самодержца царя Государя». — «Он поклонился нам, и мы вышли».

Эта диспозиция удовлетворяет даже самым придирчивым требованиям тактики настоящего времени, спустя столетие, и представляется образцовою. В салом деле. В диспозициях для походного движения прежде всего обозначается обстановка, где неприятель, — и Суворов говорит: «тут, здесь и здесь французы», т. е. в Гларисе, Швице и Альтдорфе. Далее — цель и направление марша; у Суворова: «мы их разобьем — и пойдем сюда». Затем современная диспозиция требует распределения войск и обозов, указывает время вступления, пункты ночлега, место главного начальника во время похода, — и все это есть у Суворова, замечательно кратко и ясно. Нет обозначения привалов и распоряжений по обеспечению флангов, но по обстановке в этом не было и надобности. Требуются еще особые распоряжения, если эти вызываются обстановкой; — [104] в данном случае таким является распоряжение об оставлении на месте тяжко раненых Наконец, что особенно важно и что редко можно встретить в диспозициях нашего времени, — это указания каждому отдельному начальнику на характер предстоящих ему действий. Наиболее трудная задача выпадала на долю Розенберга, и фельдмаршал его отряду дает наиболее ценные и наиболее подробные приказания-советы («непременно разбить и гнать до Швица, — не далее!» — Милорадович и Ребиндер тоже входили в состав войск Розенберга).

При движении из Мутенской долины, армия Суворова должна была перевалить через гору Брагель и вступить в долину Клён где стояла бригада Молитора (5 т.), с которой и пришлось сразиться 19-го сентября; 20-го же на подкрепление к Молитору подошла часть дивизии Газана, так что вместе составилось. до 8 т. французов. Сначала спустились в долину Ауфенберг и Багратион, а затем Дерфельден, в колонне которого был и Грязев. Вот как он описывает бой в долине Клён.

« 19-го сентября, в 7 ч. утра, тронулись с места и начали подниматься на крутую с уступами гору Брагельсберг, которой возвышения уже за полдень достигли. Здесь встретили нас сильные неприятельские колонны из дивизии Молитора. Место было ровное и прекрасное; медлить было не должно, и мы ударили на них в штыки; две колонны в одно мгновение были опрокинуты с великою для них потерею и обратились в бегство с двумя достальными, как видно, не желавшими подобной участи. Мы проследовали их до озера Рутен, где храбрые французы, будучи стеснены на узком пути, идущем между горою и озером, искали в нем своего спасения и. бросаясь в оное, погибали, а бОльшую часть их сталкивали и прикалывали. Преследование продолжалось еще далее и за озеро до самых сумерек, положивших конец нашему стремлению, [105] с каковым штыки наши упивались неприятельскою кровию. Все пространство нашего пути устлано было убитыми и тяжело ранеными. Мы остановились опочить при озере Клонталлер. Спасшиеся от поражения французы скрылись в горы и на другую сторону озера, разделявшего нас с главными их силами».

«После некоторого отдыха. уже при наступлении совершенной темноты, авангард князя Багратиона потянулся влево от озера, дабы занять высоты. Вскоре после сего великий князь Константин приезжает в наш стан и откомандировывает генерала Миллера с егерским полком влево же от озера, препоручая ему занять высоту, самую ближайшую к неприятелю, дабы стать у него в правый его фланг, где и ожидать утреннего света. Потом подъезжает к нашему полку и спрашивает именно капитана Грязева; я подхожу; он отдает мне приказание: «возьмите, который хотите, батальон вашего полку; следуйте с ним от озера направо; старайтесь занять там высоту, ближайшую к левому неприятельскому флангу; уверен, что вы все исполните, чего будут требовать утренние обстоятельства. Вот вам и колонновожатый». — Должно согласиться, что такое личное и важное поручение для капитана, тогда как у нас находилось много и штаб-офицеров, весьма было лестно; ибо оно означало полную доверенность, быв особенно замечен по неоднократным моим действиям, доставившим мне сие предпочтение пред прочими. Не должно было тратить времени; я взял второй баталион нашего полка, в котором находилась и моя рота, и в сопровождении австрийского колонновожатого пошел по берегу озера вправо, не зная ни местного положения, ни позиции неприятеля, но по одному стремлению ко всему великому, дабы в полной мере оправдать снисканную мною доверенность. Ночная темнота сокрывала наше следование, и она же препятствовала нам располагать местным положением. [106]

Небольшая река, выходящая из озера, не остановила нас; мы переходим ее в брод и продолжаем свой путь по тому же берегу озера. Но каменная гора, подобная стене, прилегающая к самому озеру влево, положила границы нашему стремлению и лишила меня всякой надежды исполнить поручение и достигнуть моей цели; ибо озеро подливалось под самую гору и, по неоднократном испытании, оказалось очень глубоко; с матерой же земли мы с колонновожатым не нашли ни одного по отлогости своей удобного места взойти на высоту, чему ночная темнота весьма много препятствовала, и таким образом все наши старания остались без успеха. Мой вожатый отказывается далее следовать и предлагает мне по тому же пути возвратиться в стаи; я не решаюсь; досадую на природу; честолюбие мое страдает; но, имея свидетеля в чиновнике, коему поручено сопровождать меня, я покоряюсь необходимости, иду назад и присоединяюсь к полку, а чиновник отправляется к великому князю с донесением о последствиях нашей операции; равным образом и я, обязываясь отнестись о том же корпусному начальнику, иду к Дерфельдену и нахожу его сидящим у огня за кофеем; я пересказываю ему со всею подробностию мою откомандировку, весь мой ход и по встретившимся неудобствам мое возвращение. С немецким флегматизмом выслушал он рассказ мой и с тем же хладнокровием, не отнимая чашки с кофеем от губ своих, сказал: «не я посылал вас, мне и дела нет». — -Этот ответ удивил меня; он, по моему мнению, был не генеральский. Я, взглянув на него так, как он заслуживал, ушел от него и остался при своей роте, будучи спокоен в душе, что исполнил все то, чего требовали от меля честь и порядок службы. — Но генерал Миллер со своим егерским полком был счастливее меня и имел желаемый успех; ибо отлогое местоположение и удаление озера от горы, при всей темноте ночи, позволило [107] ему занять предполагаемую высоту, где он и ожидал сигнала для нападения».

«В сей день неприятельский урон был весьма велик, особенно пострадал он в преследовании и при озере Рутен; вся его потеря состояла более в убитых, тяжело раненых и потонувших; в плен взято: полковник один, несколько офицеров и до 200 рядовых… Наша потеря весьма маловажна: смертельно ранен адъютант великого князя, полковник Ланг, который вскоре и умер».

«20-го сентября. Едва утренняя заря начинала разливаться на востоке, как передовые посты, разделяемые друг от друга одною темнотою ночи, открыли действие обоюдною перестрелкою. Встрепенулись сердца русских воинов, видя столь близкую добычу своему мужеству, и потекли во след своих неустрашимых предводителей. Ни линией, ни колоннами действовать на неприятеля было невозможно, ибо позиция его была почти неприступна. С правой стороны, как я пред сим уже сказал, находилась перпендикулярная гладкая гора, составляющая границы глубокого озера Клонталер, как зеркало перед нами стоявшего; с левой стороны также гора, но с отлогостями, между которою и озером пролегала одна столь узкая дорожка, что едва трем человекам рядом идти по ней можно. И это был единственный путь, ведущий к неприятелю, расположенному по ту сторону озера, за небольшою равниною на высотах, параллельных озеру. Я повторяю: вот был единственный путь, ведущий нас ко славе или неминуемой смерти. Сама природа положила здесь границы всякому мужеству; ибо сильный неприятельский ружейный и батарейный огонь, устремленный на один пункт, где с упомянутой узкой дорожки на равнину выходить должно было, опровергал почти всю надежду овладеть высотами, неприятелем занимаемыми, или дать ему почувствовать наши силы, так как артиллерии с нами не было, кроме пьемонтских [108] горных орудий, которые, по соразмерности расстояния и своего малого калибра, были бы здесь недействительны. Что же оставалось делать, как не, призвав в помощь Сильного и свою решимость, с мужеством, или лучше сказать с отчаянием, пробиваться прямо по дороге на равнину. Авангард князя Багратиона, к рассвету опять соединившийся с нами, устремился первый: храбрые полковники Тиллер и Брауэрт и многие другие достойные вечной памяти герои пали жертвою своей неустрашимости, открывая пути на равнину. Вскоре вся узкая дорожка и в особенности ее конечность, выводящая на открытое место, так завалена была трупами убитых наших воинов, что сделалась непроходимою; хотя и с сокрушением сердца, но мы должны были стаскивать их далее в озеро и, чрез то очищая себе путь, по кучам мертвых тел своих собратий, проходить на равнину. Здесь собираясь и устраиваясь под градом неприятельских пуль, мы с авангардом немедленно выстроили линию и прямо с места с кликом «ура!» ударили в штыки на неприятеля, расположенного против нас параллельно на высоте, и в одно же время егерский полк генерала Миллера устремился на его правый фланг; сим решительным и отважным действием поколебали мы его позиции, выбили его из первого места и овладели возвышением. Здесь вторая неприятельская линия встретила лас самым упорнейшим образом, между тем как первая его отступившая линия занимала сзади подобную высоту; мы все это видели и чувствовали, что здесь-то нужно было призвать все наше мужество, дабы опрокинуть вторую перед нами стоявшую линию, и стремительно бросились на нее в штыки; она не устояла, отступила назад и соединилась со своею первою лилиею. Между тем как мы производили преследование, неприятель, оставляя свою позицию, свернулся в несколько колонн и потянулся вниз по горе на противоположную обширную долину, по коей, в разных [109] направлениях извиваясь, река Линт проходила между двумя селениями Нетсталем и Нофельсом. Долина сия, на которой соединился весь наш корпус, учинилась свидетельницею нового поражения, и нечестивая кровь французов лилась по ней ручьями. Здесь мщение за смерть наших собратий и решительная предприимчивость вознесли нас выше самих себя. Я подбегаю скоро к князю Багратиону, распоряжающему впереди нашим действием, и отрывистым голосом спрашиваю его: прикажет ли он ударить мне с охотниками на одну колонну, влево отступающую? — «С Богом, храбрый товарищ (говорит он мне), поражай нечестивых! » — С сим словом его, воспламенившим более мое честолюбие, оборачиваюсь я назад и восклицаю: «товарищи! кто хочет заслужить достойный лавр героя или со славою умереть, тот следуй за мною!» — Бестрепетные, как быстрые вихри, налетели, и мы, как исступленные, с губительными штыками в одно мгновение вторглись в колонну, разрушая без пощады все человеческое; ужасный вопль и стон поражаемых не могли привести нас в содрогание, и кровь подобных нам людей, попираемая нашими ногами, не возвращала нас к чувствам, и мы истребили почти всю сию колонну. Достойный мой сотрудник, капитан Панов, пал при сем случае, сраженный роковою пулею злодея, и множество других, разделявших со мною сей достопамятный подвиг. Я, по благости Божией. уцелел».

«Между тем преследуемый и теснимый со всех сторон неприятель разделился на две части, из коих одна, переправясь на другую сторону реки Линт по мосту, зажгла его во всех местах и, защищая переход орудиями, тем спасла себя от нашего преследования: другая его часть протянулась к д. Нефельс и заняла оную. Здесь на долине остановились мы несколько, дабы устроиться в порядок битвы; почему вытянув две линии, повели немедленно атаку на неприятеля, [110] находившегося в д. Нефельс. Тут встретили мы сильное сопротивление; ибо французы заняли всю окружность населения в поперечнике равнины, начиная с одной стороны от реки до примыкающей к ней с другой стороны горы. которое расстояние, как и во всех селениях в Швейцарии, было обнесено каменною стелою, около полутора аршина высоты. Сия стена служила им вместо шанцов, и они удерживали свое место до тех пор, как передняя линия, подойдя на соразмерную дистанцию, бросилась в штыки и выбила их из сего укрепления. Они отступили к самому селению Нефельс и, заняв оное, упорно держались; но сие первое их сопротивление было непродолжительно: они оставили деревню и заняли свою позицию на другой стороне оной, будучи там защищаемы такою же каменною стеною, какую они перед сим по сю сторону деревни оставили. Линиям нашим приказано отступить на прежнее свое место, а я с охотниками до 200 человек остался в самом селении для удержания неприятеля в занятой им позиции, ведя с ним перестрелку. Критическое положение места не позволило мне долго здесь держаться; ибо, как я выше сказал, что одна часть неприятельского корпуса, перешед за реку Линт, сожгла на оной мост и потянулась к селению Нетсталь, отделенному от деревни Нефельс тою же рекою. где чрез оную находился другой мост; следовательно, обе неприятельские части посредством сего моста имели между собою соединение, которого мы прервать не успели. Неприятель, желая подкрепить свою отступающую на сей стороне часть, шел к мосту колоннами; мне дали о том знать, и я, не подвергая себя опасности, дабы не быть отрезанным, принужден был оставить дер. Нефельс и присоединиться к своим линиям, стоявшим на равнине. Неприятель опять занял свою прежнюю позицию по сю сторону Нефельса. Мы повели на него вторично атаку линиями и принудили его опять отступить за [111] селение. Таким образом, мы постепенно уступали и опять занимали означенное селение, что ежели ослабевал неприятельский правый фланг на сей стороне, то подкреплял его левый, переходивший с той стороны реки по мосту, находившемуся в Нефельсе; а ежели мы принуждали опять левый их фланг отступать далее, то наступал их правый. Такое обоюдное действие продолжалось до самых сумерек, без всякого с обеих сторон успеха и потери, пока, наконец, мы избрали своим пунктом равнину и удержали ее за собою следующим образом. Граф Николай Михайлович Каменский, герой, на поприще военном едва расцветающий. был первый подавший сию благоразумную мысль; он с двумя батальонами своего полка и я с небольшим числом своих гренадер, простирающимся до 200 человек, собранных мною в разных местах, присоединясь к нему, остановились впереди отступивших своих линий и решились, в случае наступления неприятеля, удерживать сие место до последней крайности и тем спасти свою армию. Ночь была темная. Мы снабдили себя большим запасом боевых патронов, так что не только сумы, но и все карманы были полны ими, и мы оба, ходя по шеренгам, ободряли своих подчиненных к исполнению столь достохвального подвига, будучи почти уверены, что неприятель не оставит нас без нападения, и убеждали стоять тихо и осторожно, дабы он не мог предузнать нашего намерения, и не делать до тех пор ни одного выстрела. пока им от нас не приказано будет. Ожидание наше исполнилось в полной мере. Ночная темнота препятствовала нам видеть неприятеля и его движение, но мы слышали его постепенно к нам приближающегося и еще имели терпение выжидать его, пока наконец явственно ударяли в слух нам слова: аvаnce! аvаnce! Тогда медлить было не для чего, ибо полагали уже в самой близкой от себя дистанции, мы приказали открыть самый сильный беглый огонь и везде [112] бросались с подтверждением, чтобы, не оставляя своего места, беспрерывно продолжали огонь. Ужасные его отголоски, раздававшиеся при темноте и тишине ночной и повторявшиеся в окружных горах, еще более увеличивали выстрелов их силу, которая казалась неистощимою, и в короткое время старания наши увенчались желаемым успехом: неприятель отступил и более уже не тревожил лас. Мы, исполнив столь спасительный и достославный подвиг, с живейшею радостию поздравляли друг друга с исполнением нашего предприятия и, отступив назад, благополучно присоединились ко всему своему корпусу, расположенному далее на равнине и в беспечности отдыхавшему вокруг зажженных огней. Авангард наш занял передовые посты, а мы предались сладостному сну, ибо других средств для подкрепления сил своих не имели. — Ах, дорог для нас сон после тягостных трудов!»

...«Мы проводим жизнь свою под кровом необозримого неба, на сырой, голой земле, на пронзительном холоду, не имея иногда на себе ни одной сухой нитки: муравьиная кочка служит нам изголовьем, и мы не чувствуем ничего, ли даже мщения сих насекомых за нарушение их спокойствия: вот как сладостен после трудов сон наш!»

...«Неприятеля полагали здесь в числе 6.000. под начальством генерала Молитора. Урон с обеих сторон, по вышеизъясненным действиям, значителен. Нам досталось в добычу одно знамя, две пушки и несколько сот пленных ».

«Вдобавок к тому можно сказать. что в сем убийственном сражении одно только начало текло в надлежащем порядке и по одному чертежу, а потом ни один из наших начальников не приступал к действительному распоряжению, относящемуся к общему плану, но действовали частями только те, которые не берегли жизнь свою, не обольщали [113] себя наградами, приобретаемыми уклончивостию, протекциею и дружественными связями; но побуждаемые одною честию и благородною ревностию к славе российского оружия — стремились на отличные подвиги. Причиною такого бездействия поставляли волю фельдмаршала, которого мысль заключалась в том, чтобы пробиться сквозь сильного неприятеля и с оружием в руках, но без дальнейших последствий, проложить себе путь к Гларису, как кратчайшему пути для похода из сей бедственной Швейцарии».

В то время, когда авангард ж главные силы Суворова пробивались к Гларису, арьергард под начальством Розенберга (19-го сентября 4 т., а 20-го 7 т.) блистательно отражал атаки французов в Мутентале. Массена так был уверен в успехе, что, уезжая в Швиц, обещал в Цюрихе русским пленным привезти к ним Суворова и великого князя Константина Павловича, но обманулся в расчетах. Розенберг о своих успехах донес фельдмаршалу в Гларис рапортом, который тотчас сделался известен всем войскам. Грязев пишет:

«19-го числа, на утренней заре, получил он (Розенберг) сведение, что со стороны Швица французский 8,000 корпус, под начальством генерала Мортье, к нему приближается и намерен его атаковать. Генерал Розенберг распорядился со свойственным ему благоразумием, чтобы принять неожидаемого неприятеля. В 2 ч. по полудни генерал Мортье напал на передовые наши посты, которые, с намерением отступая, наводили его на линии, расположенные на долине за монастырем; полки первой линии ударили на неприятеля в штыки; но Мортье, получив подкрепление, напал на наши фланги; тогда вторая линия устремилась на помощь и общими силами, по двухчасном упорном сражении, его опрокинули и довершили победу; неприятель побежал, его преследовали два казачьи полка по дороге к Швицу [114] около 5 верст и причинили ему большие потери. — 20-го числа, рано по утру, генерал Розенберг получает новое известие, что 10,000 неприятельский корпус, под предводительством самого генерала Массены, идет отомстить ему за вчерашнее поражение передового его корпуса. Генерал Розенберг построил свои войска на Мутентальской долине в две линии, сделал все нужные распоряжения и в боевом порядке, с философическим хладнокровием, отличавшим его во всех сражениях, ожидал своего сопротивника, славнейшего республиканского генерала тогдашнего времени. И действительно: Массена, знавши, что российские войска, под предводительством самого Суворова, находятся в Мутентале в нерешимости, куда обратить им свое направление после несчастного Цюрихского дела, к коему Суворов через Швиц намерен был следовать для соединения с Корсаковым: но Массена, предварительным своим ударом опровергнув счастливо сей план и обольстяся полученным им успехом над генералом слабым, гордым и самолюбивым, решился испытать свои силы с первейшим, непобедимейшим из героев, а если возможно — нанести ему столь же гибельный, конечный удар, как и Корсакову. Но как же обманулся он: Суворов пожинал тогда новые лавры под Гларисом, а в Мутентале оставил по себе вождя, столь же мудрого, неустрашимого и опытного старца-героя, каков был Розенберг. В сем-то предположении Массена послал 8,000 корпус с генералом Мортье атаковать российские войска в Мутентале, а сам с 10,000 корпусом следовал за ним на подкрепление. Но как покушение первого корпуса имело пагубные для него последствия, и Массена встречает его разбитым, бегущим, — он собирает его остатки, присоединяет к своему корпусу и спешит отмстить честь своей великой нации. В 10 ч. утра является уже он на Мутентальской долине и с торжествующим духом Цюрихского победителя [115] ведет свои войска к атаке. Его встречает один наш мушкетерский полк, который, по распоряжению генерала Розенберга, должен был только отстреливаться и, отступая, наводить французские войска на наши линии, выстроенные в долине, и потом примкнуть к левому флангу. Все это исполнено с быстротою, и Массена увидел против себя две линии, в боевом порядке построенные. Он атаковал их сильным ружейным огнем и из орудий. Розенберг стоял, как неподвижная скала, не сделавши с своей стороны ни одного выстрела; но сия мнимая тишина готовила врагам ужаснейший удар, подобный грому, бываемому в тихий, знойный день. Массена недоумевал и почитал уже русских своею верною добычею, — как неустрашимый Розенберг, подпустя неприятеля на самую близкую дистанцию, мгновенно раскрывает тайну своего маневра и с места бросается на неприятельскую линию в штыки; в то же время вторая его линия делает свой маневр вправо и влево и, вторгаясь в оба фланга неприятеля, поражают его со всех сторон ужаснейшим образом. Массена не верит глазам своим, чтобы из такого спокойного состояния могла произойти столь быстротекущая машина; но расстройство его армии и беспорядочное отступление оной наконец убедило его в истине сего неимоверного события. Он еще повелевает, устраивает, собирает остальные свои силы, но тщетно: мужественные герои севера, не давая неприятелю опомниться, поражают его на всех пунктах, и надменный Массена, оставляя поле сражения, спасается бегством; армия его в беспорядке ретируется; торжествующий Розенберг преследует ее почти до самого Швица; еще поражает; берет большими частями в плен; рассыпает остатки ее по горам и по лесам и возвращается на Мутентальскую долину опочить на лаврах своих. — Вот главный абрис сих двух блестящих сражений, переданный мне изустно непосредственным участником оных! — И сей-то [116] великий старец-герой, сей-то ревнитель славы российского оружия, с опытностию и воинскими талантами, страдал во всю почти кампанию от низкого мщения, зависти и черной клеветы! »

«В оба сии сражения урон неприятеля состоял в 4,000 убитыми всякого чина, в том числе генерал Лягурье, и во множестве раненых; в плен взято: генерал Лекурб; полковников 3; штаб и обер-офицеров 37; нижних чинов - 2,780; отбито: знамя 1; единорог 1; пушек с их снарядами 10; да сверх сего в первое сражение одна, которая заклепана и зарыта в землю. — Была потеря и с нашей стороны, которая, по малочисленности нашей армии, довольно ощутительна».

«О, сколько сие известие порадовало нас, сколько оно придало нам новых сил и доверенности к своим непобедимым мудрым вождям, и от чистого сердца благодарили судьбу, что она не наказала нас подобными Корсакову. Сверх сего рассказывали мне еще прекраснейший анекдот насчет почтенного генерала Розенберга: когда после второго сражения возвратился он на Мутентальскую долину и лег опочить от трудов своих под таким же древним деревом, как и сам, адъютант его подходит к нему и докладывает, что привели пленных французских чиновников и в том числе генерала Лекурба; Розенберг отворачивается от него и с хладнокровием говорит: «не хочу я твоего Лекурба ⁵, подай мне Массену» — и умолк».

После боев 19-го и 20-го сентября Массена не решился преследовать Розенберга, потянувшегося чрез гору Брагель на соединение с остальными силами русских. — Оставив для [117] занятия Мутенской долины 6 батальонов, французский главнокомандующий с прочими войсками пошел кружным путем чрез Эйнзидельн на соединение с Молитором.

Суворов стоял в Гларисе до 23-го сентября, пока не подошел Розенберг. Остатки русской армии, собравшейся в долине Линты, были в ужасном положении: изнуренные беспримерным походом, продолжительным голодом, ежедневными боями, оборванные, босые, почти без артиллерии и патронов. В таком состоянии русским оставалось одно — уйти через снеговой хребет Ринген-копф в долину Рейна к Иланцу. Отсюда Суворов мог идти правым берегом реки на Кур и Фельдкирх, здесь присоединить к себе обозы и полевую артиллерию, посланные кружным путем из Италии, и затем соединиться с корпусом Корсакова. Созванный Суворовым военный совет остановился именно на этом решении.

В 1 ч. ночи на 24 сентября русские тихо снялись с позиции и двинулись к Эльму в таком порядке: в авангарде шел Милорадович, за ним вьючный обоз, далее остальные войска Розенберга и Дерфельдена; в арьергарде следовал Багратион. Австрийская бригада Ауфенберга ушла к Иланцу еще 21-го сентября. Численность русских уменьшилась до того, что у Багратиона осталось всего 1,800 из 3,000 выбывших при вступлении в Швейцарию.

С самого начала «дорога была весьма трудная; чрез небольшую гору из черного аспида, коего слоистые плиты во многих местах образовали широкие ступени, подобно лестнице, ведущей на поверхность горы; чернота, повсюду в окружности зримая, представляла всю природу в печальной одежде и, казалось, потемняла и самый воздух. Такое необыкновенное явление несколько раз останавливало шаги мои, дабы подивиться чудесной игре натуры, столько обильной своими произведениями. — Наконец, прибыв к селению Эльм [118] мы остановились. Наш авангард оставлен был в арьергарде, для прикрытия нашего пути. Неприятель не оставил его без нападения; но как главные герои авангарда за все понесенные ими труды, за славу, ими приобретенную, были вполне ущедрены отличиями, то и перестали уже заботиться о сохранении своей обязанности, но оставили своих подчиненных на произвол случая, отчего наш авангард, доселе непобедимый, довольно пострадал в ретираде и едва мог присоединиться к главному корпусу, на который неприятель нападать уже не осмеливался и скрылся опять в горы. Хотя к сему авангарду, в достоинстве начальников, были прикомандированы из волонтеров какой-то граф Цукато, полковник и другие какие-то, но будучи неопытны и не имея того духа, с каковым бы им надлежало повелевать и распоряжать действиями, ослабили только силу сей движущейся машины и привели ее в расстройство. К сожалению моему, я должен был сказать сию горькую истину; ибо последствием сего было то, что обольщенный своею удачею неприятель приблизился до самой Эльмской равнины и, пользуясь темнотою ночи, покусился было напасть на весь наш корпус, но будучи упорно встречен передовыми постами и охотниками, принужден был оставить свое намерение и более нас не тревожил; со всем тем, мы во всю ночь стояли в готовности, заняв должную позицию и не имея огней, как опасной вещи, могущей подать ключ к его намерению».

Если Грязев в приведенном отрывке и бросает тень на начальников, то, может быть, под влиянием вообще тяжелых обстоятельств. По другим источникам, действиями арьергарда руководил сам Багратион и притом весьма искусно, при всякой возможности переходя в наступление и давая отпор наседавшим французам, чем и обеспечил спокойное движение всей армии. 25-го сентября переход продолжался. [119] — «В 4 ч. по полуночи начали мы подниматься на гору, называемую Бинтнерсберг, каменистую, крутую, высокую и для перехода весьма трудную и опасную, как для нас самих, так в особенности для вьюков наших и лошадей.. Пройдя каменистую часть сей горы, мы переступили на покрытую снегом, а далее и выше и на ледяную, которая состояла в одних огромных слитках из нечистого и сорного льда. Взойдя с великою трудностию на сию поверхность, равняющуюся текущим в атмосфере облакам, почувствовали мы совсем другой воздух, стесняющий наше дыхание. С сей ужасной высоты должны были опять спущаться в противоположную сторону горы по крутому и скользкому утесу, где каждый шаг мог быть последним в жизни, или угрожал смертию самою мучительнейшею; но как другого пути не было, следовательно должно было решиться по нем спускаться и отдать себя на волю случая. Лошадей наших, не только со вьюками, но и простых, сводить было невозможно: их становили на самый край сей пропасти и сзади сталкивали в оную. Сие обстоятельство действительно зависело от случая: иные оставались безвредны, но многие ломали себе шеи и ноги и оставались тут без внимания со всем багажом своим. Другие падали еще на пути, или истощавшие от бескормицы, или разбившиеся ногами от лишения подков и обломавшие копыта, или обрывались в стремнины без возврата. Но люди были еще в жалостнейшем положении, так что без содрогания сердечного на сию картину ужасов смотреть было невозможно. Вся наша армия и полки перемешались, рассыпались; всякий шел там, где хотел, избирая по своему суждению удобнейшее место, кто куда поспел; как кому его силы позволяли; питательности для подкрепления их не было ни малейшей; слабейшие силами упадали и платили решительную дань природе; желавшие отдыхать садились на ледяные уступы и засыпали тут вечным сном: идущие останавливаемы [120] были холодным и противным ветром, с дождем и снегом смешанным, который тогда же на них и замерзал; все почти оледенели, едва двигались и боролись со смертию. Не было нигде прибежища к успокоению, не было ни щепки развести огонь для обогрения остывших членов; лафеты горных орудий и дротики казаков, как вещи совсем уже не нужные, послужили только малою пищею огню и помощию для весьма немногих, в числе коих находились наши почтенные начальники и великий князь Константин, который первый подал мысль к обогрению себя лафетами и дротиками. Все тягости на себе несомые разбросали или растеряли, даже и самое оружие, как первое охранение воина; всякий мыслил о себе собственно; никто не мог повелевать, и всякое повиновение исчезло; но всякий повиновался обстоятельствам и настоящему своему положению. Путь, которым многие опущались в сию пропасть и сталкивали, как я выше сказал, своих лошадей, столько был смят и обезображен, что он сделался еще опаснее, и при воззрении на него подумать было невозможно, чтобы по нем спущаться. Предприимчивые проложили себе другой путь, хотя и по весьма крутому утесу, но покрытому свежим, со льдом смешанным снегом. Я, генерал граф Каменский и его адъютант — составляли товарищество в продолжение нашего хода по сей ужасной горе. Мы, подошед ко вновь открытому пути, изумились, увидевши пропасть, в которую должны были спущаться по крутому и снежному утесу между высунувшихся повсюду острых и огромных каменьев; но чем далее мы размышляли, тем более наши страхи увеличивались; время было дорого, и наконец, призвав спасительную Десницу в помощь, решились спущаться, но не по примеру других, а по своему: мы уселись рядом на край пропасти, подобрав под себя свои шинели, и покатились подобно детям с масляничной горы; единственное наше спасение состояло в том, [121] чтобы со веем своим стремлением не попасть на камень, который бы мог не только причинить нам вред, но и раздробить на части; однако, благодарение Всевышнему, мы скатились в самую глубину пропасти без всякого повреждения, кроме сильного испуга, или чего-то сему подобного: ибо сердце мое замерло, и я не чувствовал более в себе его трепетания. Мы не могли опомниться даже и тогда, как остановились уже на одном месте; но майор Владыкин, сошедший прежде нас, понял наше окаменение и раскликал нас... Мы пустились продолжать наше странничество. Сим последним нашим действием наши опасности не только не миновались, но нам предстояли еще бОльшие. Из сей пропасти; должны мы были опять подниматься на весьма крутой каменный и оледенелый утес противу низвергающегося с высоты водопада влекущего за собою камни и черные глыбы земли; некоторые из наших товарищей, в виду нашем, соделались его жертвою. Здесь глаза мои встречали нашего неутомимого вождя, бессмертного Суворова. Он сидел на казачьей лошади, и я слышал сам, как он усиливался вырваться из рук двух шедших по сторонам его дюжих казаков, которые держали его самого и вели его лошадь; он беспрестанно говорил: «пустите меня, пустите меня, я сам пойду!»- — Но усердные его охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: сиди! — И великий повиновался! — Должно было восходить на крутой и оледенелый утес; всякий спешил, теснился, опереживал один другого и не ведал судьбы своей, где надлежало ему умереть, одним шагом вперед или назади. А как на сей утес должно было входить не иначе, как по одиночке, то взошедший принимал другого, внизу стоящего, и помогал ему подниматься на последний крутой уступ, и таким образом дошла очередь до меня; мне подали руку, и я, взойдя на скалу, несколько приостановился поднимать за мною следующего, в том намерении, чтобы передним [122] дать несколько пройти и избавиться опасной тесноты; потом, сделавши все, чего требовала взаимность, продолжали свой путь по весьма узкой, оледенелой и к стороне пропасти покатой тропинке, где один неверный шаг, сделанный по случаю или неосторожности, мог бы повергнуть невозвратно в неизмеримую пропасть, что с некоторыми и случилось; но одно страдание было все, что могли мы тогда чувствовать, но ни помочь, ни спасти были не в состоянии. Продолжая таким образом путь наш по сей роковой тропинке, мы почувствовали, что стали склоняться ниже к отлогости горы; вместо снега и льда глиняное и вязкое подножие останавливало часто шаги наши от бессилия, где непроницаемая мгла или густой туман и мрачная завеса ночи увеличивали еще более трудности и отнимали последнюю бодрость и надежду, единственную утешительницу смертных, найти в будущем какое-либо прибежище и успокоение; но спустясь еще ниже, достигли мы в одной глубокой лощине густого леса около полуночи — это я; сколько же оставалось еще позади меня с такими же опасностями и в такое время; оно принудило многих остаться в самом жалостнейшем положении, и тогда-то россияне должны были собраться с последним своим мужеством, дабы преодолеть природу, в которой имели страшного и непримиримого врага. — Сей дремучий лес учинялся первым прибежищем, где всякий искал своего успокоения, какого только можно было ожидать от сего дикого вертепа, но по крайней мере отогрения застывших своих членов; я не говорю уже — подкрепления сил своих, ибо нечем было, да и на ум не шло. Разводили огни; мгла не допускала подниматься курению; дым расстилался по земле, и горечь была несносна. С одним себе спутником я пошел далее, в намерении найти что-нибудь лучшее, — попал в ручей по пояс, меня вытащили, я еще шел, но ужасная темнота и незнание пути наконец остановили меня; я завернул в густоту [123] деревьев, весь мокр, весь в грязи, измучен усталостию, растерзан скорбию, бросился я на сырой мох, но ужасный холод, приводивший всю внутренность мою в содрогание, не позволил мне долго оставаться в таком положении; я вскочил, наломали мы ощупью сучьев, высекли огню, кое-как развели и имели много терпения, чтобы довести его до такого положения, которое бы могло наградить все наши заботы. К нам присоединились и другие товарищи; ибо огонь, как магнит, притягивал к себе всех проходящих и требующих подобного успокоения. Мы усилили огонь, при свете коего нашли множество сухих сучьев и столько отогрелись, что могли скинуть с себя все верхнее платье, дабы, развеся оное по сучьям, очистить его от грязи и высушить. В таких упражнениях протекла остальная часть ночи, и благодетельный сон во все время не появлялся ни на минуту; виденная картина ужаса и страдания и участие, самим принимаемое, совсем отогнали его».

«26-го сентября. Разливающаяся на востоке заря возвестила нам пришествие нового дня и с оным, может быть, и новых опасностей; но надежда собирала нас опять вместе, и мы пустились на продолжение нашего пути. Чрез несколько часов хода по низким местам, облеченным туманом, пришли мы в селение Фреймс, где нашли уже много своих товарищей, и здесь приостановились, дабы дождаться и последних. В полдень потянулись мы опять частями к местечку Иланс; и хотя дорога продолжалась небольшими пригорками, но довольно хорошая, и мы к вечеру заняли местечко Иланс, где нашли для себя добрую пищу, подкрепившую несколько наши истощенные силы и самое воображение с надеждою; ибо мы вышли уже совершенно из Альпийских гор, а потому и избавились подобных опасностей».

«27-го сентября. В 10 ч. утра тронулись мы из местечка Иланс, шли междугорием и зеленеющимися лугами до берегов [124] реки Рейна и оными вдоль по ее течению; иногда различными своими направлениями отходила она в сторону, скрываясь за пригорками, но опять появлялась и услаждала взор наш своим величественным течением. Как богаты и великолепны берега реки сей, равным образом и довольно населены. За 3 версты до города Хура (Кур) перешли мы через нее по деревянному прочному мосту, где она довольно широка, и, пройдя сей небольшой город в 11 ч. вечера, остановились близ оного на обширной равнине».

«28-го и 29-го сентября. На сем же месте — для ожидания всей нашей расстроенной армии, где наконец и собралися. Сюда же прибыли и спасшиеся от погибели наши лошади с вьюками; в том числе и моя; число их было незначительно. Здесь, при хорошей пище, почувствовали мы наконец, что вышли из сей бедственной Швейцарии, и благодарили за то Бога».

Мало того, — по свойству русской природы, солдаты уже шутили над минувшими страданиями и подчас распевали веселые песни. В Куре русские передали в руки австрийцев 1,400 пленных французов, выведенных из Швейцарии, а сами 30-го сентября продолжали путь и 1-го октября прибыли в Фельдкирх, где и расположились лагерем. Так окончился Швейцарский поход. Цель его не была достигнута, не удалось вытеснить французов из Швейцарии, но собственно для русских войск неудачный поход принес больше чести, нежели самая блистательная победа. — Горсть русских, заброшенных в самую недоступную часть Альпийских гор, беспрерывно боролась с суровой природой, переносила тяжкие лишения и, несмотря на изнурение, геройски дралась везде, где только встречалась с неприятелем. Грозные Альпы со своими снежными вершинами, отвесными ребрами, мрачными ущельями не испугали наших войск. Смело проходили они с артиллерией и вьюками там, где до них ступала только [125] нога дикой козы или привычного охотника. В одном месте попалась многознаменательная надпись на скале: «Здесь прошел пустынник». Сколько раз приходилось взбираться на снеговые хребты и, дрожа от стужи, перебираться в брод выше колен через быстрые горные потоки. Часто темные облака охватывали колонну густым туманом? обдавали холодной влагой до того, что люди мокли как от проливного дождя. Окутанные сырой мглой — они все-таки продолжали карабкаться ощупью, не видя ничего вокруг себя. А снизу доносятся глухие раскаты грома, сквозь густой туман сверкает молния; срываемые бурей огромные каменья с грохотом катятся в бездну. Иной раз промокших до костей солдат застигает вьюга, засыпает снегом; мокрая одежда покрывается ледяной корой. А на ночлеге снег или голый камень, — и ни прута, чтобы обогреться, и ни крохи, чтобы поесть. Оставаясь по нескольку дней без продовольствия, солдаты добродушно и по-братски делились со своими начальниками ничтожными крохами, какие находили в ранцах убитых французов. При всем этом ни ропота, ни жалоб, ни уныния. Как и всегда, русский солдат был преисполнен до самозабвения чувством долга. Французы были лучше снаряжены и больше имели опыта в горной войне, зато русские брали отвагою и штыком, которым работали на славу, хотя и на голодный желудок.

Швейцарский поход, по справедливости, есть венец воинской славы и самого Суворова. Недаром Массена говорил, что он отдал бы все свои походы за один Суворовский в Швейцарии. Нужен стальной характер, огромный военный опыт, знание своего солдата, тесная связь с ним, магическое влияние на войска, — чтобы не становиться перед внезапно возникавшими, почти непреодолимыми препятствиями. В минуты крайних затруднений Суворов говорил: «Не дам своих костей врагам. Умру здесь, и пусть на могиле моей [126] будет надпись: Суворов — жертва измены, но не трусости»... Грандиозный поход русских поразил воображение современников: он казался им делом каких-то исполинов, а самого Суворова суеверные граубинденцы смешивали с горным духом Рюбецалем. Распространившаяся между горцами легенда гласит, что будто много лет после смерти Суворова не раз видели его на высях С.-Готарда верхом на серой лошади; что в горных теснинах и ущельях верхней Рейсы неоднократно появлялась тень седого старика и огневыми глазами осматривала утесы, обагренные русскою кровью...

Комментарии

1 Пришлось ограничиться 7-ми-дневным запасом продовольствия; достигнув Швица и войдя в связь с Римским-Корсаковым, Суворов рассчитывал уже от него получать потом все необходимое.

2 Мы не касаемся здесь разбора общего плана операции, принятого Суворовым. Все писатели, разбиравшие Швейцарский поход, обвиняют князя Италийского за выбор пути через С.-Готард. Жомини, Венансон и Клаузевиц считают путь через Шплюген более выгодным, эрцгерцог Карл отдает предпочтение дороге через гору Бернардин. Мы, признавая план Швейцарского похода весьма сложным, на этот раз уклоняемся от выражения окончательного своего заключения. Для интересующихся чрезвычайно важным вопросом об оценке плана Суворова приведем мало известные письма адмирала графа Ф. П. Литке, профессора Г. А. Леера и доктора русской истории графа Д А. Милютина.

«8-го апреля 1856 г. Прочел я снова все относящееся до Альтдорфа (Т. е. Швейцарского похода Суворова), и прежнее впечатление остается неизменным. — Завесть армию в кут мешка, откуда выход только через горы, по козьим тропинкам, — это такая чудовищная ошибка, что стоило бы сказать несколько слов в объяснение, как она могла случиться?

Сказанное на стр. 18, 20 и 59 (Истории войны России с Францией), не удовлетворяя читателя, заставляет его только догадываться, что тут было что-то неладно, qu'il у а un dessous de cаrtes, и желание его узнать, как именно было дело, в этом случае очень законно. Если нельзя дать ему объяснения, то нужно было предложить хоть догадки. А коли и того нельзя, то сказать напрямик, что обстоятельство это, чуть не погубившее в конец всю армию, остается совершенно необъяснимым. Читатель успокоится тогда: «на нет и суда нет». А то он остается теперь в каком-то неприятном недоумении». Литке.

По поводу этого письма графа Литке к гр. Д. А. Милютину и слов, сказанных первым о Швейцарском походе Суворова, генерал Г. А. Леер 27-го мая 1887 г. сообщил следующее:

«Сколько раз мне ни приходилось читать сочинение гр. Милютина «Война 1799», я всегда оставался далеко не удовлетворенным теми обстоятельствами, которые он дает выбору Суворовым операционного направления на С.-Готард, предпочтительно перед направлением на Салуген. Последнее вело к предварительному соединению с войсками Линкена, Готце и Корсакова (одно из основных правил стратегии и тактики: сначала соберись, а потом дерись) и представляло вдобавок удобный путь. Первое, правда, угрожало правому флангу и сообщениям Массены, но при этом жертвовалось соединение с Линкеном, Готце и Корсаковым, или, вернее, оно становилось в зависимость от явления, всегда более или менее случайного, от победы, и вдобавок это направление представляло путь крайне неудобный, прорывавшийся у Альтдорфа, так как из долины р. Рейсы в долину р. Линты ведут только тропы».

«Несмотря на это, Суворов отдает предпочтение первому операционному направлению перед вторым и делает великую стратегическую ошибку (самый капитальный вопрос стратегии, это — правильный выбор операционной линии, т. е. правильный выбор цели и направления), чем ставит армию в критическое положение, продолжающееся без перерыва в течение 16 дней, с 13-го по 30-ое сентября, и особенно резко обозначающееся в Шахентале, Муттентале и Линтале. Читая описание этих тяжелых минут, поражаешься ужасом и ожидаешь ежеминутной гибели наших войск. До этого, однако, дело не доходит, и войска наши спасаются гигантскою энергиею Суворова. В этом отношении Швейцарский поход Суворова не имеет ничего себе подобного во всей военной истории. Лучшим судьею в этом деле является сам победитель Суворова, Массена, который высказал, что он готов был бы отдать все свои походы за один Суворовский — Швейцарский».

«Итак, что же по внутреннему своему содержанию представляет собою Швейцарский поход Суворова? По моему мнению, это — гениальное искупление (по энергии в исполнении) великой стратегической ошибки. Основываясь на нем, вероятно, Наполеоном I и была сделана характеристика Суворова, а именно, что у него не было ума великого полководца, а была душа великого полководца». (Этот отзыв, само собою разумеется, должен быть понимаем в смысле решительного перевеса гигантской воли Суворова над его тем не менее великим умом).

«Объяснениями гр. Милютина граф Литке не удовлетворяется, да и едва ли кто-нибудь будет ими удовлетворен (Ч. II, стр. 200-202), — что Суворов предпочитал действия самые быстрые и решительные (но это не исключает ни безопасности, ни удобства направления); что Суворов в этом положился на австрийцев, на полковника Вейротера, введшего его в заблуждение насчет пути через С.-Готард, Альтдорф и проч.».

«Все это не оправдывает Суворова, так как по своему ли плану полководец действует, или по внушенному ему извне, слава при успехе и порицание при удаче падают исключительно на него одного как на лицо, принявшее на себя ответственность за его исполнение».

Граф Д. А. Милютин, по поводу вышеизложенной заметки генерала Леера, между прочим, сообщил в своих письмах (из нынешнего его местопребывания на южном берегу Крыма, от 2-го мая и 21-го июля 1887 г., следующее. Что касается до замечания графа Литке, касательно Швейцарского похода Суворова, то гр. Милютин не признал нужным сделать во 2-м издании какое-либо изменение. Он находит вполне выясненным в своем рассказе все то, что гр. Литке считал недоказанным. При этом гр. Милютин говорит, что историк должен так излагать события, чтобы связь их и причины высказывались сами собою в самом рассказе, не нуждаясь в дидактических толкованиях и рассуждениях автора. С точки зрения теории стратегии, упоминает гр. Милютин, критический разбор генерала Леера может быть вполне основателен. С своей стороны, гр. Милютин и не принимал на себя роли защитника или панегириста Суворова, особенно в отношении стратегии. В качестве историка, он не считал себя призванным делать критическую оценку стратегических способностей нашего знаменитого полководца. Он писал историю чисто объективно, ставил себе целью изобразить верно и наглядно, что и как происходило и под какими влияниями. Судить же о том, следовало ли поступать так или иначе, хорошо или худо поступлено, — он не считал своею задачею.

3 Со стороны Глариса, Швица и Альтдорфа.

4 Т.е. Грязев.

5 На самом деле в плен был взят не Лекурб, а генерал Лакур, названный в подлинной реляции Розенберга Лакург, а в реляции Суворова превращенный в Лекурб. Известие Грязева об убитом генерале Лягурье возбуждает сомнение, хотя это известие имеется и в подлинных реляциях Розенберга и Суворова.