ЛЕОНАРДО ТЕРУНДА

МЕМОРИАЛ ¹

Почтеннейшему господину своему, славнейшему кардиналу Святого креста ² смиренный раб его Леонардо Терунда шлет уверения в своей преданности и верности. Когда я наблюдаю нынешнее тягостное положение дел во всем мире и в самой церкви Христовой, то мне кажется, что наступили те злые дни, которые предвещал господь в своем евангелии. Там он говорит: “Услышите о войнах и о военных слухах..., ибо восстанет народ на народ... и будут глады, моры... по местам” ³, и там же он, для которого ничто не было неведомым, учил, когда это можно будет увидеть. Он говорил: “Когда увидите мерзость запустения, реченную чрез пророка Даниила, стоящую на святом месте — читающий да разумеет” ⁴. Кто же не понимает, что ныне наступили эти дни, ведь всякий видит, что в великом смятении дела человеческие и по волнам носится сама церковь Христова и в ней, которая есть место святое, мерзость кровей?

Думая лишь об этом, я решил, если только смогу, последовать совету бога и бежать куда-нибудь прочь от вихря или гула, где он меньше свирепствует, и скрываться там доколе не пройдет яростный порыв бури. Ибо порыв этот пройдет быстро, как учил он сам: “И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть” ⁵. И я уже обратился бы в задуманное бегство, если бы не воспрепятствовала мне суровая зима. Из-за этой помехи застрял я в Ферраре у славных господ моих маркизов ⁶, ожидая лучшего времени для странствий. И хотя они относятся ко мне со свойственным им радушием, я пребываю здесь неохотно, напуганный лицами злых людей, оглашающих все вокруг шумом, и памятуя о том совете, который дал своим близким наш Спаситель, говоря о бегстве: “Молитесь, чтобы не [218] случилось бегство ваше зимою или в субботу” ⁷. Обратившись в бегство глубокой зимою, от которой он предостерегал нас, я страдаю вполне по заслугам, как тот, кто мало молился или молитвой не снискал опасения тому, что хотел спасти. Но стремясь постичь, откуда на земле это смятение церкви Христовой, встревоженный опасностью и исполненный надежды на опасение, я решил разбудить папу, сладко спящего на носимом по волнам суденышке ⁸, ибо в папе, как я полагаю, в нем одном все наше спасение; в нем одном, который наподобие господа, будучи его наместником, может повелевать ветрами и морем. Ему самому написал я взволнованное письмо, дабы он пробудился, дабы он избавил от опасности встревоженную церковь Христову, вместе с ним несущуюся по волнам. Но поскольку я не очень-то уверен в умишке своем и вовсе не считаю, что благодаря каким-то достоинствам слов и речей моих я в состоянии выполнить этот труд, то я пожелал передать его прежде в твои руки, чтобы ты рассмотрел его и вынес свое мудрое решение, и если твоей мудрости (что я считал бы величайшим для себя счастьем) он понравится, то я молю тебя, заклинаю тебя, господин мой, чтобы ты соизволил взять на себя труд передать это письмо твоему господину.

Что ты любишь меня, любезнейший отец, я знаю уже давно; уповая на это, я пользуюсь здесь твоей благосклонностью. Прощай, господин мой, и меня и моих сыновей, то есть всех Терунда, соблаговоли считать преданными тебе. Дано во Флоренции 6 ноября 1435 г.

Блаженнейшему отцу и господину своему, святейшему папе Евгению IV ⁹ смиренный раб его Леонардо Терунда шлет уверения в своей верности и преданности.

В нынешние времена столь велико людское тщеславие, что ни для кого не приемлема речь, в начале которой не было бы льстивого вступления ¹⁰. Оратор, который осмелится выступить без него, непременно будет отвергнут, как грубиян или недоброжелатель. Благодаря такому соблазну этот порок лести настолько вошел в силу, что быть лишенным его стало уже пороком.

Однако не из угодливости пожелал я назвать тебя блаженнейшим, ведь я честно сообщаю тебе истину, но по той причине, что считал своим долгом быть [219] правдивым. Ибо когда я вижу тебя восседающим на святом престоле, высоко вознесенным, наместником бога на земле, преемником апостола Петра, пастырем и вождем народа христианского, дарителем божественного милосердия и благодати, посредником в человеческом спасении ¹¹, то мне кажется, что я должен без колебаний назвать тебя блаженным и блаженнейшим.

Но когда я смотрю на тебя, швыряемого яростными волнами, объятого вихрями, встревоженного волнениями, осыпаемого ругательствами, осажденного бедствиями, подверженного опасностям, беглеца, изгнанника, почти погибшего ¹², то я не знаю, как может подобать тебе имя блаженного.

Но могу ли я не назвать себя блаженным? Обратившись к папе — господу Христу, я по справедливости сказал “блаженный”, и в том, что я сказал искренне, в этом я не могу раскаиваться. Ибо я не взираю на лик мирской. Долю бога, величайшего благоговения достойную, я, всецело преданный, решил постоянно славить, а мир и долю его нечистую и жалкую — осуждать, ибо от мира проистекает всяческая низость и все твое несчастье.

Не осуждай меня, молю тебя, господин мой, за то, что я, ничтожный, решаюсь на столь огромное, что я возлагаю на себя заботы о великих делах, чуждых человеку незначительному, воззри на преданного человека со свойственным тебе милосердием, с кроткой человечностью. Да позволено будет мне вместе с теренциановым Хреметом сказать, что ничто человеческое, то есть ничто, свойственное человеку, свойственное Христу, я не считаю чуждым мне ¹³, христианину, да и не осмелился бы считать, сознавая как человек свой долг перед человеком, и как христианин свой долг перед господом Христом. И поскольку ты, отец, пастырь всех, данный нам богом, не можешь один попасть в беду, но неизбежно все мы будем ей сопричастны, то мы должны заботиться о твоем спасении, ведь тебе вручена забота о спасении всех, мы должны печься о тебе, когда ты подвергаешься опасности, воистину преемник апостола Петра за которого некогда по несправедливому обвинению брошенного в темницу, вся церковь, глубоко встревоженная, беспрерывно молилась господу. Следуя этому примеру, мы должны избавить и освободить тебя от беды, [220] оказывая такую помощь, на которую мы только способны, и подавая советы, которые только сможем придумать.

И я не перестаю удивляться тому, что люди, о святости которых можно судить по благочестивой наружности, а о воздержанности по хмурой худобе, люди, огрубелые члены которых и жесткая щетина на руках говорят о суровой душе, люди, которые называют себя руководителями святых орденов и поводырями слепых, которые назойливой толпой окружают тебя, пользуясь твоей дружбой и благосклонностью, которые заявляют, что они далеки от злого мира, что они ограждены от него орденским уставом и образом жизни ¹⁴, — я не перестаю удивляться тому, что эти люди, видящие, как ты сломя голову устремляешься в бездну, не подают тебе в своей любви непритворной тех благих советов, которыми руководствуются сами. Ибо я не могу поверить, чтобы ты был настолько отравлен этим ядом, настолько расслаблен этой злой болезнью, чтобы чувства твои были настолько притуплены, что ты отвернешься от врача, дружески предлагающего тебе горький, но целебный бокал, чтобы слух твой был настолько изнежен, что ты не пожелаешь выслушать неприглядную и суровую, но святую и полезную истину, хотя эту милость обычно оказывают тем, кто предлагает совет.

Боюсь только, что эти люди совсем не такие, какими они кажутся, что в душе их погас огонь истинной любви, что равнодушные к тебе и пламенно страстные, когда дело касается их самих, они пренебрегают тобой; соединившись с толпой окружающих тебя льстецов и будучи сами еще более вредными льстецами, они лишь усугубляют твои бедствия.

И то, что должны были бы сделать все христиане, вся церковь и те самые подобия святых, которые, как я сказал, окружают тебя, попытаюсь сделать этим письмом я, ничтожный Терунда. Не умеющий говорить искусно, но исполненный преданности и веры, я подам тебе обдуманный и целительный совет. И если ты, уже наученный горьким опытом, задавленный такими бедствиями, сочтешь нужным оставить мир и царство земное — худшую часть мира, которое проклинают, отвергают и осуждают все писания божеские и человеческие, преступлениями которого исполнены все трагедии ¹⁵, в котором ни один человек не может оставаться [221] справедливым, а священник бога не может не быть дурным и жалким, если ты найдешь нужным оставить это царство, отказаться от него, бежать от него, то я исполню для тебя обязанность верного слуги и, осмелюсь сказать, долг мудрого советчика.

Я не могу, господин мой, не могу не сострадать твоим бедствиям, не могу больше молча взирать на твои несчастья, мне кажется, что я, как верный слуга, должен позаботиться о тебе, насколько это в моих силах, дабы ты более не подвергался таким опасностям, я должен это сделать, ведь если погибнешь ты, то и я погибну вместе с тобою.

Итак, к господину моему преданный раб, к Моисею — бога вестнику, мирскими делами обремененному, вместо Иофора, тестя его, обращусь; к тебе, господин мой, словами Иофора буду говорить. “Не хорошо, — говорю я, — это ты делаешь: ты измучишь себя..., ибо слишком тяжело для тебя это дело: ты один не можешь исправлять его; итак, послушай слов моих..., и будет бог с тобою: будь ты для народа посредником перед богом и представляй богу дела его; научай их уставам и законам божьим, указывай им путь его, по которому они должны идти, и дела, которые они должны делать” ¹⁶. Дело бога — это твое дело, благой отец, твои заботы, твои труды. Почему ты возлагаешь на себя чужое дело и обременяешь себя им, воистину Моисей, данный народу божьему, ведь ты не сможешь нести сразу и свое и чужое бремя?

Нет ничего удивительного в том, что тебя одолевают столь многие тревоги и волнения. Ибо от чего другого происходит, что ты, законный владелец святого престола, так плохо сидишь на нем, как не от того, что ты не можешь хорошо сидеть сразу на двух креслах? ¹⁷ Ведь старая пословица гласит: “Кто на двух скамьях сидит, у того зад скользит”. В одном кресле ты сидишь на небесах, в другом на земле: как же ты можешь не скользить и не шататься? Подумай только, господин мой, и посмотри на себя самого, кем бы ты был, сколь великим, сколь блаженным, если бы ты сидел в своем кресле, сколь более значительным казался бы ты, чем ты есть; и откуда это у тебя, как не от святого престола, на котором ты сидишь, высоко вознесенный и к богу ближайший? Если бы было иначе, если бы ты не сидел на [222] святом престоле, каким бы ты был и каким бы казался самому себе?

Обдумай сам с собой, отец, как удобно, как хорошо сидишь ты в своем кресле, когда вершишь свое дело, свое и бога, когда в храме бога верховным его священником и в святилище его служителем служишь, божественное творишь, когда о стаде господнем, как добрый пастырь, заботишься, пасешь его, хранишь и направляешь, а все верующие благочестиво дивятся тебе и почитают тебя; когда ты распределяешь и вручаешь почетные награды, прелатуры, должности, приходы святой церкви, как истинный и законный даритель того, что по праву принадлежит тебе, а люди смиренно принимают и блюдут твое распределение и твое поручение, неусыпно следуют твоим повелениям и подчиняются тебе, никто не восстает, никто не упрямствует. Короли, государя, все народы чтут тебя, как самого бога, как того, кто замещает бога на земле, благоговеют пред тобой, поклоняются тебе и боятся, ибо считают, что по праву должны тебя бояться. Они боятся тебя больше, чем тех, перед которыми трепещет несчастный мир, хотя эти могущественные люди и могут убить смертные тела, самой природой своей обреченные на погибель, но ничего большего они сделать не могут. Ты же, могущественнейший в боге, можешь и убивать и оживлять смертные души, потому-то твое благословение и твою милость они считают божеским даром, боясь ненависти, проклятия и суда гневного бога, мечущего молнии с неба. Итак, когда ты сидишь как папа на высочайшем престоле, ты находишься впереди всех, как царь царей и господин господствующих, нет никого, кто был бы больше тебя, выше тебя и блаженней тебя.

Когда же ты силишься сидеть на другом престоле, то есть на престоле царства мирского, скольким бедствиям, о господи, ты подвергаешься; там ты не выглядишь столь блаженным, сколь несчастным выглядишь ты здесь; ты уже не кажешься тем, кем был, ты становишься совсем непохожим на себя самого, и лицо твое омрачается от бедствий мирских, о которых я только что говорил. И если мы даже видим, что ты, папа, восседаешь на святом престоле Петра, как на своем престоле, будучи законным преемником первого из апостолов, мы едва можем поверить этому зрелищу, ибо, задавленный [223] столькими бедствиями, ты восседаешь на нем так неуклюже, что кажется, будто ты сидишь не на своем святом и блаженном престоле, а на чужом, жалком и гибельном сидении.

Ибо, о господи, сколь тягостные заботы тебя на нем волнуют, какие труды тебя утомляют, какие опасности тебя повергают в страх в этом коварнейшем царстве мирском, в котором хозяин должен опасаться гостя, а тесть — зятя, в котором редко встречается дружба между братьями, в котором муж жаждет погубить жену, жена — мужа, отец — сына, сын — отца. Что будешь ты делать среди таких козней? Не знающий спокойствия, сверх меры возбужденный, взволнованный, объятый смятением, подобно льву в коварных лесных ущельях, подстерегаемому тысячью опасностей, ловимому западнями, поражаемому копьями, со всех сторон подвергаешься ты нападению, отсюда тебя тревожат разные крики, оттуда в тебя вонзаются нежданные стрелы, на каждый звук, на каждый стук ты оборачиваешься, никогда не чувствуешь себя в безопасности, никогда не бываешь свободен. Ты готовишь войны, собираешь войска, водишь в бой когорты ¹⁸, упражняешь воинов, распределяешь охрану, устанавливаешь прикрытия, возводишь башни, строишь осадные орудия; то обращаешь в бегство других, то сам бежишь, одних одолеваешь, другими сам одолеваешься; подчиненных мучаешь, друзей утомляешь, врагов преследуешь ¹⁹. Разве то, что ты творишь, кажется тебе твоим делом или делом священническим? О, гнусные деяния, далекие от господа Христа! Совращенный веком, ты принадлежишь к тем, о которых пророческий приговор гласит: “Совращающихся на кривые пути свои да оставит господь ходить с делающими беззаконие” ²⁰. Ибо из-за дел мирских у тебя постоянное общение с полководцами, воинами ²¹, с разбойниками и, более того, с убийцами, гладиаторами, с нечестивыми гуляками. С этими людьми способными на любую гнусность, ты ежедневно совещаешься об опустошениях и убийствах, без которых не осуществимы дела царства мирского; совращенный этими людьми, ты не можешь заниматься теми добрыми делами, которые подобают тебе, ибо для этого у тебя не остается ни времени, ни места. Общение же с лучшими людьми, со слугами Христа для папы ненужно, да он и не общается [224] с такими людьми, уделяя свое внимание только сенату бесчестия ²² и слугам преступлений. Я уже перестаю удивляться тому, что те внешне благочестивые люди о которых я только что говорил, не оказывают тебе содействия своими советами, ведь для тебя нет никакой пользы в этих советах. Окружающие тебя нечестивцы приносят тебе и другой немалый вред: ты никогда не можешь довериться столь близким тебе людям, ибо, как сказал один автор исторических поэм: “Нет никакой чести и уважения к праву у тех, кто проводит свою жизнь в лагерях” ²³. И эти люди, отличающиеся от священника божьего не только орденским уставом и образом жизни, но и своим нравом, о господи, с помощью каких только хитростей они тебя не обманывают, какими только кознями не опутывают тебя, простодушного и неопытного. И если эти козни не приносят им пользы, они обращаются к оружию. Там, где они не добиваются своего хитростью, они применяют силу; будучи не менее враждебными по отношению к тебе и твоим близким, которых они должны защищать, чем открытые враги, они еще более опасны тем, что они более опытны и могут напасть неожиданно. И, тем не менее, как будто ты обязан им давать жалование, награды, займы, даровать им обещанное, заслуженное и незаслуженное, они насильно отнимают у тебя все деньги, все имущество, нагло разоряют тебя, выжимают все, что могут, и убегают. Ты же наносишь ущерб не только провинциям, городам, народам, обременяя их тяжкими налогами, но даже церкви, монастыри и святые места непрерывными поборами истощаешь, отсюда ты похищаешь средства, необходимые для содержания слуг и нищих Христовых и посвященные благочестию и религиозному служению, себя, наконец, превращаешь в святотатца, вора и разбойника, чтобы удовлетворить нечестивцев. Свершаешь грех еще более пагубный, чем эти люди.

Но для тебя еще более печальным является другое: в боге ты не имеешь равного себе, не имеешь большего, не имеешь высшего, в мире же ты находишь людей, более великих, чем ты, и множество людей более могущественных. В мире ты становишься ничтожнейшим, да и вообще никем. Ты не цезарь, ты не царь; пусть, кто может, скажет, кто ты есть; ибо не подобает называть папу царем или чем-нибудь в этом роде, воздавать [225] божеские почести нечестивым утехам света — это уж дерзость гнуснейшая. Итак, нет тебе в мире чести, нет тебе почета, нет тебе звания; занимаясь чужим делом, ты неизбежно лишаешься того, что принадлежит тебе, ты приобщаешь себя к тем, о которых пророк оказал: “Горе тому, кто без меры обогащает себя не своим — надолго ли? — и обременяет себя залогами” ²⁴. Заботясь о чужом, ты лишаешься своего, более могущественные презирают тебя, равные нападают на тебя, ты уже подвластен законам мира. Нет такого ничтожного разбойника, такого жалкого слуги, который не дерзнул бы тебе противодействовать, над тобою глумиться, и эти гнусные люди нападают тем наглее, чем более они видят в тебе, как им кажется, свое подобие. Поскольку миру полностью открыт лик суеты, то исчезает уважение к святости. Они говорят тебе вместе с пророком: “И ты сделался бессильным, как мы! И ты стал подобен нам!” ²⁵ Не видя пастухов, они идут по следу волка. Недавно на Базельском соборе ²⁶ ты на собственном опыте убедился, что, имей ты даже много противников, которых сделала тебе враждебными только злоба мирская, ты не должен бояться их натиска, пока ты восседаешь на святом престоле. В нем тебе град крепости твоей и Сион спасительный ²⁷. Он тебе был оплотом, твердыней защиты, башней мужества, убежищем спокойствия, приютом спасения. Нечестивцы могли на тебя лаять вне святых стен, но внутри этих стен, государи, народы, верующие христиане и сама церковь защитили тебя. В царстве же мирском, никем не охраняемый, всеми отвергаемый и презираемый, всем ненавистный и враждебный, ты беззащитен перед ударами, ты, как труп гнилой, диким зверям отданный на растерзание.

В то время, как ты видишь себя на том твоем высочайшем престоле столь вознесенным, столь блаженным, на другом же мирском сидении столь ничтожным, слабым и жалким, ты почему-то, хотя и можешь, не понимаешь этого без советчика. В то время, как одно твое сидение вознесено к небу, а другое опущено в бездну, как можешь ты пытаться одновременно сидеть всем телом на обоих сидениях, столь неравных, столь различных, столь далеко друг от друга отстоящих, ведь ты поступаешь вопреки непогрешимому изречению истины Христовой: “Никто не может служить двум господам: [226] ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть” ²⁸.

Подумай сам, отец благой, что можешь ты, плененный и совращенный миром, сделать божеского, апостольского, благочестивого, составляющего твой долг, ведь ты не можешь дать святилищу ничего неиспорченного, честного, прочного, чистого, незапятнанного и неопороченного, будучи развращенным пороками мира и надменной пышностью церковных торжеств. Хорошо ли ты, слуга Христов, из этого святилища заботишься о стаде, пастырем которого ты поставлен? Мало того, что ты, расточительный за счет церкви Христовой, в слепом пренебрежении своем по неправедному обыкновению своему осыпаешь богатствами, почестями, одаряешь должностями людей недостойных, тебе не известных, для священнослужения не подходящих, на любую подлость готовых, — ничего лучшего ты сделать не можешь. Ты не можешь в церкви пользоваться своим правом, ибо ты не в состоянии ничего сделать без людского на то соизволения или, что еще гнусней, без вручения платы и предоставления должностей, которые у тебя вымогают. Ты, связанный с мирской гнусностью раб, всегда лишь по принуждению почитаешь бога и служишь ему, перед ним ты всего лишен, по праву можешь ты себя назвать слугой слуг ²⁹, только вот богу ты слуга неверный.

Поскольку ты не можешь заботиться о стаде господнем, занятый делами маммоны ³⁰, ты пренебрегаешь делом божьим, ничего не выведываешь, ничего не направляешь, ничего не исправляешь, ничего не очищаешь, никого не наказываешь. Добившись твоего покровительства, люди могут грешить, ибо свободны они от суда власти апостольской.

Действительно, если ты испытываешь страх перед богом, если ты сознаешь себя христианином, ты должен был бы бояться пришествия господня, ведь он потребует от тебя отчета о своем стаде, вверенном тебе, а ты не сможешь дать отчет, ибо ты пренебрег стадом и погубил его, ты собирался осуждать ангелов, а будешь осужден и проклят разгневанным богом, и ты услышишь, как он будет уличать тебя словами пророка: “От обширности торговли твоей внутреннее твое исполнилось неправды”, и снова — “Множеством беззаконий твоих в неправедной торговле твоей ты осквернил святилища твои” ³¹. [227]

Итак, ты пытаешься сидеть на обоих престолах, но вскоре, как я уже говорил, в позорном падении свалишься с верхнего престола на нижний, в бездну бедствий, где ты, отвергнув бога и последовав за маммоной неправды, ничего не сможешь совершить благого, а сможешь лишь терпеть и творить зло.

Но еще опаснее то, что ты, прельщенный медом злого духа, как бы не замечаешь зла и постыдно стремишься к нему; ибо чувства твои поражены болезнью, и недуг, которого ты не ощущаешь, нравится тебе. О, господи, сколь великим недугом ты поражен, если ты предпочитаешь неразумное разумному, горькое сладостному, отвергая свое спасение, ты стремишься к тому, чтобы быть больным, а не здоровым, несчастным, а не счастливым, злым, а не добрым. В своем ослеплении ты поступаешь как те, о которых говорил пророк, зло называешь ты добром, а добро — злом, тьму почитаешь светом, а свет — тьмою ³², радуешься своему несчастью, наслаждаешься своими бедами. И все же я помню, что некогда, будучи молодым (а в этом возрасте менее разумных привлекает сладость богатств), ты поступил мудро; получив огромное отцовское наследство, ты продал его и все вырученные деньги раздал нищим, тем самым ты последовал трудноисполнимому, но превосходнейшему совету господа, ты последовал за самим господом и явил столь замечательный, столь удивительный пример добродетели. И если я вижу, что теперь ты обратился к миру, от которого ранее ты благоразумно бежал, если я вижу, что теперь, когда ты, вознесенный к высочайшей вершине, поднявшись на гору господню, находишься в святом месте его — там, где тебе следовало бы особенно остерегаться соблазнов мира, если я вижу, что теперь ты глубоко погряз в мире, я с ужасом дивлюсь этому и кажется мне, что я вижу человека с другим лицом. И когда я с душевным волнением думаю о твоих нынешних дурных поступках, я все же не могу считать тебя совершенно погибшим, памятуя о твоей прежней добродетели. Не теряя надежды на твое спасение, я не допускаю мысли, что какая-то новая страсть влечет тебя к миру, который ты некогда презрел и отверг. Но ты считаешь себя обязанным заботиться о римской церкви, епископом и верховным священником которой ты являешься, ты считаешь себя [228] обязанным защищать и возвеличивать ее, к этому ты прилагаешь все усилия, и все, что ты испытываешь и совершаешь во имя этого, представляется тебе не дурным, а благочестивым и справедливым, похвальным и славным; обманутый видимостью справедливости и благочестия, ты впадаешь в ошибку. Да разве удивительно, что ты заблуждаешься, ведь ты имеешь своими предшественниками стольких римских первосвященников, которых я не назвал бы ни святыми, ни благими, но которых хвалит лживый свет, ведь ты добросовестно следуешь их примеру. А это заблуждение уже давно свойственно многим верующим. Итак, благой отец, ты не погряз в пороке, но ты введен в заблуждение.

Для того, чтобы освободиться от этого заблуждения, чтобы избавиться от лукавого (о чем ты ежедневно просишь бога в молитве господней) ³³, чтобы возвратиться к господу богу своему, который вознес тебя на место свое, чтобы быть священником в его храме и пастырем его стаду, недоступным для рук маммоны надменности, ты должен сделать одно: ты должен узнать, по закону или вопреки закону притязают священники на царство мирское, а затем, полагаясь на лучшие свидетельства, памятуя о боге и о себе, ты должен понять, что на престоле апостольском не можешь ты быть причастен ко злу. Священники скажут, полагаю я, что царством они владеют по праву, пусть же ответят они, если могут, по какому праву? По праву войны или наследства, по праву завещания или дара, или по какому-то другому праву; хотя счастливцы многое приобрели благодаря нечестивой и губительной войне, ни на что более благовидное они сослаться не могут.

Не зная стыда и зазрения совести, эти люди часто позволяют себе и войны и убийства, но они говорят еще и о наследстве господа Христа. Как же могли они увидеть царство мирское в наследстве Христа, когда сам господь избегал царства и отвергал его, ибо в евангелии от Иоанна сказано, что когда народ хотел сделать его царем, он убежал. И он прямо говорил, что царство мирское не принадлежит ему. Итак, сказал господь: “Царство мое не отсюда” ³⁴. А в евангелии от Луки он показал, что не только царства, но и власти не имеет он на земле. Когда один человек попросил его: “Скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство”, [229] Христос ответил ему: “Кто поставил меня судить или делить вас?” ³⁵ Но священники домогаются наследства не нищего и распятого Христа, а Христа богатого, того Христа, кому, как написано, сказал отец: “Проси у меня, и дам народы в наследие тебе и пределы земли во владение тебе” ³⁶, кому отец обещал в царство весь мир. И к этому они добавляют свидетельство апостола, который говорит, что бог поставил Христа наследником всего мира; и к этому они еще присоединяют изречение пророка, где он говорит: “Господня — земля и что наполняет ее, вселенная и все живущее в ней” ³⁷, и в своей неимоверной жадности они считают, что должны вступить во владение этим столь богатым наследством.

Для того, чтобы присвоить себе все то, что принадлежит Христу, они делают из этих предпосылок прекраснейший вывод, заключая из этого, что царская власть над всем миром по праву наследования принадлежит церкви — невесте господа и священнику — наместнику и сонаследнику его. Так приспосабливают они писание к своим страстям, как будто между сыном бога и ими нет никакого различия, как будто равны они ему и в праве, и во власти, и в величии. Что может быть суетнее этого? Ослепленные жадностью, они не видят, что великое обещание, данное отцом своему сыну, — передать ему весь мир в наследство и безграничное владение — надо понимать не в плотском, а в духовном смысле. Иначе ведь оказались бы лжецами и апостол, и пророк, и сам господь бог.

Ибо не всем царством мира и не всем, что есть в мире, владеет церковь и папа, и нет у папы прав даже на то, что осталось ему. А отец, истину возвещающий, что обещал своему сыну о царстве и владении, то и сделал; не желая, чтобы пророк и апостол оказались обманщиками, он целиком и полностью выполнил это на земле через слуг своих, святых апостолов, распространителей слова и благодати святого духа, которые совершили порученное им, чтобы “по всей земле прошел звук их и до пределов вселенной слова их” ³⁸. Став уловителями людей, бесчисленное множество народа собрали они в сети свои святые и так с помощью Христа установили повсюду святую церковь Христову, в духе святом обретенную, а она и есть царство Христово, которому нет предела и не будет конца, тогда [230] как глупцы устанавливают царство во плоти, узкими пределами ограниченное и обреченное на скорую погибель. Разве не знают сонаследники и названные братья господа о том, что сказано в псалме: “Небо небес — господу, а землю он дал сынам человеческим”? ³⁹ А раз не дал бог землю господу, то и священнику, его сонаследнику, не подобает земное наследство. Но что другое есть небо небес, как не святая церковь, которую дал отец сыну своему в наследство и в царство, ибо небу она подобна, на котором вершится воля его. И во главе церкви он поставил своих священников слугами, наместниками и пастырями, а не господами. Землю же он дал царям, государям и народам сынов человеческих; как дождь свой он изливает на правых и виноватых, так он и землю отдал без разбора хорошим и дурным и тем, кто непричастен церкви, чуждым и неверующим, ибо сам он есть тот, которым “цари царствуют” ⁴⁰. Им отдал он землю на разграбление и растерзание, как труп гниющий воронам, птицам и зверям нечистым. Именно по этому праву тираны, разбойники, воры, всяческая нечисть домогаются земли, захватывают ее и овладевают ею (этим полна история всех веков), но мне никогда не приходилось читать, чтобы святые священники господа искали ее или имели ее, чтобы они не избегали ее, не презирали, не отвергали, ибо они знали, что никоим образом не может она им принадлежать. И до сих пор священники бога, церковь Христова не имеют этого наследства, и они не могут оказать, что имеют на него право, они не посмеют заявить, что царство дано им в дар господом, ибо он не дал бы им не свое. Неужели то, что господь столько раз осуждал, как зло, что он порицал, что называл “богатством неправедным” ⁴¹, обвинял, проклинал, неужели он отдал бы это в дар своей невесте возлюбленной? Неужели ученикам своим, из мира избранным, он отдал бы мир, который он велел им ненавидеть и который ненавидел он сам? Неужели он отдал бы им столь злосчастное владение, которое отдалило бы их от него? Ведь если бы ученики его возлюбили мир, они стали бы чужими для него? Послушай теперь, благой отец, что говорит господь устами пророка Иезекииля церкви своей царствующей: “И была ты чрезвычайно красива и достигла царственного величия. И пронеслась по народам слава твоя [231] ради красоты твоей, потому что она была вполне совершенна при том великолепном наряде, который я возложил на тебя, — так сказал он. — Но ты понадеялась на красоту твою и, пользуясь славою твоею, стала блудить” ⁴², Послушай, господин мой, как господь упрекал ее, ставшую блудницей, за царство.

Послушай, как хорошо господь в другом месте упрекает царствующих за обман: “Поставили царей сами без меня, ставили князей, но без моего ведома” ⁴³. Откуда же священники получили царство? Да будет это сказано с твоего позволения, святой отец: Пипин ⁴⁴ и его сын Карл Великий ⁴⁵, овладевший Римом, покинутым на произвол судьбы греками, даровали власть, а Захария ⁴⁶, первосвященник, принял ее, и от них проникла в святую церковь эта зараза. На пашне господней, где сам благой он сеял благое зерно, злой Захария, человек враждебный, посеял куколь ⁴⁷; не св. Сильвестр, а этот злодей был первым, кто допустил эту заразу ⁴⁸. Затем другие первосвященники — его преемники, уже совращенные, получили города и государства королевского и императорского права в Италии и в других странах от Роберта Гюискара ⁴⁹ и прочих князей и тиранов, большей частью галлов, людей религиозных, но очень уж щедрых в своем глупом благочестии; впрочем, отданные в дар владения не принадлежали этим князьям, а были захвачены ими силой. Но священники были не настолько благодарны своим дарителям, чтобы открыто провозгласить, что от них получили они эти владения (впоследствии, правда, они сочли, что галльские государи достойны называться христианнейшими) ⁵⁰; прекрасно понимая, что ни даровавшие, ни принявшие не обладают достаточным авторитетом, они придумали, будто основателями их царства были св. Сильвестр, который принял его, и Константин Август, который подарил его. Нечестивцы, бесстыдно отрицающие Христа, пытаются смягчить свой грех тем, что ссылаются на пример апостола Петра; точно так же и эти люди, жаждущие царства, не поколебались вовлечь в свое преступление если не господа Христа, то святых и вопреки правде истории позорным образом запятнать их славнейшие имена. И этим людям, развращенным своей жаждой царства, нравится обман, они не устыдились подтверждать его на своих собраниях, сборищах, соборах и [232] включить эти законы, направленные против святой истины, в свои книги, выставить этот срам на всеобщее обозрение. Пусть же перестанут эти негодяи оправдывать свои пагубные страсти авторитетом господа Христа, который “не сделал никакого греха, и не было лести в устах его” ⁵¹; пусть не осмеливаются они вовлекать в свое преступление святых апостолов, святых первосвященников. Ибо сами они, плохие преемники славных праведников, отравили святую церковь этим ядом, от которого она так страдает. То, чем они ныне неправедно владеют, они не получили в дар, а приобрели благодаря хитростям и козням, благодаря силе, умноженной злоупотреблением церковным авторитетом, они захватили это у владельцев вопреки их воле, они вырвали это у законных хозяев. Но они никоим образом не могли так поступать, ведь закон бога, пример и учение господа Христа и апостолов запрещают им так действовать. Ибо своих учеников (а они ведь были предшественниками этих людей в служении церкви) господь удерживал от заботы о земных благах вплоть до необходимых, он возлагал на них только одну заботу — проповедь слова евангельского. “Не смейте, — говорит господь, — заботиться о том, что вам есть, что пить, во что одеться” ⁵². Он не сказал “не заботьтесь”, он сказал “не смейте заботиться”. Если он запрещал своим ученикам заботиться о необходимом, то насколько строже запрещал он им заботиться об излишнем и бесполезном? Но что может быть бесполезнее для священника божьего, чем царство мирское? Для чего оно ему, как не для надменности, пышности, разврата. В нем он не может не быть дурным. Если царь или тиран иногда может быть справедливым в мире и в крови, то священник божий не может никогда. Царством нельзя управлять без убийства и крови, а священник для того восходит на гору господню, для того стоит на месте его святом, чтобы руки его были чисты. Священнику нельзя делать того, что он не может делать, не впадая в грех, ибо церковь и клир — это жребий праведных, доля и наследие господа, мирское же царство — скипетр и жезл нечестивых; “не оставит господь жезла нечестивых над жребием праведных, дабы праведные не простерли рук своих к беззаконию” ⁵³. Вот потому-то царство и не является уделом церкви, потому-то господь и [233] своих священников, дабы сохраняли они руки свои незапятнанными беззаконием, а в царстве они не могли бы этого делать. Прибавь к этому, что господь поручил апостолам своим, которых поставил себе слугами и священниками, заботу и попечение о евангелии святом и о стаде своем, об этом гласит вся его история. Если верить евангелию, он никогда не поручал им царства или какого-либо дела мирского; он хотел, чтобы они были не господами, а слугами.

Апостолы же святые передали то, что поручил им господь, священникам, которых они поставили преемниками себе. Поэтому Петр хотел, чтобы те, которых он поставил предводителями в церкви, были не господами в клире, а пастырями стада господня. Ибо святой и по примеру господа смиренный, он знал о себе, что Кифа — слуга ⁵⁴, а не господин, как об этом свидетельствует и Павел; и потому в смирении своем он не выделял себя. Климента, которого он назначил своим преемником ⁵⁵, которому завещал свое епископское звание, Петр всячески удерживал от мирских дел. И он осуждал тех, кто занимается мирскими делами. В этом же и ученый Павел наставлял воинов божьих, говоря: “Никакой воин бога да не связывает себя делами житейскими” ⁵⁶. Итак, не могли священники господни заботиться о царстве мирском — тягчайшем житейском деле. Но в ненасытном своем стремлении к царству начали они усердно заниматься делами мирскими, предпочли отвергнуть, исказить и осмеять божеские и апостольские примеры и учения. Когда же люди ученые уличают их в том, что творят они недозволенное, то в ответ они говорят, что поручают эти дела другим. Но разве это не смешно? Разве вправе они осуществлять с помощью других то, чего не вправе делать сами? Разве могут они поручать другим то, что им не разрешено? Делать что-либо самому или поручить это дело другому — есть ли в этом большое различие? В своей неправедности они дошли до того, что порицают Павла за его физический труд, которым он занимался с одобрения клириков, а сами они, отвергая царство мирское, безбожное, нечестивое, проклятое, им недозволенное, исполненные лжи, пекутся о нем, обманывая бога и самих себя.

Прежние первосвященники до Захарии этого “доброго” были, отец благой, людьми святыми, они не [234] заботились о царстве, ибо они считали, что должны чуждаться его, что должны служить одному богу, что должны идти вслед за господом Христом и святыми апостолами. Но почти все первосвященники после Захарии были заражены этой гибельной чумою; отвергнув бога, позабыв о своем долге, они душой и телом погрязли в мире, они стали совсем непохожими на прежних святых первосвященников, они превратились в тиранов, разбойников и воров, они начали подражать всяческим дурным примерам.

И эти люди (да не будешь ты подобен им) кажутся тебе, благой отец, порядочными и достойными подражания. Закон бога, божеские указания, священные догматы, извратив и исказив их смысл, подчинили они своим страстям, своим измышлениям, своим намерениям. Сама церковь святая жалуется на этих людей словами пророка: “На хребте моем орали неправедные и проводили борозды несправедливости своей” ⁵⁷. Приведя их на святую гору, искуситель показал им все царства мира и славу их, обещав их тем, кто поклонится ему, и они, совращенные, вскоре пали ниц и поклонились Захарии, отвергнув бога, хотя одному ему должны были они поклоняться и служить.

Какие гнусности, о, господи, они совершали — эти добрые твои предшественники. Пламенно стремясь достичь мирского царства, увеличить его, защитить, удержать за собой ради надменности, могущества, пышности и разврата, они не считали нужным воздерживаться ни от какой несправедливости, ни от какого обмана, ни от какого насилия, ни от какой жестокости, ни от какого преступления. Они освящали войны, благословляли сражения. Грабежи, убийства, поджоги, всяческие гнусные преступления объявляли они не только дозволенным, но даже благочестивым и похвальным для божьего священника делом. Они прославляли эти преступления как совершаемые во имя церкви, как священные и божественные. Они непрестанно твердили (как сказано у пророка): “Здесь храм господень, храм господень, храм господень” ⁵⁸; полагаясь на свой обман, они превращали смирение, благочестие, веру в надменность, жадность и поношение. Церковь, прекрасную невесту Христову, прежде сиявшую, чистую, не имевшую ни пятна, ни морщины ⁵⁹, они осквернили всяческой грязью, [235] святую они обесчестили, основанную на горах святых, на вечной скале Христовой, на недвижном основании, которое нельзя перенести, они превратили ее своими гнусными делами в “трость, ветром колеблемую” ⁶⁰, они бросили ее на произвол яростных бурь мирских. Преемники Христа, сыновья, предназначенные к тому, чтобы наследовать мир и согласие, они предпочли предаться на волю вихрей и смерчей, “нечестивые, они бушевали как море взволнованное, которое не может успокоиться” ⁶¹, “они сеяли ветер и пожнут бурю” ⁶², и поэтому путь их, “как скользкие места в темноте” ⁶³; “пути мира они не знают, и нет суда на стезях их; пути их искривлены, и никто, идущий по ним, не знает мира” ⁶⁴, они “зачинают зло и рождают злодейство” ⁶⁵.

Послушай, отец, что совершили эти люди, осквернившие священные обряды благочестия и религии, опозорившие старинный ритуал богослужения. Вступив в этот мир суетный, им совершенно неведомый, они всего боятся и никогда не чувствуют себя в безопасности, но, желая казаться грозными и внушать страх, они признали справедливым и каноническим, чтобы папа восходил в “святая святых” для богослужения, для принесения искупительной жертвы за народ, как гордый царь или тиран в окружении вооруженных воинов креста. Так ли священник должен приносить искупительную жертву? Не кажется ли, что это разбойник в маске появился для того, чтобы надругаться над богом, чтобы похитить святыни? Но это не игра, не маскарад, это страшное зрелище, ибо здесь во время богослужения в окружении святых огней излучает свой устрашающий блеск железо, рядом со священнослужителями ты увидишь здесь преступников, рядом с крестами — копья, рядом со священническим одеянием — панцири, рядом со священной утварью — мечи, рядом с орудиями благочестия — орудия человекоубийства. Но священники, предававшиеся миру, совершили также и другие несправедливости по отношению к богу; плохие пастыри, они не только покинули стадо господне, но старались погубить его. Вместо того, чтобы выполнять свою обязанность и превращать дурных людей в праведников, они, позабыв о долге, начали превращать праведников в дурных людей и признали это законным и каноническим. Священников и клириков — часть тела господня — они оторвали от [236] исполнения долга и призвали к мирским делам, побуждая их с помощью почестей и даров ко всяческому бесчестию. Одних они сделали судьями, преторами, стряпчими, поручили им ведение судебных дел, решение тяжб и споров, хотя апостол призывал священников не заниматься этими делами; других они превратили в должностных лиц, в сборщиков податей, в откупщиков и вверили им дела неправедных, хотя господь удерживал своих учеников от этого. Иных они сделали епископами, а некоторых и кардиналами, особо почитаемыми за свою близость к престолу апостольскому, иных они поставили начальниками в их орденах, префектами и наместниками в провинциях и городах, которые папы покоряют для себя и для церкви. Но разве тем самым папа-царь и апостол-цезарь не превращает Христа в Пилата, не поручает служителям света служения мраку?

Но еще отвратительнее другое: папы поставили священников командирами стражи в крепостях и укреплениях, принудили их к тесному общению и дружбе с презреннейшими людьми ⁶⁶, — мало этого, они поставили их во главе воинских когорт и наемных легионов трибунами, центурионами и (употребляя современное слово) капитанами.

Может ли христианин без содрогания взирать на то, как господь Христос выступает в военном лагере среди вооруженных воинов, сам вооруженный, опоясанный мечом, восседающий на коне, с жезлом в руке, надменный, грозный, устрашающий? Не покажется ли тебе, что ты видишь перед собой Антихриста, пришествие которого предсказано? Что могут думать верующие о добрых наместниках Христа, которые превратили Христа в Антихриста? Запятнанные человекоубийством и свежей кровью, опозоренные громким преступлением, опираясь на дарованную им папой власть, эти люди, как будто они невинны и даже прославлены своим благочестием, смело, без страха божьего вступают в священные алтари, оскверняя храм, святилище и самые святыни себе на погибель, если только сохранилась еще вера христианская и есть в ней еще какой-то смысл, богу в обиду, а церкви и званию своему на позор и посрамление.

Воззри сам, господин мой, на то, что совершали твои предшественники. Они осмелились даже подкрепить это своими законами, не поколебались причислить тех, кто [237] пострадал, защищая царство мирское и богатства (если были такие люди), к лику святых, они дерзнули приравнять их к святым мученикам, они поставили их даже выше тех славных праведников, которые погибли, защищая веру.

Папы предались земным делам с такой страстью, что, вопреки указанию апостола Петра, решили связать своих преемников, епископов и священников, поставленных прелатами в церквах, торжественной клятвой, чтобы заботились они о мирских делах и богатствах, а клятву эту они увековечили, записав ее в своих книгах. В остальном же они предоставили всем полную свободу пренебрегать исполнением долга благочестия; ты не найдешь у них ни одного упоминания о боге. Удалившись от бога, они пожелали (о, дерзость гнуснейшая!), чтобы церкви и священники даже по названию были не религиозными, а светскими. Можно ли не называть эти церкви кабаками и публичными домами, можно ли не называть этих людей торгашами и разбойниками, папы же называют их “светскими” ⁶⁷. Я не знаю, какого названия достойны эти люди, осквернившие нечистотами церковь божью, но лживый свет, как я уже говорил, хвалит этих людей и ставит этих богачей и счастливцев выше святых первосвященников, выше святых, ныне презираемых, апостолов. Все это прославляется не только невежественным народом, но и теми лживыми льстецами, которых народ считает учеными, которым верят тем упорнее, чем громче гремит слава об их мудрости, которые, как мухи на мед, стекаются в дома к власть имущим, в храмы, в курии, на площади, которые все заполнили собою. В поисках почестей и богатств эти гнусные люди дни и ночи, весь свой век, все старания прикладывают к тому, чтобы научиться коварным приемам и ухищрениям могущественных людей, в том числе и пап — твоих предшественников, и тем самым вооружить свой ум хитростями, навострить язык свой для лжи, — вот этих-то людей и чтит наш век, осыпая их благами мирскими ⁶⁸. Эти люди, рекомендуемые университетами как ученые, украшенные золотыми одеждами, первые в собраниях, словоохотливые, надменные, такие видные на своих кафедрах, в длинных и наглых речах своих придумывают какие-то новые и неслыханные чудеса, все обращают в [238] тот первоначальный хаос, который был дикой и неупорядоченной громадой ⁶⁹, смешивая небо с землею и море с небом, земное — с небесным, божеское — с человеческим, священное — с нечистым, преступления — с добродетелями. Мне кажется, будто они воскрешают приемы древних поэтов, которые, соединяя человека и коня, создавали кентавра, соединяя женщину и рыбу, создавали сирену, ибо я вижу, что из-за их выдумок появились в церкви божьей какие-то двуобразные чудовища: папа и одновременно цезарь, священник и разбойник, святой и хулитель, человек и зверь. Своей ложной мудростью они приводят в неистовство грубый народ божий, они являются теми, которые, как сказано у пророка, окружают святых путами смерти ⁷⁰.

Можно ли удивляться тому, что произошло с тобой? Имея перед собой пример стольких предшественников, так прославляемых, окруженный столькими болтунами, столь влиятельными, что им трудно не верить, ты, будучи прямым и честным, мог совершить ошибку; с чистой совестью последовав за первосвященниками, восседавшими на святом престоле и столь прославляемыми, ты впал в заблуждение, в котором уже давно пребывают обманутые толпы верующих. Но когда-нибудь нужно и оглянуться, нельзя всегда упорствовать в слепом заблуждении, надо, наконец, взглянуть на все открытыми глазами, пора остановиться, чтобы не упасть в пропасть.

Поскольку ты так плохо себя чувствуешь в мире (ведь ты же не каменный) и видишь все без судей и без свидетельств (ведь не слепец же ты), нельзя тебе дольше предаваться осознанному злу. Неосознанная ошибка смешна, но заслуживает извинения, если же ты осознаешь ее и продолжаешь поступать по-прежнему, то это уже не ошибка, а отвратительное преступление. Начиная с первосвященника Захарии, который первый (да не обвиню я ложно св. Сильвестра) впустил в святую церковь эту чуму, ты ни в одном историческом сочинении не найдешь никого, кто бы мог казаться порядочному человеку не дурным и проклятым, а добрым, святым и достойным подражания. Следуй по пути господа Христа, святых апостолов, святых первосвященников, восседавших на святом престоле до этого негодяя. Они сами, святые писания и святые мудрецы, — [239] лучшие для тебя судьи, лучшие свидетели. Ты имеешь перед собой прекрасные примеры многих царей, князей мира и тиранов, которые отвергли царства и власть, поняв их тяготу и гнусность и как бы спасаясь от опасных пучин и бурь морских, пришли в гавань покоя и опасения, заслужив себе славу мудростью своей. Поскольку ты теперь сам знаешь, как это гнусно, как тягостно, как вредно, то, если ты даже считаешь это в привычном заблуждении своем принадлежащим церкви или тебе, все же брось это, отвергни, мудро избегай этого, увещеваемый детской книжкой, в которой мальчик говорит тебе: “Выбрось то вредоносное, что держишь в руках своих, как бы дорого оно тебе ни было” ⁷¹. Ибо какой человек в здравом уме не сбрасывает змеи жалящей с лона своего? Некогда ты разумно отказался от своего наследства, которым мог владеть без греха, никому не причиняя несправедливости, и сделал это ты с той целью, дабы не оставалось у тебя ничего в этом грешном мире. Почему же теперь ты упорно и бесчестно стремишься к чужой собственности? Кажется, что ты обратился ко злу, как пес на блевотину свою ⁷², что ты раскаиваешься и в совершенном тобою добром поступке; “никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для царствия божия” ⁷³. Ты отверг мир и последовал за господом, почему же теперь, став ключником господним, ты смотришь назад и возвращаешь себя миру, подражая глупой и нелепой жене Лота, которая, восходя на гору Спасения, обернулась и оставила соляной столп вечным памятником о себе? ⁷⁴ Ведь от господа, за которым ты следовал, ты жалким образом обратился к миру.

Более, чем кто-либо из твоих предшественников, должен ты отказаться от мирского царства. Ведь из-за тебя все верующие, доверявшие твоей прежней добродетели и обманутые тобою, страдают сильнее, поэтому тебе предъявят они более суровые обвинения, как тому, который некогда являлся праведником среди стольких негодяев, а теперь оказался осквернителем святости, ловким притворщиком, для видимости благочестиво подарившим свое, чтобы приобрести чужое, хитрым купцам, отдавшим мало, чтобы получить много. Итак, почему ты не отказываешься от мирского царства? Ты не можешь считать, что ты привязан к нему какой-то [240] клятвой. Не думаешь же ты, что человек, ради которого господь дал распять себя, что слуга господень, на которого он возложил заботу о опасении всех, обречен на погибель. Не думаешь же ты, что слуге господню может быть дано такое поручение, из-за которого он лишится всякой надежды на спасение и погибнет. Можно ли придумать что-либо более суетное? Клятвы не могут обязать человека к тому, что лишит его спасения. Кто этого не знает? Или ты, подобно Августу, боишься опасных для себя последствий, если откажешься от царства? Об Августе известно, что он дважды задумывал восстановить республику, но он боялся, что, сойдя с ненавистной вершины и превратившись в частного человека, он подвергается козням своих врагов, и потому он предпочел не отказываться от царства ⁷⁵. Но ты ведь всегда останешься наместником господа Христа. Отказавшись от царства мирского, в котором ты — ничто, ты не станешь нисколько меньше; наоборот, ты возвратишь себя богу, церкви и самому себе свободным от тяжкого бремени, огражденным от опасностей, великим и славным. И ты не должен бояться, что из-за этого обеднеет церковь Христова, обеднеешь ты — ее слуга. Бедность хвалят все, хотя многим она ненавистна, но в церкви самой и без царства нет нищего, никогда не было и быть не может. Слуга господень не может в ней испытывать в чем-либо недостаток, даже если и лишен он царской пышности. Ибо верующие христиане, памятуя о бесчисленных, постоянно совершаемых проступках и преступлениях плохих слуг церкви, теперь уже не из страха, но из благочестия и преданности будут приносить церкви господней ежедневно все новые дары, по доброй воле будут они богато одарять праведных слуг церкви. Ведь церковь Христова всегда богата, имеет золото, имеет сокровища и будет всегда иметь в изобилии, нисколько не заботясь об этом, но она не будет жадно хранить богатства; как благочестивая мать, будет она отдавать слугам Христовым столько, сколько им нужно, а остальное будет она дарить бедным на пропитание, бережливая и недопускающая роскоши, но щедрая в удовлетворении нужд насущных. Для этих целей и господь имел ларцы; но, поручив их разбойнику и вору ⁷⁶, он явил своим ученикам пример, как следует о них заботиться. Быть может, мудрее [241] поступают нынешние его священники, которые так бдительно хранят богатства церкви, но они хранят их только для себя; отогнав нуждающихся, они все присваивают себе, — эти воры и разбойники, еще более гнусные, чем сам Иуда. Итак, церковь, как я уже оказал, богата, и богат в ней слуга и наместник господень, со всех сторон притекают к нему богатства ⁷⁷, хотя он не заботится и не беспокоится о них. И, напротив, церковь, царствующая в мире, всегда бедна, всегда во всем нуждается, ибо тогда она не может иметь ничего своего; не может радоваться своему: все похищают ненасытные нужды царства мирского; адскую пасть свою раздвигает оно вплоть до пределов земли, всякий доход, всякую прибыль и то, что даровано, и то, что захвачено, все, что можно приобрести, скопить, собрать — все поглощает жадное, никогда не насыщающееся чрево. Никак не могу понять, для чего неправедные стремятся к ненужному, бесполезному, пагубному, тягостному, тревожному, тяжкому, опасному, вредному, гибельному, к тому, что нельзя сохранить, нельзя уберечь, нельзя удержать никакой заботой, никакими трудами, никакими силами, стремятся к ненадежному, непостоянному, к тому, наконец, что вовсе должно будет погибнуть. Эти глупцы хотят обладать всяческими богатствами, чтобы быть надменными и устрашающими, чтобы иметь власть тиранов и разбойников, чтобы кичиться гнусностью, чтобы быть могущественными в несправедливости.

Сколько бы ни кичились они вещами ничтожными, сколько бы ни говорили: “Своею силою приобрели мы себе могущество”, Гесиону подобны они, несчастному, которого, как сказано у Вергилия, видел в преисподней Эней, странствовавший там под водительством Сибиллы. Гесион этот в труде непрестанном вкатывал в хижину камень, и пока камень рос, заполняя собой хижину, Гесион радовался своему труду, когда же дом переполнялся и камень начинал уменьшаться, Гесион предавался печали и оплакивал свои страдания ⁷⁸. Так эти тщеславные люди стремятся к тому, чтобы всегда быть озабоченными, чтобы всегда подвергаться опасностям, чтобы никогда не принадлежать себе, чтобы никогда не быть свободными, чтобы от счастья непрестанно переходить к горю, наслаждаясь собственными бедствиями. Но ты, господин мой, ставший умнее и [242] благоразумнее, открой свои глаза, посмотри, сколь крут, сколь неровен, сколь опасен тот путь, по которому ты идешь, сколь отвратительны те предводители, за которыми ты следуешь. Вернись, отец благой, не следуй за дурными людьми по пути гибели. Разве ты не знаешь, что путь мирской — это путь неправедных? Разве ты не знаешь, что “путь нечестивых погибнет”? ⁷⁹ Остановись, а то упадешь в бездну вместе с нечестивыми. Вернись к господу, истину возвещающему, тебя зовущему, к господу, который никого не обманывает, в котором никто не обманывается. Следуй за ним, ибо он — свет истины, подражай тем, кто последовал за ним — святым апостолам, святым первосвященникам, иди по пути спасения, дабы вместе с ними царствовать в небесах.

Восседай на своем престоле, на котором ты, высочайший и блаженнейший, являешься отцом и господином для всех, повелеваешь царями, государями, народами, и тебя, как святого наместника господа, все верующие христиане боятся, чтут и славят. Спокойный, ничем не обремененный, свободный, господин нам всем, ты можешь делать все, что ты хочешь. Но не восседай больше на том зачумленном сидении царства мирского, на котором ты становишься ничтожнейшим или вовсе никем. Погрязшего в мире суетном, тебя все покидают, все презирают, все над тобой смеются и, потеряв всякое к тебе уважение, оскорбляют тебя. Обеспокоенный, тяжко обремененный, взволнованный, ты подвергаешься всяческим бедствиям, ты становишься жалким человечишкой, ибо могуществен ты только в боге. Неужели ты не стыдишься того жалкого положения, в котором ты оказываешься в мире? “Уклоняйся от зла и делай добро” ⁸⁰, делай то, что ты должен богу, делай то, что составляет твой долг, делай то, чего ты не можешь делать во зле. Золото, врученное тебе уходящим господом, ты как верный слуга преумножай выгодной торговлей в небесах, и господь, вернувшись и получив от тебя отчет, восхвалит тебя как доброго и верного слугу и поставит тебя над многим; не скрывай это золото в земле, ибо так ты не принесешь господу никакой прибыли и будешь отвергнут им, как слуга негодный ⁸¹. Ибо, как говорит поэт Теренций, чего ты копаешься в земле, зачем пашешь, зачем работаешь на земле, ты — небесный земледелец, имеющий столько рабов, столько [243] рабынь? ⁸² Как будто никто из них не может должным образом выполнять свои обязанности? Разве цари, государи и народы на земле — не преданные тебе рабы? А обрабатывать землю — это рабский труд. Почему же ты, будучи господином, возлагаешь на себя труды рабов, почему ты не предоставляешь рабам заниматься этим, почему ты не поручаешь им этого? Если бы те усилия, которые ты тратишь на совершение этого труда, ты тратил бы на обучение слуг своих, ты добился бы большего; предоставь им землю, чтобы они работали на ней как рабы. Помни, господин мой, что ты преемник не Цезаря, не великого мирского князя, что Петра-рыбака ты в боге преемник, помни, что в этом море мирском невелик челн Петра, оставленный тебе апостолом.

Это не грузовой корабль, это не торговое судно, не корабль аргонавтов, на котором Ясон с воинами плыл в Колхиду за золотым руном ⁸³, это не такой корабль, который выходит в открытое море, где ничего нигде не видно, кроме воды и неба. Как я уже сказал, это маленький рыбачий челн, который никогда не вверяет себя бурному морскому течению, никогда не видит чужих берегов. Он никогда не уходит в открытое море так далеко, чтобы потерять из вида своего господина, стоящего на берегу, он не берет на себя больших грузов, не ищет прибыли в чужих странах, удовлетворяется своим ежедневным уловом рыбы, но он достоин возить самого господа. Беспечные моряки, неумелые, занимающиеся чужим делом, жадные до наживы, вывели этот челн в открытое море, где яростные бури уже почти сокрушили его. Теперь ты, как более опытный кормчий, попытайся избавить свой челн от опасных бурь мирских и привести его к спокойному берегу, куда господь призывает тебя и где он тебя ожидает. Выбрось товары, которыми неправедные нагрузили твой челн, ибо он слишком мал, чтобы выдержать их тяжесть. Облегчи челн, обремененный чужими грузами, чтобы не подвергнуться опасности в бурю. Ведь для того, чтобы избежать опасности, ты выбросил бы даже свое (и поступил бы мудро), тем охотнее выбросишь ты чужое. Итак, освободись, господин мой, от зла (а ты можешь это сделать), освободи святую церковь, которую ты возглавляешь как наместник Христа, сделай кнут из [244] веревок и властью, дарованной тебе богом, изгони из храма господня менял и торгашей, опрокинь треножники и скамьи этих людей, которые дом бога, дом молитвы сделали вертепом разбойников ⁸⁴. Не ходи, господин мой, в собрание нечестивых, не ступай по пути неправедных, не восседай на сидении гибельном, и мы сможем без лживой лести назвать тебя блаженным и блаженнейшим за великие твои заслуги и прежде всего за ту самую большую из всех, что ты избавил церковь Христову от столь опасной и столь длительной болезни и возвратил церковь господу, жениху ее, свободной и невредимой. Величайший и славнейший, будешь ты сопричислен к апостолам и святым первосвященникам, и святейшее имя твое, как имя того, кто совершил столь великое добро, будет вечно памятно, и в религиозном благоговении люди будут славить его на земле.

Комментарии

1. Публикуемый, а также не вошедший в настоящий сборник “мемориалы” Терунды сохранились в трех рукописных списках XV в. (Vat. lat. 4187, Vat. lat. 4184, Laur. Strozz. lat. 33). Первое и пока единственное издание их было осуществлено в качестве приложения к монографии Ф. Гаэта: Fr. Gaeta. Lorenzo Valla. Fiolologia e storia nell'umanesimo italiano. Milano — Napoli, 1955, стр. 211-252. Перевод для настоящего сборника первого из “мемориалов” Терунды сделан по этому изданию.

2. Кардинал Святого креста, Никколо Альбергати (умер в 1443 г.), архиепископ Болоньи, кардинал Санта Кроче, любимец папы Евгения IV, поклонник и покровитель гуманистов. В его окружении состоял Томазо Перентучелли (будущий папа Николай V), ему посвятил прочувствованную надгробную речь Поджо Браччолини, он был, по-видимому, покровителем и Леонардо Терунды.

3. От Матфея, XXIV, 6-7.

4. От Матфея, XXIV, 15; Даниил, IX, 27.

5. От Матфея, XXIV, 22.

6. Имеются в виду властители Феррары маркизы д'Эсте, — в данном случае — маркиз Никколо III, умерший в 1441 г. В Феррару в 1437 г. был перенесен папой Евгением IV Базельский собор, остававшийся там до 1439 г., а затем перенесенный во Флоренцию. Вместе с собором в свите своего покровителя кардинала Альбергати в Ферраре находился и Терунда.

7. От Матфея, XXIV, 20.

8. Папское государство, а нередко и папская власть вообще в течение всего средневековья метафорически называлась, используя евангельский образ, “суденышком св. Петра”. Здесь Терунда упрекает Евгения IV в недостаточной активности.

9. “.Мемориал” был формально адресован Никколо Альбергати, но фактически направлен папе. Далее Терунда переходит к прямому обращению к последнему.

10. С XIV в. гуманисты обыкновенно начинали свои широко публикуемые речи льстивым посвящением кому-нибудь из реальных или возможных покровителей, от которых они ожидали денежных подачек или других благ. См. Р. О. Kristеllеr. Der Gelehrte und sein Publikum... Heidelberg, 1960, стр. 212-230.

11. Все перечисленные эпитеты и характеристики обычно более или менее официально присваивались папам в обращениях к ним.

12. Имеются в виду бедствия Евгения IV, который в 1434 г., спасаясь от восстания, принужден был переодетым бежать из Рима.

13. Имеется в виду комедия Теренция “Сам себя наказывающий” (Heautontimorumenos), акт I, сцена 1, стих 77.

14. Тирада против монахов, хозяйничавших при дворе папы Евгения IV. Она близка к включенным в настоящий сборник сочинениям Бруни и Поджо и, возможно, написана под их влиянием.

15. Здесь, как и во многих других местах, Терунда старается показать, впрочем далеко не блестящее, знакомство с античной литературой.

16. Исход, XVIII, 12-20.

17. В подлиннике: “ducibus non male sedere non potere in sellis”; “ducibus” вместо “duobus”, — очевидно, опечатка издателя или описка переписчика; “in sellis” — буквально в “седлах”.

18. Когорта — подразделение римского войска, употреблено здесь в порядке гуманистической антикизации для того, чтобы не повторять слово “войско”.

19. Вся тирада представляет собой сатирическое обличение.

20. Псалтирь, CXXIV, 5.

21. Имеются в виду наемные полководцы-кондотьеры, которых широко применяли в начале XV в. все итальянские государства, и в первую очередь папское. Гуманисты, начиная с Бруни, решительно выступали против использования кондотьеров и считали их одной из основных причин бедствий Италии.

22. Очевидно, Терунда имеет в виду коллегию кардиналов.

23. Автора установить не удалось.

24. Аввакум, II, 6.

25. Исайя, XIV, 10.

26. Базельский собор (1431-1437) был созван для ликвидации последствий “Великого раскола”.

27. Сион — один из холмов, на котором был построен Иерусалим. Часто наименование это употреблялось вместо Иерусалима и обозначало вообще святой город, святыню. Исайя, XXVI, 1 — 2.

28. От Матфея, VI, 24.

29. Официальное наименование пап, применяемое во многих папских документах.

30. Маммона — библейское обозначение мирской суеты, корысти, по-видимому, заимствованное от имени сирийского бога богатства — Маммона.

31. Иезекииль, XXVIII, 16, 18.

32. Исайя, V, 20.

33. Имеется в виду молитва “Отче наш” — От Матфея, VI 13

34. От Иоанна, XVIII, 36.

35. От Луки, XII, 13 — 14.

36. Псалтирь, II, 8.

37. Псалтирь, XXIII, 1.

38. Псалтирь, XVIII, 5.

39. Псалтирь, СХШ, 24.

40. Притчи Соломоновы, VIII, 15.

41. От Луки, XVI, 9.

42. Иезекииль, XVI, 13-15.

43. Осия, VIII, 4.

44. Пипин — Пипин Короткий, первый франкский король, правил с 741 по 768 г. Был коронован папой Стефаном III (752-757) в 754 г. за помощь, оказанную франками папам в борьбе последних против лангобардов. Пипин первый предоставил папству право на светское владение центральной Италией.

45. Карл Великий (768-814) — сын Пипина Короткого, наиболее могущественный из Каролингов; был коронован императорской короной в Риме, в котором он восстановил власть папы, папой Львом III (796-816) 24 декабря 800 г. Карл Великий расширил папские владения.

46. Захария — папа (741-752), разрешивший провозгласить в 751 г. Пипина Короткого королем франков. Терунда, очевидно, не слишком детально разбирающийся в событиях далекого прошлого, всю вину возлагает на папу Захарию, не упоминая в данной связи ни Стефана III, ни Льва III.

47. Куколь (zizania) — сорняк.

48. Далее Терунда излагает основы той критики “Константинова дара”, которую затем детально и научно обоснованно разовьет Лоренцо Валла.

49. Роберт Гюискар — один из сыновей нормандского рыцаря Танкреда д'Отевиль, прибывшего в первой четверти XI в. (около 1016 г.) в Южную Италию для борьбы с беспокоившими ее арабами. Хитростью и силой Роберт Гюискар постепенно захватил значительную часть Южной Италии. После борьбы с папой Григорием VII (1073-1085) признал феодальную зависимость Южной Италии от папского престола. Умер в 1085 г.

50. Титул “христианнейший король” (roi tres chretien) был в XV-XVI вв. официальным титулом французских королей.

51. Первое послание Петра, II, 22; Исайя, III, 9.

52. От Матфея, VI, 25. Цитируется неточно.

53. Псалтирь, CXXIV, 3.

54. Первое послание к коринфянам, IX, 5 и XV, 5; Послание к галатам, II 9.

55. Климент — легендарная личность, ученик апостола Петра I, считающийся четвертым римским епископом (папой).

56. Второе послание к Тимофею, II, 4. Цитируется неточно.

57. Псалтирь, CXXVIII, 3. Цитируется неточно.

58. Иеремия, VII, 4.

59. Послание к ефесянам, V, 27.

60. От Матфея, XI, 7. В подлиннике: “harundinem”, что значит “тростник”.

61. Исайя, LVII,20.

62. Осия, VIII, 7.

63. Иеремия, XXIII, 12.

64. Исайя, LIX, 8.

65. Исайя, LIX, 4.

66. См. стр. 364, прим. 21.

67. Имеется в виду практика передачи церковных должностей и владений светским лицам, широко распространенная в XIV и XV вв.

68. Имеется, по-видимому, в виду какая-то группа гуманистов, враждебная Терунде.

69. В подлиннике: “rudis indigestaque molis”. Овидий. Метаморфозы. I, 7.

70. Даниил, VIII, 24.

71. О какой детской книжке идет речь, не установлено.

72. Притчи Соломоновы, XXVI, 11 и Второе послание Петра, II, 22.

73. От Луки, IX, 62.

74. Бытие, XIX, 1-26.

75. Первый император древнего Рима Кай Юлий Цезарь Октавиан (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.), получивший в 28 г. до н. э. почетный титул августа, действительно несколько раз предполагал или делал вид, что предполагает отказаться от власти.

76. Имеется в виду апостол Иуда Искариот, согласно библейскому сказанию, предавший Христа; он был хранителем денежных сумм общины. От Иоанна, XIII, 29.

77. Имеются в виду громадные доходы, притекающие со всего католического мира в папскую казну в виде церковной “десятины” и всяческих экстренных поборов, “индульгенций” и т. п.

78. Терунда неточно передает рассказ Вергилия: в “Энеиде” (VI, 601-607) фигурирует не Гесион, а Иксион, причем судьба его только приблизительно соответствует рассказу Терунды. Очевидно, рассказ взят не из Вергилия, а из широко распространенных фантастических пересказов его поэмы, вроде “Деяний Энея” (“I fatti d'Enea”), приписываемых писателю XIV в. Гвидо да Пиза.

79. Псалтирь, I, 6.

80. Псалтирь, XXXVI, 27.

81. От Матфея, XXV, 15-26.

82. Формальная ссылка на имеющие совсем другое содержание две строки из уже цитированной автором комедии “Сам себя наказывающий”, акт I, сцена 1, стихи 143 — 144.

83. Греческий миф о Язоне и аргонавтах, отправившихся за “золотым руном”.

84. От Марка, XI, 17; От Луки, XIX, 46.

Текст воспроизведен по изданию: Леонардо Теруна. Мемориал // Итальянские гуманисты XV века о церкви и религии. М. АН СССР. 1963