ЗАПИСКИ ГРЯЗЕВА,

сподвижника Суворова в 1799 году.

(Продолжение)

Апрель 1. — Форсированный марш до города Колиньяно. 10 миль; переход слишком тяжелый и утомительный, продолжавшийся без отдыха 36 часов; к тому же ненастная погода и трудная дорога или каменистая, или топкая, еще более ослабили силы наши так, что на другой день едва человек сто изо всего полку до назначенного места придти могли, прочие же в разных местах по пути растянулись и оставались от изнеможения и недостатка в обуви; ибо курносые и неспособные для таких маршей башмаки развалились, и многие принуждены были идти босиком. То же самое последовало и во всех полках нашего корпуса. Здесь почувствовали мы дух Суворова.

2. — Отдохновение, по причине сбора людей, которые однако же не так поспешно собирались. Полк стоял в одной холодной казарме без постилки, а пища наша состояла в одних сухарях, имея оных трехдневную пропорцию на себя.

3. — Форсированный марш до города Кастельфранко, 7миль, куда весьма поздно прибыли, и опять большая часть людей осталась на пути. Полк помещен был также в одной холодной казарме и совсем без пищи; и положенная пропорция провианта вышла, а в заготовлении на сем месте оного не было по той причине, что австрийские комиссары не успевали предварять ход наш, а сверх того и не знали, когда и где именно заготовить оный должно. — Это прямо по словам Суворова: «голова хвоста не ждет, и солдат не объедается». [116]

4. — Форсированный марш чрез город Басссано, до города Виченцы, 8 миль. Переход также весьма трудный; поелику силы наши день ото дня и при таких недостатках приходили в изнеможение, сделавши сряду столько длинных и форсированных маршей; но недостаток в обуви, казалось, удручал людей более, нежели недостаток в пище, так что от одного нашего полка более 500 человек не в состоянии были идти, но везлись на больших дрогах, запряженных парами волов. Ту же самую участь имели и все полки нашего корпуса.

Весьма приятно пользоваться справедливою доверенностию и предпочтением начальника, но случаются минуты, когда сии преимущества бывают более отяготительны, нежели приятны. Эта истина совершилась надо мною. Почтенный наш старец и шеф полка, генерал от инфантерии Розенберг, сопровождавший под единственным своим начальством весь заграничный корпус, по прибытии в армию фельдмаршала Суворова, лишился звания главнокомандующего и принял в свое начальство одно половинное отделение нашего корпуса. Когда же форсированные марши ощутительно расстроили порядочный ход войска и из одного нашего полку, как я уже сказал, осталось на пути более 500 человек, то генерал Розенберг, по отличной своей ко мне доверенности препоручает мне их собрать и немедленно присоединить к полку. В военной службе отговорок нет; я бы мог сказать, что это дело штаб-офицера, что я имею роту, которою обязан заняться наиболее в таком критическом положении и прочее, но должно было повиноваться. Я отправляюсь назад; отовсюду, где только было возможно, и всякими образами, достаю я дрог с волами, собираю рассеянных людей и на длинном расстоянии, усаживаю несчастных босых, изнуренных усталостию, томимых голодом; представляю им минутные труды, по требованию обстоятельств встретившиеся; что за сими ожидает их слава и изобилие всякого рода; что русским не прилично ослабевать в духе, и особенно в земле чуждой, где взоры всех устремлены на них, как на исполинов мужества, как на своих избавителей; что бестрепетный Суворов ожидает их впереди с приготовленными победами; что признательный монарх наградит их за все понесенные ими труды и прочее. Но на всех ли без изъятия могли подействовать мои убеждения? Я не имел возможности [117] рассадить всех на повозки, хотя гренадеры кучами на них валились, и могучие волы едва двигались от тягости, но большая часть попеременно тащилась пешком с босыми ногами по топям и острым каменьям, проклиная и славу и нечестивых французов, извлекших их из своего мирного, благословенного отечества, и ропот усилился до того, что я не в силах был укротить его ни строгостию, ни убеждениями. Такое мучительное положение поставило меня в подобное состояние. Я бы лучше согласился обнажить грудь свою против тысячи врагов и умереть на поле чести, нежели сражаться со стихиями, устраивать и укрощать 500 огорченных душ, которых каждый шаг запечатлен и кровию и проклятием; и я должен был все это слышать, все чувствовать, и быть свидетелем и участником сих ужасов бесчеловечия и страдать под игом самовластия и чуждого честолюбия. Вот чего стоит часто слава одного лица! Если счастие улыбается для него, тогда все его превозносят, и слава льется на него рекою, и награды сыплятся в изобилии; но когда бы знали они жертвы, коими все сие приобретено, тогда бы их восторги превратились в сострадание и укоризну. — Вероятно и Суворов знал все это, но он не хотел знать, и предприимчивый его гений парил орлом над супостатами и почитал уже их своею верною добычею. Наконец 5-го поутру, прихожу я в город Виченцу, где находилась главная квартира, и даю отчет в исполнении порученной мне операции. Здесь увидел я опять свет, успокоился и освежился. Человек! минута радости — и ты забываешь все!.. Город Виченца не обширный, но прекрасный в Италии; жителей всякого состояния довольно; торговля и промышленность значительны. Здесь есть шелковые мануфактуры, приводимые в действие водою; Олимпийский театр, построенный славным в древности архитектором Палладием и в древнем греческом вкусе, коего внутреннее украшение своею выпуклою работою представляет городские палаты с их портиками. Жители сего прекрасного города были столько нашим пребыванием обрадованы, что угощали войска с такою роскошию, как бы мы и ожидать не могли и как будто бы в награду за вое наши претерпения и горести. Сей день провели мы здесь сколько для отдохновения и для сбора людей, еще оставшихся на пути, столько и для того, чтобы дать время пройти водам, разлившимся [118] по дорогам от беспрерывных и сильных дождей, а потом и исправиться несколько обувью.

6. — Форсированный марш до города Вероны, 6 миль. Воины наши, отдохнувшие, подкрепившиеся хорошею пищею и несколько исправившиеся обувью в Виченце, пришли сюда без большего затруднения, а притом и ненастная погода изменилась на благоприятную. Верона есть весьма древний, большой и наипрекраснейший город в Италии. Я доселе еще никаким иностранным городом не был столько восхищен, как Вероною. Надобно его представить в самом лучшем виде в рассуждении всех частей, его составляющих, как-то правильного его расположения, великолепных зданий и прелестного положения места. Большая река Адиж служит ему украшением. Соборная церковь на площади, в готическом вкусе; три площади, из коих одна весьма обширная, называвшаяся в древние времена народною и где видны еще остатки также древнего амфитеатра, построенного в полуцыркуле еще при Нероне, императоре римском, вмещавшего в себе до 20.000 человек; ибо сей город был для него самым любезнейшим на счет веселостей, коим он совершено был предан. Здешние жители и поныне сохраняют обычай к открытой и независимой жизни. Театр довольно обширный, и все, его составляющее, превосходно, la primа Donnа есть из лучших певиц в Италии. Торговля весьма в хорошем состоянии, наиболее шелковыми произведениями своих мануфактур. Художников всякого рода здесь такое изобилие, что нижние этажи домов всего города представляют из себя пленительную картину, составленную из различных лавок и работающих художников, и все это так смешано, так разнообразно, что утомленный взор не решается, на чем бы ему для отдыха остановиться. Здесь ткутся шелковые чулки, и стальной станок, приводимый в движение художником, звенит как сто колокольчиков различного тона; рядом с ним сидит сапожник, занимающийся своим мастерством, и его лавка полна всякого рода прекрасною обувью; тут ваятель и рещик трудится над какою-нибудь группою, и желаемые предметы родятся от резца его; там золотых дел мастер, обложенный кругом блестящими вещами, доделывает последнее колечко к той цепи, которою какая-нибудь прелестница будет оковывать своих пленников; здесь веселый бочар, напевая свою любимую [119] песенку, прилаживает обруч на бочку, и гул, от нее происходящий, вторит ему; там часовщик предписывает законы времени; там музыкант и виртуоз — но это будет бесконечно: солдат не должен развлекать себя такими нежностями. Ах, нет! признаюсь, видеть что-нибудь новое, что-нибудь хорошее составляет мое удовольствие. Здесь мы совершенно поправились всякого рода обувью, не только необходимою, но и запасною. Вот пример художественности и изобилия сего города! Вся дорога, идущая от Виченцы к Вероне, есть беспрерывный сад, изобилующий виноградом и многими другими плодовитыми деревьями.

7. — Марш до города Вильденфранко, 2 мили. Здесь соединился весь наш корпус, и от того были очень утеснены в квартирах.

8. — Марш до местечка Монтечаро, 3 мили, при котором и расположились первым лагерем. Сего числа во всем нашем корпусе уменьшены обозы для составления вагенбурга в городе Вероне.

9. — Отдохновение. Наконец, белые намёты соединили нас в одну массу, и мы составили одно семейство; но близкие по сердцу собирались исключительно между собою и рассуждали о быстром и тягостном переходе нашего корпуса, совершившего в семь дней от города Виллаха до Вероны 51 милю или 360 верст, равным образом и о предстоящих нам подвигах, ибо неприятель находился от нас весьма уже в близком расстоянии. Но, с надеждою в душе, ожидали сей решительной минуты, когда наш бестрепетный вождь поведет нас пожинать новые лавры, дабы доказать целому свету, что мужество русских неодолимо.

10. — Снявшись с лагеря, пошли соединенно с частью австрийского войска к городу и крепости Бресчии, где укрепились французы в числе 3.100 человек, с значительным числом орудий.

Наш авангард, под начальством полковника князя Петра Ивановича Багратиона, открыл действие. Слабое сопротивление неприятеля, соответствующее слабым его силам, увеличило мужество наших героев, и авангард, овладев городом, заставил неприятеля ретироваться, кроме 1.300 человек с орудиями, кои, укрепясь в цитадели, намерены были защищаться. Такое малое число неприятеля не обратило на себя нашего внимания, и осада цитадели была остановлена. [120]

Посредством парламентеров, неприятелю предложены были условия, и он решился сдаться без сопротивления военнопленными со всем своим начальством и 30 орудиями артиллерии с их принадлежностями и прочею аммунициею и запасным провиантом. Вот — наше первое дело! счастливый успех увенчал его, и тем приятнее, что без пролития с обеих сторон одной капли крови. Пленных и крепость с орудиями и со всеми принадлежностями сдали в ведомство своих союзников-австрийцев, а сами, отступя на удобное место, расположились лагерем. Влияние, произведенное сии успехом в нашем войске, столь ощутительно обнаружилось, что оно даже требовало, чтобы его вели к новым победам.

За одиннадцать дней перед сим, австрийские генералы Край и Беллегард одержали здесь знаменитую над французами победу, под начальством их генерала Шерера, в их войске считающегося отличнейшим.

Суворову известно было, что французы находились здесь в большом количестве, почему он и спешил форсированными маршами, чтобы присоединиться к корпусу австрийцев и общими силами, ударив на неприятеля, разделить с ними сию славу; но неприятель сам предварил его намерение, атаковал австрийского генерала Края и, проиграв сражение, отступил к городу Лекко, оставив в Бресчии небольшое прикрытие своей ретирады.

Я догадываюсь, не подействовало ли на неприятеля одно наше приближение, о коем он, без сомнения, известился, что, ослабив дух его, произвело столь невыгодные для него последствия. Надо всегда так думать русским, находясь под начальством искусного и счастливого полководца.

11. — Отдохновение. В ночь снялись с лагеря и следовали по пути к деревне Парацоло вслед за отступающим неприятелем, куда 12-го в восемь часов утра прибыли. Здесь французы вознамерились утвердиться или, по крайней пере, учинить остановку нашему быстрому ходу; но полевая наша артиллерия начала действовать и принудила замолчать их батарею; пехоте же и казакам действовать было невозможно, ибо ретирующийся неприятель разломал на реке мост, который, однако ж, к следующему дню был исправлен.

13. — Поутру заняли мы деревню Парацоло, из которой неприятель. по малом сопротивлении, отступил в беспорядке [121] к городу Бергамо, до которого наши казаки его преследовали, множество побили и в плен взяли с 14-ю орудиями. К вечеру очистили от неприятеля город Бергамо, заняли оный и, найдя здесь большой запас французских белых сухарей, разделили оный для употребления в пищу и тут спокойно провели ночь.

14. — С рассветом дня, имея уже открытый и свободный путь, следовали мы к городу Лекко, где укрепился неприятель в большом количестве; сюда же присоединились и отступившие из Бресчии и Бергамо, всего же по известиям составилось у него до 8.000 человек, но с великим недостатком в артиллерии.

Положение города Лекко есть чрезвычайное: он лежит на берегу озера Комо и реки, из оного выходящей, на противоположной ее стороне. К городу ведет узкое дефиле, состоящее из междугория и продолжающееся около четырех верст; в рассуждении чего и наша артиллерия пройти никак не могла; с прочих сторон город окружен неприступными горами, которых обойти было невозможно также, как и глубокого озера, защищаемого ружейным неприятельским огнем. Хотя казаки наши и покушались перейти оное или переплыть на лошадях, но все их усилия были тщетны, а потому и оставался к приступу один пункт со стороны дефиле.

Но для русского нет ничего невозможного. Австрийских войск совсем здесь не было. Авангард князя Багратиона, состоящий из одного егерского его полка и двух сводных батальонов гренадер, открыл действие. Форштадт города, находящийся по эту сторону реки, занят был авангардом без важнейшего сопротивления, который мы, сикурсируя нашим полком, также заняли, равно и овладели и прочими окружностями предместья, нанося поражения неприятелю в разных местах небольшими частями и даже в улицах, но мостом, защищенным батареею, поставленною против оного в самом городе на другой стороне реки и на один пункт устремленною, никак овладеть не могли, хотя несколько раз бросались на оный со штыками, но силою картечи были всегда опрокидываемы с уроном из отважнейших. Оставалось одно средство, чтобы не давать им усиливаться и овладеть нашею стороною, почему и поставили мы из легких полевых орудий, с большою трудностью сквозь дефилею переправленных, [122] свою батарею и продолжали перестрелку до самого вечера, которая только с совершенною темнотою с обеих сторон прекратилась.

Между тем, действующие в окружности нашей стороны имели достаточный успех и получили в добычу несколько пленных.

В продолжении ночи, когда общее спокойствие восстановилось, поставлены были с нашей стороны, в приличных местах, пикеты для наблюдения, однако же ничего не произошло, хотя друг от друга были в близком расстоянии, т.е. только за рекой. Неприятель развел огни по ту сторону города у подошвы примыкающей к нему горы и нам было видно беспрерывное его движение.

Догадки наши не обманули нас, ибо с рассветом дня увидели мы, что неприятель, пользуясь темнотою ночи, оставил город и вое занимаемые им места и отступил далее, к деревне Верде.

Здесь начальствующий над французскими войсками был генерал Моро. Число потери нашей: убито офицеров 5, ранено 8, нижних чинов убито 110, ранено 200. Потеря неприятеля была совершенно неизвестна, но должно полагать в четверо, ибо наши сражались как львы, бросались всюду, не взирая ни на какие опасности и неудобства, и если бы местное положение не ограничивало сего великого духа, то ни одна бы французская душа не избегла бы всепоражающей и ожесточенной руки россиянина.

В доказательство критического местоположения города Лекко, я приведу здесь пример, основанный на событии: когда, с первую кампанию германцев с французами, занимал его австрийский генерал-патриот граф Вурмсер, тогда сам пресловутый Бонапарте, желая овладеть сам местом, потерял тут 17.000 человек и без успеха отступил назад. Но, когда его золото, но не сила и его гений, подействовали на венский военный совет, когда граф Вурмсер был отозван и начальство было вручено другому, тогда французы заняли Лекко, как ключ, отверзающий им путь к границам Австрии. — но мы идем далее.

15. — На рассвете выступили мы по тому же пути, переплавляясь через реку Адо по понтонному мосту, тут взяли роздых, а под вечер продолжали свой марш к городу Милану. [123]

16. — Суворов, оставя нас как бы в сикурсе, перелетел к австрийской армии, занимающей свою позицию впереди нас; он повел ее против неприятеля, расположенного при деревне Верде, где присоединился уже и корпус их, отступивший от Лекко. Сражение началось с полудня и продолжалось до самого вечера с великим с обеих сторон упорством; но присутствие Суворова и искусные его распоряжения преклонили победу на сторону австрийцев, и французы положили оружие. Вероятно немцы никогда так отчаянно не сражались, как в сей раз, и вот доказательство, сколько может действовать доверенность к начальнику. Более всех отличалась венгерская пехота и гусары. Главнокомандующий над французами был генерал Серюрье, и как он, так и еще два генерала, значительное число офицеров и 4.500 рядовых взяты в плен с 30-ю орудиями и со всеми принадлежащими к ним снарядами.

Мы к сему делу не подоспели и остановились ночевать в поле, сожалея однакож, что слава не поделилась с нами.

17. — На сем же месте отдохновение.

18. — Марш чрез изрядный городок Мунцо, коего жители с радостью нас встретили и угощали полки вином, хлебом и солью, для чего мы на несколько времени здесь и остановились. Потом продолжали наш путь до города Милана и по близости оного расположились лагерем. Жители сего обширного города принудили занимающих его французов оставить, которые, заняв цитадель, укрепились в оной. Между тем, по предписанию Суворова, австрийская армия овладела двумя важными укрепленными местами Кассана и Пескиера, вытеснив из оных французов и получив при том знатную добычу.

19. — Отдохновение. — Я был в городе Милане, в сей величественной и обширной столице Медиолана. Он лежит в равнине между реками Аддою и Тычино: построен галлами за 500 лет до Рождества Христова. Он обнесен весь каменою стеною и глубоким рвом; устроен правильно и огромных зданий множество, между коими отличается великолепная соборная церковь, как снаружи, так и внутри вся из белого и дикого полированного мармора сооруженная, который размещен по приличию, и стоящая многих миллионов: в ней помещено около 4.000 марморных статуй; тело святого Карла Барромея, епископа медиоланского, преставившегося [124] в 1854 году в неоцененной раке из горного хрусталя и серебра. Огромный гофспиталь, призирающий более 1.500 человек, без различия вер и несколько тысяч детей природы. Два театра, один больше другого, в коих декорации, музыка и представление, — все в совершенстве. Лавок с различными товарами множество; ибо здесь находятся многие мануфактуры и заведения. Можно бы много чего заметить, многим восхищаться, но время и обстоятельства противополагали моему желанию пределы.

20. — Поутру снялись с лагеря и шли около самого города со внешней его стороны. Проходили через местечко Вигевано, а пред вечером, пришел к местечку Сент-Анжелла, расположились при оном лагерем, где присоединился почти и весь наш корпус. — В сей день французы, утвердившиеся в городе и крепости Павии, числом до 1.000 человек, по предложению Суворова, сдались военнопленными с 13-ю орудиями и множеством снарядов, коих находился здесь большой запас.

21. — В четыре часа утра снялись с лагеря, проходили чрез местечко Сент-Коломбано и, остановясь при местечке Пиевепортоморо, расположились тут лагерем. — Французы, находившиеся в Миланском укреплении до 1.200 человек, со всем своим начальством сдались на капитуляцию с возвращением их в свое отечество и при них взято 16 орудий о снарядами. — Кажется, идет быстро и хорошо, то есть, не по-немецки, а по-русски, или лучше сказать, по-Суворовски.

22. — На сем же месте отдохновение.

23. — Повечеру снялись с лагеря и продолжали марш во всю ночь.

24. — Поутру пришли к городу Павии и возле оного расположились лагерем. Здесь находился наш лазарет, в коем пользовались больные и раненые. Отсюда откомандирован наш первый батальон и второй Низовского полка для подкрепления авангарда, посылаемого в особое отделение. — Был я в городе Павии; прекрасный и правильно расположенный, лежит он при реке Тычино. В оном находится знаменитый университет, основанный еще Карлом Великим, богатый произведением искусных мужей в физике и медицине; обширный и великолепный театр, на коем играли оперу Арлекин, за вход в партеры платили по 15 коп. [125] Павия производит также нарочитую торговлю и наиболее шел-ковыми произведениями.

25. — Снялись с лагеря, проходили через весь город, переправлялись через реку Тычино по понтонному мосту и следовали далее. Здесь был и каменный мост, но его есть одни только остатки; ибо в первую кампанию австрийцев с французами, они его подорвали, желая тем пресечь путь к преследованию: но сим средством нимало не остановили своих неприятелей, а только доказали свою трусость.

26. — На рассвете пришли к местечку Дурло и при оном расположились лагерем.

27. — На сем же месте. Прибыл из С.-Петербурга в армию великий князь Константин Павлович и был в нашем лагере.

С ним в свите были: генерал от кавалерии Дерфельден и полковники Комаровский и граф Тизенгаузен.

28. — В полдень снялись с лагеря и продолжали свой марш до позднего вечера, остановились лагерем при местечке Люмелла. В оном примечания достойна церковь с подземными ходами, коей от построения считают около 1.300 лет.

29. — Отдохновение.

30. — После обеда снялись с лагеря, шли чрез местечко Пиеввдикадоре и, пройдя деревню Камбио, расположились лагерем на самом берегу реки По, которой ширина простирается до 400 сажен, что ж принадлежит до ее быстроты, то я не видывал еще подобных ей рек, с какою ужасною силою и шумом протекают ее крутящиеся с пеною воды, что должно происходить как от ее источника, имеющего свое начало из среды гигантских Альпийских гор, так и от каменистого ее дна.

Направо лежала крепость Тортона, блокируемая в сие время, но без всякого успеха австрийцами, и наш Суворов находился при их корпусе, действуя своими распоряжениями повсеместно: прямо видима была знаменитая крепость Александрия с городом, а налево город Валенция, где также происходили действия с некоторыми из наших отделений. — Сего же дня около полуночи снялись мы с лагеря и, прошед несколько верст, остановились при местечке Гарбонаро, лечащем при берегах реки По. Сегодня шел град величиною с воложский орех, несмотря что день был ясный [126] и жаркий, или лучше сказать, знойной; но такие феномены в полуденных странах весьма обыкновенны.

Май. 1. — В полдень снялись с лагеря и поспешно переправлялись чрез реку По, на одном небольшом пароме по канату, на котором помещалась целая рота и таким образом, частями от деревни Бургофранко поспешали на помогу к своим сражающимся при местечках Бассиньяне и Пичетто, где укрепились французы в числе 4.000 человек под начальством генерала Перрен. Сражение открыли по воле великого князя Константина, в одиннадцать часов утра полк егерей генерала Чубарова и один сводный гренадерский батальон, с которыми юный герой, переправясь чрез реку По, повел их сам к атаке на неприятеля. Сначала счастие польстило им так, что сей небольшой отряд принудил неприятеля оставить занятую им позицию и ретироваться далее за самое местечко. Ободренные столь пылким успехом с своим неопытным героем, они ослабили свою осторожность и несколько расстроились, чему главною причиною было разделение сил на части. Неприятель, приметя такое их положение, мгновенно воспользовался оным; он остановил свою ретираду и, обратя все свои силы, ударил стремительно на отряд наш; храбрейшие легли на поле чести, а слабейшие, не имея духу держаться, отступали. В сие-то самое время прибыл к нам на помощь баталион нашего полка, только что ротами чрез перу По переправившийся. Мы заняли место на левом фланге, где был сильнее неприятель; отступающие егери и гренадеры к нам присоединились и составили наш правый фланг. Неприятель, почувствовав наше подкрепление, остановился и старался теснить нас от берега; мы предусмотрели его намерение и, приняв еще более влево, вели наступательную перестрелку столь сильно и удачно, что неприятель вторично должен был отступить. Но и наше торжество было непродолжительно: мы получили еще подкрепление, только из двух рот состоящее, а неприятель — 10.000 с храбрым своим генералом Моро. Можно себе представить, какой сильный перевес оказался на стороне неприятеля: он ударил сильно в оба наши фланга; густая его колонна опрокинула наш центр, конница его старалась объехать наш тыл, и совершенно бы в том успела, если бы хотя и слабое сопротивление наших казаков [127] от того нас не предохранило. Между тем будучи теснимы со всех сторон более и более неприятельской многочисленностью, мы начинали ослабевать и силами и духом и наконец совершенно расстроились, смешались и в беспорядке, мало сказать, что ретировались, но бежали, и чрез то только уклонились от совершенного поражения, что брали всегда перед у слабой неприятельской конницы; со всем тем в ретираде своей мы много потеряли людей и два орудия главной артиллерии с снарядами оставили на месте; ибо тогда никакая власть, никакая сила, не могла наши батальоны ни устроить, ни удержать от постыдного бегства. Я не могу без ужаса вспомнить о сем горестном для нас происшествии, которого я, по несчастию, сам был очевидным свидетелем. Майор Филисов и я, надеясь на доверенность и преданность к нам нижних чинов, не однократно покушались остановить их бегство собою, то возбуждая их честолюбие, то укоряя их в нарушении своего долга, или угрожая смертию или же упрашивая: но все было тщетно, беспорядок с каждою минутою увеличивался. Мало того, что неприятель действовал на нас из своих орудий картечами и вырывал из толпы бегущих по нескольку человек, но когда мы в таком положении проходили чрез деревню Бурго-франко, то жители оной, сии вероломные италианцы, стреляли по нас из своих домов и причиняли нам немаловажный вред. Наконец вечерняя темнота скрыла стыд наш и нас самих от дальнейшего преследования неприятеля. Но сие ни мало не облегчило нашей участи: нам предложили новые опасности, сама природа вооружилась на нас; мы должны были переправляться через пять рукавов реки По, инде по пояс, инде по горло, или совсем переплывать оные, ибо мы на то место, где был паром, нас перевозивший, уже не попали; но Всевышний воззрел еще оком милосердия на чад своих, как на невинную жертву безрассудности, вовлекшей нас в таковую погибель и посрамление. С великими усилиями и потерею в людях, мы победили все сии опасности и остановились на самом берегу реки По, где нашли свою полевую артиллерию, переправленную за нами с той стороны реки и прикрываемую батальоном пехотного Низовского полка под начальством маиора Мейбаума. Сей осторожный чиновник, предусмотрев неприятные последствия нашей опрометчивости, не повел сие небольшое отделение к сражению, [128] тогда как мы в другой уже раз поколебались в нашей позиции, но, устроившись на сем месте, решился прикрывать нашу ретираду. Сей благоразумный поступок действительно послужил к нашему спасению, или по крайней мере возвратил нам спокойствие нашего духа. Он, пропустя за себя все бегущее наше войско, открыл батарею с весьма сильным и вместе ружейным огнем и произвел страх на неприятеля, в темноте и в близком расстоянии еще нас преследующего, и тем совершенно остановил его. Какая ужасная картина! Вечерняя тишина, слившаяся с темнотою ночи, и разлитие обширных вод придавали грому орудий большую силу и имели большое влияние на чувства. Мы, расстроенные в духе, изнуренные в силах, мокрые, до последней нитки, на свежем ночном воздухе, прохлаждаемом еще более водами, дрожали ужасно и не имели средств ни обогреться, ни обсушиться и в сем положении должны были провести целую ночь. Любящие свою жизнь, более нежели должно, слабые в духе, но решительные в боязни, бросались и в самую реку По, в намерении переплыть оную, но они не достигали берега и погибли в быстрых и крутящихся водах ее. Донские наши казаки, приспособленные ко всяким случаям жизни, без страха повергались с своих лошадей в воду и держась за их хвосты, переплывали, таким образом на другую сторону. Других средств к переправе чрез реку не было: паром, нас перевозивший, не существовал уже более, и если верить слухам, то самим перевозчиком, коварным итальянцем, был перерублен канат, по которому он имел свое направление, и в то самое время, когда великий князь Константин о двумя своими адъютантами, оставив несчастное поле сражения, переправлялся на оном на другую сторону; но что будто бы итальянец, за таковой злонамеренный поступок, заплатил своею жизнью, будучи сброшен в реку. Паром, получив свободу, понесся по быстрому течению реки, но к счастию находившаяся при оном небольшая лодка спасла и героя, и его сподвижников; они бросились в оную и вместо весел, управляя своими шляпами, благополучно достигли противоположного берега.

Сие неприятное во всех отношениях происшествие совершилось над нами чудесным образом, как бы в ознаменование, что где нет основанием ни здравого рассудка, ни опытности, там всегда происходят подобные ему последствия. И [129] в самой вещи оно совершилось случайно, неожидаемо; поелику не находилось и в плане Суворова, чтобы нашему отделению, столько в силах ограниченному, действовать на той стороне реки По, где сблизилась вся неприятельская сила между собою.

Предназначение наше состояло только в том, чтобы назидать противоположный берег, не допустить неприятеля к переправе, разделить его силы, растянуть его и занять собою. Но пылкой по свойству, неопытный по молодости, решительный по высокости своего духа и сана, по имени Константин, отрынув с презрительною дерзостью советы или некоторые напоминания о подчиненности состарившихся в военном поприще мужей, каковы были при нас генералы от инфантерии Розенберг и Повало-Швейковский, и даже с угрозою повелевал им переправляться и следовать к месту сражения; они вынуждены были повиноваться — но они не исполнили всего того, что налагали на них звание и опытность; ибо оставили нас собственному своему распоряжению действовать частями, кто куда после своей переправы присоединиться захотел. Следовательно, не было ни гармонии, ни повелительного духа, который бы управлял действиями целого. Вот главное обстоятельство, нанесшее нам столь гибельный удар, в последствии сего сражения, которого начало польстило неопытного героя, по потом, когда при первом нашем отступлении, сцена переменилась, — он оставил нас на произвол нашей участи и переправился, как выше оказано, обратно за реку По. — Слава и честь генералу Чубарову, не оставлявшему нас до последней минуты нашего несчастного сражения; хотя сильная контузия, полученная им в грудь, и могла бы извинить его отсутствие, но он пребыл с нами в самой крайности отступления и разделял сию горестную ночь, проведенную нами на берегу реки По, когда майор Мейбаум благоразумною своею предусмотрительностью остановил стремление преследующего нас неприятеля и спас нас от конечной гибели и посрамления, столь несвойственного русским. — Ах! сколько встретим мы людей в самом среднем состоянии, достойных быть великими, и в великом — ничтожными! Но что же останавливает ход первых и возносит последних? — Деспотизм!.. Как бы то ни было, но дело совершено, и его последствия огорчили дух и честолюбие нашего великого полководца, никогда не побеждаемого Суворова. [130] Я умалчиваю о сцене, происходившей потом с виновниками сего самовольного и несчастного сражения: такие эпизоды не приличны цели моих дневных записок. Предадим лучше сие происшествие вечному забвению и пожелаем, да не постигнет нас когда-нибудь подобное зло ¹.

В сей же незабвенный день лишился я своего верного человека Степана, о коем пролил я слезу сожаления не как о предмете, составлявшем мою собственность, но как о преданном мне существе: свирепая река По поглотила его в водах своих во время общего отступления, когда он на моей верховой лошади решился, подобно другим, переправиться на другую сторону; но в сем случае, он не мог поступить по примеру казаков, ибо лошадь моя была англизированная, он должен был держаться на седле, но когда она, переплывая, выбивалась из быстрины, он потеряв равновесие, упал и учинился жертвою всепоглощающей стихии; лошадь же спаслась и была возвращена мне.

2. — Паром чрез реку По был опять исправлен, и мы, переправясь все на другую сторону, еще поутру, тут же на берегу остановились и провели ночь. — Я не должен умолчать о приятнейшей картине, усладившей несколько наши горестные чувствования. Когда еще мы, до обратной нашей переправы, стояли на месте нашего поражения, когда, после ужасной [131] ночи с радостию встречали мы восходящее солнце, долженствующее нас обогреть и осушить, не говоря уже обе опасностях, могущих с нами последовать, и в таком критическом положении, мы усматриваем вдали равнины с неприятельской стороны идущее войско; но как оно было немногочисленно и подходило к нам без всякого действия, то первые наши страхи миновались; но когда оно стало подходить ближе и мы услышали голос трубы, раздающейся в долине, голос, предвозвещающий мирного вестника, тогда сердца наши успокоились; но когда уже мы могли распознать в рядах идущих воинов наших товарищей во вчерашнем несчастном сражении, в добычу неприятелю доставшихся, тогда восхищение наше превзошло меры. Мы летим на встречу радостному вестнику, и французский чиновник, адресуясь к генералу Чубарову, исполняет приказание своего начальника, что генерал его Перрен, уважая достоинство и храбрость русских воинов, возвращает их к своему войску с тем, чтобы сей поступок неприятеля остался навсегда в их памяти, и чтобы они впредь, учинявшись благоразумнее, старались лучше защищать свою свободу и имя великой нации, и потом — удалился.

Такой великодушной и вместе с ироническою нравственностью смешанной, поступок французского генерала позабавил того, кто мог понимать его сущность, но вообще для всех принес удовольствие.

3. — Следовали обратно до деревни Камбио, где и расположились лагерем. по пути, при местечке Пиеведикадоре, останавливались для варения пищи и отправления своих раненых в город Павию; ибо сие несчастное сражение отвлекло от нас многих товарищей; полковник и полковой командир нашего полку Пассек был ранен, также несколько капитанов и офицеров. Место Пассека заступил старший штаб-офицер Яфимович.

4. — Следовали за деревню Камбио к реке По, где 30-го апреля стояли, и где ныне устроили новую через реку переправу. Полк егерей и три роты нашего батальона успели переправиться, а моя и 10-я принуждены были остаться на «ем берегу, по причине большего прилива воды, ибо к барке, посредством коей происходила сия переправа, подойти было уже невозможно, как то делали первые в брод, а лодок не было, почему мы и остались на сем месте ночевать. [132]

5. — Вечером сошли мы с сего места и, следуя опять чрез местечко Гарбонаро, прибыли к деревне Бадея и провели ночь в поле.

6. — Марш чрез деревню Кастельадодижаржио, где стоял наш подвижной вагенбург, и перешед местечко Кандиа, расположились лагерем при реке Сезио, вытекающей из реки По. — Сего числа наш авангард и нашего полку первый баталион, под начальством князя Багратиона, одержал над неприятелем знаменитую победу при местечке Маренго, где одних пленных взято 1.000 человек. — Такое успешное действие ободрило наше уныние и принесло неизъяснимую радость, тем более, что сие самое урочище прославилось в первую австрийскую с французами кампанию, где Наполеон Буонапарте одержал над германцами знаменитую победу, а ныне французы, на сем же самом месте, заплатили такую же дань русским.

7. — Отдохновение.

8. — Прибыли к нам отделившиеся 4-го числа нашего баталиона три роты.

9, 10 и 11. — Отдохновение.

12. — В полдень снялись с лагеря и, переправясь чрез реку Сезио по понтонному мосту, следовали чрез город Казало и всю ночь.

13. — А пред зарею остановились лагерем при местечке Трисеро. На сем пути соединились мы с первым батальоном своего полку. — В полдень снявшись с лагеря, следовали чрез местечко Бианзе до местечка Ливорно, где и остановились.

14. — В полдень снялись с лагеря, переправлялись по мосту чрез реку Монтенаро и продолжали марш во всю ночь, а 15 — пройдя местечко Лаино и прибыв в полдень к местечку Казелло, расположились лагерем. — Вечером снялись опять с лагеря, проходили чрез увеселительное место короля Сардинского, называемое Валерия, где находится огромный замок, обширный сад и зверинец; потом далее чрез местечко Абсей, коего местное положение на реке есть наипрекраснейшее, и пройдя его, далече расположились в поле, где и провели ночь, в продолжении которой, особенно же на рассвете, слышна была сильная канонада, производимая под начальством австрийского генерала Вукасовича на Туринскую цитадель, в коей укрепились французы, и к ним же присоединилось до 3.000 вольнодумцев сея земли. План великого [133] Суворова был тот, чтобы сию небольшую часть принудить, без всяких дальнейших ее занятий, к сдаче и очистить крепость, но французы на сие не решились и пребыли тверды в своем намерении защищаться. Турин оставался от нашего лагеря влево, не более четырех верст расстоянием, а направо вдали лежали высокие Альпийские горы, покрытые вечным снегом.

16. — Около полудня сошли мы с сего места и, повернув направо по Туринской дороге, надеялись пресечь путь ретирующемуся в небольшом количестве неприятелю, однако оного здесь не встретили и расположились в междугорие лагерем при местечке Риволи, знаменитом в Италии своими ландшафтными окружностями.

17. — Отдохновение. Какое картинное здесь местоположение! Кажется, при каждом повороте глаз виды изменяются, им представляется другой пленительнейший первого и так далее. Или разнообразные горы с висящими утесами, с плодовитыми отлогостями, где рассеяны дома жителей и пасущийся скот; или извивающаяся река по равнине и междугорию, или водопад, низвергающийся с высоты горы и исчезающий в воздухе прежде, нежели касается границ своего падения; словом: пленительные и бесконечные разнообразности развлекают и взоры и воображение, не могущие остановиться ни на одном предмете; сверх сего беспрерывные наши движения и занятия похищали у меня сладостнейшее время для беседования с самим с собою и с природою.

18. — Переменили место лагеря из междугория и стали на хребте горы, которая была покрыта кустарниками, на оной накануне вырубали и расчищали место на потребную дистанцию, однако всего сделать не успели.

19. — Сошли опять с сего места и, подвинувшись вперед с отлогости горы, расположились на лугах.

20. — В полдень снялись с лагеря, следовали обратно через местечко Риволи к городу Турину и, не дошед до оного версты за три, свернули с дороги влево и стали лагерем при реке Доре. Здесь по равнине и виноградникам нашли мы несколько рассеянных небольших домиков, оставленных впусте их жителями по случаю военных действий; и потому разделясь, обыкновенно, по партиям, заняли их без всякого нарушения своей обязанности, потому что сии домики находились посреди самого лагерного места, [134] к тому же и погода была самая неблагоприятная и сырая, от коей сии домики нас лучше защищали, нежели наши парусинные наметы. Блокада Туринской цитадели еще продолжается, но слабо.

21. — Отдохновение. Я ездил в город Турин; по большой дороге ехать к нему было невозможно потому, что она вела к самой цитадели, в которой, как стало известно, заперлись до 4.000 человек французского гарнизона, смешанного с вольнодумцами сей земли, и при оных до 400 орудий разного калибра; начальствующий над ними был генерал Флориани, родом цезальпинец. Турин, столица всего Сардинского королевства и Италии, и резиденция короля, есть древний, обширный и прекрасно устроенный город, имеющий весьма приятное местоположение при реке По — твердые укрепления и цитадель, несколько отделяющуюся от города, в которой находился тогда французский гарнизон. Огромных зданий и домов, простирающихся до шести этажей в высоту, множество, а особливо strаdа grаndа, идущая к реке По, чрез которую имеется каменный мост, вида великолепнейшего; прочие же улицы, в соразмерности к высоте домов, несколько узки, а потому и темны. Обширный и великолепный королевский дворец на площади и другой дюка Дуски, его брата; но прекраснейший из всех есть дом принца Кориньяно, брата же королевского, который, оставя все свое достояние, присоединился к беснующимся французам и уехал с ними в Париж, где в то время и находился. Церквей и монастырей древней и новой архитектуры считается здесь до осьмидесяти, в том числе последних до тридцати обоего пола и различных орденов. Здесь находится университет, разные академии, монетный двор, арсенал, в коем, сверх забранных французами орудий, оставалось еще до 400, которые намеревались они также перевезти в цитадель, но сделать того не успели по причине вступления в город наших и австрийских войск.

Сверх сего находится в городе великолепный Иоаннов гофспиталь, оперный дом и многие другие прекраснейшие здания.

Насчет художественных заведений есть множество различных шелковых мануфактур, из коих чулочные есть знаменитейшие во всей Европе, фарфоровых и других заводов; торговля его находится в значительном обращении и [135] наиболее своими шелковыми произведениями; лавок и магазинов множество, кои все наполнены товарами, но оные слишком дороги по причине курса денег. — Обходя город и удовлетворяя сколько возможно своему любопытству, я решился идти к цитадели, чтобы увидеть все ее cоставляющее, и был не более cта шагов от вала, которой не высок и обтянут живою цепью, на каждом бастионе пикет и развивающееся знамя вольности. Они ставят во время ночи и внешние караулы, наблюдая великую осторожность, так и со стороны свободного его положения. Гарнизон имеет свое продовольствие, как от запасов, так и из города; ибо у него очень много друзей. В городе содержали караул австрийцы, где находился наш Суворов и весь союзный генералитет.

22. — Был опять в городе. Это было воскресение; все лавки были заперты, и многолюдство было видимо на улицах. Поутру, так как в церквах происходило служение, я ходил по знаменитейшим; был в соборной, которая значительна своею огромностию, но пред марморною Миланскою ничто в великолепии; но в одной приходской церкви я нашел неоцененные сокровища, не столько в рассуждении богатства, сколько отличного художества, вкуса и изобретательного человеческого ума. Все переднее место храма, что мы называем иконостасом, по образу римского исповедания и самый алтарь украшены превосходнейшею мозаическою работою, изображающею все принадлежащие до сего священного места предметы, и в том числе находятся драгоценные камни, то есть, не алмазы и брилианты; ибо они к работе сего рода не принадлежат, но изумруды, яшмы, яхонты, аматисты и тому подобные. Но взявши все это в целом, находишь что-то чудесное, вливающее в чувства какой-то восторг и особое умиление к сему месту, где приносятся бескровные жертвы Господу сил. Мозаическою же работою отделана приемная комната во дворце роскошного принца Кариньяно, но всякое сравнение здесь не у места, где также и пол мозаической работы, но самой крупной.

Переходя таким образом из места в место, познакомился я нечаянно с здешними именитыми купцами Енгельфредом и Феррари, имеющими здесь свой богатый магазин различных товаров; оба молодые и ловкие люди, они пригласили меня с моим товарищем прежде на шоколад, а потом убедили нас и отобедать вместе с ними в их доме, [136] и мы в том не раскаивались; ибо они живут изобильно и. угостили нас по своему обыкновению самым прекраснейшим образом. Желая доставить нам в сей день полное удовольствие, они предложили нам знакомство с баронессою Мартен, дочь коей почитается в Турине первейшей красавицею. Можно ли было спрашивать, хотим ли мы видеть образцовое произведение природы и при том еще в лице женщины? Ответ несомнителен — и мы отправились о нашими вожатыми. Нас приняли как иностранцев со всеми возможными вежливостями и ласками; любопытство с обеих сторон, кажется, было самою побудительною причиною нашего сближения, и каждый из нас, в свою очередь, удовлетворял его в сей приятной беседе. Но что я скажу о первой туринской красавице? Без сомнения, что вкусы каждого народа и почти каждого лица различны, но скажу беспристрастно, что моя Антонина далеко превышала ее своими прелестями и всем тем, что составляет истинную красоту женщины. Антонина могла бы почесться красавицею у всех народов, под солнцем обитающих, но баронесса Мартен есть красавица во вкусе италианки, или лучше сказать, римлянки. Опишем ее: средний ее рост не придавал ей ничего величественного, поражающего при первом на нее воззрении; правильное расположение ее тела и живость во всех движениях, это правда, могут поколебать, очаровать всякого мужчину; но юность лет, пылкость сложения, свежесть всех членов, не будет ли главным к тому предлогом? Но если время лишит ее сих достоинств, она не будет более казаться красавицею. Почему же есть женщины, которые оспаривают и самый закон природы и всеразрушающее время и остаются образцовыми красавицами до самых невозможностей? рассмотрим теперь черты лица ее: продолговатое и несколько смуглое лицо, коего живая тень и играющие на щеках розы составляют главные его прелести, алые, смеющиеся уста и открывающие иногда правильность белых ее зубов, кажется, манят к себе всякого, чтобы напечатлеть на них пламень своего чувствования; черные глаза ее — тут всякое выражение будет недостаточно, чтобы описать быстроту их и тот огонь, который бросают они из-за своих долгих ресниц; но прежде надобно приблизиться к ее сердцу, надобно иметь какое-то особое чувство, чтобы ощущать истинную их привлекательность и пламень их наполняющий. Глаза наши есть вывеска души, в [137] полном значении сего олова, есть мера наших страстей; и потому, мое первое об них заключение будет согласно с сим последним. Черные, блестящие ее волосы, искусством и с тонкою разборчивостию расположенные, составляли главное украшение ее головы. — Вот ее наружность! Кажется, я все оказал, как натуралист, как живописец! Время и обстоятельства не могли мне дать никакого понятия о ее прочих совершенствах. Таланты ее в музыке превосходны: она играла на фортопиано о беглою, выразительною живостию и частию присоединяла к тому свой высокий, искусством утонченный голос; но грудь ее не отвечала выражениям, требующим очаровательного, пленяющего вдохновения. Справедливо, что без соучастия сердечного и самые совершенства не имеют сильного влияния на чувства наши и не потрясают нашей природы. Но когда запел Кристиани, славнейший артист пения и музыки в Турине, который по счастию тут же находился, тогда прощай вся утонченная игра баронессы! Природа одарила сего певца и получеловека какою-то неизъяснимою свободою в выражениях своего приятного голоса, какою-то возвышенностию духа и уверенностию, с каковыми он переливал свое пение в души слушателей. Словом: таланты его в сем роде представляли нечто божественное и доказывающее, что человек может быть совершен.

Проведя таким образом большую часть дня в приятнейших наслаждениях, мы простились с приветливыми хозяевами и вмести с новыми своими знакомыми и отправились в театр; играли оперу, которой содержание не помню да и мудрено понять, потому что италианские оперы, кроме музыки и пения, не содержат в себе занимательных происшествий, а при том есть и такие, которые разыгрываются в течение целой недели. На счет туринского театра можно оказать, что он был лучший, какие только случалось мне видеть доселе в роскошной и поющей Италии. По окончании оперы мы расстались с своими знакомцами и отправились в свой однообразный, воинский стан, в свою смиренную хижину. Здесь, никакие дальние размышления не колебали меня; прелестнейшие предметы, виденные мною в сей день, не имели никакого сверхъестественного влияния на чувства мои, и я с беспристрастием кладу на бумагу только то, чем могло удовлетворить [138] меня мое допустительное любопытство, моя ограниченная свобода и — засыпаю спокойно.

23,24 и 25. — На сем же месте без всякого движения. Я бывал в городе, видался с своими знакомыми, но к баронессам — ни ногою. Прочие рассеянности увлекли меня одни за другими, но страсти были в глубоком усыплении.

Последнего числа купил я верховую гнедую лошадь после капитана Панова.

Здесь сделал я любопытное открытие супружеских таинств сего прелестного края. Таинства сии состоят в том, что супружество пользуется здесь полною свободою, не ограничивая себя догматическими истинами, служащими основанием сей обязанности. Супруги живут между собою в большом согласии, несмотря на то, что всякий из них имеет свой любимый предмет, которому посвящает все минуты своего времяпровождения вне дома. Супруг провожает избранную его сердцем или какою случайностию всюду, где бывают общественные веселости, собрания, в театр, на гулянье и даже в церковь, имея на своем попечении ее шали, ридикюли, зонтик и молитвенные ее книжки, но в доме открытым образом никогда не бывает, и это называется быть Cаvаliere Servаnti. Точно таким же образом поступают и с его супругою, если он имеет ее, потому что в сии кавалеры допускаются и безбрачные, кроме женоподобных певцов. Мне случалось видеть, что настоящие супруги, разделенные таким образом своими прибавлениями, встречаясь между собою, не показывают друг другу ни малейшего знака неудовольствия и расстаются друзьями, каковыми и дома всегда пребывают. Такое открытие и обществом принятое средство избавляет их от нарекания, ревности, разводов, разъездов и прочих неприятных последствий, бываемых от нарушения святости брачных союзов, хотя бы оное и действительно под сею благовидною личиною в него вкралось. Сверх сего должно заметить, что сии кавалеры-услужники не есть те постоянные вещи, которые бы занимали их дам чрез долгое время, напротив: они меняются столь же часто, как их вкусы, моды и капризы, и со всем тем никто не в претензии, и никогда не слышно никаких приключений соперничества. — Я хотел еще более распространяться о сем предмете, хотел коснуться важнейших сокровенностей и отнести их к сравнению обычаев моего отечества, [139] как приносят мне наряд, коим назначаюсь я с двумя ротами на отводный наблюдательный пикет к туринской цитадели; я бросаю перо и прощай все мои планы!

26. — С вечера отправился я с двумя ротами к назначенному мне посту, где потребна была крайняя осторожность; однако же ночь протекла без всяких происшествий.

27. — На сем же посту во весь день, в продолжении которого французы, находящиеся в цитадели, видя приготовления, делаемые нами к строению осадных батарей, производили пушечную пальбу, и сделано всего 150 выстрелов, но без всякого для нас вреда. В ночи опять было все спокойно со сторон цитадели, но не для меня собственно; ибо я должен был сопровождать двух австрийских инженеров к самому валу цитадели и главному ее бастиону, дабы точнее определить место для устройства последней параллели.

Темнота ночи способствовала сему отважному и опасному предприятию, но каждое неосторожное движение могло нас открыть и погубить невозвратно, ибо мы проходили за самую неприятельскую цепь, вокруг цитадели на ночное время расставляемую. Измерив все, что нужно, шагами мы кончили благополучно сию операцию и возвратились к своему месту.

28. — Поутру сменился я с своего поста другими двумя ротами и возвратился в лагерь. В ночь ходили со всем полком под туриновую цитадель для делания батареев и траншеев, со всеми к тому принадлежностями, однако ж, не окончив сей работы, на рассвете возвратились в лагерь.

29. — На сем же месте.

30. — Поутру снявшись с лагеря, шли около Турина к той стороне, где протекает река По, которую перешед по мосту, потянулись по берегу оной в верх по течению; проходили через увеселительное место короля сардинского, называемое Монкалье, где есть огромный замок и обширный сад, все в прекраснейшем и великолепном виде устроенное; потом следовали далее чрез местечко Пуйрели и пришед вечером к местечку Вилланово, остановились тут для отдохновения.

31. — На утренней заре сошли мы с сего места и продолжали свой марш. В полдень пришли к городу и крепости Астиц, не очень обширной, по хорошо устроенной. Город лежит при реке Тонаре и в самой плодоносной части сей страны. Здесь расположились мы лагерем. — Таким образом, [140] переходя из места в место, мы искали везде блуждающего неприятеля, но нигде не находили его, ибо он всегда уклонялся от генерального сражения с нами. Нам не известен был план нашего великого полководца, но войско горело желанием сразиться в полной уверенности на победу.

Июнь. 1. — На утренней заре снявшись с лагеря, следовали мы к городу и крепости Александрии, куда и прибыли около вечера.

В крепости находился значительный французский гарнизон, который производил по нас выстрелы из тяжелых своих орудий, когда проходили мы на место своего лагеря, однако, вреда никакого не учинено. - Некоторые из наших отделений содержали уже здесь блокаду, и сегодня происходило небольшое движение между нашими и неприятельскими отводными пикетами.

2. — В полдень снявшись о лагеря, следовали обратно сто тому же пути, что к Астии, и остановились ночевать при местечке Гамбетта, чрез которое и туда проходили.

3. — В полдень сошли с сего места и следовали обратно по тому же пути к Александрии, и на том же самом месте провели ночь.

4. — Вечером снявшись с места уже всем отделением, при Александрии находящимся, продолжали наш путь до самой полуночи и остановились в поле для отдохновения.

5. — На утренней заре поднялись и следовали далее по назначенному нам пути. По утру еще переправлялись по понтонным мостам чрез большие реки Тонар и Дора и шли целый день и всю ночь несколько форсированно с небольшими роздыхами. Мы почувствовали, что нас ведут к делам, и все с восхищением и неутомительностию страшились встретиться с неприятелем.

6. — По утру пришли к местечку Кастеджио, где, становясь для сварения пищи, подкрепили себя оною и немедля продолжали свой марш, чрез местечко Страделло, к селению Сентжовано, где наш авангард, под начальством князя Багратиона, вспомоществуемый австрийскими гренадерскими и гусарскими полками, вступил с французским авангардом в дело. — Быстрою нашей диспозициею и сильным натиском как пехоты, в особенности же конницы, коею предводил наш мужественный герой, великий князь [141] Константин, неприятель в короткое время был опрокинут и преследован. Нам досталось в добычу около 800 пленных всякого чина; урон был и с нашей стороны, но весьма незначителен. Мы, с своим отделением к сему делу не подоспели, а застали только его окончание, дабы сделаться участниками торжества наших сотрудников в приобретенной ими победе. Здесь соединенно с авангардом провели мы ночь в поле.

7. — Около полудня, мы всем своим корпусом, здесь сосредоточенным, двинулись в порядке и устройстве воинственном и, пройдя таким образом небольшое расстояние, встретили неприятеля при реке Тидоне, уже готового нас принять.

Построясь немедленно в боевой порядок, какого требовало генеральное сражение, повели мы фронтом атаку на левый неприятельский фланг, между тем как на правый их таким же образом действовал наш авангард, вспомоществуемый частию союзного австрийского войска, состоящего наиболее в коннице. Французы встретили нас мужественно; картечи и пули посыпались с обеих сторон градом; но мы, превышая своего неприятеля отважностию, не стали более выдерживать губительного огня, но соединенными силами и устройством ударили на него прямо с места в штыки столь сильно и стремительно, что он, будучи не в состоянии ни выдержать, ни отразить нашего удара, поколебался в своей позиции и отступил. Сие только и было нужно, чтобы главную его твердость привести в движение, а тем самым и расстроить его в духе. Мы воспользовались сею благоприятною минутою и как вихри налетели на врагов своих, врезались в самую их средину, расстроили их душу, поражали как отчаянные и обратили их в совершенное бегство. Они ретировались частями за реку Требио, при котором случае отрезали мы у них целую бригаду, из 2.500 человек состоящую со всеми ее чинами и артиллериею. Сражение продолжалось до самой темноты, которою неприятель воспользовался и отретировался еще далее вправо. Но дабы отнять у него способы к каковому-либо из своих соединений, откомандированы были того же вечера два батальона гренадер, в том числе находился и я с своею ротою и о ним же почтенный наш шеф, генерал-от-инфантерии Розенберг. Мудрено было отгадать его стремительность к такому подвигу, [142] которой мог принадлежать одному штаб-офицеру; но не раскрывая тайны интриг наших главных начальников, положили, что он не хотел оставить нас, как свой полк, в такой критической операции, и мы, пройдя ночью в брод реку Требио, следовали далее, в таком предположении, что если не совсем в своем намерении успеем, то по крайней мере отрежем у него какую-нибудь часть, или смешаем его в планах своих, в чем и действительно при деревне Сатиме успели. В полночь вступили мы тихо в сие селение, отстоящее от нашего корпуса не менее пяти верст, где и узнали от жителей, что французский арриергард расположен здесь неподалеку в поле.

Сердца наши затрепетали от радости, что не тщетно наше пожертвование и что оно увенчается достойною наградою. Не зная однако ж, в каком числе находился неприятель, мы взяли все нужные меры и решились напасть на него. Темнота ночи скрывала не только наше намерение, но и нас самих; ибо, как арриергард главного корпуса, находился он за ним, как за оградою, и в крайней беспечности расположен был на одной квадратной лужайке. Приблизившись тихо к ним, обозрели мы их при свете слабого огня, едва между ими мелькающего, что они были погружены в глубоком сне, так что не имели вокруг себя ни цепи и одного часового, но все без изъятия сложив с себя муницию и составив ружья в козлы, спали вповалку. Мы обогнули несколько наши фланги и сделали по ним ружейный залп и другой картечами из двух орудий, при нас находившихся, и в то же мгновение бросились на них в средину, окружили и всех подняли на штыки, разве малая их часть спаслась в темноте. Все их оружие, муниция, ранцы и прочее соделалось нашею добычею, но мы не воспользовались ею, все переломали и привели в ничтожное положение. Но всего драгоценнее было то, что мы освободили своих пленных разных полков, которые в продолжении дневного сражения, быв увлечены своею отважностию, были захвачены неприятелем и отданы на сохранение сего арриергарда. И при самой темноте ночной мы распознали их по радостным восклицаниям, когда они спешили соединиться с нами. Число их состояло в одном полковнике Кащенке, нескольких офицерах и 60 человек нижних чинов. От них узнали мы, что французский арриергард состоял [143] из двух батальонов пехоты, что самое доказывало и оставшееся после, их оружие и вся муниция; что наши пленные находились все вместе под караулом и запертыми в одной сельской виннице; но, услышав выстрелы, догадались, что это должно быть русские; караул их разбежался: они выломали двери и устремились к соединению с нами. Мы не видали более неприятеля и поздравляли друг друга с счастливым успехом. Почтенный наш начальник, генерал Розенберг проливал слезы радости и вместе сострадания о несчастных, учинившихся жертвою сего ночного поражения, коих число почти равнялось нашему. Он приказал нам сойти с сего убийственного места; мы перешли на другую лужайку, обрытую каналами и обсаженную в квадрате деревьями.

Поелику ночная темнота еще продолжалась, то генерал приказал нам устроиться, дабы не подпасть равному жребию.

Мы составили из себя четвероугольное каре, окружили оное позади каналов цепью и поставили на углах отводные пикеты, располагая, пробыть здесь только до рассвета. Генерал Розенберг, спросил себе плащ, завернулся в .него и лег между нами в средине. В таком положении провели мы спокойно остаток ночи.

8. — Дневной свет начинал уже разливаться, как несколько жителей того селения с великою поспешностию прибегают к нам и извещают нас, что многие французские колонны к нам приближаются. Не должно было медлить, ибо сам рассудок предлагал нам, чтобы, не дожидаясь прибытия неприятеля, столько в силах нас превосходящего, уклониться от неравного с ним сражения; почему, сняв свои пикеты и цепь, с поспешностию направили свой марш обратно по тому же пути для соединения с своим корпусом, которого без всяких препятствий еще рано поутру со всеми своими трофеями достигли, нашедши его на другой стороне реки Требио отдыхающим вокруг огней, где варилась наша походная солдатская кашица. Неприятель был расположен на противоположном берегу, откуда мы с своим отделением возвращались, и по временам бросал ядра из своих орудий, расставленных по берегу реки; колонны его мелькали вдалеке, одни только передовые посты находились в виду. В таком положении нашли мы своих товарищей, которые уже [144] отчаялись нас видеть и скорее полагали погибшими. Мы рассказывали им свое ночное происшествие; они содрогались от ужаса, и почти никто не хотел нам верить, если бы возвращенные нами из плена не подтверждали сей истины. И подлинно, если бы неприятель не переменил в ночь своего плана и позиции, мы погибли бы неизбежно; пусть сражались бы мы, как отчаянные, но что может один против пятидесяти? Как бы то ни было, мы укрепили здесь себя хорошею пищею и достаточно красным итальянским вином, и готовы уже были к новым поражениям, чтобы опять идти атаковать неприятеля, как французы сами в том нас предупредили. Они, оставляя в виду нашей свои передовые посты и некоторые части войск, обошли нас в правый наш фланг, где мы с своим полком находились, тогда как наш авангард неизвестно для чего оставил свое место, и французы открыли огонь прежде, нежели мы ожидать того могли. Хотя число неприятеля далеко превосходило нашу часть, состоящую только в 6.000 человек пехоты, а неприятеля полагали с конницею в 30.000; но мы, оскорбленные таким неожидаемым его нападением, с пламенною быстротою, подобно молнии, ударили на него с места в штыки, и в одну минуту не только его отразили, но опрокинули и разрушили все его намерение, истребляя ужаснейшим образом в преследовании ретирующихся. Побежденные два дня сряду, они чувствовали тягость руки, их поражающей, познали одно заблуждение в своей опрометчивости, что русские столь же страшны, как лев по своем пробуждении, и хотели еще противостоять с превосходством числа своего, но мы заменили то своим мужеством и опрокинули его снова и в особенности левый его фланг, усиленный им по способности местного положения. Авангард его, состоящий из польских легионов, под начальством генерала Домбровского, ударивший на наш правый фланг, как я выше оказал, при самом начале сражения, почти совсем истребили, а остальных смешали, расстроили и принудили в беспорядке ретироваться за реку Требио. Но как мы удерживали только свою позицию и выгодное местоположение, то по сим и другим обстоятельствам дальнейшее преследование с нашей стороны было остановлено. Сражение продолжалось до самого позднего вечера, когда разлившаяся темнота прекратила наши действия и разлучила нас с неприятелем. [145]

Сия победа была тем для нас славнее, что исторгнута из рук сильного неприятеля благоразумным распоряжением нашего великого полководца, бессмертного Суворова, и нашим собственным мужеством.

Урон неприятеля в сей день убитыми и пленными состоял в 3.000 человек с потерею орудий и знамен; довольно погибло и с нашей стороны, но более раненых.

Таким образом, удержав за собою свое место, мы не отчаивались встретиться опять со своими врагами; хотя такие упорные и кровопролитные генеральные сражения умалили нашу силу во всех чинах ее составляющих, но они не лишили нас того мужества, той бодрости духа и самонадеянности, с каковыми мы всегда были готовы противостоять нашему врагу. Одна только бездейственность умерщвляет сей великий дух, но опытность возвышает его.

9. — Сего дня присоединились к нашему корпусу наши авангард и два полка донских казаков. Сие подкрепление воспламенило нас новыми желаниями сразиться с неприятелем. Предприимчивый и решительный наш полководец повелевает — и батальоны свертываются в густые колонны, идут — идут быстро, с надеждою в душе, с пламенным нетерпением в сердце еще поражать нечестивую пропаганду — слова Суворова.

Разлившаяся река Требио, в которую открыты были все шлюзы из каналов, как хитрость неприятельская, не удерживает нашего стремления; мы переходим ее в брод инде по плечи, сберегая сколько возможно свои ружья и патроны, неся оные на головах с сумою, их вмещающею.

Переправясь на другую сторону реки и свернувшись опять в колонны, идем далее, чтобы сыскать неприятеля; но узнаем, что он, оставя свою позицию и со всеми своими силами, поспешает ретироваться, дабы уклониться от всякого действия. Немедленно устроились мы к преследованию и, взяв кратчайший к тому путь, достигли своей цели, принудили его остановиться при реке Тонаре и дать решительное сражение, в продолжении которого храбрость нашего войска, одобренного столь блестящими успехами, была неизъяснима. Без всякой пощады поражали мы все нам сопротивляющееся или брали в плен большими частями. Словом: кто только имел дух, достойный россиянина, тот имел случай оказать его в полном своем блеске при сем достопамятном сражении; [146] и действительно, многие чиновники отличались в сей день необыкновенною и чудесною неустрашимостью. Но для чего же не сказать мне и о себе той истины, которая известна всему корпусу и всем начальникам моим? Во время преследования неприятеля, я, с малым числом охотников, из 60 человек нашего полка состоящим, примкнул сначала к правому флангу нашего авангарда, на коем находился Егерский полк генерала Чубарова, действующий рассыпною линиею и различно по содержанию местного положения и движений неприятельских. Быстрота, с которою производили мы наше преследование, завлекла меня потом за черту умеренности, и я, с своими охотниками, очутился впереди всех наших войск, какие только были здесь в действии. Большое открытое место представило вдали глазам моим три французские колонны, тихим шагом в порядке ретирующиеся. Направление колонн сих было различное: одна склонялась влево, другая шла прямо, а третья гораздо правее. Такая величественная картина остановила шаги мои вместе с воображением. Я оглядываюсь назад и никого более не вижу кроме храбрых моих товарищей, с доверенностию за мною следующих. — «Товарищи! воскликнул я, видите ли вы подвиг, нам предстоящий, славу, нас ожидающую? Чувствуете ли вы в себе столько мужества и отважности, чтобы сразиться с столь превосходною силою неприятеля?» — «Чувствуем, ваше благородие, закричали они в один голос, ведите нас, мы готовы.» — Но вопрос: «на которую из колонн ударить нам? Если на последние две, они отделят нас далеко вправо от корпуса; ударим на левую. Егери недалеко от нас, они в нужном случае нам помогут». — «Слушаем, вашеблагородие!» был их ответ, потрясая штыками. — Немедленно устроил я свою команду в рассыпную линию, дабы придать ей несколько приличия к такому отважному предприятию и с места принял на штыки, восклицая «ура!» Колонна мгновенно развернулась на заднюю ширингу и сделала по нас залп. Но прежде нежели оный совершился, я предузнал намерение неприятеля, по первому его движению, велел пасть на землю и залп пролетел по воздуху. Колонна опять свернулась и продолжала свою медленную ретираду. Я бросился вторично на штыки, наполняя воздух громогласным «ура!» и стал ближе к колонне, когда она учинила опять движение, подобное первому. Но когда намеревалась она сделать третий [147] залп, я не допустил ее до того, чтобы развернуться, и с стремлением, свойственным отчаянному, бросился на нее со всех сторон; она поколебалась, как некая громада в своем основании, и в один голос воскликнула пардон! и в то же мгновение 900 ружей лежали в одном костре, изломанные руками побежденных. Сия поразительная картина, при всем моем исступлении, заставила меня содрогнуться; но, пришед в себя, я повелеваю французской колонне построиться и покориться закону войны. В минуту все это исполнилось; ибо я требовал сего на их отечественном языке — и я торжествую победу, в духе своем разделяя мое восхищение с своими храбрыми товарищами. — Это был 19-й французский полк Овернье, при оном находилось два знамя, полковник Гарис, еще один штаб-офицер, 19 офицеров и 900 нижних чинов. Я лечу на встречу к генералу Чубарову, бывшему очевидным свидетелем сего отважного действия, которого однако ж не успел он быть участником, поелику оно совершено с быстротою молнии; отношусь к нему по долгу службы и лестное приветствие излилося в душу мою. Здесь остановился я, будучи окружен трофеями, как доказательством пламенной ревности, с каковою проходил я военное поприще. Вскоре прибыли сюда генерал Розенберг и Швыйковский, которые в лестных выражениях изъявили мне свое приветствие. За нами последовали со всеми своими свитами великий князь Константин и непобедимый наш вождь Суворов, провозглашающий своими устами торжественное «ура!» и слезы радости текли по ланитам сего бессмертного героя. Я поднес ему свои трофеи; он принял их; благодарил меня, как храброго офицера; облобызал, как товарища; благословил, как сына, и тут же приказал князю Андрею Гарчакову записать мое имя в книжку и представить к особому награждению, а между тем знамена от меня принять; но какое-то предчувствие не допускало меня исполнить сего здесь на месте, и я оставил их при себе. Что и действительно совершилось надо мною: ибо первое приказание фельдмаршала исполнилось при мне в ту же минуту: мой чин и мое имя стояло на ряду с отличившимися; но достойное награждение не достигло до меня: зависть и подлое льщение суд два исчадия Тартара, коим издавна раболепствуют низкие души; они отклонили от меня заслуженное моею грудью, моею кровию. Но презрим сих нечестивцев; [148] совесть не обличит меня никогда в нарушении моего долга к отечеству, и признательность всех почтенных начальников, при лице тысячи воинов мне оказанная, и свидетельство моих храбрых товарищей, составит мою главу: вот моя единственная награда! вот мое успокоение!

Сим последним и блестящим подвигом увенчались четырехдневные труды наши, в продолжении коих неутомимое мужество российского воинства доказано было чудесными событиями; все воинские добродетели не оставляли их ни на минуту; по мере, как увеличивалась их опасность, так увеличивались их мужество и бодрость духа, коих сила при направлении мудрого и опытного полководца не истощилась.

О! для чего нет в стане нашем вдохновенного певца, который бы, будучи очевидным свидетелем, или паче участником всех знаменитых деяний своих соотечественников, воспел их языком богов и передал бы их позднейшему потомству с именами героев, особенно отличившихся, дабы многие познали предков своих по благородству души, по духу и неуклончивости их пред кумирами щастия; удивляясь, текли бы во след им, но без собственных достоинств не гордились бы их доблестию, как слабым преимуществом для мудрого. Неприятельскую, действующую здесь армию, считали в 45.000, а весь его урон, в продолжении четырехдневных сражений, кроме раненых, одними убитыми и в плен взятыми, полагали: генералов 4, штаб и обер-офицеров более 500 и до 18.000 нижних чинов, а остальных в большом расстройстве, что и принудило их уклониться от дальнейших действий.

Главнейшие французские генералы, в сих сражениях. предводительствующие, были главнокомандующий Магдональд, за ним Моро, Руско, Шарпантье, Оливье, Виктор, Сальм, Блондо, Гранжо, Камбре и Домбровский со своими польскими легионами, которых от 2.000 едва ли осталось до 300; ибо они составляли авангард действующей здесь армии и были всегда употребляемы в первый опаснейший огонь, сколько по направлению французского начальства, столько и собственного своего духа, питая к русским непримиримую злобу. Сей польский корпус пилигримов, предводительствуемый его начальником Домбровским, есть тот самый, который, после поражения своего под Вильною 31-го июля 1794 года, оставил [149] свое отечество и присоединился к беснующимся французам, что и значится в записках моих того года.

Потеря союзных императорских войск простирается в нескольких штаб- и обер-офицеров, и более раненых; нижних чинов убитых и раненых до 5.000.

Сия знаменитая победа, одержанная сряду в четырех генеральных сражениях над главным и соединившимся от всюду французским корпусом в Италии, в плане коего доложено было расстроить наши силы и нанести нам решительный удар, распространила между их войсками ужас и боязнь, но возвеличила славу россиян и возбудила уснувший воинственный дух в союзниках наших, австрийцах; они также действовали и старались подражать нам, но отличнейшие из них полки были венгерские гусары и их гренадеры.

Сего же числа австрийцы одержали знаменитую победу над французами при городе Пиаченце, коим овладев, взяли там в плен раненых четырех генералов, несколько орудий и до 2.000 человек разных чинов. — Мы остались отдыхать на том самом месте, где прекратили наши действия и которое останется навсегда памятным славы россиян и поражения французов.

10. — По утру сошли с сего места и следовали к местечку Фиоренцолло, где и остановились корпусом по дороге, ведущей к Парме. — Получено известие, что Туринская цитадель с находящимся в ней французским гарнизоном, сдалась на капитуляцию.

11. — На сем же месте отдохновение. — В сей день решился я удержанные при себе два французские знамя отнести в главную квартиру и представить их фельдмаршалу; но озабоченность Суворова не допустила меня исполнить моего намерения так, как я предполагал. Я сдал знамена чиновникам дежурства, получив в замену уверение, что мой подвиг не останется без достойного награждения. — Надежда! душа смертных! ты услаждаешь и самого горестного страдальца в его бедствиях; ты сопровождаешь нас на поприще нашей жизни и последний ваш вздох к вечности тебе ж одной принадлежит. Так и я о робким ожиданием предаюсь тебе и воле самого Предопределителя.

12. — В третьем часу по полуночи снялись мы с места и, прошед город Пиаченцу, остановились лагерем. Город сей, [150] хотя не обширен, но довольно хорош. В оном достойны примечания древние монументы, воздвигнутые Анибалу и Сципиону, сим великим мужам своего времени и поставленные один против другого. Они представлены в натуральную величину, без всяких украшений, в одних тогах, сидящие верхами на лошадях, что все вылито из желтой меди и поставлено на невысоких марморных подножиях; но в рассуждении работы, искусства в отливке и постановки не имеют никакого сравнения с нашим мастерским монументом, воздвигнутым Императору Петру I в С.-Петербурге. — Сей самый город и его окружная страна, или лучше сказать, те самые места, при реках Тидоне, Требии, Тонаре и Нуре, где поразили мы ныне французов, были свидетелями и знаменитых побед сих великих героев древности, которые победы в чертеже древних летописей известны под именем Требуанских, когда Анннибал Карфагенский одержал оные над двумя знаменитыми Римскими полководцами Корнелием-Сципионом и Семпронием за 216 лет до Рождества Христова, и где победители одни золотые кольца, снятые с убитых римлян, яко добычу, размеривали между собою четвериками. — О чудесное направление Строителя вселенной! Слишком через двадцать веков привело ты сюда чад холодного севера, предводимых своим Аннибалом, чтобы пожать здесь лавры неувядаемой славы и торжествовать победу над просвещенным галлом! Вот наша добыча, наше драгоценное злато, которое разделяли мы между собою в стране чуждой, на полях прелестные Италии, где каждый шаг ознаменован доблестию русского.

13. — В полдень снялись с лагеря и, прошед местечки Сент-Жовано и Страделло, остановились.

14. — На рассвете продолжали марш чрез местечко Кастаджио и остановились отдыхать при небольшом городе Вогере, где после нашего отсюда удаления была французская дивизия под начальством генерала Моро, взяла контрибуцию и намерена была тут утвердиться, но, узнав о нашем приближении, удалилась; со всем тем наши казаки в своем преследовании сих трусливых героев немножко пощипали. — Потом продолжали мы путь свой чрез Кастельново-ди-Скривио; прочие отделения потянулись чрез реку Скривио к Сале, а наш полк Чубарова направил свой путь к городу и крепости Тортоне, в виду которой и остановились. [151]

Здесь предлежал нам новый подвиг, достойный русского, о коем я намерен рассказать подробно. Но где найду выражения, соответственные моему намерению и самому действию? О, природа! как ты скупа для меня! Для чего не вдохнула ты в меня сего изящного таланта, посредством бы коего я мог перелить в душу позднейшего потомства те же самые доблести, которые возвышали предков их, как кремнистую скалу среди бурного моря, дабы, поражаясь примерами их, текло оно во след сего великого духа, составляющего славу русского племени. Тогда бы благодарное отечество поставило и мое имя на ряду с мужами, учинившимися достойными блистать в его летописях. Но предадимся без ропота определению и станем продолжать так, как ничтожные способности мои внушают мне. Никто из чуждых не услышит гласа моего, одни мои присные приближутся к нему и наполнят слух свой повествованием моим.

По вечеру явились в лагерь наш депутаты города Тортоны, которые именем всех жителей приглашали нас войти в город с таким предположением, что якобы французы, находящиеся в крепости Тортоны, обещались сдать им и самую крепость, ежели они займут город. Такой лестный о нас отзыв неприятеля и приглашение жителей возбудили наше честолюбие, наше тщеславие покорить непобедимую одним своим приближением, без всяких условий, без пролития капли крови. — Но как ввериться людям, совсем нам не знаемым? Истинно ли их убеждение? Не скрывается ли тут воинские хитрости неприятеля, дабы, заманив в свои сети, погубить нас? Как жертвовать столь значительным отрядом, и.в ночное время неизвестности, одной мечте, нас пленяющей, и без ведома военачальника?

В сих предположениях, в сей нерешимости, генерал Чубаров, начальствующий нашим отрядом, собирает всех его штаб- и обер-офицеров, раскрывает нам свои сомнения на щот сего обстоятельства, в противном случае столь блестящего и могущего быть угодным нашему повелителю, и решается испытать его. Он предлагает совершить сей отважный подвиг одному из среды нас желающему, который бы с небольшим отрядом отправился вместе с депутатами в город Тортону для исследования сего важного предложения, и буде он окажется справедливым, то по занятии города известить его о последствии, и тогда уже он со всем своим [152] отрядом не замедлят соединиться для совершенного окончания сего предположения, или в случав обмана, когда не будет уже средств к возвращению, как герою — умереть, спасая жизнь и славу тысяче своих соотечественников. — Робкие души молчат, и никто не вызывается; но побуждение к великому, необыкновенному, подвигло меня на сей неизвестный и опасный подвиг — и я вызвался сам совершить его. Генерал Чубаров знал меня по многим действиям, он видел меня под Бассиньяном, видел на Требии и с радостию принял мое предложение. В полной уверенности препоручил он мне исполнение сей критической операции и предоставил все моему благоразумию. Нет сомнения, что в таком большом количестве чиновников нашлось бы много подобных мне исполнителей; я не отнимаю ни у кого их достоинств — в военной службе отговариваться не возможно, особенно когда последует личное назначение — но вызваться самому тогда, как едва кончилось предложение, как все молчали и, может быть, ожидали назначения — это есть нечто выше обыкновенного. Но дело решено: я прочел на лицах всех моих товарищей полное удовольствие и в особенности на лицах моих недоброжелателей блистала совершенная радость. Я простился с друзьями, как вподлинно идущий на верную смерть; взял одну свою роту, преданную мне до исступления, которая состояла из одного офицера и осьмидесяти человек нижних чинов, не забыв при том и двух депутатов и пошел.

Глухая полночь прикрывала путь мой. До первых ворот города, называемых Миланскими, должно было идти от лагерного места около полуторы версты. Я следовал тихо по дороге, оставляя за собою из числа моих гранадер на соразмерных дистанциях сигналы, дабы последствия моей операции с сею воздушною почтою могли скорее достигнуть до генерала и его корпуса. С величайшею осторожностью, которой требовала безмолвная тишина ночи, вошел я в город и поднял за собою подъемный мост; ибо весь город окружен был глубоким рвом и каменною невысокою, но толстою стеною. Я прибрал в находящуюся при воротах караульню моих проводников и запер их там на случай каковой-либо могущей произойти от них измены и разослал надежные патрули для обозрения города, как внутри, так и в его окружности и к стороне цитадели, а сам остался [153] малою частию у ворот, окружа cебя цепью. Не ближе как через полтора часа, все посланные мною дозоры и патрули возвратились, донося, что нигде не нашли ничего подозрительного и во всех местах видно одно спокойствие, доставляемое тишиною ночи. Тогда уже отрядил я во все нужные места приличные пикеты и в особенности к стороне цитадели, скрыв его между стенными зубцами, а между тем послал по воздуху сигнал к генералу Чубарову, что город благополучно мною занят, неприятелей в нем нет, и все спокойно, и что он со всем своим отрядом может войти в него без всякого опасения.

Занятие мною города Тортоны, без всяких неприятных последствий, должно отнести одному счастливому случаю и моим предосторожностям, но не общему порядку вещей, ибо весьма легко могла тут скрываться хитрость неприятеля, производимая через посредство вероломных итальянцев, и могло бы совершиться надо мною весьма горестное событие, или быть взяту в плен, или в случае защищения погибнуть всем невозвратно. Но я очень был уверен, что последнее скорее бы исполнилось с нами потому, что ни я и ни один из моих гренадер не захотел бы понести на себе бесславия, чтобы отдаться в руки неприятеля без всякого сопротивления, и мною положен был пароль: «Слава и смерть»; почему всем расставленным мною здесь караулам отдано было от меня приказание, по первому выстрелу, оставлять свои места для соединения со мною у ворот, где я оставался, и тогда уже предпринимать то, что бы по содержанию обстоятельств потребовалось. Но как все было покойно, город занят, караулы расставлены и сигнал полетел уже по воздуху, то и ожидал я с нетерпением прибытия всего отряда, единственно потому, чтобы пред лицом его оправдалась доверенность ко мне начальника, чтобы снова облобызать друзей своих и восторжествовать над злодеями.

15. — Пред зарею вступил наш корпус и с орудиями при оном находящимися в город и расположился на средней площади оного. Разумеется, что при встрече моей с начальником я награжден был от него весьма лестным приветствием, равно и от моих товарищей — друзей; одни низкие души, подстрекаемые завистию, питали свои злостные чувствования, но судьба в свое время умеет наказывать сих [154] преступников спокойствия общественного, что увидим впоследствии.

Совершенный свет дня открыл глазам нашим величественную картину Тортонской крепости, основанной на высокой горе, примыкающей своими отлогостями к самому городу, в виде равностороннего четвероугольника. Колоссальная стена ее возвышается из гладкого гранита, как бы из одного вещества сотворенная. Высота оных от земной поверхности не менее десяти сажен; обрыта весьма глубоким валом. Каждый фас снабжен орудиями разного калибра в три яруса, в каждом из них по 24, итого в фас 72, а в четырех 288 орудий, кроме бастионов. Все стены покрыты были движущимися французами, и знамя вольности развевалось между ими. Высота крепости повелевает не только городом, но и всеми окружающими ее высотами. Она отделена от города на ружейный выстрел.

Вступление всего корпуса в город ознаменовано смертию одного штаб-офицера нашего полка, подполковника Бешенцева. По вступлении своем в город, первое его дело было обревизовать все посты, расставленные мною по занятии города, не имея на то ни малейшего права, ниже поручения от начальника и от полкового командира, но единственно в том намерении, чтобы касательно меня найти что-нибудь удобное к осуждению, и когда он приближался к караулу, поставленному мною скрытно на городской стене для наблюдений движений неприятеля, находящегося в цитадели, и хотел перевести его на другое место, по его мнению удобнейшее, как роковая пуля, надобно полагать, пущенная из винтовки метким стрелком, поразила его наповал и прекратила незавидную жизнь его.

Это был единственный выстрел, сделанный неприятелем в город из цитадели в продолжении целых суток; ибо закон войны весьма строго сие запрещает, как и всякое осадное действие со стороны города. Мы предали земле тело сего чиновника в самом городе и без всяких священных отрядов, ибо левита при себе не имели; ни одна слеза сожаления не канула на могилу его; она осталась вечным памятником для жителей Тортоны, что чада хладного севера, бестрепетные россияне, были здесь некогда и с хладнокровием взирали на громы, вознесенные к облакам их гордынею. — Генерал Чубаров, желая привести к окончанию цель своего [155] вступления в город, немедленно послал с трубачом в крепость нашего майора Буланина для объяснения с начальствующим там над французским гарнизоном. С каким нетерпением ожидали мы возвращения сего посольства, могущего, по словам пригласивших нас жителей, доставить нам блестящую славу чрез такое покорение знаменитейшей крепости в Италии. Но, с возвращением к нам майора Буланина, наше радостное ожидание превратилось в сердечную скорбь. Он принес нам отзыв начальствующего над гарнизоном коменданта де-Васта, что он удивляется нашему легковерию, с каковым мы вступили в город, что он никогда не помышлял о столь постыдной для себя сдаче и будет защищать крепость до последней крайности. Такой решительный отказ оставил все наши предприятия без успеха, которыми мы столько обольщали себя, и потому решились оставить опять город. Но, как оного в продолжении дня сделать было невозможно, то мы и пробыли здесь до самой полуночи, когда австрийские войска прибыли к нам как будто бы на смену, или предполагая разделить с нами завоевание сей знаменитой крепости.

16. — После полуночи, сняв все свои посты, выступили мы из города Тортоны, следовали опять чрез Кастельново-ди-Окривио, чрез реку Скривио в брод, чрез селение Сале и Сент-Жульяво к городу Александрии, где и соединились с главным своим корпусом, расположенным здесь блокадою.

Австрийский корпус, состоящий из 7.000, под начальством генерала Беллегарда, имел в сих окружностях с 15.000-м французским корпусом, 12 числа, сражение, которое склонилось в пользу австрийцев; неприятель отступил и едва не встретился с нами, когда мы, 14 числа, подходили к городу Вогере, где он успел взять контрибуцию, что видно и в записках моих.

17, 18 и 19. — На сем же месте.

20. — Оставили свое первое место лагеря и подвинулись ближе к городу с правой его стороны.

21, 22 и 23. — Спокойствие. Был в городе Александрии. Он лежит при реке Тонаре, вытекающей из реки По. Крепость его находится за рекой и занята французами. Город довольно обширен и хорошо устроен; изобилует всякими произведениями природы и промышленности, которая, не [156] взирая на огонь войны, всюду разлившийся, доставляет всякого рода роскошь и изобильное продовольствие жизни. Здесь есть оперный дом, коего части довольно занимательны и служили нашим развлечением вне обязанности. Фельдмаршал Суворов находился здесь, так и прочий генералитет, коего подведомственные части составляли блокадную армию около Александрии.

24. — Было учение соединенного корпуса с пальбой. Если бы сие учение не содержало в себе богатой мысли фельдмаршала, то оно было бы излишнее в такое время, когда сила и труды воинов нужны для важнейших предназначений; но он хотел показать неприятелю, в крепости находящемуся, в виду коей сие учение происходило, что русское воинство неутомимо, что всякая бездейственность для него более отяготительна, нежели самые труды, и что оно всегда готово на поражение своего супостата. Сверх того, была сему и другая причина: он хотел показать нашим союзникам-австрийцам, как должно сражаться на штыках и преимущество их пред стрельбою. Он поручил даже князю Багратиону учить австрийцев правилам, каким образом надлежит действовать штыком.

Все остальные дни сего месяца простояли мы на сем месте в спокойствии, без всякого движения. Мы бывали ежедневно в городе, и всякий по своим склонностям находил для себя занятие и рассеяние.

29. — Прибыл в корпус генерал Миллер, вместо генерала Чубарова, который вовсе оставил службу. Не известны были истинные причины, побудившие сего храброго воина в его звании и в такое блестящее время уклониться со сцены служения; но надобно наверное полагать, что он чувствовал себя много обиженным в отличиях и признательности главнокомандующего; ибо Чубаров был человек характера твердого, неискательного; он хотел все приобресть своею грудью и точным исполнением своего долга, возлагаемого на него честью и званием, но не низким ласкательством и угождениями всем канцелярским героям, кои и на мягких своих ложах, среди роскоши и забав, употребляли во зло доверенность своего начальника и милости своего монарха, пользовались всеми преимуществами истинных героев и были испещрены знаками отличия, тогда как звуки бранного оружия едва касались до слуха их, тогда как [157] истинный герой, предводительствуя вверенным ему полком, видел тысячи смертей, вокруг его летающих, тысячи опасностей, в кои повергался он, и раненый, и изнуренный в силах никогда не оставлял со стыдом своего места. Вот правило истинно благородного и любящего честь не под одним наружным ее видом, но по свойству ее, составляющему украшение всякого человека, кольми же паче воина. Но вот и участь их, которая по странным определениям судьбы есть всегдашнею и непреложною наградою добродетельных и великих по своему духу, по своим свойствам и по делам. Основываясь на сем последнем положении, скажу, что многие, подобные Чубарову, испили и подобную ему чашу. Я не обвиняю в том вашего великого полководца; его озабоченность, его многосложные занятия препятствовали ему все видеть, все дознать самим собою; он вверился людям, которые делали все то, что хотели, к чему направляли их лесть, зависть и мщение; часто и самые его приказания не исполнялись; сверх сего он был недоступчив, и злоупотребления, от окружающих его происходящие, оставались нераскрытыми, а честь и заслуги, кровию приобретаемые, не награжденными. Но кто же отмстит за нас, когда это есть определение судьбы? — Молчание...

30. — По разделении нашей армии на два корпуса, генерал Розенберг принял начальство над вторым, а наш полк остался в первом при фельдмаршале Суворове.

(До след. №).

(На этом публикация «Записок» в «Русском Вестнике» была прервана и в дальнейшем не возобновилась. – Прим. распознавателя)

Комментарии

1 По рассказу Грязева, ответственность за неудачное дело 1-го мая падает на великого князя Константина Павловича. По официальной переписке фельдмаршал Суворов признал виновным генерала Розенберга и 2-го мая отправил ему следующее приказание:

«Его с-во граф Суворов Рымникский удивляется беспрочному вашему сражению и что вы, имея повеление присоединиться к корпусу, бывшему при Тортоне, не взирая на сие, переправились через р. По. Теперь извольте, как можно скорее, идти к Торре-ди-Гарофолло, что близ Тортоны, и по прибытии рапортовать».

Затем следовала собственноручная приписка Суворова:

«Не теряя ни минуты, немедленно сие исполнить, или под военный суд».

4-го мая великий князь явился к фельдмаршалу. Суворов просил его высочество войти в кабинет и запер за собою дверь на замок. Через полчаса великий князь вышел с расстроенным лицом и в слезах. Суворов провожал его с низкими поклонами, касаясь рукою до пола; но войдя в ту комнату, где ожидала свита его высочества, сердито обратился в адъютантам великого князя: «а вы, мальчишки! вы будете мне отвечать за его высочество. Если вы пустите его делать то, что он теперь сделал, то я вас отправлю к Государю». Затем Суворов опять провожал великого князя до крыльца, с самыми низкими поклонами.

Рассказ этот записан Михайловским-Данилевским со слов очевидца, князя Александра Ивановича Горчакова, и воспроизведен Д. А. Милютиным в «Истории войны 1799 г.» (т. 1-й стр. 379).