ЩЕГЛОВ А. Н.

КРОВАВАЯ СТРАНИЦА ПЕРСИДСКОЙ ИСТОРИИ

В конце апреля 1896 года персидский шах Наср-Эддин готовился праздновать пятидесятилетний юбилей своего царствования. Судьба решила, однако, иначе, и за пять дней до этого юбилея маститый повелитель Ирана был убит.

Я состоял в то время первым секретарем нашей миссии в Тегеране и за отсутствием посланника управлял ей в качестве поверенного в делах. Мне пришлось, таким образом, быть близким свидетелем всего, что произошло в Персии вслед за этим кровавым событием, в те тревожные дни, когда власть выпала из рук грозного шаха и неведомо еще было, как перейдет она к его наследнику. Пользуясь сохранившимися у меня записками, я хотел бы дальнейшим рассказом внести посильную лепту в тот материал, из которого будущий историк почерпнет данные для описания этого трагического эпизода из жизни Ирана.

19-го апреля 1896 года в Тегеране стоял жаркий день. Я только что вернулся с длинной прогулки верхом и, порядочно утомившись, собирался отдохнуть, как в 2 ч. 30 м. по полудни ко мне прискакал вестовой с запиской командира персидской казачьей бригады полковника Косоговского, сообщавшего, что шах в одной из загородных мечетей ранен выстрелом из револьвера, и что садразам вызвал полковника во дворец. [247]

Пораженный этим известием, я, забыв всякую усталость, тотчас же вместе с первым драгоманом миссии, И. Г. Григоровичем, отправился во дворец, где застал садразама в крайне угнетенном состоянии духа.

На вопрос мой, что случилось, первый министр с рыданиями ответил: “Все кончено, шах убит!” В это время к нам подошли из внутренних комнат доктора шаха и подтвердили, что его величество скончался.

Через несколько минут прибыл во дворец доктор императорской миссии Вендт и, осмотрев тело шаха, сообщил, что его величество убит наповал пулею, попавшею прямо в сердце.

Тем временем я старался успокоить садразама и убеждал его не падать духом в такую критическую минуту, а сослужить Персии и новому шаху верную службу принятием мер к спокойному переходу власти в руки законного наследника престола.

В то же время я предложил находившемуся тут полковнику Косоговскому немедленно принять меры к охране дворца казачьей бригадой и не оставлять садразама, исполняя приказания только его светлости.

Когда садразам несколько успокоился, мы присели с ним в дворцовом саду, поодаль от собравшихся туда принцев Каджарского дома, а также высших сановников, и Амин-ус-Султан (садразам) прерывающимся от слез -голосом рассказал следующее.

В 10 ч. утра шах с садразамом и обычною свитою отправился в одну из окрестных мечетей (Шах-Абдул-Азим), куда прибыль в начале первого часа. Обыкновенно народ удаляли, когда шах входил в мечеть, не на этот раз Наср-Эддин приказал не беспокоить молящихся. Войдя в одно из отделений мечети, где было много женщин, шах приказал садразаму распорядиться насчет ковра для молитвы, а сам прошел вперед. Едва успел Амин-ус-Султан обернуться, чтобы отдать приказание, как раздался слабый звук выстрела, и народ бросился на какого-то человека, выскочившего из толпы женщин. Садразам, видя, что шах сделал несколько шагов в сторону, и предполагая, что его величество невредим, бросился с несколькими лицами из свиты вырвать преступника из рук разъяренной толпы. Передав исцарапанного и избитого злодея в руки полиции, садразам подбежал к шаху и с ужасом увидел, что он лежит без всяких признаков жизни. Расстегнув мундир, он усмотрел небольшую рану около сердца. Докторов на месте не было. Стали прикладывать лед к ране, обмывать голову водой, но ничто не помогало и шах оставался недвижим. Разослали вестовых за докторами. Между тем, стоявшие в момент преступления около шаха рассказали, что [248] злодей, высунувшись между двумя женщинами, почти в упор выстрелил в его величество, после чего шах сделал несколько быстрых шагов и затем упал.

Видя, что время проходит, а докторов все нет, садразам решил везти шаха в город. Поместив труп Наср-Эддина в карете и придав ему позу живого человека, садразам сел рядом, а напротив посадил одного из придворных. Желая не волновать народ и успеть принять нужные меры прежде, чем население узнает об убийстве шаха, Амин-ус-Султан приказал скорее ехать в город, а сам, проезжая по базарам среди народа, почтительно кланявшегося повелителю, обмахивал его лицо платком, будто шах по обыкновению приказал ему это делать в виду жаркого полдня. Таким образом удалось провезти труп шаха в самый сад дворца и вынести его прежде, чем в городе стало известно о несчастии. Прискакавшие во дворец доктора могли лишь констатировать смерть его величества.

Окончив этот рассказ, садразам горько заплакал и сквозь слезы сказал:

“Я словно чуял беду и умолял сегодня утром шаха не ездить в мечеть, так как его величество не совсем хорошо себя чувствовал; но шах настоял на своем, сказав мне, что видел сон, в котором один из его предков сообщал ему что-то очень интересное, и вдруг прервал рассказ, объявив, что конец его он узнает сегодня в мечети Шах-Абдул-Азим. Так и не удалось мне отговорить шаха..., и несчастье свершилось!”

В заключение нашей беседы садразам сказал, что теперь, когда персидское правительство осталось без главы, только влияние России, и ее воздействие могут поддержать в стране порядок и обеспечить спокойный переход власти в руки законного наследника престола.

Вместе с тем Амин-ус-Султан выразил опасение, как бы один из сыновей убитого шаха, принц Наиб-ус-Салтанэ, состоявший тегеранским генерал-губернатором, не вздумал провозгласить себя шахом, воспользовавшись тем, что наследник находился далеко от Тегерана — в Тавризе. Садразам просил меня поэтому повидать Наиба и повлиять на него в смысле признания им своего брата велиагда (Титул персидского наследного принца.) шахом.

Опасаясь, как бы велиагд под влиянием внезапного удара не растерялся и не отказался от престола, первый министр выразил надежду, что Россия ободрить Музаффер-Эддина быстрым признанием его шахом. Садразам просил меня также предложить князю Дабиже, который управлял в то время [250] нашим генеральным консульством в Тавризе, поддержать велиагда и повлиять, буде нужно, на население, привыкшее слушаться России.

Я обещал садразаму полное содействие императорской миссии в деле поддержания порядка в стране и перехода власти к законному наследнику.

Ободрившись духом, Амин-ус-Султан с энергией начал распоряжаться и принимать меры к охране порядка. Решено было поручить охрану города и дворца полковнику Косоговскому, под главным начальством зятя садразама Сердар-Экрема; приказано было озаботиться тем, чтобы базары были открыты, а хлеб и съестные припасы находились на них в изобилии, причем по обыкновенным ценам; в окрестные селения разосланы были конные отряды для обеспечения подвоза в город съестных припасов и топлива; приказано раздать войскам недоплаченное за последние месяцы жалованье.

Оставив затем садразама и обещав ему вскоре вернуться, я доехал к принцу Наибу, покинувшему уже шахский дворец и отправившемуся в свой собственный, расположенный на окраинах города. Перед отъездом он распорядился послать к себе во дворец 700 ружей из арсенала. Обстоятельство это, в связи с тем, что в распоряжении принца имелось два собственных полка, беспокоило садразама, и он просил меня обратить на это внимание.

Приехав к принцу, я застал его в сильном волнении. Принеся ему соболезнование, я тотчас заявил, что в глазах России единственным законным шахом является ныне велиагд Музаффер-Эддин, и что Россия не потерпит чьих-либо поползновений к нарушению законного престолонаследия в Персии.

В ответ на это принц задумался и молчал несколько минут, а затем сказал:

— Какое же будет мое теперь положение? Со смертью отца я все потерял. Что мне делать?

Я ответил, что ему, как брату шаха, следует подать пример всем персам и тотчас выразить его величеству верноподданнические чувства.

— Если я исполню это и буду держаться в стороне, смирно оплакивая смерть отца, — сказал на это Наиб-ус-Салтанэ, — могу я рассчитывать на защиту Россией моей жизни, семейства и имущества?

Я сказал на это, что никакой опасности ни ему, ни его семейству и имуществу не грозит, но в случае чего русское правительство, конечно, не дозволит какого-либо насилия, буде сам принц поведет себя законно и достойно! [251]

— Дайте мне письменное в этом удостоверение, — воскликнул принц, — и я ничем не нарушу спокойствия страны.

Я ответил принцу, что если он письменно заявит мне о своей покорности шаху Музаффер-Эддину и попросит благосклонного покровительства России, то я готов письменно же ответить ему, что доведу о сем до сведения моего правительства, а пока приму возможные меры к охране его жизни, семьи и имущества.

Вместе с тем я потребовал, чтобы принц немедленно послал новому шаху верноподданническую телеграмму и сообразовался в своих действиях с долгом добросовестного подданного его величества Музаффер-Эддина.

Тогда принц клятвенно заверил меня, что исполнит мои советы и тотчас же пошлет телеграмму шаху, а письменное заявление в указанном смысле пришлет мне к вечеру.

Через несколько часов я обменялся с принцем письмами в вышеуказанном смысле и узнал, что Наиб-ус-Салтанэ послал новому шаху верноподданническую телеграмму.

В городе, тем временем, еще ничего не знали о трагической смерти шаха; проездом от принца Наиба в императорскую миссию, я мог убедиться в этом, видя повсюду повседневную спокойную жизнь.

Приехав домой, я застал у нас целое общество. Ю. Д. Батюшков, студент миссии, большой поклонник детей, устроил давно обещанный детский праздник в саду миссии. Пришлось, однако, нарушить это веселье и поскорее отправить детвору по домам, под охраною наших гулямов, ибо нельзя было поручиться за продолжение спокойствия на улицах Тегерана.

Мне тут же доложили, что полковник Косоговский прислал казаков под командой офицера для охраны миссии, а также передали письмо г. Тютрюмова, директора русского банка в Тегеране, в котором он просил меня принять меры к ограждению вверенных ему крупных денежных сумм.

Я тотчас же распорядился отправить в банк присланный в миссию отряд казаков, решив охранять последнюю своими постоянными стражниками, в виде четырех русских урядников и двадцати пяти персидских солдат под командою персидского же старого майора, который уже много лет преданно служил нам, набирая себе верную команду для охраны императорской миссии. И он, и его люди находились, с разрешения тегеранского правительства, на нашем иждивении.

Отправив в Петербург телеграмму о разразившемся над Персией ударе и рекомендовав моим сослуживцам не покидать миссии, а в случае каких-либо осложнений немедленно послать ко мне вестового, я снова поехал во дворец, где застал первого [252]

министра, окруженного принцами Каджарского дома, за исключением Наиба-ус-Салтанэ, и высшими сановниками.

Едва успел я передать Амин-ус-Султану результата моей поездки к принцу Наибу и несколько успокоить его, как ему доложили, что велиагд желает переговорить с ним по телеграфу о событии дня. В то же время прибыл во дворец английский посланник сэр Мортимер Дюранд. Садразам пригласил нас обоих пойти с ним вместе на дворцовый телеграф, что мы и исполнили.

Придя к телеграфному аппарату, садразам велел передать Музаффер-Эддину, что, в присутствии английского посланника и русского поверенного в делах, он извещает его величество о кончине шаха Наср-Эддина и повергает к августейшим стопам наследника верноподданнические чувства принцев и сановников, собравшихся во дворце оплакивать незабвенного родителя воцарившегося шаха Музаффер-Эддина.

Велиагд тотчас ответил, что, принимая бразды верховного правления, он оставляет всех сановников на своих местах и возлагает на садразама главное руководство делами государства, приказывая ему вместе с тем не покидать дворца до тех пор, пока он сам, шах, не прибудет в Тегеран.

Этот ответ нового шаха сразу придал бодрости садразаму и вывел Персию на определенный путь из опасного переходного положения.

Воспользовавшись присутствием английского посланника, я предложил ему телеграфировать его величеству наши соболезнования. Мне хотелось этим немедленно выяснить признание Англией Музаффер-Эддина шахом и тем разрушить иллюзии многих в Персии, полагавших, что кандидатом Великобритании на шахский престол является принц Зели-Султан, старший сын Наср-Эддина, но рожденный не от принцессы и потому устраненный ими от престолонаследия.

Сэр Мортимер Дюранд, после минутного раздумья, согласился на мое предложение, и садразам тотчас передал велиагду наши соболезнования, в которых мы давали Музаффер-Эддину титул его величества. С этого момента в глазах персов Музаффер-Эддин был признан шахом двумя великими державами, наиболее заинтересованными в делах Ирана.

Шах по телеграфу ответил нам горячей благодарностью. По окончании наших переговоров по телеграфу с его величеством, сэр Мортимер Дюранд и я оставили дворец.

Прощаясь со мною, садразам сказал, что теперь займется наложением печатей на шахскую сокровищницу и распоряжениями касательно временного погребения на другое утро шаха [254] Наср-Эддина в ограде дворца. При этом Амин-ус-Султан просил меня заехать попозднее еще раз во дворец.

Уезжая, мы встретили турецкого посла, который, узнав, что английский посланник и я телеграфировали новому шаху, поспешил сделать то же.

Вернувшись в миссию, я разослал нашим консулам указания содействовать местным правителям в поддержании порядка и спокойствия при объявлении народу о смерти Наср-Эддина и о воцарении шаха Музаффер-Эддина. В то же время отправлены были телеграммы об убийстве шаха главноначальствующему на Кавказе и начальнику Закаспийской области, дабы наши пограничные власти не были застигнуты врасплох, в случае каких-либо осложнений в Персии.

Покончив все это поздно вечером, я в час ночи снова отправился во дворец в сопровождении второго драгомана миссии А. Н. Штриттера, а также маленького конвоя, состоявшего из двух русских урядников и двух персидских гулямов.

К этому времени полковник Косоговский, опасаясь беспорядков, вновь прислал в миссию несколько конных казаков под командою офицера. Уезжая, я поручил второму секретарю миссии С. А. Лермонтову, чрезвычайно спокойно наблюдавшему за порядком в миссии и вокруг нее, выслать на разведки казаков, если к 3 часам ночи я еще не вернусь.

Мы поехали верхом. Была тихая, лунная ночь. Кругом полная тишина; на улицах — ни души. Только изредка раздавались где-то выстрелы. Мы ехали молча, и в душу закрадывался вопросы пройдет ли все благополучно, или, по прежним примерам, разразится над Персией кровавый, бессмысленный бунт?.. И странное дело — после этого утомительного, переполненного грозными событиями дня, не чувствовалось ни усталости, ни тревоги; хотелось еще действовать, еще работать, верилось в успех...

Но вот и дворцовые ворота; мы говорим часовому пароль, въезжаем в ограду и, спешившись, идем в канцелярию садразама, где застаем его за работой. Амин-ус-Султан вполне овладел собою и с замечательною предусмотрительностью отдавал приказания касательно погребения шаха и объявления народу о воцарении велиагда.

Пробыв с садразамом около двух часов и вселив в окружающих его убеждение, что русский представитель принимает деятельное участие в стараниях Амин-ус-Султана поддержать порядок в Персии, — я поехал в наш банк, проверить — приняты ли все меры к его охране.

В банке мы застали тишину и спокойствие под охраною усиленного наряда казаков; но управляющий банком Тютрюмов и его помощник Потехин бодрствовали, несколько волнуясь за [255] целость вверенных им крупных капиталов. Наш приезд и дружеская получасовая беседа за стаканом чая подбодрили их. Узнав о мерах, принятых к ограждению порядка, они успокоились и решили, проводив нас, отдохнуть.

В исходе четвертого часа ночи мы крупной рысью направились домой. На улицах было тихо, замолкли выстрелы, раздававшиеся в начале ночи. Тегеран спал спокойным сном, охраняемый бдительными патрулями и умело расставленными полковником Косоговским военными постами.

Вблизи миссии мы услыхали лошадиный топот. Из-за поворота улицы выехал нам навстречу взвод казаков, высланный Лермонтовым на разведки в виду нашего долгого отсутствия. Казаки присоединились к нам, и через несколько минут мы все вместе въехали в ворота миссии.

Сойдя с коня, я крепко пожал руку моего милого спутника А. Н. Штриттера и поздравил его с благополучным окончанием нашей ночной экскурсии. Мы оба вынули из карманов револьверы и рады были, что не пришлось к ним прибегать.

Все мы могли, наконец, немного отдохнуть.

На другой день рано утром шах Неср-Эддин был временно похоронен в ограде дворца, в здании “Текиэ”, где обыкновенно происходят представления мистерий. Иностранцы не участвовали в этой печальной церемонии.

Как только шах Наср-Эддин был временно похоронен в “Текиэ”, со всем установленным для сего церемониалом, столичному населению и войскам было объявлено о смерти его величества и воцарении велиагда Музаффер-Эддина. Одновременно разосланы были по всей Персии телеграфные предписания сделать местному населению такие же оповещения.

Как в столице, так и в провинции весть эта принята была спокойно. Только в Ширазе произошли незначительные, по словам садразама, беспорядки, вызванные дороговизною хлеба. Быстро принятые меры к удешевлению хлеба и мяса скоро положили конец волнению.

Опасения, что Зели-Султан, сын шаха, о котором я уже говорил выше, состоявший исфаганским правителем, предпримет что-либо к овладению престолом, — не оправдались. Этот принц, питавший не так давно надежду вступить, при поддержке Великобритании, на шахский престол, — отказался теперь от такой затеи. Немедленно по получении извещения о смерти шаха Наср-Эддина, он обратился к велиагду с самой верноподданнической телеграммой, предоставляя, в цветистых персидских фразах, себя и все свое имущество в распоряжение законного наследника престола.

Нет сомнения, что эта покорность вызвана была сознанием своего бессилия завладеть престолом, А еще недавно Зели-Султан [256] был заносчивым и полновластным хозяином почти всей Южной Персии; в его распоряжении было хорошо организованное многочисленное войско. Предусмотрительный Амин-ус-Султан, опасаясь для целости Персии возраставшей мощи принца Зели, убедил покойного шаха ограничить власть сына, отобрать у него войско и большую часть южных провинций, оставив ему только исфаганский округ с двумя-тремя батальонами солдат. Результатом этой меры явилось смирение честолюбивого принца и покорность брату, когда пробил час вступления велиагда на шахский престол.

Таким образом, второй день после смерти шаха прошел совершенно спокойно. Народ мирно занимался своим делом, довольный тем, что происшедшее событие ничем не отразилось на его обычной жизни; базары открыты, всего вдоволь, и цены те же; к тому же порядка даже больше, ибо войска не бесчинствуют, получив следуемое им жалованье, а охрана тишины и спокойствия происходит под непосредственным наблюдением представителей России, престиж которой стоял тогда в Персии очень высоко.

Все мои иностранные коллеги перебывали в миссии, выражая благодарность за охрану их миссии персидскими казаками, под надзором русских офицеров, состоявших инструкторами в персидской казачьей бригаде.

На третий день, 21-го апреля, я получил от князя Лобанова-Ростовского, нашего министра иностранных дел, следующую открытую телеграмму;

“En exprimant a Votre Majeste la part bien vive que je prends a sa douleur je la prie de croire aux voeux sinceres que je forme pour le bonheur et la gloire du regne qu'Elle inaugure. J'aime a compter sur la continuation des relations d'amitie et de bon voisinage si heureusement etablies entre la Russie et la Perse sous le regne du tres regrette Schah Nasr-Eddin”.

Телеграмма эта очень ободрила нового шаха и садразама, который поспешил придать ей широкую, насколько было возможно, гласность, дабы в народе знали, что русский царь дружески относится к Музаффер-Эддину.

В то же время князь Лобанов телеграфировал мне, что оказанная мною садразаму поддержка вполне одобряется, и желательно, чтобы я продолжал содействовать ему в поддержании полного порядка.

Между тем в миссии получена была телеграмма князя Дабижа, управлявшего тогда нашим генеральным консульством в Тавризе, которою он доносил, что 20-го апреля шах [257] Музаффер-Эддин принимал в Тавризе консульский корпус и в ответ на принесенные ему, по случаю восшествия на престол, поздравления, сказал, что сделает все возможное к благу проживающих в Персии иностранцев, и выразил надежду, что дружественно расположенные к нему державы не оставят его необходимой поддержкою.

Вместе с тем князь Дабижа сообщил, что в Тавризе царит полное спокойствие; цены жизненных припасов понижены, хлеба в изобилии.

Одновременно от других наших консулов в Персии пришли телеграфные донесения, что в их районах объявление о смерти Наср-Эддина и о воцарении шаха Музаффер-Эддина прошло совершенно спокойно. Садразам, со своей стороны, получил такие же добрые вести со всех концов Персии.

Передавая мне об этом, он горячо благодарил за содействие и поддержку, оказанные персидским провинциальным властям нашими консулами.

Наглядным доказательством того, как высоко стоял тогда престиж России в Персии, и как мало рассчитывали иранские правители на свое собственное влияние на народ, может служить следующее донесение нашего консула в Астрабаде г-на Кохановского, от 20 апреля:

“Сегодня утром мы с правителем, — по его убедительной просьбе, — совместно объявили в лагере — войску, а в губернаторском доме — местному духовенству и должностным лицам о смерти шаха Наср-Эддина и о воцарений Музаффер-Эддина. Мы послали затем письменные извещения от его и моего имени окружным начальникам и туркменским ханам с приказаниями соблюдать порядок. В крае пока все спокойно”.

Спокойствие это так и не было нарушено, а, напротив, как в Астрабаде, так и в степи надолго установился больший, чем когда-либо, порядок; беспокойные кочевые туркмены смирились, поняв, что за порядок в Персии стоит Россия и безобразничать не позволить.

26-го апреля, на седьмой день после смерти шаха Наср-Эддина, окончился, но местному обычаю, первый период траура (весь траур продолжается сорок дней), и, по приказанию шаха Музаффер-Эддина, в столице произведен был в полдень салюта из пушек, после чего приспущенные дотоле флаги были подняты. В тот же день английский посланник, по поручению королевы Виктории, возложил на могилу шаха венок. Обстоятельство это, идущее совершенно вразрез с мусульманскими обычаями, произвело скорее неприятное впечатление на персов. Эта не совсем удачная демонстрация так и осталась единичной: никто не последовал ее примеру, считаясь с местными [258] взглядами. К этому времени острый период перехода власти от убитого шаха к его законному наследнику уже миновал, и жизнь в Персии начала входить в обычные рамки, далеко, правда, неприглядные, но все же без резких толчков в ту или другую сторону.

Обстоятельство это не мало удивило тогда как Европу, так и весь Иран. Вспоминая историю Персии, ожидали после смерти шаха Наср-Эддина — мятежей, кровавых междуусобиц, избиения иностранцев... И вдруг, после убийства шаха — полная тишина и спокойный переход власти в руки законного наследника.

Много, конечно, способствовал этому счастливому для Персии результату тогдашний талантливый, патриотичный и в высшей степени энергичный садразам, вынесший на своих плечах все опасное переходное время между убийством Наср-Эддина и фактическим воцарением Музаффер-Эддина, но нельзя отрицать, что и условия государственной жизни Персии сильно изменились за долголетнее царствование Наср-Эддина. Власть все-таки несколько упорядочилась и окрепла, а европейская цивилизация, медленно проникая во владения Каджаров, незаметно делала свое дело, смягчая дикие нравы старой Персии. К тому же за этот долгий период времени персы успели сознать пользу от добрососедских сношений с Россией; у них развилась торговля, явился намек на законность и некоторая обеспеченность жизни и имущества. При таких условиях стоило предпочесть порядок бунту и, в надежде на лучшее будущее, воздержаться от грабежа и убийств.

И вот, в критический момент Персия, сознавая, что Россия за воцарение велиагда и не потерпит беспорядков в соседней стране, — мирно переходит к новому царствованию, наперекор тем, кто сулил ей при этом всякие ужасы.

Спокойствию этому способствовало также и то обстоятельство, что перемена шахов произошла внезапно. Претенденты на престол Ирана были застигнуты врасплох, никак не ожидая скорой смерти еще бодрого, совершенно здорового Наср-Эддина, и не успели подготовить себе хотя какой-нибудь шанс на успех. Не успели также забросить сети и международные любители ловить рыбу в мутной воде.

Все свершилось так быстро, а садразам так ловко подобрал бразды правления и передал их в руки законного наследника, что всем пришлось — рад, не рад — подчиниться совершившемуся факту спокойного воцарения Музаффер-Эддина.

Убийцей шаха Наср-Эддина оказался один из фанатических приверженцев известного мусульманского социалиста шейха Джемаль-Эддина, проживавшего в Константинополе. Имя злодея Мулла-Риза-Кирмани; схваченный на месте преступления, он [259] был заключен в тюрьму в ограде дворца, и допрос его происходил под наблюдением самого садразама, причем к пыткам не прибегали.

Выяснилось, что преступник и ранее уже был замешан в революционную агитацию, не раз сидел в тюрьме и только с год перед тем был выпущен на свободу, чем и воспользовался, чтобы отправиться в Константинополь к своему единомышленнику и руководителю — Джемаль-Эддину. За два месяца перед убийством шаха он выехал с одним своим товарищем из Константинополя в Персию. Хотя имя и приметы его спутника были известны персидскому правительству, тем не менее, так и не удалось разыскать его.

Дознанием было обнаружено, что одна из прислужниц шахского гарема была в родстве с преступником, и что через нее он добывал все сведения о домашней жизни и выездах шаха Наср-Эддина.

По словам садразама Амин-ус-Султана, злодей являл собою тип свирепого анархиста на религиозной мусульманской подкладке. Он не выдал ни одного соучастника и коротко лишь заявил, что считает себя послом свыше для совершения казни над тираном, радуется, что это ему удалось, и убежден, что благодарные персы поставят ему со временем памятник в Тегеране.

В виду того, что самая близкая связь между убийцею шаха и шейхом Джемаль-Эддином, не подлежала сомнению, садразам пытался склонить Порту к выдаче означенного шейха персидскому правительству, но не добился этого. Доморощенные персидские следователи и первобытная полиция Ирана оказались, таким образом, в очень затруднительном положении и прекратили дознание, не обнаружив ни руководителей, ни соучастников Муллы-Риза-Кирмани.

По дошедшим до меня сведениям, следователи даже побаивались злодея, который забавлялся тем, что скалил зубы, свирепо рычал и, напугав окружающих, заливался громким смехом. Трусливые, неопытные следователи рады были скорее покончить с этим делом, не поддававшимся их разумению.

Мулла-Риза-Кирмани был приговорен к смерти и повешен на одной из центральных площадей Тегерана.

Народ отнесся довольно равнодушно к этой казни, спокойно созерцая болтавшийся на виселице труп убийцы.

Пока в Тегеране садразам успешно налаживал спокойствие в стране и тщетно пытался раскрыть нити наговора, жертвою которого пал Наср-Эддин, Тавризе спешно готовились к отъезду нового шаха в столицу, причем Музаффер-Эддин сам принимал деятельное участие во всех распоряжениях. Вообще [260] он на первых порах проявил несвойственную ему энергию, удивлял окружающих своей неутомимой деятельностью. Этот подъем духа продолжался, однако, не долго, и уже перед выездом из Тавриза новый шах впал в некоторое уныние, опасаясь за благополучный исход своего путешествия в Тегеран. Вследствие этого он не иначе согласился отправиться в путь, как окруженный громадным конвоем и многочисленной свитой, всего числом до 10.000 человек. Кроме того, шах обратился к представителю нашему в Тавризе с настоятельною просьбою сопровождать его до Тегерана, дабы население видело, что он находится под охраной России.

Князю Дабиже разрешено было исполнить это желание Музаффер-Эддина.

Немалых хлопот стоило обеспечить продовольствием весь этот громадный шахский поезд и принять меры к охране порядка на длинном пути от Тавриза до Тегерана. Наконец все было готово, и шах 6-го мая тронулся в путь в карете, окруженный конными телохранителями и в сопровождении массы экипажей, переполненных лицами свиты. Ехали с ним также князь Дабижа и английский генеральный консул в Тавризе, не пожелавший отстать от своего русского коллеги.

Двигались они с остановками, но все же довольно спешно, и на двенадцатый день к вечеру стали лагерем в пяти верстах от Тегерана, куда выехали навстречу шаха садразам и ближайшие его сотрудники.

На другой день, рано утром, Музаффер-Эддин в закрытом экипаже, окруженный персидскими казаками под командой полковника Косоговского, без особого церемониала и оставив всю свиту за городом, быстро проехал через пустынные еще улицы столицы и въехал, наконец, в ограду своего тегеранского дворца.

В двенадцать часов дня пушечный салют оповестил население о благополучном прибытии в столицу Музаффер-Эддина. Переходное время кончилось, и фактически началось царствование нового шаха. Садразам мог наконец выехать из дворца к себе домой и отдохнуть с сознанием, что исполнил свой долг перед родиной не за страх, а за совесть. Благодаря его энергии, преданности отечеству и замечательному такту, с которым он сумел воспользоваться доброжелательной поддержкой России, Персия благополучно пережила опасный кризис и без потрясений, без активного вмешательства иноземной силы спокойно вступила в новый фазис своей государственной жизни. [261]

Вспоминая о том, что произошло в Персии в один из критических моментов ее государственной жизни, — когда был убит шах Наср-Эддин, нельзя не отметить, что Россия не только не воспользовалась, в своекорыстных видах, затруднениями Ирана, но сделала все, что могла, чтобы помочь Персия справиться собственными силами. В исполнение основных начал нашей политики по отношению к Персии, российская миссия в Тегеране и подведомственные ей консулы всячески старались морально поддержать персов и помочь им избежать иностранной оккупации. Ни один русский солдат не перешел тогда персидской границы; благодаря нашему влиянию и Англия, и Турция воздержались от активного вмешательства в дела Ирана.

Не есть ли это — лучшее доказательство бескорыстно-дружеского отношения России к соседней Персии?

Думается мне, что будущий историк Ирана ответит на этот вопрос — утвердительно.

А. Н. Щеглов