В. БЕРАР

ПЕРСИЯ И ПЕРСИДСКАЯ СМУТА

Поселяне.

Последствия русофильской политики Каджара были так очевидны, что можно было бы удивляться, как он не замечал их или, замечая, не обращал на них внимания. Но надо знать, что эта дипломатия не была ни случайностью, ни результатом прихоти: это было роковое разрешение всей каджаровской системы. Она одна могла доставлять средства для нужд бюджета, если можно применить это слово к тому режиму, главной чертой которого было отсутствие истинного бюджета, вся деятельность которого определялась тем, что он даже не имел регулярных доходов. Ежегодный заем в России сделался единственным средством к жизни, единственным промыслом двух последних царей: для того, чтобы обойтись без него, надо было бы, посредством фискальной реформы, коренным образом изменить систему сельского землевладения и городских обложений, или же, при помощи сильной полицейской власти, строго и повсюду взимать тот единственный налог, который предоставляли государю закон и традиция: десятину с урожаев.

Как и в других странах, где господствует Коран, десятина в мусульманской Персии представляет единственный налог, санкционированный религией. Кроме того, в Персии всех времен царь по праву завоевания является единственным собственником всех обрабатываемых земель. Одновременно с кидаром его победа отдает в его полное распоряжение всю территорию. И так в теории империя — его поместье; он может извлекать из него доходы, какие ему угодно назначить. Но практика далеко не соответствует этим принципам.

Из своей завоеванной территории царь всегда должен был исключать пастбища кочевников и купеческие города, довольствуясь деревнями, землями поселян, [256] "раят". Ho так как сами "раят" лишь на половину оседлые, то значительная их част остается прикрепленной к своим нивам только в том случае, если царь не нарушает их мирной жизни. При первой же придирке деревня пустеет.

"Так как дорог нет, так как полиции вне городов нет, так как по соседству всегда есть горы, то нет никакой возможности помешать подлежащим взысканию упрямцам привести в исполнение свою затею. Результатом этого неизбежно является уменьшение доходов данной провинции. И потому ни государству, ни губернатору, ни, наконец, сборщикам податей нет никакого расчета принимать крайние меры.

"Для поселян же этот результат вовсе не так печален, как можно было бы подумать, судя по нашим обычаям. Земля не имеет цены сама по себе, так как ее всюду достаточно, и невозделанный участок через четыре года превращается в сад, приносящий урожаи. Строится глинобитный дом, на стенах кладутся восемь-десять тополевых брусьев для поддержки крыши, и в неделю дело готово. Что касается перевозки пожитков (я имею в виду богатого поселянина), то всю его обстановку составляют два-три ковра да четыре-пять сундуков. Поселянин свои деньги несет в поясе, а жену везет на осле; лошадь и волы везут остальное. Беглецы выезжают вечером, и на другой день утром никто не может сказать, в какую сторону они направились.

"Крайне редко бывает, чтобы население деревни бежало массой; но отдельные случаи бегства очень часты. Деревенские жители не отличаются значительно более оседлым духом, чем остальная часть народа. Часто встречаются деревенские семьи, разъезжающие по империи, оставляющие одно место для того, чтобы поселиться в другом. Они находят хороший прием у новых своих сограждан, среди которых они поселяются, и которые бывают рады, что появились новые руки для обработки земли, все еще слишком обширной" ¹⁶⁴.

Добрая половина иранских деревень находится в этом состоянии мобилизации; из таких царь ничего или почти ничего не может извлечь. Другой половине [257] выгоднее платить, чем бежать. Кадастр, вкратце составленный около ста лет тому назад при шахе Фате-Алии и потом несколько раз пересмотренный, устанавливают взносы каждого деньгами и натурой. Большая и мелкая десятина, налог на стада, зеленая десятина и пр.; дар, в общем, взимает пятину, т.-е. берет с поселянина, под разными названиями, одну пятую часть или 20 проц. собранных им продуктов, а часто 25 и даже 30 проц. С тех пор, как кадастр был составлен и потом пересмотрен-но никогда не проверен вполне, — все изменилось в деревне: и строй жизни, и границы владений. Есть старые деревни, от которых осталось всего несколько домов, а они облагаются, богатые; есть новые посели, которых не знает кадастр, но которые знает царский чиновник и облагает в свою личную пользу.

Так, — провинция за провинцией, уезд за уездом, деревня за деревней, — царь собирает известную сумму денег и известное количество зернового хлеба, которые причитаются ему и взыскание которых он возлагает на своих губернаторов, либо отдает на откуп или тому, кто более предложит, или тому, у кого сильнее протекция. Обыкновенно губернатор берет на откуп свою провинцию и делить ее между несколькими более мелкими откупщиками, которые заключают сделки с уездными предпринимателями, а те обыкновенно приглашают в качестве своих агентов местных помещиков или того, кто является в каждом городе официальным представителем губернатора и одновременно — выборным от населения, т.-е. мэра, "хеткоду", "рош-сефида".

Известно, каким бременем тяготеет на поселянине эта система отданных на откуп десятин. Особенно натуральная десятина ведет здесь к тем же злоупотреблениям, что в Турции и в других местах: у сборщика десятины есть в распоряжении тысяча средств сгноить своими проволочками снятый урожай, если поселянин откажется дать ему то лишнее, что он потребует. На протяжении этой лестницы откупщиков, крупных и мелких, — даже если царь энергичен, — пропадают две трети доходов, и царю в конце никогда не достается больше скудной сметной суммы.

Тем не менее, доходы короны были бы еще обильны, [258] если бы царь не уменьшил, как будто без всякого основания, количества и размера облагаемых земель. Его власть над деревней, которая должна бы быть единой и абсолютной во всех провинциях, раз едена "бенефициями" трех или четырех родов, которые с каждым годом все больше ее ослабляют.

Приходится употребить этот средневековый термин "бенефиция", так как никакой другой, кажется, не подходит к поземельному феодализму, существующему в нынешней Персии. Мы можем понять эту Персию, только перенесясь мысленно к французскому Западу Каролингов, к тем временам, когда империя Карла Великого была расчленена на множество мелких владений, частью суверенных, частью вассальных. При этом королевские права были раздроблены и поделены, соответственно целой иерархии пользовавшихся доходами лиц, из которых одни владели землею, а другие извлекали из нее выгоду, одни владели капиталом, а другие — рентою. В Персии бенефиция называется "тиюл". Подобно каролингской бенефиции, "тиюл " может иметь тысячу разных видов.

Это может быть полный лен. Царь отдает какому-нибудь заслуженному лицу свое владение с правом пользования и передачи. Но при этом между поземельными ленами есть такие, которые могут считаться в некотором роде суверенными, так как вместе с ними передают все царские права на землю; по отношению к царю они уже не несут нн какой фискальной обязанности — перестают платить всякую поземельную подать и всякий налог. Есть другие, с которых, наоборот, суверенный царь или царь-землевладелец, или же оба получают назначенную ренту, в виде ли законной десятины, которую царь продолжает получать, или в виде установленной им арендной платы, или же, наконец, в виде той и другой вместе. Таким образом, происходит то, что между царем и его деревней становится какой-нибудь паразит, который может, нисколько не уменьшая доходов царя, в то же время вдвое или втрое увеличить налоговое бремя поселянина.

Далее "тиюл " может быть временной и ограниченной бенефицией: царь, сохраняя свою собственность, отдает только доходы с нее — или все целиком, или часть их — даром или за какие-либо обязательства. [259]

И эта бенефиция может представлять тысячу родов: здесь-полный налог, т.-е. пятину; там — только какую-нибудь часть пятины; в одном месте — только арендную плату, в другом — монополии на воду и лес. Лены и бенефиции бывают и светские, и духовные; эти последниё приписываются к какому-нибудь религиозному, воспитательному, духовно-благотворительному или общественно-полезному учреждению.

Наконец, бывает так, что "тиюл " представляет сочетание лена с бенефицией: одно лицо владеет леном, а другое — бенефицией.

В результате всего этого получилось анархическое состояние персидского поземельного владения. Никто никогда не бывает уверен в своих правах; ежедневно возникает какое-нибудь столкновение сопернических притязаний-то между государством и подданными, то между разными бенефициантами и населением, обязанным барщиной и оброком.

"Большая часть окружающих Кашан земель принадлежит придворным сановникам. Так как значительная часть их — люди влиятельные, то вследствие этого происходит постоянное сокращение дохода от налогов: всеобщая у вельмож склонность устраивать так, чтобы царю приходила в голову фантазия жаловать тиюлы".

"Тиюл " — столь же древний институт, как сам Иран; Фемистокл получил в "тиюл " три города в Мидии; "десять тысяч " (греков) прошли через города, отданные в "тиюл " Парисатиде, вдове Дария II, "на пояс". Шардэн видел процветание этой системы во время величия Сефевов; он восхищался замысловатостью финансового режима, который приводит к упразднению всякую финансовую организацию. В наше упадочное время, когда положение шаха непрочно и со всех сторон его теснят, получаются менее счастливые результаты. Когда какой-нибудь сановник не чувствует себя достаточно сильным для того, чтобы открыто и прямо уклониться от уплаты налогов, он старается о пожаловании ему в "тиюл " всех его владений. Окружающие шаха постоянно выпрашивают себе подобные милости у бесхарактерного повелителя, так что "тиюлы" грозят поглотить всю страну, и главные доходы государства, перехваченные в их источниках, исчезают в карманах фаворитов. [260]

"Что касается поселян, то на них "тиюл " отражается безграничными вымогательствами. Еще полбеды, когда владелец деревни — в то же время и бенефициант, или когда бенефицианту случится взять в аренду его деревню; тогда "раят " имеют дело только с одним хозяином и одним управителем, и из них выколачивается не больше обыкновенного. Но не всегда бывает так. Больше того: "тиюл" делится на доли и требует, кроме жалованья чиновнику, "ханевари", нечто вроде расходов на представительство, оплачиваемых деньгами или натурой, и, наконец, взноса на военный рацион.

"Можно себе представить положение несчастных поселян, подвергающихся стольким хищничествам и осужденных на борьбу с уполномоченными из тех лиц, которые получили право жить на их счет. Есть только один случай, когда "тиюл" может сделаться благодетельным. В местностях, принадлежащих поселянам или мелким помещикам, не имеющим никакого влияния, сами совладельцы добиваются того, чтобы какая-нибудь важная особа выпросила их — себе в "тиюл": этим они приобретают сильное покровительство против притязаний губернатора" ¹⁶⁵.

Раздавая "тиюлы" или торгуя ими, Каджары за последние сто лет лишились половины своих завоеваний и двух третей своих поземельных доходов. И давно уже у них не осталось бы ничего ни от тех, ни от других, если бы две причины не содействовали постоянному восстановлению того, что "тиюл" постоянно стремится уничтожить.

В теории персидская собственность, какой бы характер она ни имела, существует только в продолжение девяноста девяти лет; в теории к концу столетия царь получает обратно то, что он отдавал своим подданным. На практике, с другой стороны, всякая потеря благосклонности, всякая политическая опала, всякое судебное обвинение влекут за собой конфискацию имущества; в одну минуту царь может отобрать то, что было отчуждено двадцатью коронованиями в "тиюл".

Тем не менее перевес остается на стороне "тиюла": каждый день для того, чтобы показать свое могущество, [261] чтобы удовлетворить каприз какого-нибудь любимца, фаворитки или мальчика, особенно чтобы добыть наличных денег, царь жалует бенефицию или передает другому выслужившемуся лицу выморочную либо конфискованную бенефицию. Все в государстве делается "тиюлом", — не только земли, но и всякого рода царские права, придворные чины, должности и муниципальная служба, и военная карьера, и почта, и телеграф.

Персия теперь представляет спутанную сеть прав и привилегий, обязательств и изъятий. Один только историк каролингских институтов мог бы нарисовать нам верную картину этого положения. Если этот персидский феодализм не привел к независимости каждой провинции, каждого кантона, каждого лена, как в германской Священной римской империи, то это произошло от двойной или тройной причины: от трусливости иранского народа, от местных войн между кочевниками и оседлыми и особенно от различия по расе и языку между кастой "царских людей" и массой побежденных.

Каджар по-прежнему является главою турок всех оттенков, которые хозяйничают в Персии, подобно тому, как турецкий язык по-прежнему остается языком армии и администрации. Этим хозяевам-туркам нужен царь для защиты их бенефиций от мятежа туземцев; как только владельцы бенефиций захотят сделаться независимыми, каждый в своем владении должен будет сдерживать "раят" и кочевников. Если английское королевство просуществовало столько столетий, то это вследствие того, что в существовании его нуждалось чужеземное дворянство, хозяйничавшее в королевстве по праву завоевания.

Но все эти сравнения с нашим, европейским, феодализмом ошибочны в основании. У нас, в наших странах с оседлой жизнью, где деревни были прикреплены к известному месту и крестьяне прикреплены к известной земле, человек совершенно в такой же мере, как почва и животные, являлся первым предметом бенефиции; раб даже был существенным элементом нашей феодальной системы. В Персии же поселянин никогда не знал личного рабства, потому что нет такой божеской или человеческой силы, которая бы когда-нибудь прикрепила его окончательно к земле. [262]

Для персидской системы, основанной на личной свободе людей и на фискальной независимости земель, правилом является постоянный торг. Поселянин, занимая известный участок, принуждается силой к выполнению своих обязательств, но он может освободиться от них бегством; царь, его чиновник или лицо, получившее от него бенефицию, могут требовать оброк, но они должны считаться с настроением своих оброчников, бегство которых было бы для них разорительно. И, в конце концов, между торгующимися всегда заключается сделка, более или менее убыточная для одной стороны.

Налог, который в конце года получает государство, и рента, которую получают обладатели бенефиций, являются лишь результатом этого торга. И хотя подобные бюрократические законы, по-видимому, точно определяют повинности каждого, но можно сказать, что "пишкеш", подарок, представляет последнюю форму этих платежей.

* * *

Под названием "пишкеш" в Персии подразумевается все то, что высший получает от низшего: подарок и выкуп, наем и оброк, налог и аренда, могарыч и новогодние подношения. Царь и его чиновники свое содержание получают только ежедневными "пишкешами", которые они принимают или требуют. В Персии всех веков эти именно "презенты" всегда составляли самый чистый доход государства. Дарию, как и шаху Надиру, только чужеземные провинции посылали налог в том смысле, как мы понимаем его.

Низший никогда не приходит к высшему с пустыми руками: это — добровольный "пишкеш". Старший никогда не посещает низшего без того, чтобы не унести что-нибудь на память об этой любезности: это — вынужденный "пишкеш". Правление Каджаров и даже общественная и политическая жизнь в Персии, — говорит Керзон, — представляет не что иное, как "interchange of presents

"Должностные лица, — говорит Гобино на одной из самых ярких страниц своей книги, — умерли бы с голоду, если бы они получали только свое жалованье, а между тем они никогда и его не получают. Им нужно постоянно придумывать, как бы сделать сносным свое [263] положение. И вот они стараются вынудить подарки у ремесленников и получить деньги при взыскании повинностей в деревне. Особенно правители городов и провинций имеют возможность с большую выгодою заниматься этой спекуляцией.

"Они посылают в деревню, с которой предстоит взыскание налогов, секретаря, слугу или солдата, смотря но степени важности данного места. Когда присланный объявит о цели своего приезда, сельскими властями созываются главы семейств, а к этим важным лицам присоединяются дети и их матери. Редко первое собрание оканчивается без того, чтобы не произошло драки, чтобы не было вырванных бород и не наговорено было взаимно много грубых слов. Совещание заканчивается обыкновенно среди ужасного шума. Поселяне божатся, что ничего не дадут, а сборщик клянется всеми пророками, что деревня будет разрушена до основания, а ее жители забиты до смерти.

"Но когда наступает ночь, начальник деревни, в сопровождении одного или двух благоразумных односельчан, является к посланному с блюдом фруктов и чаем, а иногда и с водкой. Он выражает свое сожаление о прискорбных сценах, происшедших днем, и удивляется, как это могли с такой предосудительной непочтительностью отнестись к чиновнику таких отличных достоинств и заслуг, как тот, которому он имеет честь говорить. Все подобные комплименты произносятся этими оборванцами с такой же серьезностью и с таким же обилием цветистых фраз, как если бы это были придворные. Уполномоченный принимает гордый вид, но ему дают понять, что он лично получит в надлежащем размере то, что ему следует, лишь бы он скинул что-нибудь с того, что причитается его хозяину, и особенно с того, что причитается казне. Иногда переговоры длятся целую неделю и дольше.

"При этом ссорятся, мирятся, бранят друг друга, льстят друг другу. Наконец, посланный получает лично для себя около двух третей того, что он сначала требовал. Из этого ему придется выплатить часть своим старшим, а иногда вмешательство палки заставляет его отдать все, но это редко бывает. Губернатор получает то, что требует. Государству достается, как можно, меньше". [264]

Стоящий наверху иерархии царь видит только "пишкеши". Вот отрывок из дневника д-ра Феврье:

"4 января 1890 года. — Царю почти никогда не подают прошения, не положив одновременно перед ним шелкового или кашемирового мешочка, более или менее наполненного. Недавно у первого министра были оставлены таким образом для него шесть мешочков, изрядно распухших. Четыре дня тому назад генерал Аббас-Кули-Хан, бывший воспитанник французского военно-инженерного училища, а в настоящее время — адъютант военного министра, принес подобный мешок, приложенный к запечатанному конверту. Сегодня утром министр Мушир-эль-Доулэ положил перед его величеством огромнейший мешок, какой я только видел до настоящего времени.

"Все эти мешки наполнены золотыми монетами: такой подарок должен быть поднесен за всякую просимую милость. С верхов до самых низов социальной лестницы ничего не делается без подарка, "пишкеша" или "элгола", смотря по тому, кому он предназначен: высшему или низшему. Подарок составляет самую верную часть содержания всякого должностного лица; понятно, что никто не выпускает его из рук.

"Что удивляет в шахе, так это его манера взвешивать, не показывая вида, мешок, который дают ему, и выражение его лица — в зависимости от того, легок он или тяжел. Ему нет надобности считать заключающиеся в мешке монеты: он определяет сумму этим простым и быстрым способом." ¹⁶⁶

Целая армия счетоводов (мустофы) и секретарей (мирзы) принимает, записывает, запечатывает и складывает в хранилище эти мешки и ведет отчетность, в которой столько же точности и мелочной аккуратности, сколько несоответствия действительности. Несмотря на воровство всех этих писцов, царская казна довольно хорошо пополняется этими подношениями-мешками и мешочками. Когда мешки не получаются сами собою, царь отравляется за ними, куда следует.

"14 января 1890 года. — Его величество посещают иногда своего первого министра — в некоторые семейяые праздники. Я присутствовал при одном из этих [265] посещений, которые очень прибыльны для государя. Шах оставался у Эмина-эс-Султана около часу и за этот небольшой промежуток времени получил наполненные золотом мешки, лошадей, соколов, шали, ковры, роскошную мебель и множество безделушек".

Эта фискальная система позволяет упростить, больше чем можно себе представить, государственный механизм. Ценою "пишкешей", уплачиваемых наличными деньгами и в строго установленные сроки, некоторые микистры приобретают от царя "тиюлы" центрального управления, a некоторые губернаторы — "тиюлы" провинциального управления. Само собой разумеется, что и в центре, и в провинции роль администратора сводится единственно к накоплению денег: Каджары, признавая только выгоды, обусловленные их саном, никогда не думали, что они могут налагать какие-то обязанности.

Итак, в центре — первый министр, являющийся "пером" царя и ведающий по его поручению все дела, председательствует в совете полдюжины министров, ранг которых определяется не государственной важностью их ведомств, как в других местах, а размерами той выгоды, какую можно от них получить. Вследствие этого высоким почетом пользуется министр телеграфов, который располагает единственной кассой, всегда пополняемой англо-индийским золотом.

Провинции образуют тридцать восемь губерний, из которых одни — таких размеров, как французские волости, а другие — как бывшие французские интендантства и больше. Назначенный царем губернатор, в сущииости, получает свою губернию как бенефицию. При его отъезде, когда определен и уплачен первый "пишкеш", заключается нечто вроде договора между царем и его уполномоченным в виде "китабше" — "письменного обязательства", надлежащим образом оформленного, подписанного и скрепленного. Договор этот, очень прост. В нем — четыре пункта. В первом пункте — традиционные налоги, взыскание которых переуступает дар; во втором — расходы, за которые губернатор прижимает на себя ответственность; в третьем — тот "остаток " от доходов, за уплатой расходов, которыми губернатор обязуется посылать царю; в четвертом — тот, "излишек", "тафахот хамал", который царь [266] предоставляет своим губернаторам взыскивать на их личные расходы и барыши.

Из этих пунктов первые два представляют длинные столбцы цифр, и в каждом все определено о самой ясной и аккуратной точностью.

Пункт первый: доходы. Все они составляются из установленной лет сорок тому назад десятины и некоторых, подобных ей, налогов; совокупность этих налогов представляет то, что называется "малиат". He думаю, чтобы нижеследующие цифры "малиата", данные Керзоном в 1892 г., изменились.

К этим пятнадцати большим провинциям надо прибавить двадцать три мелких, с которых налоги варьируются от 736,730 (Кашанская) до 12.092 кранов (Керманшахская). Общий итог, на бумаге, равняется 54.177.740 кранам, или 27 миллионам франков, так как два крана стоят почти один французский франк. Удивительное усердие, с каким "мустофы" и "мирзы" ведут счета, дает им возможность сказать, что Хамсехская провинция должна вносить деньгами 819.888 кранов — ни на один кран больше, ни на один кран меньше, что с Фарсистанской провинции, кроме других налогов, причитается 725 "харваров " риса, с Тегеранской 75 "харваров " сена, ас Астрабадской — 1 "батман " (13 фунтов) шелку.

Но эти удивительные счета ведутся на споциальном [267] языке или, вернее, при помощи специальных обозначений ("сях"), основной принцип которых состоит в том, что во избежание плутовства всякая сумма должна быть записана не арабскими цифрами, а буквами. Практическим результатом этого является система таинственных знаков: записываются прописью, но в сокращении десятки, сотни, тысячи и т. д., и т. д. Этот "сях " доступен только посвященным, которые ревниво хранят его тайну, преемственно от отца к сыну. Если читатель пожелает быстро представить себе, каких выкладок требует это отсутствие цифр, пусть попробует сложить: двести тридцать одну тысячу девятьсот шестьдесят три и семьсот двадцать пять тысяч триста восемь или поверить это сложение, не обозначая этих двух сумм цифрами. Искусство "Мустафы" заключается в этих сложениях, вычитаниях и умножениях, которые требуют часов для того, чтобы их сделать, и потребовали бы годов для того, чтобы их проверить.

Второе искусство "мустофы" заключается в тех украшениях, которые, некоторым образом, обрамляют этот список доходов. Это обрамление, состоящее из коротких заметок, написанных мелким, излучистым и тонким почерком, представляет те освобождения от налогов и их уменьшения, которые царь или его канцелярия жалует такой-то области, такому-то отделу, такому-то роду или такому-то плательщику. Эти освобождения и облегчения, раз они записаны, делаются постоянными, пожизненными и часто наследственными. Это один из видов "тиюла". Очень важно добиться того, чтобы эта привилегия была первый раз вписана вокруг провинциального "китабше". Понятно, что все, от последнего "мустофы" до первого министра, ходатайствуют и изо всех сил хлопочут о получении этой первой записи. Если у царя слабый характер или слишком великодушный нрав, то цифра освобождений от уплаты повинностей может уравновесить цифру взыскиваемых налогов. Поблажки Мозаффер-эд-Дина привели к тому, что таким образом растаяли доходы нескольких провинций. В настоящее время понадобился бы какой-нибудь решительный шаг со стороны центрального правительства, что-нибудь в роде бонапартовской или ришельевской диктатуры для того, чтобы уничтожить те привилегии, которые, обманно или на законном основании, [268] созданы за последнее столетие фиоритурами "мустофы". При этом в один час были бы удвоены государственные доходы простым восстановлением общего правила.

Второй пункт — "китабше". Расходы, которые принимает ига себя губернатор, делятся, как во Франции, на две рубрики: расходы по материальной части и расходы на выдачу содержания. Но материальные расходы сводятся к простейшей формуле: ни поддержания зданий, ни ремонта мостов и дорог, ни школ, ни укреплений, ни оборудования мастерских, ни каких бы то ни было поставок, а только одно — покупка лампадного масла для бесчисленных святых мест. Что касается расходов на содержание, то они подразделяются на две статьи: пенсия гражданским чинам и жалованье военным.

В каждой провинции губернатор должен, — соответственно общественному положению прежней служебной деятельности, знатности происхождения, личному влиянию, влиятельности котерии или племени данного лица или его личным заслугам, короче говоря, в зависимости от тысячи соображений относительно лиц и обстоятельств, — назначать пенсию светской и духовной иерархии заслуженных и благородных лиц, которые составляют партию даря и живут тем, что предоставляют ему царствовать.

Из этой именно иерархии пенсионеров губернатор выбирает канцелярских и военных служащих, которые должны помогать ему в заведывании провинцией, но которым никакого содержания не полагается. Тем, которые будут работать в канцеляриях, предстоит получение "пишкешей" и взяток. Те же, которым губернатор не даст прибыльного служебного места, должны будут довольствоваться своей скудной пенсией и, интригуя против этого губернатора, действуя посредством писем и придворных связей на шаха, ждать того времени, когда новый губернатор даст им в "тиюл " какую-нибудь должность.

Ничто так не содействовало власти Каджаров, ничто так не обеспечивало им повиновения отдаленных его провинций, как постоянные раздоры между губернаторами и частью, а нередко и целой половиной местной знатн: никогда губернатор не мог опереться на свою провинцию для того, чтобы поднять мятеж против центральной власти. [269]

Эти пенсии составляют главную часть расхода на содержание. Жалованье войскам должно было бы фигурировать скорее в пункте, заключающем в себе "тафахот хамал", "прибыли и убытки" губернатора и его служащих. Когда губернатор сумеет взяться за дело, он самый крупный свой доход может получить с армии.

В принципе "раят " обязаны служит в регулярной армии, или, вернее, деревни должны давать царю людей. Как и относительно десятины, кадастр шаха заранее определяет, сколько рекрут должна дать каждая деревня. Набор в среднем очень мал, так как солдаты зачисляются в военную службу на всю жизнь. Каждая деревня посылает по своему усмотрению одного или нескольких солдат. И часто с детства сынка — кого-нибудь бедняка, сирота или человек предосудительного поведения предназначается к военной службе и волей-неволей должен нести ее по достижении возмужалости. Армия шаха состоит из людей всех возрастов, от пятнадцати до семидесяти лет, так что рядом стоят безбородые юноши и седоволосые старики, и половая мораль ничего не выигрывает от этой смеси.

Зачисленный в свою часть солдат должен получать помещение, одежду, пищу и жалованье от губернатора. И ничто в Персии Каджаров не составлено так подробно, как воинский устав. За последнее столетие Каджары обращались последовательно ко всем европейским армиям, для приглашения инструкторов и организаторов: это были офицеры французские, потом английские — в царствование Фата-Алия; опять французские, русские, английские — в царствование Мохамеда; в третий раз французские, итальянские, венгерские, австрийские, в четвертый раз французские, в третий раз английские, австрийские и во второй раз русские в царствования Наср-эд-Дина и Мозаффер-эд-Дина. В крупных городах Персии еще и теперь существуют остатки всех этих иностранных миссий: там итальянский полковник, в другом месте венгерский генерал, болгарский капитан, и везде-бюрократическая традиция французской системы.

Армия в мирное время, на бумаге, состоит из 50,000 человек пехоты, 12,000 чел. артиллерии и инженерного батальона; кавалерийскую службу несет милиция кочевых племен. Армия в военное время, тоже на [270].бумаге, должна состоять из 150-160 тысяч человек. Армия военного времени не мобилизовалась со времени афганских кампаний Наср-эд-Дина (1847 и 1857 годы). Состав мирного времени существовал только в одно царствование, а именно, когда любимый сын Наср-эд-Дина, Зилл-эс-Султан, состоял (1870 — 1890 годы) наместником всех южных провинций. Зилл-эс-Султан не был наследником и, тем не менее, мечтал о престоле; в его руках удивительные наказы, касающиеся рекрутского набора, военного управления и содержания солдат, нашли свое применение. И Персия в продолжение двадцати лет обладала ядром регулярной армии в двадцать или двадцать пять тысяч человек, которую содержал фарсистанский наместник.

Но это было исключительное явление. Вообще же губернаторы всегда видели в армии только лучший из "тиюлов". Освобождение от воинской повинности, предоставляемое деревням, является первым источником прибылей; освобождение от действительной службы, предоставляемое солдатам, является вторым источником. Едва только кончается набор и рекруты приводятся в город, им предоставляется полная свобода. Они только приглашаются на гастроли: они являются на смотры, которые, в определенные сроки, делают "мустофы", "мирзы" или генерал-инспектора, присланные из Тегерана; они даже маршируют под музыку, каждый раз, когда выходит приказ о полицейской экспедиции в окрестные местности против разбойников или мятежников. Но одна только музыка, с вышедшими из политехнической школы капельмейстерами, остается постоянной; все же остальное — только "passe volants" ¹⁶⁷, как говорили во французской армии при старом режиме. И действительно, армия Каджаров представляет то же самое, чем была армия французских Бурбонов, с теми же порядками и с теми же злоупотреблениями, но несколько усиленными изобретательностью персидского плутовства.

Генералы забирают себе солдатское жалованье; штаб-офицеры получают экипировку и рацион; обер-офицеры торгуют временным или полным освобождением от службы. Солдаты, — если они не возвращаются [271] к себе в деревню, — находят себе в городе работу, открывают лавку или мастерскую, делаются мелочными торговцами на базаре, слугами, водоносами, угольщиками, каретниками, столярами и т. и. Своих начальников они видят только на смотрах. При том еще в эти дни больше бывает в строю обывателей, чем зарегистрованных солдат: производят экстренный набор на базарах, и все босяки на один час переодеваются в форменное платье, более или менее полное, вооружаются ружьями всех систем или просто деревянными ружьями, искусно раскрашенными, и впереди — политехническая музыка.

Третий пункт: "разница" в пользу царя. Она варьируется соответственно провинции и личности губернатора. Случается, что она сводится к нулю, — то потому, что в отчетности чрезмерно преувеличены расходы, за которые губернатор считается ответственным, то потому, что уменьшены доходы вымышленными или действительными освобождениями от налогов. Так как для всей империи итог "малиата" всех поземельных повинностей составляет около 60 миллионов кранов (30 милл. франков с пространства втрое большого, чем Франция), то принимают, что в хорошие годы в казну поступает 20 милл. краков или 10 милл. франков.

Что касается четвертого пункта, "тафахота хамала", то этот "излишек", который предоставляется царом губернатору, составляет немного по сравнению с тем "излишком", который назначает себе сам губернатор, и который, принимая форму "пишкешей", в действительности не может быть учтен. Выколачивание этих излишков делается единственной задачей губернатора, который, за особые "пишкеши", предоставляет касте пенсионеров "тиюлы" местного управления.

Для такого хозяйничанья в своей провинции губернатору, в конце концов, нужны лишь в небольшом числе пристава, "носители палок", "расстилатели ковров", "фарраши". Приведенный ниже отдельный пример Гилана может быть взят как средняя типичная картина.

"Гилан управляется генерал-губернатором, настоящим наместником, полномочия которого, почти ничем не ограниченные, заключают в себе право и высшей и низшей юстиции. При условии политического подчинения его величеству шаху и садр-азаму, или великому [272] визирю, и годичного взноса, причитающегося с его провинции в пользу императорской казны, хаким ¹⁶⁸ является господином и неограниченным властелином подвластной ему территории. Его непосредственные сотрудники в главном городе провинции — это "везир", "каргузар", "фарраш баши" и "мирза". Я называю этих чиновников в иерархическом порядке их должности, с европейской точки зрения. Но они зависят исключительно от своего начальника, который может ограничить или расширить, по своему усмотрению, полномочия каждого из них.

"Везир ¹⁶⁹ — это скорее начальник Рештского уезда, чем помощник генерал-губернатора; нынешний активный губернатор ограничил его компетенцию совсем маловажными текущими делами: он сделался мировым судьей.

"Каргузары" — это агенты министерства иностранных дел, прикомандировываемые к губернаторам пограничных провинций. На них возложена обязанность следить, совместно с консулами, за исполнением договоров и постановлении официальных и третейских судов в таких делах, в которых замешаны и иностранные подданные. Однако, их компетенция не распространяется на политические и уголовные дела, которые решает сам губернатор вместе с заинтересованным консулом.

"Фарраш " — это в провинциально-служебном персонале не просто камердинер, каково арабское значение этого слова. Это своего рода административный мастер на все руки — одновременно телохранитель, жандарм, сыщик, курьер и служитель. Он даром служит своему хозяину, но извлекает выгоду из тех поручений, которые даются ему. Требовательность и хищность "фарраша" невероятны. Народ его боится, потому что он беспощаден к мелкому люду. Богатые купцы и именитые обыватели проявляют по отношению к нему предупредительность и щедрость из страха ложных доносов. Все служит для него поводом к вымогательству денег. От одного перса, приговоренного к телесному наказанию, потребовали плату за розги, которые служили для экзекуции. "Фарраш баши" — это начальник [273] "фаррашей": в его руках находится, между прочим, заведывание полицией.

"Мирзы" — секретари: простые писцы, достаточно сведущие, чтобы написать письмо или официальную бумагу, содержание которых продиктовано им буквально.

К этим чиновникам надо прибавить "пишхедмат", или личных служителей губернатора влияние которых иногда бывает значительно. К их содействию часто прибегают истцы; не редко случается, что какое-нибудь дело попадает, в соответствующем виде, на губернаторский стол раньше, чем в суд.

Провинция делится на уезды; уезд — на деревни. Уездом управляет "наиб-эль-хокумат", или вице-губернатор; деревней — "кедхода", или староста ¹⁷⁰.

Шах ежегодно получает с своих провинций десять или двенадцать миллионов франков. Надо считать приблизительно, — так как есть возможности для иного подсчета, — что персонал губернаторов, вице-губернаторов и т. д. получает, по крайней мере, в пять раз больше (правда, из этой суммы шах отбирает половину в виде "пишикешей"). Надо, равным образом, считать, что пенсионеры и разного рода чины, гражданские и военные, получают тоже в пять раз больше. К этому надо еще прибавить, по крайней мере, в пятнадцать раз большую сумму, которую получают вместе: за отправление правосудия — муштехеды, за духовную службу — муллы и торговой прибыли и процентов по займам-купцы. Таков подсчет, который однажды сделали у меня некоторые вожди реформаторской партии, при чем в итоге получалась сумма около трехсот миллионов франков, выколачиваемая ежегодно из поселян "раят", из единственных производителей этой страны: потому что национальная промышленность сводится к мелким ремеслам базаров, и, за исключением нескольких медных рудников и изумрудных копей, богатства недр земли не разрабатываются.

Триста миллионов франков! И из них ни один кран не идет на нужды государства, — как понимаем его мы, европейцы, — на нужды, на благосостояние, даже [274]. только на защиту общества!. Из них, может быть, пятьдесят миллионов уходят на содержание двора, a остальное поддерживает ленивое существование городской буржуазии, клерикальной партии и феодализма, некогда военного, а теперь бюрократического. [277]

Революция.

Наверху — шах и ого двор; внизу — крестьянская нация; в промежутке между ними — три слоя паразитов: купечество, духовенство, аристократия; рядом — кочевники. Такому порядку вещей трудно было бы просуществовать четыреста лет, — Каджары (1796-1907 годы) только продолжали зло Сефевов (1500-1720 годы), — если бы, при явном принесении в жертву интересов нации, аппетиты паразитов и кочевников не были солидарны с монархическим правлением.

Одна, по-видимому, незначительная мелочь обусловила долговечную прочность сооружения.

В наполеоновском здании, в котором до сих пор живет республиканская Франция, есть почетный легион, и им французские правительства уже целое столетие пользуются, как очень удобным орудием. В Персии тоже существует нечто вроде императорского ордена; но он представляет гораздо больше степеней, является в руках шаха орудием более обширного применения и дает получившим его гораздо большие преимущества. Подобно тому, как всякому французу хочется теперь носить ленточку, всякому персу хочется носить почетное имя и, надев царскую ливрею, вступить в касту паразитов.

"Наиб-эс-Салтанэ", "Итизаз-эс-Салтанэ", "Хусам-эс-Салтанэ", "Паф-эль-Мульк", "Амир-эль-Мульк", "Мушир-эль-Мульк", "Сарадж-эль-Мемалек", "Амир-эль-Мемалек", "Сеиф-эль-Мемалек"; "Азиз-уд-Да-улэ", "Кивам-уд-Дауле", "Итимад-уд-Даулэ"... Нет такого Мохамеда, Абдуллы или Аббаса, который бы не мечтал услышать, как его назовут "Столпом", "Опорой", "Мечом", "Оплотом", "Силой", "Славой" и т. д. правительства ("салтанэ"), царства ("мульк"), империи ("мемалек"), государства ("даулэ"). Нет такого [278].мелкого писца, молодого муллы или базарного возчика, который, при ловкости и предприимчивости, не мог бы, рано или поздно, добиться одного из этих титулов, получаемых богачами и аристократами при рождении. И с той поры такой перс, приобщенный близко или отдаленно к царскому управлению, связанный с партией начальствующих из корыстных или честолюбивых соображений, может только желать продолжения того режима, от которого он каждый день ждет какого-нибудь нового звания или новой бенефиции. Почетнее ведь быть опорой царства ("мульк"), чем правительства ("салтанэ"), еще почетнее войти в разряд "даулэ", чем оставаться в разряде "мемалек " или "мульк". Жизнь перса проходит в том, что он взбирается по этим ступеням, которые приближают его к царским сторонникам и делаюn его все более искренним соучастником каджарского деспотизма и национального упадка.

To, что мы называем персидской революцией, не было, как можно было бы думать, восстанием нации против этих паразитов; и то волнение, которое еще продолжается в Персии, вовсе не является борьбой между правами и интересами нации, с одной стороны, и монархическими привилегиями и притеснениями-с другой. Управление государством остается азартной игрой; благосостояние и прогресс нации не принимаются в соображение, об этом даже совсем не думают; дело идет только о том, кто воспользуется выгодами существующей системы — шах или другие паразиты.

До тех пор, пока шах удовлетворял аппетиты этих последних, терпел их вымогательства в ущерб городам и их присвоения в ущерб его собственным доходам, все они — аристократы, духовные лица, купцы и кочевники — оставались, если не верными, то, по крайней мере, покорными ему. Борьба началась с того времени, когда шах, не считая больше свою долю достаточной, захотел увеличить ее в ущерб своим союзникам, когда он захотел старую иранскую систему заменить европейской фискальной системой, чтобы добыть денег на свои личные расходы. Рассматриваемая с этой точки зрения персидская революция является, можно сказать, прямым последствием поездок Каджара на всемирные выставки. [279]

Действительно, несмотря на свою расточительность, несмотря на мотовство своего двора, несмотря на свою традиционную манию дарить города, местечки, целые уезды то одному, то другому из своих льстецов, Каджары были богаты до тех пор, пока вели в своем государстве полукочевую жизнь, отправляясь из одной резиденции в другую поедать на месте доходы со своих владений и требуя себе содержания от своих откупщиков десятины и от своих народов. Тогда все его текущие расходы покрывались "пишкешами", а не израсходованные налоги давали ему карманные деньги. И так как он был свободен от всяких государственных расходов, то у него в конце года получалась изрядная прибыль. До 1860 года Каджары были богатыми шахами.

Начали они чувствовать нужду с тех пор, когда, бросив свою бродячую жизнь, водворились по-европейски в своей столице, Тегеране, выезжая только в свои ближайшие загородные дворцы. Теперь им понадобилась прибавка к доходам и они нашли ее в некоторых "экстраординарных ресурсах", идею которых и средства к их использованию сообщили им европейцы — смастерили им монету, которая, смотря по более или менее удачному году, стала давать от 200 до 300 тысяч кранов, построили телеграфы, которые стали приносить столько же, научили выдавать горно-промышленные концессии и паспорта, от которых еще прибавилась почти двойная сумма. Таким образом, европейцы придумали им дополнительный бюджет — от одного до двух миллионов кранов, — небольшая сумма для бездонных ям наших европейских бюджетов, но большое подспорье при бедности шахской казны.

Но опять почувствовалась нужда, быстро превратившаяся в полное безденежье, когда шах, покинув свое государство, стал посещать Европу. Знаменитое путешествие Наср-эд-Дина в 1873 году на венскую выставку было началом "неподражаемой жизни", которую осложняло каждое новое путешествие и в которой безумие трат, причудливой роскоши, ненужных покупок и краткосрочных займов за большие проценты заранее поглощало доходы нескольких лет и мало-по-малу уронило кредит шаха. В продолжение двадцати пяти лет (1873-1898 года) шаху пришлось биться в финансовых затруднениях и искать в Лондоне и Париже [280] снисходительных банкиров, услуги которых делались все более необходимыми при каждом новом путешествии на парижские выставки 1878, 1889 и 1900 годов. Сначала его предпочтением пользовались английские капиталисты. В 1872-1873 годах Наср-эд-Дин, выражаясь словами сэра Роулинсона, хотел "возродить Персию, идентифицируя интересы своей империи с интересами Англии" ¹⁷¹. Это — превосходное определение; но оно нуждается в маленькой поправке. Дело в том, что Каджар собирался интересы своей шахской особы, а не интересы своей империи отожествлять впредь с интересами могущественной иностранной державы — сначала Англии (1872 — 1898 г.), а затем России (1898 — 1907 г.).

Разорвав традиционное соглашение, которое в продолжение целого столетия соединяло его собственные интересы с интересами туземных паразитов, Каджар решил ввести в Персию иностранного сообщника.

* * *

Англо-каджарский период продолжался двадцать пять лет (с 1872 до 1898 года). В июле 1872 года английский финансист, барон Рейтер, получил знаменитую рейтеровскую концессию, которая, "как только была обнародована, показалась всему свету ¹⁷² совершенно необычайной, полной передачей в руки иностранца всех промышленных ресурсов государства". Ничем не ограниченная монополия на сооружение железных дорог и трамваев в течение семидесяти лет; концессия на все горные промыслы (за исключением золота, серебра и драгоценных камней); монополия на все государственные леса и на все новинные земли; привилегия на постройку всех "канатов " (канав, водопроводов) и производство оросительных работ; преимущественное право на всякие предприятия: учреждение государственного банка, устройство дорог, телеграфов, мельниц, заводов, организацию разного рода общественных работ; аренда таможен на двадцать пять лет, с уплатою в течении шести лет определенной суммы, а потом 60% чистого дохода, и с выплатой, кроме того, шаху 20% из железнодорожной выручки и 50% из всех остальных [281] доходов компании. "Таков был поразительный договор, как раз накануне первого путешествия Наср-эд-Дина в Европу (в 1873 году)" ¹⁷³.

Петербургская дипломатия сумела возбудить против барона Рейтера недоверие двора и бурные протесты чиновников всех рангов. "Проект, — прибавляет Керзон, — был слишком огромен для того, и никакое общество не решилось бы взяться за его осуществление". Нужен был единовременный капитал в 150 миллионов, а в Европе в 1873 году сто пятьдесят миллионов казались баснословной суммой, которой барон Рейтер ниоткуда не мог достать. Гарантия со стороны английского правительства, несомненно, доставила бы ему акционеров в достаточном числе. Но Лондон не решился впутаться в это дело, к которому Россия относилась явно враждебно, и Наср-эд-Дин, взяв быстро назад свои обещания, конфисковал внесенные уже концессионером суммы.

После третьего путешествия шаха в Европу, в 1889 году, затруднительное положение его казны еще более усилилось, и он вернулся к своим проектам английского товарищества, но в гораздо более узких рамках. Тогда именно он решил отдать англичанам табачную монополию за единовременный "пишкеш " и ежегодные обязательные взносы. В ответ на те волнения, которые были по этому поводу вызваны русской дипломатией и муштехедами, и на стачку курящих и торговцев табаком, которая привела почти к открытому восстанию в крупных городах, — Эдуард Браун возбудил первое проявление тех чувств, которые за период времени с 1891 по — 1907 год постепенно привели к последней революции. Уже в 1891 году д-р Феврье предсказывал те роковые для абсолютной шахской власти последствия, к каким приведут эти договоры между шахом и иностранцами.

В 1892 году Наср-эд-Дин должен был еще раз отказаться от своего проекта и уплатить вознаграждение англичанам, потребовавшим 500.000 фунтов стерлингов отступных, — двенадцать миллионов франков! Англо-каджарский союз был, таким образом, [282] порушен ссорой, но он, тем не менее, просуществовал до наших дней. Возвратившись из второго своего путешествия в Европу, в 1889 году, Наср-эд-Дин выдал барону Рейтеру, "как бы в извинение за бесчестный поступок в 1873 году" ¹⁷⁴, привилегию на учреждение Императорского Персидского Банка, который для персов был бы тем, чем для французов французский банк и, кроме того, мог бы принимать на себя устройство всяких общественных работ для государства и городов и всякие денежные операции за счет шаха. В 1890 году капитал в 25 миллионов франков был покрыт подпиской на лондонской бирже пятнадцать раз. Предположите, что так же успешно было бы финансировано английскими деньгами предприятие барона Рейтера в 1873 году. Можно спросить: не получила ли бы Персия и человечество громадных выгод от этого экономического совладения Каджара и англичан, солидарные интересы которых могли, в конце концов, содействовать целости, преобразованию, развитию и прогрессу государства. К концу этого сорокалетия (1873-1910 годы) современная Персия имела бы дороги, железнодорожные пути, школы, рудники, оросительные плотины и каналы; и либеральная партия нашла бы все элементы регулярного управления и все ресурсы национальной жизни... Одни только паразиты понесли бы от этого убытки... Но если отбросить паразитов, то что останется в Персии?

Потери и ликвидация табачного дела в 1891-1892 гг. обозначают ослабление английского влияния. Наср-эд-Дин до самой смерти своей (в мае 1896 г.) все время склонялся к сближению с Лондоном. Но, состарившись и впав в физическую расслабленность после сорока лет распутства, он предоставил дела первому министру Амин-эс-Султану, который до 1892 года был вождем англофильской партии, а потом до самой смерти (31 августа 1907 года) оставался лучшим другом русских. Будучи у власти — и на половину в немилости, в царствования Наср-эд-Дина и Мозаффер-эд-Дина, особенно при последнем, между 1898-1903 гг., Амин-эс-Султан оставался сторонником русско-каджарского соглашения. Он умер как раз в тот день, когда англо-русское [283] соглашение (3 августа 1907 г.) на самом деле предоставило Персию "мирному проникновению" русских.

Это русско-каджарское соглашение проводится методически, согласно совместному плану. Им придуманы три или четыре средства эксплуатировать Персию, утвердив в этом государстве власть шаха под опекой Петербурга.

Казацкая бригада, составленная из персов, но обученная на русский лад, находящаяся под командой русских офицеров и получающая жалованье от русских чиновников, дает Каджару, кроме личной безопасности, спокойствие его столице и ее окрестности.

Русский Ссудный и учетный Банн обещает ему постоянный открытый счет, с которого он может, никогда не встречая отказа, требовать наличными деньгами авансы и ссуды. Кроме того, Банк сулить фискальные реформы в надежде принять на себя целиком обязанности казначейства и контроль над всеми кассами государства.

Дороги, переданные в ведение русских инженеров и сборщиков дорожной пошлины, обеспечивают шаху быструю подачу помощи со стороны русских в три северные столицы: религиозную, шахскую и княжескую — Мешхед, Тегеран и Тавриз. Наконец, предприятия разных товариществ, — как, напр., рыбные ловли на Каспийском море, телеграфы в северной Персии, лесные промыслы в Мазандеране или бирюзовые кони, — будут выплачивать шаху его долю из той прибыли, какую выручат русские концессионеры.

Англичане направляют сначала все усилия к тому, чтобы помешать этому соглашению, а потом разорвать, его. Но южно-американская война (1899-1902 гг.) их "гандикапирует", по выражению Брауна в его брошюре: "Brief narrative of recent events in Persia" ¹⁷⁵, — как раз в тот момент, когда вечное стремление русских к открытому морю привело их через Манджурию в Порт-Артура (1896-1898 гг.), и Петербург, ечитая, что с Дальним Востоком уже покончено, помышляет направить свои силы к другому выходу в открытое море, к Персидскому заливу и к его Порт Артурам — к Буширу и Бендер-Аббасу, куда уже [284] заглядывают (1898-1901 гг.) "Корниловы" русского Добровольного флота.

Едва оканчивается южно-африканская война, как индийские империалисты принимаются проповедовать применение угроз и воинственных демонстраций против этих захватов России. Лорд Керзон, тогдашний вице-король, мечет громы красноречия в своих статьях в "Times't" и громы пушек во время своего крейсерства по Персидскому заливу (осенью 1903 г.). Но Англия, не сочувствуя авантюрам, остается глухой к этой проповеди.

К тому же Эдуард VII, взойдя на престол (в январе 1901 г.), приносит с собою новый взгляд на те опасности, какие могут угрожать благосостоянию Англии: он уже в ином месте, а не в Петербурге и Париже, видит соперника и грозного врага морского владычества Британии. Франко-английское соглашение, a затем соглашение англо-франко-русское кажутся ему жизненными условиями этого владычества.

Напрасно индийские империалисты, действуя против шахской политики, разжигают русско-японскую войну для того, чтобы отвлечь русские силы к Дальнему Востоку и надолго задержать московское стремление к выходу в тропические моря... После двух лет русских поражений (1903-1905 гг.), Петербург ничего не потерял из своих приобретений в Персии, и русско-каджарское соглашение осталось столь же прочным. Такова схема событий. А вот подробности.

* * *

Первое путешествие Мозаффер-зд-Дина в Европу (в 1897 году) предпринимается для заключения займа. Лондон отказывает в ссуде двадцати пяти миллионов франков, которые должны были поправить дела шаха и удержать у власти англофилов Амин-уд-Даулэ и Наср-эль-Мулька, вначале назначенных новым шахом министрами. Русофил Амин-эс-Султан, посланный в ноябре 1896 года, был отозван в июле 1898 года: вместе с ним Петербург приступает к делу.

Первый русский заем в 22 1/2 миллиона рублей, — т.-е. в 60 миллионов франков, — после переговоров, происходивших в продолжение 1899 г., был заключен 26 января 1900 г. Эта финансовая операция была [285] прибыльна для России: Петербург ссудил Каджару из 5% те деньги, которые сам занял во Франции из 3 1/2 % . Политическая операция была еще прибыльнее: Петербург потребовал, чтобы из суммы этого займа были выплачены все другие долги Каджара, и чтобы Учетный и Ссудный Банк имел впредь монополию на устройство всех государственных займов. Персидский Императорский Банк (английский) был, таким образом, отстранен от шахских дел, в которых русский Учетный и Ссудный Банк становился полным хозяином. Насколько английский банк показал себя осторожным и глухим к требованиям денег, настолько русский банк оправдывал свое название готовностью удовлетворять их и поощрять шахские займы. После 1902 г. надо было консолидировать и унифицировать мелкие авансы, которые не переставал выдавать этот банк: Петербург изъявил согласие на заключение второго займа в 25 миллионов франков.

Мозаффер-эд-Дин был счастлив: у него были деньги. Он совершил два путешествия в Европу и привез оттуда все револьверы, сабли, пианино, безделушки, музыкальные ящики, мебель, наряды, полезные или забавные изобретения, какия прельстили взор этого старого ребенка на всемирной парижской ярмарке. Он начал с России свои поездки по Европе. Кончил он их своим визитом русскому Царю. По дороге туда, как и на обратном пути, русская пышность, которою его окружали, усилила в нем доверие к щедрой России и увеличила его склонность к тратам. И каким тоном он восхвалял в Курске (в сентябре 1902 г.) тесную и верную дружбу, которая должна соединить навсегда Россию и Персию. Неискренность английских дипломатов, а также неудачи южно-африканской войны с каждым днем все более отдаляли его от англофильской партии. И во время посещения им Лондона ему не дали ордена Подвязки.

Для обеспечения своих персидских займов Петербург внушил шаху реформу таможен, которую выполнили бельгийцы; это вызвало недовольство купцов. Лондон потребовал судебной реформы; это привело к волнениям среди муштехедов. Для того, чтобы упорядочить управление и освежить придворную атмосферу, а также, чтобы лучше обеспечить целость своих денег, Петербург приблизил к шаху, кроме преданных ему [286] лиц из партии аристократов, и начальника бельгийских таможен Носса, который был назначен генерал-интендантом шаха и, в конце концов, стал управлять пятью-шестью министерствами или крупными ведомствами; отсюда — гнев аристократии. Для устройства дел шаха, а также и своих собственных дел, Носс задумал обуздать продажность и взяточничество и начал присматривать за приписками "мустоф" и подчистками да украшениями "мирз"; отсюда — возмущение бюрократии... Все паразиты соединились теперь в ненависти к шаху.

Русское поражение в Маньчжурии и победные песни японцев, полетевшие через всю Азию, возбудили, если не храбрость, то, по крайней мере, крикливость этих болтунов. Во всех лавках громко заговорили о великолепном примере, данном героическими японцами тем народам, об угнетении которых помышляют европейцы. Пионеры англо-индийской торговли стали раздувать эти очаги мятежного красноречия на южных базарах, куда приходят их караваны. А чемпионы армянской и грузинской революции принялись за то же дело на северных базарах, где нашли себе приют их "фидаи".

Сейчас после русско-японской войны (в июле 1905 г.) Каджар показал, что он нисколько не потерял веры в своих петербургских друзей, а мирное уложение Гулльского дела явилось свидетельством того, что Эдуард VII твердо решил избегать всякого разлада между Англией и Россией.

Если бы осенью 1905 года нашелся хоть один государственный человек среди министров русского Царя, то, вероятно, русско-каджарский союз был бы окончательно закреплен и обеспечен от всякого риска.

В самом деле, в этом же 1905 году, Мозаффер-эд-Дин, предприняв свое третье путешествие в Европу, уклонился от поездки в Лондон, но сделал продолжительный визит в Петербург, а затем к самому Царю. Никогда не было официально известно, с какими предложениями он приезжал. Говорят, что он хотел заключить новый заем для консолидации неутвержденного долга в размере 80-100 миллионов франков, который накопился с 1900 по 1903 год и добрая половина которого, — 35 миллионов, как говорят самые [287] снисходительные люди, — пошла исключительно на его личную расточительность. Но в конце этого года Петербург, по воле своих французских кредиторов, которые отказали ему тогда во всяком займе, не имел возможности добыть эти 100 миллионов. Шах удовлетворился бы авансом в 6-7 миллионов; в уплату он согласился бы на продолжение русского рельсового пути до самого порога его империи. По-видимому, русские министры не могли столковаться насчет этого второго предложения.

Вернувшись с пустыми руками, Мозаффер-эд-Дин не нашел в своей казне нескольких сот тысяч франков, которые при умелом употреблении спасли бы его трон; в декабре 1905 года вспыхнуло первое революционное движение.

Оно носило совсем персидский характер; французы устраивали баррикады, англичане — митинги и процессии, русские — метание бомб, турки — убийства, а персы — садились в "бест", т.-е. обращались в бегство.

Как поселяне бежали от десятины, как кочевники бежали от солдат, так горожане пустились бежать от шаха и искать убежища ("беста") в неприкосновенных пристанищах-то в принадлежащих небесной державе, т.-е. в оградах мечетей, вокруг священных гробниц и других святых мест, то в принадлежащих — земным державам: в садах при посольствах, в телеграфных конторах и иностранных консульствах. В продолжение трех с половиною лет революционного периода, до победы конституционалистов над шахом (декабрь 1905-июнь 1909 года), "бест" остается главным средством борьбы: закрытие лавок и мечетей; стачка базаров и "муштехедов "; исход целого города со своими коврами, со своей провизией, со своими постелями и со своими "кальянами" (трубками), и водворение беглецов вне черты досягаемости для шаха.

Представьте себе энергичного шаха, который бы призвал себе на помощь, за хорошую плату, несколько тысяч кочевников или возбудил бы жакерию "раят" (оседлых поселян) против городов буржуазии: что значили бы тогда эти ребяческие "бесты"? Вообразите себе только отряды персидских казаков, разосланные во все мятежно настроенные города: они вернули бы этих беглецов к их делам и к их говорильням... [288]

У Мозаффер-эд-Дина не было ни храбрости, ни силы воли; он был дряхл и неизлечимо болен. У Мозаффер-эд-Дина при том не было денег. А его и петербургские союзники были в таком же затруднительном положении. И революция, переходя из "беста" в "бест", развернулась до тех размеров, что я описал в начале этой книги.

После целого года волнений, Мозаффер-эд-Дин должен был созвать Народное Собрание (в октябре 1906 года). Его сын Мохамед-Алий, наследовавший ему в январе 1907 года, был глупый и бестолковый толстяк, который все ел да спал и почти неспособен был что-нибудь понять или чего-нибудь хотеть. Он сначала подтвердил это обещание конституции и предоставил видимую свободу ораторам Собрания. Но смута в провинциях, застой в делах, отсутствие безопасности на дорогах и в городах, поддержка, оказанная Каджаром и его чиновниками всем зачинщикам волнений, скоро привлекли внимание публики и подорвали уважение к Народному Собранию.

Само Народное Собрание представляло собою арену борьбы между разными кастами, которые заключили союз только для взаимной защиты от шаха своих привилегий.

По праву своей учености, своих добродетелей и своего священного достоинства, "муштехеды" требовали себе контроля над всеми прениями и даже над всеми законопроектами.

Буржуа и аристократы хотели только восстановления их прежнего союза с шахом, но при условии — быть его руководителями и администраторами-депутатами.

Одни только "мирзы" — политиканы да несколько молодых реформистов хотели управлять по западно-европейскому образцу, а не на основании иранских и мусульманских традиций. Ни одна партия не имела ясного представления о своем правительственном идеале.

Желаниям духовенства больше бы соответствовал парижский парламент, каким он был при старом французском режиме, — нолуполитическая, полусудебная палата, в которой бы законники обсуждали и контролировали все действия шахской администрации под высоким руководством ученых богословов и согласно их толкованиям божественного закона. Светским лицам [289] казалось, что единственным органом финансовой регламентации и национальной организации может быть только государственный совет, по образцу наполеоновского. Ни те, ни другие, за исключением нескольких мечтателей или любителей ловить рыбу в мутной воде, не думали о палате депутатов от всей нации: какой голос можно было предоставить варварам-кочевникам и полудиким поселянам?

Народное Собрание чувствовало шаткость своей власти. Но вовсе не было представительством всего народа; в нем даже не от всех городов были представители. Оно не было избрано согласно установленным и однообразным правилам. В каждом городе выбирали, на — авось тех или иных депутатов от духовенства, от купечества, от разных профессий; и небольшими кучками приезжали в Тегеран депутаты сегодня от Фарсистана, а через два месяца от Хорасана.

Не было ни одного члена этого исключительного меджлиса (совета), полномочие которого признал бы какой-нибудь европейский парламент. A по всей Персии возникали другие местные собрания, составленные подобным же образом. Они предоставляли государственно-политические дела столичному меджлису, но взяли на себя обязанность наведывать провинциальными делами и играть при каждом губернаторе совещательную и контролирующую роль, какую при шахе играл меджлис.

Кроме этих провинциальных собраний, в каждом городе, в каждом местечке, в каждом квартале, на каждой улице существовали другие собрания, которые с ними соперничали или являлись их отделениями. Эти собрания, возникавшие путем таких же фантастических выборов, требовали такой же власти хоть над маленьким владением: и так как достаточно двух персов, — как и двух греков, — чтобы составить собрание, обсуждающее, решающее и разделенное на две партии, то скоро вся Персия превратилась в хаос советов, собраний и клубов, "энджуменов". И не было возможности отличить, которые из них обладают законными полномочиями и которые являются простыми узурпаторами прав и обязанностей.

Русские советники нового шаха, Мохамеда-Алия, предоставили этим беснующимся истощать терпение [290] общественного мнения и дискредитировать новый режим, свергать и убивать министров, ставить на очередь все вопросы и ни одного из них не решать. С 14 февраля по 14 апреля 1907 года "меджлис " рассматривал:

1) Проект генерального кадастра и новое распределение поземельного налога.

2) Проект Национального Банка.

3) Законопроект о муниципальных советах.

4) Законопроект о ведомственных и провинциальных советах.

5) Законопроект о свободе печати.

6) Законопроект о полномочиях и функциях губернаторской власти.

В течение этого времени в городах и провинциях царила ужасающая анархия. Шаха обвиняли в заговоре, совместно с "ильханами" главных кочевых племен, против патриотов Тавриза и других реформистских городов. Один из братьев Мохамеда-Алия, Салар-эд-Даулэ, пытался поднять мятеж в Луристане. В июле-августе 1907 года, в то время, когда праздновали первую годовщину конституции, послышались угрозы со стороны России: "продолжение нынешней анархии вынудит петербургское правительство прибегнуть к решительным мерам". Как будто в ответ Абдул-Гамид, тогда еще всесильный, оказал шаху помощь своей диверсией: турецкие войска вступили на территорию Адзербейджана, который две империи оспаривают друг у друга уже целое столетие.

"Конституционалисты" надеялись, что, по крайней мере, Англия не откажет им в своей поддержке. Как в Тегеране, так и в провинциях, первые манифестации могли произойти именно на английской территории дипломатических и консульских резиденций или телеграфных контор. Посланник и консулы его британского величества допускали эти "бесты", если не подстрекали к ним.

Вдруг, в конце сентября 1907 года, Персия узнала о заключении англо-русского соглашения, о котором уже два года оповещали политики, но в которое никто не мог верить.

В виду этого соглашения, Англия сохраняла за собой, как "сферу влияния", Персидский залив и южные провинции, включая сюда и Сеистан, а России предоставляла, [291] вместе со всеми северными провинциями, столицу Каджара и место нахождения меджлиса. Обе договорившиеся стороны милостиво объявили, что они считают персидскую конституцию неприкосновенной, и что они сообща посоветуют шаху исполнять свои обязательства по отношению к нации. Но так как в это время в самой России изменилось отношение правящих сфер к конституционным обещаниям и к Государственной Думе, то можно было предвидеть, какую с этой стороны поддержку найдет меджлис против шаха. А отозвание сэра Сесиля Спринга Райса, английского посланника, на которого конституционалисты возлагали столько надежд, показало, что Англия ничего не предпримет для того, чтобы помешать петербургским проектам.

Тут произошло покушение с третьей стороны: патриотов могли соблазнить секретные обещания доставить им самим такой же иностранный союз, какой шах искал сначала в Лондоне, а потом в Петербурге. Это была Германия. Она уже года четыре изучала Персию через своих географов, прожектёров и финансистов, открыла в Тегеране гимназию и объявила об учреждении банка. Признаки немецких происков можно было заметить и во многих других городах. Но несомненным их результатом было то, что они сделали более тесным англо-русское сближение и возбудили подозрительность персов. Даже всем рисковавшую реформистскую партию, которой вначале льстили улыбки Вильгельма II, научил недоверию слишком свежий пример: она видела, какие жалкие действия последовали за танжерской речью.

Народное Собрание, по-видимому, поняло опасность своего положения: в сентябре 1907 года оно, наконец, сплотилось, чтобы заставить шаха принять "Дополнение к основным законам". Это действительно была конституция, заменившая ту хартию, которую Мозафер-эд-Дин милостиво даровал своим подчиненным в августе, сентябре и декабре 1906 года.

В августе 1906 года, в "Четырех столпах персидской конституции" шах — для утверждения мира и спокойствия в народах Ирана, укрепления и упрочения основ государства и переведения реформ, ставших необходимыми во многих сторонах управления, — соизволил декретировать созыв меджлиса, в котором [292] "представители принцев, ученых богословов, фамилии Каджаров, дворян и почетных жителей, землевладельцев, купцов и корпораций" имели изложить сбои нужды и мнения.

В сентябре 1906 года "избирательный закон " подробно регламентировал порядок голосования, число и распределение выборных между разными сословиями и разными городами и провинциями, а также правила относительно избирателей и избираемых, короче говоря, полный избирательный кодекс, которым никогда не руководствовались.

Ст. 19-я гласит: избираемые от столицы и от провинций должны явиться в Тегеран, как можно, скорее. Но так как необходимо предвидеть, что для провинциальных выборов понадобится много времени, то тегеранские депутаты, тотчас по избрании, соберутся на заседание, и собрание приступит к своей работе, не ожидая, в бездействии, приезда провинциальных депутатов.

В октябре 1907 года "Дополнение к основным законам" явилось полной философией и систематической реорганизацией всего управления. Оно делится на следующие десять отделов:

1) Общие положения.

2) Права персидского народа.

3) Государственная власть.

4) Права членов Народного Собрания.

5) Права короны.

6) Власть министров.

7) Власть судебных установлений.

8) Провинциальные и ведомственные советы.

9) Финансы.

10) Армия.

Странная смесь иранских традиций и европейских новшеств!

Ст. 1-я. — Государственной религией в Персии признается ислам, согласно правой вере в Двенадцать Имамов, каковую религию шах должен исповедовать и защищать.

Ст. 2-я. — Ни в каком случае ни одно действие священного совещательного Народного Собрания, учреждаемого милостью и споспешествованием его святейшества Имама веков (да ускорит Господь его [293] радостное пришествие!), милостью его величества, царя царей ислама (да обессмертит Господь его царствование!), старанием докторов богословия (да умножит Господь их число!) и всем народом Ирана, — не может быть в противоречии с священными правилами ислама или с законами, установленными его святейшеством, прибежищем человечества (да пребудет Господне благословение и мир над ним и над домом его!)...

………………………………………………………

Ст. 26-я. — Государственная власть вся исходит от народа.

Ст. 27-я. — Государственная власть подразделяется на три категории: власть законодательная, власть судебная, власть исполнительная.

Ст. 28-я. — Устанавливается и должно сохраниться навсегда полное разделение властей.

Ст. 44. — Государь является ответственным; министры ответственны за все свои действия перед палатами.

Ст. 106. — Никакие иностранные войска не могут быть ни призваны на службу государству, ни находиться на территории империи или проходить по ней, за исключением случаев, предусмотренных законом.

Эта последняя статья, как основательно думают, была направлена против персидских казаков шахской охраны: набирали их и командовали ими русские офицеры, а русский банк выплачивал им жалованье. Отросительно чувств шаха не могло быть сомнений, и Собрание каждый день ожидало, что при помощи этих казаков будет произведен государственный переворот.

Однако, по совету Лондона и Петербурга, шах подписал "Дополнение к основным законам". 20 октября 1907 года он составил вполне парламентарный кабинет под председательством англофила, Наср-эль-Мулька, бывшего оксфордского воспитанника. Шах даже допустил в ноябре вотирование первого бюджета, который парламентская комиссия нашла средство заключить без новых налогов путем экономии, отмены пожалований, пенсий и синекур и путем справедливой унификации курса. Вместо предполагавшегося дефицита в 570,000 фунтов стерлингов (14 миллионов франков), получился излишек в 230,000 фунтов [294] стерлингов (6 миллионов франков), а в итоге — 20 миллионов, сбереженных для казны, но вырванных из когтей всех паразитов и самого шаха.

Тут-то Каджар и кликнул клич. Он не мог искренно принять бюджет, который переводил его на надлежащий порцион, оставив ему цивильный лист только в два с половиною миллиона франков, тогда как он поглощал ежегодно, по меньшей мере, миллионов пятьдесят. Этот национальный бюджет не больше мог удовлетворить тех, которые жили до этого времени на счет государетва — паразитов придворных и административных, т.-е., две трети дворянства, буржуазии и духовенства. С декабря 1907 года к Мохамеду-Алию стали возвращаться оравы разного рода откупщиков, эксплуататоров и просто воров. Он нашел, что обладает достаточной силой для того, чтобы решиться на государственный переворот, и дал отставку министру-конституционалисту Наср-эль-Мульку (12 декабря).

Но Тегеран, оставшийся верным реформистам, пригрозил восстанием и закрыл базары, а англичане не покинули своего клиента Наср-эль-Мулька — освободили его из шахской тюрьмы. Мохамед-Алий должен был принести новую присягу конституции и снова терпеть. Какое общее дело соединяло его с Абдул-Гамидом? Трудно это сказать. Но каждая победа конституционалистов в Тегеране была отмечена новым наступлением турецких войск на Адзербейджан. И какие узы связывали шаха с "ильханами"? По всей империи кочевники угрожали городам или брали с них выкуп.

В продолжение двух месяцев Народное Собрание было занято только переговорами со Стамбулом да жалобами и донесениями о разбойниках и грабежах. Вмешались Англия и Россия в отношения между шахом и депутатами, чтобы восстановить подобие порядка и нормального управления, но безуспешно. В феврале 1908 года покушение на Мохамеда-Алия все испортило. Падения министерств быстро следовали одно за другим. Повсюду усилились беспорядки. Столица и города попали в руки "энджуменов" разного происхождения и разной политической окраски. Одни из них были официальные: муниципальные, ведомственные или провинциальные советы; другие-частные: клубы, кружки, секты, братства, политические и революционные партии; одни были реформистские, [295] патриотические, конституционные, другие — реакционные, анархистские, монархические, бабистские и т. д.

Англию и Россию начала пугать эта анархия, которая грозила потопить их экономические интересы, и в которой постоянно замечались интриги Германии. В Персии не было уж больше иной власти, кроме фантазии каждого, и скоро могло ничего не остаться, кроме столицы, собственно шахского дворца, охраняемого казаками, так как все остальное или стремилось в областной независимости, или шло навстречу иностранной аннексии. В мае 1908 года Россия грозила вмешательством. В июне Мохамед-Алий нашел, что момент благоприятен и народ его достаточно присмирел для того, чтобы произвести государственный переворот. И под нагайками его казаков и бомбами его реакционных "энджуменов" было распущено Народное Собрание, и восстановлен прежний режим.

Но шах не принял в расчет "фидаев", кавказских революционеров, которые, водворившись в Тавризе, подняли в этом городе восстание, а потом организовали открытую борьбу и в продолжение целого года (июль 1908 — июль 1909 года) победоносно сопротивлялись и войскам, и еще более победоносно развращающим предложениям двора. Вначале несколько удивившись, Мохамед-Алий надеялся справиться с этой горстью людей своими обычными средствами, устрашением или добрыми обещаниями. Он обещал новые выборы (в июле), a затем-государственный совет (в ноябре), но сам довольно крепко рассчитывал ничего не давать, несмотря на русско-английские настояния (декабрь). Тогда Решт последовал примеру Тавриза (в январе 1909 года); потом Испагань и бахтиары пустились в националистическую пляску, и, что было гораздо более серьезным симптомом, — главные "муштехеды" Неджефа и Кербелы объявили о своем присоединении к программе конституционалистов. В это время Россия и Англия, потеряв надежду, что их голос будет услышан, отправили военные силы в Персидский залив, Каспийское море и Адзербейджан.

Смелость Мохамеда-Алия сменилась паникой: в мае 1909 года он предложил вернуться к прежней конституции. Но было слишком поздно. В то время, когда жители Тавриза дрались с маленькой шахской армией, рештяне и фарсы пошли на Тегеран, опрокинули шахских [296] казаков, осадили Мохамеда-Алия в летнем дворце, низложили его и посадили на его место мальчика, под опекой старика.

* * *

Совершилась революция, но только по имени. С удалением одного Каджара — что изменилось в Персии? Урегулирована ли жизнь кочевников? Получили ли деревни защиту? Стали ли горожане настолько бескорыстными и мужественными, чтобы подумать о возрождении нации? Менее ли жаден двор, менее ли продажны чиновники? А духовенство? Думает ли оно посократить несколько свою тираническую эксплуатацию? Что ждет впереди молодую Персию? Она может рассчитывать только на горсть молодых людей — образованных, но неопытных, на несколько клубов — патриотических, но лишенных связи с народом. И чем будет Иранская империя без царя царей, который бы ее поддерживал и защищал как от внутренних разлагающе действующих явлений, так и от посягательств ее соседей?

Если бы среди этих соперников-русских, турок, немцев, англичан — Персия, по крайней мере, имела друга и искреннего советника!... Если бы французская дипломатия могла понять, что у Франции нет более святого долга и жизненного интереса, чем скромная и сердечная поддержка всех народов, возлагающих надежду на французский идеал патриотизма и свободы! Доверием Лондона и Петербурга был приглашен в Тегеран француз в качестве финансового советника нового правительства. По отзыву младо-персов, этот советник в течение двух лет со всем усердием трудился над изучением фискальной проблемы, которая, как они основательно думают, является главной проблемой молодой Персии. Эта работа закончена; теперь следовало бы приступить к делу — дать новому режиму средства к существованию, к ликвидации прошлого и устройства будущего. Казна, бюджет, каков бы он ни был, всегда составлял существенную часть иранского механизма.

Установление и даже равновесие конституционного бюджета не представляется ни невозможной, ни трудной задачей. Молодая Персия, даже признав все займы прежнего режима, будет иметь только 85 миллионов франков консолидированного долга, а ее неотвержденный [297] долг почти не превышает этой цифры. Ее реформированные таможни приносят ей от десяти до двадцати миллионов чистого дохода. Значит, достаточно было бы займа в 180-200 миллионов, при 5%, обеспеченного этими десятью миллионами верного дохода, для того, чтобы ликвидировать все прошлое.

Настоящее было бы обеспечено, если бы только применить, сначала без больших изменений, традиционныя правила и удовольствоваться взысканием налогов, установленных Каджаром Фатом-Алием. Десятина, деньгами и натурой, исчисляется предположительно в 30 миллионов франков; ее легко было бы удвоить, если бы уничтожить вымогательства и несправедливые освобождения от налогов. Другие источники нынешних доходов доставили бы minimum 8-10 миллионов. В итоге меджлис располагал бы 60-70 миллионами для покрытия одних только расходов центрального управления. А известно, что надо подразумевать под этим выражением в Персии, в которой на государстве не лежит никаких заботь об общественных нуждах, в которой единственными органами власти являются фискальная бюрократия и маленькая полицейская армия.

Меджлису с подобным бюджетом без труда удалось бы выполнить ту формулу, которую Ардешир дал, как правило, правителям Персии: "Нет власти без армии; нет армии без денег; нет денег без земледелия; нет земледелия без правосудия". Правосудие на иранском языке означает, прежде всего, безопасность дорог, спокойствие базаров, обеспеченность снятых урожаев. Вот в чем, в первую очередь, нуждается Персия, и молодая, и старая. Европейский инструктор, который дал бы ей хорошую полицию, обеспечил бы существование нового режима.

Что касается будущего, то целый ряд медленных реформ, устройство казенной почты, сеть сначала грунтовых, а потом железных дорог, основание школ, постройка фабрик, разработка горных богатств, особенно основательные ирригационные работы потребуют экстраординарного бюджета. Но он может быть покрыт несколькими новыми налогами, которые имеют все шансы быть принятыми без труда. Ведь непосредственные выгоды от этих орудий прогресса достанутся жителям городов, которые при новом режиме заняли, в [298] некоторой степени, то место, какое шах занимал при старом. А эти города ничего не платят государству. Они наверно согласятся или организовать муниципальные бюджеты, которые примут на себя те или иные из этих расходов, или откажутся в пользу центральной власти от некоторой части своих фискальных льгот. Тегеран, который платит государству всего лишь 25.000 франков, мог бы ежегодно извлекать по несколько миллионов из своих акцизных сборов, патентов, поземельных повинностей и налогов на недвижимости, если бы эти обложения дали ему городское благоустройство, освещение, улучшение водоснабжения и транспортирования, несколько подъездных или пригородных дорог и оживление его базара.

После применения в Тегеране эта фискальная реформа, несомненно, скоро распространилась бы на все другие крупные города империи, а затем и на местечки. Не подлежит также сомнению, что такое процветание городов привело бы в результате к быстрому увеличению деревень и их оседлого населения и мало-по-малу уменьшило бы владения и могущество кочевников... Через десять-двадцать, может быть, тридцать лет, когда новый режим повсюду заменил собою старый, новое поколение, воспитанное в европейских идеях, могло бы взяться за гораздо более трудную задачу — создать новую Персию согласно идеалу прав человека, по образцу эгалитарных и чуждых клерикализма наций. И молодая Персия, двоюродная сестра Греции, нашла бы в Иране более подготовленную почву, чем младо-турки в Оттоманской империи или младо-египтяне в английском Египте.

Кто мог бы представить себе в 1810 году, что в 1840 году Морея сделается провинцией конституционного государства?

Что нужно Персии для выполнения этой национальной программы? Десять лет безопасности. Несмотря на язвы персидского общества, которых я нисколько не хотел скрывать, я не сомневался бы в окончательном его исцелении, если бы новый режим мог свободно посвящать все свое влияние своим внутренним делам. Но и теперь, как всегда, чужеземцы подстерегают проявление слабостей Персии и готовы занять этот путь в Индию, эту платформу, соединяющую Азию ледовитую с Азией тропической. Англо-русское соглашение 1907 года [299] начинается таким торжественным обещанием: "Правительства Великобритании и России взаимно обязуются уважать целость и независимость Персии и искренно желают установления порядка на всем пространстве этой страны и ее мирного развития, а также постоянного упрочения равных выгод для торговли и промышленности других наций".

Если это не пустые слова, если эта англо-русская программа все еще остается политикой Лондона и Петербурга, то пора тройственному соглашению оказать меджлису свою финансовую и моральную поддержку для упрочения нового режима.

Пора, потому что Персия не может ждать: еще несколько месяцев такой, как теперь, анархии, — и мы увидим, как у всех ее соседей возникнет желание вмешательства, или же в каком-нибудь племени зародится честолюбивый замысел его "ильхана".

Нельзя медлить и участникам тройственного соглашения: ни германская дипломатия, ни германские деньги не остаются в бездействии. Если не сделать в нужный момент соответствующего маневра, то самые выгодные позиции, с прекрасными войсками, будут, наконец, приведены в критическое положение или взяты. У тройственного соглашения есть в Персии прекрасный работник в лице французского финансового советника; ему-то оно должно бы оказать свое доверие: без промедления послушаться его советов и предоставить ему полную возможность действовать...,

Но из участников тройственного соглашения, если Лондон все еще, по-видимому, верен своим обещаниям 1907 года, то так же ли настроен Петербург? А в Париже догадываются ли, что Персия может сделаться и неразрывными узами, и камнем преткновения для тройственного соглашения?

Революция кончилась, персы изгнали шаха Мохамеда-Алия и посадили на престол его малолетнего сына. Каким образом эти знатоки своего прошлого позабыли одну страницу своей истории?

Византийские историки рассказывают, что царь Сассанид Кабадес, вступивший на престол в 485 году вашей эры, своими вымогательствами скоро возбудил против себя дворян, и они восстали и в 496 году посадили его в тюрьму, заменив его на престоле его дядей Замасфесом. Собрание дворян обсуждало участь [300] Кабадеса. Их генералиссимус Гусанастадэс, сепехдар того времени, выхватил свой короткий нож и — сказал: "Вот чем надо порешить дело и сейчас же; а если вы промедлите, то и двадцатитысячное отборное войско не поможет". Персы правы были, что не последовали советам Гусанастадэса, но, заточив сверженного царя в Замок Забвения, они были виновны, что не стерегли его. В одну прекрасную ночь Кабадес бежал, перешел границу, заключил союз с эфталитами, которые для Персии того времени были тем, чем теперь являются русские, и, спустя несколько месяцев, вступил в империю. Этот сасанидский Мохамед-Алий без труда отвоевал себе кидар.

1 мая 1910 г.

Комментарии

164 Gobineau, «Trois ans en Asie», стр. 415-416.

165 E. Aubin, «La Perse d'aujourd'hui», стр. 267-268.

166 D-r Fenvrier, «Trois ans a la cour do Perse», стр. 159-100.

167 Подставные солдаты на смотру.

168 Арабское слово со значением: губернатор.

169 Арабское слово в персидском произношении,

170 Gabriel Ferrand, «Notes de voyage an Gui1an», в «Bullotin do la Societe de geographie d'Asie», III, 1902, стр. 68.

171 Cm. G. Curzon, «Persia», т. II, стр. 480.

172 Я цитирую слова не внушающего сомнения историка — Керзона,

173 G. Curzon, «Persia», т. II, стр. 481.

174 G. Curzon, «Persia», I, стр. 474.

175 О которой уже была речь в начале этой книги.

Текст воспроизведен по изданию: В. Берар. Персия и персидская смута. СПб. 1912