ГУРЬЕВ Б. М.

ПОЕЗДКА В ТАВРИЗ

(Окончание. См. “Исторический Вестник”, т. CXXVIII, стр. 972.)

IX.

Поездка на фабрику Шюнемана. — Г. Шюнеман. — Русский военный отряд в Тавризе. — Принесенная им польза Тавризу.

На следующий день, который приходился в пятницу, 9-го сентября (в этот день праздник у мусульман, как у пас воскресенье, и банк не работает), к нам приехал А. И. Трескинский, и мы все четверо, т. е. управляющий банка, контролер, инж. Трескинский и я, поехали на фабрику Шюнемана. Фабрика, как сказал в клубе Шюнеман, будет работать. Минут через пятнадцать езды мы уже подъезжали к воротам фабрики. К фабрике от, ворот ведет широкая аллея, направо от которой находится большой бассейн. Около фабрики нас встретил Шюнеман и повел осматривать фабрику. Шюнеман мне очень понравился.

Среднего роста, худенький, изящно одетый, с умными живыми глазами, весь сам живой в движениях, он производит впечатление очень деятельного человека. Из его же разговора выяснилось, что он поставил себе определенную цель и твердо идет к ее осуществлению. Именно, целью его является, как [311] он и сам подтвердил высказанное мною ему предположение, оказать содействие развитию персидских производств путем устройства для каждого из производств соответствующих фабрик. Например, данная фабрика выделывает нитки для ковров. Поэтому мне кажется, что сообщения, бывшие в печати, что немцы хотят устроить в Тавризе ковровую фабрику, не совсем точны. Едва ли немцы станут восстановлять против себя персов, отнимая от них давнишний их главный заработок.

Фабрика Шюнемана работала при нашем посещении полным ходом. Рабочими на фабрике являлись большей частью мальчики-персы, которые очень внимательны к своим работам. Интересно было смотреть, как эти маленькие рабочие, стоя у станков, внимательно следили за катушками и быстро перебегали от одной к другой, где рвалась нитка.

Фабрика Шюнемана довольно большая, но оборудована машинами устарелой конструкции. Работает фабрика день и ночь, и гудок ее разносится по всему Тавризу. Каждый раз, слыша фабричный гудок, мне как-то делалось не по себе от чувства досады, что не мы, влияние которых в северной Персии исключительное, устроили здесь фабрику.

С фабрики г. Шюнеман повел нас к находящимся напротив нее, через улицу, зданиям, одно из которых являлось домом г. Шюнемана, а другое — второй фабрикой этого предприимчивого и энергичного немца.

Почему-то в печати мне не приходилось читать об этой второй фабрике г. Шюнемана, между тем, по-моему, она имеет значение гораздо большее, чем первая.

Эта фабрика представляет собою высокий одноэтажный дом, разделенный на шесть или восемь отделений. В каждом из отделений поставлены новейшей конструкции небольшие машины для выработки того или другого из производств. Г. Шюнеман подметил, какие из фабрик наиболее необходимы для персов, и соответственно потребностям таковые оборудовал.

Так, например, у него имеется лесопилка, машины для выделки столярных изделий, слесарных, а также мельница.

Интересный, между прочим, факт выяснился, когда мы пришли в отделение, где находилась мельница. Здесь стояли мешки с мукой. Я спрашиваю, чья это мука — персов? “Нет, —   отвечает г. Шюнеман, — это мука тавризского отряда”. Таким образом, оказывается, что тавризский отряд вынужден молоть свою муку на фабрике Шюнемана, который представляет для нас серьезного конкурента в Тавризе.

Я говорю “вынужден” потому, что, как мне сообщил А. И., у тавризского отделения нашего банка имеется также мельница, [312] но, как потом оказалось при осмотре ее, она не работает, так как камни жерновов перетерлись и надо купить новые. Так, по крайней мере, объяснили мне персы-рабочие на мельнице.

Вторая осмотренная нами фабрика Шюнемана безусловно представляет гораздо большее значение, чем первая. Она заключает в себе несколько, так сказать, показных маленьких фабрик, которые, можно предполагать, будут вскоре не в одном Тавризе в Персии.

Когда мы вышли из фабрики, то нас всех, вместе с Шюнеманом, А. И. снял у фабрики.

В это время германский флаг гордо развевался над домом Шюнемана и как бы говорил нам о тех успехах, которых может достигнуть энергичный и предприимчивый немец и что германское правительство умеет ценить подобных своих подданных.

Мне рассказывали в Тавризе, что первоначально дела Шюнемана с фабрикой шли очень плохо. На фабрике работа машин все не налаживалась, деньги у Шюнемана иссякли, и кредит ему в Тавризе закрылся. Тогда Шюнеман весною 1911 года отправился в Германию, был принят чуть ли не самим императором Вильгельмом; правда это или нет, но во всяком случае он вернулся с деньгами. Привезенный им опытный техник быстро наладил фабрику, и вот теперь она работает полным ходом.

В разговоре со мной Шюнеман сообщил, что он выписал из Германии двадцать пять различных немецких мастеров для обеих фабрик.

После осмотра фабрик Шюнеман предложил нам чай. Во время общей беседы за чаем Шюнеман спросил контролера банка Фердинанда Фердинандовича Фогта, кто я такой и почему интересуюсь его фабриками.

Последний объяснил ему цель моего приезда в Тавриз. Тогда Шюнеман спросил опять г. Фогта, не пишу ли я в газетах. Тот ответил, что да, иногда. После этого Шюнеман обратился ко мне и сказал: “Вы не говорите в Петербурге, что Германия является конкурентом России в Тавризе в отношении торговли, мы не можем конкурировать здесь с Россией в этом отношении, здесь все русские товары, я хочу, — пояснил Шюнеман, — своими фабриками оказать содействие к развитию персидских кустарных производств”.

То есть, например, деревья в Персии пилятся на доски самым примитивным способом; один стоит наверху бревна, положенного на козлы, а другой внизу и так пилят. Шюнеман же на своей лесопилке может в несколько минут напилить персам необходимые для их работа доски. [313]

Затем Шюнеман высказал мне, что было бы очень хорошо если бы Россия проложила скорее железную дорогу к Тавризу. На это я отвечал ему: “Кому же будет хорошо, что железная дорога пройдет к Тавризу? Едва ли самой России. Русское правительство затратит деньги на дорогу, а барыши будут получать другие, но не русские”. В этом случае я разумел Шюнемана и других иностранцев, работающих в Тавризе. “Кроме того, —  продолжал я, — сами же иностранцы, если Россия проложит железную дорогу, будут кричать, что Россия хочет захватить Тавриз”.

Шюнеман на мой ответ ничего не возразил и только как-то двусмысленно улыбнулся.

Затем мы вскоре распрощались с г. Шюнеманом и отправились домой. Я поехал с Ферд. Ферд. Фогтом, и разговор наш естественно был исключительно о Шюнемане и его фабриках.

Ранее о фабрике Шюнемана в Тавризе почему-то циркулировали слухи, что фабрика не работает и вообще ничего не стоит. Когда мне это говорили и убеждали, что ехать смотреть фабрику не стоит, я ответил, что мне все-таки интересно посмотреть, что хотел сделать г. Шюнеман, считающийся здесь нашим конкурентом. По моему мнению, при существовании противника, [314] надо ознакомиться не только с тем, что он сделал, по и предполагал сделать, а уже потом игнорировать его или нет.

И вот из нашего посещения г. Шюнемана оказалось, что деятельность его весьма успешна, что базарные слухи были ложь и г. Шюнеман представляет для нас очень и очень серьезного противника.

Чтобы знать всю энергию и настойчивость Шюнемана, надо сказать про те трудности, которые ему пришлось преодолеть при оборудовании своих фабрик.

Наша Тавризская дорога потребовала с него громадную плату за провоз машин, — Шюнеман уплатил; первый его механик на фабрике пустил с чего-то обратным ходом все машины и все перепортил, — Шюнеман выгнал его и привез нового механика; компаньон Шюнемана Моссиг стал, затем, также к нему недоброжелателен, — Шюнеман компанию его от себя отстранил и т. д.

Вообще, казалось бы, энергичного человека, твердо идущего к определенной цели, трудно задержать в ее осуществлении возвышенными платами и т. п., да и это малокультурный прием борьбы. Борьба с таким конкурентом возможна только тем, чтобы стараться перещеголять его, но, к сожалению, наших русских коммерсантов трудно заманить на какое-нибудь новое дело. Они получают с избытком барыши в России, а идти на Восток, особенно в Персию, где теперь идет междоусобная борьба, — Боже упаси!

В тот же день я сделал визит делопроизводителю нашего банка и в наш отряд, начальнику его полковнику Чаплину.

Необходимо сказать в данном случае несколько слов про наш отряд.

Много было когда-то нареканий в печати, не только в иностранной, но иногда и среди нашей же русской, именно в левых газетах, на присутствие в Персии наших воинских частей.

Под влиянием нападок персидского меджлиса, мы вывели свой отряд из Казвина. Однако, казалось бы, персы-то сами не только не смеют изъявлять претензии на пребывание наших воинских частей в Персии, но, напротив, должны нас за эти взятые на себя расходы и заботы благодарить.

Действительно, например, в Тавризе, только благодаря присутствию нашего отряда, город этот имел возможность вести торговлю и вообще существовать более или менее спокойно.

Ведь надо видеть сначала, какая такая революция в Персии, прежде, чем порицать наши там действия! Происходит следующее: захвативший власть, в лице настоящих персидских министров или губернаторов, начинает первым делом грабить народ, так как, с одной стороны, такой правитель не уверен в продолжительности своей власти, с другой, в силу врожденной у перса к тому склонности. [315]

Кроме того, революцию персидскую много делают наши кавказские “товарищи”, являющиеся сюда в погоне за легкой наживой. Общее убеждение было во время моего пребывания в Тавризе, что в случае перевеса сторонников экс-шаха персы первым делом кинутся на армянский квартал, который жил там под страхом погрома.

Сам персидский народ жаждет лишь спокойствия, так как настоящие правители совсем его обобрали. Мне неоднократно говорили на базаре, что спасибо русским, благодаря вашему отряду мы еще можем жить. Что же было бы в Тавризе, если бы там произошла резня! Мы знаем, что улицы Тавриза представляют собою каменный лабиринт, и поэтому здесь спокойствие самим персам было бы невозможно восстановить, а если оно и восстановилось бы, то лишь тогда, когда половина населения Тавриза была бы вырезана.

Между тем в Тавризе имеются и наши и иностранные консульства, два банка, много русских подданных, нам же вверена охрана иностранцев, и потому подобной резни в городе мы не можем и не должны допустить.

Товарищи могут кричать что угодно, а сам персидский народ в душе в высшей степени благодарен нам.

Например, также, сообщение на Тавризской дороге возможно только благодаря охране ее нашими казаками. Не будь последних, то и по этому пути, как и на прочих, прекратилось бы движение и пассажиров и товаров.

Расположенный в Тавризе наш отряд состоял при мне из всех трех родов оружия. Всего насчитывалось около тысячи человек.

К сожалению, не могу сказать, по какой причине солдаты наши очень болеют тифом и много из них умирает. Как-то я проходил сад, где помещается отряд, и увидел там приготовленные деревянные гробы для тех из солдатиков, на выздоровление которых уже была потеряна надежда. Зрелище это, тяжелое для меня, является, мне думается, еще тяжелее для солдата отряда.

На эту эпидемию у солдат тифа надо было бы обратить особое внимание, если она все еще продолжается.

X.

Персидская почта. — Таможня. — Иностранные маловесные посылки (colis postaux). —   Управление Тавризской дороги. — Стивенсы — отец и сын.

10-го сентября. В этот день я осматривал в Тавризе персидскую почту, таможню и зашел на базар познакомиться с Стивенсами. [316]

Я каждый день первоначально ехал с г. Анастасиинским в банк и оттуда, взяв одного из персидских служителей банка за проводника, служившего мне в то же время переводчиком, отправлялся знакомиться с интересовавшими меня учреждениями и местами.

Персидская почта в Тавризе находится в заведывании армянина, владеющего хорошо французским языком, но совершенно не говорящего по-русски. Почта оборудована с внешней стороны довольно хорошо. В посещении почты мною руководило главным образом желание ознакомиться здесь, в Тавризе, с вопросом о маловесных посылках. На мой вопрос об этом начальник почты сообщил мне, что эти посылки привозятся прямо в таможню, но что он знает этот вопрос и сам удивляется, какая большая торговля производится посредством этих посылок иностранными товарами и что Россией не выработано каких-нибудь особых условий о пересылке в Перст заграничных маловесных посылок.

Он затем мне сказал, что написал недавно нашему посланнику в Тегеране относительно чрезвычайно малого количества русских маловесных посылок, присылаемых в Персию, что, по его мнению, помимо прочих условий, зависит также от незнакомства русских отправителей с технической стороной пересылки этих посылок. Так, иностранные коммерсанты пишут на своих colisp ostaux: “Perse Taurise poste restante”, и посылки с подобной надписью досматриваются в Тавризе, а русские отправители пишут: “Джульфа Тавриз, такому-то”, вследствие чего наши посылки досматриваются в Джульфе, т. е. в первом пограничном персидском пункте, и там задерживаются.

Действительно, это является одной из главных причин, как мне пришлось убедиться при ознакомлении с вопросом о пересылке маловесных посылок на месте, что, при одинаковой ценности русского и иностранного товаров, выписывающий его в Персию предпочитает последний в виду скорейшей его доставки.

Затем начальник почты направил меня в таможню, чтобы посмотреть там эти посылки, и любезно обещал, в случае надобности, прислать мне в Петербург означенную его записку.

Таможня в Тавризе, которая, как и все остальные в Персти, как уже указывалось, оборудована бельгийцами, и с внешней стороны, и в отношении постановки дела произвела на меня прекрасное впечатление.

Начальник таможни был столь любезен, что ознакомил меня обстоятельно с ходом работ в таможне. Все отчетные книги таможни ведутся так, что вы при первом вашем желании можете получить данные о количестве прошедших через [317] эту таможню товаров, включительно до последнего дня. Книги эти на одной стороне имеют рубрики с французскими оглавлениями, на другой — с персидскими.

Осмотрев делопроизводство таможни, мы направились в таможенные склады.

Большинство кладовых были пусты. В некоторых лишь находился наш русский сахар.

Тогда я спрашиваю начальника таможни: “где же ваши товары?” Начальник таможни улыбнулся и повел меня к железным дверям одной из кладовых. Когда нам их открыли, то оказалось, что в этой кладовой были исключительно иностранные

маловесные посылки. “Вот теперь главные наши товары”, — сказал мне начальник таможни.

Некоторые из посылок были повреждены, и можно было видеть заключавшийся в них товар.

Так, в одной из посылок были блестящие белые пуговицы, а в другой французские булавки.

Действительно, получение из-за границы товара посредством этих посылок чрезвычайно удобно, и в этом отношении наши соотечественники, живущие в Персии, находятся в гораздо более выгодных условиях, чем мы, живущие у себя в России.

Именно, живя в Персии, вы выписываете, например, шляпу панаму и платите лишь, два франка за ее пересылку и 5% взимаемой персами пошлины. Подобная же выписка в Россию [318] обойдется, наверное, не менее, чем в 50% стоимости товара, если не дороже.

По условиям международной вашингтонской конвенции 1897 г., подтвержденным затем римской конвенцией, маловесные посылки должны быть не свыше 12 фунтов 7 лотов, а плата за их пересылку должна взиматься два франка.

Осмотрев еще устраивавшееся в таможне новое весовое отделение, я распрощался с любезным ее начальником и отправился обратно в банк.

В этот день я был приглашен А. И Трескинским на завтрак и потому, побыв некоторое время в банке, отправился в управление нашей Тавризской дороги, где А. И., как управляющий дорогою, и живет.

Названное управление помещается в доме, в котором ранее находился наш банк, и, когда для банка было выстроено новое помещение, это здание было отведено управлению.

Около всех наших учреждений в Тавризе: у консульства, банка и управления дороги дежурят или наши солдаты, или казаки.

В управлении все время работает телефон, соединяющий Джульфу с Тавризом.

Этот телефон оказывает неоценимую нам пользу. Телефон проходит рядом с Тавризским шоссе. Проезжая по последнему, вы на любой из станций можете узнать, что делается в Джульфе или в Тавризе и спокойно ли на дороге. При моем проезде в Тавриз и обратно наш телеграфный провод не работал, а у индоевропейского телеграфа работал лишь один из трех проводов, так как два провода были порваны и наши учреждения в Тавризе для сношений с Джульфой пользовались телефоном, к какому способу, как указывалось, прибег и я.

Кроме того, должно отметить, в самом Тавризе для сношения наших учреждений между собой имеется телефон.

А. И. Трескинский ознакомил меня с помещением управления дороги, а также сообщил некоторые данные о грузо-пассажирском автомобильном движении на дороге.

Последнее столь быстро развилось, что трудно было ожидать. В настоящее время у дороги имеется четыре автомобиля-грузовика и три пассажирских. Автомобили-грузовики дают доходу около шестисот рублей в день, а насколько велико пассажирское движение на автомобилях, можно судить по тому, что при мне для того, чтобы выехать на пассажирском автомобиле из Тавриза, надо было записываться чуть не за две недели вперед (с 1 января 1911 г. по 30 ноября того же года пассажиров было перевезено: на автомобилях пассажирских 3442 чел., на грузовиках 3664, итого 7106; груза же было перевезено 91200 пудов). [319]

Пассажирские автомобили из Джульфы в Тавриз и обратно ходят три раза в неделю, но в большинстве случаев чаще, так как слишком большой наплыв пассажиров, особенно едущих из Тавриза.

Управляющий нашей дороги — прекрасный фотограф. У него имеются великолепные снимки, из которых наиболее интересны стореоскопические.

На обратном пути, идя через базар, я зашел познакомиться со Стивен сами в их контору.

Стивенсы — отец и сын — не произвели на меня впечатления опасных для нас конкурентов и ясно видно, что далеко им до Шюнемана.

Возвратясь в банк, я сговорился с одним служащим здесь нашим восточником и делопроизводителем банка идти на следующий день, который приходился в воскресенье, осматривать Синюю мечеть, упоминавшуюся мною в описании истории города Тавриза, а затем католическую и протестантскую церкви, католическую школу и больницу, арк и станцию индоевропейского телеграфа.

XI.

Синяя мечеть. — Протестантская церковь. — Католическая церковь. — Станция индоевропейского телеграфа. — Приемный покой Тавризской дороги.  —  Арк. — Панихида в консульской церкви по П. А. Столыпине. — Наша церковь. — Впечатление убийства П. А. Столыпина.

Взяв с собою слугу-перса, я с В. М. Кудрявцевым (упоминавшийся мною наш восточник, служащий байка) отправились 11-го сентября к Синей мечети.

Действительно, постройка ее, хотя чуть не совсем в настоящее время развалившаяся, великолепна. Чрезвычайно красива синяя ее мозаика. Несмотря на то, что было пасмурно и трудно было надеяться, что что-нибудь выйдет, я не удержался ее снять. В это время я особенно пожалел, что нет еще изобретения цветной фотографии. Во многих местах, особенно пониже, где наверное и скорее и удобнее, мозаика на мечети отколота. Как это ни является варварством, мне очень также хотелось иметь кусочек этой дивной мозаики. Говорили, что молено заказать и за плату потихоньку отобьют кусок мозаики, но мне как-то совестно было явиться и со своей стороны соучастником в разрушении этой мечети.

От Синей мечети мы направились к дому делопроизводителя банка И. Ю. Штомпфа и, захватив его с собой, а также его фотографический аппарат, так как у меня уже все привезенные пленки были истрачены, отправились к находящейся по близости протестантской церкви. [320]

В последней, когда мы вошли, шло богослужение. Пастор произносил проповедь, говоря на прекрасном местном языке.

(В Тавризе говорят на азербейджанском наречии, которое очень походит на турецкий язык).

В церкви почти все скамейки были заняты молящимися, среди которых было много и персов.

Последние с большим вниманием слушали произносимую пастором проповедь. Посидев минут пятнадцать, мы вышли и отправились к католической церкви. Последняя, как и протестантская, обращает на себя внимание своей красивой постройкой. Внутри обе церкви также очень хорошо отделаны. Особенно же красив внутренний вид католической церкви.

Обе церкви, их прекрасные постройки и внутреннее устройство — произвели на меня сильное впечатление. Проникаешься каким-то особенным уважением к обоим вероисповеданиям, представители которых в Тавризе, без всяких политических побуждений, выстроили столь прекрасные церкви, желая лишь иметь соответствующие достоинству своих исповеданий храмы. Эта лишь идейная сторона глубоко тронула всех нас троих и особенно потому, что наша православная церковь в Тавризе заставляет лишь всех русских, живущих там, возмущаться и краснеть за ее вид.

Последнюю мне пришлось видеть в тот же день вечером, на панихиде в нашем консульстве по безвременно погибшем П. А. Столыпине, о чем, вместе с описанием впечатления в Тавризе происшедшего в Киеве злодейского акта, я расскажу, как принято теперь выражаться, “в порядке дня”.

По осмотре католической и протестантской церквей мы отправились на станцию индоевропейского телеграфа. Последняя, соединяющая своими проволоками почти весь земной шар, великолепно оборудована.

Один этот телеграф во время моего пребывания в Тавризе обслуживал всю Персию.

У телеграфа, как уже упоминалось, работал всего один провод, так как два других нечаянно или намеренно со стороны персов, трудно сказать, были порваны. Заведывающий тавризской станцией телеграфа сообщил нам, что он послал к Шуджа-уд-Доулэ, осаждавшему Тавриз, нарочного, чтобы тот дал возможность исправить телеграф.

Какой ответ был дан на это — мне неизвестно.

Индоевропейский телеграф легко узнать повсюду по его внешнему виду, которым он выгодно отличается от любого другого.

Столбы этого телеграфа все железные, трубчатые, и он почти везде имеет только три провода. [322]

Однако цена за пользование этим телеграфом чрезвычайно дорога. Так, послать телеграмму из Тавриза в Россию стоит около пятидесяти копеек слово.

Можно себе представить, сколько расходуют наши консульства и другие учреждения в Персии на телеграммы, когда наш телеграф бывает порван, что, кстати сказать, случается весьма часто.

При этих обстоятельствах незаменимую пользу оказывает телефон Тавризской дороги, посредством которого содержание телеграммы передается в Джульфу, и отсюда уже посылается телеграмма в Россию.

Всего лишь 135 верст расстояния, а стоимость слова уменьшается в десять раз, так как из Джульфы за телеграмму берется по пяти копеек слово.

Затем, после станции индоевропейского телеграфа, мы осматривали нашу больницу в Тавризе. Точное ее название, как оно написано на воротах больницы: “Приемный покой Тавризской дороги”.

Вольница устроена главным образом для служащих дороги, но оказывает медицинскую помощь и обращающимся в нее персам. В больнице имеется несколько кроватей, которые предоставляются, если не заняты, также персам. У самих персов нет никакой больницы, а также докторов, и в случае надобности они обращаются к своим знахарям.

К сожалению, нам не удалось сделать хорошего снимка здания нашей больницы, так как цветы, растущие около нее, были слишком высоки и препятствовали этому.

Кроме русской больницы, в Тавризе имеется еще католическая больница, а также школа. Говорят, что та и другая поставлены очень хорошо, но мне, когда мы пошли в тот же день туда, удалось видеть лишь внешний вид здания.

Также не удалось нам попасть в тот день внутрь арка. Арком в Тавризе называются развалины древней крепости, где энджуменцы при мне хранили свое оружие. Проникнуть в него нам не удалось потому, что один из моих компаньонов поссорился перед этим с каким-то из энджуменцев, находящимся при арке, так что пройти без разрешения нам, наверное, не позволили бы, обращаться же за разрешением к энджумену не хотелось во избежание различных возможных подозрений.

Поэтому мы ограничились внешним осмотром арка, с какой стороны он главным образом интересен, так как внутри мы могли видеть, если что и интересное, так только упомянутое оружие.

По осмотре всех указанных учреждений и достопримечательностей Тавриза и позавтракав в русском клубе, я [323] направился скорее домой, чтобы переодеться, так как в этот день (11-го сентября) в нашем консульстве была назначена панихида по П. А. Столыпине.

Тогда-то я и увидел нашу церковь в Тавризе.

Последняя, как и само консульство, можно сказать, помещается, буквально, в какой-то яме. Поэтому-то я и не заметил нашей церкви, когда приезжал в первый день своего пребывания в Тавризе с визитом к консулу. Церковь, как и само здание консульства, совершенно с улицы не видны, так как загорожены высокою стеною, окружающей консульство.

Мне хотелось сделать снимок нашей церкви в Тавризе, но в виду того, что дом консульства очень близко находится

к церкви, снимок этот, по моему мнению, едва ли бы вышел так, как мне этого хотелось, а, может быть, и совершенно не вышел.

Поэтому мне пришлось ограничиться лишь снимком одного консульства.

В консульстве я встретил только что вернувшегося из объезда областей, захваченных турками у Персии, в пространстве от малоазиатской границы и почти до Урмийского озера, драгомана нашего посольства в Тегеране Вл. Фед. Минорского.

С последним я был знаком еще по Петербургу. Наше знакомство с г. Минорским произошло на моем докладе в ноябре 1910 г. о “Русской торговле с Персией и проекте Великого [324] Индийского пути”, при прениях по содержанию которого Вл. Фед. выступил моим оппонентом относительно проекта о необходимости проложения нами железных дорог в северной Персии и моего предложения, что если бы проект Великого Индийского пути осуществился, то вести железную дорогу на Тавриз, а отсюда на Тегеран, а не по побережью Каспийского моря от Баку на Энзели, как предполагал проект.

Г. Минорский высказывался, вообще против проложения железных дорог в северной Персии, а на приводимые мною основания к направлению Великого Индийского пути на Тавриз, —  что Тавризская дорога почти совершенно готова к прокладке по ней железнодорожного пути, — сообщил, что, по его мнению, эта дорога далеко не совершенна.

Таким образом, после лично совершенной мною поездки в Шрсию, меня очень интересовало побеседовать с г. Минорским, а также узнать у него возможные сведения из интересной его командировки.

К сожалению, в этот день мне пришлось побеседовать с г. Минорским очень мало, так как вскоре же по приезде в консульство началась панихида по скончавшемся П. А. Столыпине.

Безвременная трагическая кончина Петра Аркадьевича произвела в Персии впечатление, что как будто бы престиж России пал, Россия чем-то ослабла...

Вспоминая деятельность погибшего П. А. и смотря на нашу церковь, невольно думалось, что, будь жив покойный и знай это, он не оставил бы этот вопрос без внимания.

Действительно, как-то стыдно и больно становится за Россию, сравнивая нашу православную церковь в Тавризе с великолепными зданиями католической и протестантской церквей. Между тем ведь здесь наше влияние исключительно. Из консульства мы заехали с одним визитом и затем направились домой.

В этот вечер ожидалось всеми мусульманами новолуние и вместе с ним окончание поста разамана.

Однако увидеть в Тавризе в этот вечер луну казалось довольно трудным, так как все небо было покрыто тучами. Кроме того, в тот же вечер поднялся сильнейший ветер, который, как мне сказал А. И. Анастасиинский, подымается почти всегда перед землетрясением. Таким образом, я мог ожидать познакомиться и с этим в Тавризе.

На горах, как видно было из окон нашего дома, поблескивали ружейные выстрелы, и мы предполагали, что наверное Шуджа-уд-Доулэ воспользуется такой ночью и погодой, чтобы напасть на энджуменцев, как это затем и случилось. [325]

X.

Сражение Шуджа-уд-Доулэ с энджуменцами. —  Байрам.  —  Персидский военный оркестр. — Энджуменские всадники. — Мельница тавризского отделения банка.

Я проснулся 12-го сентября в три часа ночи, слыша какие-то удары. Впросонках думаю: землетрясение это, или пушечная стрельба? Стал ждать... Слышу, что стреляют из пушек... Всего я насчитал семь выстрелов, а. затем заснул.

Утром, часов около восьми, меня позвал А. И. прийти на крышу дома посмотреть происходившую в горах перестрелку. В бинокль можно было разглядеть скакавших по горам всадников.

Когда мы в этот день приехали в банк, за зданием последнего, во дворе тавризского губернатора, которым числился при мне Имам-Кули-Мирза, владелец Урмийского озера, почему его имя часто упоминалось в печати в связи с этим вопросом, происходило какое-то празднество. В это время в банке кому-то сообщили, что Шуджа-уд-Доулэ порядком побил ночью энджуменцев. Говорили, что он убил сто пятьдесят человек солдата. Поэтому сначала все думали, что энджуменцы хотят замаскировать перед жителями Тавриза свое поражение и показать, что они победили, однако, как потом оказалось, это предположение было ошибочным; в этот день был байрам (празднество по случаю окончания поста рамазана).

Во дворе губернатора послышалась духовая музыка; я не утерпел и скорее отправился туда посмотреть, что там происходит.

Придя во двор, я увидел рассевшихся на стульях персов — это были энджуменцы и различные начальники, которые о чем-то важно между собою беседовали, а перед ними стоял оркестр и во всю дул в трубы; говорю так потому, что музыка персидская была ужасная какофония.

На этом же дворе оказались энджуменские всадники, которые приготовлялись отправиться в горы против Шуджа-уд-Доулэ. У всадников были только хорошие лошади, сами же по себе они представляли порядочный сброд. Каждый одет по-своему и кое-как. Адъютант на мою просьбу дал согласие их снять.

Затем этот любезный перс повел нас посмотреть отправлявшуюся энджуменцами против Шуджа-уд-Доулэ пушку.

Оказалось, что этот сторонник экс-шаха отнял в происшедшем в то утро сражении у энджуменских солдата три пушки.

Мы подошли к так называемому арсеналу, и при нас оттуда выкатили большую медную блестящую пушку и зарядный ящик. [326]

Персы, более тысячи человек, окружили эту пушку, причем тут же, у зарядного ящика, и курили.

Когда я собрался уходить, адъютант сообщил мне, что к вечеру привезут трупы убитых Шуджа-уд-Доулэ, и приглашал прийти посмотреть.

Я поблагодарил, но пойти не пошел, так как все равно ночью снять ничего невозможно да и разглядеть что-нибудь трудно.

Вернувшись в банк и рассказав о своих впечатлениях, я после завтрака пошел смотреть нашу мельницу, о которой мне говорил А. И. при посещении нами фабрики Шюнемана.

Мельница эта находится минутах в двадцати ходьбы от банка через базар. Последний в этот день был закрыт, за исключением лавок со съестными припасами и кахвэ-ханэ (кофейных), и празднично подчищен.

Мельница наша имеет довольно большое помещение, но все находится в очень запущенном виде.

Спрошенные мною бывшие на мельнице два рабочих-перса, работает ли мельница, ответили, что плохо, так как жернова перетерлись и надо купить новые. Вообще же машины на мельнице очень хорошие и даже имеется электрический мотор. По своему же состоянию мельница наша ясно показывает, что хозяева мало интересуются ею.

Вследствие этого и получается, что наш тавризский отряд принужден молоть себе муку на мельнице нашего конкурента Шюнемана, несмотря на то, что у нас в Тавризе же имеется своя мельница.

Если это действительно наша мельница, так как мне прямо самому не верится то, о чем приходится сейчас говорить, хотя ведь сам г. Анастасиинский сказал мне на фабрике Шюнемана, что это банковая мельница, то стыдно, позорно нам за возможность подобного факта.

Теперь мне оставалось осмотреть в Тавризе еще персидскую и русскую школы и ковровую фабрику и больше интересного смотреть там было нечего.

XIII.

Персидская школа. — Русско-персидское училище. — Ковровая фабрика. — Перемирие эаджуменцев с Шуджа-уд-Доулэ. — Парад энджуменских солдат. — Энджуменские войска.

Последнее я осматривал на следующий день, 13-го сентября.

Сначала я пошел в персидскую школу, которая называется по-персидски “мэдресе-и-сеадет”. В школе шли уроки. Заведовающий школой перс любезно разрешил мне пойти в классы и ознакомиться с преподаванием. [327]

Я поднялся во второй этаж и вошел в первый попавшийся класс. В нем шел урок русского языка, который преподавал армянин. Последний показал мне тетрадки для диктовок и вызвал нескольких учеников. Класс этот был один из младших; однако диктовки мальчиков были довольно хорошо написаны, и они уже хорошо знали этимологию. Весь курс персидской школы, судя по сообщению мне заведывающего школой, приближается к нашему гимназическому.

Из персидской школы я отправился в нашу школу. Точное ее название “русско-персидское училище”. [328]

Наша школа имеет хорошее помещение с большим двором, на котором, когда я пришел, бегали ученики, так как была перемена.

Смотрителем училища состоит бывший воспитанник эриванской учительской семинарии Кази-задэ. Сейчас я не помню, кто он по национальности, но только не перс и не армянин.

Кази-задэ очень любит свою профессию, отдается ей всей душой, и потому наше училище в Тавризе находится в цветущем состоянии.

По программе училище соответствует нашим городским училищам. В нем преподаются: Закон Божий, русский язык, персидский язык, арабский язык, арифметика, геометрия, естествоведение и физика, история, география, чистописание, черчение и рисование и сверх того пение и гимнастика.

Училище состоит в ведении российского императорского генерального консульства в Азербейджане, но, к сожалению, на него отпускается слишком недостаточно средств, чтобы развить и еще лучше поставить училище.

Желающие ученики училища могут носить форму, которая состоит из черной или серой туя-сурки с серебряными пуговицами и серебряных эполет, на которых написано “Русск.-перс. учил”.

Поздоровавшись с смотрителем училища, с которым я еще раньше познакомился в банке, я пошел слушать уроки.

Занятия в училище после летних каникул еще только начинались, и потому ученики не были еще разделены окончательно на группы.

Неудобство преподавания в училище заключается в том, что поступают некоторые ученики взрослые, которые хорошо знают по-персидски преподаваемые предметы, но не знают русского языка, для изучения которого они в нашу школу главным образом и поступают. В то же время в училище поступают мальчики ничего не знающие, и потому очень трудно подобный состав учеников подразделить на соответствующие классы.

Я присутствовал на уроках во всех классах, и ответы некоторых учеников были очень хороши.

Интересно было слушать преподавание двоюродным братом экс-шаха Мохаммеда-Али русского языка в младшем классе посредством наглядного обучения по картинкам.

Хотя педагогом был и перс, но он очень хорошо применялся к способностям своих учеников, и те быстро усваивали его объяснения.

Очень оригинально было также слушать, как ученики-персы читали стихотворение “Осень” А. С. Пушкина. [329]

Когда входит в класс смотритель училища, то на его приветствие все ученики хором отвечают: “здравия желаем, наш дорогой учитель!”

Всего учеников в училище насчитывается около ста человек. Побывав на всех уроках, я затем осмотрел небольшую библиотечку при училище и имеющиеся физические приборы. Всего этого хотя очень немного, но содержится в высшей степени аккуратно.

Из библиотечки Кази-задэ любезно дал мне небольшую книжечку, — перевод на персидский язык рассказа Л. Н. Толстого:

“Чем люди живы”, который, как он мне сообщил, особенно правится персам. Таких книжечек здесь лежала целая пачка для раздачи ученикам.

Затем Кази-задэ снабдил меня экземпляром свидетельства училища, фотографией первого выпуска учеников училища, который состоялся в этом году, ученики же эти поступили в 1906 г., и дал также выпускные работы этих учеников по русскому языку.

Темами, заданными для выпускных учеников на этом экзамене, были: для одного написать содержание комедии “Ревизор”, для другого “по случаю пятидесятилетия освобождения крестьян в России” и для третьего на тему о комедии императрицы Екатерины II “О время”. [330]

Всего учеников было шесть, я же упоминаю три сочинения в виду того, что столько получил от Кази-задэ. Все три сочинения написаны очень хорошо не только для перса, но и для нашего ученика городского училища.

Кази-задэ был в высшей степени доволен, что я ознакомился с училищем, так как оказалось, что я был чуть ли не первый русский из приезжающих в Тавриз, который посетил русское училище.

Вообще, в этом отношении удивителен характер наших русских людей. Многие живут в Тавризе по нескольку лет и, как оказывается, и половины того не знают, с чем я ознакомился.

Особенно же меня удивляют в этом отношении корреспонденты газет. Последним-то, казалось бы, особенно необходимо было бы со всем этим ознакомиться.

Можно интересоваться и сенсационными известиями, но надо знать и положение вообще.

Вследствие этого происходят такие случаи, что некоторые корреспонденты, по незнакомству ли с истинным положением вещей, или гонясь за рекламой, приезжая в Тавриз, начинают произносить энджуменцам речи о их “маршрутэ” (конституции) и, хваля энджуменцев, получают прозвище “яхши мухбир”, т. е. “хороший вестник”, или, по-нашему, корреспондент.

Затем, в тот же день я осмотрел персидскую ковровую фабрику. Лучшей и ближайшей фабрикой мне указали Мамедова, с сыном которого я познакомился в русском клубе.

Из имеющихся на фабрике нескольких отделений для выработки ковров работы происходили лишь в одном. Причиной этого, как мне объяснил владелец фабрики, является настоящая междоусобная смута в Персии.

Всего ковров делали на фабрике четыре, из которых один был очень большой и делался по рисунку, снятому с Синей мечети.

Мамедов сказал мне, что этот ковер стоит пять тысяч туманов, т. е. на наши деньги десять тысяч рублей и что англичане уже предлагали ему три тысячи туманов, но он не согласился продать за эту цену.

Картина выделки ковров очень интересна. На валиках около стен натянуты нитки. На возвышениях, досках, сидят мальчики, выделывающие ковры. Около них лежит разноцветная пряжа, а в руках какие-то палочки. Внизу сидит перс, по обеим сторонам которого лежит по рисунку и по тетрадке. Сначала он читает для одних ковровщиков, затем оборачивается на противоположную сторону и начинает читать для других. Мальчики-ковровщики удивительно быстро работают над своими коврами. [331]

После осмотра фабрики я вернулся в банк. Это было последним моим в нем пребыванием, так как на следующий день я хотел выехать из Тавриза. В последнем осматривать мне более уже было нечего, что же касается борьбы между энджуменцами и осаждавшим Тавриз Шуджа-уд-Доулэ, то как раз в этот день между обеими сторонами было заключено перемирие. По случаю перемирия энджуменцы устроили празднование и парад своих войск.

Последний состоял в том, что по аллее, идущей вокруг двора губернатора, ходили попарно персидские солдаты, предшествуемые оркестром музыки. В середине же двора сидели начальники этих персидских войск и смотрели своих солдата.

По большей части форма солдата была крайне разнообразна. Были пары, в которых рядом с солдатом-мальчиком шел уже солдат-старик. Сами персидские начальники расхаживали с выражением чувства собственного достоинства.

Вообще весь этот смотр, вся эта напускная важность персюков заставляли нас хохотать от души. (Я и некоторые служащие банка стояли на крыше здания и оттуда все это наблюдали). [332]

Действительно, все это была какая-то комедия, как и вся происходившая война с Шуджа-уд-Доулэ.

Иностранцы, как мне передавали, открыто говорили: “хотя это комедия, но ее пора уже прекратить”.

Чтобы не казаться голословным, приведу следующие факты.

Как раз в тот же день, когда мы садились в экипаж, чтобы ехать из банка домой, казак наш, который всегда ездил с нами на козлах, кроме своей винтовки, смотрим, везет еще вторую.

Г. Анастасиинский спрашивает казака:

—  Откуда у тебя вторая винтовка?

—  Да, вот, — отвечает казак, — сегодня энджуменцы заключили с Шуджою перемирие, так их солдаты пришли на базар свои винтовки продавать.

Кроме того, как мне сообщали, энджуменские солдаты во время самой войны с “Шуджой” получают по пятидесяти или по ста патронов идти стрелять против Шуджи, пойдут в горы, выстрелят раз по пятнадцати, по двадцати, а затем скорее возвращаются на базар, чтобы здесь продать остальные, так как эти же патроны перекупал довольно дорого Шуджа.

Ну, не комедия ли все это!

Само перемирие было заключено на следующих условиях, как это хорошо объяснял Авак-хан: “будем смотреть, —  сказали персюки друг другу:  —  что будет в Тегеране: если Салар-уд-Доулэ возьмет Тегеран, то мы сдадим тебе, Шуджа, Тавриз; если нет, то ты от нас уходи”.

Однако ясно было, что это перемирие лишь притворное, и Шуджа на него согласился, наверное, в виду того, что у него в своих деревнях были какие-нибудь дела.

Так потом и оказалось, потому что вскоре же Шуджа снова стал осаждать Тавриз. Шуджа, наверное, давно бы взял Тавриз, если бы нами не было запрещено сражаться в городе, о чем был извещен и Шуджа.

Почему же допускать сражения в городе невозможно, мною было указано выше.

Население Тавриза, как, наверное, и всей остальной Персии, чрезвычайно измучено этой междоусобной борьбой, которой и конца не видно. Мне говорили, что когда в первое время возвращения экс-шаха Мохаммеда-Али в Персию жители Тавриза узнали об этом, то 95% населения было за шаха. Все энджуменцы и “товарищи” в то время сразу стушевались.

Когда же первый момента прошел и в Тавризе не нашлось человека, энергично выступившего за шаха, эти господа персов снова подняли головы. [333]

Очень многие желали в то время, чтобы экс-шах явился в Тавриз Последний был уже однажды столицей Перми, да и сейчас представляем в Персии, как указывалось в начале, вторую нашу Москву.

Поэтому приди сюда Мохаммед-Али, Тегерану ничего было бы не поделать и Тавриз правил бы одной половиной Персии, а Тегеран до поры до времени другой. [334]

XIII.

Возвращение в Джульфу. — Спуск от станции Ям к Маранду.  —  Дерадизское ущелье. — Есаул Удовенкэ. — Убийство русским солдатом перса в Джульфе. —  В. Ф. Жарский. — Армянское кладбище. — Армянская Джульфа. — Мост Александра Македонскаго через р. Аракс.

С полученной мною массой сведений и впечатлений я на следующий день, 14-го сентября, решил выехать из Тавриза обратно в Джульфу. Хотя в этот день шел лишь автомобиль-грузовик, но я хотел испытать и этот способ переезда по Тавризской дороге.

Поблагодарив А. И. Анастасиинского за любезное гостеприимство и распрощавшись еще накануне со служащими нашего банка, я 14-го сентября поехал к Аджичайской заставе, от которой отходят автомобили.

Здесь стояла платформа автомобиля-грузовика, накрытая брезентом, подобно шалашу.

Со мной вместе ехал, кроме пассажиров-персов, начальник консульского конвоя в Тавризе поручик Иванов и заведывающий нашим почтовым отделением в Урмии чиновник Меликов.

Мы трое сели на переднюю скамейку автомобиля, который вскоре же тронулся от заставы.

Проехав несколько верст, мы увидели блестевшее вдали Урмийское озеро. Особенно оно было видно хорошо от станции Софьян.

Здесь мои спутники любезно предложили мне закусить взятыми ими с собой припасами.

Недалеко от станции виднелись две хорошеньких белых палатки. Я не утерпел, чтобы не пойти посмотреть их. Оказалось, что они принадлежали нашему вице-консулу в Мосуле г. Кирсанову, с которым я познакомился еще в Тифлисе у г. Кохановского. Он возвращался на место своей службы в Мосул, отправляясь через Хой, Дильменд в Урмию. Это очень рискованное для жизни путешествие г. Кирсанова разделяла его супруга. Всего им предстояло проехать верхами около трех или четырех тысяч верст.

Г. Кирсанов приехал в Тавриз незадолго до моего оттуда отъезда и, встретив меня в консульстве, предлагал ехать с ним до Урмии, но против этой моей поездки категорически высказался наш генеральный консул, и потому мне пришлось видеть лишь издали Урмийское озеро.

Обе палатки, принадлежавшие г. Кирсанову, были очень хороши и изящны. Оказывается, ехавший с ним переводчик ждал у [335] Софьяна его приезда из Тавриза, чтобы отсюда отправиться всем на Урмию.

От станции Ям нам пришлось ознакомиться с Ямским перевалом. Последним называется довольно крутой спуск с множеством зигзагов, идущий на протяжении двенадцати или тринадцати верст.

Автомобиль наш на всех тормозах перелетел это расстояние в десять минут.

Я и все сидевшие в автомобиле невольно ехали все это расстояние, затаивши дыхание. Малейшая оплошность шофера на повороте, и мы бы все разбились на смерть. Шофером на автомобиле был перс, по имени Сулейман.

Когда мы проехали этот опасный перевал, все облегченно вздохнули. Вот при проложении железной дороги этот Ямский перевал действительно представит большое затруднение. Его придется каким-нибудь способом обойти.

Часов в семь вечера мы уже подъезжали к Деразизскому ущелью. Здесь-то я и познакомился с начальником охраны Тавризской дороги есаулом Удовенком. Мы все трое порядком промерзли, так как к вечеру сделалось очень холодно, а наши пальто были убраны. Выезжая утром из Тавриза, при прекрасной погоде, мы не ожидали такого холода к вечеру.

Есаул Удовенко повел нас к себе отогреваться. За несколько минут нашего у него пребывания мы с ним успели очень хорошо познакомиться и многое узнать.

Этот чистосердечный казак-офицер обратил мое внимание на те стеснения, которые ставит управление Тавризской дороги проезду по ней персам. Для движения по дороге, как сообщил Удовенко, выработаны особые правила, в случае нарушения которых на виновных налагаются штрафы.

—  Прямо хоть по воздуху лети персам, — так охарактеризовал есаул эти стеснения.

Я от души смеялся оригинальному рассказу мне есаула Удовенка. Но надо было ехать.

Мы сердечно распрощались, даже расцеловались с высшей степени симпатичным есаулом и поехали на автомобиле дальше.

Часов в десять автомобиль приехал в Джульфу. Еще на дороге, по телефону, В. Фр. Жарский приглашал меня остановиться переночевать у него, что я и сделал.

Не могу не сказать несколько, слов относительно этого энергичнейшего и самоотверженного русского деятеля в персидской Джульфе.

Здесь, как я говорил, В. Фр. занимает, помимо должности начальника станции, еще должность нашего консульского агента. [336]

За ту и другую свою деятельность В. Фр. пользуется глубоким уважением персидского населения этой Джульфы.

Так, например, на следующий день по моем сюда возвращении произошел следующий печальный инцидент.

Находящаяся в персидской Джульфе наша рота солдат производила в поле учебную ружейную стрельбу. Через это поле в свою таможню пожелали пройти персы, чтобы не идти по дороге, какой путь немного дальше первого. Наш часовой остановил их. Тогда персы, собравшись в большом количестве, около пятисот человек (должно отметить, что движение по Тавризской дороге. очень оживленное и даже ночью), начали кидать камнями в часового, а один перс хотел выхватить из рук часового винтовку и схватил ее за штык. Произошла борьба, в результате которой перс попал грудью на штык, причем рана оказалась настолько серьезной, что раненый тут же и умер.

В. Фр., как услышал о происходившем недоразумении, побежал к месту столкновения, но пока прибежал (это было версты две), перс лежал уже мертвым.

Я встретил В. Фр. на дороге очень опечаленным этим случаем и спросил его, что он намерен предпринять.

—  Подожду сначала, пусть все уляжется, а потом поговорю со стариками — ответил мне В. Фр.

Позавтракав у В. Фр., я стал собираться переправиться из персидской Джульфы на русскую сторону.

В. Фр. пошел со мной. Когда мы проходили по базару, он. увидел одного из персов, имеющих здесь влияние, подозвал его и стал беседовать по поводу происшедшего инцидента. Вокруг них собралась толпа персов.

Все персы соглашались, что убитый перс поступил неблагоразумно, пытаясь выхватить у часового солдата ружье.

Результатом этой беседы В. Фр. с персами было, что через несколько времени к нему пришли несколько персидских стариков, прося написать “мирный протокол”, т. е. чтобы инцидент был исчерпан.

Таким образом, благодаря такту В. Фр., этот случай, который мог разрастись в большую неприятную для нас историю, был быстро и мирно улажен.

Говорят, что В. Фр. очень не любят “товарищи”-кавказцы и в первые годы персидской революции неоднократно покушались его убить.

В нашей Джульфе я опять остановился в учетно-ссудном банке Персии.

В тот же день, когда я сюда переправился (15-го сентября), я поехал в находящуюся в нескольких верстах в сторону нашей Закавказской железной дороги армянскую Джульфу, чтобы [337] посмотреть ее, а также древнее армянское кладбище и остатки моста, построенного, по преданию, Александром Македонским при переходе реки Аракс.

В армянской Джульфе, благодаря ее расположению у самого подножия кончающихся здесь крутым обрывом Кавказских гор, дающих ей тень и защищающих от ветров, которые проносятся над нею, есть довольно достаточно растительности. Эта Джульфа, вследствие указанных условий, служит дачным местом для обитателей русской Джульфы, несмотря на то, что находится от последней в расстоянии всего пяти верст.

Мост Александра Македонского действительно доказывает верность данного ему названия “Великий”. Этот мост представляет собой грандиозную каменную постройку, начинающуюся с одной стороны с гор.

По-видимому, с этих гор Александр Македонский спускался в Персию.

Самый переход через эти горы, в виду их высоты, представляется прямо изумительным.

Армянское кладбище, хотя, говорят, замечательно своими памятниками, но, кажется, оно более достопримечательно своими черными скорпионами, укус которых в большинстве случаев смертелен.

Поездку эту я совершил верхом и к ночи вернулся домой. Теперь в Джульфе также был весь осмотр мною кончен. Я вполне мог уже уезжать, но задержался еще на 16-ое сентября, чтобы присутствовать на заседании комитета по постройке православного храма в Джульфе. Заседание это специально было устроено при мне, чтобы я, как выразивший этому проекту горячее сочувствие, мог ознакомиться с членами комитета и его деятельностью.

На означенном заседании 16-го сентября меня почтили избранием в члены комитета по осуществление этого важного дела на пашей границе с Персией. В тот же вечер я распрощался с глубоко симпатичными для меня нашими скромными русскими деятелями в урочище Джульфе и на следующее утро выехал на Тифлис.

Вспоминая всю эту свою поездку, я счел бы теперь одним из наиболее значительных ее результатов, если бы колокол православного храма, соответствующего достоинству православной веры и величию России, заблаговестил бы в нашем урочище Джульфе.