В. БЕРАР

ПЕРСИЯ И ПЕРСИДСКАЯ СМУТА

Царь царей.

Политическая история Ирана это — не что иное, как постоянное появление, исчезновение и воскресение царя царей, как переход его кидара от одного кочевого племени к другому. Этот переход всегда подготовлялся одинаковыми обстоятельствами, сопровождался одинаковым благополучием и был окружен одинаковым блеском и одинаковой цивилизацией, варварской и вместе с тем утонченной, и всегда за ним следовал такой же упадок и такое же разрушение. Историки дают нам возможность наблюдать это явление на протяжении двадцати пяти столетий, и, как мы видим, оно повторяется с такой правильностью, что его определение можно бы свести к своего рода алгебраической формуле.

И вот ее главные составные части.

Первое влияние этой кочевой жизни сказывается в том, что она сохраняет в кочевых общинах иерархию семьи, клана и племени и, несмотря на кажущуюся анархию, поддерживает достаточно сильный авторитет главы каждой из этих групп. Кочевники, — даже в гораздо большей степени, чем оседлые племена, — нуждаются в отправлении правосудия внутри данной группы, в защите пастбищ от вражеских вторжений, в охране стад от воров и хищных зверей. Только тесная солидарность может дать известную обеспеченность жизни и имущества. Каждый из этих свободных людей остается все же членом какого-нибудь клана, и каждый клан является членом объединенного племени. Оседлый иранец говорит: "илиат" (племена), когда хочет назвать, одним словом всех иранских кочевников без различия языка и места жительства; а кочевник словом "тат " или "таджик", "раят", называет, подобно оседлым, все то остальное население, которое прикреплено к распаханной земле. В этих кланах, равно как и в этих племенах, необходимость иметь вожака и [44] общепризнанного судью при отыскании и распределении пастбищ, руководителя при трудных переходах и боевого вождя на случай неизбежных столкновений и междоусобиц поддерживает традиционный авторитет привилегированных родов. Из этих последних, по всенародному избранию или в силу наследственного закона, выбираются ханы-начальники кланов, и ильханы-вождн племен.

Обыкновенно клан не бывает многочисленным, и власть хана не имеет большого значения; а племя ужо представляется, действительно, общественной единицей. и только его ильхан является носителем политической власти.

При каком-нибудь малолетнем, престарелом или от природы ничтожном вожде племени жезл ильхана может сделаться игрушкой в женских руках. Но появляется герой, вождь, — и в его сильной руке палка командира строит из этой беспорядочной толпы правильные ряды и этих могучих, проворных и выносливых пастухов превращает в солдат, готовых на всякое рискованное предприятие. Племя, все время находящееся в боевой готовности, ждет только случая, чтобы поживиться. Достаточно, чтобы в соседнем племени возникла усобица или пошатнулась власть его ильхана; достаточно, чтобы у одного из близких или отдаленных племен, с которыми поддерживаются торговые сношения, герой нашел поддержку или хотя бы полезные уроки, что дало бы его дружине некоторое превосходство. Он делает нападение, воспользовавшись первым предлогом. А такие поводы встречаются в жизни кочевников каждый день: отнятие захваченных пастбищ, спор из-за какого-нибудь источника, кража или случайное исчезновение животных, потрава на возделанных участках. Он подчиняет себе мирно или завоевывает ослабленное раздорами племя. При этом он действует на покоряемых своей личной храбростью или щедростью, а часто обаянием своей родословной. Доказать ее собственно нечем, но он ее возводит к самым древним, самым священным персонажам Священного Писания или светской истории: или к Соломону и, через него, к Аврааму, или к Сасанидам и, через них, к Дарию, или еще к сыновьям Алия и, через них, и; Магомету. И вот его шайка удваивается: ни ней [45] пристают новые храбрецы. Затем, утроенная и учетверенная еще новыми удальцами, которые сбегаются отовсюду, бросив свои пустыни или пастбища, она превращается в армию, и эта армия все растет, так как на каждом новом переходе происходит то же, что и на прежних.

Таким образом, шаг за шагом, племя за племенем, завоевывается целый амфитеатр гор. Добровольно или подчиняясь силе, увлеченные мирными переговорами или побежденные солдатами, кочевники на пространстве воловины Ирана признают власть нового Кира. И это — обыкновенное явление: оно двадцать раз повторялось на протяжении истории. На этом склоне, с неширокими уступами природа как будто умышленно создала условия для дробления и, своего рода, равнения населяющих его племен, которые почти все одинаковы: достаточно одного движения ловкой руки, чтобы соединить их, как четки, в одну цепь союзников, подданных и наемников.

Толко первые шаги — дисциплинирование одного племени и присоединение к нему другого племени — представляют некоторый риск. А когда два больших племени соединились, третьему уже не по плечу борьба с ними. И редко случается, чтобы враждующие между собою и непредусмотрительные ильханы сумели во время образовать федерацию для самозащиты от появившегося на горизонте героя.

Если же против победителя все-таки выступит армия соперника или союзников, то обыкновенно одно сражение решают судьбу всего Ирана. И это сражение — как на параде: без большого пролития крови. Происходит гомерическая встреча, и в ней обмен ругательствами и бегство повторяются столько же раз, сколько бывает атак и подвигов. Иногда случается даже, что оба противника, одинаково охваченные паникой, бегут одновременно в две противоположные стороны... И так как один из них раньше другого оправляется после панического бегства, то Иран склоняется к ногам этого триумфатора. Тогда он в какой-нибудь разрушенной или целой, но беззащитной столице, в глубине сонного Дворца, переполненного евнухами, женщинами и богатствами, находит на голове немощного старика или преждевременно истощенного мальчика кидар царя царей.

Чувствуя свою силу, он смело овладевает кидаром. [46]

Иногда, из суеверного страха, или не вполне доверяя преданности своих солдат или народному поклонению, он оставляет знак царского достоинства такой флюгарке, которая с этих пор будет повторять продиктованные им жесты и слова. Но самый кидар, вместе ли с законным владельцем или без него, он увозит в свои горы, поближе к своему племени, — туда, где он чувствует себя среди преданных ему людей, на верность которых можно положиться.

Сама его удача доказывает непрочность тех союзов, какие доставило ему превосходство его оружия: они никогда не признают святости заключенных с иноплеменниками соглашений. Но он направляет усилия к тому, чтобы сделать эти союзы более тесными, — принимает в свой гарем дочерей и сестер побежденных ильханов, зачисляет в свою гвардию удальцов из подчинившихся ему племен и делится с ними лучшею частью своей добычи. Прибегает он также и к услугам представителей религии и старается связать свою судьбу с судьбой какого-нибудь нового учения или новой секты: состоящия на жалованье духовные лица, в конце концов, открывают в ряду его предков пророка или святого с династическим культом и навязывают его Ирану, а послушный по своему обыкновению Иран делает вид, что признает его.

Но за пределами данного племени эти союзы всегда остаются эфемерными междуплеменными договорами: их продиктовал интерес момента, а каприз следующей минуты может их разорвать. Только находясь среди своих или рассчитывая на их немедленную помощь, может новый властелин иметь необходимую уверенность в том, что он использует свою победу. Только будучи окружен своими, может он привлечь откупщиков налогов, назначая их своими чиновниками, и вербовать постоянную милицию. А она ему нужна для защиты и от — соперников, которых его успех сам по себе побуждает подражать ему, и от внешних врагов, в которых всякая вспыхнувшая в Иране революция вызывает желание захватить в свои руки эту дорогу в Индию, эту площадь, соединяющую Азию ледовитую с Азией тропической.

Еще одно соображение может привести к переносу новой столицы на другое место. Кроме преданности [47] своих единоплеменников, новый властелин своим успехом обязан помощи иностранцев. Будучи беднее других иранцев материальными средствами и тактической изобретательностью и обладая обыкновенно только их посредственной храбростью, он имел бы мало шансов восторжествовать над ними. Но лошади из Аравии, всадники из Туркестана, негры с Персидского залива, слоны и принадлежности вооружения из Индии, художественные предметы и научные знания из Халдеи и Китая, мушкеты и пушки, порох и денежная помощь, дисциплина и тактика из Европы, — все эти орудия победы доставляли ему иностранцы ³⁸. Для того, чтобы сохранить неоспоримое для всех превосходство, он должен охранять себя при постоянной поддержке иностранцев, обеспечить себя их щедрой и быстро подаваемой помощью, укрепить за собою путь для получения припасов и защищать его всеми имеющимися в его распоряжении средствами.

На этом пути, в самой плодородной и отличающейся самым мягким климатом долине, на самом удобном перекрестке дорог он или его первый наследник основывают, в конце концов, свою постоянную резиденцию ни свой административный центр.

Если его судьбе угодно, чтобы этот путь и этот перекресток оказался на территории и в орбите его племени, то соединение этих двух условий обеспечит его господству продолжительное благополучие. Если же для того, чтобы удержать за собою этот путь, он принужден отдалиться от своей родины, ему для сохранения своего кидара остается только два средства: или он должен переселить с собою на новое место большую часть своих вместе с их стадами и женами; или же ему придется сгруппировать вокруг своего города искусственное племя — "правительственное племя", племя "магзен", как говорят в Марокко и в Алжире. В Персии таким племенем являются шах-севены, т.-е. "друзья шаха", которые много раз упоминаются в персидской истории.

Есть еще третье средство, к которому иногда нробовали прибегать цари царей. Это-комплектование [48] преторианской гвардии из "красноголовых" янычар — кизиль-башей или постоянной армии из "царских рабов " — гуламов. Но эти затеи никогда не уживались с ираискими правами. Всегда приходилось возвращаться к устройству милиции племен.

Взамен дворца ильхана в одной из горных долин основывается резиденция царя царей. Строится дворец для властелина, для его гарема, для его министров, комендантов и прислуги. Сооружаете цитадель, "арк", в которой помещаются конюшни, казармы, зверинец, казнохранилище, мастерские, арсеналы, склады. Затем устраиваются караван-сараи и базары, и непременно разбиваются большие сады — обширнейшие сады, которые в каждую миуту могли бы доставить ему все удовольствия кочевой жизни. Ему нужны ковры на траве, вдоль шпалер из винограда и жасмина, выпивки и закуски под деревьями, обвешенными фруктами, беседы, музыка и послеобеденный сон среди апельсинных деревьев. Он любит мирную тишину и раздумье вечеров в виду гор, еще залитых светом, поднимающихся к небу своими снегами или острыми обнаженными скалами, в конце розового поля; и ему нравится смотреть на них сквозь зелень платанов, растущих за аллеей черных кипарисов или трепетных тополей.

"Сад, пространством в тысячу десятин, почти квадратной формы, расположен на террасах, поддерживаемых стенами, сложенными из камней. В нем насчитывают двенадцать террас. Они поднимаются на шесть-семь футов одна над другою и соединяются отлогими подъемами, по которым легко всходить, а также громадными камнями, через которые каменный же ка-иал глубиною в восемь дюймов и шириною в три фута сообщается с трубами, расположенными на расстоянии десяти футов одна от другой и выбрасывающими воду на большую высоту. Внизу каждой террасы, против того места, где в отлогости устроен шлюзный спуск канала, пропускающий широкую ленту воды, находится бассейн в десять футов диаметром, а наверху — другой, несравненно больших размеров, глубиною в одну сажень-с водометами посредине и вокруг... Возле каждого бассейна, по бокам, стоят два очень высоких павильона, раскрашенных, позолоченных и посеребренных; посредине шестой террасы, перерывая аллею, [49] стоит трех этажный павильон, настолько обширный, что в нем могут поместиться, усевшись в круг, двести человек. Есть еще два павильона: один при входе в сад, другой в конце его. Когда в этом красивом саду бьют фонтаны, что случается очень часто, то кажется, что ничего не может быть величественнее и чудеснее, особенно весною, в разгар сезона ³⁹.

Оставаясь верным в течение долгого времени привычкам кочевника, царь продолжает свою бродячую жизнь, деля ее или на два сезона: пребывание то в зимнем дворце, то в летнем, то в городе, то среди полей, или на четыре сезона: зимой на равнинах Харуна и Тигра, летом — в лесах прикаспийской области, осенью и весною — в долинах внутренних и наружных. Некоторые цари всю свою жизнь отдаются этим перекочевкам по пастбищам их империи, истощая, округ за округом, ее достояние, уничтожая всходы хлебов и истощая население барщиной. Наиболее оседлые, и те сохраняют любовь к палатке и развлечениям путешествия, как наши горожане к деревенским прогулкам.

"Когда царь переезжает "на дачу", его огромнейший поезд необыкновенно великолепен, и его свита столь огромна, что он часто запрещает следовать за ним без особого о том оповещения с его стороны. Персы, как и все вообще восточные народы, любят деревню, любят провести в деревне весну; их царь тоже отправляется испытать это удовольствие после долгих сборов и в сопровождении огромного обоза.

"Заботы об устройстве помещений возлагаются на какого-нибудь видного сановника, который назначается маршалом на время путешествия. Он созывает инженеров и сообщает им, в какое место царю угодно направиться. Обыкновенно таким местом избирается Гиркания, — так как в Гиркапии прекрасная охота, a весною она представляет настоящий рай земной, — или же Бактриана. Они сообща составляют календарь и маршрут царского путешествия... инженеры выбирают место для каждой остановки: это всегда какая-нибудь [50] прелестная поляна, орошаемая прозрачными водами, вблизи какой-нибудь приятной долины или у подножия горы. При этом непременно обращается внимание на то, чтобы в таких местах был здоровый воздух и можно было поохотиться. Они составляют план, намеченной местности и подробнейшее донесение, с чертежами будущего размещения двора, И для каждой остановки они выбирают и снимают на план три или четыре различных пункта для того, чтобы царь сделал выбор"

To, что писал Шардэн в середине XVII столетия, доктор Феврие повторяет нам в конце ХIХ-го.

"Когда маршрут утвержден, ожидается приказ, и трогается "передовой дом " — огромнейший обоз, нагруженный палатками, разного рода мебелью, коврами, золотою посудой, провизией, оловянными трубами и бассейнами для того, чтобы каждый вечер устраивать сад.

"Этот обоз представляет необычайного вида караван. Надо заметить, что у царя два таких, совершенно одинаковых обоза с его апартаментами: в одних он живет, а другие в это время едут и должны быть устроены до его переезда на следующее место. У сановников — тоже по два обоза. Об этом караване можно судить по числу верблюдов, употребляемых для перевозки всей этой движимости: их тысяча "катаров", a катар это — семь верблюдов".

Идут все малыми переходами. После двух или трех миль пути добираются до лагеря-города палаток, раскинувшегося в том месте, какое выбрал царь. Царская палатка-дворец имеет "в длину шестьдесят футов, при тридцати-пяти футах ширины и около тридцати — в высоту; ее поддерживают круглые столбы, скрепленные в стыках особыми приборами из массивного золота или серебра; вся внутренность — из золотой парчи; ковры поддерживаются золотыми яблоками, весом каждое около 4 фунтов, расположенными через каждые 4 фута, рядами". Отводят ручьи, чтобы заставить их течь перед царской, палаткой а иногда — через нее роют каналы; устраивают бассейны из вставленных из землю свинцовых плит, к которым приделываются золотые полукруглые пластинки, образующие карниз; сажают также цветы. Все это кажется чарами, когда подумаешь, что за двадцать четыре часа перед тем здесь был простой луг или совершенно голое поле. [51]

Вокруг царской палатки расположены палатки для гарема, для прислуги и для гвардейцев; затем палатки для аудиенций, ванная, опочивальня, приемная. Это один квартал. Другие два или три составляются из палаток придворных. "Палатки вельмож это — нечто вроде обширных домов: в них есть для всего отдельные помещения — залы для принятия визитов, ванные, гаремы. Иногда палатка вельможи занимает пространство в пятьсот квадратных шагов".

Так в течение нескольких месяцев властелин делает прогулку, останавливается и снова отправляется дальше, предшествуемый конюхами, которые ведут под уздцы его лошадей в золотой сбруе под шелковыми чепраками, украшенными драгоценными камнями. Он окружен своими гвардейцами и сокольниками, своими егерями и камергерами, своими любимыми женами и евнухами, у которых, несмотря на их, безобразие, все время не сходит с лица выражение важности, — оттого, что они великолепно одеты и имеют лучших лошадей, a особенно оттого, что у них надменный и наглый вид". Его сопровождает весь состав его правительства с обозами, пропорциональными степени важности каждого из них. Иногда к этому кортежу присоединяются иностранные посольства, и так как "персы полагают, что обласкать посла — значит подольше задержать его", то два или три посольства сопровождают двор шаха в течение всего летнего сезона.

"Царь обыкновенно проезжает только две мили в день. И хотя у него красивейшие и великолепнейшие палатки, какими только может обладать царь всей земли, тем не менее, он, находя на своем пути, между остановками, домики-дачки с садиками, присоединяет их к своим апартаментам, давая им особое назначение". Так описывает походный двор царя из Сефевов Шардэн, живший в царствование Людовика ХIV-го. Но нет, быть может, слова, которого нельзя было бы применить к путешествиям царя ахеменида, за семьсот лет до нашей эры, или царя-сассанида, современника франкскому Догоберу. Каджар Наср-эд-Дин в 1892 году еще имел обоз, как у Сапора или Ксеркса десять тысяч человек и столько же лошадей, верблюдов и мулов " ⁴⁰. [52]

Все династии прогуливались таким образом по своей империи до той поры, когда им стала нравиться тишина уединенной жизни, когда художники — чаще всего иностранные — полонили их в волшебном городе.

Это-город из недолговечных материалов из терракоты и глиняной лепки, из булыжника и дерева, редко из пригнанных камней; город, обрушивающийся от ветра, раскисающий от дождя, но сверкающий богатой позолотой, пестреющий майоликой и мозаикой, украшенный лепными орнаментами из алебастра и искусственного мрамора в виде кружев, вышивок, граней, сталактитов, сводов, и так сияющий эмалью, что кажется, будто по стенам и куполам струится жидкая лазурь или расплавленный сапфир. Это-город торговли и святынь, к которым направляются караваны купцов и пилигримов: комиссионеры со всего света приезжают сюда, чтоб попытать счастья, а все иранские культы и все святые господствующей религии имеют здесь какую-нибудь, величественную или скромную, мечеть. Это-город террас и струящихся вод, каналов, фонтанов, бассейнов, громадных деревьев и роз; в течение нескольких месяцев в нем собирается весь Иран; в остальное время года он принадлежит шакалам и ворам.

Мастера всего мира, один за другим, приезжали украшать эти Пасаргады, эти Ктезифоны, эти Испагани, эти Тегераны, в которых внуки царей-кочевников доживали последние дни своих династий. Это были египетские, ассирийские и греческие каменотесы, вавилонские и индийские литейщики, китайские живописцы, сирийские золото-швеи, итальянские и голландские маляры, халдейские и ионийские скульпторы, провансальские и неаполитанские штукатуры, византийские, венские и парижские архитекторы, венецианские, амстердамские и лондонские инженеры. Двор царя это, фокус вселенной", в котором встречаются рабочие Запада и Востока. Искусство в царской Персии всегда было соединением всех искусств мира: в нем гармонически комбинировались индийское излишество, китайская кропотливость, турецкая и монгольская грубость, ниневийская мощность, арифметика халдеев, эллинский разум и западное знание.

Но под блеском своих азиатских одежд это искусство сохраняет "арийскую" манеру: при богатстве и разнообразии своих комбинаций — заботу о плане и [53] симметрии. "В области искусства персы никогда ничего сами не выдумали; но они умели все взять, все сохранить, ничего не забыть и свои заимствования растворить в целом и связать воедино так счастливо, что казалось, будто все — их собственность". ⁴¹ "Из необузданной затейливости в частностях получалась спокойная простота в целом... Неописуемый ансамбль кудреватости и великолепия производит впечатление единства и спокойствия" ⁴².

Сузы, Персеполис, Испагань сходны между собой: все они пестро разряжены, наподобие великолепной парчи ⁴³, поражают воздушностью своих стройных колонн, веют прохладой и таинственностью своих гигантских сводов, кажутся хрупкими, при несокрушимости своей эмали, величественны и спокойны, несмотря на несколько шальную роскошь их подвесок из дорогих каменьев и хрусталя. Будучи азиатскими по своим размерам и излишествам, они кажутся европейскими по пропорциональности частей и гармонии линий.

Возле "арка" (громадной цитадели), вокруг громадного дворца, радиусами расположен огромный базар с темными сводами, с бесчисленными ячейками, с целыми колониями рабочих и мастеров, призванных или насильно приведенных со всего Ирана и из-за границы — из Индии, из Китая и даже, из Европы, со школами поэтов и художников, собранных для того, чтобы быть радостыо Его глаз и Его душой, блеском Его особы и попечением о Его славе. За пределами города, в предместьях и пригородах, на пространстве нескольких тысяч гектаров долина усеяна землянками, глиняными лачужками, шалашами из древесных ветвей; в этих жилищах ночует разная мелкота. Дальше, за поясом кладбищ, оросительных сооружений, плодовых садов и возделанных полей, вдали, под тенью гор, раскинулись деревни, в которых временами живут тысячи кочевников, и разбросаны дворцы поскромнее, с тенистыми садами и красивыми видами, предназначенные для летнего пребывания властелина, для отдыха временщиков или богатых горожан. [54]

Скоро в соседних долинах вырастают новые дворцы, роются новые канавы и новые бассейны, обозначающие этапы летнего путешествия. На горных склонах появляются охотничьи шалаши, в которых властелин, подобно своим предкам, подстерегает медведей и пантер, — ибо царь царей должен оставаться истребителем диких зверей, а в своих записках рассказывать о том, сколько чудовищ поразила его непобедимая рука

В один прекрасный день в одно из этих мест деревенского уединения властелин, охваченный любовью к нему решает перенести свою резиденцию: он не может умалять свою славу, оставаясь в стенах своего предшественника; он терпеть не может забот о поддержании того, что создано другим: то, что принадлежит кому-либо другому, сохраняет в себе частицу его могущества; в ущерб прошлому, каждый державец предпринимает свое собственное дело. ⁴⁴ Персеполис заменяет Пасаргады, которые, несомненно, заняли место Истакра, как Версаль у французов занял место Сен-Жермэна и Фонтенбло. Но царь хочет перенести целый город, весь свой город.

"Казвин наслаждается миром и материальным избытком, благодаря выгоде своего местоположения, которое дает ему возможность связать торговлю Гиркании, Иберии и Мидии с южными провинциями империи. В 955 году геджры (в 1548 году нашей эры) царь Тахмас, потеряв надежду отстоять Тавриз против великого Солимана, удалился в Казвин и сделал из этого города столицу своего царства. Он находил ее пригодной для всех времен года. Собственно в ней он проводил зиму; на лето он перебирался за три-четыре мили — на деревенский простор и проводил его там в шатрах у подножия горы Эльвенда, около которого много воды и затененных, прохладных мест.

"Таким же образом проводят жизнь следующие за ним цари до Аббаса Великого, который в первом же году своего царствования перенес свой двор в Испагань. Эту перемену объясняют разными причинами. Одни приписывают ее казвинскому воздуху, которой его величество — говорят они — не находил здоровым. Другие [55] утверждают, будто он был напуган предсказанием астрологов, нагадавших ему по звездам, что с ним случится много несчастий, если он и станется жить в Казвине. Третьи держатся того мнения, что он это сделал для того, чтобы лучше выполнить свой проект постройки нового города — в твердом убеждении, что для увековечения его памяти это будет вернейшим средством, более действительным, чем все великие дела, какие он может совершить. Но более вероятно то, что я слышал во время разговора с одним сановником, которого очень любил этот великий царь; а именно, что он, после того, как возник у него план великих завоеваний, осуществленный им с такою славой на западе и на юге, бросил Казвин для Испагани с целью быть ближе к стране, которую хотел покорить". ⁴⁵

Весь Иран платит дан украшению и расширению нового города. Для него покидаются прежние столицы, уводятся их жители, грабятся их богатства, а иногда увозятся по частям их сооружения. Для него из всей империи выжимаются налоги, отбираются пищевые продукты, животные и женщины. В него, волей или неволей, переносятся внутренняя и внешняя торговля. Путешественники поражаются, как в течение одного поколения вырастает и расцветает это диво.

"Еще накануне велено было очистить царскую площадь от всех лавок и от всех продавцов, обыкновенно выставляющих здесь свои товары, — для того, чтобы сделать великолепнее аудиенции и празднество, которые царь хотел дать всем находящимся при его дворе посланникам и другим присланным к нему лицам. В назначенный день, к восьми часам утра, площадь была полита и приняла следующий вид. У большого входа в царский дворец, в расстоянии двадцати шагов, стояло двенадцать красивейших лошадей из царской конюшни, по шести с каждой стороны, и на них надета была великолепная, дорогая сбруя: на четырех — унизанная изумрудами, на двух — рубинами, на двух — разноцветными каменьями вперемежку с алмазами; на двух — покрытая золотом с эмалью и, наконец, на двух — просто шлифованным золотом. Седло, его лука и стремена на каждой лошади были украшены такими же [56] каменьями, как и сбруя. На всех лошадях были надеты широкие, очень низко спускавшиеся чепраки, одни — вышитые золотом и дорогим жемчугом, другие обшитые очень толстой и очень тонко сотканной золотой парчой с золотыми кисточками и усыпанными жемчугом золотыми же шариками по краям. Лошади за шею и за голову были привязаны толстыми жгутами из шелка и золота к изящным золотым гвоздями пятнадцатидюймовой длины и пропорциональной толщины, с большими кольцами на головках. Двенадцать попон из бархата с золотистой ворсой, которые служат для покрывания лошадей сверху донизу, были вывешены на показ на балясине, идущей вдоль дворцового фасада.

"Между лошадьми и балюстрадой видны были чаны двухфутовой высоты и пропорционального объема: два из них были золотые и стояли на треножниках из массивного золота, и два серебряных на треножниках из того же металла. Тут же находились два больших ведра и две массивных колотушки — необыкновенно массивных; все это также из золота, вплоть до рукоятки. Из этих ведер поят лошадей, а колотушки служат для заколачивания в землю гвоздей. В тридцати шагах от лошадей находились дикие звери, выдрессироваиные для борьбы с молодыми быками; два льва, один тигр и один леопард были прикованы, и каждый лежал, растянувшись на ярко красном ковре и повернув голову к дворцу. По краям ковров лежали две золотые колотушки и стояли два чана, тоже массивных, для кормления этих зверей".

"Против большого портала стояли две кареты в индийском стиле, очень красивые, запряженные быками по индийскому обычаю, с кучерами, одетыми тоже по-индийски. С правой стороны было две газели, а с левой — два громадных слона, покрытых попонами из золотой парчи и с кольцами в зубах и серебряными цепями и кольцами на ногах, а также — носорог.

"Залой, предназначенной для аудиенции, служило красивое, обширное помещение, выстроенное над большим порталом дворца. Более красивые залы я нигде в мире не видел. Она помещается так высоко над землею, что, если смотреть вниз на площадь, то люди, находящиеся на ней, кажутся не выше двух футов, а если, наоборот, смотреть снизу в окна салона, то нельзя узнать людей". [57]

Это — не рассказ Геродота, описывающего таким образом блеск Суз или Персенолиса. Это — свидетельство правдивого Шардэна ⁴⁶, подтвержденное двадцатью другими свидетелями-европейцами: они видели эту Царскую площадь в Испагани шаха Аббаса, современника французского Людовика XIV.

Шаху Аббасу казалось, что этой великолепной Испагани еще не Достаточно для его славы, и он захотел воздвигнуть другой город на прикаспийском болоте, "в земном раю" Гнркании, среди тростников и лесов Мазандерана. Он составил план своей "Веселой Колонии", Ферагабада, "на обширной равнине, раскинувшейся над морем; город от него удален на две мили илн около того; но я думаю, что со временем берега Каспийского моря будут его границами ⁴⁷".

Местность эта была пустынна. Шах Аббас переселил туда "бесчисленные колонии разных национальностей и религий из разных чужих стран". Город проектировался огромных размеров — с окружностью Рима или Константинополя, а, может — быть, и больше, потому что в нем были улицы, имевшие не менее мили в длину. Целая армия пленников, ютившаяся в шалашах или прямо под срубленными деревьями, работала под начальством царских инженеров. Пожары постоянно уничтожали этот город, построенный из дерева, земли, тростника и соломы; после пожара царь запрещал "восстановлять дома в прежнем виде, если их не строили более прочно"...

Через несколько месяцев после смерти Аббаса все это население разбежалось — возвратилось в свои родные страны. Остались груды кирпичей и несколько сводов, которые свидетельствуют о размерах этих сооружений. Невдалеке — другая груда развалин: это — дворец Ань раф, "Благороднейший из городов " — "Ашраф-уль-Билад"...

В этой, северной, части Персии во времена Шардэна Тегеран еще не существовал; но "кое-где виднелись остатки знаменитого города "Рей" или Раги, величайшего из азиатских городов". [58]

"Персидские географы сообщают, что в IX столетии христианской эры город Рей был разделен на 96 кварталов, из которых в каждом было 46 улиц, а на каждой улице 400 домов и 10 мечетей; кроме того, в городе было 6,400 школ, 16,600 бань, 15,000 минаретов, 1,200 мельниц, 1,700 каналов, 13.000 караван-сараев. Я не решаюсь вычислять, какое было в нем количество домов, так как не могу поверить даже тому, что людей в нем было в половину этого количества. Однако, наша география опирается в этом на всех восточных авторов. Арабские писатели утверждают, что Рей был самым населенным городом в Азии и что по общему мнению после Вавилона не было другого города, столь значительного, как по числу жителей, так и по своим богатствам и владениям. Этим объясняются те пышные титулы, какими эта столица награждается в разных историях: "первая из всех", "супруга мира", "врата врат земных " и "рынок вселенной" ⁴⁸.

Испагань была Рагою ХVIII столетия. Что от нее осталось в начале XX столетия?

Пьер Лоти видел Царскую площадь и находит, что в Европе нет ей равной ни по размерам, ни по великолепию. Его восхищают также купола и портики с громадными стрельчатыми сводами, гигантские минареты, стройные колоннады этих воздушных дворцов, покрытых эмалью с основания до верхушки, сверкающие, как дорогие изделия из фарфора. Но "какое разрушение во всех этих зданиях, еще и теперь поражающих своим великолепием!" Колоннады обрушились; крыши провалились; с мечетей и минаретов осыпалась мозаика и они стоят как будто изъязвленные проказой; "эта единственная в мире площадь, не имеющая и трехсот лет, не доживет, конечно, до конца столетия, в которое мы только-что вступили... Обветшалость и развалины; и среди них — разрастающиеся дикие растения. Испытываешь такое чувство, что все безнадежно уходит, — уходит, как древняя чарующая Персия, — что все навсегда непоправимо".

В ближайших предместьях работа смерти уже закончена.

"На расстоянии не более одной мили, дома, дворцы, [59]

Базары — все представляет пустыню, все разрушилось. На улицах и в мечетях лисицы и шакалы роют норы и устраивают логовища. Повсюду на кучах кирпичей и на серой земле слоями лежит красивая мозаика, словно зола небесно-лазурного цвета. Кроме одного шакала, который из отверстия своего логовища показал нам свою острую морду, мы нигде не встретили ничего живого. Мы шли среди холодного безмолвия, слыша только свои шаги и стук палок двух моих провожатых о камни" ⁴⁹.

* * *

В XVIII столетии кидар царя царей покинул Испагань Сефевов: он перешел на некоторое время в руки Надира Хорассанского, который увез его в свой далекий Мешхед. Потом турок — Каджар перенес его в свои дворцы — в Султаниэ и в Тегеран.

От индийской Экбатаны, первой иранской столицы, описание которой сохранила нам история, до Испагани Сефева, упадок которой мы наблюдаем, и до Тегерана Каджаров, который находится теперь в апогее своего процветания, двадцать царских городов постигала одинаковая участь по мере того, как кидар, описывая круг по горным племенам, носил с собою сначала блеск, а потом разрушение вокруг неизменной пустыни...

Эти царские города находились в трех углах пустыни, на востоке, на севере и на западе, на ступенях горного амфитеатра.

Только на юге, в белуджистанских и мевранских пустынях, в этой древней Гедрозии, где армия Александра чуть не погибла от жажды и голода, совсем нет обширных пастбищ, которые бы содействовали росту могущественного племени. Нет там и прохладных долин, где бы могли найти траву и воду несколько тысяч человек и животных, которых царь водит за собою и размещает вокруг своего дворца.

Горные цепи запада, наоборот представляли очень много благоприятных для этого мест. В промежутке между песками их подножий и снегами их вершин, в них есть длинные ущелья, красивые полузакрытые долины, изобилующие дичью леса, постоянно текущие реки, озера и болота, легко превращаемые в цветущие луга. [60]

От Персидского залива до Каспийского моря, вдоль всего протяжения западных кряжей, царствовавшие здесь династии имели возможность выбирать, что только им нравилось. Здесь разновременно владели: арабы Диламиды и Керим-хан-Ширазом, персы — Персеполисом и Пасаргадами, великие Сефевы — Испаганью, Сассаниды — Керманшахом, мидийцы и курды — Экбатаной, Гамаданом, монголы — Марогой, Черные-Бараны и Белые-Бараны — Тавризом, первый Сефев — Ардебилем. Я называю самые прославленные города. Все эти западные города находились одинаково вдали от пустыни, в углублениях горных склонов.

На севере, к Каспийскому морю, горная цепь представляет зубчатую стену с высокими остроконечными вершинами. Над ними вулкан Демавенд поднимает на высоту пяти тысяч семисот метров султан свой. Между ними ущелья и проходы открываются только на высоте двух и трех тысяч метров. Громоздящиеся с обеих сторон скалы спускаются к иранской пустыне и к тростниковым прикаспийским болотам крупными уступами, по которым низвергаются потоки. Внутри этих гор нет ни одной обширной долины. И потому северные цари должны были строить свои резиденции у подножия гор, на самом краю пустыни. Для нужд своих городов они приспособили и увеличили этапные базары на линии «прибрежных» стоянок.

Здесь мы видим в настоящее время или знаем по уцелевшим следам: Султаниэ и Тегеран Каджаров, Казвин второго из Сефевов, Рагу и Верамин древних арийцев, парфян и сельджукидов, Дамган, город о ста воротах, тоже парфян, и Нишапур, легендарную Низаю, из которой мифология греков привела к ним божественного царя царей Диониса с его триумфальной свитой, состоящей из силенов, тигров и вакханок, — пышный Нишапур тахиридов и Тогруль-бея.

На северо-востоке, в Хорасане, горный массив, хотя менее высок, зато гораздо шире, и вдоль рек, текущих к Каспийскому морю или к пескам Оксуса, тянутся длинные параллельные долины. Как и ущелья Фарсистана и Ирака, эти Хорасанские долины могли удовлетворить всем требованиям царя. Но так как они слишком были доступны для туранских вторжений и почти постоянно по ним рыскали туркменские [61] разбойннки, то в этой местности лишь изредка возникали столичные города. Мешхед был со времен ислама крупным религиозным центром. Царским городом он был только в течение пятидесяти лет, в царствование шаха Надира и его слепого внука, шаха Роха (от 1730 почти до 1780 года). Находящиеся еще ближе к туранцам Бушнурд и Ширван всегда были только резиденциями ильханов или передовыми сторожевыми постами.

К востоку — афганские кряжи и веер из многочисленных долин дали приют Герату гуридов и Тамерлана, Кандагару баруксов и Келату белуджей. На самом краю пустыни или выше, на горных склонах, возникли: татарский Газни и Кабул Дост-Махамеда.

Вот сколько городов и династий совершили, одни за другими, тот же путь: возникали среди пустыни, достигали блеска, потом приходили в упадок и оставляли после себя пустыню!

Некоторые из этих городов совершили полный цикл; таковы Персеполис, Пасаргады, Экбатана, Рага, Вераминь. Другие остановились на полпути величия или упадка; это — Тавриз, Тегеран, Гамадан, Шираз, Испагань. Династии, в своем совершенно одинаковом шествии, поднимались от палатки кочевника до дворца царя царей, переходя через шатер хана (главы клана) и крепость ильхана (начальника племени), потом застывали в косности, дурманили себя курением, предавались гаремным излишествам, попадали в сеть улицы, раскинутую народным мятежом, или в пирамиду черепов, либо на костер, воздвигнутый чужеземным победителем, если не бросал их к ногам узурпатора яд или кинжал евнуха.

Но в продолжение двадцати пяти столетий своей истории, иранцы признавали только за двадцатью царями и за тремя или четырьмя династиями право на этот красивый титул.

Это были:

1) Кир и Дарий из династии Ксянидов, как говорят иранцы, или, как мы называем их, вместе с греками, Ахеменидов. (530-330 г. г. до нашей эры);

2) Ардекиры, Сапоры и Хозрои из династии Сассанидов (250-около 640 гг. после Р. X.);

3) Измаил, Тахмасп и Аббас из софевской династии (1500-около 1720 гг.); [62]

4) Наконец, Надир-шах (1730-1747), последний оплот Ирана перед печальными днями нынешней эпохи.

В промежутках между этими действительными царствованиями находятся, как провалы мрака и ничтожества, периоды внутренней анархии и чужеземного завоевания. Иран разрывали на части ильханы, которые удерживали за собою титул, а иногда и кидар, но никогда не играли роли и не занимали, по настоящему, места царя царей. Иран терзали на всех границах и даже до самых оазисов плоскогория набеги грабителей, опустошали нашествия, подчиняли себе чиновники то северной, то западной империй.

Несколько столетий владычества желтых перед Кеянидами легенда олицетворяет в поединке между Ираном и Тураном, который оканчивается подвигами сказочных Заля и Рустема. После этой борьбы Иран в течение двух столетий пользовался независимостью под властью Кеянидов.

Потом между Кеянидами и Сассанидами шесть столетий (330 г. до Р. Хр. — 250 г. после Р. Хр.) длится новая бездна упадка и рабства. Александр доводит греков до самых берегов Инда: туда — по северной окружности пустыни, а обратную южной. После Александра и его наместника Селевка длящиеся четыре столетия нашествия желтых отдают кидар Арсакидам, ильханам из тех парфян, которые были иранцы по месту жительства и скифы, по происхождению, которые постоянно подновлялись желтою кровью и в то же время были глубоко проникнуты эллинистической культурой... Изгнание этих чужеземцев принесло героям — Сасанидам четыре столетия независимости и славы.

Затем, в продолжение восьми столетий, которые отделяют Сасанидов от Сефевов, вторжение арабов вводит магометанство до Ганга и до пределов Китая. А соперничество ильханов сеистанских — (династия Саффаридов), фарсистанских (Диламидов), хорасанских или бактрских (Тагеридов и Саманидов), афганских (Газневидов) и др. приводят к ужасам трехкратного господства туранцев в лице турок династии Сельджукидов и монголов — Гулагу и Тамерлана.

После того наступают два или три столетия полнейшей независимости и процветания империи вместе с [63] воцарением Сефевов и Надир-шаха. Но в начале ХIХ-го столетия новая туранская волна дохлестнула до плоскогория и выбросила в Тегеран династию турок — Каджаров, которые и теперь еще держат Персию в своей узурпаторской власти. За исключением Сасанидов, царствование которых длилось четыре столетия, как видим, ни одна иранская династия не сохраняла за собою кидара более двухсот лет, и те две тысячи пятьсот лет, историю которых мы более или менее знаем, — делятся на две далеко не равные части. В продолжение восьми столетий, приходящихся, в общем, на царствование Кеянидов, Сасанидов и Сефевов, Иран самостоятельно распоряжается своей судьбой. В течение остальных семнадцати столетий он страдает в рабстве, в когтях у своих хищников или под копытами чужеземных лошадей.

Жестокие превратности судьбы! И причины их, кажется, слишком неустранимы. Несомненно, само происхождение царской власти обусловливает ее шаткость. Утвержденная преобладанием одного племени и подвигами одного героя, она падает вместе с их падением. Голод, эпизоотия, плохой урожай, внутренние междоусобия, соперничество кланов — в несколько месяцев могут погубить это племя; а городская роскошь и гаремные удовольствия расслабят горную энергию героя или его ближайших наследников.

Предок был пастух-охотник с крепкими мускулами, с бурными страстями, с припадками жестокого гнева, но с ясным мозгом, с сильной волей. Его потомки сохраняют некоторую мощь тем дольше, чем усерднее посещают во время своего детства хорошую школу кочевой жизни. Все династии вверяли своих первых наследников физическому и духовному воспитанию своего родного пламени. Но материнская нежность и недоверие со стороны отца скоро прерывают эту оздоровляющую традицию. Особенно отец по мере того, как его увеличивающийся гарем опутывает его интригами и доносами, уже не решается посылать далеко от себя своего наследника, которого дурными советами могут привести к мятежу против отца. И род блекнет и поражается гангреной женских ласк и угодливости евнухов.

Особенно два порока приводят его к озверению и [64] вырождению — пьянство и противоестественный садизм.

Эти победители, спустившись со своих гор в долинные виноградники, пьют, как пили ландскнехты или швейцарцы, попадая в Италию, и ислам ничего не имеет против этих традиционных царских попоек. Ширазское вино, которое так превозносили их поэты и их Застольные песни, опьяняло по несколько раз в день самых мудрых нз Сефевов. Веселых французов из Парижа и Турени, Тавернье и Шардэна, живших в то время, когда считалось, что настоящему питуху кларет никогда не вреден, приводила в смущение вместительность этих "винных мехов". Они целые ночи напролет проводили в пирушках, пили, стреляли из лука и развлекались другими упражнениям, брали золотые эмалированные чаши толщиною в серебряный экю ⁵⁰, сплющивали их одною рукой и сгибали вдвое, а "с рассветом приказывали уносить их, так как сами не в состоянии были держаться ни на лошади, ни на собственных ногах; эти знатные господа были так пьяны и так расслаблены, что большую их часть приходилось укладывать спать по пути в лавках" ⁵¹.

Эти распутники, разгорячающие себя вином с пряностями, но чувствующие отвращение к женщине, вследствие тех гаремных излишеств, которым они предавались с ранней юности, — скоро находят себе некоторое удовольствие только в гнуснейших развлечениях. Мы видели, как последние Каджары на глазах всей Европы, даже будучи в гостях у своих царственных собратьев, часу не могли провести без общества своих малолетних любимцев. Не иным чем объясняется безвольная расслабленность Музаффер-эд-Дина. Он один сделал возможной последнюю революцию, так как в течение десяти лет своего царствования руководствовался единственным законом — требованиями своих фаворитов.

Катастрофа наступила внезапно, — подобно тому, как стремительно было возвышение. Маленькая армия одним сражением доставила победу: измена, засада, неожиданная атака в такое время, когда, казалось, сражения нечего» было опасаться, — возвращение к себе на родину зимою [65] мобилизованных племен, которые могут быть опять готовы к походу только летом, — слабое превосходство в вооружении, — почти всегда смелый натиск кавалерии — в одинаковой степени обеспечивают мятежу или иноземному нашествию победу. При отсутствии повиновения у горцев, которое постоянно дает себя знать, для этого достаточно одного дисциплинированного противника, располагающего хотя бы горстью людей: "десять тысяч" Кира Младшего и фаланга Александра обращают в бегство двести или триста тысяч солдат царя царей.

Но есть причина более глубокая и более роковая. Она состоит в том, что кидар слишком тяжелая корона, и для того, чтобы носить ее, нужна физическая и моральная энергия, соединенная с наличностью творческого ума, чего не встречается в большинстве правителей.

Это положение царя царей налагает на него две одинаково трудные обязанности, — управлять анархическим Ираном и не только заботиться о его независимости и защите, но еще и быть мстителем для его постоянных врагов. Оставим внутреннюю сторону царствования, изучением которой мы займемся потом; оставим те жесткие вожжи, при помощи которых приходится править и кочевыми, и оседлыми племенами. Внешняя политика царя царей требует еще большей траты сил, если долго вести ее.

Истинный царь царей, общепризнанный судья всех подвластных ему народов, не только должен быть непобедимым стражем своих границ, на которые со всех сторон готовы напасть и близкие и далекие соседи. Он еще должен украсить свою корону новыми индийскими драгоценными каменьями, обогатить свои конюшни арабскими кобылицам и туркменскими жеребцами, а свой зверинец гирканийскими тиграми, халдейскимн львами, слонами из долины Ганга и татарскими верблюдами, набить свои сундуки сибирским мехами и китайским шелками, наполнить свой гарем черкешенками, сириянками и негритянками. Он должен довести свои победоносные племена до Дели и Бухары, как Надир и хозрои, до Кавказа — как Аббас, до Дарданелл — как Дарий, до Саламина — как Ксеркс, до Нила — как Камбиз. К своей столице в горах, куда уводят его каждое лето, он должен прибавить какую-нибудь зимнюю [66] столицу среди иноземных равнин — Бактры или Тифлис, Сузу или Вавилон, или же Ктезифон. По своей военной дороге он должен вести вереницу царей и, без хвастовства, на стене своих гор изобразить себя в барельефе: побежденный император подставил свою согнутую спину, а он, став на нее ногою, садится на лошадь.

Традиция почти с непреодолимой силой налагает на него эту задачу, если он хочет удовлетворить национальную гордость, осуществить идеал, который навязывают ему его поэты, его советники и сами его народы. Иранцы с детства воспитаны на этой вековой истории, как эллины были воспитаны на троянской легенде. Все они читали или слушали "Шах-Намэ", "Книгу царей" Фирдуси, которая для них является итогом знаний, как "Илиада" и "Одиссея" были для эллинов энциклопедией человека и всего мира. Наверно нигде, даже в Китае и в синагогах глубокая древность не оказывает такого большого влияния на общественные и частные дела. Гобино хорошо изобразил значение этой особенности иранской жизни.

"Персы очень древняя нация и, — как сами они говорят, — древнейшая в мире нация, у которой было организованное управление, и которая действовала на земле, как великий народ. Эта истина сидит в уме всей иранской семьи. Не только образованные классы знают и высказывают ее, — даже люди самых низких общественных слоев твердят ее, охотно возвращаются к ней, делая ее предметом своих обычных разговоров. Это — основа устойчивого чувства превосходства, которое составляет одну из их общепризнанных идей" ⁵².

У нас в Европе, не переходя за 1689 год, можно понять все основы английской политики. И только 1789-м или 1815-м годами датируются в действительности главные "директивы" других западных народов. Что же касается Персии, то в ней приходится начинать с Рустема. И в то время, когда другие индоевропейские государства жадными глазами ловят новинки текущего и завтрашнего дня, иранцы, гордые своим прошлым, неизменно преклоняются перед старыми понятиями и [67] старыми словами, и потому их литературный язык остается неподвижным.

Шардэн пишет ⁵³: "Более всего поражает в этих языках то, что они не подвергаются и не подвергались никаким изменениям ни в отношении терминов, ни в отношении оборотов: в них нет ничего нового и ничего старого; ни одно удачное выражение не вышло из употребления. Алькоран в настоящее время, как и тысячу лет тому назад, служит образцом самой чистой, сжатой и красивой речи. Персидские поэты, писавшие назад тому четыреста или пятьсот лет, признаются и теперь мастерами красивого языка: у них учатся говорить и писать. Ничего не появляется такого, что бы нашли лучше написанным, и никому не приходит в голову, что можно язык улучшать и совершенствовать".

Поэт Рудаги, живший за четыреста лет до француза Ронсара, еще и до сих пор изучается и читается для развлечения большою публикой. Не только Гафиз, живший в XIV столетии нашей эры, но и Саади, современник Людовика Святого, "доставляют наслаждение образованным людям Ирана в такой же степени, как и самым некультурным "чарвадарам", которые повторяют их сонеты, сопровождая караваны. — "Завидное для всех поэтов отечество — прибавляет Пьер Лоти — это Персия, в которой ничего не изменяется, ни образ мысли, ни формы языка, и ничего не забывается!"

И царь должен держать в неизменной преданности сердца своих солдат, заботясь о благоденствии своих верноподданных и давая выход избытку энергии своих непокорливых горцев: вследствие политической необходимости, он должен был бы постоянно оставаться на военном положении. Но еще в большей степени, вследствие жизненной необходимости, он должен присоединить к своим иранским владениям вдвое или втрое большую площадь чужих земель, потому что одни только завоевания могут обеспечить ему его личное существование и покрыть его государственные расходы.

Ведь ему необходимо располагать в своем Иране многочисленной армией и вездесущей полицией, содержать в полном порядке дороги, караван-сараи и [68] мосты — для того, чтобы управлять этой пустыней, с тощими оазисами, и этими горными кручами с редким населением неуловимых, ведущих скромную жизнь пастухов «хлеб да кресс» сказал уже Кир. — Этого нельзя назвать выгодным предприятием: оно не может принести никакой прибыли и даже понесенные ради него издержки можно покрыть только в том случае, если присоединить к нему побочные дела, которые удваивают приход, не увеличивая в сильной степени главных расходов.

Заключенное в рамках одного Ирана, государство идет к падению; начинаются протесты его подданных и захваты чужеземцев. Формула старого Ардекира (250 л. по Р. X.) всегда остается справедливой: "Нет власти без армии; нет армии без денег; нет денег без земледелия; нет земледелия без правосудия". Но надо хорошенько понять специфически-иранское значение этой формулы.

Из трех классов населения, которое поясом окружает пустыню, — горожан, земледельцев и кочевников, — одни только оседлые деревни могут вносить кое-что в царскую казну. Бродяги пустыни и кочевники гор сейчас же разбегутся перед сборщиками податей. Базарные ж купцы и городские буржуа кричат о притеснении и устраивают бунты и стачки, как только царь захочет получить свою долю из их изрядных капиталов или только обложить налогами их торговлю и недвижимость, которой они придают вид разрушения, чтобы не обнаружить своей состоятельности. Кочевник это солдат и слуга; горожанин — поставщик и банкир царя. Первый требует от него жалованья, а второй авансирует его деньгами, но в конце года получает больше, чем дал. Только на одном деревенском жителе лежит оброк и барщина, и он, обмолотив свой урожай, чувствует себя в своей норе счастливым, когда фиск соблаговолит оставить ему столько, чтобы хватило посеять и прожить до новой жатвы.

Во всем Иране, на 2.600.000 квадратных кило-метров его пустынь и его горных областей (Франция занимает только 536.000 квадр. килом.), в обыкновенное время живет пятнадцать миллионов населения, из которого, по меньшей мере, одну треть составляют кочевники и одну пятую часть — горожане. Остается только [69] половина населения, платящая налоги. А так как царь царей, согласно древнему обычаю, отдает по несколько деревень каждому из своих братьев, сыновей и верных слуг — на вино, хлеб, мясо и проч., то что может, в конце концов, остаться в его пользу?

Несомненно, пояс возделываемых земель и число оседлых деревень могли бы сильно увеличиться, если бы царь, гарантирующий теперь земледельцам только ту малость, какую оставляет им фиск, оказывал им покровительство, защищая от бродяг и кочевников, от притеснений ильханов и взяточничества чиновников. И в этом состоит роль того правосудия, о котором говорит Ардекир. Это не слово говорение, формальное и медленное, наподобие наших судов, а быстрое присуждение к наказаниям и удовлетворению потерпевших, особенно к казни и конфискации, которым немедленно обуздывается преступление, как только оно раскрыто. Это правосудие, которое умели осуществлять истинные цари царей, когда сдирали кожу с судьи, нарушившего свои обязанности, и приказывали его сыну исполнять судейские обязанности, сидя на отцовской коже. В начале возникновения иранских царств, по персидскому преданию, правил Кайомерс, "справедливый судья" — "пайш-дад, ", откуда и произошло имя легендарной династии "Пайшдадидов", которая освободила Иран, придала ему лоск, построила города и соорудила первую столицу, Бактры, под боком у только-что изгнанных туранцев.

У Кайомерса был потомок Феридун — Справедливый, а у Феридуна внук Менушехер, который распределил воды, построил плотины и каналы, устроил орошение долин, осушил болота, покорил пустыню. Это — великий царь, который также всегда служил примером и которому другие старались подражать; он прорыл двенадцать тысяч каналов вокруг Нишапура и начал постройку около Шустера монументальной плотины, на которой, говорят, работал один пленный император...

"Вода приносит Персии плодородие везде, где она есть, а есть она, говоря вообще, везде, где ее ищут в земле. Но не везде хватает людей для того, чтобы искать ее и добывать в достаточном количестве, а причину недостатка в людях легко понять: это — огромное пространство империи и произвол правительства. Побежденные не могли стерпеть, чтобы ими управляли [70] сообразно с капризом чужеземца, тогда как раньше они управлялись согласно постоянным законам, вытекающим из их государственного строя. И они сбрасывали ярмо, как только их победитель удалился от них на двести или триста миль. Поэтому придумали для их обуздания лучшую их часть истреблять, а худшую часть переселять в отдаленные области с иным климатом, где она постепенно вымирала, как чужеземное растение. ⁵⁴

Проведенные везде каналы в несколько лет отвоевали бы у пустыни миллионы гектаров земли, и тысячи семейств нашли бы средства к существованию. Затем, поднимаясь по долинам горных потоков, осушая заполненные водою и трясинами впадины, распределяя воды рек, орошению вернуло бы склонам горного амфи-театра ту культуру, какая существовала на них в продолжение Сасанидских столетий. А на горах опять зазеленели бы леса, которые в настоящее время уничтожаются ураганами, а после нашествия арабов сжигались, да еще и теперь сжигаются семитами и туранцами "под траву". Какая бы тогда произошла перемена в этом горном поясе!

Иранец — друг деревьев. Эллины опустошали приводившие их в восхищение парки и сады со всевозможными древесными породами, которые насадили цари царей и их сатрапы в Передней Азии; из персидского же языка заимствовали они слово "парадизос " — рай. В настоящее время Иран это — ад, состоящий из обожженных скал и сыпучих песков. После тринадцати столетий семитских и туранских опустошений, он все-таки сохраняет некоторые из своих пригородных раев среди гор, куда нашествие никогда не могло проникнуть. По долговечности деревьев можно отличить провинции, оставшиеся иранскими, от тех, в которых турки и бедуины владеют пастбищами. На севере, между Эльбурсом и Каспийским морем, существуют гиланские и мазандеранские леса. На западе, в дубовых лесах Курдистана и Луристана, где Сасаниды устраивали. охоты, которые они изобразили в своих таг-и-бостанских барельефах ⁵⁵, наши исследователи встречают еще и теперь бесчисленные стада диких кабанов. [71]

Умиротворенный правосудием, преображенный орошением, Иран изменил бы свой вид, и этот режим, если бы его установить, вознаградил бы за труды.

Несомненно... Но для того, чтобы установить такой режим, нужно выбросить большие суммы — на солдат, на вооружение и обмундировку их, на постройку и поддержку каналов, дорог и укреплений, на жалованье рабочим, инженерам, армии и чиновникам. И каждый раз, когда царь царей, освободивши свой Иран — весь свой Иран — из чужеземного рабства и феодальной анархии, начинал дело обновления, его обглоданная до костей страна не могла доставить ему нужных для этого средств: ему приходилось добывать их за границей. Богатства и рабов доставляли ему Индия или Халдея, Сирия, Анатолия, Кавказ или Туран... Как же может царь вести с достоинством свои дела теперь, когда в его распоряжении осталась только половина национального достояния? [75]

Династия турок — Каджаров, против которой персидскими городами была поднята окончившаяся теперь революция, царствует в Иране с 1796 года. В ней насчитывается всего семь следующих царей:

Кидар царя царей одни только Сассаниды сумели носить в продолжение четырех столетий (250 — 640 г. нашей эры). Из других его обладателей, самые сильные — Ахомениды (550-330 г. до Р. Хр.) и Сефевы (1500-1720 г. после Р. Хр). — могли удержать его толко по двести лет. Чаще же всего он доставался в добычу вторгавшимся варварам. Что касается династии Каджаров, то к концу столетия ее царствования персидские города находят, что она всегда недостойно носила этот кидар. Они хотят, если не отнять его у нее, то, по крайней мере, ограничить ее в пользовании им. Особенно они хотят помешать ей отдачу его в залог — из опасения, что варвары, кредиторы династии, могут снова его отобрать.

Но так ли уж виноваты Каджары? Другие на их месте лучше ли бы вышли из того затруднения, в какое поставила их стесненность внутреннего и внешнего положения империи? Возникает проблема прошлого, [76] изучением которой можно бы пренебречь, если бы она другой своей стороной не была обращена к будущему: если Каджары одни ответственны, то сможет ли контроль подданных охранять независимость Ирана? Или трудность положения сделалась безвыходной, и никакая человеческая сила не помешает с севера спуститься русским, — которые уже захватили Тавриз, Казвин и Мешхед, трое северных ворот, — или с юга подняться англичанам, которые уже держат в своем владении провинции, лежащие по Персидскому заливу, и Сеистан?

* * *

Каджары, подобно большинству других ильханов (начальников племени), которые до них завоевывали престол, застали Иран в состоянии кровопролитнейшей анархии.

В течение наших XVI и ХVII-го столетий появилась, возвысилась и выродилась (1500-1720 по Р. Хр.) последняя династия настоящих царь-царей, тех Сефевов, или, как говорили тогда "франки", Софов, которые окончательно изгнали туранских завоевателей, объединили и умиротворили империю и раздвинули ее границы до самого Черного моря и до Инда.

Эти Сефевы были уроженцами севера: их предок считался ардебильским святым (Ардебиль — городок посреди гор, у юго-западного угла Каспийского моря). Сделавшись обладателями кидара, они устроили себе резиденцию сперва в центре своих гор, в Тавризе, а потом в Казвине, служащем выходом из этих гор на плоскогорие. Скоро они должны были перенести свою столицу на одну из террас западных горных кряжей, в Испагань, на перекресток двух своих дорог — военной и торговой.

Беспрерывная война привела их к борьбе с Османами, которых они с трудом выгнали из Адзербейджана. Сефевы должны были защищать от них свои западные границы и отвоевывать у них нижнюю равнину рек Тигра и Евфрата.

Вначале осиливали Османы, благодаря дисциплине и вооружению янычар, и Сефевы добились победы только при помощи английских инструкторов, которые доставили им те же преимущества.

Англичане проникли в Персию через Россию и [77] Каспийское море. Но скоро они должны были отказаться от этого опасного пути, на котором нетерпимость Москвы и грабительства казаков задерживали их передвижение. Тогда им удалось, при помощи Софов, — уничтожить в Персидском заливе торговлю португальцев и знаменитый рынок на острове Ормусе, который со времени Альбукерка знал целое столетие процветания (1508-1622). Как только англичане утвердились вместо португальцев, к югу направились главные караваны Сефевов. Персидский залив начал поставлять им продукты из Англии и из остальной Европы. Против Ормуса, который никогда уже не мог подняться, Аббас Великий соорудил свой англо-персидский порт (Бендер). И этот Бендер-Аббас до наших дней остался одной из английских лестниц, ведущих в тропическую Азию.

Испагань, лежащая на перекрестке двух дорог: военной, идущей к оттоманским равнинам, и торговой, идущей к Персидскому заливу, — превратилась, таким образом, в столицу. И известно, каким мировым чудом сделал ее Аббас Великий (1580-1628 гг.); в продолжение полустолетия Иран опять пользовался независимостью и благоденствием, которых он лишился за тысячу лет перед тем вследствие туранских и арабских вторжений. Но Шардэн спустя пятьдесят лет уже писал, что "Персия перестала благоденствовать, после того, как этот великий государь перестал жить". А менее чем через столетие, в 1722 году династия Сефевов пала под напором афганских полчищ, которые опустошили Испагань и перебили миллион городских и сельских жителей, а затем рассеялись перед несколькими тысячами солдат одного из хорасанских ильханов, турка, по имени Надира.

Надир, после Кира, представляет собою прекраснейший пример атамана шайки, сделавшегося последовательно главою племени, начальником армии и, наконец, царем царей. Он прошел всю ту иранскую лестницу возвышения, которая ведет от палатки Кочев-Ника к дворцам столиц. "Надир — сын и внук своего меча, и так до семидесятого поколения", — сказал он сам Великому Моголу, когда тот потребовал от него семи поколений родовитости, прежде чем согласиться на брак их детей. [78]

Он родился среди турецко-афшарского племени, жившего на хорасанской границе. В ранней юности его похитили пираты туркменской пустыни, и он провел у них восемь лет, пройдя суровую школу. Бежав из рабства, он сделался слугою у одного из мелких ханов, у которого похитил дочь, убив его самого. Затем стал чиновником царя царей и получил от него хорасанскую сатрапию, но за разбои был лишен этой доходной должности и попал на нелегальное положение. Был принят своим дядей, ильханом турок-афшаров, и сманил у него лучшие дружины. Оставаясь по-прежнему разбойником, он снова сделался хорасанским сатрапом, но на этот раз — за свой страх и по праву захвата, и оставался им до того времени, когда афганское нашествие и анархия уничтожили империю и отдали в руки турок — османов западные провинции (1722-1726 гт.). В сорок лет Надир сделался обладателем кидара, хотя он и объявил себя рабом, "кули", последнего из Сефевов, Тамаспа, и соблаговолил украсить себя титулом "Тамасп-кули-хан", т.-е. "хан-раб Тамаспа".

Рассеяв афганцев и отвоевав у турок-османов границы, Надир созывает вождей иранского народа на Муганской равнине, у подножия родных гор Сефевской династии, в том Закавказском краю, который начал понемногу присоединять Петербург, на пограничном берегу Аракса, от которого Тамасп хотел отказаться в пользу турецкого султана. "Шах Тамасп и шах Аббас, — говорил им Надир, — были вашими царями; принцы их крови являются наследниками престола. Изберите своим государем или одного из них, или того, кого вы считаете великим и доблестным человеком. С меня довольно и того, что я вернул империи ее прежнюю славу и освободил ее от афганцев, турок и русских". Народные вожди, окруженные со всех сторон его войсками, предлагают ему, а затем возлагают на него кидар (1736 г.).

После этого он в продолжение десяти лет остается последним все иранским царем царей. Он завоевывает Кандагар, Бактры и Кабул; побеждает Узбеков и Великого Могола; проходит, как триумфатор, Индию до Ганга и Туран до Аральского моря; убивает пятьдесят тысяч индусов; грабит Дели, в которых [79] находит баснословные сокровища, — говорят, 750 миллионов, — что позволяет ему на три года освободить свои: народ от налогов; делается бухарским сюзереном и восстановляет Мешхед, из которого предполагает сделать себе столицу посреди своих хорасанских гор, в той неприступной ограде утесов и вершин, которую кочевники до сих пор называют: "келат-и-Паднр " — "крепость Надира" ⁵⁶.

Но едва воротившись домой после этого триумфального шествия, которое сделало из него преемника Хосроев и Дариев — второго Вакха, сказали бы древние, — Надир умер как Александр — в состояние полного кровожадного безумия (1747 г.).

Его потомки сумели сохранить только хорасанскую сатрапию; остальные сатрапии объявили себя независимыми. Бахтиарский ильхан, Али-Мурдан-хан, и Зендский ильхан, Керим-хан, пытались увезти кидар в свои города, восстановив номинальную власть Сефевов. Кериму-хану удалось даже объединить Западную Персию, от берегов Каспийского моря до берегов Персидского залива, и он устроил свою резиденцию в Ширазе, который на некоторое время (1760-1780 гг.) воскресил красоты Испагани. Но остальной Иран представлял свалку племен и ильханов, из которой, наконец, удача выдвинула Каджаров.

В продолжение последних семисот лет боевые превратности гоняли этих турок по всей Передней Азии, от Турана до Средиземного моря и от Ливана до. Кавказа. Монголы встретили на своем пути это кочевое племя и, уведя его в Сирию, поселили в Алепской области для защиты этой пограничной провинции своей империи от таврских Сельджукидов. Тамерлан перевел его на Аракс — против грузин и других непокоренных горцев. Сефевы включили его в свое искусственное племя янычар "кизилбашей" (красных голов), а потом рассеяли его по военным колониям на своей северной границе; несколько кланов отправили в Кандагар, на крайном востоке, несколько других [80] в Эривань, на крайнем западе, а большинство поселили в центре, вокруг Астрабада, в Закаспийской степи, на отрогах Хорасанских гор.

Пастухи и караванщики, солдаты шахские и привратники пустыни, турки-Каджары" жили там в продолжение ХVI-го и ХVII-го столетий. Они делились на два главных клана: куйунлу (овчарники) и давалу (верблюдниви); постоянно воевали с туркменами, своими соседями, почти всегда бунтовали против царя, когда не получали от него жалованья или трепки, а о начала ХVII-го столетия были в сущности почти независимы.

Хан Фат-Али — первый великий родоначальник Каджарской династии. К 1720 году он соединяет под своим ильханским посохом все астрабадские кланы. В 1728 году Надир, бывший тогда хорасанским сатрапом, приказывает убить его. Сын Фата-Али, Мохамед-Гусейн, пользуясь афганской анархией, начинает грабить лесистую и болотистую местность длиною в пятьсот километров и шириною от десяти до пятнадцати миль, которая тянется между берегом Каспийского моря и уступами Эльбурса. Но Надир, сделавшись царем, завоевывает эти провинции и уводит в качестве заложника Агу-Мохамеда, внука, которого делают евнухом в Мешхеде.

После смерти Надира, Керим-хан, ширазский сатрап, находит среди Мешхедской добычи этого молодого зверя, которого операция нисколько не укротила, а только сделала более угрюмым, более холодно-честолюбивым, более жадным к кровавой мести; Керим уводит его тоже в качестве заложника и пытается приручить его среди роскоши своего Шираза. "Но, — рассказывал позже Ага-Мохамед, сделавшись владельцем Шираза и Керимовых дворцов, — когда я находился возле Керима в большой зале Совета, я занимался тем, что резал ковры ножиком, который прятал в своем платье, — для того, чтобы сделать Кериму единственное зло, какое я мог ему сделать... Мне очень досадно теперь, что попортил эти красивые ковры; я не предвидел будущего".

Этот жестокий и недальновидный евнух сделался героем своей династии. После смерти Керима-хана, он бежит из Шираза, восстановляет свою власть над астрабадскими племенами, сманивает к себе на службу несколько других северо-восточных племен, и прежде [81] всего — турецко-афшарское; ильхана этого племени он велит умертвить, а его удальцов включает в свои дружины. Затем он, шаг за шагом, повторяет переезды шаха Надира; в продолжение двадцати лет (1779-1797 годы), то побеждая, то обращаясь в бегство, он завоевывает, теряет и отвоевывает провинцию за провинцией. Захватив западную половину Ирана, он основывает, наконец, империю и утверждает власть Каджаров — в таком виде, как они существуют до наших дней.

Эта империя, созданная трудами Аги-Мохамеда, составилась из четырех областей, лежащих вокруг пустыни: из Прикаспийских провинций на севере, провинций Ирака, Фарсистана и Кирмана — на юге, Адзербейджана и Курдистана — на северо-западе и Хорасана — на северо-востоке. На западе преемники Аги-Мохамеда не только не могли снова овладеть тою речною долиной, на которой древние цари царей построили свои зимние столицы, — Месопотамией и Ирак-Араби, наводненными теперь турецко-арабским нашествием, но еще потеряли на обоих кавказских склонах долины Аракса и Куры и Дербентскую область — те горные "ворота", через которые некогда власть Сефевов распространилась на предкавказскую равнину, до Терека. А к иранскому востоку они, хотя и пытались расширить свои владения, но смогли присоединить к ним только два жалких куска — Сеистан и Мекран: Афганистан и Белуджистан не покорились им. [82]

Прикаспииские провинции.

В Прикаспийских провинциях ⁵⁷ власть Каджаров была сразу признана и без труда поддерживала свой авторитет до наших дней.

Племена ("илиат") этой области — туранские по происхождению и по языку, как и сами Каджары, а большинство принадлежит, подобно Каджарам, к турецкой национальности и говорит по-турецки. Эти племена не многочисленны и сгруппированы в своего рода внешней ограде, у юго-восточного угла Каспийского моря, между северными склонами плоскогория, русской границей и мо-рем, в Астрабадской области. В течение нескольких столетий туркменские опустошения ⁵⁸ обезлюдили этот плодородный край и превратили его в пастбища. Против этих-то туркмен цари Сефевской династии переселили сюда из Адзербейджана свои колонии турок-каджаров, афшаров и других "азеров".

Борьба туркмен с турками, отдельные столкновения и усобицы опустошили, в конце концов, равнину, не особенно отразившись на горных склонах, где расположены были деревни оседлых иранцев и туранцев. До [83] 1881 года турки, даже при поддержке царя царей, почти нечего не могли сделать с ускользавшими от них туркменами, которых соседний Туран укрывал среди своих песков. Но после 1881 года русские утвердилась на Атреке, заключив жестокий договор, который покончил со старыми притязаниями Ирана на потусторонние области. С тех пор туркмены очутились между русской полицией и персидскими кознями; вспыхнувший в 1888 году мятеж привел после побед только к тому, что туркменские вожди были предательски умерщвлены, а кланы расселены. Для этого Тегеран роздал и продолжает раздавать жалованье, титулы и подарки.

"Каждый год астрабадский губернатор, во главе военного отряда тысячи в три человек, отправляется в степь: он едет собирать налоги. Но он очень остерегается переходить за Кара-су и располагается лагерем лишь в нескольких километрах от города. Эта экспедиция возобновляется ежегодно весной, если только взбунтовавшиеся туркмены не осадят губернатора в его столице. В таких экспедициях он берет от туркмен то, что может взять от них хитростью и обещаниями. Но эти налоги падают всегда на ближайшие племена; те же, которые живут на Атреке, почти не уплачивают податей" ⁵⁹.

Город турок-каджаров Астрабад (10,000 жителей) окружен тридцатью четырьмя другими турецкими городами. На его территории живут также иноплеменные кочевники ни полукочевники, и их черные палатки и черные стада поочередно рассыпаются то по равнинным низинам, то по холмам. Астрабад некогда служил для своей степи торговым и военным центром. В настоящее время это — осыпающаяся ограда, окружающая сады и земляные кубы, над которыми господствует русское консульство; русские же заняли островок Ашур против Бендер-Газа, единственной естественной гавани по этому берегу. На глазах совершенно бессильного английского консула, их монополия на Каспийское море превратила эту область в русский рынок. [84]

Астрабадская торговля через Бендер-Газ

(в тысячах фунтов стерлингов).

Своим спросом на хлопок русская торговля содействует тому, что ежегодно расширяется культура хлопка и уменьшается скотоводство, кочевники прикрепляются к земле и оседлое население попадает в зависимость от русского рынка ⁶⁰.

От Астрабада до Решта, между морем и утесистыми вершинами обнаженных гор, Мазандеран и Гилан занимают пятьсот километров плоского берега, стоячих вод, кустарниковых зарослей, речек и лесов; среди этого необитаемого болота только на дюнах, да на первых холмах предгорий встречаются местечки и села оседлого населения.

Зной и дожди Каспийского моря (лежащего на 26 метров ниже уровня наших морей) делают в летнее время тропическим климат лесисто-болотистой равнины Мазандеране. Это древняя Гиркания, которую греко-римскиё поэты населяли тиграми, или Табаристан арабских географов, т.-е. "Страна Топора ("табар") и Дровосеков", — Нагорье (Мазандеран) иранцев. Начиная с вершины Демавенда, последний пик которого, на высоте около 6,000 метров, покрыт короной вулканического дыма, различаются четыре или пять последовательных поясов.

"Между 6,000 и 4800 метр. не существует пи малейшего следа растительности. Между 4800 и 4400 метр. попадаются изредка лишаи, очень мелкие, прилипшие к скалам, а пониже злаки. С 4000 метр. начинаются иглистые травы и доходят приблизительно до 3000 метр., где несколько видов кустарников и низких шишконосных нарушают однообразие вулканических скал. [85]

Ниже следует широкий пояс пастбищ. Наконец, на высоте около 1000 метров растут леса, состоящие из шишконосных и дубов, а потом из граба, бука, сикомора, и доходящие до прикаспийских болот, где мимозы, самшиты, дико растущие фруктовыя деревья перемешаны с виноградом и лианами всех сортов" ⁶¹.

Гилан, еще более болотистый, представляет дельту маленького Нила с мутными водами "Красной реки" на возвышенности (Кизил-Узен) и "Белой реки" в низовьях (Сефид-Руд). И эта река берет свое начало в горах Адзербейджана, течет по плоскогорию с запада на восток, затем делают крутой поворот и через узкую и глубокую расселину в массиве Эльбурса, где кружатся хищные птицы, низвергается порогами к Каспийскому морю. Промыв горное ущелье, она из размельченных обломков плоскогория построила Гилан. Само название "Гнлан", как думает путешественник Пьетро делла Валле, значит: грязь. Неясная линия отделяет от этой чуть-чуть возвышающейся земли ее Мертвое море — Мурд-аб — ее маленькое внутреннее море, соединяющееся с Каспийским Энзелийским проливом. Необъятные заросли тростников, чаща ив и лиан и дремучий лес покрывают все пространство невозделанной земли ⁶². Рис и хлопок находят здесь благодатнейшую почву. Поближе к горам местами оливковые рощи, виноградники и тутовые деревья являются продолжением лесов. Наподобие леса растет здесь и маис. Одни только египетские художники могли бы воплотить в образ идею жизни, затерявшейся среди этих вод и этих зеленых зарослей. Гилан это действительно — Египет, очень маленький Египет Каспийского моря.

Мазандеран и Гилан, занимающие вместе двадцать пять или тридцать тысяч квадратных километров (что составляет около одной двадцатой части Франции), имеют редкое население, численность которого трудно установить: может-быть, триста тысяч, может-быть — четыре илн пятьсот тысяч? На один Гилан, по мнению английских [86] консулов, приходится от 250,000 до 300,000 жителей. Местечки, и деревни кормятся с лесов и земли, особенно занимаются культурой риса и разведением шелковичных червей. Две гавани — Решт (50,000 жителей?) Барфруш (30,000-40,000 жителей?) — живут каспийской торговлей, а города Лахиджан, Сари и Амол (8,000-10,000 жителей?) кое-как добывают себе пропитание на своих заброшенных базарах. И у горожан, и у сельских жителей — очень смешанная кровь, но язык и культура чисто иранские. Иранцы поглотили военные колонии турок, курдов и грузин, которые были основаны прежними царями, и поглощают колонии торговых предпринимателей, которых из Адзербейджана, с Кавказа, из южной России ни из Турецкой империи привлекают торговля коконами, культура маслин, рыболовство и подвоз товаров к большим городам плоскогория.

Здешние развалины, остатки всех эпох, напоминают славные времена Ирана: рядом с башнями гебров — дворцы Сефевов. Повсюду воды: бьющие ключом, струящиеся, воды замерзшие, холодные и кипящие (эта вулканическая область изобилует теплыми источниками), а также тенистые рощи, и в них — охота на мелкую дичь; охота на тигра и медведя, охота на оленя и болотную птицу представляли раздолье для дачной жизни царей. Аббас Великий любил эти очаровательные леса ⁶³, в которых соединяются, один над другим, все климаты — от стужи снеговых гор до зноя прибрежий и все древесные породы — от ели до апельсина. Он начал строить среди болота свою "безумную страсть" — Ашраф, нечто вроде Марли или Трианона, но Трианона персидского, который мог вместить две или три сотни женщин, две или три тысячи камергеров и служителей и восемь или десять тысяч животных для "андеруна" (гарема) и свиты. В настоящее время вековые кипарисы, огромные самшиты и ряды апельсинных деревьев окружают заброшенные бассейны, водопады. Павильоны без галерей и безверхие башни уже доканчивают свое существование среди лесных просек, и на "Царской мостовой", которая еще обозначает длинную улицу, [87] всадники не посмеют теперь рисковать своими конями среди огромных ям, из которых вынуты камни.

Для этих иранских народностей туранец-Каджар не был желанным повелителем. Но он был признан ими, после того как Ага-Мохамед ловким маневром выбил русских, незадолго перед тем построивших крепость у самых ворот Астрабада (1781 год). Еще до Петра Великого, со времен появления казаков в низовьях Волги русские зарились на эту страну шелка. Начиная с половины XVII столетия они стали грабить ее берега.

Во время афганской анархии (1722-1734 гг.) они заняли ее гавани и города, они даже вынудили у слабого Тамаспа договор, которым признавалось за ними владение захваченным. Лихорадка и другие болезни выгналн их в 1734 году, но они всегда считали шаха только арендатором, а себя единственными собственниками; и их военные корабли до последнего времени продолжали свои наезды, высадки и территориальные присоединения. Да и почему бы русским не взять этого Египта "своего" Каспийского моря, подобно тому, как англичане взяли Египет «своего" Средиземного моря?

Страх перед русскими и ненависть к этим неверным вскормили ту "отрицательную лояльность" — по прекрасному выражению лорда Керзона — которую засвидетельствовали по отношению к Каджару Прикаспийские области. Они были колыбелью его удачи и оставались верными ему до тех пор, пока он мог казаться поборником — хотя бы даже и несчастливым — иранской независимости. Если же они сделались очагом революции, то это потому, что он сделался на глазах у всех, наемником русского захвата".

В 1894-1895 годах, после продажи русскому, г. Лианозову, рыболовной монополии на поморье, Каджар уступил в концессионном порядке русской К° "Обществу Энзели-Тегеранской дороги" (простая вывеска русского государства) дорогу из Решта в Казвин, потом двойной подъезд — из Казвина в Тегеран и в Хамадан, затем эксплуатацию почтовых сообщений и дорожной пошлины и, наконец, организацию полиции при посредстве казаков. Эта дорога, по которой с тех пор циркулируют русские телеги, в ожидании рельс и паровозов, являются главным входом для [88] "мирного захвата", совершающегося при помощи русских пароходов, крейсирующих по Каспийскому морю.

"Одни только русские суда могут плавать по Каспийскому морю, — пишет в 1907 году английский вице-консул — Общество "Кавказ и Меркурий" субсидируется русским правительством за почтовую службу и, в случае надобности, перевозку войск и военных припасов. Некоторые из этих пароходов, построенные в Швеции и в Англии и присланные по частям, собраны в Твери, на Волге, и спущены по реке в Каспийское море".

"Тоннаж Каспийского моря возрос в огромных размерах с 1856 года, — с того года, когда появились на нем первые русские пароходы. В 1865 году порты персидского побережья посещали 11 пароходов Общества "Кавказ и Меркурий" и еще два других, составлявших, в общем, 3,130 тонн, да более 400 или 500 парусных судов в 40-100 тонн. В 1879 году русские располагали на Каспийском море 4,150 тоннами пароходов и 64,500 тон. парусных судов. В настоящее время у них на 265 пароходов приходится 118, 347 тонн и на 544 парусных судна 114,699 тонн — как на рейсы прямого сообщения Баку-Энзели (два раза в неделю), так и на еженедельной каботаж от Астрахани до Узун-Ады и Бендер-Газа" ⁶⁴.

Торговля Гилана и Мазандерана

(в тысячах фунтов стерлингов).

[89]

Главной характерной чертой этой торговли является почти точный баланс импорта и экспорта. Русские держат и своих. руках девять десятых торгового оборота. У Англии осталось одно только воспоминание о той многочисленной клиентуре, какою она располагала некогда на персидских базарах, когда ее консулы (в феврале 1889 года) в своих донесениях об "Английской торговле и иностранной конкуренции в северной Персии" заявляли, что, насколько дело касается мануфактурных товаров и бумажных тканей, английский фабрикат может не опасаться чужого соперничества: "an examination of the bazaars makes it clear that England continues easily to hold the fvist place" ⁶⁵ — Русские одержали верх потому именно, что их рынок мог жить обменом с этими базарами, приобретать от них столько же и даже больше, чем он продавал им. Это происходит во всех каспийских гаванях персидского побережья; чаще всего баланс оказывается даже в пользу персов.

Торговля каспийских портов ⁶⁶

(в тысячах фунтов етерлингов).

[90] Английские консулы указывают, как на хороший пример, на заботу, с какой русские стараются предупредить желания своих персидских покупателей. Для тех праздношатающихся, которые наполняют эти базары и целые дни проводят в том, что, обходя лавку за лавкой, выпивают несчетное количество чашек очень сладкого чаю, индийский чай сделался одним из главных предметов импорта. Долго английская торговля сохраняла монополию на него: через порты Персидского залива и с караванами через Фарсистан индийский чай доставлялся во все северные города, привлекая вслед за собой англо-индийские бумажные ткани и французский сахар. Русские решились подорвать эту торговлю. Они сделали попытку акклиматизации чайных насаждений в своем Закавказье, но она успеха не имела. Зато им удалось, при помощи своего преференциального тарифа, заставить индийский чай пойти морским путем: Бомбей — Суэц — Константинополь — Батум, и в настоящее время уже они в Каспийском море продают этот английский продукт, вместе со своим сахаром и со своими же бумажными изделиями.

Импорт чая

(в фунтах стерлингов).

Жители Решта могли извлечь особенную выгоду из этих сношений: они делались складчиками для Персии. По они увидели, что их энзелийская гавань, их базар ни их торговля находятся в чужих руках. Русские выдвигали перед собою греков и армян, которые заменяли рештян в их, предприятиях, а также кавказцев и татар, которые отнимали у них крупные дела. Русская таможня в Баку контролировала и обирала их товары. Предложение и спрос со стороны русских регулировали их цены. Казаки русского консульства били их на их собственных улицах. Русская революция и смута их разоряли. [91]

"С 1903 по 1906 год импорт меньше сократился, чем экспорт. Персия по-прежнему должна была приобретать сахар, ткаии, керосин u другие товары, без которых она не может обойтись и которых сама не производит. Но она не могла продавать России свои прежние продукты. Наступившее в торговле, после русско-японской войны, затишье повело к потере кредита; последствием этого было два крупных и несколько мелких банкротств в Реште. А в результате всего этого получился полный застой в делах. Гиланская торговля всецело зависит от русских: на экспорт — малый спрос; против импорта — все возрастающие затруднения. Цены на заграничные товары увеличились. Потребитель стал платить за сахар 13 и 14 кранов, тогда как прежде платил 10 кранов, т.-е. стал переплачивать 40%" ⁶⁷

А концессия на решт-тегеранскую дорогу была выдана на девяносто девять лет. И русские газеты откровенно писали, что Петербург рано или поздно должен будет взять в свои руки непосредственное заведывание этим проходом и выполнить свою историческую миссию — проложить собственный рельсовый путь от Каспийского моря к Персидскому заливу. И шах, все более запутываясь в своих русских займах, желал только одного — чтоб "его убедили или принудили".

Прибавьте к этому, что рештская буржуазия, гостеприимная по отношению и к восточным, и к западным инострандам, привлеченным торговлей коконами и осевшим в буржуазной среде, начала подражать им в костюмах и обычаях и усвоила некоторые их идеи, особенно их злобно-насмешливое отношение к русскому шпионству и взяточничеству. Эти охладевшие мусульмане не только пьют ширазское вино, как и другие иранские горожане, но не отказываются ни от водки, ни от ветчины, которую они с улыбкой называют "соловьем". Эти быстрые иранские умы вызывают у иностранцев удивление.

"В Европе склонны думать, — пишет в 1903 году английский вице-консул г. Решта, — что в Персии народное образование находится в полном пренебрежении. Это — всличайшее заблуждение. Здесь почти нет ни одной [92] девочки и ни одного мальчика, которые не ходили бы в школу, чтобы научиться читать и писать или, по крайней мере, выучить несколько стихов из Корана. У. этих детей столько природного ума, что они еще совсем юными умеют держать себя среди взрослых так, что удивляют иностранцев.

"В Реште есть начальные школы, которые усердно посещаются, и одна средняя школа с европейскими программами, в которой преподается персидский, арабский, французский и русский языки, геометрия, алгебра, арифметика и география. Я присутствовал в ней на экзаменах и был поражен необыкновенной смышленостью этих мальчиков, которые, после невероятного короткого учебного курса, писали на изящном французском языке" ⁶⁸.

Изучение французского языка, в последние десять или двадцать лет, привило этой рештской молодежи французские заботы об отечестве и свободе, о политических и общественных правах. Многие из них приезжали в Европу, и особенно в Париж, пополнять свое образование. Парижские факультеты дали образование молодой Персии одновременно с молодой Турцией, и обе они пожелали продолжать в мусульманском мире новое "дело бога-прогресса, явленное через Францию". Воротившись к себе, эти рештские юноши сделались врачами и мирзами (секретарями) в городах, при царском дворе в Тегеране и при дворе наследника престола в Тавризе. И они вблизи увидели тот торг, который вели с петербургскими совратителями шах и велиад (наследный принц).

* * *

Подошла русско-японская война, которая показала всей Азии, как народ, приспособившийся к борьбе с Европой, кончил тем, что сам освободился и победил колосса ⁶⁹. Рештяне в Тегеране первые зоговорили тогда [93] о конституции или, по крайней мере, о народном контроле над политикой царя царей (1905-1906 год). Когда эта конституция, дарованная Мозаффер-эд-Дином (5 августа 1906 года) и подтвержденная Мохамедом-Алием (11 февраля 1907 года), была уничтожена государственным переворотом в июне 1908 года, рештяне колебались объявить войну Каджару: они одно время обещали Народному Собранию десять тысяч гиланцев, но на поверку явилось только сорок человек в мундирах ⁷⁰.

Их несколько осторожную ⁷¹ храбрость встряхнули, и иногда и насильно возбуждали кавказские фидаи ⁷². Эти давшие обет самопожертвования (таков смысл слова «фидаи») армяне и грузины, которые в течение пяти лет вели на Кавказе открытую войну с русским правительством, сбежались из Тифлиса и из Баку. С водворением некоторого порядка в русских городах им там нечего было делать. А борьба с шахом казалась им новым родом борьбы с русским Царем. Успех, при таком обороте дела, представлялся им более обеспеченным: они рассчитывали иметь на будущее время в свободной Персии убежище и место для организации заговоров, где бы они могли подготовлять революционные выступления. Надо сказать, что среди этих кавказцев замешались бомбисты, которые в богатой персидской буржуазии видели только материал для вымогательства.

Рештяне приняли этих союзников вначале с признательностью, а потом с меньшим энтузиазмом. Некоторые советы их несколько напугали: фидаи предлагали им сжечь британское консульство и убить самого консула, чтобы этим побудить лондонское правительство к решительному шагу и сделать неизбежным английское [94] вмешательство в Тегеране. Подумывали они также захватить принца Шоа-эс-Салтанэ, который тогда возвращался из Европы, и вынудить у него крупный выкуп. Такие, по крайней мере, намерения приписывают им английские агенты в Реште. Фидаи всегда протестовали против этих показаний, которые, тем не менее, подтверждаются их поведением по отношению к Зилл-эс-Султану: этот принц царской крови, дядя шаха Мохамеда-Алия, был задержан ими, при его возвращении из Вены и отпущен только через месяц, (август — сентябрь 1909 года), откупившись изрядным "добровольным пожертвованием".

Чисто персидская вежливость и уступчивость рештян сделали то, что они усвоили те формулы, которые принесли к ним фидаи, передовые ученики Запада: эти патриоты сделались "социал-демократами" и продолжали называть себя также "националистами". Организовавшись в вольный город, под управлением "энджумена" (совета именитых граждан) и под контролем фидаев, они в 1909 году были поставщиками первой революционной армии; но, снабжая ее деньгами и провиантом, они считали, что этого с них довольно. Под ружьем шли преимущественно кавказцы, которые без боя заняли — дорогу до Казвина (5 мая 1909 года).

"Проездом в Решт, — писал 23 марта 1909 года английский консул Черчилль, — я сделал визит Сепехдару, который выразил желание видеть меня; но один из членов революционного комитета все время присутствовал при нашем свидании. Очевидно, что все рештское движение было организовано на Кавказе и выполнено группой кавказцев, заключавшей в себе не больше пятидесяти человек. Но с каждым поездом прибывали все новые ее члены, и теперь их — 350 человек. С ними возвратились в Решт и высланные персы.

"Базары открыты и дела идут своим чередом. Почти на всех входах развеваются красные знамена; на некоторых выставлены флаги русские, турецкие или английские".

Три сотни кавказцев запирают единственные ворота, через которые шах мог бы получать оружие и провиант!

"По дороге в Тегеран, на протяжении ста миль я [95] находил укрепившихся кавказцев. Баррикад не было, но были траншеи. Видны были оборонительные приготовления на Менджельском мосту и в других благоприятных местах. Меня четыре раза останавливали, долго допрашивали и отпустили, хотя со мной и не было пропуска от рештского военного комитета, выдающего паспорта всем путешественникам", снабженным полномочиями. Я насчитал шестьдесят человек на самой дороге, да еще встретил передовой отряд из тридцати человек, возвращавшийся после убийства курдского хана, иосланного шахом, и одного из его людей. Мне казалось, что это были все кавказцы. На пароходе, который вез меня из Баку, было их тридцать человек; как только мы отчалили от Баку, они вынули свое оружие" ⁷³.

Шестьдесят кавказцев держат в своих руках единственную дорогу, по которой могла бы подоспеть в Тегеран русская помощь!...

Шах посылает сотню казаков из — своей гвардии для защиты Казвина, но две сотни кавказцев принуждают их к отступлению. Рештяне после этого сами выступают в поход под начальством одного хана-тунекабунца.

Тунекабун составляет один из округов Мазандерана; рештяне преклоняются перед храбростью своих соседей.

"Мазандеранцы — ловкие охотники и очень дельные дровосеки. Они любят землепашество и очень храбры: они привыкли бороться с такими страшными зверями, как тигры. Некогда, во время беспрерывных войн с туранцами, они проявили храбрость, очень редкую в иранских странах, где, напр., персы так трусливы" ⁷⁴.

Этот тунекабунский хан, более известный под своими почетными титулами: Наср-эс-Салтанэ и Сепехдар-и-Азам, чем под своим именем: Вали-хан, был рештским губернатором. Жители Решта оценили его энергию, хотя и несколько бестолковую, и усердие, хотя и не совсем бескорыстное, как инициатора новых предприятий, содействовавшего сооружению новых дорог, разработке рудников и т. и. Они преклонились, — эти иранцы чтят палку, которая их ласкала, — [96] перед тем "главнокомандующим " (таково значение слова "сепехдар"), прихожую которого шах украсил в 1906 году шапкой с высоким султаном за сорок лет прибыльной аренды налогов, за губернаторство в провинциях, за чеканку монеты, за заведывание таможнями и управление министерством телеграфов, и который с 1906 по 1908 год продолжал служить шаху и наживать состояние в качестве нефтяного концессионера, гиланского губернатора и поставщика армии. В августе 1908 года Сепехдар еще шел во главе шахских войск против революции; в ноябре того же года он оставил шахскую армию и уехал в свое тунекабунское имение. Причиной тому могло быть враждебное отношение к сослуживцам, патриотическое недоверие к русскому сотрудничеству или, просто, страх перед опасностью; особенно весьма неприятна была ему перспектива — разоряться на поддержку во время похода тех призрачных полков, о существовании которых он до сих пор вспоминал лишь затем, чтобы прикарманивать причитающееся им жалованье.

В начале 1909 года шах послал за ним и хотел назначить его казвинским губернатором. Но по дороге рештяне, только-что убившие своего губернатора (9 февраля), задержали его и почти насильно сделали из него спасителя отечества и товарища южного революционного генерала, сердара Ассама, в советах нового режима.

Комментарии

38 См. в «Книге Царей (I) подарки Феридуна Минушшеру: «Арабские кони, индийские мечи, щиты из Китая, каски, панцири и кольчуги из Рума...» и т. д. (перевод с перевода Mohl`я).

39 Как эта, так и следующая цитаты взяты, целиком или в сокращенном виде, из Chardin'a в изд. Langlcs Cm. т. V, стр. 480 и след.

40 D-r Feuvrier, «Trois ans a la cour do Perse», стр. 44.

41 Gobineau, «Trois ans en Asie», стр. 213. Cm. также «Manuel de 1 art musulmans G. Migeon'a и Saladin'a.

42 Pierre Loti, «Vers i'lspahan», стр. 226, 209 u др.

43 Ibid., rap. 108.

44 См. Morier, «Voyage en Perse», франц. перевод 1813 г., т. II, стр. 15-16.

45 Chardin, изд. Langles'a, стр. 399-400.

46 Chardin, изд. Langles'a, стр. 172 и след.

47 Pietro della Valle, французский перевод 1745 г., стр. 110 и след.

48 Chardin, изд. Langles'a, стр. 411.

49 Pierre f. oti, «Vers l'Ispahan», стр. 214-215.

50 Пятифранковик.

51 Chafdin, изд. Langles, III, стр. 162.

52 Gobinoau, «Trois ans en Asia», стр. 282-283.

53 Cbardin, изд. Langlcs, IV, стр. 243.

54 Cbardin, изд. Langlcs, стр. 270.

55 См. у Chardin'a нечто вроде комментария к этим барельефам: «Во время царских охот огораживают сетями долину или поляну и па пятнадцать-двадцать миль в окружности поднимают зверей; и несколько тысяч селян гонят их в засаду. Когда собирается много зверья в огороженном месте, которое со всех сторон окружают всадники, царь въезжает в него со своими воинами, и каждый из них бросается на первое встречное животное — оленя, кабана, гиену, льва, волка, лисицу. Происходит ужасная бойня, — обыкновенно убивают от семисот до восьмисот животных. Говорят, что бывали такие охоты, когда убивали до четырнадцати тысяч зверей». (Chardin, изд. Langlfes, стр. 369)

56 См. у Mac-Gregor'a в его «Chorassan» и особенно — в «Persia» G. Curzon'a, I, стр. 132, окончание этого круга, совершенно замкнутого утесиистыми горами, за исключением двух входов, имеющих лишь по несколько метров ширины.

57 Относительно Прикаспийских провинций см. описания и фотографии у Morgan'a, в его «Mission en Perse», т. I.

58 См. у Morgan'a «Mission» и т. д., т. и, стр. 56: «Турки и туркмены принадлежат к одной и той же семье. Они произошли от одного родоначальника, жили до переселения смешанно и наверно имели один алфавит. Но туркмены расселились по степи и жили изолированно от чужих племен, тогда как турки утвердились среди более развитых народностей и приучились к цивилизации. В настоящее время эти два народа резко различаются как своими диалектами, так и нравами. Турецкий язык сохранил свои формы, но ввел в свой словарь много персидских слов. Туркменский язык сохранил старые туранские формы. Тавризские турки называют его поэтому: «джагатай», потому что он более близок к коренному турецкому, или «джагатай», чем их диалект.

59 De Morgan: «Mission...» и т. д., I, стр. 99. Донесения английского консула Рабино за 1909 год, обстоятельнейшие сведения об этих туркменских племенах, см. «Diplomatic and consular reports», Annual Series № 4381.

60 «Diplomatic and consular reports», Annual Series, № 4381.

61 De Morgan, «Mission» и т. д., I, стр. 150.

62 См. картинное описание в «Notes de Voyage» Jean'a de Ponteves, Париж (1894 г.), стр. 89.

63 Hommaire de Hell, «Voyage en Turquie et en Perse», III, Стр. 236.

64 Относительно Решта и Гилана cm. «Notcs» Ferrand'a въ «Bulletin de la Soc-Іё de Geographic d'Alger» (апрель-июнь 1902 года) и подробные донесения английского вице-консула Рабино, в «Diplomatic and consular reports». Annual Series,.№№ 3864 u 4398. Очень полезно познакомиться с примечаниями полисовника Trezol'a к «Voyage en Armenie et en Perse» A. Jaubert'a (изд. 1821 г.), стр. 415 и след.

65 «Изучение базаров выяснило, что Англии по-прежнему легко удержать за собою первое место». «Diplomatic and consular reports», Miscellaneous series, № 119.

66 Как эта таблица, так и предыдущие (которые я привожу в круглых цифрах) заимствованы много из «Diplomatic and consular reports», Annual Series, № 4398.

67 «Diplomatic and consular reports», № 3864. стр. 6.

68 «Diplomatic and consular reports», Annuals series, № 3109, стр. 17.

69 «Соединяйтесь — вы, в бедности пребывающие! О, истинные братья наши! Теперь ясно стало, что всего можно достигнуть согласием и единением. Так говорит поэт: — «Чем было единение для муравьев? Благодаря ему, они разорвали шкуру лютого льва». — Факты показали, что народ, ревностный и пылкий, как японцы, может, сплотившись, вырвать знамя счастья у такого противника, как Россия». (Прокламация, цитированная Э. Обэном, в его «Perse d'aujourd'hui», стр. 41).

70 «Синяя Книга», 4581, стр. 88.

71 «Синяя Книга», 4581, стр. 199: Решт, 7 октября 1908 г. — Анархия до сиих пор преобладает в Талише. Ни у кого в Гилане не хватило смелости принять активные меры для поддержки конституции.

72 «Синяя Книга», 4581, стр. 199: Фидаи имеют в Реште два общества: одно легальное, а другое тайное; они действуют под руководством лиц, находящихся на Кавказе. Характер рештской партии реформ — несомненно революционный.

73 «Синяя Книга», № 4733, стр. 70-80.

74 Do Morgan, «Mission» и т. д. I, стр. 158.

75 De Morgan, «Missiou» и т. д. II, стр. 200-201.

Текст воспроизведен по изданию: В. Берар. Персия и персидская смута. СПб. 1912