Итальянский поход Суворова в 1799 году.

(По запискам Грязева)

I. Завоевание Ломбардии.

В 1799 году коалиция из Англии, Австрии, Неаполя, России и Турции вела войну против Франции. Каждый из членов коалиции имел свои материальные, осязательные интересы: Турция и Неаполь отстаивали свои владения (Бонапарт напал на Египет, а в Неаполе французы провозгласили Парфенопейскую республику, причем король неаполитанский бежал на остров Сицилию), Австрия хотела сохранить от захватов французов имевшиеся земли и приобрести новые, Англия хлопотала о своем морском могуществе (ослабление Франции, уничтожение ее флота, а также голландского — на первом плане); одна Россия не имела подобных интересов и бескорыстно формулировала, в договоре с Англией, следующими словами общую цель союза: «действительнейшими мерами положить предел успехам французского оружия и распространению правил анархических; принудить Францию войти в прежние границы и тем восстановить в Европе прочный мир и политическое равновесие»

Уже в июле 1798 года Император Павел приказал приготовиться 20-ти месячному отряду русских войск к походу на помощь Австрии. Отряд этот должен был собраться на границе России и Австрии у г. Бреста Литовского под начальством генерала-от-инфантерии Андрея Григорьевича Розенберга, старого заслуженного воина. В состав войск Розенберга [24] входил и гренадерский Московский полк, в котором служил капитан Грязев, оставивший замечательные записки о походе Суворова в 1799 году. Записки эти представляют важный исторический документ и, вместе с тем, ценны для восстановления некоторых характерных бытовых черт русской армии того времени; мемуары Грязева мы полагаем в основание наших очерков.

Помощь со стороны России не ограничивалась только корпусом Розенберга, — впоследствии на западной русской границе сосредоточивались и направлялись против французов и еще весьма значительные силы (более 100 тысяч).

В начале сентября войска Розенберга расположились на квартирах в окрестностях Бреста и были готовы к заграничному походу, но выступление надолго замедлилось по вине самих австрийцев, которые, с одной стороны, неоднократно просили Императора Павла ускорить движение вспомогательного корпуса, а с другой — возбудили бесконечные пререкания относительно довольствия русских войск. Дело в том, что Австрия приняла это довольствие на себя и обязалась отпускать русским частям войск провиант и фураж наравне с австрийскими; но затем при переговорах о подробностях австрийский комиссар, полковник Сен-Венсан, заявил Розенбергу, что австрийскому солдату полагается в натуре только два фунта печеного хлеба и в добавок, во время заграничного похода, 5 крейцеров в день и особые деньги на мясо; а так как австрийское правительство обязалось выдавать русским продовольствие исключительно натурою, то и предполагается давать только по два фунта хлеба без всяких добавок. Розенберг возражал, что русский солдат и по мирному положению получает три фунта хлеба в день и по полтора гарнца круп в месяц и, следовательно, не имеет физической возможности довольствоваться в походе только двумя фунтами хлеба. Сен-Венсан упорно стоял на своем, [25] а Розенберг объявил, что не перейдет границу, пока его справедливые требования не будут удовлетворены, о чем и донес Императору Павлу, который не только одобрил поведение Розенберга, но даже приказал особой нотой представить Венскому двору всю неуместность подобных мелочных расчетов, в виду бескорыстного усердия России для общего блага. Только тогда дело было улажено, однако на переписку пошло шесть недель.

Во время стоянки под Брестом полкам сделал смотр известный барон Аракчеев и нашел все в отличном порядке. Тогда же получено повеление, чтобы всем полкам именоваться по фамилиям своих шефов, а ротам по фамилии своих командиров, почему, например, гренадерский Московский полк начал называться полком Розенберга, так как последний был шефом Московского полка. Конечно, такая реформа вела ко многим неудобствам: между шефами встречались однофамильцы; шефы часто менялись, менялось и название полка; а главное — были уничтожены имена, с которыми тесно связывалась слава полка: название «гренадерский Жеребцова полк» ничего не напоминает, а между тем это известный своими подвигами Фанагорийский гренадерский полк.

С 13 по 20 октября русские войска перешли по мосту в Бресте пограничную реку Западный Буг и вступили в пределы Австрии. Чрезвычайно любопытно выражает Грязев чувства, волновавшие при этом русских, не имевших в предстоявшем походе народного интереса и вряд ли отчетливо представлявших себе, за что именно идут они сражаться. «Прощай, милая родина, в тебе оставил я все, что есть в мире для меня драгоценнейшего. Дела бранные ведут в земли чуждые, далекие». «Мы все одно чувствовали, — добавляет Грязев, — и все поклялись отмстить врагу общего спокойствия».

В начале марш по австрийским владениям совершался легко и с большими удобствами: войска разделились на небольшие [26] эшелоны, переходы были не велики: 2 — 3 и редко 4 мили, дневки назначались после трех и после двух пере ходов, продовольствие и подводы доставлялись с немецкой аккуратностью, жители встречали войска весьма радушно, устраивали угощение и вечеринки, но когда в половине ноября прошли Краков, наступила зима, ранняя, суровая и бесснежная, дороги сделались скользки, артиллерия и обозы ломались, а хорошо починить их на коротких дневках не успевали, то Розенберг послал в Вену просьбу об остановке на несколько дней для отдыха. Император Франц рескриптом разрешил остановиться на две недели (в де кабре 1798 г.) в окрестностях Брюна и даже сам приехал сюда произвести смотр своим союзникам. Смотр (17 и 18 декабря) вышел удачный. Затем император потребовал к себе по солдату от каждого рода войск: гренадера, мушкетера, егеря, артиллериста и казака. С особенным вниманием осматривал он их одежду и вооружение, расспрашивал о цене каждой вещи и сроке службы и нашел, что русские войска были одеты удобнее и теплее, чем австрийские. Быть может, сравнительно с австрийскими войсками это было и так, но вообще одежда и снаряжение войск того времени были не особенно практичны. Во времена Екатерины П, обмундирование, введенное по почину Потемкина, было просто, удобно, соображено с русскими национальными особенностями и нравилось войскам. По мнению Потемкина, «туалет солдата должен быть таков, что встал, то и готов». Он состоял из легкой каски или картуза, кафтана, на подобие куртки, и суконных шаровар; летом надевали короткие кители с шароварами из фламского белого полотна, а у егерей — серого; сверху носился плащ; волоса острижены в кружок. Однако, с воцарением Императора Павла введен был прусский образец. Грязев описывает новое обмундирование так: «из темнозеленого толстого мундира с лацканами, [27] отложным воротником и разрезными обшлагами кирпичного цвета и белыми пуговицами; длинного камзола и короткого нижнего платья самого желтого цвета; головы наши спереди остригли под гребенку, облили вонючим салом; к вискам привесили огромные пукли, аршинную косу прикрутили вплоть к затылку и осыпали мукою; шляпу дали с широким городами серебряным галуном, такою же большою петлицею и с черным бантом; но эта шляпа была чудесной формы и едва прикрывала наши головы; фланелевый черный галстук, в два пальца шириною, перетягивал наши шеи до невозможности; ноги наши обули в курносые смазные башмаки и стянули за коленами черными суконными штиблетами с красными вдоль всей ноги пуговицами». В походе надевали плащ. Все снаряжение войск было тяжело и обременительно. И в мирное время оказывались важные неудобства: паразиты ¹, заведение особых парикмахеров; на походе же оно доставляло солдату истинное мучение; и башмаки, и штиблеты («гной ногам», по выражению Суворова) весьма скоро пришли в негодность. Унтер-офицерам вместо ружей даны алебарды, длиною в четыре аршина ², т. е. уменьшено число стрелков человек на 100 в полку.

Австрийский император Франц на все изъявлял свое удовольствие, пригласил начальников (до полковых командиров) к себе на бал, одарил перстнями, табакерками и другими подарками, «не слишком однако же драгоценными, т. е. не императорскими, а нижним чинам пожаловал по одному гульдену — шестьдесят коп. на человека» ³. [28]

На русских солдат император Франц произвел неблагоприятное впечатление, они говорили: «ну, братцы, он хуже бабы, какой-то слюняй».

19 декабря Франц отбыл в Вену, а на другой день назначено выступление в дальнейший поход. Напрасно Розенберг просил повременить хоть до 8 января, чтобы основательно исправить материальную часть, — австрийские власти требовали немедленного движения.

Правду сказать, продолжительные квартиры на одном месте имеют вредную сторону: солдат обленивается, сильно обживается, так сказать, пускает корни; например, капитан Грязев чуть было не женился на одной барышне в Брюне.

Корпус Розенберга двинулся к Дунаю и. достиг его в первых числах января 1799 года, когда получил внезапное приказание остановиться на широких квартирах в окрестностях городов Кремс и С. Пельтен. Здесь войска простояли два месяца, вследствие невозможности, как выставлял всесильный австрийский министр барон Тугут, идти в Италию зимой через Альпийские горы; в сущности же вследствие колебаний австрийской политики, которая как бы хотела только запугать Францию войной и достигнуть своих целей при помощи одних угроз.

В течение января и февраля войска приводили в порядок материальную часть, «которая от беспрерывных маршей начинала уже терять свою благопристойную наружность». Офицеры развлекались, как могли. Характерна простота нравов в походной жизни офицеров того времени, привычки чисто помещичьи: Грязев имел с собой для услуг не денщика из солдат, а своего крепостного человека, свору борзых собак для охоты, многие офицеры взяли с собой своих жен, вообще обоз был весьма велик. Так как Грязев не имел билета на право охоты, то часто получал «напоминовение о сих законах через их приставников», «но, [29] наконец, я нашел средство уклоняться от их докучливости, и средство сие было самое вернейшее, ибо оно не только простых егерей, но и вельмож и самые весы правосудия наклоняет в противоположную сторону, — и я беспрепятственно продолжал охотиться ».

Наконец, 4 марта корпус Розенберга двинулся в северную Италию по маршруту (присланному из Вены) через Брук, Юденбург, Виллах и Верону.

На пути, в Виллахе, 28 марта русские войска догнал вновь назначенный главнокомандующий союзными австрийскими и русскими силами в Италии фельдмаршал граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский. Каким же образом состоялось его назначение? Как решилась Австрия вверить свое дело и свои войска в руки иностранца, да еще русского?

Когда Император Павел I согласился на посылку в Италию русских корпусов, то для Австрии возник вопрос о назначении главнокомандующего союзных сил. Талантливый эрцгерцог Карл уже получил назначение на дунайский театр; избрали эрцгерцога Иосифа; но этот юноша никогда не бывал на войне, а потому сочли нужным дать ему помощником и руководителем генерала. Старшие австрийские генералы или приобрели известность своими неудачами или оказывались неугодными всемогущему австрийскому министру Тугуту, опасавшемуся с их стороны козней. Тогда император Франц обратился с письмом к Павлу I, прося о назначении «знаменитого подвигами» Суворова. Он уже был известен в Австрии, как победитель турок в 1789 году под Фокшанами и Рымником, когда действовал совместно с австрийскими войсками; за победу под Рымником он награжден Иосифом II титулом графа Священной Римской империи; Императрица Екатерина II тоже предназначала его командовать вспомогательным корпусом; кроме того, есть известия, что Англия, снабжавшая коалицию деньгами, и влиятельный [30] ее член, желая обеспечить, по возможности, успешный исход войны, настояла, по указанию русского посла в Лондоне, графа С. Р. Воронцова, на вызове Суворова; мало того, вероятно, по ее же требованию эрцгерцога Иосифа вовсе устранили и Суворова назначили прямо главнокомандующим.

Император Павел призвал Суворова из ссылки в его селе Кончанском, определил вновь на службу, обласкал и простер доверие до того, что сказал: «веди войну по-своему, как умеешь», — это было верхом снисходительности, потому что Павел I любил сам вникать во все подробности ж никому не позволял отступать от существующих положений, даже в какой-нибудь мелочи.

Из всех генералов того времени (разумеется, исключая Бонапарта), граф Суворов-Рымникский был наиболее подходящим к должности главнокомандующего. Если современники не могли вполне сознательно оценить великий талант Суворова, как полководца, то, во всяком случае, гром его побед разносился по всей Европе, все верили в его счастье: прошло уже 40 лет, как он выступить на боевое поприще, воевал много, но ни разу не был побежден. Отважный партизан в 1760 — 1761 годах, во время семилетней войны, победитель поляков под Столовичами в 1771 году, победитель турок при Козлуджи в 1774 году, под Кинбурном в 1787 году, при Фокшанах и Рымнике в 1789 году, Суворов прославился изумительным подвигом взятия кровопролитным штурмом турецкой крепости Измаила в 1790 году, победами над поляками в 1794 году и умиротворением Польши после ужасного штурма Праги. Причуды Суворова простота в обращении, близость к солдату и глубокое понимание его делали 70-летнего тщедушного старика идолом войск, имевшим на них магическое влияние. В то время он уже сделался легендарным народным героем. Правда, герой Рымникский был стар, но он имел пылкую душу [31] юноши и представлял в этом отношении удивительно счастливую комбинацию опыта старости ж порыва молодости.

Уже давно Суворов лелеял мечту о предводительстве русскими в войне с французами. Мечта его исполнилась даже в бОльших размерах, нежели он предполагал. Понятно, с какой радостью принял он повеление (13 февраля 1799 года) Императора Павла и выехал в Вену, куда и прибыл 14 марта. Император Франц принял Суворова весьма благосклонно, а население Вены — даже с восторгом. Дабы австрийские войска подчинялись иностранному генералу, Суворов возведен в звание фельдмаршала австрийской службы с назначением и соответствующего жалованья. Подобный шаг австрийского министерства был весьма важен, — он давал полководцу большую власть, т.е. удовлетворял принципу Суворова: «полная мочь главнокомандующему»; это являлось как бы подтверждением неоднократно сказанного Францем и Тугутом, что Суворову дана будет полная свобода действий.

На самом деле вышло иначе. Уже несколько раз посылали к русскому генералу членов гофкритсрата ⁴ спросить [32] о предполагаемом плане кампании, но он каждый раз избегал ответа, говоря, что решит план на месте. Однажды пришли 4 члена гофкригсрата и подали Суворову письменный план наступательных действий до реки Адды, прося сделать в нем какие угодно исправления и дополнения. Фельдмаршал зачеркнул всю записку и написал: «я начну действия переходом через Адду, а кончу кампанию, где Богу угодно будет». При прощальной аудиенции Франц все-таки вручил Суворову инструкцию для предстоявших действий, где между прочим было сказано, что хозяйственная часть армии вверяется генералу-от-кавалерии барону Меласу, дабы внимание Суворова не было отвлекаемо от главных соображений. Это отделение хозяйственной части из непосредственной власти главнокомандующего впоследствии отразилось гибельно на ходе всей войны; полководец должен быть полновластен, он ни с кем не должен делиться, хотя бы частицею своей власти.

Мог ли Суворов не взять от Франца инструкции, отказаться от нее? Вряд ли.

Отношения между императорами в то время еще не обострились; в инструкции не было ничего, резко бьющего в глаза; Император Павел в то время не понял бы всего значения этой инструкции и, вероятно, признал бы за Францем право ее дать, а Суворова счел бы ослушником, строптивым человеком, проявляющим свои чудачества чрез меру, и тогда трудно даже себе представить исход столкновения, — можно было ожидать всего. Если Суворов мог давать отпор [33] членам гофкригсрата, то он весьма был затруднен борьбою с самим императором Францем, в особенности на первых порах, когда получал только милости и обещания полной самостоятельности. Представим даже, что в этом столкновении верх остался бы за Суворовым, то разве австрийцы, для достижения своих целей, не употребили бы впоследствии тысячи способов, чтоб стеснить Суворова?

24-го марта фельдмаршал выехал из Вены на театр военных действий, и с этого дня начались форсированные марши русских войск. Насколько велика была форсировка движения русских, показывает следующее. Норма движения пехоты считается 20-25 верст в день и 100 верст в неделю, так как обыкновенно полагается в неделю давать две дневки. Между тем одним из эшелонов I-й колонны генерал-лейтенанта Повало-Швейковского расстояние от Леобена до Виллаха — 150 верст пройдено в 7 дней без дневок, причем опередили данный в Вене маршрут на 3 дня; в Виллахе тоже не было дневки, которая дана в Конельяно; пройдено в 4 дня 175 верст; затем до Виченцы в 2 дня пройдено 90 верст. После дневки, войска этого эшелона в 3 дня прошли 100 верст до Монтекиари; последний переход делали 8 апреля при наступлении вместе с австрийцами ⁵. [34]

Всего сделано около 500 верст в 18 дней, из них две дневки; в среднем на переход более 30 верст, но бывали переходы до 60 верст, по каменистым дорогам в горах и по топким — в низменности.

Форсировка досталась не легко; на некоторых переходах ночлега достигали из полка человек сто, остальные растягивались по всей дороге: вновь введенные курносые башмаки развалились, люди шли босиком; в пище оказался недостаток, ибо австрийские комиссары не успевали заготовлять провиант для русских войск, совершавших такой непостижимый для наших союзников марш; здесь нашло полное подтверждение изречение Суворова: «голова хвоста не ждет, и солдат не объедается». Изнемогавших от усталости людей, — а таковых было множество, — везли на больших дрогах, запряженных волами. Большие переходы действовали на войска не столь губительно, как недостаток дневок; но лишь только удавалось сделать дневку, как люди чинили обувь, раздобывали новую (в городах Виченце и Вероне), отдыхали и могли снова продолжать свой быстрый марш.

В Италии встретили русских с распростертыми объятиями, как своих освободителей от французского ига. В [35] городах жители устраивали войскам изобильное и роскошное угощение, а дорога от Виченцы до Вероны казалась непрерывным садом, изобилующим виноградниками и плодовыми деревьями.

7-го апреля вся колонна генерал-лейтенанта Повало-Швейковского (11 тысяч) соединилась у деревень Вилла-Франка и Валеджио на реке Минчио, близ которой располагалась и австрийская армия (55 тысяч) под начальством Меласа.

Между тем военные действия в северной Италии уже открылись: 26-го марта французы атаковали австрийцев при деревне Маньяно, но неудачно, так что после кровопролитного, но нерешительного сражения отступили за реку Минчио, чем как бы и признали себя побежденными. Австрийцы не воспользовались своим положением, не преследовали французов, и только 3-го апреля нерешительный и неспособный 70-ти-летний старик Мелас перевел свои войска через реку Минчио. В это время французы, оставив гарнизоны в крепостях Мантуе и Пескиере (на реке Минчио). отступали на запад за оборонительную линию реки Адды, вытекающей из озера Комо и впадающей в реку По.

На рассвете 8-го апреля союзная армия (52 тысячи) начала наступление против французов, оставив 14х/2 тысяч для наблюдения за Мантуей и Пескиерой. Так как Суворов прибыл к австрийской армии еще 4-го апреля, а начал наступление только 8-го, то некоторые историки упрекают его за потерю трех дней, за напрасное поджидание русских войск, тогда как он мог преследовать неприятеля и с одними австрийцами. Если бы речь шла b преследовании только что разбитого противника, то можно с уверенностью сказать, что фельдмаршал не потерял бы ли одного часа; но, ведь, сомнительная победа над французами была одержана еще 25-го марта, они отступили спокойно, и теперь предстояло не преследование, а наступление, начало кампании под начальством [36] нового главнокомандующего, который, понимая важное значение первых впечатлений, конечно, должен был постараться обеспечить успех первых столкновений. Для этого Суворов с нетерпением ожидает прибытия русских войск, торопит их следование и сосредоточивает половину корпуса Розенберга — колонну Повало-Швейковского.

10-го апреля войска Суворова подошли к крепости Брешиа (40 тысяч жителей), занятой французским гарнизоном (1.100 человек); предстояло первое дело под начальством русского главнокомандующего. Фельдмаршал приказал штурмовать крепость, а не заключать с комендантом почетной капитуляции; «иначе, — говорил Суворов, — неприятель будет держаться в каждом блокгаузе, и мы будем терять и время, и людей».

Суворов оказался прав: после безвредной перестрелки, комендант, устрашенный приготовлениями к штурму, согласился на посланное ему твердое предложение о безусловной сдаче; взято 46 орудий, потерь убитыми и ранеными не было. Взятие Брешии произвело сильное нравственное впечатление на войска: «войско требовало, чтоб его вели к новым победам». Суворов доносил, что войска действовали «под жестокими пушечными выстрелами» и. что неприятель сдался «по упорном сопротивлении». Эти невинные натяжки в донесении легко объясняются желанием Суворова произвести благоприятное впечатление на союзные правительства (так и было), что, без сомнения, повело бы к успеху общего дела, но оне, между прочим, дают характеристику многим реляциям.

Хорошо зная человеческую душу, Суворов пользовался с выгодою подобными приемами; например, он особенно выхвалял австрийцев за взятие Брешии, хотя участие в деле было одинаковое и со стороны русских, но похвала Суворова нужна была для хороших отношений с союзниками, ибо, как показывает история, они постоянно нарушаются, рождается зависть, а дело страдает. [37]

13-го апреля 1 1/2 полка казаков с налета овладели укрепленным городом Бергамо и его цитаделью, взяли 130 человек французов в плен, 19 орудий, знамя, много ружей и других запасов.

Между прочим, «найдя и здесь большой запас французских белых сухарей, разделили оный для употребления в пищу».

14-гоапреля Суворов подошел к реке Адде и заметил, что французы не намерены оставить ее без сопротивления. Наконец, Суворов дождался сражения.

У французов было 28 тысяч, растянутых отдельными отрядами на 100 верст вдоль всего течения реки Адды, от ее истоков из озера Комо, у города Лекко, до устья. Суворов имел 48,500 человек и решился прорвать тонкую линию французов при содействии предварительной фланговой атаки отрядом генерал-майора князя Багратиона через город Лекко. В записках Грязева описан бой у Лекко, но отнесен к 14-му апреля, тогда как официально считается 15-го; следует заметить однако, что историки войны 1799 года (французский — Жомини, немецкий — Клаузевиц и русский историк — очевидец Фукс) также упоминают о каком-то деле у Лекко 14-ю апреля. Во всяком случае, бой у Лекко был упорен, — не даром Суворов в письме к графу Толстому говорит: «на Лако-ди-Комо чуть было мою печенку не проглотили». Самое сражение на реке Адде с переправою через нее произошло 16-го апреля и закончилось полною победою Суворова над французами; а 17-го целая французская бригада генерала Серрюрье, вследствие совершенно нелепых действий последнего, взята в плен. Всего у французов убито и ранено более 2 1/2 тысяч, взято в плен до 5 тысяч и 27 орудий; союзники потеряли до 2 тысяч человек.

Результатом победы на реке Адде было занятие союзниками Милана, столицы Цизальпинской республики, которую французы [38] учредили из Ломбардии, Модены и римских легаций. Отступившие французы оставили в Милане небольшой гарнизон. Вечером 17-го апреля майор Молчанов с полком казаков ворвался в город и завладел им; гарнизон укрылся в цитадель.

18-го апреля вступление Суворова в город было торжественным въездом. В это число пришлось Светлое Христово Воскресенье; весенний итальянский день был совершенно ясен; на улицах города толпы народа. Все радовались, дворянство и духовенство надеялись на восстановление своих прав, попранных революцией, на возвращение имуществ и почестей; торговцы и ремесленники рассчитывали избавиться от тягостных налогов и насильственных займов; сельское население жаждало успокоения. Суворова встречали криками: «eviva nostro liberаtore».

Русские войска поразили итальянцев: вместо диких варваров, пришедших из ледовитых стран, они увидели весьма обходительных людей, отличавшихся особенным благочестием и набожностью; казаки крестились, проходя мимо каждой церкви, обменивались между собой троекратными поцелуями (христосовались), которыми награждали даже встречных изумленных итальянцев. Суворов ласково обошелся с пленными, пригласил их генералов к обеду и возвратил Серрюрье шпагу, сказав: «кто так владеет шпагою, как вы, тот не может быть лишен ее». Серрюрье, не поняв тонкой иронии, был очень доволен и расхрабрился так, что сделал Суворову замечание, будто его нападение было слишком смелое. «Что делать, отвечал русский полководец; мы, русские, без правил и без тактики: я еще из лучших». Однако, прощаясь с Серрюрье, выразил надежду увидеться с ним в Париже.

Впечатление, произведенное занятием Милана и уничтожением Цизальпинской республики, было сильное: во всей северной Италии народ заволновался. начали вспыхивать восстания против французов. [39]

Уничтожив Цизальпинскую республику, Суворов учредил временное правление впредь до распоряжений Венского двора, владевшего большею частью Ломбардии до Кампоформийского мира. Мелас, которому главнокомандующий поручил административные заботы, учредил, к великому неудовольствию итальянцев, в Милане австрийские полицейские порядки, обезоружил национальную гвардию, запретил ношение цизальпинского военного мундира, ввел опять в обращение билеты венского банка и проч.

Итак, 8-го апреля Суворов начал наступление, в 9 дней прошел более 100 верст, переправился через 5 рек (Киеза, Мелла, Олио, Серио и Адда) и дал сражение, в котором одержал победу и нанес противнику чувствительный урон, а на 10-й день занял столицу Цизальпинской республики и низвергнул ее. В 10 дней была завоевана Ломбардия.

«Кажется, — добавляет Грязев, — идет быстро и хорошо, т. е. не по-немецки, а по-русски или, лучше сказать, по-Суворовски».

II. Занятие Пиемонта и сражение на Треббии.

Проиграв сражение на реке Адде, французы, под начальством искусного генерала Моро, отступили на весьма выгодную позицию за рекой Танаро, при чем фланги этой позиции упирались в крепости Валенца и Алессандрия. В. это время в лагерь союзников пришли известия, что из южной Италии идет на помощь Моро армия генерала Макдональда, Суворов, считая этого противника более опасным, оставил преследование разбитого Моро и, присоединив вновь подошедшую из России дивизию Ферстера (8 тысяч), двинулся навстречу «неаполитанской» армии Макдональда, при чем совершил чрезвычайно искусный и хорошо рассчитанный фланговый марш к г. Павии. Грязев очень благоприятно отзывается о состоянии [40] города в то время и упоминает, что в нем есть «обширный и великолепный театр, на коем играли оперу «Арлекин», за вход в партер платили по 15 коп.».

Узнав, что армия Макдональда еще далеко, Суворов расположился на обоих берегах реки По, впереди Павии, так, что наблюдал непосредственно за армией Моро и препятствовал сообщениям его с армией «неаполитанской». В это время, 26-го апреля, в главную квартиру Суворова прибыл великий князь Константин Павлович. Император Павел посылал своего сына в Италию как для того, чтобы придать более важности самой кампании, так и для того, чтобы удовлетворить собственное желание великого князя. Ему не было дано никакого определенного назначения, а дозволено только состоят в качестве волонтера при Суворове.

Присутствие при армии влиятельных особ, не имеющих определенного командования, стесняет полководца и обыкновенно вредит операциям; то одушевление, тот подъем нравственных сил войск, который они приносят с собою, далеко не искупает указанной невыгоды. Только главнокомандующий с большим характером и авторитетом сумеет обойтись в этих случаях.

Суворов, всегда с благоговением относившийся к лицам императорского дома, встретил со всеми знаками почтения «сына природного своего Государя» и сказал: «опасности, которым Ваше Высочество можете быть подвержены, заставляют меня думать, что я не переживу Вас, если ci. Вами случится какое-нибудь несчастие». Он высказал, между прочим, опасение, что если великий князь будет взят в плен, то Россия, для избавления его, должна будет подписать тяжелый для нее мир с Франциею.

В тот же день, 26-го апреля, получены сведения, будто французские войска, оставив Валенцу, отступают за Апеннины. Положившись на это известие, фельдмаршал приказал [41] Розенбергу послать 27-го апреля авангард генерал-майора Чубарова (3,000 человек), которому переправиться через реку По и занять крепость.

Великий князь, сгорая нетерпением видеть военные действия, отправился в отряд Розенберга.

Генерал-майор Чубаров избрал для переправы место близ деревни Борго-Франко, верстах в 7-ми ниже Валенцы. Здесь река По разделяется на рукава, образующие низменный островок Мугароне; правый рукав узкий, мелкий и проходимый в брод; на островок же надобно было переправляться на пароме. Все лодки и паромы захватил неприятель, а река была в разливе и с шумом катила свои пенистые волны. Чубарову удалось, в ночь на 30-е апреля, приискать довольно большой паром и сделать приготовления к переправе. На противуположном берегу обнаружены неприятельские передовые посты, которые однако не выказывали стремления помешать переправе. Во всяком случае, это доказывало, что неприятель не оставил Валенцы. В то же время и в главной квартире Суворова получены верные известия о том, что неприятель не отступил в Апеннины. Вследствие этого, Суворов 30-го апреля посылает из Тортоны Розенбергу приказания, одно за другим, вернуться назад на присоединение к главным силам. Но Розенберг, видя, что неприятель не препятствует переправе Чубарова, соблазнился и со своим отрядом на переправу у Мугароне, чтобы потом завладеть Валенцой. Утром 1-го мая уже весь авангард Чубарова был на острове Мугароне, оставалось переправиться в брод на правый берегь По, но Розенберг выжидал, когда соберется побольше войск; переправа главных сил его корпуса шла медленно, хотя паром, ходивший по канату, поднимал сразу целую роту. Великий князь сказал генералу Розенбергу: «Нечего мешкать, ваше превосходительство, прикажите людям идти вперед». Генерал отвечал его высочеству: [42] «Мы еще слишком слабы; не дождаться ли нам подкрепления»? Великий князь возразил: «Я вижу, ваше превосходительство, что вы привыкли служить в Крыму; там было покойнее, и неприятеля в глаза не видали». Генерал Розенберг отвечал: «Я докажу, что я не трус», вынул шпагу, закричал солдатам: «за мной», и сам первый пошел в брод.

Моро сосредоточил большую часть своих сил и обрушился на Розенберга.

«Между тем, — рассказывает Грязев, — будучи теснимы со всех сторон более и более неприятельской многочисленностью, мы начинали ослабевать и силами, и духом и, наконец, совершенно расстроились, смешались и в беспорядке, мало сказать, что ретировались, но бежали, и через то только уклонились от совершенного поражения, что брали всегда перед у слабой неприятельской конницы; со всем тем в ретираде своей мы много потеряли людей и два орудия главной артиллерии с снарядами оставили на месте; ибо тогда никакая власть, никакая сила не могла наши батальоны ни устроить, ни удержать от постыдного бегства. Я не могу без ужаса вспомнить о сем горестном для нас происшествии, которого я, по несчастию, сам был очевидным свидетелем. Майор Филисов и я, надеясь на доверенность и преданность к нам нижних чинов, неоднократно покушались остановить их бегство собою, то возбуждая их честолюбие, то укоряя их в нарушении своего долга, или угрожая смертию, или же упрашивая, но все было тщетно: беспорядок с каждою минутою увеличивался. Мало того, что неприятель действовал на нас из своих орудий картечами и вырывал из толпы бегущих по нескольку человек, но, когда мы в таком положении проходили через деревню Бурго-Франко (это ошибка — по смыслу следует Бассиньяна, так говорится об этом и в журнале Комаровского), то жители оной, сии вероломные [43] итальянцы, стреляли по нас из своих домов и причинили нам немаловажный вред». Уже в темноте войска перешли на остров Мугароне и перевезли артиллерию под прикрытием батальона мушкетерского генерал-майора Барановского полка, под начальством майора Мейбаума.

Переправа с острова на левый берег была сопряжена с затруднениями и замедлениями. Итальянцы перевозчики обрезали канат, по которому ходил паром; его унесло бурным течением реки, и пропило довольно много времени, пока казаки его поймали и приспособили снова к переправе. Ночью переправляли раненых, а войска держались на острове под огнем неприятельских орудий и отразили все попытки французов перейти через рукав реки.

2-го мая войска Розенберга переправились на левый берег По, при чем казаки переходили вплавь. Потери русских были велики: 7 офицеров убито и до 50 ранено, в том числе генерал-майор Чубаров; потеря нижних чинов до 1,200 человек; два орудия, завязших на горе на пашне, не могли быть вытащены изнуренными лошадьми и достались французам; потеря последних до 600 человек.

В гневе на Розенберга Суворов велел написать ему приказание (2-го мая), в котором выражено, что граф «удивляется беспрочному вашему сражению» и приказывает «как можно скорее идти к Торре-ди-Гарофолло», «и по прибытии рапортовать». На этом приказании фельдмаршал сделал знаменитую свою собственноручную приписку: «Не теряя ни минуту, немедленно Сие исполнить. или под военный суд» ⁶.

Суворов послал донесение Государю, что поведение Константина Павловича противоречит дисциплине; но потом вернул это донесение, разорвал, потребовал великого князя к себе и заперся с ним в кабинете. Через полчаса великий [44] князь вышел расстроенный и красный от слез. По замечанию близких лиц, Константин Павлович бледнел при одном строгом слове своего отца, а одно упоминание о военном суде приводило великого князя в ужас. Теперь, когда Суворов заговорил с ним неблагосклонным тоном, великий князь начал оказывать ему особенное уважение. Константин Павлович понял, что с Суворовым нельзя говорить, как с Розенбергом.

Так как получены были известия, что Макдональд задержан в южной Италии, позиция же Моро с фронта была очень сильна, то Суворов вознамерился обойти ее с левого фланга и направился левым берегом реки По. 15-го мая союзники заняли Турин, столицу Пиемонта, при чем захватили в нем 382 пушки, 15 мортир, 20 тысяч ружей и множество разных запасов. Комендант Турина, энергичный генерал Фиорелла, заперся в цитадели с гарнизоном в 3,400 человек. Моро отступил из своей крепкой позиции за Апеннинские горы к Генуе.

Итак, с открытия кампании протекло всего месяц и одна неделя, а Суворов уже завоевал почти всю Ломбардию, прошел более 400 верст, занял столицу Пиемонта и стоял в каких-нибудь 100 верстах от французской границы.

Началась трудная осада Туринской цитадели: «гарнизон имеет свое продовольствие, как от запасов, так и из города, ибо у него очень много друзей». Интересно свидетельство Грязева об одном факте, показывающем, что при осаде крепостей бдительность обороняющего часто весьма ослабевает, л возможно иногда проникнуть для разведок к самым укреплениям. 27-го мая ночью Грязев «должен был сопровождать двух австрийских инженеров к самому валу цитадели и главному ее бастиону, дабы точнее определить место для устройства последней параллели. Темнота ночи способствовала сему отважному и опасному предприятию, но каждое неосторожное [45] движение могло нас открыть и погубить невозвратно, ибо мы проходили за самую неприятельскую цепь, вокруг цитадели на ночное время расставляемую. Измерив все, что нужно, шагами, мы кончили благополучно сию операцию и возвратились к своему месту».

Между тем Макдональд быстро шел из южной Италии на помощь Моро и 18-го мая достиг Лукки; далее двигаться в Геную по береговой дороге (почти тропинке) было невозможно, а потому французские полководцы составили план соединения по северную сторону Апеннинских гор, близ крепости Тортоны: Макдональд (35 тысяч) должен был спуститься с гор к Болонье и наступать вдоль правого берега По чрез Пьяченцу к Тортоне, куда Моро (14 тысяч) выйдет прямым путем на север. Для одновременности действий условились, что Макдональд, которому предстоял длинный кружный путь, начнет движения 20-го мая, а Моро только 6-го июня. 1-го июня Макдональд, спустившись с гор, разбил австрийский отряд Гогенцоллерна у Модены и захватил до 1,600 пленных, 3 знамени и 8 орудий. Удар этот привел в большое смущение австрийских генералов: им казалось положение Суворова критическим, что неприятель мог разбить по частям разбросанные силы союзников и даже стать на пути отступления главной армии; казалось, Суворов неминуемо должен был уступить разом все свои завоевания. Но именно все это «казалось»... В глазах Суворова наступление французов сулило ему новые лавры. Предвидя это наступление, Суворов в 6 часов утра 30-го мая выступил из-под Турина и, сделав в 2 1/2 суток 90 верст, достиг в 2 часа дня 1-го июня города Алессандрии, где и остановился в ожидании окончательного разъяснения обстановки. Известие о бое при Модене открыло глаза, и фельдмаршал полетел навстречу более опасному врагу Макдональду. В письме австрийскому генералу Кайму, оставленному [46] для продолжения осады Туринской цитадели, говорится: «Любезный генерал! Иду к Пьяченце разбить Макдональда. Поспешите осадными работами против Туринской цитадели, чтобы я не прежде вас пропел: Te Deum». 4-го июня в 10 часов вечера, 24 тысячи союзников двинулись от Алессандрии для совершения беспримерного в истории форсированного марша. «Нам неизвестен был план нашего великого полководца, но войско горело желанием сразиться, в полной уверенности на победу». Скоро дело разъяснилось для всего отряда, особенно, когда Суворов 5-го июня отдал следующий приказ по армии:

«Неприятельскую армию взять в полон.

«Влиять твердо в армию, что их 27,000, из коих только 7,000 французов, а прочие всякий сброд реквизионеров.

«Казаки колоть будут, но жестоко бы слушали, когда французы кричать будут пардон, или бить шамад».

«Казакам самим в атаке кричать балезарм, пардон, жетелезарм и сим, пользуясь, кавалерию жестоко рубить, а на батареи быстро пускаться, что особливо внушить.

«Казакам, коим удобно испортить на реке Тарро мост, и тем зачать отчаяние, с пленными быть милосерду — при ударах делать большой крик, и крепко бить в барабан; музыке играть, где случится, но особливо в погоне, когда кавалерия будет колоть и рубить, чтобы слышно было своим.

«Их генералов, особливо казаки и прочие, примечают по кучкам около их; кричать пардон, а ежели не сдаются, убивать».

Суворов.

Против Макдональда находился отряд австрийского генерала Отта (5 тысяч), который и был сильно потеснен за крепость Пьяченцу 5-го июня. Получив об этом известие, Суворов немедленно двинул ему на поддержку 3,500 человек австрийцев, под начальством Меласа, а сам, дав [47] отдохнуть остальным войскам несколько часов, выступил вслед за ним еще до рассвета. Мелас пришел вовремя, ибо французы утром 6-го июня продолжали теснить Отта на реке Тидоне. Усталые солдаты Меласа (от Алессандрии до Тидоны, 80 верст, пройдено в 36 часов), не отдыхая, вступили в бой, но поддержали Отта лишь на короткое время; неприятель в огромном превосходстве сил готовился раздавить малочисленного врага.

Между тем войска Суворова не шли, а бежали. Июньское итальянское солнце стояло уже высоко; под палящим зноем люди выбивались из сил, падали от изнеможения, и многие из упавших уже не вставали; страшный след обозначал движение армии, но жертвы были необходимы для выигрыша времени, которое теперь и было до крайности дорого. Не даром Суворов как-то выразился: «деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время дороже всего». Колонна сильно растянулась. Иностранные писатели (Клаузевиц) заявляют, что «кажется, тактический порядок перехода не заслуживал похвалы». Странное понятие о тактическом порядке!

Суворов употреблял все меры, чтобы напрячь силы людей: переезжал от головы к хвосту колонны, постоянно повторяя: «вперед, вперед, голова хвоста не ждет»; иногда неожиданно подъезжал к какой-нибудь части, шутил с солдатами, забавлял их разными прибаутками; появление его оживляло людей, колонна подтягивалась.

Как только пришло известие, что неприятель теснит Отта к С.-Джиовани, Суворов взял из авангарда казачьи полки и австрийских драгун и повел их сам к месту боя. Так как он взял с собою и Багратиона, то командование авангардом поручил Константину Павловичу, приказав вести его, как можно скорее; то же приказание неоднократно посылалось и в главные силы к Розенбергу. [48]

Уже несколько часов Отт и Мелас были в горячем бою. Около 3 часов дня французы повели решительную атаку; Домбровский с поляками ⁷ появился у деревни Карамелло, грозя отрезать австрийцам путь отступления. В эту критическую минуту в тылу показалось густое облако пыли: то был фельдмаршал с конницею. Он поскакал на холм, окинул оттуда быстрым взглядом все поле сражения и немедленно отдал свои распоряжения.

Не успев перевести дух, казаки Грекова и Поздеева и драгуны Левенера и Карачая несутся вправо против Домбровского; племянник Суворова, генерал-майор князь Горчаков, с казаками Молчанова и Семерникова, бросается влево против правого фланга французов. Они еще в первый раз увидели наших донцов. Австрийские драгуны опрокидывают неприятельскую кавалерию, а казаки облетают левый фланг Домбровского, с криком и визгом атакуют рассыпанную польскую пехоту и приводят ее в замешательство.

Конечно, этим ударом сравнительно немногочисленной конницы Суворов не мог рассчитывать дать бою решительный поворот, но быстрая конная атака должна была ошеломить противника, задержать его хотя на самое короткое время. так как каждая минута была дорога — приближалась русская пехота авангарда.

Она подошла около 4 часов дня. Это и была критическая минута боя. Фельдмаршал приказал перейти в общее наступление; приказано, не теряя времени на перестрелку, бросаться в штыки.

Багратион подошел к Суворову и вполголоса просил [49] повременить нападением, пока подтянется хотя часть отсталых, потому что в ротах не насчитывается и по 40 человек. . Суворов отвечал ему на ухо: «а у Макдональда нет и по 20; атакуй с Богом. Ура»!

Очевидно, Багратион не уяснил себе важности минуты, благоприятной для перехода в наступление против ошеломленного и уже истощенного боем противника; число не могло здесь играть слишком большой роли. Суворов же прекрасно оценил минуту; не для того же он и делал крайнюю форсировку движения войск и смелый удар конницей, лично им приведенной, чтобы потом ожидать и, быть может, пропустить минуту.

Войска дружно ударили на неприятеля. Пехота, взяв ружья на руку, двинулась с барабанным боем, музыкою ж песнями. Суворов разъезжал по фронту и повторял: «вперед, вперед, коли, руби»! Неприятель держался упорно, пользуясь пересеченною местностью: поражал наступающего огнем, атаки встречал штыками, высылал кавалерию; но все напрасно, войска Суворова безостановочно подвигались вперед. Темнота, пересеченная местность и утомление кавалерии союзников спасли французов от преследования.

В 9 часов вечера бой прекращен окончательно.

Потеря французов — 1,000 человек, из них 400 пленных.

Если принять во внимание, что войска Суворова, после начала похода спустя 36 часов, являются уже на реке Тидоне, в 80 верстах от Алессандрии, вместо отдыха вступают прямо в бой и одолевают более сильного по числу противника, то будет вполне справедливо причислить действия Суворова к самым редким и замечательным военным подвигам. Моро называл впоследствии марш Суворова к Треббии «верхом военного искусства». «C'est le sublime de l'аrt militаire». [50]

Однако бой на Тидоне составлял только начало грандиозной борьбы на Треббии. Суворов поздравил войска с победою и уехал в С.-Джиовани, чтобы сделать распоряжения для боя на следующий день.

Составив превосходный план для атаки на 7 июня, Суворов назначил выступление в 7 часов утра, но вследствие страшного утомления войск отложил до 10 часов утра. Главный удар должен был быть нанесен правым флангом союзников, который состоял из русских войск; сюда же Меласу приказано прислать австрийскую дивизию Фрелиха; но узко-эгоистичный австриец не исполнил приказания главнокомандующего, чем и расстроил весь план: французам не было нанесено решительного поражения. Расскажем бой 7 июня словами Грязева: «Около полудня, мы всем своим корпусом, здесь сосредоточенным, двинулись в порядке и устройстве воинственном и, пройдя таким образом небольшое расстояние, встретили неприятеля при реке Тидоне, уже готового нас принять.

«Построясь немедленно в боевой порядок, какого требовало генеральное сражение, повели мы фронтом атаку на левый неприятельский фланг, между тем как на правый их таким же образом действовал наш авангард, вспомоществуемый частью союзного австрийского войска, состоящего наиболее в коннице. Французы встретили нас мужественно; картечи и пули посыпались с обеих сторон градом; но мы, превышая своего неприятеля отважностью, не стали более выдерживать губительного огня, но соединенными силами и устройством ударили на него прямо с места в штыки столь сильно и стремительно, что он, будучи не в состоянии ни выдержать, ни отразить нашего удара, поколебался в своей позиции и отступил. Сие только и было нужно, чтобы главную его твердость привести в движение, а тем самым и расстроить его в духе. Мы воспользовались сей благоприятной минутой и как вихри налетели на врагов своих, врезались [51] в самую их середину, расстроили их душу, поражали как отчаянные и обратили их в совершенное бегство. Они ретировались частями за реку Требию, при котором случае отрезали мы у них целую бригаду, из 2,500 человек состоящую со всеми ее чинами и артиллериею. Сражение продолжалось до самой темноты, которою неприятель воспользовался и отретировался еще далее вправо. Но, дабы отнять у него способы к каковому-либо из своих соединений, откомандированы были того же вечера два батальона гренадер, в том числе находился и я с своею ротою и с ним же почтенный наш шеф, генерал-от-инфантерии Розенберг. Мудрено было отгадать его стремительность к такому подвигу, который мог принадлежать одному штаб-офицеру; но, не раскрывая тайны интриг наших главных начальников, положили, что он не хотел оставить нас, как свой полк, в такой критической операции, и мы, пройдя ночью в брод реку Требию, следовали далее, в таком предположении, что если не совсем в своем намерении успеем, то по крайней мере отрежем у него какую-нибудь часть, или смешаем его в планах своих, в чем и действительно при деревне Сатиме успели. В полночь вступили мы тихо в сие селение, обстоящее от нашего корпуса не менее пяти верст, где и узнали от жителей, что французский арриергард расположен здесь неподалеку в поле.

«Сердца наши затрепетали от радости, что не тщетно наше пожертвование и что оно увенчается достойною наградою. Не зная однакож, в каком числе находился неприятель, мы взяли все нужные меры и решились напасть на него. Темнота ночи скрывала не только наше намерение, но и нас самих; ибо, как арриергард главного корпуса, находился он за ним, как за оградою, и в крайней беспечности расположен был на одной квадратной лужайке. Приблизившись тихо к ним, обозрели мы их при свете слабого огня, едва [52] между ними мелькающего, что они были погружены в глубоком сне, так что не имели вокруг себя ни цепи и одного часового, но все без изъятия, сложив с себя аммуницию и составив ружья в козлы, спали в повалку. Мы обогнули несколько наши фланги и сделали по них ружейный залп и другой картечами из двух орудий, при нас находившихся, и в то же мгновение бросились на них в средину, окружили и всех подняли на штыки, разве малая их часть спаслась в темноте. Все их оружие, аммуниция, ранцы и прочее соделалось нашею добычею, но мы не воспользовались ею, все переломали и привели в ничтожное положение. Но всего драгоценнее было то, что мы освободили своих пленных разных полков, которые в продолжение дневного сражения, быв увлечены своею отважностию, были захвачены неприятелем и отданы на сохранение сего арриергарда. И при самой темноте ночной мы распознали их по радостным восклицаниям, когда спешили соединиться с нами. Число их состояло в одном полковнике Кащенке, нескольких офицерах и 60 человек нижних чинов. От них узнали мы, что французский арриергард состоял из двух батальонов пехоты, что самое доказывало и оставшееся после их оружие и вся аммуниция, что наши пленные находились все вместе под караулом и запертыми в одной сельской виннице; но, услышав выстрелы, догадались, что это должно быть русским; караул их разбежался; они выломали двери и устремились к соединению с нами. Мы не видели более неприятеля и поздравляли друг друга с счастливым успехом. Почтенный наш начальник, генерал Розенберг, проливал слезы радости и вместе сострадания о несчастных, учинившихся жертвою сего ночного поражения, коих число почти равнялось нашему. Он приказал нам сойти с сего убийственного места; мы перешли на другую лужайку, обрытую канавами и обсаженную в квадрате деревьями. [53]

«Поелику ночная темнота еще продолжалась, то генерал приказал нам устроиться, дабы не подпасть равному жребию.

«Мы составили из себя четвероугольное каре, окружили оное позади каналов цепью и поставили на углах отводные пикеты, располагая пробыть здесь только до рассвета. Генерал Розенберг спросил себе плащ, завернулся в него и лег между нами в средине. В таком положении провели мы спокойно остаток ночи».

Перед рассветом Розенберг с своими двумя баталионами благополучно и незаметно для неприятеля возвратился на левый берег Треббии; но предварительно солдаты с помощью жителей «укрепили здесь себя хорошею пищею и достаточно красным итальянским вином».

Сущность диспозиции, отданной фельдмаршалом на 8 июня, была совершенно та же, что и предшествовавшей; Меласу было подтверждено, чтобы «тотчас всю дивизию Фрелиха послать направо». Поразительна мягкость, с которой отнесся Суворов к Меласу, обнаружившему преступное нарушение дисциплины. Объяснение этой мягкости, вероятно, следует искать в ложном положении Суворова, как главнокомандующего без полной власти. Во всяком случае, за эту мягкость фельдмаршал был жестоко наказан 8-го июня.

Движение для атаки первоначально предполагалось в 6 часов утра, потом отложено до 8 часов; в действительности, вследствие необходимости в отдыхе, состоялось только в 10 часов.

Макдональд также решился перейти в наступление. План его заключался в желании, пользуясь своим численным превосходством, охватить неприятеля с обоих флангов.

Около 10 часов утра, когда союзники начали становиться в ружье, французы двинулись для наступления.

Домбровский шел в обход правого фланга русских. [54]

Заметив это, Суворов отрядил против поляков Багратиона (6 батальонов, 2 казачьих полка и 8 эскадронов австрийских драгун). Пехота атаковала в штыки с фронта, а казаки и драгуны с обоих флангов. Слабая дивизия Домбровского не выдержала стремительного удара превосходных сил и, опрокинутая в горы, едва успела спастись за Треббию, потеряв знамя, пушку и до 400 пленных. расстроенные трехдневными поражениями, поляки более не принимали участия в бою.

Покончив с дивизией Домбровского, Багратион, по приказанию Суворова, обратился на помощь дивизии Швейковского, положение которого было критическое: имея четверное превосходство в силах (15 батальонов и кавалерия) против Швейковского (5 батальонов без кавалерии), французы атаковали его с фронта и правого фланга и оттеснили до Казалиджио. Не обучавшиеся отступлению и не знавшие слова «ретирада», русские отбивали с мужественной стойкостью постоянно возобновлявшиеся атаки неприятеля; гренадерский полк Розенберга, стоявший на правом фланге, был окружен французами, но, довернув кругом третью шеренгу, отстреливался и вперед, и назад.

Изнуренные палящим зноем и неравным боем, русские еле держались. Розенберг начинал думать об отступлении.

Он подъехал с таким предложением к Суворову, который лежал в тени большого камня в одной рубашке. а китель держал за рукав. «Попробуйте поднять этот камень» сказал фельдмаршал, — «не можете?.. ну, так и русские не могут отступать...» Суворов велел Розенбергу держаться крепко, ни шагу не делать назад; Меласу послано приказание энергичнее наступать, вероятно для отвлечения французов. Во время этого разговора подъехал Багратион с донесением, что войска его также утомлены до крайности; [55] убыль на половину; ружья от пороховой накипи на полках худо стреляют, а неприятель все еще силен. «Не хорошо, князь Петр», сказал Суворов и крикнул: «лошадь!». Перекинув китель через плечо, фельдмаршал помчался к войскам Швейковского, которые уже дрогнули. Носясь среди солдат, Суворов громко кричал: «заманивай шибче... шибче заманивай... бегом!». Пройдя шагов полтораста, он крикнул: «стой!». Солдаты остановились; скрытая до сих пор батарея «брызнула» в лицо французам ядрами и картечью. Фельдмаршал повернул войска и повел их в атаку. Вместе с тем, он двинул из резерва казаков и три баталиона. Затем он понесся к войскам Багратиона и по пути двинул к нему на поддержку отдыхавшие казачий полк и батальон егерей. Едва люди увидели своего старого фельдмаршала, как все преобразилось: ружья начали стрелять, затрещал беглый огонь, забили барабаны, откуда взялись силы у людей. Новая атака русских произведена с такою стремительностью, что французы сочли эти войска за свежие, вновь прибывшие подкрепления. Хотя французы были все-таки сильнее соединенных сил Багратиона и Швейковского, но атака произведена ими с такой живостью, что неприятель отошел на правый берег Треббии и не отважился более переходить в наступление. Однако развить успех на своем правом фланге и нанести окончательный удар французам Суворову не удалось: Мелас опять удержал дивизию Фрелиха — тупой старик не мог понять замысла главнокомандующего. Таким образом, бой 8 июня закончился только тем, что в 6 часов пополудни французы повсюду были отброшены на правый берег Треббии. Суворов намеревался в ют же вечер атаковать неприятеля за Треббией и довершить его поражение; но упорный и продолжительный бой, при палящем зное, настолько утомил войска, что фельдмаршал отказался от своего намерения и отложил атаку до утра. [56]

Во все три дня боя на Тидоне и Треббии 70-летний полководец почти не сходил с коня, проявил самую кипучую деятельность днем в бою, а ночью за диспозициями и прочими распоряжениями, и потому крайне нуждался в отдыхе, — он еле держался на ногах. Несмотря на это, фельдмаршал весело поздравил собравшихся вечером генералов «с третьей победой» и сказал: «завтра дадим четвертый урок Макдональду». К 5 часам утра приказано было быть готовым для новой атаки.

Если предстоял этот «четвертый урок», то главным образом по вине Меласа, который вновь обнаружил неповиновение главнокомандующему, удержал у себя пехоту дивизии Фрелиха и привел сражение к параллельному столкновению, которое не могло дать решительного результата. Узкий эгоизм до такой степени застлал глаза Меласу, что он, видимо, даже не вполне понимал значение своего поступка. По крайней мере, в реляции своей о боях на Тидоне и Треббии, представленной фельдмаршалу, Мелас после списка отличившихся собственноручно приписал: «Если и нижеподписавшийся хорошо поступал, то и себя препоручает милостивому вниманию».

Французская армия была потрясена трехдневным сражением. Потери французов были велики, но и союзники много потеряли; в конце концов, французы все-таки были многочисленнее союзников. Макдональду не было нанесено такого удара, который ставил бы его в критическое положение; он сохранил свою позицию; но очевидно было, что нравственная упругость французской армии сломлена, а противник еще сохранил веру в себя и решается на новое усилие. Вот эта лишняя частица энергии, сохраненная в самую последнюю минуту, часто и берет верх и превращает в победителя того, который при малейшем колебании чашки весов мог бы оказаться разбитым на голову. В ночь на 9-е июня Макдональд [57] собрал в Пьяченце военный совет, на котором выяснилось, что теперь важно было спасти остатки армии, дабы впоследствии попытать счастье на другом месте. В 12 часов ночи отдано приказание об отступлении.

Едва начало светать, как с передовых постов пришло донесение в главную квартиру союзников, что неприятель отступает. Обрадованный Суворов тотчас решается завершить дело энергическим преследованием.

В 4 часа утра союзники двинулись вперед. «Разлившаяся река Требию, в которую открыты были все шлюзы из каналов, как хитрость неприятельская, не удерживает нашего стремления; мы переходим ее в брод инде по плечи, сберегая сколько возможно свои ружья и патроны, неся оные на головах с сумою, их вмещающею».

Авангард, под начальством Чубарова, настиг арриергард Виктора и заставил его отступить за реку Нур. Арриергард Виктора (17 линейная полубригада, 2 орудия и 6 эскадронов) занял позицию у С.-Джоржио, а другие войска его в некотором расстоянии за арриергардом. Виктор вовсе не хотел вступать в бой и уже готовился к отступлению, но русские ускорили шаг, к Чубарову подоспели главные силы Розенберга, все это бросилось с разных сторон на деревню С.-Джоржио, и отрезали части французов путь отступления, а 17-я полубригада, знаменитый прежде Оверньский полк, положила оружие; 3 знамени, 4 орудия, 1.029 человек пленных, обоз и канцелярия Виктора достались в руки победителей. Грязев весьма цветисто рассказывает, что это он с 60 охотниками заставил Оверньский полк положить оружие. Кажется, здесь проявляется слабость, общая большинству участников, приписывать все себе и думать, что они служили центром событий.

Главные силы Розенберга продолжали движение до Монтенаро, а передовые войска всю ночь преследовали неприятеля [58] до реки Арды, сделав от Треббии переход более 30 верст. Сам Суворов опять целый день был на коне и отдыхал только несколько часов в ночь на 10 июня.

Армия Макдональда поспешно отступила через Апеннины в Тоскану.

И так, предприятие Макдональда окончилось неудачей. 12 тысяч он потерял пленными и брошенными в пьяченцском госпитале, а с убитыми потеря достигла до 16-18 тысяч; словом, Макдональд потерял половину своей армии и впоследствии по береговой тропинке привел к Моро в Геную только 14 тысяч. Союзникам победа досталась тоже не дешево. Урон до 5 Vа тысяч человек.

В рассказе Грязева о преследовании армии Макдональда встречаются довольно любопытные подробности. Например, егерский полк Чубарова действовал «рассыпною линиею и различно по содержанию местного положения и движений неприятельских». Это показывает, что тогда уже в русских войсках достаточно укрепились идеи о рассыпном строе и применении к местности. Грязев с охотниками тоже действовал «рассыпною линиею», причем захватил два французских знамени. Хотя сам Суворов благодарил за это Грязева, облобызал его и приказал представить к особому награждению, однако Грязев ничего не получил; он объясняет это интригами чиновников суворовского штаба. «Вот что значит не иметь протекторов, не иметь друзей в подпредставителях и не уметь снискивать их благоволение низким ласкательством и уклончивостью». Как видно, и во времена Грязева. характерные черты канцелярий проявлялись в достаточной степени.

Суворов скоро оказался вынужденным прекратить пре следование Макдональда, ибо надо было вернуться для выручки австрийского генерала Бельгарда, оставленного под крепостью Тортоной, — ему угрожал Моро. Последний начал свое наступление [59] от Генуи 6 июня, но двигался довольно медленно, желая маневрами своими привлечь внимание Суворова и задержать его под Алессандрией, чтобы дать время «неаполитанской» армии выйти в тыл союзникам. Однако Моро своими чересчур тонкими хитростями обманул только самого себя: 7 июня он только что перешел Апеннины, а Суворов в 90 верстах отсюда уже второй день бился с Макдональдом.

Известие о результате сражения на Треббии и возвращение Суворова заставило Моро отступить назад в генуэзскую Ривьеру.

Таким образом Суворову не удалось «угостить» Моро, как он задумывал; «со всем тем наши казаки в своем преследовании сих трусливых героев немножко пощипали».

15 июня Суворов соединился с Бельгардом и, по требованию гофкригсрата, расположился для прикрытия осады Алессандрийской цитадели и блокады Тортонской; Туринская цитадель в то время уже сдалась генералу Кайму, — союзники взяли здесь в виде трофея 562 орудия, 40 тысяч ружей и до 40 тысяч пудов пороху.

III. Сражение при Нови и конец итальянского похода Суворова.

Началось томительное бездействие. Хотя на подкрепление к Суворову прибыл из России еще корпус Ребиндера (8.500 человек), хотя главнокомандующий мог собрать достаточные силы для окончательного завоевания северной Италии для вторжения в генуэзскую Ривьеру и даже во Францию, но гофкригсрат рескриптами императора Франца постоянно ставил препоны наступательным планам Суворова и требовал предварительного овладения всеми крепостями и цитаделями в Италии; так для осады Мантуи Суворову было приказано отделить корпус австрийского генерала Края числительностью более 30 тысяч. [60]

Суворов сильно скорбел от невозможности перейти к наступательным действиям. Кипучая его натура рвалась воспользоваться благоприятной обстановкой для нанесения врагу решительных ударов, пока он еще не собрался с новыми силами, но гофкригсрат надолго поставил преграду порывам опытного полководца и требовал ⁸, «чтобы он совершенно отказался от всяких предприятий дальних и неверных», «чтобы о всяком важном предположении или действии, которое признается сообразным с временем и обстоятельствами, предварительно доводить до сведения» в Вену. В настойчивых повелениях австрийского императора фельдмаршал прямо получал замечания за неповиновение. Но Суворов никак не мог подчиниться нелепому требованию о «предварительных донесениях» и постоянно возражал о невозможности подобного порядка ⁹. Однако все его жалобы оставались бесплодными: Тугут был упрям, привычки гофкригсрата неискоренимы. Неуверенное в точном исполнении своих предписаний фельдмаршалом австрийское правительство давало приказания, помимо Суворова, прямо подчиненным ему генералам и тем расстраивало все его расчеты. Выведенный из терпения, фельдмаршал решился 25 июня написать самому Императору Павлу просьбу об отозвании из Италии.

Но переписка на таких огромных расстояниях, как от [61] Алессандрии до Петербурга, требует большего времени, а события идут своим чередом.

«Весь корпус оставался в совершенном спокойствии; одна артиллерия находилась в постоянном действии; ибо бомбардировали Алессандрийскую крепость и в особенности по вечерам. Осадою управлял и первую параллель заложил артиллерии полковник граф Орландини, родом пиемонтезец, искусный инженер и с ним были пиемонтские офицеры, столь же искусные и отважные, но когда графа Орландини по сему же предмету отозвали к Мантуе, тогда его место заняли австрийской службы подполковник барон Бехард и наш артиллерии полковник Глухов. Но пиемонтские инженеры особенно отличились; ибо следствием их искусства было то, что в крепости все магазины хлебные и фуражные были сожжены до основания и недостаток всякого рода оказался в гарнизоне до того, что они вынуждены были есть своих лошадей. Между тем происходили неоднократные переговоры и предложения о сдаче крепости, но генерал Гардан, начальствующий в оной, упорно стоял и ни на какие условия не соглашался. Наконец фельдмаршал, всегда и во всем решительный, отдал в армию приказ готовиться к штурму и назначил быть оному 13-гочисла, а 10-гопредварительной репетиции, которого весь наш корпус и был в движении, производя примерный приступ к городским стенам. Маневр сей происходил в виду неприятеля. которому он по общему закону войны и по частному договору, с ним учиненному, воспрепятствовать не мог; поелику оный защищался городом. Вероятно, что сей маневр подействовал на французов более, нежели все доселе бывшие с ними сношения, предложения и убеждения, ибо того же самого дня фельдмаршал получил от начальствующего в Алессандрийской крепости французского генерала Гардана соглашение о сдаче крепости императорским войскам и всего гарнизона на капитуляцию с тем, [62] чтобы оный был отпущен в свое отечество на основании общих по сему предмету постановлений. В согласность сего предположено было, чтобы на завтрее, после обыкновенных обрядов, при сдаче крепостей употребляемых, всему французскому гарнизону с своими чинами, во всем военном порядке, выступя из крепости, положить оружие и покориться закону великодушного победителя.

«11-го июля последовала сдача Алессандрийской крепости. Российские войска стояли с заряженными ружьями по обеим сторонам пути, где надлежало проходить французскому гарнизону, который, выступая в всем воинском порядке из крепости и вытянув линию, положил оружие. Все распоряжения, до него касающиеся, и препровождение оного к границам своего отечества предоставлены австрийцам. Французский гарнизон состоял из двух генералов и 2.000 человек разных чинов. Начальствующий генерал Гардан был человек лет около семидесяти, но блестящий его гусарский мундир и мужественный вид показывали в нем пламенного юношу, когда он выводил свой гарнизон из крепостных оград: но когда должно было расстаться с ним, когда должно было учинить последнее прощание с знаменами, осенявшими его на поприще бранном, и наконец положить оружие, посредством коего достиг он высокости своего звания и исторгал победы из рук врага сильного, тогда вся бодрость его оставила и болезненные его чувствования обнаруживались в слезах, текущих по свежим его ланитам и крупными каплями скатывающихся по длинным, седым его усам.

В Алессандрии найдены были и те две пушки, которые были потеряны русскими в бою при Бассиньяно.

17-го июля сдалась Мантуа. Трофеи победителей: 675 орудий, много продовольствия, флотилия канонерских лодок.

Падение Мантуи отразилось во всех концах Европы и произвело сильное впечатление. Во Франции считали это дело [63] крайне позорным, обвиняли коменданта Фуассак-Латура в измене и, когда он возвратился во Францию, предали его суду и приговорили к лишению военного мундира. В Вене господствовала несказанная радость; оценивая все с своей особой точки зрения, там считали падение Мантуи самым капитальным событием кампании и ставили ни во что остальные подвиги Суворова; но, несмотря на это, недоверчивые отношения к фельдмаршалу не изменились нисколько. Император Павел еще более стал ценить своего полководца и дал ему титул князя Италийского. Обрадовался и сам Суворов, но главным образом по той причине, что теперь, казалось, ничто уже не могло более препятствовать его наступательному движению; но пока Суворов выжидал прибытия войск Края, освободившихся после сдачи Мантуи, и окончания приготовления австрийского коммисариатского ведомства по части заготовки продовольствия, неприятель сам перешел в наступление.

Во Франции были крайне не довольны неудачами в Италии, отозвали Макдональда, а командование войсками в генуэзской Ривьере поручили молодому генералу Жуберу, ожидая от него энергичных наступательных действий.

Жуберу не было еще и 30 лет. В юности он готовился в адвокаты и получил хорошее образование. В 1791 году поступил на службу рядовым. Храбрость и военные дарования быстро выдвинули его на высшие ступени военной иерархии, как то нередко бывало во время революционных войн: в 1795 году Жубер произведен в бригадные генералы; в 1796 году в армии Бонапарта командовал дивизией и затем отличился в сражении при Риволи; в 1797 году, после отъезда Бонапарта, временно командовал итальянской армией и тогда же подружился с Моро, который был инспектором пехоты в его армии. Новый главнокомандующий уехал из Парижа, возбудив самые пылкие ожидания блестящих [64] подвигов при решительном наступлении против русского полководца. Как кажется, сам Жубер не сомневался в успехе ¹⁰. Моро дружески предложил ему свое содействие во время предстоящей трудной операции и согласился остаться на некоторое время при армии. Жубер с благодарностью принял великодушное предложение огорченного отставленного ?лавнокомандующего.

3-го августа 35-ти тысячная армия Жубера (из них 2 тысячи конницы) появилась на высотах у города Нови и увидела, что союзники выстроились в боевой порядок и стояли, составив ружья в козлы. Фельдмаршал с утра выехал верхом к авангарду Багратиона; впереди линии развернутых батальонов лежала в хлебе густая цепь егерей. Суворов с одним казаком выехал к цепи для личной рекогносцировки неприятеля. Как рассказывает С.-Сир, французы легко узнали полководца по его оригинальному костюму: он был в одной рубашке и белом исподнем платье. Французские ведеты открыли частый ружейный огонь. Окончив рекогносцировку, фельдмаршал отъехал назад и деятельно распоряжался приготовлениями к предстоявшему сражению. Он думал выманить французов из гор на равнину, чтобы воспользоваться превосходством своей конницы. Но Жубер, увидев огромные силы Суворова, остановился в нерешительности и не атаковал 3 августа. Тогда фельдмаршал решился сам напасть 4 августа. Его войска перед боем располагались так:

У Фресонары, на правом фланге, австрийцы Бельгард и Отт, под общим начальством Края (27 тысяч); впереди Поцоло-Формигаро (верстах в 8 от Фресонары) — Багратион (5.700), а сзади — Милорадович (3.700); верстах в 7 от Поцоло-Формигаро, у Ривальты (на Скривии), — русский корпус [65] Дерфельдена (6,100) и австрийский Меласа (8,800). Все эти войска (51,200) фельдмаршал мог сосредоточить перед позицией неприятеля не более, как в 2 часа. Кроме того, у Тортоны и Вигицоло находились корпуса Розенберга (8.300) и Алькаини (5,200). Всего у Суворова было 64,700 (не считая гарнизона Алессандрии — 1,500 и Серравале — 500); из этого числа было до 9 тысяч конницы.

Трудно решить вопрос о плане Суворова для предстоящего боя. Диспозиция к сражению при Нови до нас не дошла, да и была ли она отдана?

Следует заметить, что главные пути отступления с чрезвычайно сильной позиции французов у Нови отходили мимо правого фланга, а потому с захватом его можно было угрожать самому отступлению обороняющегося, т.е. правому флангу принадлежало наиболее важное значение, иначе сказать — здесь находился стратегический ключ позиции. Очевидно, сюда и должен был Суворов нанести главный удар; так оно и вышло на самом деле, ибо сражение решилось на правом фланге ударом корпуса Меласа. Свидетельство Грязева может отчасти подтвердить, что таково именно было предположение фельдмаршала. В разных местах своего описания сражения при Нови Грязев говорит: «Австрийский генерал Мелас, долженствовавший зайти неприятелю в правый его фланг, еще по сие время не открыл своего действия»... «Суворов, получа известие, что генерал Мелас скоро вступит в дело»... «Корпус генерала Меласа возвестил свое приближение жестоким ударом в правый его фланг»...

Что касается атак Края на левый фланг французов, то их надобно считать атаками вспомогательными, демонстративными, назначенными для отвлечения сил неприятеля от его правого фланга, дабы облегчить направленный сюда удар. С этой точки зрения весьма понятно желание Суворова возбудить энергию Края особой запиской, в которой говорит, [66] что «совершенно полагается на друга героя» и даже дает Краю указания в стихах, написанных по-немецки. И действительно, Край очень энергично повел еще перед рассветом атаку на высоте левого фланга позиции Жубера.

Хотя описание сражения при Нови, сделанное Грязевым не точно, не полно и даже с погрешностями, но зато заключает в себе много характерных подробностей, которых нет в напечатанных до сего времени сочинениях; поэтому мы приведем подлинные строки очевидца участника: «Австрийский генерал Край, составлявший со своим корпусом наше правое крыло, свернувшись в колонны, повел атаку на левый неприятельский фланг; австрийский же генерал Беллегард с своим отделением взял направление еще правее к высотам, дабы энфилировать левый же фланг неприятеля; наш авангард, под командою князя Багратиона и с частию австрийской пехоты, на правом его фланге составил первую центральную линию; наш Гренадерский полк и прочие мускетерские стали за оною во второй линии; а за оною и на флангах расположена была австрийская кавалерия, в числе 40 эскадронов. Австрийскому же генералу Меласу, составляющему со своим корпусом наше левое крыло, назначено зайти к неприятелю в правый его фланг и содействовать всеми силами как центральным линиям, так и правому крылу. Устроясь таким образом, правое крыло и первая центральная линия открыли действие перестрелкою и повели атаку на все назначенные им пункты. Неприятель занимал свою позицию на самом возвышении горы, коей хребет, протягиваясь параллельно нашим линиям, примыкал к самому городу с правой его стороны. Отлогость сей горы защищаема была в центре его позиции тремя ужасными батареями, которые, подобно огнедышащей Этне, извергали из себя пламя и неумолкные громы. Батареи сии расположены были таким образом, что большого калибра орудия на самом [67] возвышении; за ними следующие, в средине горы, а меньшие, при подошве оной; весь же хребет сей протяженной горы покрыт был неприятельскою пехотою и конницею, равно как окружность, так и низкие отлогости оной горы и самый город. Первая наша линия повела атаку и, соображаясь как с местным положением, так и с позициею неприятеля, приняла несколько вправо и открыла нашей второй линии неприятельский центр со всеми его ужасами, коего правый фланг примыкал к самому городу, где находились большие его силы. Таким образом и вторая наша линия, вступив в интервал, учиненный первой линией, повела атаку на самый неприятельский центр. Отважным нашим приближением принудили мы его тиральйоров и небольшие передовые отделения отступит далее к горе и, пробежав, по чертежу фельдмаршала ¹¹, опасность ядерных выстрелов, из большего калибра орудий извергаемых, теснили неприятеля еще далее в гору и к самому городу. Тут встречены мы были сильной его густой колонной, хотевшей подкрепить свою отступающую передовую линию. Колонна сия шла центрально [68] против нашего батальона; мы стремительно бросились на нее в штыки, в одно мгновение опрокинули и принудили спасаться в городские ворота, которых мы по положению места занять не успели. Я, с своей ротой, устремился поразить неприятеля и в самых воротах, но сим отважным действием поставил себя между двух огней, со стороны города и примыкающей к нему горы, и я, пожертвовавши тут несколькими из храбрейших и барабанщиком, при мне находившимся, принужден был отступить и присоединиться к батальону; ибо колонна, взобравшись в город, заперла за собою ворота. Тогда повели мы опять атаку выстроившеюся линиею; сильный картечный огонь средних неприятельских батарей хотя не совершенно нас поколебал, но заставил прибегнуть к благоразумию, дабы уклоняясь от бесполезного поражения, равно и для устройства наших рядов, отступить за черту безопасности. Впрочем сие всеобщее отступление последовало большею частию потому, что австрийский генерал Мелас, долженствовавший зайти неприятелю в правый его фланг, еще по сие время не открыл своего действия. Неприятель, заняв опять оставленные нами места, растянулся по опушке примыкающего к горе кустарника, и тирайльоры его рассыпались на большую дистанцию от главной своей позиции по равнине, что при начале нашей атаки предпринять не дерзал; но ободренный нашим отступлением, решился повести сам наступательную атаку; между тем как большего калибра батареи возымели опять свое действие, но без причинения нам вреда. Здесь представилась взорам нашим самая прелестнейшая картина военного искусства наших донских казаков, которые, рассыпавшись по равнине, вели с неприятельскими тиральйорами перестрелку и своими поворотливыми движениями заманивали неприятеля далее от своей линии; потом, улучив способную минуту, соединялись с обычным криком, отрезывали большими частями, окружали и брали в [69] плен; или, заметив отделившегося стрелка, пущался на него с арканом, накидывал на шею и извергнувшись тащил за собою; или на всем скаку поражал дротиком. Суворов, получа известие, что генерал Мелас скоро вступит в дело, повелевает линиям вторично повести атаку. Мы двинулись в устройстве и отважным натиском вытеснили снова передовую неприятельскую линию из своего места и преследовали ее, отступающую к горе, она сделала фланговый марш и приняла влево к городу, чрез что и поставили нас против самых батарей. Мы перелетели губительное расстояние, на котором ядра имели свою силу, и приближались к картечному, миновать его не столь легко было: здесь открылся огонь со всеми своими ужасами из средних батарей и ружейный с возвышения, картечи и пули сыпались на нас градом и лишали многих храбрых товарищей; или взрывая землю, раскидывали оную по воздуху и через то делали его почти непроницаемым; гром, не умолкающий с обеих сторон ни на одно мгновение, отражаясь в горах, делался еще ужаснее; стон раненых, кучи убитых, между коих стремились мы к горе; словом, все это вместе могло бы устрашить робкую душу: но бестрепетные россияне, предводимые своим отважным полководцем, поощряемые своим мужеством и славою и не признающие никаких невозможностей, теснят неприятеля и достигают половины горы. Здесь беглый ружейный огонь, действующий на нас в близком расстоянии, кропил пулями, как дождь, и губил ужасно. Но это не останавливало отважнейших; переходя с утеса на утес и помогая друг другу, мы подавались вперед. Мы были исполнители; рука наша и сердце были готовы на поражение; но в жару своей запальчивости, или, лучше сказать, свирепого исступления, мы не могли того предвидеть, что он обратился нам на совершенную пагубу. Но прозорливый Суворов, соображая все обстоятельства, повелевает нам принять направо и постепенно отступать; [70] ибо, не развлеченный никакими другими отражениями неприятель обратился на нас единственно и, пользуясь выгодностью местоположения и превосходством своих сил, без всякого сомнения, остался бы победителем; ибо корпус генерала Меласа и по сие время не открыл своего действия и через то не разделил его силу; мы же своею малочисленностью и при таких потерях, преодолеть ее не могли и вторично отступили, потеряв при сем случае значительное количество храбрых воинов. Быв заняты своими собственными исполнениями, мы не видали и не слыхали, что происходило у нас на правом нашем крыле и с каким успехом действовали австрийские генералы Край и Беллегард? А сверх того я, в сию вторую атаку, будучи уже на полугоре, ранен в правую ногу пулею и, по неспособности занимать своего места, отведен в селение Палоло-Формигаро, где собирались все наши раненые. Но торжество нашего неприятеля было непродолжительно: корпус генерала Меласа возвестил свое приближение жестоким ударом в правый его фланг; он с своими силами устремился отразить сие новое нападение и ослабил свой центр. Суворов воспользовался сею благоприятною минутою и центральные свои линии повел на третичную атаку. Войска наши, оскорбления двукратною неудачею, устремились на приступ, как отчаянные, и, не взирая ни на какие затруднения и опасности, взлетели как орлы на возвышение и, овладев оным, напали на неприятеля штыками столь отважно и удачно, что сбили его с места, которым он столько времени повелевал. Опрокинутые и пораженный на всех пунктах, он побежал, оставляя в добычу победителям все свои укрепления. В ретираде своей он еще более пострадал: пехота отрезывала у него большие части и брала их в плен; кавалерия рубила без пощады. Такое преследование продолжалось не далее двух верст, доколе совершенная темнота ночи не принудила прекратить сие убийство; в противном [71] же случае весь сей многочисленный корпус неминуемо бы погиб,

«Урон союзных войск, сражавшихся при Нови, в числе 38,000, простирается убитыми и ранеными до 7,000, в том числе ранены некоторые из генералов, штаб и обер-офицеров, из числа коих многие убиты; да и не могло быть иначе, по содержанию обстоятельств, выше мною объясненных насчет наших действий, приступов, отступлений, почти неприступной позиции неприятеля и его упорного сопротивления. Потеря неприятеля далеко превосходила нашу: главнокомандующий генерал Жуберт еще при начале сражения убит; когда он сам с пехотною колонною устремился на австрийцев, роковая пуля поразила его наповал: так погиб сей юный, надменный герой, надежда республики. Бригадный генерал Вотрен убит; дивизионные Периньйон, Партоно, Колли и Груши взяты в плен; многое число штаб и обер-офицеров убито, ранено и взято в плен, а нижних чинов до 20,000. В руки победителей досталось 40 пушек и более 50 ящиков с снарядами.

«5-го августа, союзные войска заняли город Нови. Весь наш корпус сошел с горы и торжествовал свою победу. Но корпус генерала Розенберга устремился к преследованию неприятеля, потянувшегося к Гави, где достиг он арриергард его, состоящий из 3,000 человек; имел с ним сражение; но, опрокинув штыками его линию, обратил в бегство, при чем неприятель потерял до 400 человек».

Одержав столь решительную победу ¹², Суворов приказал [72] своим войскам немедленно переходить Апеннинские горы, чтоб двинуться для занятия генуэзской Ривьеры, и задумывал может быть даже вторжение за р. Вар в пределы Франции; но вдруг 6-го августа приказано всем войскам остановиться и прекратить преследование.

Эти непонятные остановки возбудили негодование даже среди солдат. Французская армия, при сколь-нибудь энергическом движении союзников, делалась верною их жертвою, ибо ее положение становилось отчаянным, Моро уже решился отступить в графство Ницу, чтобы не быть запертым в Ривьере, артиллерию, больных и раненых ¹³ он отправил в С.-Пьер Д'Арена, маленькую гавань у Генуи, чтобы там грузить на суда. Власти Лигурийской республики тоже спешили уехать. Но так как союзники прекратили преследование, то Моро воспользовался этим и, устрашившись ответственности перед Директорией, которая могла иметь свои стратегические взгляды, решился остановить отступление, до прибытия своего преемника ¹⁴, устроил остатки своих войск, подкрепил их войсками Миолиса и Роге, занял снова проходы в Апеннинах и написал Шампионэ, чтобы последний энергичным наступлением отвлек Суворова.

Что же за причина внезапной остановки фельдмаршала на пути к достижению заветной цели, которая была уже так близка? Австрийское комиссарское управление объявило, что при войсках хлеба только на два дня, мулов и запасов для [73] продовольствия в предстоящем походе в горы не заготовлено; в Ривьере же найти продовольствие, пока не подвезут его морем, невозможно, а потому и наступление делалось безрассудством. Вот где сказалось разделение власти главнокомандующего! Суворов отложил предприятие на несколько дней, чтобы дождаться мулов и продовольствия, которое без труда могла доставить богатая Италия.

Но всякое откладывание дела чрезвычайно затрудняет его исполнение; что легко было сделать немедленно после победы при Нови, то сначала затруднилось, а потом и вовсе сделалось невозможным.

По приказанию французской директории армия Массены из Швейцарии с севера и Шампионэ из Франции с запада сделали энергичные наступления через Альпийские горы для демонстраций против Суворова, а гофкригсрат отделил от его армии (даже без его ведома) некоторые довольно сильные отряды. Тогда Суворов окончательно отказался от наступления в Ривьеру, тем более, что рескрипты императора Франца ясно воспрещали движение к р. Вар, и обратил внимание на защиту Италии со стороны Альп.

С этою целью фельдмаршал, выдвинув на более важные направления авангарды, с главными силами стал лагерем при Асти, в центральной позиции.

Вскоре опасения со стороны Швейцарии рассеялись, так как французы прекратили наступление. Суворов притянул большую часть войск Края и намеревался обратиться с главными силами против Шампионэ, если бы тот отважился появиться на равнинах Пьемонта.

Уведомление из Вены переменило виды фельдмаршала: его ожидало новое назначение — русские войска должны были оставить северную Италию, чтобы идти в Швейцарию на соединение с корпусом Римского-Корсакова, прибывшим туда из России. [74]

Немедленно Суворов сделал все необходимые распоряжения к предстоявшему походу, но временно остался у Асти, в ожидании сдачи Тортонской цитадели.

Дело в том, что комендант цитадели, полковник Гаст, увидя приготовления Суворова к штурму, заключил, во избежание кровопролития, конвенцию такого рода, что если 31-го августа его не выручат французские армии, то он сдаст цитадель, а до тех пор стороны будут в перемирии.

Новая попытка Моро к освобождению Тортоны потерпела неудачу. 31-го августа Тортона сдалась, и Суворов выступил в швейцарский поход.

Комментарии

1 «Нет вшивее пруссаков» — слова Суворова.

2 Во время похода 1799 года древки этих алебард были употреблены на дрова.

3 В донесениях посла нашего в Вене, графа Разумовского, от 10 декабря и Розенберга от 20 декабря, сказано, что по пятнадцати гульденов на человека.

4 Гофкригсрат — придворный военный совет — учрежден императором Максимилианом I с целью объединения управления вооруженными силами во всех отношениях в мирное и военное время (военного министерства тогда не было); цель, несомненно, благая, но впоследствии значение и сила гофкригсрата возросли, и он злоупотреблял своею властью.

Значение принципа предоставления главнокомандующему полновластия очевидно само по себе; обстановка на войне меняется слишком быстро, чтобы можно было управлять армиями издали. Между тем гофкригсрат, заседая в Вене, постоянно стремился предначертывать каждый шаг действовавших на весьма отдаленных театрах австрийских главнокомандующих, и потому донельзя стеснял даже самых талантливых из них в предприятии того или другого решения сообразно с обстановкой. Вследствие этого-то образ действий австрийских генералов и носил преимущественно пассивный характер.

Влияние гофкригсрата было вредно даже и тогда, когда во главе его стояли люди с громкой военной славой (Монтекукули, граф Штаремберг, принц Евгений Савойский); но тем сильнее оказался вред, приносимый гофкригсратом, когда в нем стал распоряжаться самовластный и упрямый первый австрийский министр Тугут. Он удалил от дел старого фельдмаршала Ласси, оставил место президента гофкригсрата незамещенным и на свободе сам составлял планы кампаний, давал советы генералам, руководил ими последних подробностях, а между тем этот человек, столь сильно влиявший на военные действия в 1799 г., никогда не служил в военной службе и не имел никакого военного дарования.

5 Милютин пишет (История войны 1799 г. т. III стр. 158): «Неизвестно, с которого именно дня войска ускорили свое движение; знаем только, что Суворов 29-го марта донес из Виллаха, что прибыл 28 числа к вверенным ему войскам. Но который именно тут был эшелон русского корпуса? — Конечно, не первый; ибо ему пришлось бы остальное пространство до Вероны, т. е. около 275 верст, пройти в 5 или 6 дней, — что совершенно невозможно». Недоумения эти отчасти разрешаются «Записками Грязева», веденными весьма аккуратно и заслуживающими доверия. Капитан Грязев служил в гренадерском Розенберга (Московском) полку, входившем в состав I-го отделения колонны Повало-Швейковского, как приведено у Милютина. Сравнивая показания Грязева с маршрутом, напечатанным у Милютина, оказывается, что до 23-го марта до Юденбурга, войска шли точно по маршруту; 24-го марта предполагалась дневка, но эшелон продолжал движение; с этого времени, следовательно, начинается форсировка, именно в этот день Суворов выехал из Вены и обгонял эшелоны. 28-го марта в Виллахе он догнал полк Розенберга; но вероятно распределение войск по отделениям, помещенное у Милютина, не соответствует действительному, по крайней мере, для этого периода, ибо полк Розенберга (1-го отделения) пришел в Верону 6-го апреля, а между тем 4-го утром, по рассказу Милютина, Багратион уже формирует авангард из своего егерского полка (1-го отделений) и казачьего полка Поздеева (2-го и 3-го отделения); выходит, что войска 2-го отделения опередили войска 1-го отделения. Впрочем, рассказ Милютина о Багратионе основан на книге «Рассказы старого воина о Суворове»; Старков, автор этих рассказов, может быть не точен в числах; в журнале графа Комаровского (адъютанта великого князя Константина Павловича) сказано, что передовые войска князя Багратиона присоединились к армии в Валеджио 6-го числа; это показание довольно близко сходится с рассказом Грязева; в таком случае, в Виллахе Суворов нагнал именно 1-й эшелон.

6 Точка перед «или» показывает, что Суворов приписал последние слова после некоторого раздумья.

7 Это был вполне надежный контингент в армии Макдональда. Одушевленные патриотизмом и обманываемые надеждою на восстановление независимости отечества, они вдали от родины носили на груди в особых ладонках по горсти родной земли; ненависть к русским, особенно к Суворову, покорившему в 1794 году кровопролитным штурмом Прагу, была безгранична.

8 В рескрипте императора Франца от 10 (21) июня, полученном Суворовым вскоре по возвращении к Алессандрии.

9 В письме к русскому послу в Вену, графу Разумовскому, от 27 июня, Суворов пишет: «Его Римско-Императорское Величество желает, чтобы, ежели мне завтра баталию давать, я бы отнесся прежде в Вену. Военные обстоятельства мгновенно переменяются; по сему делу для них нет никогда верного плана. Я ниже мечтал быть на Тидоне и Треббии по следам Ганнибала; ниже в Турине, как один случай дал нам пользоваться тамошними сокровищами; ниже в самом Милане, куда нам Ваприо и Кассано ворота отворили». В другом письме от 1 июня: «Я в Милане — получаю из Вены ответы о приезде моем в Верону; я только что в Турин перешел — пишут мне о Милане»…

10 Он отправился в армию прямо от венца и, прощаясь с молодою женой, сказал: «tu me reverrаs mort ou victorieux...»

11 Для пояснения этого места следует сказать о тактических приемах Суворова, которым он обучал как русские, так и австрийские войска. С приближением к неприятелю, походные колонны рядами перестраивались во взводные на полных дистанциях; подходя под выстрелы, строили фронт захождением, и завернутые батальоны становились в 2 линии с небольшими интервалами; артиллерия несколько впереди и по флангам пехоты; кавалерия поэскадронно или дивизионно позади второй линия пехоты или на ее флангах. В таком порядке войска шли на встречу неприятелю. Наступление производилось всей линией с барабанным боем, музыкой и с распущенными знаменами; подходя под картечный и ружейный огонь, войска бросались вперед бегом, чтобы миновать черту действия картечи (80 саж.) и верную черту ружейных пуль (60 шаг.). Удар в штыки производился бегом с криком «ура!», при чем вторая линия следовала за первою в 200 шагах. Кавалерия выжидала удобного случая броситься на фланги неприятеля. Лишь только последний начинал колебаться или отступать, казаки высыпали вперед, с гиком и визгом обскакивали его с тыла, преследовали и забирали в плен.

12 За сражение при Нови Император Павел пожаловал щедрые награды. Суворову прислан был нижеследующий приказ от 24-го августа при рескрипте, в котором Государь говорил: «вы поставили себя свыше вознаграждения». Приказ гласил:

«В благодарность подвигов князя Итальянского, графа Суворова-Рымникского, гвардии и всем Российским войскам, даже и в присутствии Государя, отдавать ему все воинские почести, подобно отдаваемым особе Его Императорского Величества...» Генералам были даны чины или ордена, много наград офицерам; указом 30-го августа 1799 г. повелено, чтобы жалованье офицеров, убитых на войне, обращалось в пенсию их женам по смерть, а детям до совершеннолетия; сверх того, семействам убитых офицеров, бывших заграницею, положено выдать единовременно годовой пенсион на возвратный путь в отечество.

13 Пленным австрийцам приказано было поддерживать французских раненых на походе.

14 Моро уже назначен был главнокомандующим Рейнскою армиею.