БЕЛЯЕВ Д.

ОТ АСХАБАДА ДО МЕШЕДА

I.

Летом 1902 года мне пришлось пробыть некоторое время в столице Хоросана — Мешеде. Город этот является центром торговли России с Хоросаном. Значение его увеличилось еще и оттого, что он связан шоссейной дорогой с Асхабадом. Кроме шоссе, от Мешеда идут караванные пути до станций Закаспийской железной дороги, до Каахки и Душака. Последние две дороги представляют собою только тропинки через горы, и передвижение по ним грузов возможно лишь на вьючных животных. Несмотря на существование шоссейной дороги, эти вьючные пути далеко еще не потеряли своего значения. Дело в том, что они почти вдвое короче пути на Куган-Асхабад, что дает возможность, несмотря на трудности, представляемые неразработанной дорогой, совершать переезд до Мешеда почти вдвое скорее, чем из Асхабада. Такое сокращение времени переезда в связи с дешевизной кормов значительно понижает фрахты, что и дает возможность этим путям конкурировать с шоссе. Кроме движения грузов, здесь происходит движение богомольцев, стекающихся к святыням Мешеда со всего шиитского востока. Мы не должны забывать, что Мешед есть прежде всего священный город. Самое имя его означает по-арабски “Могила праведника”. Город своим существованием обязан исключительно тому [558] обстоятельству, что на этом месте был погребен отравленный по приказанию халифа Мамуна, сына Гарун-ар-Рашида, Али-ибн-Муса, признаваемый шиитами за имама. Место это находилось верстах в 25 от города Туса, развалины котораго существуют и поныне. С течением времени могила вероломно умерщвленного имама Ризы стала местом поклонения. Мало-помалу кругом могилы образовался небольшой поселок, предназначавшийся сначала лишь для нужд богомольцев. Но постепенно этот поселок разросся в большой город, и туда понемногу переселились все жители из города Туса. Теперь этот город принадлежит к числу трех мест паломничества. Правоверный шиит должен сначала съездить в Мешед, затем в более отдаленную Кербелу и, наконец, в самую дальнюю и трудно досягаемую Мекку.

Ежегодно тысячи богомольцев стекаются в Мешед, свозя туда накопленные трудовые копейки. По словам жителей Мешеда, ежегодно на гробницу имама Ризы жертвуется до 7 — 8 миллионов рублей деньгами и драгоценностями. Удивительнее всего, что, несмотря на такой обильный приток пожертвований, этих колоссальных сумм не хватает на удовлетворение ненасытных аппетитов лиц, имеющих прикосновение к делам гробницы имама. Говорят, что не только все это расходуется и раскрадывается, но что еще ежегодно на гробнице остается круглая сумма долга.

Богомольцы стекаются из Персии и Кавказа. Последние-то преимущественно движутся по караванным путям с вышеуказанных станций Закаспийской железной дороги. Сами они идут пешком; женщины, дети и поклажа двигаются на ишаках и катерах.

Через Хивиабанский пограничный пост, находящийся на дороге в Каахка, весною ежедневно проезжает до 1.000 человек. Сколько русских денег ввозят они ежегодно в Персию, трудно даже представить. Помимо того, что они добровольно жертвуют на гробницу имама, жители Мешеда норовят сорвать с них как можно больше, так что богомольцу зачастую едва-едва хватает на обратную дорогу.

Для интересующихся нашими торговыми сношениями с Персией, конечно, должны быть небезынтересны пути сообщения, условия передвижения, нравы и обычаи близлежащего края, из всей Персии, пожалуй, более всего подчиненного русскому влиянию, как в торговом, так и в политическом отношении. Английским товарам в виду отдаленности от границ Индии и берегов Персидского залива почти что невозможно конкурировать с русскими, несмотря на все усилия и затраты, сделанные и производимые доселе англичанами. [559]

С чувством удовлетворения мне приходилось постоянно встречать, как по дороге, так и в самом Мешеде, русский сахар, спички, керосин, ситцы и другие подобные товары. Вообще можно сказать, что с дешевыми товарами англичанам конкурировать нельзя. Но они, не покладая рук, стараются привить товары более ценные и поэтому могущие без особенного увеличения стоимости выдержать доставку из Индии.

Теперь на базаре есть два-три магазина, содержимых англо-индусами. По слухам, они сильно субсидируются английским правительством, ибо в противном случае их торговля должна была бы сама собою прекратиться. Торговля идет вяло, хотя товары продаются дешевле, чем они обходятся с доставкой в Мешед, при чем надо помнить, что из Калькутты они идут почти 2 месяца морем и караваном.

Как раз во время моего пребывания в Мешеде мне рассказывали небезынтересный случай, заставивший один такой субсидируемый англо-индийский магазин потерпеть убытки. Хозяин этого магазина выписал несколько штук английских седел. Цены были назначены довольно дорогие, но, несмотря на это, их стали было раскупать, как вдруг кто-то пустил на базаре слух о том, что действительно седла отличные, и сделаны они из лучшей свиной кожи. На другой же день слух этот дошел до купивших седла. Можно представить их ужас и отвращение, когда они узнали, что сидят на проклятой нечистой свинье, до которой и касаться грешно. Немедленно все седла были возвращены обратно в магазин, где висят и доселе в ожидании, пока их раскупят европейцы. Несмотря на видимую убыточность торговли, англичане не отступают, им необходимо иметь в Хоросане подданных: защищая якобы их интересы, они имеют право держать в Мешеде генеральное консульство и следить за русскими интригами, которые им кажутся повсюду.

Как я уже говорил вначале, летом текущего года мне удалось побывать в Мешеде. Туда я ехал по шоссе из Асхабада; пробыв в Мешеде полтора месяца, я вернулся в Россию уже по дороге в Каахка.

В виду полного почти незнакомства русской публики с Хоросаном, мне кажется, что и мои беглые путевые заметки могут представить некоторый интерес для лиц, интересующихся прилегающими к России областями нашего соседа, представляющими такое обширное, но только еще мало разработанное поле для развития русской торговли.

В самом деле у большинства публики, знакомой по газетам с Персией, по ассоциации идей первое неминуемо вызывает представление о Тегеране. Слова же Хоросан, Мешед [560] многим приходится слышать почти в первый раз. Больно слышать о таком незнакомстве русской публики с важными пунктами русской торговли, в то время как интересы наши в Персии вообще и в частности в Хоросане возрастают с каждым днем.

Открываются и намечены к открытию новые отделения “Учетноссудного банка в Персии”. Ходят слухи о предстоящей в скором времени постройке дороги, установлены рейсы пароходов в порты Персидского залива; прокладываются телеграфные линии, и открываются новые консульства.

II.

Заказанные накануне извозчику молоканину лошади были поданы к 4-м часам утра. Не теряя ни минуты прохладного утра, я, быстро собравшись, вышел на крыльцо. Передо мной находился экипаж, в котором мне предстояло сделать 250 слишком верст. Нужно сказать, что сообщение с Мешедом в отношении экипажа таково, что ему может позавидовать любой россиянин, испытавший прелести путешествия на безрессорных тарантасах и плетюшках средней России. В. самом деле больших удобств от путешествия по Средней Азии требовать нельзя. Перед вами рессорная коляска с передним сиденьем, запряженная четверкой лошадей. Такие коляски известны всему русскому югу, Кавказу и Средней Азии под названием “фаэтон”. Слово это перешло теперь даже и в персидский язык. Этот способ передвижения, правда, не отличается дешевизной. Цена за проезд до Мешеда, совершаемый в 4 — 5 дней в зависимости от времени года, колеблется от 50 до 90 рублей. Летом дешевле, зимою, когда грязь и снег, плата возвышается. Кроме этого довольно дорогого способа, существуют еще два других более дешевых. Приблизительно раз в неделю ходит некоторое подобие дилижанса, в котором переезд стоит около 15 рублей. Вы можете также ехать на фургоне поверх всего везомого груза. Это стоит еще дешевле. Последние два способа отличаются, кроме дешевизны, также своею медленностью. Дилижанс идет 5 — 6 дней, а фургон 7 — 8.

Вещи были быстро уложены, последние наставления кучеру со стороны хозяина были произнесены, и мы тронулись. Мы ехали по спящим улицам Асхабада. Мостовая, покрытая толстым слоем мельчайшей пыли, почти совсем не была чувствительна. Солнце только что всходило; в воздухе было совершенно тихо; день обещал быть жарким. Из-за глиняных стен виднелись сады, запыленные листья деревьев, казалось, дремали. [561]

Но вот, миновав последние строения, мы выехали из города. Справа и слева расстилалась безграничная степная даль, прямо виднелся Копет-даг.

Асхабад расположен в равнине. От него к горам совершенно прямо идет довольно широкое шоссе. Здесь по степи в сухое время им почти не пользуются, предпочитая ехать по мягкому грунту, зато зимою, когда лёс, составляющий по преимуществу почву Закаспия, превращается в невылазную мелкую грязь, шоссе незаменимо. От Асхабада до начала гор верст 12. Солнце поднялось уже довольно высоко, когда мы подъехали к первым чуть заметным отрогам, лишь слегка возвышающимся над прилегающей к ним равниной. Мало-помалу они поднимаются все выше и выше. Дорога идет вначале по дну оврага до небольшого молоканского селения. Затем начинается подъем. Шоссе делает 5 или б заворотов. Поднявшись, дорога идет снова вниз, а затем довольно долго идет по ровному месту. Горы Копет-дага в особенности в этом месте голы и безжизненны. На вершинах растут редко рассеянные кусты туй, ниже горы покрыты желтой выгоревшей на солнце травой. Вид печальный и однообразный.

По дороге вас поражает обилие трупов вьючных животных — верблюдов, лошадей и катеров. Одни только что пали, другие уже высохли, третьи превратились уже в скелеты. Трупы лежат около самой дороги, и никому и в голову не приходит, что не мешало бы их зарыть или, по крайней мере, оттащить подальше. Да и действительно особенной надобности в этом нет. Полная сухость воздуха, солнце и ветер делают то, что труп превращается в мумию прежде, чем начнет разлагаться. Мы начинаем догонять фургоны, выехавшие раньше нас, еще до свету, из Асхабада. На высоких колесах крытый, запряженный четверкой отличных лошадей, полный груза и пассажиров, фургон кажется каким-то подвижным домом. В самом деле в нем, кроме 80 пудов груза, помещается целая семья персов, едущих в Мешед, с посудой, подушками и коврами. Спереди, свесив ноги с горы тюков, сидит кучер, обыкновенно из кавказских татар. Рядом с ним глава семьи, а за их спиною жены, взрослые дочери и ребята.

Спустившись со следующего перевала, мы попадаем в небольшую сжатую горами долинку, по дну которой и идет дорога. По середине долины, прижавшись к обрывистой горе, несколько глинобитных построек. Это заброшенное в горах селенье лежит на полпути от Асхабада до пограничного Гаудана. Тут находится станция, на которой меняют почтовых лошадей. Рядом со станцией — казармы поста пограничной стражи. Казармы и конюшни обнесены довольно основательной глинобитной стеной. [562]

Тут мы делаем остановку, надо попоить лошадей; становится жарко, и мы уже сделали от Асхабада 20 слишком верст. Кучер отправляется за водой, от нечего делать иду и я за ним. Рядом с двором у подножья круто поднимающейся горы вырыта не высокая, но довольно глубокая пещерка, на дне ее колодец. Еще раньше в горах я обратил внимание на множество саранчи, спрыгивавшей с шоссе при приближении экипажа, издавая при этом сухой треск. Там ее было сравнительно немного, но тут весь двор был буквально покрыт ею. Когда вы идете, тучи поднимаются на воздух, но еще больше остается сидеть на земле, и вы давите ее ногами. Саранча садится вам на платье, ударяется вам в лицо и немилосердно трещит в воздухе. Больше всего ее около воды. Земля перед пещеркой, смоченная проливаемой из ведер водою, покрыта саранчой в три-четыре слоя. Дно пещерки и вода полны ею. Попадая в воду, саранча не может оттуда выбраться. Она быстро гибнет и, начиная вскоре разлагаться, своим отвратительным запахом отравляет воду. Полюбовавшись вдоволь этой картиной, возвращаюсь обратно на двор казармы. На дворе несколько персов под руководством солдат поправляют крышу, таская на нее землю. Интересен тот способ, которым туземные мастера доставляют наверх строительные материалы. Лесов, как это делается у нас, там по дороговизне дерева не употребляют. Как мне потом пришлось видеть в Мешеде, даже при постройке довольно значительных зданий обходятся лишь с лестницей-стремянкой. Кирпичи перекидывают снизу вверх, как мячик. Сидящий на верху каменщик прямо кладет их на место. Землю же, как это и было здесь, они носят в лотках на плече, ловко балансируя на приставленной почти вертикально к стене тоненькой тополевой лестнице.

В ожидании, пока напоят всех лошадей, вступаю в беседу с солдатами. Их тут стоит 12 человек. На помощь им есть несколько человек текинцев джигитов. Вместе с ними они день и ночь караулят границу. Укараулить здесь границу — задача не из легких. Местность пустынная и крайне пересеченная, масса горных тропинок и обходных дорог, добавьте к этому темные южные ночи, заманчивость контрабанды и громадный навык к провозу контрабанды населения, разбойнического по природе, и вы увидите, что задача эта невозможна.

Из контрабанды, провозимой здесь, помимо чая и шелка, особенно замечательны своей оригинальностью следующие три: сахар, краны и терьяк (состав из головок мака, приготовляемый в. Персии открыто на улицах). Население Закаспийской области, раз привыкнувши к нему, не может уже теперь от него отказаться, как это бывает со всеми привыкшими к [563] употреблению наркотиков, морфия, гашиша и очень близкого к терьяку опиума. Поэтому контрабанда терьяка очень выгодна. Контрабандист, купив его сравнительно дешево в Персии и провезя в Асхабад или окрестные текинские аулы, продает его на много дороже. При этом покупатели не только не в претензии, но еще благодарны ему за доставление необходимого для них снадобья. Я говорю — необходимого, ибо человек, раз попробовавший терьяку, только обладая редкой железной силой воли, не закурит вторично. Обыкновенно же достаточно выкурить одну трубку терьяку, чтобы через две-три недели обратиться в завзятого терьякеша. Терьяк отравляет организм и расстраивает здоровье. Курильщик худеет, лицо принимает землистый оттенок, глаза тухнут. Чувствуется полная апатия ко всему, единственная потребность во что бы то ни стало курнуть терьяку, чтобы на несколько часов забыться чудным сном. Эта потребность непреодолима. После курения исчезает апатия, человек становится энергичным и для удовлетворения своей пагубной страсти готовым на все, на преступление, воровство, убийство. Страсть эта сильно распространена в Персии. Там курят и богатые и бедные, мужчины и женщины, даже дети. Но все стараются скрыть свою привычку и чрезвычайно обидятся, если вы в разговоре открыто на это намекнете. Этот-то гибельный терьяк, имеющий вид невинных шоколадного цвета блестящих палочек, и провозится массами через горы.

Другой не менее оригинальной контрабандой является русский сахар. Как известно, сахароторговцы при вывозе сахара за границу получают обратно акциз, уплаченный при выпуске сахара с завода. Поэтому в Персии, несмотря на очень высокие фрахты, сахар даже в розничной продаже в полтора раза дешевле, чем в России. Разумеется, прямая выгода перевезти его раз за границу, получить на границе в таможне акциз обратно, затем снова ввезти его горами в Россию и продать по установившейся в России цене.

Но еще более выгодно этот же сахар снова представить в таможню и заявить, что вы вывозите его в Персию, и опять получить акциз, однажды вами уже полученный. Как видно, сахар может путешествовать, таким образом, из России в Персию через таможню, а обратно тайком через горы, принося своему обладателю солидный заработок, бесконечное число раз, пока, наконец, с ним не произойдет какой-нибудь несчастный случай, в роде, например, задержания чинами пограничной стражи и т. п.

Но, к огорчению господ контрабандистов, эта выгодная комбинация теперь стала невозможной. Если вы желаете вывезти из России сахар, то необходимо представить в таможню счет завода [564] и накладную железной дороги в удостоверение того, что сахар этот действительно никогда не видал Персии и отправляется в это путешествие в первый раз. Опытный же в путешествиях сахар, не имеющий требуемых удостоверений, арестуется при таможне и конфискуется. Благодаря этой предусмотрительной мере, второй вид контрабанды ныне уничтожен, тогда как первый процветает и поныне.

Помимо контрабандистов все фургонщики, фаэтонщики, черводары, т. е. проводники караванов, и просто проезжающие считают своим долгом провезти дозволенное законом количество: пять фунтов на человека.

Третий соблазн представляют краны. Эта контрабанда самая заманчивая и выгодная. Она поставлена на очень широкую ногу, и ею занимается добрая половина мешедских купцов, и даже мешедское отделение английского банка; последнее, конечно, не лично, но через посредников.

Кран это — персидская серебряная монета, являющаяся основной монетной единицей. Теперь ее курс около 17 копеек, или за 100 рублей дают около 580 кранов. Но курс изменчив, хотя стоимость крана не опускается ниже 16,9. Действительно же кран стоит меньше. В Персии существует свободная чеканка серебра. Всякий может привезти на тегеранский монетный двор свое серебро, и ему там наделают из него кранов. При этом, кран обходится в 15,25 копеек. С доставкой его в Мешед он обходится в 15,75 копеек. Теперь надо его продать на русские деньги и получить разницу между действительною ценою крана и курсом. Покупателями кранов являются русские туркмены. Население Закаспийской области, привыкшее издавна в торговых сношениях и еще чаще в грабежах и набегах получать персидский кран, до сих пор не может привыкнуть к русским деньгам. В виду устранения этой аномалии, с целью приучения русских подданных к русской монете, ввоз кранов в Россию запрещен, а между тем у туркмен потребность в кране еще осталась. Туркмен, получивший за свои продукты рубли на базаре, не знает, что с ними делать. В его ауле они не ходят; ему надо, во что бы то ни стало, променять их на знакомые краны. Он готов дать за них больше, чем они стоят на самом деле, лишь бы сбыть свои рубли с рук. Благодаря этому обстоятельству, цена на кран в Закаспии выше, чем в Мешеде. Если вы можете продать кран в Мешеде за 17 копеек, то в Закаспии он стоит 18 — 19 и иногда даже больше. Следовательно, прямая выгода везти кран в Закаспий. Контрабанда кранов легче другой, по малому объему провозимого товара, и еще по тому, что краны арестуются лишь на расстоянии не свыше 300 сажен от границы, так как в самой Закаспийской области [565] размен и обращение кранов не воспрещены. В виду выгодности этой операции в ней принимают участие, — как я сказал выше, — купцы и банкиры Мешеда и даже отделение английского банка. Участие последнего состоит в следующем. Он покупает в Одессе серебро, провозит его в Тегеран. Превращает его там в краны и переправляет в Мешед. Тут он ссужает эти краны купцам, с обязательством со стороны последних возвратить ссуду в рублях. Конечно, английскому банку небезызвестно, куда идут эти краны, и где их продают за рубли, которых в Мешеде весьма мало. Но английский банк подобное участие в контрабанде не считает для себя неудобным.

Напротив, очевидцы передавали, что на дворе английского банка грузят целые караваны катеров кранами, заведомо для отправки их в Россию. По истечении срока ссуды, купцы, провезшие уже краны в Россию и получившие рубли, расплачиваются с английским банком, а последний расплачивается за серебро, и операция начинается снова.

III.

Пока я разговаривал с солдатами, ямщик напоил лошадей, и мы снова тронулись по извилистому шоссе по берегу проходящего по дну долины русла пересыхающей летом речки. Версты через две мы опять начали подниматься. Шоссе делает шесть-семь поворотов и достигает вершины горы. Отсюда можно бросить прощальный взгляд на Закаспийскую равнину. На ней виден Асхабад, до которого по прямой линии верст 20; город тонет в зелени окружающих его садов. Белые и желтые постройки сливаются с деревьями, и город кажется желтовато-зеленым пятном на желтом фоне Закаспия.

Солнце поднимается выше, близок полдень, но в воздухе не чувствуется асхабадских 55 градусов, и дышится гораздо свободнее. Выехав утром рано, начинаешь уставать, с нетерпением спрашиваешь кучера, много ли осталось до пограничного селения Гаудан, где нам надо будет отдохнуть и покормить лошадей.

Еще два-три подъема, и мы спускаемся в длинную узкую долину. Посередине ее тянется прямая, как натянутый шнур, дорога. Версты через две долина суживается, и ее перегораживают строения. Это и есть Гаудан. Дорога проходит через ворота двора таможни. Кругом таможни по долине объехать нельзя, ибо там, где кончаются стены двора, начинаются острые крутые скалы.

Появление редкого проезжего отрывает от дремоты караульного таможенного солдата. Бегут докладывать дежурному чиновнику. [566]

В ожидании осматриваюсь кругом. Таможня сжата горами, за ней вдоль дороги лежит небольшое селение, где живут молокане. В руках их почти все извозное дело. Все почти фаэтоны Асхабада и фургоны, ходящие в Мешед, принадлежат им. Благодаря такой фактической монополии, они заламывают за эти 250 верст, сколько им заблагорассудится, и в то время, как фрахты от Мешеда до Асхабада никогда не бывают выше 30 — 35 копеек с пуда, из Асхабада в Мешед, благодаря стачке молокан-фургонщиков, он поднимается до 90 копеек, одного рубля и зимою еще выше. Благоразумные и степенные на вид, они своим разумным разговором сначала внушают симпатию, но чуть дело коснется наживы, они готовы содрать за пустую услугу, как можно больше.

Большой квадратный двор таможни был совсем пуст. В это время дня фургоны и караваны находятся в пути. Чиновник, вышедший на зов солдата, любезно пригласил меня в канцелярию, где исполнил необходимые паспортные формальности.

Багаж мой не осматривали.

Распростившись с чиновником, последним официальным русским лицом, я прошел в следующие ворота во второй двор, где устроены навесы для лошадей и казармы для таможенных солдат. Тут же, у стены, приютилась небольшая чайная лавка, содержимая, как почти все караван-сараи и чайханэ по дороге в Мешед, кавказским татарином. Напившись чаю и позавтракав, я лег отдохнуть под навесом. Но жар, усилившийся после того, как мы спустились с гор, мухи и прыгающая по мне саранча не давали ни минуты покоя.

Часа в три, когда в воздухе стало заметно прохладнее, мы тронулись дальше. Сейчас же у ворот таможни лежит самое селение Гаудан. Полверсты дальше, у самой дороги, из земли через чугунные трубы выведена наружу, проведенная подземными каризами, далеко с гор вода. Выливаясь из трубы, вода попадает в целый ряд открытых колод, расположенных одна над другой так, что вода, наполняя первую, наполняет вторую и т. д. Так как она быстро разбирается, то почти никогда все колоды не бывают полны, и ни одна капля воды не тратится даром. Но это остроумное устройство имело теперь свои невыгоды. Саранча, пользуясь громадной поверхностью воды, ничем не закрытой, наполняла воду своими трупами до такой степени, что ее оттуда приходилось выгребать лопатами. Запах и вкус воды от такого дополнения, конечно, не выигрывал.

Да, помимо того, вода сама по себе не важная. Сильно соленый вкус ее был заметен в чае, и большое количество сахара не в состоянии заглушить его. [567]

Гаудан расположен в четырех верстах от ближайшего персидского селения Башгира, где находится персидская таможня и паспортный чиновник. Приблизительно на половине дороги между этими пунктами, расположенными в долине, находится высокий перевал. На нем, немного не доезжая до самой вершины, мы увидали каменное строение, нечто вроде блокгауза с крепкими воротами, бойницами и с весьма основательной стеной вокруг небольшого двора.

За этим зданием по горной лужайке разбросано несколько деревянных бараков. Здесь был прежде пост пограничной стражи, и надо полагать, что эти стены и крепкие бойницы были не бесполезны. Теперь тут, по словам кучера, солдат нет, они сосредоточены в более опасных местах.

Еще один поворот шоссе, и мы достигли вершины подъема. Отсюда, несмотря на отсутствие пограничных знаков, начинается уже Персия, или, как называют ее сами персы, “Девлети Иран”.

С пограничного подъема мы спустились в долину. Вскоре показались группы глинобитных зданий без окон и дверей, с одними лишь ничем не закрытыми для прохода отверстиями. Крыши то плоские, то куполообразные. Все постройки глинобитные или в лучшем случае сложены из кирпича сырца. На крышах некоторых из домов сушился собранный хлеб и скрученный в плетенки клевер “юрунджа”, который приготовляется для продажи.

Дорога вошла в селение и извивалась между криво расставленными стенами домов. Дорога настолько узка, что разъехаться двум фаэтонам и, тем более, двум фургонам совершенно невозможно; с трудом разъезжаемся с верховыми.

Вот и таможня, с ней рядом паспортное отделение.

И та и другое помещаются в маленьких комнатах с одной дверью, отворяющеюся прямо на улицу. На улице никого нет, лишь у таможни два-три перса с форменными пуговицами на сердари и с львом и солнцем на шапке. Это — таможенные сторожа. По другую сторону улицы ворота во двор, для караванов и фургонов, ожидающих досмотра.

Отправляюсь сначала в паспортную. Предъявляю мой паспорт. Повертев его в руках, мне заявляют, что необходимо взять другой, и что стоит это удовольствие 2 рубля 72 копейки. Не имея ни малейшего желания платить этих денег и думая, что тут лишь недоразумение, так как никто меня об этом не предупредил, начинаю доказывать, что моего паспорта совершенно достаточно. Говорю это по-русски переводчику, но это не действует. Тогда обращаюсь к главному чиновнику, в синем однобортном сердари с гербовыми персидскими золочеными пуговицами и контр-погонами коллежского асессора [568] почтово-телеграфного ведомства. Вообще относительно форм в Персии господствует произвол. Тут чиновник надел русские почтово-телеграфные погоны. Когда я выезжал из Персии, через Кахестер, мой паспорт прописывал чиновник, одетый в синее двубортное австрийское офицерское пальто, на красной генеральской подкладке. Не говоря уже о мелких чиновниках, то же, по-видимому, и среди больших. Так, на торжественном обеде в английском генеральном консульстве, по поводу коронации Эдуарда VII, я видел генерал-губернатора Хоросана и его сына в черных однобортных сердари, с красным кантом и золочеными гербовыми пуговицами и русскими золотыми погонами полного генерала, надетыми наоборот, т. е. со срезанными углами к плечу, а прямыми к воротнику, по-видимому, вследствие довольно логичного рассуждения, что к плечу удобнее менее торчащие концы. На другом празднике, менее торжественном, сын генерал-губернатора уже был без погон в том же сердари, и на том месте, где погоны привязывались шнурками, виднелись лишь дырочки, совершенно так, как у наших денщиков, перешивших себе барский сюртук.

Сердари называется платье вроде нашего сюртука: спереди у него или отложной воротник или же стоячий, а сзади от талии такие же складки, как у наших поддевок. Вот из такого-то сердари со стоячим воротником и устраивают себе всевозможные формы, украшая его пуговицами, кантами и русскими погонами.

Чиновник, к которому я обратился, хотя и был удивлен моими скудными знаниями персидского языка, все же не смягчился и любезно заявил, что “лазем эст”, т. е. что это необходимо. Вижу делать нечего, даю деньги, и мне пишут на соответствующем печатном бланке некоторое подобие паспорта, наклеивают гербовые марки и прикладывают печать. Кстати о печатях.

Персы, равно как и турки, очень любят печати. Подпись ваша им не нужна, на векселе, расписке, контракте и на тому подобных документах необходима лишь ваша печать. Поэтому у каждого перса должна быть обязательно при себе, по крайней мере, одна печать. Кто немного побогаче, у того их по несколько штук. Оттиск делается не сургучом, а чернилами или тушью.

Печать обыкновенно уже раньше бывает смазана краской, и, когда надо ее приложить, языком лизнут нужное место на бумаге и к нему прикладывают печать. Засохшая на печати краска дает на мокрой бумаге довольно отчетливый оттиск.

Как я уже сказал, приложение печати считается необходимым условием для придания документам значения. Такое доверие к печатям тем страннее, что на печатях вырезывается обыкновенно лишь два имени, а имена у персов не отличаются [569] особенным разнообразием. Все же прозвища, по которым носящих одно и то же имя различают в разговоре, на печатях обыкновенно не вырезывают. Таким образом, у большого количества лиц печати совершенно одинакового содержания. К тому же, на базаре за пять кран вам через полчаса сделают какую угодно печать.

Получив от таможни, после беглого осмотра вещей, удостоверение, что ничего подлежащего оплате с нами нет, едем дальше.

Дорога идет около маленьких обработанных и орошенных полей; пшеница уже убрана, но клевер еще зеленеет, приятно выделяясь на серо-желтом фоне окружающих полей.

IV.

Версты через три от Башгира, там, где дорога с долины начинает подниматься в горы, стоит довольно обширная глинобитная крепостца с башнями и с зубчатыми стенами. Теперь она уже необитаема, но, судя по тому, как хорошо она сохранилась, можно думать, что она покинута недавно. Поля, по которым мы ехали после Башгира, давно уже кончились, местность снова угрюма и пустынна.

День клонится к вечеру, лошади уже начинают уставать. Хотя мы сделали с утра верст 50, но крутые подъемы дают себя знать. Да и число пройденных верст весьма проблематично. Дело в том, что верстовые камни есть лишь до Гаудана. На персидской же территории никаких знаков нет. По карте определить пройденное расстояние невозможно. Глядя на нее, кажется, что расстояние от Асхабада до Кугана вдвое меньше, чем от Кугана до Мешеда; но на самом деле первую часть вы едете 2 дня, а вторую лишь 1,5. Оно и понятно, ибо от Кугана до Мешеда дорога идет по совершенно ровному месту, а до Кугана с горы на гору.

Сегодня ночевать мы должны в Шамхалах. Еще в Гаудане нас уговаривали остаться ночевать, говоря, что по слухам в Шамхалах все колодцы полны саранчой, и что вода не годится даже для скота. Но чем ближе мы подъезжали к месту ночлега, тем саранчи становилось меньше и меньше. Она, по-видимому, уже перелетела в другое место, оставив лишь массу трупов своих собратий. Но вот и караван-сарай.

На дне узкой долины виднеется длинное четвероугольное строение без окон с одними лишь выездными воротами. Кругом по долине не видно никаких строений, кроме маленького глинобитного домика, где помещается чайханэ, отделенного от [570] караван-сарая лишь дорогой. Караван-сарай — это четырехугольное продолговатое строение, снаружи обнесенное сплошною глинобитной стеной. В стороне, обращенной к дороге, ворота. Над ними нечто вроде мезонина с двумя маленькими окошечками. Въезжаем в ворота; через длинный с кирпичным сводом портал мы попадаем на первый двор. Кругом квадрантного двора идет нечто вроде крытой веранды, пол которой поднимается на аршин от земли. Крыша над верандой глиняная, на тоненьких тополевых столбах. На веранду, которая шириною аршина два, выходят двери и окна отдельных номеров, именуемых мензня'ями. Каждая такая комнатка — сажени 3 квадратных. Окно без стекол и дверь выходит на веранду, задняя же стена составляет наружную стену караван-сарая. Над каждой комнаткой — куполообразная глиняная крыша. Прямо против ворот, через которые мы въехали, находятся вторые ворота, ведущие во второй двор приблизительно такой же величины, как и первый, но тут помещения предназначены не для людей, а для упряжных лошадей и вьючных животных.

Описываемый караван-сарай — один из лучших на этой дороге. Обыкновенно же ограничиваются лишь одним двором, где рядом помещаются и везомые, и везущие.

Этот караван-сарай новый и производит приятное впечатление своею чистотою и хорошею отделкою стен и куполов. Вообще надо отдать справедливость, что персы из своего незамысловатого материала строят очень порядочно. Правда, их глинобитные постройки не особенно прочны, и во время дождя они снаружи размываются. Но их не трудно привести снова в полную исправность, да к тому же и дожди бывают лишь очень короткое время осенью и зимою. Все постройки одного цвета с землею, так как они из нее и сделаны, и материал берется тут же рядом. Своды и столбы стен делаются из обожженного кирпича, но к этому прибегают сравнительно редко, так как топливо дорого.

Вышесказанное относится к обыкновенным строениям; мечети, школы, базары и дома богатых людей делаются целиком из обожженного кирпича, что, конечно, возможно лишь при больших затратах.

Постройки из глины, предоставленные сами себе, под действием дождя и снега в два, три десятка лет превращаются в кучу земли и мало-помалу сравниваются с окружающей почвой.

Хозяин этого караван-сарая заведует выдачей пропускных билетов для проезда по шоссе до Мешеда. Билет до Мешеда стоит 1 р. 10 к. и действителен лишь на один раз в один конец. Каждый фаэтон и фургон обязан запасаться [571] им здесь. Если почему-либо вы не пожелали взять его здесь, то по приезде в Мешед с вас взыскивают вдвое. Если же фаэтон возвращается порожнем, то нового билета покупать не надо. Кроме этого сбора, собственно не с проезжающих, а с экипажа, всякий проезжающий должен иметь паспорт, которым снабдили на границе меня.

Приметы в нем не пишутся, и вы, раз съездивши в Персию, если не собираетесь ехать туда снова, можете смело продать его другому, конечно, с уступкою.

Хозяин-извозчик, на лошадях которого я ехал, ежегодно выправляет несколько таких паспортов для кучеров и фургонщиков. Состав его рабочих часто меняется, и зачастую они ездят с чужими паспортами. Так и мой возница, по имени Василий, оказался в паспорте Петром.

Караван-сарай по этой дороге содержатся по большей части кавказскими татарами, зачастую знающими немного по-русски. Русское подданство, ставя их под защиту консулов, спасает их от произвола и вымогательства туземных властей, так как за обиду русских подданных туземные власти платятся довольно дорого.

Пока кучер убирал лошадей, я послал бывшего со мною человека за самоваром. Я говорю: послал, потому что у самого владетеля караван-сарая обыкновенно собственного самовара нет. За самоваром необходимо посылать в чайханэ, которую вы всегда встретите у каждого караван-сарая. Хозяин этой лавки и снабжает вас самоваром, посудой, чаем и сахаром, конечно, за отдельную плату. Хозяину же караван-сарая за помещение надо платить только тогда, когда вы занимаете отдельную комнату. Если же, заняв вашими повозками хоть весь двор, в отдельной комнатке не нуждаетесь, то с вас. ничего за ночлег не берут. Хозяин довольствуется лишь доходом с продаваемого вам фуража, за который он и заламывает соответствующие цены, пользуясь тем, что ближайшее селение верстах в 5 в сторону от дороги.

Пока хлопотали с самоваром, быстро без сумерек наступила ночь. Сейчас только солнце еще виднелось над горизонтом, но вот оно скрылось, несколько мгновений рассеянного света, длинные вечерние тени пропали, солнце еще борется с месяцем. Но вот солнце уступает; месяц, давно уже ждавший на небе, вступая в свои права, разгорается все ярче и ярче. Потянулись, побежали черные тени, заря догорела и погасла, тихая южная ночь охватила долину, отдаленные горы покрылись серебристой дымкой; яркие южные звезды, кажется, спорят с месяцем.

Утром, часа в 4, когда солнце еще не показалось из-за гор, мы уже выезжаем. Скоро начинается подъем. По мере [572] того, как мы поднимаемся, лучи солнца, освещавшие сначала лишь вершины дальних гор, спускаются все ниже и ниже и скоро заливают горячим светом самые глубокие впадины покинутой нами долины.

Дорога от Шамхал, как называется этот караван-сарай, до города Кугана — самая живописная из всего пути. Дорога, шедшая прежде по земляным отлогим склонам, переходит теперь на скалистые обрывистые хребты. Шоссе узкою лентою смело извивается по откосам гор, где место для него приходилось вырубать в камне. Скалы, составляющие стену по одной из сторон дороги, носят на себе следы взрывов.

На нависших над дорогою утесах кое-где, цепляясь корнями, растут кусты туй. Но и эта единственная растительность, встречаемая в этих горах, разбросана крайне редко.

Но вот мы снова спускаемся в долину. Около горного родника приютилась маленькая персидская деревушка. Жилища еще беднее и неудобнее, чем те, что я видел в Башгире. У ключа, где мы остановились поить, расставлены на камнях медные луженые тазы с водою. С какою целью это было сделано, я так и не узнал.

Видя, что мы собираемся поить лошадей, несколько туземцев подошли к источнику. Усевшись около воды, они видимо были недовольны и пытались протестовать против того, чтобы мы пользовались их водою. Но, трусливые по природе, они ограничились лишь ворчанием и ругательствами про себя. По объяснению моего кучера, они не желали, чтобы нечистое ведро уруса окуналось в их воду.

Сейчас же за ключом дорога входит в ущелье. Сажен 150 вы едете по узкому коридору, где можно разъехаться со встречными лишь с трудом; высоко наверху видна узкая полоска голубого неба. Место это называется Дурбадан.

На долине, куда мы выехали из этого ущелья, находятся посевы жителей деревни, которую мы миновали у ключа. Хлеб уже поспел, и его жнут мужчины и женщины маленькими кривыми серпами. Затем, не связывая его в снопы, наваливают в сетки и, связав их по две, нагружают на ишака, который и отвозит их в деревню.

Ишак, или хар, т. е. осел, здесь, как и в Закаспии, самое необходимое, распространенное, дешевое и невзыскательное животное. Каких только работ оно не исполняет! Он возит, или, вернее, таскает землю, навоз, кирпичи, бревна, хлеб, солому, арбузы, дыни, хозяина, хозяйку, детей, порознь каждого и всех трех вместе. При этом на маленькое животное наваливают такую массу, что удивляешься, как оно может выдержать. Возмутительно видеть, как на маленьком ишачке сидят два [573] громадных перса, ноги их достигают земли, и из-под них видна лишь голова животного. При езде на ишаках простым народом узда не употребляется. Им управляют при помощи заостренной палочки, которой тычут или бьют по стороне, противоположной той, куда надо повернуть. Когда ишаков несколько, то их не привязывают одного к другому, как это делают с верблюдами и лошадьми, но пускают свободно.

Один мальчишка с палкой управляется с целым караваном из ишаков 8-10. Они идут себе вместе, не отставая и не разбегаясь, и терпеливо переносят свою незавидную долю. Невольно удивишься, откуда пошло мнение об упрямстве и лени осла. Смирнее, послушнее и кротче животного я не видывал.

Долина, по которой мы ехали, становится все шире и шире. Вот впереди раскинулся большой аул с земляными домами, заборами, с зеленеющими тополями и с приятно ласкающими глаз своею темной зеленью полями клевера. После голых скал и выжженных солнцем мертвых откосов приятно видеть густую и свежую траву. Миновав кривую улицу, по которой проходить дорога, мы подъезжаем к берегу широкой горной речки, дающей жизнь всей растительности. Речка эта пересекает долину, и на всем ее пути ею постарались воспользоваться, насколько возможно. Выехав из селения, мы едем по берегу реки вверх по течению. Река бежит по дну широкого ущелья, прихотливо извиваясь от одного его края к другому. Дорога постоянно переходит с берега на берег. Через речку перекинуто несколько новых крепких мостов; где берега отлоги, там переезжаем в брод.

Вот обвал скал засыпал русло; громадные камни образуют естественную плотину, вода с шумом переливается через преграду, то образуя водопад, то рассыпаясь мелкими брызгами.

Довольно долго ехали мы по ущелью, следуя за капризными извивами реки. Было уже близко к полудню, когда показались стены караван-сарая, где мы должны были остановиться, Этот караван-сарай расположен в том же ущелье, между дорогой и речкой; по другую сторону дороги, как и в предыдущем, расположена чайная лавка.

Сегодня вечером мы должны доехать до города Кугана. Горы должны скоро кончиться. Перегон этот довольно велик, и потому выезжаем пораньше. С сожалением расстаемся с веселой речкой и яркой зеленью тополей, окружающих со всех сторон стены караван-сарая. Место это называется Имам-Кули, и по справедливости оно самое лучшее на всей дороге. Через полверсты снова начинаются подъемы.

Обгоняем трех ишаков, нагруженных, помимо груза, целым семейством. Бегущий за ними худощавый пес догоняет [574] нас. Но не лает и гонится за нами, глаза его смотрят просительно, и он умильно виляет хвостом. Кучер объясняет, что собаки придорожных селений привыкли, что проезжающие русские ямщики бросают им с фаэтонов хлеб. Поэтому и этот бежит за нами. Не желая обманывать его надежд, кидаю ему увесистый кусок.

В Персии собака считается нечистой, никто никогда не заботится их накормить; на улицах множество бездомных собак, жалких, тощих, промышляющих неизвестно чем свой скудный кусок хлеба.

Позже, в Мешеде, на дворе у генерал-губернатора, я видал пару отличных лягашей, таких же тощих, как и бездомные уличные собаки. Охотящийся с ними генерал-губернатор не только не считал нужным отвести им особое помещение, но даже не назначал им определенного корма, предоставляя прокармливаться, чем попало.

Дмитрий Беляев

(Продолжение в следующей книжке)