ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА

Диалоги из I книги трактата

“О средствах против превратностей любви” ¹

Радость и Надежда. Мы в расцвете сил.

Разум. Вот первая пустая надежда смертных, которая уже обманула много тысяч людей и еще больше обманет.

Радость и Надежда. У нас возраст расцвета.

Разум. Это напрасная и краткая радость: пока мы говорим, этот расцвет начинает сменяться увяданием.

Радость и Надежда. Время жизни еще не растрачено.

Разум. Разве может называть свой возраст нерастраченным тот, у кого многого уже нет, а то малое, что осталось, туманно.

Радость и Надежда. Но есть же определенный срок жизни.

Разум. Кто установил этот срок и что это за определенное время жизни? Общее мнение на этот счет совершенно неосновательно, ибо у каждого свой срок жизни. Нет ничего более различного, нет ничего более неопределенного у людей, чем срок жизни.

Радость и Надежда. Однако есть некая мера и предел жизни, который установили мудрецы.

Разум. Предел жизни может установить не тот, кому он уготован, а тот, кем он дан, – Бог. Я понимаю: вы думаете о семидесяти годах или, если у вас более крепкая натура, о восьмидесяти ² и избегаете той черты, за которой вас ждут тяготы и болезни. Разве что надежду на более долгую жизнь поддержит тот, кто говорит: “Самое большое число дней человеческих – сто лет”. Но мы видим, сколь мало людей достигают этой черты и сколь невелика возможность получить то, что получили немногие.

Радость и Надежда. Очень разумно. Но жизнь молодых людей беспечна и далека от старости и смерти.

Разум. Ты заблуждаешься. Даже если человеку в таком возрасте и не грозит ничего, эта часть жизни довольно опасна: чрезмерная беззаботность делает ее неосторожной. Смерть всегда ходит рядом с жизнью. Это кажется, что жизнь и смерть очень далеки друг от друга, на самом деле они рядом: одна всегда отступает, другая – наступает. И как бы вы ни старались ее избежать, она всегда подстерегает и грозит вам. [233]

Радость и Надежда. Юность все-таки с нами, а старость далеко.

Разум. Нет ничего мимолетнее юности и ничего – коварнее старости. Юность не вечно длится и, хотя и протекает в веселье, уходит; а старость, подкрадывается в темноте и тишине шаг за шагом, наступает, когда ее еще и не ждут, и, даже если кажется, что она далеко, на самом деле она неожиданно оказывается у дверей.

Радость и Надежда. Наш возраст на подъеме.

Разум. Вы верите весьма коварной вещи. Подъем на самом деле – спуск. Жизнь коротка, время не стоит на месте, а утекает исподволь, без всякого шума, среди веселья и даже во сне. О, если бы эта быстротечность времени и мимолетность жизни были известны в ее начале так, как ощутимы в конце? Для вступающих в жизнь все беспредельно, для уходящих из жизни – все ничто! И то, что казалось веками, обернулось мгновениями. И обман обнаруживается тогда, когда ничего нельзя поправить.

Молодым часто дают полезные советы, но они недоверчивы и неопытны, чужие советы презирают, а своего ума еще не нажили. И вот бесчисленные ошибки молодости, скрытые от юношей и им не ведомые, аукаются в старости; ничто не вскрывает их лучше, чем старость: она, так сказать, разувает глаза тех, кто прежде смотрел на все сквозь пальцы. Поздно вы задумываетесь над тем, какими должны были бы быть, - лишь тогда, когда стали такими, какими захотели, и уже не можете стать другими. Юноша, который поймет это сам или поверит мудрому совету, станет счастливым и замечательным исключением из правила; он избежит многих зигзагов в жизни, его путь, благодаря добродетели, окажется прямым и безопасным.

Радость и Надежда. Срок нашей жизни не оборван.

Разум. Каким образом не оборвано то, что постоянно отрывается, как только начало существовать, то, что начинает вырываться мельчайшими частицами, едва дается? Небо вращается в вечном движении, но мгновенья поглощают часы, а часы – день. А этот день теснит другой, а тот - следующий, и все идет без остановок. Так проходят месяцы, года, так идет время жизни: и бежит, и спешит, и, как говорит Цицерон ³, “летит”, или, как Марон ⁴: “не шевельнет быстрые крылья”. Мы похожи на плывущих [234] на корабле: они не замечают пути, а часто и не думают о нем. Но и ему есть конец.

Радость и Надежда. Наша жизнь только началась, она далека от конца.

Разум. В пределах краткого пути все близко.

Радость и Надежда. Но ни одна часть жизни не отстоит от конца дальше, чем ее начало.

Разум. Безусловно. И это было бы верно сказано, если бы все жили одинаково долго. А ведь и в раннем возрасте мы подвержены смерти на очень многих путях и довольно часто. Во многих случаях ближе к концу оказывается тот, который отстоял дальше.

Радость и Надежда. Определенно мы переживаем самый лучший возраст.

Разум. Не заблуждайтесь, даже если так думают многие. Мы уже говорили, что тотчас происходит некое изменение, и что-то выпадает как бы отдельными вереницами слогов, и что-то отнимается от вянущего цветка возраста. Позвольте спросить, разве этот изнеженный и блестящий юноша имеет больше, чем суровый заскорузлый старец? Ведь у юноши, как мы сказали, к сожалению, нет ничего, кроме недолговечного, вянущего и постоянно уходящего цвета возраста. Не понимаю, где же тут что-то милое, что-то приятное, когда юноша знает, что быстрее, чем об этом говорится, он станет таким, каков теперь этот старец. А если ему это неизвестно – он безумец.

Если случится так, что двое осуждены на казнь одновременно, то более счастливым должен считаться тот, кому приказано подставить свою шею под секиру раньше, другой кажется мне более несчастным из-за самого откладывания наказания. Хотя положение осужденных на казнь и юношей неодинаково: ведь что касается приговоренного, то, пока совершается казнь товарища, что-либо может измениться, и он останется жить. А юношу может избавить от старости только смерть. В конце концов, большое счастье не вмещается в малый промежуток времени, а для великих душ ничто кратковременное не является желанным. Пробудитесь спящие, еще есть время! Откройте затуманенные глаза. Приучитесь, наконец, думать о вечном, его любить и его желать, одновременно презирая преходящее. Научитесь добровольно уходить от того, что не может быть с вами долго, научитесь оставлять его по своей воле прежде, чем оно вас оставит.

Радость и Надежда. Наш возраст неизменный и бодрый. [235]

Разум. Обманываются те, которые любой из возрастов называют неизменным. Нет ничего изменчивее времени. Время – телега в любом возрасте, а вы выдумываете, что оно неизменно. О, пустословие! Нет ничего неизменного; теперь-то время и гонит тебя быстрее всего.

II. Об исключительной красоте тела

Радость. Красота тела исключительна.

Разум. Но она не может преодолеть время. С ним приходя, с ним же она и уходит. Останови, если можешь, время – тогда, может быть, и красота тела останется неизменной.

Радость. Красота тела отличная.

Разум. Ты опираешься на хрупкое основание. Само тело исчезает наподобие тени, а ты ручаешься, что у тебя останутся временные случайные признаки тела. Случайные признаки могут разрушиться, в то время как сущность остается неизменной; если же она разрушится, не могут не разрушиться и случайные признаки. А из всех качеств, которые уходят вместе со смертным телом, быстрее всего уходит внешность, как прелестный цветочек, который, только распустившись, начинает вянуть прямо на глазах тех, кто любуется и восхищается им; его может обжечь краткий заморозок, сломать легкий ветерок, сорвать недружелюбная рука или затоптать нога прохожего. Вот и прославляй после этого красоту и сколько угодно рассыпайся в похвалах ей. И вот большими шагами приходит то, что сорвет с тебя тонкое покрывало: какова на самом деле красота живого человека, смерть показывает, и не только смерть, но и старость, и короткий промежуток времени, и даже внезапная легкая лихорадка в течение одного дня. В конце концов, даже если не случится ничего внешнего, красота сама по себе изнашивается и превращается в ничто; она не столько радости приносит своим приходом, сколько скорби при уходе. Об этом (если я не ошибаюсь) некогда знал красивый известный римский император Домициан, который в письме другу говорил: “Знай, что нет ничего пленительнее красоты, но ничего нет и недолговечнее ее” ⁵.

Но если бы красота была продолжительным или вечным даром природы, не понимаю, считал ли он, что к ней нужно стремиться, хотя это только поверхностное, блестящее украшение, обманывающее и ласкающее наши чувства и скрывающее под тончайшим покровом кожи много безобразного и ужасного. [236]

Радость. Красота тела очень изыскана.

Разум. У тебя перед глазами завеса, под ногами - сеть, крылья в силках: нелегко разглядеть истину, следовать добродетели и взмыть душой вверх. Многих стремящихся к возвышенному, красота отвлекала и поворачивала в противоположную сторону.

Радость. Красота тела удивительна.

Разум. Это хорошо сказано: удивительна. Ибо есть ли что удивительнее призрачности? Сколько красивых юношей лишают себя более приятных вещей! Какие труды предпринимают, какие увечья наносят они себе, чтобы не столько быть красивыми, сколько казаться таковыми! Стремясь только к одной красоте, они забывают о здоровье и радости. А сколько это съедает времени! И между тем, как много достойного, полезного, в конце концов, необходимого находится в пренебрежении! Вот и владей своим кратким, исчезающим благом и ничтожной радостью. А на самом деле ты имеешь в доме врага и, что особенно опасно, врага ласкового и льстивого; он крадет твой покой и время, вечно мучит тебя; это предмет хлопот, огромнейшая причина опасностей, горючий материал для сладострастия; он приносит ненависти не меньше, чем любви.

Может быть, ты станешь милым для женщин легкого поведения, но мужам ты будешь ненавистен и подозрителен. Телесная красота больше всего воспламеняет супружескую ревность; ни одна вещь не преследуется более горячо, чем красота, ни одна вещь не волнует душу сильнее, и в то же время ни одна не вызывает больше подозрений.

Радость. Красота тела велика.

Разум. Она обычно толкает глупых юношей туда, куда невыгодно. Им кажется, что они могут пользоваться своим превосходством как хотят, и не стремятся к достойным занятиям. Для многих красота часто оказывалась причиной жестокой и позорной гибели.

Радость. Красота тела редкая.

Разум. Пройдет очень немного времени – и изменится и само лицо, и его цвет. Белокурые кудри выпадут, а оставшиеся на голове побелеют; нежные щеки и ясный лоб избороздят скорбные морщины; радостный свет и сияющие звезды глаз затуманят печальные облака; ровные и белые, словно из слоновой кости, зубы испортит и изотрет грубая пища, так что они станут не только другого цвета, но и расшатаются; стройная шея и подвижные плечи согнутся; нежный голос охрипнет; иссохшие руки и искривленные ноги станут как чужие. Чего же больше? Придет день, когда ты не узнаешь себя в зеркале. Ты думаешь, что все [237] это случится нескоро, так вот не говори, что ты, пораженный неожиданными уродствами, не был предупрежден об этом; вот здесь уведомляю тебя: если только ты живешь, все это придет к тебе быстрее, чем об этом говорится. Поверь мне теперь, чтобы потом меньше удивляться переменам, происходящим с тобой.

Радость. Красота между тем известна.

Разум. Ну, об этом короче всех сказал Апулей из Мадавры: “Немного подожди – и ее не будет” ⁶.

Радость. Красота тела до сих пор превосходна.

Разум. Я предпочел бы, чтобы превосходной была красота души! Ибо у души есть свое изящество, и оно гораздо привлекательнее и надежнее, чем изящество тела; и она сама поддерживает себя своими законами, устройством и удобным расположением своих частей. Достойно было ее желать, на нее направлять свои труды: ведь ее не уменьшит долгий день, не погасит болезнь и сама смерть. А ты восхищаешься преходящим.

Радость. Теперь, по крайней мере, несомненно, что красота необыкновенна.

Разум. В отношении красоты, как и во многом другом, надо желать умеренности. А если с такой необыкновенной красотой ты и себе не будешь нравиться, и не позаботишься, чтобы нравиться другим, насколько это прилично, и не будешь пользоваться ею целомудренно, воздержанно, умеренно, то нечего тебе ожидать в будущем большой славы.

Радость. Прекрасное лицо украшает душу.

Разум. Напротив, оно испытывает душу и часто вовлекает в опасность. И к чему кичиться тем, что не твое, и тем, что ты не можешь сохранить надолго? Красивое лицо никому не принесло славы, а многие прославились пренебрежением к своей внешности. Сошлюсь на других: не природная красота сделала знаменитым Спурину, а неестественная уродливость ⁷.

Радость. Я стремлюсь, чтобы доблесть души была соединена с красотой тела.

Разум. Если ты это делаешь, то это представляется замечательным, тогда ты во всем будешь счастлив, и тебе и красота покажется более славной, и добродетель более привлекательной. Хотя тому, кто сказал: “Добродетель, исходящая от красивого тела, привлекательна” ⁸, – казалось, что он ошибается. Но мне представляется – справедливо считает Сенека, – что такая [238] добродетель больше, совершеннее и возвышеннее. И мне теперь показалось, что Вергилий не ошибается, когда говорит это, так как он имел в виду не саму по себе добродетель, но впечатление от нее.

И, в конце концов, прелесть красоты не имеет в себе ничего постоянного, ничего желанного, она является только добавкой к добродетели, и не будет ошибкой в оценке их обоих, если согласиться, что добродетель – украшение красоты, хотя краткая и хрупкая красота и не лишена прелести для взоров. Но я сказал бы, что она отягощает душу и выглядит горькой насмешкой.

III. О хорошем телесном здоровье

Радость. Ну, что ж, со здоровьем у меня все благополучно.

Разум. В отношении этого я бы повторил все то, что сказал раньше о внешнем виде.

Радость. Здоровье тела крепкое.

Разум. Но приближается старость, которую сопровождают тысячи болезней. Да и низменные страсти, между прочим, ведут сражение против здоровья. Это хорошо известно.

Радость. Здоровье тела надежно.

Разум. Это безрассудная радость; она делает обладателей такого здоровья беспечными и неосторожными. Они часто подвергают себя тем болезням, которых часто избегают осторожные люди, не доверяющие собственному здоровью.

Радость. Здоровье тела хорошее.

Разум. Так, пользуйся же им хорошо, чтобы незначительное благо не принесло тяжкого зла и не стало (как это обычно бывает) причиной какого-либо несчастья. Для многих здоровье стало опасным и даже гибельным, а болезнь могла бы оказаться для них спасительной.

Радость. Состояние здоровья тела очень хорошее.

Разум. Это очень приятно и весьма полезно как для тела, так и для души. Но посмотри: в корнях некоторых трав есть сильный яд; при смешивании с другими веществами он слабеет и становится здоровым питьем; хотя, если этот яд принимать в чистом виде, – он губителен. Так и телесное здоровье: чтобы оно не вредило тому, у кого оно есть, его должно уравновешивать благополучное состояние души. Нет ничего хуже, когда в здоровом теле живет больная душа. [239]

IV. О выздоровлении

Радость. Я радуюсь, выздоровев от длительной болезни.

Разум. Согласен: приятнее вернуть здоровье, чем сохранять его. О неблагодарнейшие смертные! Вы постигаете свое благо только тогда, когда чувствуете, что его можно потерять. Утратив его, вы мучаетесь, а возвратив – радуетесь.

Радость. Меня оставила тяжелейшая лихорадка.

Разум. Это врачи называют тяжелейшими те лихорадки, которые пылают в костях и в мозгах. Но еще более тяжелыми являются те, которые лихорадят души. Именно от них я больше всего хотел бы избавиться.

Радость. Болезнь от меня ушла.

Разум. Но наличие болезни часто бывает полезным. Когда ослабляются силы тела, крепнет здоровье души. Соответственно уход болезни приносит вред, умаляя свет души и увеличивая заносчивость тела. Хотя болезнь и кажется наихудшим злом, однако зло, которое может обернуться лекарством от еще большего зла, желанно.

Радость. В конце концов, и долгая болезнь подходит к концу.

Разум. О глупейший! Ты, может, думаешь, что вообще избежал смерти, а ведь ты беспрестанно спешишь к ней. И теперь ты ближе к смерти, чем тогда, когда тебе казалось, что она рядом. Переход к ней неизбежен, и на пути к смерти нельзя нигде ни остановиться, ни замедлить шаг, ни повернуть вспять. Сон и бодрствование, работа и отдых, болезнь и здоровье – все это шаги к смерти.

Радость. Я освободился от опасной болезни.

Разум. И приобрел неумолимую кредиторшу. День настоящего освобождения только отсрочен и окончательный расчет не пустячен. Ты можешь снова заболеть и умереть.

V. О силе тела

Радость. Много сил.

Разум. Смотри, как бы, надеясь на эти силы, ты не оказался бессильным в том деле, которое ты начинаешь.

Радость. Сил в изобилии.

Разум. И быки этим славятся.

Радость. Весьма много сил.

Разум. А у слона больше.

Радость. Сил чрезмерно много. [240]

Разум. Легко поверю этому. Но все, что сверх меры, склоняется к пороку. А часто именно то, что является чрезмерным, уже само по себе порок.

Радость. Чрезмерно во мне сил.

Разум. Хорошо, когда эта чрезмерность переходит в умеренность. А что если она перейдет в недостаток? Что, если эта сила сломается? Поверь мне, не бывает столь великих сил тела, которые не были бы сломлены или неумеренным трудом, или жестокой болезнью, или всепобеждающей старостью. Лишь силу души ничем нельзя победить.

Радость. Огромна сила тела.

Разум. Не было никого сильнее Милона ⁹, а славнее оказывались многие.

Радость. Тело мощно и весьма крепко.

Разум. Самой превосходной из всех вещей является добродетель. Пребывая в душе, она не нуждается в мощи тела.

Радость. Для мощного тела нет ничего трудного.

Разум. А на самом деле очень многое невозможно и прежде всего то, что надеющийся на силы тела не поднимется ввысь.

Радость. Силы мои сверхчеловечны.

Разум. Тем не менее, тот, кто превосходит силой всех людей, все же слабее многих животных.

Радость. С такими силами можно ничего не бояться.

Разум. На самом же деле бояться нужно очень сильно. Ведь часто судьба окружает тяжелыми обстоятельствами того, кто надеется на свои большие силы. И иногда судьба на равных гневно вступает в бой, чтобы показать, сколь хрупким существом является человек (хоть он и кажется самому себе очень сильным) и какие гигантские силы тратит он на ничтожные сражения. Непобедимого всеми Геркулеса победила сила скрытого зла ¹⁰.

Самого Милона, всеми прославленного и известного в палестрах ¹¹, крепко дерево придержало и позволило диким зверям растерзать его. Так, эта исключительная, беспримерная мощь оказалась слабее мощи дуба. А ты все еще надеешься на свои силы ¹². [241]

Радость. В моем распоряжении неизмеримо много сил.

Разум. Все неизмеримое страдает от своей тяжести.

Радость. Силы возрастают.

Разум. Природа всех вещей такова, что, дойдя до вершины, они спускаются вниз, причем не с той же скоростью: восхождение медленно, спуск же стремителен. То же происходит и с силами: они не остаются неизменными; сначала незаметно слабеют, потом, наконец, открыто рушатся. Так же уходит все принадлежащее человеку, кроме души. Причем уходит бесследно, в то время как даже черви, ползая в потемках, как говорится, оставляют свидетельство своего пути.

Радость. Я горжусь силами моего тела.

Разум. Ты считаешь их своими? А подумай, может ли тебе принадлежать столько сил? Нет, они не твои, в тебе они нашли только пристанище, а точнее – тюрьму. Глупо, самому будучи слабым, хвастаться крепким пристанищем, а лучше сказать, крепким противником.

Радость. Я радуюсь своим силам.

Разум. Ну, что тут сказать? Разве что вспомнить слова поэта: “Недолго ты будешь радоваться, и на смену радости придут жалобы”. Вспомни, как тот очень сильный человек, о котором я уже два раза говорил, в старости жаловался на свои силы ¹³.

VI. О стремительности тела

Радость. Много у меня стремительности.

Разум. Важно, куда направлен бег, ведь стремительность многих приводила к концу.

Радость. Стремительность поразительна.

Разум. Куда бы вы, смертные, ни бежали, все равно стремительность неба опережает вас и приближает к старости и смерти. Старость отнимает у вас бег, а смерть – само движение.

Радость. Стремительность неслыханная.

Разум. И торопится туда, где тебя ждет неминуемая медлительность.

Радость. Стремительность беспредельна.

Разум. Какой бы она ни была, ей негде разгуляться. Разве, что вся земля станет маленькой точкой. [242]

Радость. Стремительность нельзя измерить.

Разум. Это заслуга ума, в распоряжении которого и моря, и небо, и вечность, и просторы природы, и скрытые тайны всех вещей. А тело ограничено пространством и временем. И куда в конце концов исчезнет его стремительность, и где она окажется? Как бы широко ни было открыто пространство и время и куда бы ни было направлено движение тела, оно несется к могиле. Эту ограниченность пространства и времени мы знаем и по астрологическим предсказаниям, и по геометрическим доказательствам. Из них видно, что бег устремлен туда, где не бывает никакого бега.

Радость. Сейчас стремительность невероятна.

Разум. Да хоть всех людей превзойди, а даже с малым зайцем не сравнишься.

Радость. Стремительность изумительна.

Разум. Она у многих проявлялась в местах обрывистых и крутых, а на ровной дороге оставляла их. В наше время некоторые люди невредимо перелетали через башенные укрепления, через корабельные реи, через непроходимые горы, но даже легкое препятствие заставляло их поскользнуться на дороге общественной деятельности и погибнуть. Наше время знает таких. Сомнительна и несвойственна природе эта легкость тяжелых тел, и человек может быть стремительным лишь какое-то время. Даже если стремительность сначала будет беспрепятственно нарастать, все же вскоре, утомившись, вовсе исчезнет.

Радость. Я теперь очень деятелен.

Разум. В молодости и осел деятелен, а в старости и леопард ленив. Со временем легкость тяжелеет. В молодости ее подгоняет кнут, а в старости сдерживает узда. Каким бы ты ни был сейчас, долго ты таким не будешь. А вообще, каким бы ты ни желал быть, заботься, прежде всего, о том, чтобы быть добрым. Только добродетель не боится старости.

VII. Об уме

Радость. Ум у меня быстрый.

Разум. О, если бы его быстрота проявлялась в стремлении к добродетели! Иначе, чем он быстрее, тем ближе к гибели.

Радость. Ум мой всегда наготове.

Разум. Если он готов к добрым занятиям, это драгоценное украшение души; в противном случае он становится тягостным, опасным, мучительным. [243]

Радость. Ум мой очень острый.

Разум. Настоящей и вечной похвалы заслуживают равномерность и постоянство ума, а не его острота. Остроту некоторых умов можно уничтожить тонким кончиком копья; она исчезнет от первого же прикосновения. Даже будучи очень сильной, она слабеет, если ее чрезмерно изощряют. Всякая сила постепенно уменьшается.

Радость. Острейший у меня ум.

Разум. Для мудрости нет ничего ненавистнее чрезмерной остроты. Например, самыми неприятными для философов являются софисты. По этой же причине древние поэты изобразили паука, ненавистного Палладе ¹⁴; его паутина тщательно соткана и нити тонки, но непрочны и никому не приносят пользы.

Так пусть острота ума будет такой же, как острота кинжала. Пусть она не только пронзает, но и вовремя останавливается.

Радость. Ум мой деятельный и гибкий.

Разум. Таким умом был наделен Марк Катон Цензор, который в равной степени занимался и литературой, и оружием, и всеми видами военной и городской, и сельской деятельности ¹⁵. В некоторой мере теми же качествами греки наделяют Эпаминонда ¹⁶, а персы – Кира ¹⁷. Но берегись, как бы этот твой гибкий ум не повернул туда, где он станет лукавым и будет выглядеть не деятельным, а скорее легкомысленным и непостоянным. Ибо одно дело не иметь возможности остановиться, а другое – с легкостью идти, куда хочешь.

Радость. Ум мой замечательный.

Разум. Очень важно, в каком роде замечательный; ибо значение этого слова расплывчато и весь смысл в том, куда ты устремишь свой ум. Предпочтительнее ум добрый, чем замечательный. Первый нельзя склонить ко злу, а второй вполне возможно повернуть в дурную сторону. Например, Саллюстий говорит, что Луций Катилина был человеком большой силы духа, но ум его был злым и извращенным ¹⁸. [244]

Радость. Мой ум велик.

Разум. Я хочу, чтобы он был добрым и деятельным; одно величие вызывает недоверие. Часто великий ум был началом великих бедствий. И великие заблуждения редко исходили не от великих умов.

VIII. О памяти

Радость. Мне дана огромная память.

Разум. Следовательно, обширное жилище пресыщенности и обиталище темных от копоти изображений, где многое может вызывать отвращение ¹⁹.

Радость. Я помню о многих вещах.

Разум. Среди этих многих вещей немногое радует, а очень многое приносит мучение, и часто даже воспоминание о приятном – тягостно.

Радость. Я помню о разнообразных вещах.

Разум. Хорошо, если о хороших; если же о плохих – так чему тут радоваться? Разве не печально и переносить несчастья, и видеть их, если они ежедневно вспоминаются и всегда перед глазами.

Радость. Я помню о различных вещах.

Разум. В том числе и о прегрешениях, и о проступках, и о преступлениях, и о бесчестье, и о неудачах, и о боли, и о страданиях, и об опасностях. Впрочем, с последними, говорят, связано в памяти некое удовольствие. Под ним понимают, что приятной является не столько мысль о прошлых бедствиях, сколько наслаждение от настоящего благополучия. Всякому приятно вспоминать страдания и опасности, если он сейчас спокоен и беззаботен. Богач с радостью вспоминает о прошлой бедности, здоровый – о болезни, свободный – о тюрьме, освобожденный от оков – о цепях, возвращенный на родину – об изгнании. Пожалуй, только память о бесчестье неприятна человеку, находящемуся на вершине почестей, потому что общественное мнение очень взыскательно и всегда внушает тревогу.

Радость. Разнообразна память о многих временах.

Разум. Из-за разнообразных воспоминаний и неприятные чувства разнообразны. Ведь есть среди них и такие, что терзают [245] нашу совесть, тревожат ее и ранят. Одно смущает, другое приводит в ужас, третье вызывает недовольство. Поэтому бывает, что лицо человека, даже молча вспоминающего что-то, то краснеет, то бледнеет, что по большей части случается с самыми дурными из людей; походка становится неверной, голос растерянным; появляются и другие доказательства того, что душа страдает от воспоминаний.

Радость. Память всегда в полной готовности.

Разум. Я предпочел бы, чтобы в полной готовности были стремление к благочестию, чистые помыслы, достойные уважения решения, безупречные деяния и жизнь, не знающая постыдных поступков.

Радость. Память исключительно цепкая.

Разум. А откуда же это забвение божественных заповедей, хотя число их невелико? Откуда забвение Бога? Откуда забвение самого себя?

Радость. Память весьма цепкая.

Разум. Полагаю, цепкой она является по отношению к бесполезным земным вещам. А где же она нетверда и мимолетна? Ты исследуешь небо и землю, не умея обернуться к себе самому, и забываешь то существенное, что является необходимым и спасительным. Случается припомнить что-нибудь и приятное, однако чаще всего тревожное; и по заслугам.

Когда Фемистоклу ²⁰ некто посулил, что научит его искусству запоминания, открытому в то время Симонидом ²¹, он сказал: “Я предпочел бы научиться искусству забывать, а не запоминать”. И пожалуй, он имел на это право, так как от природы имел дар невероятной памяти. Память каждого обременяют бесчисленные картины прошлых дел и обрывки фраз; однако все вы привыкли хранить то, что нужно забыть, и забываете то, что нужно помнить. Вы упражняете память в запоминании того, что было бы полезным забыть, вас не удовлетворяют пределы, определенные природой, и вы искусственно расширяете безрассудство.

Радость. Память всемогуща.

Разум. Так можно говорить только о Боге. Ты, наверное, хотел сказать “могущественна”. Однако, если чем и замечательна сила памяти (и это будет лучше всякой пытливости), так это тем, что она может отгонять вредное, притягивать полезное и не [246] загружать себя столь усердно только тем, что приятно, а накапливать то, что приносит пользу.

Радость. Память самая лучшая.

Разум. Нет ничего лучше самого лучшего. Если ты ищешь веры своим словам, нужно, чтобы ты был памятливым в отношении лучших дел. Помни о своих грехах, что заставят тебя скорбеть; помни о смерти, с приходом которой тебя не станет; помни о божественном воздаянии, что заставит тебя бояться; помни о милосердии, что поможет тебе не прийти в отчаяние.

Комментарии

1. Настоящий перевод сделан Л. М. Лукьяновой по изданию: Petrarca Fr. De remediis utriusque Fortunae. Bern, 1610.

2. “Дней наших семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят” (Псалом LXXXIX, 10).

3. “Приходит время, и довольно быстро, будешь ли ты медлить или спешить; ведь возраст летит” (см.: Цицерон. Тускуланские беседы, I, 31, 76).

4. Петрарка приводит слова Вергилия о голубке, которая “в безмятежном эфире, не шелохнувши крылом, летит спокойно и плавно” (см.: Вергилий. Энеида, V, 216-217).

5. Светоний. Жизнь двенадцати Цезарей. Домициан, 18, 2.

6. Апулей (125-170 гг. н.э.) – римский писатель, родившийся в маленьком городке Мадавре в Северной Африке.

7. Спурина – этрусский гадатель, предсказавший Цезарю гибель в мартовские иды.

8. Вергилий. Энеида, V, 344.

9. Милон Кротонский (VI в. до н. э.) – знаменитый борец, много раз побеждал на Олимпийских играх.

10. Геркулес – герой греческой мифологии, воплощение доблести и силы. Его супруга Деянира, ослепленная ревностью, послала Гераклу пропитанную ядом одежду, которая приросла к телу героя. Отчаявшись в спасении, Геракл приказал воздвигнуть погребальный костер и возлег на него.

11. Палестра – место для спортивных занятий и борьбы.

12. Легенда рассказывает, что уже в преклонном возрасте Милон отправился в лес за дровами. Забив клинья в щель толстого ствола, Милон руками попытался разорвать его надвое. Но клинья упали на землю, и дерево зажало пальцы силача. Через несколько дней он был растерзан дикими зверями.

13. Милон Кротонский, будучи уже стариком, смотрел на упражнения атлетов; затем взглянул на свои руки и, прослезившись, сказал: “А ведь они уже мертвы!” (см.: Цицерон. О старости, IX, 27).

14. Петрарка вспоминает миф о том, как лидийская ткачиха Арахна вызвалась состязаться с Афиной Палладой и была превращена в паука (см.: Овидий. Метаморфозы, VI, 1-145).

15. Марк Порций Катон Цензор (234-149 гг. до н. э.) – римский политический деятель; предводительствовал римским войском в сражении против сирийского царя Антиоха Ш; создал трактат “О сельском хозяйстве”; считался основоположником римской прозы: написал сочинение “Происхождение”.

16. Эпаминонд (IV в. до н.э.) – фиванский государственный деятель и полководец.

17. Кир Старший (годы правления 558-529 гг. до н.э.) - персидский царь.

18. Луций Сергий Катилина (108-62 гг. до н.э.) – римский патриций, организовавший заговор с целью захвата власти. Характеристику ума Каталины Петрарка взял из сочинения римского историка Саллюстия “Заговор Катилины” (V, 1-8).

19. Сравнивая огромную память с обиталищем темных от копоти изображений, Петрарка имеет в виду атрий, часть римского дома, где ставили изображения предков: здесь же был и очаг, от которого могли закоптиться эти изображения.

20. Плутарх говорит, что Фемистокл имел настолько хорошую память, что “называл по имени каждого гражданина” (см.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Фемистокл. V).

21. Симонид (556-468 гг. до н.э.) – греческий поэт с острова Кеос.

Текст воспроизведен по изданию: Франческо Петрарка. Диалоги из I книги трактата “О средствах против превратностей любви” // Средневековый город, Вып. 16. 2004.