В. БЕРАР

ПЕРСИЯ И ПЕРСИДСКАЯ СМУТА

Материалы. Основные Факты.

Должно быть, не одному мне персидские дела кажутся безвыходнейшей путаницей, какую только можно себе представить. Мне, во всяком случае, признаюсь, еще не приходилось стоять перед политической проблемой, к которой, — это стало мне ясно с первого взгляда, — так мало применимы были бы наши западные методы и приемы суждения. Европейскому наблюдателю персидская революция представляется издали просто натиском необъятной анархии на неустойчивую власть, разрушительным порывом бури над развалинами, уже более чем на половину вросшими в землю. Младотурецкая революция в Стамбуле явилась неожиданностью, но отнюдь не загадкой. Никто не ожидал этого военного мятежа от самого дисциплинированного из всех народов; но как только факт совершился, оказалось возможным отнести его к категории националистических пронунциаменто; затем выяснили и его причины. В Тегеране ж для самых внимательных и наилучше устроившихся наблюдателей картина оказалось, по-видимому, не более ясной, чем для нас.

Вот три толстые Синие книги: "Переписка о персидских делах " ¹, представляющие, в мельчайших подробностях, описание событий с декабря 1906 по ноябрь 1909 года; вот еще "Дипломатические и консульские донесения" ² о каждом из четырех или пяти консульских округов, на которые англичане разделили Персию: от пятидесяти до шестидесяти обстоятельных, подробных, систематических донесений за десять лет и, в дополнение к ним, длинные объяснительные записки, "Отчет о положении и видах британской торговли в [2] Персии" Маклина ³, "Отчет о торговле в северо-восточной Персии" Гринсиля ⁴.

При недостаточности Жёлтых книг, которые французское правительство дает публике слишком редко, и консульских донесений, на которые оно не менее скупо, приходится обратиться к "Perse d'aujourd' hui" Эженя Обэна ⁵. Имя этого дипломата хорошо известно большой публике, благодаря его блестящим книгам об Индии, Египте и Марокко. Его настоящая фамилия Дэко: он еще совсем недавно был французским посланником в Персии. Четыреста тридцать страниц его труда пересыпаны именами и фактами. Назовем также сжатые сообщения, которые вот уж скоро десять лет, как печатаются в "Бюллетенях" Комитета французской Азии, и, как дополнение к ним, хроники и корреспонденции в "Revue du Monde Musulman" за четыре года.

Наконец, сошлюсь на брошюру: "Краткое повествование о последних событиях в Персии" ⁶, принадлежащую перу человека, которого ученые и политики единодушно считают одним из лучших знатоков персидской жизни — перу Брауна, автора заслуживающей большого внимания "Истории персидской литературы" ⁷.

Эти документы, — даже, если комментировать их ежедневными газетными сообщениями, — вызывают в уме только представление о толчее всевозможных племен, вечно дерущихся: бахтиар, халдеев, луров, курдов, армян, турок, грузин, туркмен, арабов, таджиков, талишей, шахсеванов, карапапаков, да целый хаос званий и титулов: пишкары, каргузары, сердары, сепах-салары, дарогасы, беглербеги, кедходасы, келантеры, ильханы, мустафы, ришсефиды, кизилбаши... Еще мирзы, ханы, имам-задехи! А эти несметные муштехеды ⁸; подстерегающие читателя на каждой странице! А удалец — краса армии Шуджа-э-Низам! А союзник Совета, свет страны, опора государства, столп империи, меч династии — [3] Зафер-ес-Салтанэ, Итимад-эд-Даулэ, Деетур-уль-Мульк, Сарадж-ал-Мемалек!

Хронологическое изложение событий легко; оно вмещается в несколько строк и, как кажется, дает цельную картину: получается впечатление, что видишь перед собой обыкновенную борьбу между монархом старого режима и народом с новыми стремлениями, между азиатским деспотизмом и европейскими идеями.

До 1906 года Персия царя царей остается монархией Ксеркса и Дария, в которой всемогущество центральной власти не имеет иного противовеса, кроме анархии провинций. В августе 1906 года Персия получает от своего царя обещание нового государственного строя: представителям народа должен отныне принадлежать контроль над дворцовыми и государственными расходами. В декабре того же года шах... созывает нечто вроде национального Совета — "меджлис", который больше похож на собрание нотаблей или на старые французские генеральные штаты, чем на палату депутатов.

Едва собравшись, меджлис принимается все в государстве исследовать, все реформировать (апрель-май 1907 года); он хочет быть учредительным собранием и законодательной палатой, государственным советом и верховным судом. Но эта палата, представляющая более крупные города (таков именно и есть меджлис), наталкивается на противодействие шаха, на интриги придворных и реакционной партии (июль-сентябрь). Сначала она берет верх и требует нечто вроде конституционной хартии с декларацией народных прав, которая должна даровать Персии парламентарный строй (октябрь-ноябрь 1907 года).

Но шах, видя, что и его личному благополучию и его власти угрожает опасность, поддается внушениям камарильи, придворных паразитов, наследственных хищников, и решает избавиться от меджлиса. В декабре 1907 года он делает первую попытку государственного переворота, но терпит неудачу и вынужден в пятый или шестой раз присягнуть конституции (январь 1908 года).

После этого, в продолжение шести месяцев (январь — Июнь 1908 года), шах подстерегает промахи меджлиса и следит за его бессилием; меджлис оказывается неспособным справиться с анархией провинций, с разбойничеством на дорогах и в деревнях, с уличными [4] бунтами и покушениями. С каждым днем, по мере того, как увеличиваются страдания народных масс, уменьшается число искренних приверженцев нового строя. Бомба какого-то террориста, ранившая шаха, побуждает его к новому покушению на парламент (февраль 1908 года). В последний момент он отступает, и опять продолжается изнурительная борьба (март-май); все ждут государственного переворота, и, наконец, он совершается 23-го июня 1908 года.

Шах бомбардирует и уничтожает меджлис, расстреливает или заключает в темницу патриотов; неблагонадежные должны массами бежать на Кавказ, в Турцию и в Европу: шах торжествует. Но тут происходит младотурецкая революция (июль 1908 года). Она не только придает смелости младо-персам: она еще доставляет им поддержку Стамбула и Анатолийской Турции. В то же время Баку и Тифлис посылают им дружины заговорщиков-фидаев (т.-е. давших обет самопожертвования), а также русских, армянских, грузинских и др. "бомбистов", которые, за умиротворением Кавказа, остались без дела и потому идут в страну шаха, приверженца царя, продолжать революционную борьбу. Эти элементы, как турецкие, так и русские, наводняют Тавриз, и он восстает против Тегерана: в течение целого года (с июля 1908 г. по июль 1909 года) Тавриз не дает покоя шахским войскам.

Тавриз служит резиденцией наследника персидской короны: там он получает свое царское воспитание. Шах Мохамед-Алий, знающий слабости таврижан, которых он сумел держать в повиновении лет десять, решает запугать их бомбардировкой и соблазнить путем переговоров и обещаний: он, мол, уничтожил мятежный меджлис, но обещает в течение трех месяцев созвать другой парламент (август 1908 год). Затем он вызывает волнения для того, чтобы не могли состояться выборы (октябрь — ноябрь). Далее, он изъявляет согласие только на государственный совет по французскому или русскому образцу, с тем, что он будет назначать большинство его членов, и роль совета будет чисто совещательная (декабрь 1908 года).

Но тут к тавризскому мятежу присоединяется восстание в Реште: Тавриз служит сухопутными воротами для кавказских фидаев, а Решт, на берегу Каспия, [5] открывает им вход с моря. В то время, как Тавриз отвлекает маленькую шахскую армию, рештские дружины угрожают походом на Тегеран, чтобы заставить смириться шаха и его советников.

Расположенные между Рештом и Тегераном, высокие горы Эльбрус открывают только в одном месте узкий проход — казвинскую дорогу. Охрану ее шах поручает своим казакам-гвардейцам. Он надеется, что этот путь, предоставленный России в концессионном порядке для торговых и почтовых сообщений, будет охраняться также и русскими военными отрядами. Он продолжает упорствовать вопреки советам, получаемым и от иностранных держав, и от окружающих его, и от его собственной семьи. Он думает, что отдельные мятежные вспышки будут потушены на местах, как и многие другие, который то здесь, то там возникали в Персии и разбивались о терпение шаха, неудовольствие терпящих убытки богачей, нищету бедняков, голод, холеру — бичи Божии (декабрь 1908-февраль 1909 года).

Между тем, к мятежам тавризскому и рештскому прибавляется мятеж в Испагани (январь 1909 года)., Этот город, лежащий на перекрестке дорог, идущих в глубь страны от Персидского залива, служит воротами для английских товаров, и в нем английское влияние сильнее стало чувствоваться с тех пор, как торговый дом "Lynch Brothers" открыл караванный путь через бахтиарски, высоты. Таким образом, испаганский базар сделался складочным местом для тканей, мануфактурных товаров, сахара и пряностей, которые выгружаются английскими кораблями, прибывающими из Индии и из Европы в Бушир на берегу Персидского залива и в Мохаммерах на Шат-эль-Арабе, откуда английские пароходики "Братьев Линч " везут их вверх по Каруну до Ахваза. Старшины бахтиар, пастушеского племени западных гор, сделались предпринимателями, почти товарищамн англичан по транспорту на этой линии.

В феврале-марте 1909 года Испагань изгоняет своего коронного губернатора, призывает бахтиар и вступает в сношения с жителями Решта. По соглашению между революционерами юга и севера организуется поход на Тегеран.

Тогда шахом овладевает страх, и он обещает созвать меджлис, заранее соглашаясь на все реформы. [6]

Но патриоты ничего больше не желают слышать: они начинают свое медленное, осторожное наступление на столицу.

Рештяне или, вернее, фидаи, занимают казвинскую дорогу. Небольшой отряд шахских казаков, охранявших Казвин, обращается в бегство. Бахтиары занимают Кашан и Кум и соединяются с реотанами. После этого Тегеран, поспешно оставленный шахом, сдается без малейшего сопротивления, и революционеры окружают дворец.

Через год после победы младотурок (июль 1908 — июнь 1909 года), почти в тот же день, торжествующие младо-персы заставляют шаха Мохамеда-Али отречься от престола; его одиннадцатилетний сын сменяет его на троне, и ограниченная монархия заменяет деспотизм...

Вот перечень событий последней персидской революции.

* * *

Но это — только изложение перипетий борьбы. А если станешь искать причины и связь событий, то попадешь в полный мрак.

Вы хотите знать, почему Тавриз делается первым революционным городом; вы открываете упомянутую уже “Perse d'aujourd'hui" на 37-й странице:

"Тавриз обязан своим развитием приходу монголов; из них — то естественно и образовалось его население. Турецкий элемент, ранее внесенный Сельджуками, растворился в новоприбывшей массе. Время, обычные в восточных странах переселения и исторические случайности создали в Тавризе богатую и могущественную аристократию. Фамилия Джеханшахэ, теперь вырождающаяся, происходит от шаха Джехана, государя династии Черных-Баранов. Думбелии, давшие великих беглербегов ХVIII столетия, еще до сих пор поддерживают свой старинный престиж. В роду Куззат (множественное число от Каззи) звание судьи, переходило от отца к сыну. Келантеры были правителями двух кварталов, вверенных носителям этого титула. Мирза Тагя-хан, который был первым садр-азамом шаха Наср-эд-Дина, имеет в Тавризе влиятельное потомство. Каджаров здесь мало, и они занимают незавидное положение. Одна ветвь сеидов, Табатабаи, происходящая от Хасана и, вместе, от Гусейна, переселилась из Испагани и в настоящее время представляет главную фамилию в [7] Тавризе. Из нее вышли Векиль-уль-Мульк, хранитель печати велиада ⁹, и Ала-уль-Мульк, бывший министром народного просвещения, а также выдающийся муштехед Низам-Эль-Улема. В этой фамилии поддерживается традиция, требующая, чтобы один из ее старших членов всегда состоял в сословии мулл; с другой стороны, такая же наследственность существует и в духовенстве: имам-джумэ и первые муштехеды должны быть сыновьями выдающихся духовных лиц прежнего времени"...

Автор прибавляет: "Знатнейшие таврижане сделались учителями современной Персии... Замечательно, что эти аристократы-мусульмане, поддавшиеся русскому влиянию, не проявили ни малейшого сопротивления революционной волне: как только шах уступил требованиям тегеранцев (в августе 1906 г.), таврижане заволновались"...

И все знатоки Персии дают нам такие же объяснения, которые им кажутся настолько же ясными, насколько они решительны, — а нас только заставляют сильнее почувствовать, как мало понятны нам их язык и их доводы.

Тем, кто ищет сравнений, кажется, что в азиатской и европейской истории у шаха было множество собратьев по царствованию, которые пережили такие же бури, — начиная с Карла I и его борьбы с палатой общин и кончая Абдул-Гамидом и взятием Илдыз-Киоска. Они вспоминают революции во Франции, в Германии, в Испании, в Японии, в России... но тут все — только поверхностные сходства; при первом же исследовании они исчезают.

Персидская революция это — не победа гражданских или религиозных сил над военной силой, не возмездие божеского права за насилия меча, не реставрация какого-нибудь микадо на место шогуна, как в Японии. Еще в меньшей степени она напоминает военный мятеж против теократии, как было в Турции и в Испании. Главной отличительной чертой последней персидской революции является то, что армия в ней не играла ни какой роли — ни за шаха, ни против него: шахская гвардия даже не сделала попытки к его защите.

Персидская революция не может быть также названа бунтом новых идей против традиции, как было во Франции в 1879 году, в Германии в 1848 году или в [8] России в 1904-1905 годах. И тем более ее нельзя сравнивать со взрывом национальных чувств против тирании иноземных законов, как в Испании в 1810 году, в Италии в период от 1830 по 1866 год или в Венгрии в 1849 году.

В Тегеране династия чужестранного происхождения царствовала к своей исключительной выгоде, следуя советам чужестранных покровителей; она ниспровергнута соединенными силами туземного духовенства, националистической буржуазии и чужестранной аристократии, призвавших на помощь чужестранных революционеров. Шах, туранец по происхождению и по языку, опирался на русского генерала и вымуштрованных на русский лад казаков и пользовался покровительством двух сговорившихся между собою врогов-англичан и русских. Он был взят под опеку муштехедами (звание, соответствующее иудейским книжникам) и купцами, персами по происхождению и языку. И это произошло, благодаря попустительству персидских чиновников и турецких аристократов, а также благодаря содействию армянских, грузинских и русских фидаев.

Странное получилось зрелище. Мусульманский деспот, основатель школ по французскому образцу, поклонник Европы, преобразователь своей империи, под контролем европейских капиталистов и таможенных чиновников видит, как поднимаются против него не только официальные служители ислама, но еще и европейские корреспонденты и клиенты! За то, что он захотел эксплуатировать свое государство по образцам европейской эксплуатации, он был обвинен одновременно и в нарушении законов мусульманской религии, — той религии, которую некогда навязало Персии арабское завоевание, — и в попрании тех прав человека и народа, которые революционная Франция передала западному миру.

Партия восставших называет себя и патриотической, и конституционной, и, вместе с тем, социал-демократической; но правильнее всего было бы назвать ее "национал-либеральной". Она вербует своих членов во всех зажиточных классах и во всех сословиях народа, начиная с тех элементов, которые мы в Европе назвали бы крайними правыми, и до наших крайних левых. Только труженики и бедняки, у которых нет своего мнения, не вмешиваются в борьбу. Но такие сторонящиеся [9] составляют, по меньшей мере, три четверти всего населения. И вот, добившись власти, национал-либералы, эти преобразователи, эти конституционалисты устанавливают шиитский ислам в качестве государственной религии и запрещают парламенту всякие прения, которые могли бы кощунственно посягнуть на законы Корана или постановления их святейшеств, Двенадцати имамов, преемников Пророка ¹⁰.

Статья 2-я "Дополнения к основным законам", вотированного парламентом и обнародованного 7 октября 1907 г., гласит:

"В виду сего, просвещенным муштехедам (да продлит Всевышний благословение их жизни!) предоставляется решать, соответствует ли данный законопроект правилам ислама или нет, для чего официально учреждается особый Наблюдательный Комитет, состоящий не менее, чем из пяти муштехедов, которому предоставляется рассматривать и обсуждать все внесенные в парламент предложения и отвергать или перерабатывать всякий законопроект, противный мусульманской вере. В подобных вопросах решение означенного Комитета будет окончательным, и настоящая статья конституции останется неизменной до воскресения Двенадцатого имама, который придет, чтобы судить мир (да ускорит Всевышний его пришествие!)".

В других революциях потребности одного класса, одной области или одной группы населения диктуют программу общих стремлений: французское третье сословие подняло революцию 1789 года против дворянства; в Британии радикальной реформы добивалась "черная" Англия каменного угля, машин и промышленников, восставшая против "зеленой", равнинной Англии помещиков и лордов; каталонские и андалузские сепаратисты, враждебно настроенные против Мадрида, мечтают об учреждении федеральной республики; в наше время трудящиеся массы борются против капитала и требуют себе права на счастье. А в шахской империи не только не существует ни малейшей общности национальных стремлений, не только ни одна из ее провинций не имеет никаких общих со своими ближайшими соседками [10] желаний и потребностей, но нигде, за исключением некоторых торговых корпораций, нет, по-видимому, ни малейшей солидарности, которая бы объединяла отдельных лиц.

Тот самый ислам, который в других местах всегда является мощной цементирующей силой, в Персии сделался причиной несогласий и споров. Каждый мусульманин-шиит создает себе свою религию; даже англо-саксонское христианство не имеет столь большого числа маленьких церквей. Персидские города представляют не что иное, как соединение кварталов, улиц, лавок; а все персидские вопросы, какую бы внешность ни придавать им, сводятся, в сущности, к мелким делам, в которых каждый преследует свои непосредственные выгоды: каждый знает только свою "лавочку".

Можно бы сказать, что в Персии идет правильная борьба между четырьмя или пятью группами населения, интересы которых противоположны: оседлых против кочевников; сельских жителей против горожан; буржуа против аристократов; податных сословий против откупщиков налогов; равнинных земледельцев против горных пастухов; промышленников и купцов с базара против "лендлордов" и начальников кланов. Но когда попробуешь применить эти категории к последним событиям, получается сумбур. И нет никакой возможности справиться с этими эфемерными комбинациями, с этими ежедневными "союзами и разрывами, в которых связующим и разъединяющим элементом является один только денежный интерес.

Придворный генерал, который никогда не принимал участия в войне и даже не присутствовал на маневрах, получает приказ подавить революцию. Он покидает свою армию и отправляется к себе в имение. Потом он получает от шаха новый приказ, — и на другой день переходит на службу нации. Кочевое племя, которое поставляло лучших рекрут для шахской гвардии, возбуждает жителей Испагани к революционным выступлениям и поступает к ним на жалованье, чтоб идти против шаха. Тот самый муштехед, который в 1906 году отличился самыми неистовыми проповедями, направленными против деспота, выступает в национальном собрании только затем, чтобы защищать все действия его величества. Чиновники и министры нового режима — [11] те же самые, которые были при старом; и поступают они так же, как и прежде.

"Персидские дела", — говорят с горькой усмешкой более убежденные патриоты. Да, о персидских делах надо судить с персидской точки зрения. А если начать сравнивать их с другими революциями, то получится ложное представление.

Хотите поискать сведений у старых и новых знатоков Персии?

Рассказы знаменитых купцов ХVII столетия, — таких, как Пьетро дэлла Валле, Таверньё и Шардэн, — по истечении двух с половиною столетий остаются столь же точными, как и при самом обнародовании. В XIX столетии появился целый ряд блестящих дневников, отчетов и монографий, написанных французскими чиновниками и учеными, которые, начиная с дипломатических и военных миссий Жоберов, Гарданов и Фабвие и кончая археологическими экспедициями, как, напр., Дьелафуа и Моргана, — получали командировки от французского правительства или состояли на службе у царя царей. Английские дипломаты в течение того же XIX столетия дали нам не менее прекрасную коллекцию воспоминаний и описаний.

Особенно в последние двадцать лет, от лорда Керзона до майора Сайкса и В. Чироля, не проходит года без того, чтобы не появился на английском языке какой-нибудь толстый том, посвященный этому "Среднему Востоку" ¹¹.

Изданная в 1895 году в Париже "Научная командировка в Персию" де Моргана ¹² содержит в высшей степени тщательное описание западной Персии, а помещенные в ней превосходные фотографии раскрывают перед нашими глазами картины каждой из этих провинций. Труды майора И. М. Сайкса — именно отдельно вышедшая [12] в 1902 году книга: "Десять тысяч миль по Персии" ¹³ и напечатанная в "Geographical Journal" за 1906 год статья: "Пятое путешествие в Персию" ¹⁴, а также статья полковника Генри Мак-Могона: "Новейшие наблюдения и исследования в Сеистане" ¹⁵ в том же журнале и за тот же год — дают столь же точное представление о восточной Персии. Написания ясным слогом двухтомная "Персия" Джорджа Керзона ¹⁶ является наиболее полным и наилучше построенным руководством для общего ознакомления с этой империей. А "Средневосточный вопрос " В. Чироля ¹⁷ представляет новейшее резюме иранского вопроса ¹⁸.

Но все эти труды только оставляют в читателе все то же впечатление отдельных частностей борьбы и хаотического целого.

* * *

Приходится, в заключение, обратиться к очевидцам.

Кто хочет узнать Персию, пусть отправляется в дорогу под руководством Пьера Лоти — с его книгой "В Испагань". После такой массы бесполезных исследований, он, наконец, увидит "эту Персию, возвышенную, подлинную, Персию плоскогорий и пустынь, залитую прозрачным воздухом, вознесшуюся превыше всего прочего земного". Он увидит ее "среди ее полей, покрытых белыми маками, среди ее садов, заросших яркими розами, древнюю (землю) развалин и таинств, с ее голубыми куполами и белыми минаретами, неизменными, как эмаль... под жгучим солнцем, под резким, холодным ветром с далеких высот... среди бесконечного молчания цветущих лугов и зеленеющих всходами нив..., с ее беспредельными равнинами, столь же высокими, как вершины Альп, затканными мелкой травой и странными белыми цветочками, с едва виднеющейся [13] вдалеке деревней, подобной кому земли, серой, как

А затем надо довериться Гобино, потому что этот второй очевидец, из которого немцы сделали пророка, был в такой же мере человеком опыта, как и человеком интуиции. Его "Три года в Азии" и "Религиозные и философские учения центральной Азии" ¹⁹ являются тем же в отношении иранских народностей, чем названная книга Лоти — в отношении персидских земель. [17]

Иран.

Персияне государство и не нация. Это — странное соединение феодальной анархии и централизованной фискальной системы, неустойчивая смесь кочевых племен и едва прикрепленных к земле хлебопашцев: "мулук-ус-саваиф", как говорят туземцы, монархическая федерация или, выражаясь точнее, шахское стадо народностей. Это — агрегат бродячих племен, среди которых то здесь, то там попадаются острова оседлого населения, кое-где виднеются местечки и деревни, необитаемые в течение полугода, да изредка встретится город на громадном расстоянии от другого. Но от этого города, сегодня представляющего густо населенный муравейник, завтра могут остаться одни только пустынные развалины.

Отличительной особенностью этой страны является необозримая пустыня ее центрального плоскогорья, окруженного амфитеатром пастбищ и альпийских вершин. А основная особенность населения создана постоянной перекочевкой людей и стад по горам. В результате получается постоянная смена мира и междоусобных столкновений, договоров и разбойнических нападений, почти непрекращающаяся война между оседлыми и кочевыми племенами и отдельные бунты тех и других против своего главы, который считает себя повелителем империи и титулуется шах-ин-шахом.

Самое название "персы" не совсем подходит к этой расплывчатой смеси.

Существует несколько названий персидского народа: "персы" (как мы научились говорить вместе с греками), или "парсы" как называют их в Индии, или "фарсы" (как произносят арабы и их мусульманские ученики). Эти персы являются подлинными потомками подданных великого царя. Несмотря на многократные приспособления, они сохранили религию и язык своих предков. Но ни? главная масса, ни отборный цвет этого племени уже не [18] живет в Персии. Разогнанные от своих очагов арабским и монгольским завоеваниями, парсы уже одиннадцать или двенадцать столетий хранят неприкосновенными в Индии, в окрестностях Бомбея, свои алтари со священным огнем, свои безмолвные сторожевые башни с манускриптами "Зенд-Авесты", язык Дария и религию Зороастра.

Сто тысяч парсов играют в настоящее время первую роль в коммерческой жизни Индии. Их пожертвованиями поддерживаются в Персии последние общины их племени, оставшиеся верными национальному культу. С большим трудом, путем пропаганды и постоянного участия, Бомбей сохранил в Иране последних свидетелей прошлого — пятьдесят тысяч "гавров " или "гебров", — этим именем арабы клеймят "неверных" (арабское "гаур" соответствует турецкому "гяур"), которые приютились на базарах двух или трех больших городов, находящихся на границе пустыни. После тех жестоких преследований, каким эти персидские гебры подвергались в течение двенадцати столетий (VII- XIX века нашей эры), они совершенно исчезли бы, если бы не английское покровительство, которое доставили им в последние пятьдесят лет их индийские братья.

Существует даже целый персидский округ, названный по имени парсов — Фарс, или страна фарсов, Фарсистан. Расположенный у Персидского залива, на его восточном берегу, против Аравии, этот Фарсистан поднимает на две или три тысячи метров свою тройную или четверную цепь сложенных из юрских пород гор с утесистыми хребтами, ложбинами, ущельями, зелеными долинами и озерами, замыкая этот ландшафт последнею горною цепью, с ее остроконечными вершинами.

Там, среди цветущих пастбищ, под обнаженными пиками, находятся города Персеполис и Пасаргады — Лувр и Версаль древнего царя царей. Они и теперь еще дают приют грабителям караванов и пантерам в караулках своих на площадях, высеченных в скалах, и в закоулках своих монументальных лестниц. А аисты и разные болотные птицы устраиваются в тайниках их гранитных могил и, словно на насестях, на их фараоновских пилонах или украшенных двойной бычачьей головой колоннах. [19]

Но Пасаргады и Персеполис спять со времени Александра (330 лет до Р. X.), в продолжение двух тысяч двухсот с лишним лет, спят последним сном. Скверный и блистательный город Тысячи и одной ночи, город грязи, эмали и мусульманской черни, Шираз расположился в тени этих царственных развалин. Стада кочевников пасутся в садах Ксеркса, и от Фарсистана теперь осталось только одно название в ведомостях о налогах, которые взимаются турецкими, арабскими и курдскими откупщиками или бельгийскими таможенными чиновниками в пользу шах-ин-шаха, говорящего по-турецки.

Одни только европейские географы говорят о "Персидской" монархии. Там же выражаются так: "Хорошо охраняемая Иранская империя" — "мамалык-и-мах-рус-сэх-и-Иран".

Для нас, европейцев, слово Иран служит простым географическим определением. Это звучное, но несколько неопределенное название мы употребляем для обозначения одного из тех тарелкоподобных плоскогорий, из которых состоит остов азиатского континента, одного из тех гигантских позвонков, которые, поднимаясь между Азией ледовитой и Азией тропической, как бы рассыпаются в двух направлениях — к Босфору и к Китайской равнине. Анатолия, Иран, Туркестан, Монголия, Тибет — все эти области Центральной Азии сходны между собою тем, что каждая представляет такое же пустынное плоскогорье, так же окруженное высокими горами. Отличаются они одна от другой только пространством их плоскогорий и степенью крутизны их гор, все более разрастающихся и все более возвышающихся по мере удаления от нашей маленькой Европы. Иран, составляющий второе из этих голых плоскогорий, по направлению с запада на восток является менее европейским, чем Анатолия, и менее азиатским, чем Тибет: своею высотой и своими размерами он как-будто объединяет два мира.

Его центральное плоскогорье имеет в среднем тысячу или тысячу двести метров высоты, с понижениями, не превышающими пятисот-шестисот метров. Его тройной и четверной кряж, усеянный высокими пиками и вулканами, вздымается более, чем на пять тысяч метров выше морских пучин и речных долин, [20] которые окружают его наподобие почти непрерывающегося рва. На севере лежит Каспийское море и туркменская степь; на юге — Персидский залив и Оманское море; на западе и на востоке его опоясывают Тигр и Инд почти сплошь, за исключением двух углов — северо-западного и северо-восточного, где отроги Арарата, с одной стороны, и Памира, с другой, соединяют его с соседними плоскогорьями.

Семьсот миль в длину — от Арарата до Памира; четыреста миль в ширину — от Каспийского моря до Оманского моря. Итого — два с половиною миллиона квадратных километров. Это в пять раз больше поверхности Франции. Если нанести Иран на европейскую карту, он покроет всю центральную Европу от Калэ до Москвы и от Гамбурга до Триеста.

На пространстве Ирана помещаются теперь три государства: Персия, Афганистан и Белуджистан, с тремя государями: шахом в Тегеране, эмиром в Кабуле и ханом в Келате. Но это искусственное деление было навязано тиранией англичан, которым желательно было под боком своей Индии располагать вассальным Белуджистаном и субсидируемым Афганистаном. Не будь угроз и даже двукратного вмешательства английских вооруженных сил (в 1837 и 1857 годах), Иран, несомненно, знал бы только одного государя.

Надо сказать, что иранцы никогда не считали естественным это разделение: даже афганцы, извлекающие крупную выгоду из этого положения, и те преклоняются перед тиарой царя царей, "Полюса вселенной", "Источника знания", "Подножия Неба". Начиная наново двадцати вековую историю, они, может быть, опять сделались бы подданными или хозяевами Персии, если бы не боялись, что подданство, даже в иранском смысле, может иной раз означать подчинение приказам и уплату податей на покрытие расходов и если бы покровители-англичане не запретили им всякую военную авантюру как в пределах их плоскогорья, так и вне его.

* * *

"Возьми дыру, окружи ее бронзой", — так гласил старый рецепт для отливки пушек. Центральная пустыня и окружающие ее горы дали форму этой Иранской империи; но она своим политическим и моральным [21] единством всегда была обязана в меньшей степени стенам, ограждающим ее, чем той "дыре", которая занимает три пятых, а, может быть, две трети ее поверхности. Эта пустыня "представляет самый выдающийся признак физической Персии" ²⁰: она всегда была самым деятельным фактором в образовании интеллектуального и политического склада иранцев. Наша Европа, в юго-восточной своей части, представляет данные для сравнения, которое позволяет лучше понять это явление: политическое единство древней Греции и моральный союз эллинизма в настоящее время созданы были, а второе и теперь еще создается, только той "дырой", которую представляет внутреннее море, т.-е. воды Архипелага.

Между эллинской страной и Ираном, между греческим народом и персидским найдется много аналогий. И все они обусловлены существованием все той же громадной бесплодной дыры-моря дюн или моря волн. Иранская пустыня, в два или три раза превышающая пространство эллинского Архипелага, является таким же внутренним морем, морем песков и солончаков; после африканской Сахары одна только Аравия представляет подобную ширь пустынных земель, а другие азиатские пустыни, как монтольская — Гоби и туркменская — Кум, по сравнению с иранской могут быть названы зеленеющими лугами. Арабские географы помещали здесь "пустыню, наиболее необитаемую из всех исповедующих могометанство стран " ²¹.

Эллинский Архипелаг, опоясанный с запада, севера и востока непрерывной оградой возвышенностей, с юга закрыт лишь на половину. С этой стороны горы длинных или коротких островов оставляют между собою просторные ворота — Родосские и Критские проливы, выходящие в открытое море, в пустыни африканского моря. Подобно этому, амфитеатр холмов и гор закрывает иранскую пустыню со всех сторон, за исключением юга. Здесь же белуджистанские возвышенности, не расходясь, понижаются, и по двум или трем их порогам сползают, подобно водопадам, пески плоскогорья, которые, через прибрежные и с одной [22] стороны необитаемые утесы, доходят до "бесплодных горбов " Оманского моря.

Есть еще более близкое сходство. В поясе эллинского Архипелага узкий проход — Дарданеллы — открывается в северо-восточном углу и пропускает корабли в другие водные пространства: в преддверие Мраморного моря (Пропонтиду) и в Черноморский океан (Понт Евксинский). Иранский амфитеатр имеет такие же узкие ворота на северо-востоке, в виде гератско-мервского прохода, но которому идут караваны, направляющиеся к северным пескам — в преддверие Туркменской пустыни и в великие пустыни Турана, Туркестана и Монголии. Этот проход в истории Ирана имел столь же важное значение, как Дарданеллы — в истории эллинизма.

Выходя через Дарданеллы из своего Архипелага, эллины распространили до самых дальних берегов Понта Евксинского свои колонии и свое ассимилирующее влияние на прибрежное население: Одесса и Трапезунд еще и в настоящее время являются эллинизированными городами. На этом пути у греков в течение нескольких столетий сущёствовал национальный город — Константинополь. Турецкий Стамбул занимает греческое место, и эллины не перестают мечтать о его освобождении. По ту сторону гератских Дарданелл у иранцев были Бактры (Балх). В настоящее время этот город лежит в развалинах; но в течение тех столетий, когда Византия блистала на левантских морях, он тоже блистал в пустынях Центральной Азии. Еще дальше, среди безбрежных песков севера, Бухара, Хива и Самарканд остаются по-прежнему Одессами и Трапезундами, которые покорены варварами, но на которые базар и религия продолжают смотреть, как на иранские.

Греческий Архипелаг имеет свои острова, расположенные около берегов или в открытом море, разбросанно или группами; они делят его на второстепенные моря. Так же делят иранскую пустыню усеявшие ее оазисы — острова зелени; одни из них находятся совсем близко около культивированных пространств ее берегов, а другие разбросаны по пустыне. Архипелаг имеет свое ожерелье прибрежных островов, каковы: Митилена, Хиос, Самос, Родос, — идущих по направлению к стране Утренней Зари, к Анатолии, как называют эллины собственно Греции другой фасад своих [23] владений. Также западные иранцы называют "Страною Солнца" лежащий по ту сторону пустыни Хорасан, другой фасад их владений; а в этой иранской пустыне, среди горных кряжей (кух и яику), поднимающихся из песков на краю Хорасана, горные долины с их источниками занимают большие оазисы Кухистана: Таббас, Бирджанд, Каин и др.

В самом центре пустыни афганские реки, несущие по пескам свои надземные или подземные воды, изливаются в озера или болота, которые под тропическим солнцем высыхают, образуя площади потрескавшейся грязи. Это — большой Сеистанский остров ²², затерянный среди обнаженного песчаного пространства, но на этом острове нет ни горки мелкого щебня. Это — обширная равнина черной земли, которая насыщена водою и, при климате этих мест, напоминающем каирский, становится плодородной, подобно Египту (по выражению английских исследователей), как только человек применит к ней труд орошения. Англичане, при заключении своего последнего соглашения с Россией, удержали в сфере своего исключительного влияния этот сеистанский Египет. Из него они думают сделать второе преддверие своей Индии, а их специалисты по орошению надеются расширить его до подножия гор, довести, быть-может, до размеров долины По.

Этот Сеистанский материк и Кухистанские острова делят иранский Архипелаг на три второстепенных "моря". На севере лежит Дашт-и-Кавир, Кавирская пустыня, по которой разбросаны соляные лагуны, кавиры, сверкающие своими солоноватыми водами и блестящими кристаллами осевшей соли. В центре находится Дашт-и-Лут — Лотова пустыня. Устрашенные видом этого мертвого пространства, арабы, несмотря на свою привычку к пустыне, решили, что это-страна Лота, то место, где были Содом и другие проклятые города. К югу тянутся пустыни: Кирманская, Шаронская, Регжстанская, Макранская, которую можно было бы назвать также Дашт-и-Гамун, пустыней гамунов, так как по ней разбросаны гамуны — лужи пресной и соленой воды.

В общем это море песков занимает пространство длиною в тысячу двести или тысячу пятьсот, а [24] шириною в восемьсот или тысячу километров, т.-е. его территория, по меньшей мере, вдвое превышает Францию. Сюда уходят преследуемые и изгнанники, чтобы вести здесь кочевую жизнь; здесь бродят разбойники, устраивающие засады по дорогам (страна у подножия Кухистана так и называется Ягистан — "Страна бандитов"); здесь есть землепашцы, ведущие тоскливую жизнь в оазисах; встречаются также комиссионеры, предприниматели и содержатели караванов, обслуживающие ими линии сообщений.

Но только две из этих линий имеют некоторую клиентуру, и то благодаря запрещению кабульского змира вести торговлю с Европой, для которой он закрыл свои владения.

Для того, чтобы добраться до базаров Хорасана и туркменской Азии, англичане и их индусы в прежние времена привозили свои товары в порты Персидского залива, Джаск и Бендер-Аббас, и оттуда караваны направлялись через иранскую пустыню к Мешхеду, Мерву и Бухаре. В настоящее же время, для сообщения со своим Сеистаном, те же англичане проложили через белуджистанскую пустыню благоустроенную дорогу, снабженную телеграфом и колодцами, сторожевыми постами и местами для стоянок (борджами). От последней индийской станции, Нушки, этот еще мало утилизируемый путь тянется на протяжении тысячи километров вокруг "гамунов", до персидской границы, откуда кухистанскими оазисами он продолжен до Мешхеда ²³.

Эти переходы через иранскую пустыню всегда пользовались лишь печальною известностью. Опасности и трудности этого длительного пути перешли в легенды: удушливо-знойные дни, морозные ночи; ослепляющие пески; ветры, отравленные частицами соляной почвы; звери и разбойничьи племена; вредная для вьючных животных растительность.

"На всем пространстве Лотовой пустыни почва состоит из сероватого крупно-зернистого песка, лежащего на песчаной же подпочве, сцементированной и сделавшейся плотною от растворившейся соли. Единственное зрелище делает ее вид несколько менее унылым, чем [25] пустыни Трансоксиании ²⁴: ни в одном месте горизонт не принимает однообразной формы абсолютно правильного круга. Вдали поднимаются горы, похожие на облака; они нарушают утомительную правильность и внушают путешественнику уверенность, что он не рискует заблудиться в безбрежности...

"Каждый замечательный пункт этой пустыни имеет свою драматическую легенду, объясняющую его название. Тэлль-и-Календар — "Терраса дервишей": в одно ясное летнее утро тридцать дервишей, направлявшихся в Кирман, заметили на горизонте снеговые вершины; обманувшись относительно расстояния, они решились пуститься в путь пешком и с малым запасом воды; все они умерли в этой пустыне от усталости, зноя и жажды... Гендум Биргиан — "Сожженное жито": белуджистанские разбойники ограбили в этой местности караван, шедший из Хорасана; у них не хватило средств для того, чтобы увезти всю добычу, и они высыпали на землю большое количество зернового хлеба, предполагая вернуться за ним через несколько дней; когда они возвратились, жито было сожжено солнцем. В этом нет ничего невероятного, потому что в половине первого днем (5-го апреля) в тени и на три четверти метра выше поверхности земли температура равнялась — 39,52 по сто-градуснику" ²⁵.

Переход от одного берега к другому, между ближайшими оазисами, требует еще четырех дней пути под угрозой разбойничьих шаек.

"Нападения этих кочевников случаются довольно часто. Обыкновенно они предпринимают свои набеги в числе от 80 до 100 человек, сидя по двое на верблюде. Крайнее воздержание этих дикарей позволяет им удовольствоваться малым количеством провизии, и они переносят неслыханные лишения, когда подстерегают приближающиеся караваны. Прибыв к тому месту, где они рассчитывают поживиться, они оставляют невдалеке своих животных под охраной пяти или шести человек, а часто даже под женским присмотром, а с собой берут только оружие, небольшой бурдюкгь с водой и два таких же мешка: один с мукой, а другой с [26] сухим овечьим сыром. Персы рассказывают ужасающие истории о той жестокости, с какою они убивают своих пленников"... ²⁶.

Оазисы представляют пальмовые и апельсинные, лимонные и гранатовые сады и финиковые рощи. Но отнюдь нельзя доверяться их приятному виду: в Дерр-и-Сохтском ущельи, "замечательном большим количеством растущих там олеандров, наши лошади с ели по нескольку листьев этого ядовитого растения, и одна из них пала, не дойдя до остановки, а пять других погибли в деревне Данг-у-Ним".

Караваны иранской пустыни решаются пуститься в путь только большими партиями и под хорошей охраной или уже в случай неотложной необходимости. Так в греческом Архипелаге XVII и XVIII столетий наши купцы плавали только многочисленными "караванами" в сопровождении военных, хорошо вооруженных пушками кораблей. Иранец предпочитает (некогда мудрые греческие моряки Архипелага делали то же самое) прибрежное "плавание", медленную — "навигацию" от остановки до остановки, все вокруг опасной "пучины". На границе "даштов " и холмов, на возделываемой полосе, которую поят последние горные воды, но на которую надвигается пустыня своими летучими песками и дюнами, на этом оспариваемом "берегу" устроены пристани для кругосветного плавания.

Расположенные одно от другого на расстоянии перехода, все эти места стоянок одинаковы: насыпанный из земли вал, кирпичная или земляная крепость, высокие голубятни, служащие для собирания помета на дынные бахчи богатых горожан, несколько эмалированных или раскрашенных черепичных куполов, минареты, глиняные хижины, сводчатый базар и обширные караван-сараи с земляными зубчатыми стенами.

Постоянное население и временные посетители собираются здесь, удаляются отсюда, опять сюда возвращаются, в зависимости от времени года, политических переворотов и торговых революций. Так и эллинский Архипелаг, который в настоящее время видит процветание Смирны, Салоник и Пирея, был свидетелем величия, а потом упадка Родоса, Милета, Эфеса и Коринфа. [27]

Теперь могилы магометанских мучеников привлекают к золоченым куполам Кума и Мешхеда длинные караваны пилигримов, которые везут товары мусульманских и русских купцов. В Иезд, благодаря гебрам и их алтарям со священным огнем, направляется другой религиозный поток, который вводит его базар в тесные сношения с индийскими комиссионерами и английскими фабриками. Но только одни шакалы посещают место знаменитого Верамина; жалкое местечко прячется среди необътных развалин того Нишапура, который старые поэты украсили венком из самых изысканных эпитетов. А библейская Рага, в течение целого ряда столетий дававшая приют зверям и разбойникам под последними сводами своих цистерн, дождалась того времени, когда в ее ущельях вновь стали красоваться сады, минареты, дворцы и киоски современного Тегерана.

Все эти "прибрежные" базары, — персидские, афганские или белуджистанские, разрушенные или процветающие, — сохраняют тот же языки те же нравы, тот же костюм и те же мысли, которые, преодолевая пограничные преграды нынешних государств, роднят гератского купца с тегеранским. Все эти сухопутные мореплаватели носят в душе ту гордость, которая внушила келаткому хану комплимент, сказанный им своим французским гостям: "Все у нас знают, что Франция в Европе является тем же, чем Иран — в Азии, т.-е. колыбелью цивилизации, литературы и искусств " ²⁷. Грек из Смирны не более близок, по родству, с греком с Сиры или из Пирея, a y них всех троих не больше тщеславного сознания своего расового превосходства над толпами варваров.

Эта линия "прибрежных гаваней" прерывается на юге белуджистанскими песками, которые выходят за пределы плоскогорья и достигают Оманского моря; вернее — здесь она обозначена толысо плохими стоянками, как, напр., Бам, Бампур, Джальк-Пустынный, Джибри и др. На трех же остальных берегах пустыни, наоборот, стоянки тянутся сплошной линией и очень часты.

На западном берегу, который проходии косой линией с юго-востока на северо-запад, находятся большие [28] города: Кирман, Иезд, Кашан и Кум, а также ряд местечек: Зеран, Ардакан, Наин. От Кирмана до Кашана базары несколько защищены от песков, разбойников и раскаленной печи экраном продолговатых холмов или всегда залитыми водою кавирами.

"Однообразная дорога не покидает высокой равнины, на которой глинистая и соленая почва часто бывает покрыта переносным песком. Направо, во все время переезда, видишь цепь холмов, отделяющих эту равнину от Лотовой пустыни; налево тянется главная горная цепь, которая, под разными названиями, напр., Кух-и-Фарс — Фарсистанския горы — стеной поднимается между Ширазской провинцией, с левой стороны, и провинциями Кирманской и Иездской и другой. До конца мая многие из ее вершин покрыты снегом. Деревни на этой равнине попадаются редко, вследствие набегов белуджей и, главным образом, по недостатку воды. В обитаемых местностях вода проведена с очень болыпого разстояния, ценой значительяых расходов, носредством подземных галлерей, в которыя спускаются через широкие и глубокие колодцы. Хотя эта вода течет на известной глубине, но направление ее течения обозначается на поверхности земли более обильной растительностью" ²⁸.

По ту сторону Кум и Кашан отовсюду окружены песками и кавирами. Буроватая пыль поднимается тучами и засыпает неизменно волнистую почву. Оросительные каналы отодвигают в сторону или пересекают дорогу, которую расширили до бесконечности колеи царских карет и следы верблюдов и мулов.

"Можно подумать, что перед глазами развернулся океан под странными темными облаками: это в воздухе носятся громадные массы пыли и песку, поднятые ужасным ветром; верхушки дюн как будто дымятся; образуются вихри и смерчи; солнце желтеет и гаснет; словно находишься на мертвой планете, с которой виден только призрак солнца... Одинокий караван — сарай, а вокруг — скелеты, челюсти и позвонки" ²⁹.

На северном фасаде пустыни, между Казвином и Гератом, стоянки также расположены по берегу песчаного океана. Это — большие и маленькие города, как [29] Тегеран, Семнан, Дамган, Себзевар, Нишапур, Турбет-и-Найдари, а также большие местечки и деревни. Здесь все та же высохшая и необитаемая страна, возделанная только в тех местах, куда оросительные каналы проводят издалека воду. И по ней тянется все та же бесконечная дорога, перерезанная такими же потоками в зимнее время и такими же каналами, содержимым в порядке или заброшенными.

"Вокруг нас — холмы неопределенных очертаний, сероватого цвета, обнаженные, как и вся почва, которая как будто убегает перед нами: от времени до времени от земли более отчетливо отделяется бугор с черным отверстием, указывающий нам на человеческое жилье. Налево от нас, занимая пол-неба, поднимается за черными облаками колоссальное белое кружево: это — Демавенд...

"Направо и налево — два ряда холмов всех цветов и с резкими изломам. Везде в расщелинах этих холмов — громадные наслоения соли; почва тоже местами сплошь покрыта корой соли... Мы подъезжаем к подножию массивной цитадели, построенной на глыбе туфа и торчащей, как пик, среди голой равнины. Вокруг нея — два кладбища, несколько садов, водопровод и небольшая группа домов. В высшей степени странен этот гигантский серый улей с тысячью своих дыр — окон, со своими тремя неправильной формы этажами и, особенно, со своими эполетами воздушных балконов, состоящих из тонких помостов, поддерживаемых вделанными в стены брусьями...

"Нелепый пейзаж: направо-безграничная пустыня, покрытая солью и песком, налево — аляповатая цепь желтых плоских гор. В оврагах валяются скелеты. На скалах фиолетовые ящерицы с громадными трехугольными головами. В сером воздухе — коршуны. Вот и все.

"Вот жалкая дикая деревня. Быстро осмелевшие женщины решаются спуститься по террасам до самого места нашей остановки. Так-как они не носят покрывал, то я могу рассматривать их, сколько мне угодно. У них прекрасный овал лица, нос прямой, редко крючковатый, глаза с широким разрезом, губы мясистые, но не чересчур, волоса гладкие, красивые, черные, [30] как смоль. Это, очевидно, арийки, несмотря на темный цвет их кожи..." ³⁰;

На восточной окраине пустыни граница Афганистана в настоящее время удерживает караваны на прибрежной линии Герат — Кандагар — Келат, которая нам очень мало известна. Некогда Иран был хозяином своих судеб, извлекал выгоды из Индии, владел Закавказьем и не считался ни с приказаниями Англии, ни с запрещениями русского царя. В те времена эта восточная караванная дорога служила продолжением северной. И для того, чтобы от базаров анатолийских или сирийских дойти до Инда, торговля западной Азии пользовалась этим прямым — сообщением между Европой и Индией, этим мировым путем, всегда привлекавшим к Ирану вожделения человечества.

Иран это — "the highway of the nations", как говорят англичане: "великий путь народов". Находясь как раз на полпути между атлантическими берегами крайней Европы, тихоокеанскими берегами крайней Азии и мысом Доброй Надежды, Иран оказывается в "центре фигуры" старого мира. Точная средина неправильной фигуры, образуемой тремя континентами Европы, Африки и Азии, была бы недалеко от Тегерана, на берегу Каспийского моря или в его южных водах ³¹. Здесь пересекаются диагонали старого мира.

Между Камчаткой и мысом Доброй Надежды история никогда не знала великого человеческого пути, который приводил бы негров к снегам северного полюса или финнов к берегам Замбези. Знали-ли доисторические времена подобные переселения?... Расстояния в направлении долготы преодолеть легко. В направлении же [31] широты — наоборот: резкие климатические смены представляют трудно преодолимые преграды. Более того, между севером и югом старый мир был разделен поясом необитаемых пустынь и песков, который, пересекая Африку и Азию, идет от Атлантического океана к Охотскому морю и от Сенегала к Амуру. Это-Сахара, египетский Судан, арабский Неджед, иранские Дашты, туркестанские Кумы, монгольские Гоби или Шамо. Они представляют как-бы длинный пояс пустынь и песков, который отделяет от экваториальной Африки и крайне-восточной Азии остальную часть старых континентов почти так же резко, как Средиземное море отделяет Европу от северной Африки.

В этом поясе пустынь иранские Дашты открывают сравнительно узкий проход: конницы северной Азии, спускаясь с севера на юг, всегда пользовались им для того, чтобы нападать на равнины Азии тропической. Через этот проход скифы и потом турки ринулись на Месопотамию и на дельту халдейских рек, а монголы — на страны, лежащие по Инду и Гангу.

Но мировая роль Ирана состоит в открытии другого пути для переселения народов, которые, передвигаясь в направлении долготы, с востока на запад и в обратном направлении, могут переместиться от Пиренеев к Гималаям без слишком резких перемен в климатах и в их жизни.

Это удобный и привлекательный путь. Поднимаясь своими горными высотами над морями и болотами, надвигающимися с севера и с юга, Иранское плоскогорье представляет сухой путь, по которому могут массами передвигаться люди и их стада. Кольцо орошаемых земель, окружающих пустыню, обеспечивает получение воды и съестных припасов. На востоке белуджистанския ущелья ведут в плодородные земли Пенджаба; на западе Анатолийское плоскогорье служит продолжением этого возвышенного шоссе по направлению к Босфору, к Балканам и центральной Европе.

Это — историческая и доисторическая дорога, по которой шли или пытались идти все народы и все завоеватели, когда потребность в новых землях, поиски неведомых богатств или политические комбинации бросали их из глубины дикой Азии к средиземным странам Европы, или из глубины лесной Европы к солнцу и [32] чудесам Индии. Это дорога к западу Киров, Дариев, Ксерксов, Тамерланов и Османлисов и — к Индии тех же Дариев и Александра, арабов и шаха Надира. Это-дорога, изученная Наполеоном и отмеченная его поставщиком Гарданом ³². Рельс на ней пока еще нет; но проволоки англо-индийского телеграфа уже протянуты вдоль нее. Раньше или позже, а немецкий или русский "Drang nach Indien" вернет ей то значение, какое она имела с отдаленнейших веков нашей белой расы.

Этой именно дорогой прошли, как принято думать, первые арийцы. По крайней мере, когда филологами было открыто тесное родство почти всех языков, на которых говорят от Ганга до Бретани, и когда из этого родства языков они вывели родословную "индо-европейских " народов, — антропологи по этой именно дороге заставили по очереди прогуляться из Азии в Европу и из Европы в Азию "арийских" предков, первых белых поселенцев, потомки которых населяют в нынешние времена запад старого мира.

Ученые сначала представляли себе, что наши плодовитые предки спустились с Памира, со льдов, скал и необитаемых пустынь этой "крыши мира", и что оттуда начались их последовательные выступления к Индии в одном направлении и к Европе — в другом. Теперь же в менее загадочной колыбели — в какой-нибудь стране злаков и пастбищ, на какой-нибудь лесной равнине восточной или центральной Европы ищут первоначальный очаг этих арийцев. И полагают, что оттуда, как путем медленного излучения, так и посредством последовательных волн переселения, они ассимилировали почти всю Европу и половину левантской Азии.

Иран является посредником между арийцами европейскими и арийцами индийскими. Иран всегда называет себя "арийским". Даже именно Персия дала нам это слово, которому суждена была такая красивая судьба. Уже за пятьсот лет до нашей эры это слово попадается в надписях Дария Старшого, и до наших дней иранец [33] сохранил родство по языку и родственную близость по расе и по духу в такой же степени со своими Свободиными братьями на Ганге, как со своими двоюродными Братьями на Балканах, на Висле, на Рейне и на Сене! Они наиболее гордится своим сходством с последними. Но в действительности больше всего напрашивается сравнение его с его двоюродными братьями — византийскими и сирийскими греками.

Однако, искони и до наших дней, иранец только чудом сохранял свое ариииство и свою белую кожу: скольким нападениям и скольким нашествиям пришлось ему подвергнуться со стороны других народностей!

Нашествия семитов, — халдеев, ассирийцев, арабов, — проникали через юго-западные проходы и временами наводняли все плоскогорье; они доходили до самых берегов Инда и до ворот Китая. Неистовые волны желтых, — скифов, турок, татар, монголов, туркмен, — докатывали их орды до самого Средиземного моря и, в другом направлении, до Ганга. Вечная инфильтрация негров и негритянок, которых высаживали на берегу Персидского залива купцы и завоеватели, создала цветное население этих прибрежных местностей — кушитское ни негритосское. Оно же довело распространение рабынь, наложниц и проституток до гаремов и казарм плоскогорья. В этом резервуаре слились все народности старого мира — белые, желтые и черные.

Будучи арийским по происхождению и по духу, иранское население и его наречия всегда находились под влиянием этих варваров. Нет такого округа, который бы уберег себя от помеси; и в горном поясе, вокруг всей центральной пустыни, природа и степень этой помеси создали ту пестроту говоров, и народностей которая всегда служила помехой возникновению объединенной нации и долговечности великого государства. Горы беспрестанно содействовали раз единению того, что пыталась объединить пустыня.

Этот горный пояс, идущий непрерывной, но неправильной цепью, представляет два преобладающих вида. На севере и на юге возвышаются "сиерры", утесистые, но не очень массивные горные хребты; на востоке и на западе широкой полосой тянется хаос складок, которые поднимаются этажами одна за другой, торчат, как [34] черепица, и, нагромождаясь, представляют пять или шесть рядов заграждений, мешающих проникнуть за них.

На севере величественный Эльбрус, поднимающийся своими почти вечными снегами и своими вулканическими дымами на высоту более пяти тысяч метров, занимает, однако, пространство только в сто километров между центральной пустыней и берегом Каспийского моря. На юге мекранские горные кряжи также имеют в ширину только от двух до трех сот километров. И к западу — таково же расстояние между базарами иранской пустыни и базарами, лежащими по турецко-арабским рекам или у Персидского залива, между Кашаном и Багдадом, между Иездом и Буширом, через "линии остроконечных вершин, имеющих такой вид, как-будто ветер хочет их повалить, а они убегают все в одном направлении, представляя, в общем, картину колоссальной зыби, поднявшейся на поверхности каменного океана" ³³.

К югу арабы на три четверти семитизировали приморские равнины и закраину предгорий, протянувшуюся от Тигра до Инда. По берегам Тигра бродят те же бедуины, что и в Ирак-Араби, а также в Бадиет-эш-Шам., Это — арабская страна, Арабистан, занимающий древнюю Эламскую область, ту внутреннюю Харумскую равнину, которую иранец, житель гор, постоянно оспаривал у семита, обитателя низин, и которую ему всегда удавалось присоединить к своим владениям. Местности, лежащие по Инду, заселены невообразимой смесью иранцев, семитов, негров, дравидийцев и, может быть, малайцев, с большим добавлением монгольского элемента. Она распространилась по оазисам Белуджистана и на лице белуджей соединила все безобразные черты человеческой физиономии. Вдоль Персидского залива, от Арабистана до Белуджистана, лежит узкая кайма жарких местностей, покрытых песками, между пустынным берегом и подножием гор; это — другая страна финиковых пальм и бедуинов.

Иранец, который, по-видимому, никогда не чувствовал влечения к морским приключениям, предоставлял этот северный берег Персидского залива тем же арабским племенам, часто тем же арабским эмирствам [35] и княжествам, которые занимали и южный его берег. Оманский султан и теперь еще владеет уступами около гвадарской лестницы в Мекране, как раз против своей столицы Маската. А до появления английского полисмена весь Персидский залив был добычею арабских пиратов.

Пользуясь тем пустынным порогом, который соединяет в Мекране прибрежные пески с внутренними, бедуин проник даже в "дашты" плоскогорья и утвердился везде, где только его финиковое дерево нашло для себя благоприятные оазисы. Арабские эмиры и шейхи, состоящие вассалами царя царей, управляют несколькими сотнями тысяч своих сородичей на северной окраине страны "даштов", на границе Хорасана.

После семитов идут желтокожие. От Арарата до Памира, северные ступени амфитеатра, вся горная цепь Севера и оба ее склона омонголились, отатарились, отуречились.

Под Араратом область Атропатенская, как ее называли древние, — теперь называют ее Адзербейджаном, — возвышенная, покрытая озерами равнина Тавриза и Урмии; она сделалась турецкой страной, своего рода Туркестаном, в котором турецкое наречие "азери" является господствующим языком. Возле Памира высокая стена Сефид-Ку и Гинду-Куша не помешала проникновению аймаков и гезарехов, которые устроили себе Монголистан среди афганских земель. Между Афганистаном и Адзербейджаном, в гератских Дарданеллах, каких только наслоений ни оставили вечные приливы и отливы — туранские, иранские, гроческие, мусульманские, турецкие, монгольские, татарские, туркменские, китайские! С юга — пустыня проводила арабов до самых хорасанских городов. С севера — разъезды желтокожих через ту же пустыню доходили до южных гор. Иездская и ширазская области остались пастбищами турок-кашгаев, а Гамаданская область служит таким же пастбищем для турок-карагузлей.

Ариец сохранил неприкосновенными свою кровь и свой язык только в восточном Иране, в амфитеатре горных цепей и долин, которые с Памира спускаются к внутренности плоскогорья. Здесь, в Афганистане, где соседство арийской Индии и особенно глубина и узость горных ущелий служили горцам защитой, арабское завоевание оказалось весьма поверхностным. Так же, как балканские Албания и Босния, афганские горы остались во [36] владении земельной аристократии, которая обратилась в магометанство только для того, чтобы сохранить за собой свои имения. Едва прошло два столетия после геджры, как эта аристократия вернулась к традициям старой Персии. Ее поэты стали собирать народные легенды. Фирдуси, родившийся в Кухистане и пользовавшийся покровительством повелителя г. Газни в Афганистане (в X столетии нашей эры), собрал их в своей "Книге Царей". Самый дерзновенный, самый сократический из персидских поэтов, Омар Каям (живший в ХII-м столетии нашей эры), "магометанский Вольтер", родился в Балхе и проживал в Хорасане ³⁴.

Несмотря на двенадцати вековое влияние Корана и арабский алфавит, афганские говоры и песни до сих пор еще представляют иногда прекраснейшие образцы индоевропейской философии.

Зато в долинах и горных теснинах запада иранец никогда не мог избегнуть дрессировки со стороны чужеземца. Близкое соседство Багдада и Халифата содействовало тому, что сюда глубоко проникло арабское влияние. Только спустя долгое время после Нишапура и Газни Шираз дождался своей очереди в деле персидского возрождения и своих поэтов — Гафиза и Саади (XII и XIII столетия нашей эры). Но если города горных местностей сделались мусульманскими, то базары пустынного прибрежья оставались гебрскими, и горцы не признавали никаких законов.

Курдистан, Луристан, Фарсистан и Кирман, горы этого западного Ирана, несмотря па все, остались арийскими. Арабские географы всегда отличали этот Ирак-Аджеми, этот "Ирак варваров", от Ирака-Араби и Арабистана, которые примыкают к его склонам. Чужеземные влияния только создали те особенности, — может быть, глубоко вкоренившиеся, — какими отличаются два или три больших племени: курды, луры-фейлии и луры-бахтиары.

Курды, кочующие в более близком соседстве с Адзербейджаном, азерийским Туркестаном, поддались проникновению в них желтой крови. Их пастбища делятся [37] надвое турецко-персидской границей, им приходится жить то под управлением султанских чиновников, то под надзором шахских ростовщиков. Вследствие этого их языки и их нравы носят на себе отпечаток турецкого владычества.

Луры-фейлии и луры-бахтиары, более близкие к арабизированным равнинам, куда они каждый год принуждены перекочевывать со своими стадами, принимают к себе беглецов, берут жен и усваивают слова и понятия от своих семитических соседей. Так, должно быть, происходит с незапамятных времен. Некогда соседство Халдеи имело на них такое же влияние, как соседство Арабистана в настоящее время. Но между фейлиями и бахтиарами существует заметная разница. Фейлии более сдержанны в своих сезонных перекочевках и потому лучше уберегли себя от арабской инфильтрации. А бахтиары, будучи более близкими соседями турок-кашгаев, часто вступали с ними в торговые и политические договоры, и потому их семьи и их говоры подверглись еще туранскому влиянию. Но, несмотря на все, результаты получились поверхностные и ограниченные: после афганцев, эти фейлии и эти бахтиары наилучше сберегли наследственное достояние языка и расовый характер. Вероятно, между бахтиарами, недавно взявшими Тегеран во имя революции, Кир и Ксеркс отыскали бы много своих; с небольшим запасом терпения писцам Камбиза и Дария удалось бы здесь заметить кое-что из записанного в их собственных походных рассказах.

* * *

Таким образом, вокруг всего иранского "Архипелага", с его мрачным однообразием, тянется цепь городских и сельских стоянок, на которые обрушиваются бури и дышит раскаленная печь пустыни. А за нею, уклоняясь от линии "прибрежных" базаров и их, похожих друг на друга, караван-сараев, идут горы, которые дают Ирану пояс народов и племен, языков и наречий, представляющих пестрейшую смесь, какая только может существовать в мире. Кажется, нельзя было бы собрать более многочисленную коллекцию несходных между собою разновидностей человечества. Однако, это различие покрывается глубоким сходством повседневной жизни и социальных и политических привычек: [38] всем этим иранским горцам, — метисам или почти чистокровным, семитизированным, монголизированным, отуреченным или приблизившимся к чернокожей расе, — всем им приходится вместе вести полукочевую пастушескую жизнь ³⁵.

Что этому причиной? Сама ли природа этой гористой страны, этих пастбищ, забравшихся на высоту трех и четырех тысяч метров, этих долин и равнин, раскинувшихся под таким же солнцем, какое пылает над Алжиром и Бискрой? Или непреодолимое влияние местности, — подобно тому, как это происходит в наших Альпах и вокруг нашего Средиземного моря, — необходимость перекочевывать со стадами в сезонных поисках травы, воды и свежего воздуха?

Или это — наследственная верность древнейшим нравам наших индоевропейских предков, характер которых, по-видимому, больше соответствовал полуоседлому, полукочевому существованию, и у которых земледельческие работы доставляли только дополнение к их главным доходам от стад и лесов? Или же, наоборот, подражание соседу, наставнику — арабу и монголу, который никогда не понимал, как это свободный человек может жить иначе, чем под переносным шатром ни под свободным небом?...

Все иранские горцы-кочевники; но их кочевое состояние не является ни постоянным, ни безусловным. У них, у всех, кроме летних палаток и кочующих стад, есть еще деревни для зимнего сезона, есть хижины из земли, дерева или камня, расположенные вокруг дворца, в котором живет глава племени — "ильхан". И все они имеют поля, и каждый год возвращаются к ним дважды — для посева и для снятия урожая.

"Вали (это — титул одного из таких "ильханов " на турецкой границе) Гуссейн-Кули-хан ежегодно проводит главные зимние месяцы в своем дворце "Гуссейниэ", которым очень гордится и который он украшает, как только может. Это — квадратный дом, с башнями по бокам, с воротами, украшенными рогами антилоп. Около дворца разбит сад, в котором растут полторы тысячи финиковых пальм, а также деревья апельсинные, [39] лимонные, гранатовые, миндальные, абрикосовые, персиковые, яблони, виноград и проч. Этот небольшой дворец охраняется стражей из нескольких арабов, дезертиров турецкой армии.

Когда растают снега на низменных равнинах, вали возвращается туда и ставит свою палатку, вокруг которой образуется цепью город передвижных домиков его подданных. У каждого из колен есть особый начальник-хан. Большую часть времени эти ханы следуют за вали в его передвижениях среди гор. Они везут с собой своих слуг и своих солдат, массы которых, в соединении с людьми самого вали, образуют настоящую армию. В лагере находятся также муллы, сеиды, один или два муштехеда, тысячи лошадей, баранов, быков, статные ослы, употребляемые единственно в качестве производителей мулов, наконец — верблюды арабских подданных вали.

Понятно, что такое скопление животных в несколько дней уничтожает всю растительность данной местности. Поэтому вся эта масса вскоре приходит в движение — отправляется опустошать другие пространства. В каком исправлении идти — это решает сам вали. Он собирает сведения о качестве трав, рассылает всадников по окрестностям и принимает окончательное решение только после длинных формальностей.

Девять раз в течение четырех или пяти первых месяцев летнего сезона вали меняет свое местопребывание, постоянно поднимаясь в более холодные области. Потом, когда наступает время спускаться в долины, происходит обратное передвижение-с девятью такими же остановками, но другими путями. С окончанием года вали возвращается в свой дворец, и черные палатки занимают свои места в тесной долине вокруг "Гуссейниэ". После этого начинают приходить огромные караваны, нагруженные житом, ячменем, соломой, сеном и всеми вообще запасами, необходимыми для людей и для животных: ³⁶.

Таким образом, кочевники сопровождают свои стада во все время летней погоды, сначала поднимаясь из зеленеющих долин в покрытые цветами горы, чтобы уйти от обжигающего зноя, а потом, при первых же [40] снежных вихрях, спускаются с гор, открытых действию ветров в защищенные долины. По пути они останавливаются под навесами горных вершин, под растущими по склонам деревьями или среди тростников где-нибудь на берегу озера, либо на краю болота, каких много образуется в долинных впадинах от вешних потоков и осенних дождей.

"Перед заходом солнца мы вдруг очутились перед поросшей травами горной равниной, обширной и гладкой, как небольшое море, лежащей в раме отвесных скал, замкнувших ее в своих стенах. Трава, — зеленая-зеленая! — вся была усеяна черными точками, как-будто слетелись тучи мух, чтобы здесь опуститься. Это — кочевники! Они тысячами собрались здесь со своими бесчисленными черными шатрами, со своими бесчисленными стадами черных буйволов, черных быков, черных коз.

Мы потратили целый час на то, чтобы с большим трудом перебраться через эту равнину, при чем ноги наших животных увязали в сырой и вязкой земле. Растительность густая и обильная; почва предательская, пересекаемая лужами воды и болотцами. Нас все время окружали кочевники; женщины толпами сбегались, чтобы взглянуть на нас; к нам подъезжали молодые люди и гарцевали рядом с нами на своих конях, имеющих вид диких животных.

Почти наступила уже ночь. когда мы добрались до конца влажной, зеленой равнины, к подножию колоссальной стены утесистых скал, из которой изливалась пенистая река. Здесь находилась и деревня, затерявшаяся в углублении, как раз против основания отвесной скалы. Она состояла из каменных построек и была окружена валом с зубчатою башнею" ³⁷.

За исключением тех кочевников, которые бегут от зимы на равнины Персидского залива или рек, для того, чтобы продолжать там бродячую жизнь, все остальные имеют где-нибудь постоянное жилище. Одни устраивают себе жилье на самом склоне снеговых гор, в снегу; другие роют землянки, — так проводят зиму орды курдов со своими стадами; большая же часть [41] зимует около низменных долин и по окраинам центральной пустыни.

Эти деревни никогда, даже летом, не бывают совершенно пусты. Кроме полевых и огородных сторожей, в них остаются на жительство старые и больные, a также святые да лавочники. Затем много людей зрелого возраста, добравшись до приятной остановки, бросают пастушество для оседлого труда — для земледелия, для торговли или промысла. И, таким образом, возникает городок — возле какого-нибудь источника или под вербами и тополями какой-нибудь постоянной реки. Долгий период мира содействует процветанию таких сел и местечек на орошаемой земле, которая принадлежит первому, кто ее займет, и которой огромные пространства все еще остаются без пахаря и без хозяина. Но достаточно раздора между соседями, угрозы вражеского нашествия или придирок сборщика налогов, — и эти поселения исчезают.

Чаще всего потребность в снабжении провиантом и открытие нового караванного пути создают на территории каждого племени линию базаров. Комиссионеры, подрядчики по транспортированию, рабочие по обработке шерсти и кож, металла и дерева, седельники и особенно медники, торговцы пряностями и разными иностранными товарами — все они массами набиваются убежище какой-нибудь природной крепости, за остроконечными зубцами глинобитной стены, под земляными сводами или под навесами темных переулков. Начинается работа пахарей и садовников. Соседние земли распахиваются под грядки, для овощей и роз, под виноградники, под вишневые и абрикосовые сады, под поле для злаков, хлопка и мака.

Эти базары по амфитеатру гор образуют как бы узлы сети, которая сквозь свои петли пропускает поток кочевой жизни и мелкую рыбешку, но каждый год удерживает для оседлого существования изрядное количество крупных особей.

Эти узлы-базары, словно нитями, соединяются дорогами как между собою, так и со всем остальным миром, расположенные подобно проходам и коридорам античных театров, одни из этих дорог направляются с внутренней площади к выходам, ведущим наружу, другие идут вокруг, вдоль ступеней-уступов, по отлогой покатости. Одни перпендикулярны к линии "[42] прибрежных" стоянок, окружающих пустыню, другия — параллельны ей.

Каждое племя на своей территории, на перекрестке дорог с наибольшим движением создает себе, в конце концов, торговый пункт. Такой пункт становится столицей соседних местностей. А потом он превращается в столицу всего Ирана, когда круговорот иранской политики приводит к преобладанию племен данной области, когда один из ильханов надевает себе на голову легендарную эмблему царя царей, этот кидар ахеменидов, или кеянидов, как говорят иранцы: тадж-и-Кеян. Существуют легенды, что этот кидар со времен Кира переходит от одного иранского властителя к другому. Он много раз попадал, во время нашествий, в руки грабителей, и его уничтожали. Но его всегда восстановляли в прежнем виде — с его тремя этажами жемчуга и драгоценных камней.

Комментарии

1 «Correspondetice respecting the affairs of Persia».

2 «Diplomatic and consular reports».

3 «Report on the Condition and prospects of british trade in Persia» by N.-W. Maclean. (London, 1904).

4 «Report on trade in north-cast Persia», by T, — I. Greensill (Calcutta, 1907).

5 «La Perse d'aujonrd'hui», par Eugene Aubin.

6 A brief narrative of recent eveuts in Persia», by E.-G. Browne (London. 1909).

7 «Litterary history of Persia».

8 Муштехеды — ученые духовного звания. Прим. редакт.

9 Наследника персидского престола. Прим. ред.

10 О шиитстве и его значении в духовной жизни Персии см.: Иольдцигер, «Лекции об исламе», главу «Секты и сектантство.

11 Библиография по этому вопросу до 1891 года указана в трудах Керзона и Моргана, частью в начале книг, частью в начале отдельных глав. Для позднейшего времени отсылаю читателей, которые пожелают уяснить те или иные подробности, к библиографическим указателям, периодически появляющимся в разных Revues, Annates и Journaux (особенно — к ежемесячным указателям в «Geograpldcal Journal» и к ежегодным отчетам в 'Annales de Geograpliie»

12 «Mission scientifique en Perse» par M. de Morgan (Paris, 1895).

13 «Ten thousand miles in Persia», by P. M. Sykes.

14 «A fifth journey in Persia».

15 «Recent saryey and exploration in Sei'stan», by Henry Mac-Mahon.

16 «Persia», by George Curzon (London, 1892).

17 «Tho middle eastern question», by V. Chirol.

18 Cm. также: W. P. Cresson: «Persia, The awakening east (Philadelphia, 1908); H. S. Wigham: «The persian problem» 1903). Последняя менее ценна.

19 «Trois ans en Asie», cReligions et philosophies de l'Asie centrale», par Gobiaeau.

20 H. R. Sykes: «The Lut, the Great Desert of Persia», «Journ. Manchester Geograph. Society», 1S07, стр. 60—76.

21 N. de-Khanikoff: «Memoire sur l'ethnographie de la Perse», стр. 183.

22 См. статью Е. Huntington'a: «The depression of Seistan in eastern Persia», в «Bullet, of Amer. Geogr. Society», 1907, стр. 271.

23 См. превосходные документы, карты и фотографии, заключающиеся в слишком краткой книге майора Bouillaud de Lacoste'a: «Autour de l'Afghanistan.-Aux fiontieres interdites. Hachette, 1908.

24 Лежащия за Аму-Дарьей — за Оксусом. Прим. ред.

25 N-de Khanikoff, «Мётоиге snr l'Asie Centrale, стр. 180-186.

26 N. de Khanikoff, цитир. соч., стр. 182.

27 Майор В. de Lacoste: «Autour de l'Аfghanistan», стр. 160

28 N. de Khanikoff, цитир. соч., стр. 199—200.

29 Pierre Loti: «Vers Ispahan», стр. 257 и след. Иран.

30 Jean de Panteves de Sabran: «Notes de voyage d'uu hussard», Paris, 1894. Это прекрасная, бойко написанная книга, полная жизни и правды.

31 См. схематическую карту у Elisee Reclus, в «Nouvelle Geographies т. IX: «L'Asie anterieure», стр. 17. Мои читатели знают, с каким уважением надо всегда относиться к трудам знаменитого географа; даже после двадцати и тридцати лет они представляют верную картину. Но, кроме этого IX т., существующего двадцать лет, надо познакомиться со статьей того же автора о Персии в «Bulletin de la Societe Neufchateloise de Geographie», т. XI (1899), стр. 27-62.

32 A. de Gardane: «Journal d'un voyage dans la Turquie d'Asie et la Perse», 1808 г. и «Mission en Perse», письма, изданные его сыном в 1865 г.; A. Jaubert: «Voyage en Агшёпіе et en Perse», 1821 г. В книге A. Debidour'a: «Le general Pabvier» (1904 г.) читатели найдут несколько любопытных сведений о пребывании будущего генерала Фабвие в Испагани в 1806-1807 годах.

33 Pierre Loti, «Vers Ispahan», стр. 58.

34 Я уже отсылал читателя к труду E.-G. Browne'a: «A Htterary history of Persia». См. предисловие F. Mohl'a к французскому изданию «Книги Царей» Фирдуси.

35 См. превосходную XXIX главу у Amedee Jaubert'a с его «Voyage en Armenie et on Perse» (Париж, 1821 г.), стр. 250 и след.

36 De Morgan, «Mission», etc., стр. 237-238.

37 См. Pierre Loti: «Vers l'lspahan», стр. 62.

Текст воспроизведен по изданию: В. Берар. Персия и персидская смута. СПб. 1912