Трактат Convivio («Пир»)

Рукописная традиция Пира несоизмеримо богаче по сравнению с VE, и на сегодняшний день обнаружено 44 списка итальянского философского трактата Данте, однако все они восходят к одному источнику, что ставит перед исследователями целый ряд серьезных текстологических проблем, не имеющих до сих пор удовлетворительного решения. Дело в том, что неоконченное сочинение Данте не пользовалось сколько-нибудь заметной известностью при жизни поэта. Самые ранние из имеющихся списков относятся к последним десятилетиям XIV века, что дает основание исследователям связывать усиление интереса к творчеству Данте с деятельностью Боккаччо. В уже цитированной нами «Жизни Данте» Боккаччо сообщает об этом трактате следующее: «Также написал он на флорентийском наречии прозаический комментарий к трем пространным канцонам и как будто намеревался снабдить таким же и все остальные, но то ли передумал, то ли у него не хватило времени, только никаких других комментариев он не оставил, а уже написанный озаглавил «Пир» — это маленькое сочинение достойно высокой хвалы» [Боккаччо 1975, с. 566].

Большая часть списков относится к первой половине XV в. или приходится на период между 1440 и 1470 г. В 1490 г. «Пир» был издан во Флоренции в типографии Франческо Бонакорси. Вопрос о соотношении этого первого печатного издания трактата с рукописными копиями является в настоящее время дискуссионным. Согласно одной точке зрения, инкунабула, изданная Бонакорси, представляет собой точное («механическое») воспроизведение несохранившегося списка наиболее близкого к протографу [Brambilla Ageno 1967]. Другие исследователи, напротив, полагают, что образованные издатели-гуманисты конца XV в. должны были внести свои исправления в текст и тем самым печатный текст не может быть точной копией с какого-нибудь одного списка [Simonelli 1970, р. 33 sq.]. Библиографию работ по текстологии «Пира» до 1966 г. см. [Simonelli 1966, p. XX-XXIII], затем [Brambilla Ageno 1966; 1967; 1967а]. Большой исследовательской работой итогового характера является монография Марии Симонелли «Материалы к критическому изданию трактата Данте «Пир»« [Simonelli 1970] с подробным обзором рукописной традиции (с. 7-50) и перечнем всех списков (с. 12-14); библиография печатных изданий (три изд. XVI в. под названием L'amoroso Convivio Convito di Dante, два XVIII в. и два наиболее серьезных из многочисленных переизданий XIX в.) приводится в ее же статье п. сл. Convivo в «Дантовской энциклопедии» [Simonelli 1970а]. Материалы к новому критическому изданию содержатся также в [Brambilla Ageno 1971; 1979]. Наиболее авторитетными комментированными изданиями являются:

1. Двухтомное издание под редакцией Дж. Бузнелли и Дж. Ванделли [Busnelli 1934-1937]; 2-е дополненное изд. с приложением под ред. А. Э. Квальо (Quaglio), Флоренция, 1964. [419]

2. Однотомное издание под редакцией Ч. Вазоли и Д. Де Робертиса [Vasoli 1988] с предисловием Чезаре Вазоли (с. XI-LXXXIX), несколькими Указателями (с. 887-1107); основную библиографию см. с. XCIV-C.

Примечание: Изданий, отмеченных в настоящем Приложении, насколько нам известно, в библиотеках Петербурга нет. Я получила их в подарок от профессора Д'Арко Сильвио Авалле, за что ему бесконечно благодарна.

(История этого диспута, анализ разных концепций, понятий и терминов подробно исследованы в монографии Мирко Тавони «Латинский язык, грамматика, народный язык: История одного гуманистического спора» [Tavoni 1984]. Тексты участников полемики — Бьондо, Бруни, Альберти (единственного из них, кто писал по-итальянски), А. Дечембрио, Гварино, Поджо, Баллы, Ф. Филельфо и Паоло Помпилио — составляют 2-ю часть книги (с. 195-300). Появление этой работы было отмечено многочисленными рецензиями (см., например, [Regoliosi 1985] и реферат, включенный в виде Приложения в [Mazzocco 1993]). О продолжении этого спора в дискуссиях XVI в. см. в наст. книге с. 236-237 (о Франческо Флоридо) и гл. «Происхождение итальянского языка»)

II. Лингвистическая ситуация в Древнем Риме в спорах гуманистов XV в.

В этом Приложении мы публикуем один документ — письмо Гварино Веронезе (в оригинале и в русском переводе) своему бывшему воспитаннику Леонелло д'Эсте, ставшему в ту пору правителем Феррары. Письмо, датированное августом 1449, представляет для нас интерес в нескольких отношениях: и с точки зрения содержания рассматриваемого в нем вопроса, и с точки зрения истории обращения текстов и идей в европейской культуре середины XV в.

В данном письме автор излагает свой взгляд на историю латинского языка и обозначает свою позицию в споре о лингвистической ситуации в Древнем Риме. История возникновения самого спора такова. Однажды — это было во Флоренции в марте 1435 года — в папской приемной (известной нам из литературы того времени под названием «вральня») зашел разговор о том, на каком языке говорили в Древнем Риме, и мнения по этому вопросу разделились. Часть собеседников (среди собравшихся были Поджо Браччолини, Антонио Лоско, Ченчо Рустичи, Андреа Фьокко и др.) приняла точку зрения Флавио Бьондо, а подошедший в разгар дискуссии Леонардо Бруни присоединился к его оппонентам.

Флавио Бьондо (настоящее имя Бьондо Бьондини, 1392-1462?) изложил суть вопроса и свою позицию в письме De verbis romanae locutionis, адресованном Бруни. Историка Бьондо интересовала главным образом реконструкция языковой ситуации в античном обществе (в этом же ключе написаны и его исторические труды: гражданская и культурная история отдельных областей Италии Italia Illustrata, 1453 и история римских институтов и обычаев Roma triumphans, 1459). В античном Риме, как считает автор, все говорили на общем латинском языке; народ не только понимал грамотную латинскую речь, но мог оценить ораторское искусство и театральные представления, так как и то и другое предназначалось для широкой публики. В своих рассуждениях Бьондо опирается на свидетельства того времени, используя в качестве авторитетного источника труды Цицерона, в которых особенно подробно рассматриваются вопросы языковой правильности, грамотности речи и ораторского искусства. Особенно часто он обращается к трактату «Брут». Ср., например, такое свидетельство Цицерона: «Ведь если мы и хвалим правильность языка ... то не столько потому, что она ценна сама по себе, сколько потому, что слишком многие ею пренебрегают; уметь правильно говорить по латыни — еще не заслуга, а не уметь — уже позор, потому что правильная речь, по-моему, не столько достоинство хорошего оратора, сколько свойство каждого римлянина» [Брут 139»,140] (разрядка наша. — Л. С). Анализируя «свои источники», Бьондо приходит к выводу, что в античном Риме [420] в качестве общего языка использовался один язык — латинский, но владение языком было различным у поэтов, ораторов и простолюдинов.

Из ответного письма Бруни «Одинаково ли говорили в Риме во времена Теренция и Туллия простой народ и образованные люди» (An vulgus et literati eodem modo per Terentii Tullique tempore Romae locuti sunt) следует, что рассматриваемая ситуация представлялась ему как двуязычная. Бруни убежден, что во времена Теренция и Цицерона ораторы произносили свои речи на площади на народном языке, а публиковали их в переводе на латынь. Иными словами, он (как и Данте) проецирует современное ему латинско-итальянское двуязычие на прошлое. Однако рассуждения Бруни не являются чисто логической экстраполяцией языковых отношений разных временных срезов; он так же, как и Бьондо, опирается на античные источники. Но Леонардо Бруни — как филолога — интересуют прежде всего языковые различия между литературным языком и народной речью, свидетельства существования которых он обнаруживает у Варрона. Анализируя один из таких примеров, Бруни заключает, что народ говорил vellatura и velia (‘переезд, путешествие’ и ‘вилла’), а образованные vectura и villa, и «стало быть, у народа был один язык, а у образованных — другой» (Alius ergo vulgi sermo, alius literorum) [Tavoni 1984, p. 220].

Два различных взгляда на языковую ситуацию в Древнем Риме. (Бьондо — Бруни) так или иначе обсуждались, на протяжении всего XV века [Mignini 1890], [Vitale 1953], [Grayson 1960, p. 7-12], [Fubini 1961], [Tavoni 1982; 1984], и эта дискуссия стала как бы общей темой, объединяющей филологов разных поколений и различных культурных центров Италии. Исследование материалов этого гуманистического спора (писем, трактатов, предисловий и др. источников) показывает, что круг вопросов, поднятых итальянскими учеными XV века, был гораздо шире, чем заявленная тема; он включал самые разные аспекты истории латинской и долатинской Италии (собиранием сведений о древних народах Италии и словах, заимствованных в латынь у сабинов, венетов, осков, умбров и др., особенно увлекался Поджо, прекрасно знающий античные источники) и проблематику возникновения неолатинских языков. Идея, выдвинутая Бьондо, о происхождении народных языков из смешения латыни с языками варварских завоевателей получила всеобщее распространение и стала основополагающим тезисом для языкознания Возрождения (в новейших работах по истории лингвистики она получила удачное, на наш взгляд, наименование «теория катастроф» [Marazzini 1989, р. 17-45]. Что касается конкретного вопроса о разговорном языке Древнего Рима, то большинство итальянских ученых разделяло точку зрения Бьондо о существовании общего латинского языка. «Линию Бьондо» поддерживали во Флоренции (Карло Марсуппини, Л. Б. Альберти), в Риме (Поджо Браччолини, Лоренцо Валла), в Милане (Франческо Филельфо). Гуманисты в Ферраре, напротив, приняли сторону Бруни, и в его поддержку выступили Анджело Дечембрио, Фельтрино Боярдо (однофамилец известного поэта) и Лионелло д’Эсте*. [421]

Против этой феррарской «оппозиции» и было направлено письмо Гварино Веронезе. Это, по сути дела, маленький научный трактат, ходивший среди «своих» (т. е. ученых определенного круга) под названием De linguae Latinae differentiis («О различиях в латинском языке»). Как сравнительно недавно выяснилось, текст письма знаменитого итальянского учителя был известен не только в Италии, но и за ее пределами. Так, например, анонимная испанская рукопись (датируемая приблизительно 50-60 гг. XV в.), опубликованная как оригинальный испанский трактат [Webber 1962], [Penna 1965], включает целые фрагменты из De differentiis Гварино в переводе на испанский (об отождествлении оригинала с переводом см. [Binotti 1988], а также М. Тавони в очерке по истории ренессансной лингвистики [Tavoni 1990, р. 229]).

Латинский текст письма был опубликован впервые Р. Саббадини в трехтомном издании «Писем Гварино» под № 813 [Epistolario, II, р. 503-511] с комментарием (т. 3, с. 408 -410).

Публикуемый ниже перевод Ванды Казанскене выполнен по изданию М. Тавони, снабженному новым комментарием в подстрочных примечаниях [Tavoni 1984, р. 228-238]. Мы сохраняем разбивку текста на абзацы и нумерацию параграфов, сделанную публикатором. Латинский текст письма дается здесь без примечаний. В русском переводе мы вынуждены были почти полностью отказаться от содержательного комментария и ограничиться главным образом ссылками на авторов, которыми пользуется Гварино. Однако один источник, не названный им эксплицитно, все же необходимо оговорить. Сведения о четырех периодах развития латинского языка, которые можно узнать, — как назидательно сообщает Гварино — внимательно читая старинные памятники (veterum monumenta), почерпнуты им из «Этимологии» средневекового ученого-энциклопедиста Исидора Севильского [Isid. Etym. IX. I, 6-7]. Огромное влияние на западноевропейскую культуру Исидора (пришедшего в Европу не непосредственно из Испании, а через Ирландию) является общепризнанным, но по-настоящему не исследованным. Между тем в этом главном средневековом справочнике изложены основы семи свободных искусств (I кн. Целиком посвящена грамматике, II — риторике и диалектике, показательно, что в главах о риторике ни разу не упоминается ни Цицерон, ни Квинтилиан), содержатся сведения о языках и народах, социальных и политических институтах, приводятся термины родства и т. д. (кн. IX вышла отдельным изданием с предисловием, комментарием и фр. переводом [Reidellet 1984], см. также [Vineis, Maieru 1990, p. 37-43]). Таким образом, значение Исидора и других средневековых авторов (особенно историков, как латинских, так и византийских), которых гуманисты, несомненно, читали, следует учитывать и при изучении ренессансной науки, не принимая на веру высказывания гуманистов о средневековом Невежестве. Письмо Гварино является убедительным тому свидетельством. [427]

ГВАРИНО ВЕРОНЕЗЕ СВЕТЛЕЙШЕМУ КНЯЗЮ ПРАВИТЕЛЮ ЛЕОНЕЛЛО Д'ЭСТЕ О РАЗЛИЧИЯХ В ЛАТИНСКОМ ЯЗЫКЕ

<Гварино Веронезе Светлейшему князю Леонелло правителю д’Эсте шлет свой привет>

(1) Я могу поистине признаться, согласуясь и с обаянием твоего имени, и с радостной тебе признательностью моей души, что всякий раз, соприкоснувшись с твоим величием, я становлюсь значительно веселее и жизнерадостнее: столь много значат для меня твоя давняя благосклонность и общность научных интересов, воспоминание о которых ты не только не стираешь из своей памяти, но сохраняешь и даже преумножаешь с каждым днем. (2) Это отлично доказывают почести, которые ты оказываешь мне, и подарки, которыми ты все чаще награждаешь мои заслуги. Поэтому я больше всего сетую на твою занятость управлением, а также и на свои дела, которые не позволяют мне чаще видеться и общаться с тобою. (3) Но хотя у нас и нет возможности встретиться воочую, мы можем беседовать друг с другом с помощью писем, «и слушать и молвить слово в ответ» ¹ и тем свободнее и охотнее, чем меньше тебя связывают дела, пока ты находишься в деревне и, отдыхая, избавлен от множества обязанностей.

(4) Таким образом, пока я думал и перебирал в памяти, что бы лучше всего было написать, чем приятным я мог бы привлечь твое внимание, мне пришли на ум некоторые мелкие вопросы, которые когда-то случалось обсуждать при наших встречах: какого рода язык мы имеем в виду, когда утверждаем, что наши предки говорили по-латыни; был ли это язык, на котором в ту пору, по нашему ощущению, общался между собой необразованный простой люд, или литературный и возделанный знатоками, такой, который мы по праву называем греческим словом «грамматичный» ². (5) Обычно этот вопрос вызывает меньше сомнений у ученых, в то время как остальные возражают и никак не могут согласиться: мол, [428] невероятно, чтобы язык, которому мы учимся, тратя столько сил, времени и средств, и который сейчас понятен одним лишь эрудитам, в те времена даром, без усилий и сам собой давался и был врожденным любому крестьянину, ремесленнику, солдату и любой бабенке. (6) Так как подобное мнение не является полностью ошибочным, этот вопрос следует пересмотреть заново и показать, в чем крепость латинского языка, а где расхождения, распад или и вовсе его перерождение.

(7) Но прежде всего следует иметь в виду, что когда мы говорим lingua и os (язык и уста), то подразумеваем под этим «слова и речи» (verba et sermones), используя названия орудий речи для звучащей речи в целом (voces), иначе говоря, прибегаем к известному стилистическому приему (color), который у ораторов называется по-латински деноминацией, а по-гречески — метонимией ³. Так, например, говорили и Гораций: «Грекам творческий гений и речь округленная, грекам завещаны Музой» ⁴, и Тит Ливии: «на каком [общем] языке» ⁶ и Овидий Назон: «Сгублен он был языком» ⁶.

(8) Итак, я отмечаю, что правильный латинский язык (latinitas) был унаследован от предков двумя путями; первый путь — как мы знаем из книг — через ту обыденную речь, на которой в древности говорили как горожане, так и селяне, не задумываясь над правилами, однако при этом их язык был тогда вполне грамотным. Другой путь — через язык, которым стали пользоваться затем образованные люди, овладевая им с помощью специальных занятий и правил искусства.

(9) Впоследствии у Цицерона мы находим такое определение этого языка: «А хорошим латинским языком (latinitas) будет тот, который сохраняет чистую разговорную речь свободной от всяких пороков. Пороков же речи, мешающих ей быть хорошим латинским языком, может быть два: солецизм и варваризм. Солецизм — это когда в сочетании из «нескольких слов слово последующее не согласовано с ему предшествующим» ⁷, особенно когда делается это непреднамеренно, как если кто-нибудь, например, скажет: Pax bonus et rex aequa gubernat civitati, т. e. «Добрая мир и справедливая царь управляют государство». (10) Варваризм — это когда неправильно произносится какое-либо слово, как например, если мы скажем oratoris est persuadere ⁸, сделав ударение в [429] словах oratoris и persuadere, не на долгих о и е, как подобает, а на а; варваризмами являются также сирийские, скифские и другие подобные слова, вкрапленные в латинский текст, например, когда вместо латинской «повозки» вставляют галльское «petoritum». Эта ошибка также называется варваризмом ⁹. (11) Если хорошо подумать, нетрудно установить, что солецизмы м варваризмы никоим образом не является исконными для родного языка простолюдинов, а в наше время так стали говорить повсеместно и теперешний язык мы уже никак не назовем латинским; я не могу согласиться, что на нем говорили люди в древности и покажу это несколько позднее.

(12) Однако небесполезно знать, князь Леонелло, что познакомившись с латинским языком, с его разновидностями и особенностями в разные периоды, мы перестанем изумляться столь большому наплыву изменений и тому, «откуда проникла такая смесь в языки» ¹⁰. (13) Итак, тот, кто основательно знаком с письменными памятниками древних, согласится, что было четыре периода латинской речи ¹¹. Как сообщает традиция, поначалу, во времена Януса, Сатурна, Пика и Фавна ¹² повсеместно преобладала старинная речь, распространенная среди самых древних обитателей Италии: аврунков, сиканов и пеласгов, она была неразвита, словно дитя, и настолько невозделана, что «скорее был слышен скрежет зубов и обрубки слов, нежели связная речь», а люди, пользуясь при общении одним языком, не понимали друг друга. (14) Ибо их еще не просветила, придя из Аркадии, мать Евандра Никострата, которая, говорят, первая познакомила туземцев Италии с письменностью. Так как она, будучи прорицательницей, давала ответы стихами, местные жители дали ей прозвище Карменты, и так как она мало воспринимала человеческое и была всецело обращена на божественное, о ней в народе поговаривали, будто она не в своем уме ¹³. Пусть эти ее речи были совсем простыми, поскольку принадлежали тем далеким временам, однако никто не отрицает их красоты, присущей словесности вообще. (15) Потом, со времени царя Латина, сына Фавна, наступил второй период, и вошел в обиход язык, хотя более отделанный и изящный, но все еще не совсем складный, словно лепет ребенка, однако уже более радующий ухо, нежели прежний грубый. (16) На нем говорили люди, подчиненные царю Латину, жители [430] Лация, и даже Этрурии. Полагают, что согласно манере этой речи в трехсотом году от основания города были написаны Законы Двенадцати таблиц. Традиция гласит, что именно такой старинной и все еще грубой речью Менений Агриппа призывал к согласию народ на Священной горе. (17) Я склонен считать, что они говорили на грамматичном, т. е. на литературном языке, но выражали свои мысли, следуя скорее обычаю, чем сознательно придерживаясь правил грамматики. (18) После этого наступил третий период уже красивого, возмужавшего и упорядоченного языка, который с полным правом можно назвать римским, т. е. мощным языком ¹⁴. (19) На этой почве взросло столько поэтов, ораторов, историков, что их перечисление будет долгим: Плавт, Невий, Энний, Овидий, Вергилий, Гракхи, Катон и почти единственный и неповторимый образец красноречия Цицерон, а также почти нескончаемое множество других писателей; и хотя все они, кто в большей, кто в меньшей степени, отличались образованностью и красноречивым, Квинтилиан, однако, велит почитать Энния, подобно тому, как почитают священные рощи за их старину ¹⁵. (20) После этого возник (или скорее проник) некий четвертый — смешанный — язык, который правильнее было бы назвать порчей языка. (21) Ибо в разные времена различные племена вторгались в Италию и ее наводняли, словно потоки нечистот, засоряющие язык варваризмы неправильно говорящих людей; тем самым чистота и былое величие римской речи было поругано, словно ее исключили из сената, и она выродилась под натиском то галлов, то германцев, а вслед за ними готов и лангобардов, неистребимые следы которых запятнали знаменитый блеск латинской речи, словно покрыв ее грязью.

(22) Я уверен, что после этого изложения уже никто, даже из мало сведущих, не станет сомневаться и отрицать, что речь второго и третьего периода была настолько на слуху и на устах у всех людей латинской крови, что все ее без труда понимали, иначе бы на поэтические представления, в особенности на постановки комедий и трагедий, не сбегалось бы столько мужчин и женщин всех возрастов, что они спорили из-за мест; а сами эти представления не вызывали бы у зрителей столь разнообразные чувства, у женщин слезы, смех — у мужчин, вздохи, жалость, грусть, радость, и тишина не сменялась бы рукоплесканиями. (23) Конечно, поскольку такой блистательный рыцарь, как Боярдо, или твой благородный граф Пирундуло могут отнестись к моим словам, если оставить их без примеров, скорее недоверчиво, то дабы убедить их обоих, сошлюсь на авторитеты. Так, приходит на ум из Теренция ¹⁶ «Прощайте! Хлопайте!» , и замечание Плавта: «В честь Юпитера погромче, зрители, похлопайте!» или:»Зови, глашатай, к слушанью всю публику», и еще: «Зрители, для чистых нравов наша пьеса создана. Громкий звук рукоплесканий пусть за скромность наградит»; «Прощайте, я желаю вам в делах успеха. С [431] истинною доблестью /Всех побеждайте, как доныне делали» ¹⁷. (25) Разумеется, ничего подобного поэты никогда бы не велели своим слушателям, если бы те не понимали услышанного и не могли бы одобрить понятое, так как хлопать — это «звуками, издаваемыми руками, одобрять сказанное». Иначе, что может быть глупее, чем, как говорится, рассказывать сказки глухим и держать речи перед мертвыми? (26) Кроме того, мы читаем и слышим, что полководцы произносили перед войском, а консулы и трибуны — перед народом, ораторы — на форуме многочисленные речи, стенографисты же их понимали и записывали дословно, и мы знаем, что все эти речи были произнесены и записаны латинскими и римскими, то есть грамотными словами; (27) а ведь слушали эти речи не только судьи, то есть образованные мужи, хотя и они порою бывали невежественными, но и весь народ, о чем свидетельствует сам Туллий: «...я возвышу свой голос, насколько смогу, дабы это услыхал римский народ» ¹⁸.

(28) Не стану отрицать, что было много таких слов, которые были известны лишь образованным людям благодаря их специальным знаниям и менее понятны простолюдинам, так как многие из говорящих по-латински не учились и грамоты не знали. (29) Тому надежный свидетель Цицерон, отец и воспитатель латинского красноречия, который в третьей книге трактата «Об ораторе» пишет: «Жители Рима менее прилежны к словесности, чем жители Лация ¹⁹; однако среди этих самых столичных граждан, совершенно необразованных, как мы знаем, любой легко превзойдет мягкостью голоса, чеканностью речи и благозвучием даже Квинта Валерия Сорана ²⁰, ученейшего из всех, кто носит тогу» ²¹. (30) То же он говорит о знаменитых ораторах: «Квинта Фламиния я видел в детстве; он считался образцом чистой латинской речи, но грамматики не знал» ²². (31) Квинтилиан также говорит: «ибо мне кажется, что природа просторечия — одна, а природа ораторской речи — другая» ²³. (32) А в другом месте Туллий передает: «Так вот, почвой и основанием ораторского искусства, — сказал тот, — служит безупречная и чистая латинская речь. Те, кто до сих пор обладал этим достоинством, приобрели его не благодаря целенаправленному изучению, а просто по наследству, как хороший обычай: в тот век язык был так же чист, как и нравы» ²⁴.

(33) Теперь ты видишь, благородный князь, что латинская речь, которая держится ныне на правилах грамматики и красноречия, в прежние [432] века усваивалась только повседневной практикой (usu), так как, по свидетельству Ливия, письменностью пользовались редко ²⁵. (34) Очевидно также, что латинское слово обычно было в такой мере доступно каждому человеку на огромной территории, что даже неграмотные могли и говорить хорошо, и понимать по-латыни наподобие того, как уже при рождении — и это мы знаем все — лев умеет рычать, бык — мычать, конь — ржать. (35) По этому вопросу давайте послушаем Цицерона: «Третьим оратором своего поколения мог почитаться Курион, может быть, потому, что речь его отличалась яркостью, а латинский язык — правильностью, усвоенной, вероятно, еще с детства, в семье. Грамматики (litterae) он не изучал совершенно; но для оратора очень важно и то, кого он слушает каждый день дома, с кем он говорит ребенком, каким языком изъясняется его отец, учитель и даже мать» ²⁶. (36) Ведь и Квинтилиан наставляет, что язык детей следует формировать с младенчества: « в первую очередь да не будет неправильной речь кормилиц»; «ибо мы убедились, что красноречию Гракхов во многом способствовала их мать Корнелия, изысканнейший слог которой в письмах сохранился даже для потомков» ²⁷. (37) Это наставление было настолько важным и так ревностно соблюдалось предками, что считалось, что «уметь правильно говорить по-латыни — еще не заслуга», ибо это умели все, «а не уметь — уже позор», потому что правильная речь, — как говорил Цицерон, — «не столько достоинство хорошего оратора, сколько свойство каждого римлянина» ²⁸. Итак, подобная слава относилась уже не к отдельному лицу, а скорее ко всем людям римской крови, и в первую очередь женщины обладали столь великим даром красноречия, что именно они сохранили язык Рима. (38) Красс свидетельствует о своей теще: «По крайней мере когда я слушаю мою тещу Лелию, мне кажется, что я слышу Плавта или Невия. Самый звук ее голоса так прост и естествен, что в нем не слышится ничего показного, ничего подражательного! Отсюда я заключаю, что так говорил ее отец, так говорили предки» ²⁹. (39) Так неужели мы будем сомневаться, что эта и похожие на нее женщины, уже не говоря о мужах, прекрасно понимали, если им доводилось слышать какого-либо консула или трибуна, держащего речь, или поэта, читающего стихи? Конечно, нет. (40) В качестве серьезного свидетеля того, о чем сейчас говорим, выступает Ювенал, человек на самом деле переполненный всякого рода науками, сказавший о чтении стихов: «Смотришь, на чтенье бегут приятной для всех «Фиваиды», / Только лишь Стаций назначил день и обрадовал город. / Что за нежностью он охватил плененные души, / Что за страсть у толпы послушать эту поэму!» ³⁰. Конечно, не было бы такой жадности до слушания, если бы слушатели не опознавали хорошо им знакомый язык [433] пишущего. (41) Откуда столько писем Цицерона к жене Теренции и дочери Туллиоле? Неужели он писал к совершенно непонимающим?

(42) Светлейший князь, надеюсь, ты снисходительно отнесешься к тому, что письмо получится длинным: оно не станет неуместным, если по вопросу о речи станет многоречивее, — когда захочешь, ты легко сделаешь его безмолвным. (43) Существует множество различных языков, но среди них, как это видно, всегда первенствовали древнееврейский, греческий и его отпрыск — латинский; я убежден, что древневрейский язык можно усвоить только из книг, ибо никакого народного еврейского языка (vulgare idioma) просто не было, хотя другие уверены, что в древности пророки и патриархи пользовались еврейским языком не только в своих священных книгах и руководствах, но и в повседневном общении друг с другом. (44) Что касается греческого языка, языка тоже книжного, осмелюсь утверждать, что его-то усваивали, скорее, из обихода, а не путем выучивания основ грамматики, потому что крестьяне и женщины, как я заметил, которые вообще легче сохраняют неизменной старинную речь, поскольку круг их общения ограничен, говорят так, что создается впечатление, будто читаешь или слушаешь Демосфена, Исократа, Ксенофон-та или Платона. (45) Когда в юношеские годы я жил в Константинополе и под руководством любезнейших моих учителей — знаменитого философа Мануила Хрисолора и его племянника Иоанна — сначала одолел азы, а потом шагнул на ступень выше в знании греческого, то стал примечать, как говорят там женщины и дети; я любовался и одновременно удивлялся плавности их речи и приятному звучанию голоса, произношению слов, содержащих придыхательный звук, соблюдению правил ударения, склонению, спряжению, словосложению из двух или трех имен, причем получалось хотя и новое, но удивительно благозвучное слово: столь силен был склад речи, далекой от нормы (forma loquendi absque norma) ³¹ и перенятой из уст (per usum) родителей и соотечественников. (46) То же самое можно сказать и о латинской речи, которая, распространившись некогда повсюду, сохраняла свой склад и произношение (formam pronuntiatio-nemque) в том числе и среди людей, читать не умеющих. (47) Из свидетельства Цицерона мы знаем, что крестьяне обычно говорили: «виноградная лоза покрывается жемчугом» [т. е. 'пускает глазки'], «стелется пышный ковер трав», «тучные хлеба», «взбороненное семя».

(48) Одно это, возможно, не переубедит противников, если я оставлю сказанное без обширного и разнообразного подкрепления, поскольку убеждать следует множеством примеров. (49) Так, мы читаем, что Октавиан [434] Август в повседневном разговоре употреблял simus вместо sumus. (50) Не пропущу и того, что можно услышать изо дня в день. Свидетельством тому являются сохраняющиеся и по сю пору остатки языковых особенностей римских колоний. (51) Недавно один господин, прибывший в нашу Феррарскую гимназию из Иберии, побледнев от ярости закричал на своего слугу: Vade in malas horas cum carnes assadas anseres et anserinos ³². Что может более приблизительно напоминать латынь, чем эта фраза. Другой, тоже родом из Иберии, говорил так: esta civitat habe formosas mulieres, a в единственном числе он сказал: esta e formosa mulier или еще так: dico res honestas ³³. (52) He будет конца, если начну перечислять примеры, показывающие, что латинский язык, которым пользовались древние и их потомки, был литературным и грамматичным языком, пока не докатился не то что до подобной «латыни», но до полной ее порчи. Итак, мне хочется, чтобы ты, наилучший из князей, обдумал это со свойственной тебе серьезностью как-нибудь на досуге, когда у тебя будет меньше государственных дел и высвободится время, чтобы перечитать все это. (53) Наконец, приходит на ум еще один довод, надежность которого мне представляется бесспорной. Вплоть до наших дней сохраняются отдельные краткие записи, и пояснения к некоторым из них обнаружил Поджо во время Собора в Констанце ³⁴, ученейший из мужей и главное — в совершенстве говорящий на латыни. (54) Эти записки содержат значки, используемые для сокращений, когда секретари во время речей, произносимых ораторами перед народом или войском, записывали слова некоторых более длинных выражений не полностью, а сокращая их до нескольких букв: (55) spqr senatus populusque romanus — сенат и римский народ; рс patres conscripti— отцы сенаторы; pr populus romanus — римский народ; dms diis manibus sacrum — посвящено божественным душам; vf vivi fecerunt — сделали живые; tfi testamento fieri iussit — приказал включить в завещание; аас ante audita causa — до слушания дела; bm benemerentes — благодетели; bh honorum heres — наследник имущества; cm causa mortis — по причине смерти; Cs Caesar — Цезарь; Csa Caesar Augustus — Цезарь Август; (56) aed aedem dicavit — освятил здание; dd dedicaverunt — посвятили; dgm dignus memoria — достойный упоминания; dqs die quo supra — за день до этого; sg sacrilegium — святотатство; ерт epistulam misit — послал письмо; fdb fide bona — по чистой совести; h heres — наследник, hh heredes — наследники; hi [435] hereditario iure — по праву наследования; Ll Lucii libertus— вольноотпущенник Луция; hln honesto loco natus — знатного происхождения; ss satis — достаточно; (57) k carissime — любезнейший; kk carissimi— любезнейшие; ii iuste iudicavit — вынес правильное решение; sc senatus consultum — сенатское постановление; sd sententiam dicit — подал голос; stp statutum tempus — определенное время; sttp statuta tempora — определенные сроки; оо omnino — в целом; rp res publica — государство; ve vir clarus — знаменитый муж; vg verbi gratia — например; rbg re bene gesta — хорошо выполнив дело; ls locus sacer — священное место; lg legavit — оставил по завещанию; ld locus divinus — чудесное место; ldd locus dedicatus — освященное место; qdcv qua de causa venit — зачем пришел; ff filius familias — сын под отцовской властью; pf pater familias — отец семейства, домовладыка. (58) В тех же самых записках содержится несметное количество и других примеров: когда я пробегаю их глазами или мысленно, то обнаруживаю — хотя и отличные от простонародного обихода — но одни только исконные латинские выражения, и именно на такой латыни говорят еще и поныне образованные люди. В противном случае никто не стал бы держать речи перед многотысячными слушателями, если бы не было знакомым звучание, если бы сказанное не было доступно восприятию и понятно до самых мелочей.

(59) Здравомыслящий человек может привести множество других аргументов, доказывающих, что латинский язык был образованным языком (lingua litteralis), не таким, как наш теперешний родной или как эта варварская латынь. Оставив в стороне остальные соображения, я добавлю лишь одно, которое, по моему мнению, вообще не может быть опровергнуто. (60) С тех пор, как у нас появились писатели божественных и человеческих дел, среди столь многочисленных книг, написанных в первые века о медицине, гражданском праве, военном деле и военных подвигах, о сельском хозяйстве, религии, наконец, об искусствах и науках, можно ли найти хоть крохотную книжицу, написанную на будничном языке поденщиков? Конечно, нет! А почему? Потому, что даже в простых разговорах смертных не может не проступить хоть небольшой след той настоящей словесности.

(61) Прощай, светлейший князь, и пока ты далеко, продолжай относиться ко мне с твоей обычной любовью и помни обо мне. Еще раз будь счастлив и здоров.

<Феррара> 5 день августовских календ 1449 г.

Комментарии

1 Цитата из Вергилия (Энеида, VI. 689, пер. М. Л. Гаспарова).

2 Следует оговорить, что термины «грамматичный язык» в данном случае равнозначен испрользуемому в нашей книге термину «грамотный язык»; вся разница здесь только в предпочтениях при переводе лат. grammatica lingua, a не в объеме самого понятия. В других же контекстах определение grammatica и его латинская калька litteralis может передаваться иначе в зависимости от оттенков значения: образованный, книжный, литературный [язык] и т. п. Варианты латинскиой терминологии, которую используют авторы XV века при описании ситуации диглоссии/двуязычия см. в [Tavoni 1984, р. XI]. На русском материале этот вопрос подробно разработан в трудах Б. А. Успенского по истории русского языка (прим. — Л. С).

3 Сведения о метонимическом характере выражений «lingua» и «os» почерпнуты из «Этимологии» Исидора, где говорится, что слово «уста» (os), обычно означает «речь» (verba), точно так же, как слово «рука» (manus) означает «почерк» (litterae) [Isid. Etym. IX I, 2]. В этом письме Гварино часто обращается и к другим местам IX кн. Исидора, озаглавленной De linguis gentium («О языках различных народов»).

4 К Пизонам 323, пер. М. Зерова. Grais ingenium, Grais dedit ore rotundo musa loqui. Выражение ore rotundo loqui (букв, ‘говорить круглыми устами’) в значении ‘велеречивый язык’. Ср.: «Грекам Муза дала полнозвучное слово и гении» (Наука поэзии, 323, пер. М. Дмитриева)

5 quo linguae commercio (Liv. I 18, 3): «И на каком языке снёсся бы он с сабинянами». Пер. В. М. Смирина.

6 Метам. II 540, пер. С. В. Шервинского.

7 Риторика к Гереннию IV 12, 17, пер, А. В. Болдырева.

8 задача оратора - убеждать.

9 Гварино вслед за Исидором употребляет разные термины , называя ошибки в произношении словом barbarismus, a употребление иноязычной лексики — barbolexis. См. Isid. Etym. I 32

10 Pers. 1 80.

11 Имеется в виду периодизация Исидора Севильского, выделявшего четыре этапа развития латинского языка: древнелатинский (Latina lingua Prisca), латинский (Latina), римский (Romana) и смешанный (Mixta). Далее в своем письме (13—21) Гварино опирается на исидоровскую характеристику «четырех латинских языков» (Isid. Etym. IX I, 6-7).

12 Пик — один из легендарных царей Авзонии, отец Фавна (Serv. Verg. Aen. VII 190; X 76; Ovid. Met. XIV 320), традиционно считается эпонимом племени пиценов. Фавн также считался царем, отцом Латина.

13 В оригинале игра слов: Carmenta — «carens mentis», дословно «лишенная Ума» (прим. переводчика).

14 Имеется в виду распространенная этимология, согласно которой название Рима (Roma) выводилось из греч. rwmh «сила, мощь», ср. Serv. Aen. I 273.

15 Inst. orat. X I, 88.

16 Евнух, 1096, пер. А. В. Артюшкова.

17 Плавт. Амфитрион 1146; Ослы 4-5, пер. А. В. Артюшкова (букв. всякого, у кого есть слух, то есть, способного к восприятию); Пленники 1029 и 1036, пер. Я. Боровского; Касина 87-88, пер. А. В. Артюшкова.

18 Цицерон. Речь в защ. Квинта Лигария 6, пер. В. О. Горенштейна.

19 Первые римские писатели, Невий, Энний, Плавт и другие, происходили не из Рима.

20 Квинт Валерий Соран (из Соры) — писатель, грамматик, предшественник Варрона.

21 Об ораторе III 43, здесь и далее пер. Ф. А. Петровского.

22 Брут, 259, здесь и далее пер. И. П. Стрельниковой.

23 Inst. orat. XII 10, 43.

24 Брут, 258.

23 Liv. VI 1, 2. «...мало и редко в ту пору случалось прибегать к письменам, хотя только они надежно сберегают память о свершившемся». Пер. H. H. Казанского.

26 Брут, 210.

27 Inst. orat. I 1, 4, 6.

28 Брут, 140.

29 Об ораторе, 111 45.

30 Ювенал 7, 82-86, пер. Д. Недовича и Ф. А. Петровского.

31 Опыт знакомства с новогречеческим языком, таким же народным языком (vulgare idioma), как и итальянский, но в отличие от итальянского сохраняющим флективный строй, является для Гварино решающим аргументом в пользу того, что и в древнем Риме народ владел латинским языком («умел склонять и спрягать») без обучения грамматике, как владеют своим родным языком. Данная формулировка — forma loquendi absque norma — близка по существу современному понятию объективной нормы в противоположность аксиологической; приложимая и к латинскому языку, она явилась основанием для пересмотра традиционного взгляда на грамматику как отличительное свойство книжного языка, противопоставленного «неграмотному» народному языку.

32 «Поди прочь в недобрый час с жаренным мясом, гусями и гусятами». Пример с грамматическими ошибками: предлог cum с винительным падежом вместо аблатива и испанизм assadas.

33 «в этой стране красивые женщины»; «эта женщина — красивая»; «честно говорю». Все эти примеры являются латинизированными испанскими фразами, а с точки зрения латиниста Гварино, демонстрируют порчу языка, прежде всего отпадение латинских флексий: habe(t), e(st), civitat (civitas, -atis) и т. п.

34 Собор в Констанце (1414-1418), в котором, будучи апостольский секретарем, участвовал Поджо Браччолини, известный гуманист и страстный собиратель латинских рукописей. Найденная им рукопись содержала список сокращении, введенных в обиход изобретателем римской скорописи М. Туллием Тироном, вольноотпущенником М. Туллия, Цицерона.

Текст воспроизведен по изданию: Трактат Convivio («Пир») // Итальянская лингвистическая мысль XIV-XVI веков. (От Данте до позднего Возрождения). РХГУ. СПб. 2000