КОСОГОВСКИЙ В. А.

ДНЕВНИК

[Казнь Мирзы Мохаммеда Реза Кермани, убийцы шаха]

Садр-азам из Сааб-Крание приехал в Тегеран; он отправился во дворец и здесь долго говорил с Мирза [60] Мохаммед Реза Кермани, после чего дал ему 10 золотых туманов и сказал, что сам шах желает его видеть. При этом садр-азам сказал убийце: "Ну, Мохаммед Реза, шах готов тебя простить, но с тем, чтобы ты немедленно же покинул Тегеран и удалился в Кербелу или куда-нибудь в другое место для богомолья — замаливать бога за твое преступление". — "Нет, я этому не верю, — спокойно ответил убийца, — я понимаю, что преступление мною совершено такого рода, что за него не может быть прощения: я убил шаха". — "Нет, — сказал садр-азам, — шах тебя простит, но под одним условием, — чтобы ты выдал своих товарищей". — "Этому я никогда не поверю, — ответил убийца. — Вы и меня убьете, и всех моих несчастных товарищей; так пусть уж лучше погибну я один". Видя безуспешность своих переговоров, садр-азам сказал: "Ну, в таком случае поезжай к шаху в Сааб-Крание, может быть, он, поговорив с тобой лично, и помилует тебя, а я буду присутствовать при твоем разговоре с шахом". "Как хотите, так и поступайте со мной", — равнодушно ответил убийца.

В 11 часов пополудни за Мирза Мохаммед Реза (в шахский дворец, где все время содержится убийца) приехала карета, в которую посадили убийцу, сказав ему, что шах желает его видеть и сделать какой-то "ильтифат" (Ильтифат — внимание, милость). "Еще бы, — горделиво ответил убийца, — ведь благодаря мне он сделался шахом".

Но в карету посадили все-таки со связанными назад руками. Когда карета доехала до узкого переулка, ведущего с европейской улицы на Майдане машк, карета остановилась, а конвойные поехали будто бы доложить сардар-е колль; через несколько минут посланные вернулись и сообщили, что будто бы сардар-е колль сказал, что теперь уже слишком поздно ехать к шаху, да и городские ворота уже заперты, а что пусть лучше Мирза Мохаммед Резу отвезут на Майдан-е машк в сарбазскую казарму пятого фоуджа "Шеккаки", где он останется до утра.

Подъехав к казарме, убийцу ввели в караульную комнату, в которой помещается султан; здесь убийца внимательно осмотрелся; увидев вокруг себя тех же самых сарбазов фоуджа "Савадкух", которые стерегли его все [61] время с самой смерти шаха, убийца догадался, в чем дело, и сказал: "Ага, так вот где должно со мной свершиться", — и сразу успокоился. Сюда явились несколько высокопоставленных лиц и начали обращаться к нему со всевозможными вопросами; убийца отвечал им всем совершенно в том же тоне, в каком к нему обращались: спрашивавшим вежливо и он отвечал вежливо; ругавших же его, он сам осыпал самой площадной бранью. Особенно досталось от него министру полиции Назм од-Доуле, которому он сказал: "Какой же ты мерзавец и подлец! Клялся всем святым на свете, что надо мной не совершат никакого насилия... ну, да, впрочем, теперь это безразлично..." Затем убийца попросил, чтобы ему дали дыню; один из караульных сарбазов исполнил его желание, говоря: "А знаешь ли ты, что дыню ты кушаешь в последний раз?" Убийца на это ничего не ответил и молча начал есть дыню вместе с караулившим его сарбазом.

В ночь с 30 на 31 июля на площади Майдан-е машк воздвигли виселицу. Никто из тегеранских жителей не хотел давать лес. Наконец нашелся один, согласившийся "одолжить" бревна за 25 туманов.

Виселицу хотели поставить в 6 часов вечера 30 июля, но собралась такая масса зевак, что принуждены были все принадлежности для казни убрать в соседнюю сарбазскую казарму фоуджа "пянджум (Пянджум — пятый) Шеккакн", где в ночь с 30 на 31 июля содержался и преступник.

В полночь снова приступили к постройке виселицы. На рассвете вывели убийцу. Войска были построены в большое каре, в середине которого находилась виселица.

Убийца молился всю ночь; все толки, которые первоначально пробовали было распускать про него враги бабидов, будто убийца — бабид, лишены всякого основания. Это самый чистый, истый мусульманин-шиит. Все мелкие просьбы убийцы в ночь перед казнью были удовлетворены, но когда он попросил в последний раз в жизни почитать коран, ему отказали... Если бы убийца взял в руки коран, ему нельзя было бы связать руки для казни до тех пор, покуда он сам не выпустил бы из рук корана.

Преступника вывели в одних подштанниках, даже без ночной рубахи; руки связаны назад. Он хотел казаться смелым и равнодушным, но когда взглянул на [62] виселицу, его дух, видимо, упал; тем не менее он имел достаточно присутствия духа, чтобы сказать: "Знайте все, что я не бабид, а чистый мусульманин", и при этом стал читать предсмертные мусульманские молитвы. Затем прибавил: "Оставьте себе во избежание хлопот эту виселицу на память: я еще не последний..."

Когда преступника вздернули, присутствовавшие при совершении казни войска, при дребезжащих звуках глухих, плохо натянутых барабанов прошли церемониальным маршем между виселицей и сардар-е колль. Во все время совершения казни эти барабаны также не переставали бить.

Труп висел 31 июля и 1 августа до наступления полной темноты. Около 9 часов пополудни труп сняли и отдали евреям. Евреи свезли труп за город через Шимранские ворота (Еврейский квартал в Тегеране расположен против Шимранских ворот) и бросили его в имеющуюся там глубокую яму на съедение собакам, хищным птицам и червям...

Флот

20 августа. Первоначально командир броненосца "Персеполис" был немец, но в 1893/94 г. он уехал, сдав командование ...сартипу Ахмед-ага... С командиром-немцем уехали и все прочие немцы; остался только один инструктор-машинист. В настоящее время экипаж состоит из: 1) команды матросов в 80 человек; 2) 40 артиллеристов вооруженных (?). Вооружение — 8 пушек (каких?).

Ныне персидское правительство крайне остроумно пользуется экипажем "Персеполиса" и в море и на суше в качестве десанта для взимания податей.

В Персидском заливе много островов, управляемых особыми шейхами, подданными шаха. Пользуясь своим недосягаемым для сухопутных губернаторов положением, шейхи эти в большинстве случаев уклонялись или даже прямо отказывались от уплаты дани; а когда к ним правительство посылало на неуклюжих казенных лодках чиновников, взимающих подати, шейхи удирали на своих легких лодочках в открытое море.

В настоящее время должность сборщика податей исполняет командир "Персеполиса", и положение дел сразу [63] изменилось: прежде правительство ежегодно тратило с лишком 100 тыс. туманов на дорогостоящие командировки специально для взимания малиата с островных, полуостровных и прибрежных жителей, которые обыкновенно безнаказанно удирали в море на своих легких лодочках. Но теперь совсем другое дело: от "Персеполиса" не может никто удрать — он во всяком случае догонит; правда, некоторые острова и полуострова защищаются банками (песчаные отмели); но тогда "Персеполис" без всякой церемонии прибегает к шрапнели, и жители мгновенно изъявляют свою покорность...

[Невыплата жалованья военнослужащим]

26 августа. ... Роковой день для Фарман-Фармы (Фарман-Фарма — принц, в описываемое время губернатор Тегерана). Накануне шах получил телеграмму из Шираза, что сарбазы фоуджа "Халедж-е Саве" взбунтовались по случаю неуплаты им денег. Шах потребовал к себе Фарман-Фарму и выругал его. Едва удалился Фарман-Фарма, как к шаху явился английский поверенный в делах г. Гардинг (Заместитель посланника сэра Мортимера Дюранда) и сообщил шаху следующее: сарбазы, стоящие в Бендер-Бушире (На берегу Персидского залива), доведенные до нищеты, не выдержали и обратились к тамошнему английскому консулу, прося у него денег на пропитание; английский консул донес об этом в Калькутту индийскому вице-королю; тот препроводил это донесение английскому поверенному в делах в Тегеране, присовокупив при этом: "буде правительство е. в. шаха сочтет совместным со своим достоинством, — мы (т. е. англичане), ради дружбы, готовы заплатить сарбазам". Английский поверенный в делах в свою очередь сообщил все это шаху, который, несмотря на всю свою апатичность, пришел в бешенство, снова потребовал к себе Фарман-Фарму и снова изругал его.

2 сентября. Воспитанники бывшего австрийского корпуса в числе 30-40 офицеров не получили от Наиб ос-Салтане и Векиль од-Доуле сардар-афхама следуемое им жалованье за последние семь лет, что в общем составляло сумму около 9 тыс. туманов... [64]

Возмущенные этим офицеры сели в бест на Артиллерийскую площадь к большой пушке. Если кому-нибудь из них нужно отлучиться по делам, отлучающийся, чтобы оставалось одно и то же число сидящих в бесте, нанимает вместо себя заместителя за 1 кран на время своего отсутствия. Сарбазы-артиллеристы им прислуживают, как, впрочем, это делается и со всеми, садящимися в бест: подают кушание, кальяны, чай, кофе, бегают для них на базар и пр.

[Корыстолюбие Фарман-Фармы]

2 сентября. Новый тегеранский губернатор Фарман-Фарма уже попробовал увеличить свои доходы: с каждой маленькой мастерской и лавки г. губернатор взимал обыкновенно законных от 1/2 до 2 кранов в месяц, считая на медь. Но прежде медь была в одной цене с серебром... Когда медь упала в цене, все-таки купцы продолжали платить медью.

Фарман-Фарма потребовал, чтобы отныне лавочники платили ту же цифру, но уже серебром, что составляет чуть ли не в 1 1/2 раза больше, чем медью. Лавочники и мастеровые подали жалобу садр-азаму, который разрешил им по-прежнему платить медными деньгами.

[Недовольство высшего духовенства действиями Амин од-Доуле]

2 октября. ...Но есть еще и другая причина.... почему высшее духовенство не только тегеранское, но и провинциальное в некотором брожении и почти поголовно против Амин од-Доуле везир-азама (Амин од-Доуле (Мирза Али-хан) — садр-азам (или везир-азам) Мозаффар эд-Дин-шаха с 1896 по 1898 г),— это его попытки учредить в Персии гербовый сбор, обратив его в государственный доход казны. Амин од-Доуле везир азам вздумал вызвать в Тегеран бывшего посла в Лондоне Мирзу Мальком-хана (армянина, принявшего мусульманство) для того, чтобы с его помощью завести в Персии гербовые бумаги и гербовые марки для совершения разных деловых бумаг и документов, как то: контрактов, купчих крепостей, векселей и прочих обязательств, [65] словом, для всех тех документов, которые издавна совершались моджтахедами, ими же свидетельствовались и их же подписью и печатью скреплялись, лишая тем моджтахедов этого доходного и в особенности авторитетного права в глазах народа...

Амин од-Доуле почувствовал, что борьба с духовенством Персии ему не под силу, начал заискивать у попов и задабривать их: посылает крупные подарки и столичному и провинциальному духовенству.

[Недовольство гилянцев своим правителем Шоа ос-Салтане]

6 октября. Шоа ос-Салтане уже успел возбудить против себя народ. Главным моджтахедом в Реште является шариат-медар (т. е. имеющий в своей власти шариат). При прежних губернаторах, особенно при последнем, Мошир ос-Салтане (теперь он начальник государственной казны), этот моджтахед принимал большое участие в решении всех дел в Гиляне и даже ежедневно по нескольку часов просиживал у губернатора, совместно верша дела: моджтахед находил новые источники доходов для губернатора, а губернатор — для моджтахеда; рука руку мыла к обоюдному удовольствию.

Шоа ос-Салтане, вступив в управление Гиляном, совершенно отстранил шариат-медара и стал самовластно распоряжаться в стране, обижая весь народ. Шариат-медар, воспользовавшись всеобщим неудовольствием против Шоа ос-Салтане, на днях поднял против него довольно крупные волнения в Гиляне.

[Бессердечие персидских чиновников]

8 октября. ...Когда русские взяли Хиву, они освободили несколько сот персиян, томившихся там в плену многие годы, дали им солдатскую одежду, по одному серебряному рублю и на казенный счет доставили их до Астрахани, где и сдали этих несчастных, не чаявших уже свободы и видеть свою родину, персидскому [66] генеральному консулу в Астрахани. Что же сделал и как поступил со своими соотечественниками этот господин? Прежде всего он потребовал у них паспорта — это-то у томившихся десятки лет в рабстве — и вдруг паспорта! Не получив желаемого, он их всех обобрал и как беспаспортных отправил в Мазендеран, куда их доставили, как селедок в бочонке; там их буквально вышвырнули на берег, и затем более уже никто не заботился о их дальнейшей судьбе...

["Шахсей-вахсей"]

8 октября. Во время "шахсей-вахсея" (Шиитский ритуальный обряд самоистязания в память убиения имама Хосейна, сына четвертого халифа Али) ... многие персы... дают обет: или, что они будут проливать свою кровь... или, что они в течение всего месяца мухаррам будут поить правоверных водой. Первые наносят себе раны и вопят: "Шах Хосейн! Вах Хосейн!" и истязают себя. Вторые на весь этот месяц добровольно поступают водоносами, взвьаливают себе на плечи бурдюк, бесплатно разносят его и добровольно предлагают всем и каждому воду.

Сарбазы принадлежат к обеим категориям; к первой — более фанатичные, ко второй — менее фанатичные. Как самоистязание, так и разноску воды производят в солдатской одежде. Сарбазы старые, не рискующие уже выпускать свою кровь, распускают в воде золу, обмазывают ею лица, затем набивают в полу мундира мелкого самана и, подбрасывая его вверх, подставляют свои головы — это значит "посыпать главу пеплом"... Все вышеупомянутые — в полной парадной форме. Те же, которые бьют себя цепями по телу, обнажены до пояса и остаются только в военных штанах с красными лампасами.

Все начальники и офицеры до эмир-туманов и даже сардаров включительно в знак траура расстегивают себе вороты мундиров и рубашек, обнажая всю грудь.

Наиболее храбрыми почему-то в Персии считаются артиллеристы, "тупчи" (Туп — пушка) Они преимущественно принадлежат к первой категории самоистязателей: сквозь мышцы продевают замки, а также, как военные, сквозь кожу на спине продевают крест-накрест ружейные стволы и [67] гордо расхаживают, обнаженные до пояса, имея на себе штаны с синими лампасами, а в руке — форменный артиллерийский изогнутый тесак. Эта операция трудна лишь в первый раз, а затем под кожей фистула остается уже на всю жизнь; каждый следующий год они только подновляют входные и выходные отверстия, расцарапывая бритвой, чтобы показалась кровь, — и готово...

...При постройке мундиров кромки и фабричные клейма не срезываются: в почетном карауле у одного сарбаза на правой лопатке стояло: "Савва Морозов. Москва", а у другого — "Louis. Paris".

Бюджет полиции

Весь бюджет — 19 тыс. туманов в год. Этот бюджет, согласно тому, как и все остальные расходы государственной росписи Персии, выдается не из общей кассы всех государственных поступлений, но имеет свой специальный источник, "магал", совершенно особо предназначенный для бюджета полиции. Что это значит? Это значит, что, например, если бы персидская казна имела хотя бы несколько миллионов совершенно лишних, запасных денег, но если бы не было поступлений из того именно источника (магала), который предназначен специально для бюджета полиции (скажем, например, хоть подати с кочевников Арабистана, или же какой-нибудь другой, подобный же неверный магал), полиция может умереть с голоду и все-таки не получит ни единого гроша на пропитание ее чинов, хотя бы, например, в это же время от рыбных промыслов Лианозова (в устьях реки Сефидруд) деньги целиком оставались бы в государственной казне.

На вышеупомянутые 19 тыс. туманов при нотариальном, конечно, их получении начальник полиции должен содержать 250 нижних чинов, каждому из которых полагается жалованье по 22 крана белыми деньгами в месяц (4 руб. 15 коп.), или 26 туманов и 4 крана в год (около 50 руб.).

За 1895/96 г. полиция в счет своего бюджета не получила ничего; за 1896/97 г. полиция получила только за первые семь месяцев, т. е. с 9 марта по 9 октября 1896 г... [68] Для офицеров полиции особого бюджета не существвует: каждый получает весьма различно и из различных мест (магалов), как, впрочем, это делается и во всех ведомствах и учреждениях Персии.

Правление нового шаха. Причины дефицита в первый год его царствования

9 октября. Вспышка народного неудовольствия, показавшая, что народ недоволен теперешним управлением: фарраш (Фарраш — слуга, посыльный) теперешнего генерал-губернатора Тегерана Фарман-Фармы на базаре стал приставать к женщине, зашедшей в лавку красных товаров; хозяина в лавке не было. Приказчик вступился за женщину, все время упорно отмалчивающуюся на любезности фарраша. Между фаррашем и приказчиком завязалась ругань, а затем фарраш ударил приказчика. Тот дал ему сдачи, и фарраш пырнул его в бок кинжалом. Толпа вступилась за приказчика и поволокла фарраша в близлежащую тюрьму, куда и заперла. Люди Фарман-Фармы, узнав об этом, нахлынули и силой освободили фарраша. Между губернаторскими людьми и толпой произошла свалка; из близлежащего медресе выскочили муллы и приняли сторону толпы: фарраша снова отбили от губернаторских слуг и на этот раз уже заперли в самой медресе.

Затем толпа повалила к Фарман-Фарме. Тот послал за фаррашем, обещав толпе разобрать дело, но, по-видимому, толпа осталась неудовлетворенной и повалила к садр-азаму. Тот вышел к толпе, которая под предводительством духовенства начала громко высказывать свое неудовольствие теперешним положением вещей и на управление "тюрков" — как теперь называют табризцев и вообще всех азербайджанцев, прибывших в столицу с новым шахом.

Садр-азаму это было очень приятно, ибо он — враг Фарман-Фармы. Но он не показал виду и, как бы принимая сторону Фарман-Фармы, сказал: "Наверное, принц уже принял все необходимые в данном случае меры". Так как это еще более подожгло толпу, — на что и рассчитывал садр-азам, — то он добавил: "Успокойтесь и [69] идите по домам, я напишу обо всем е. в. шаху" и, воспользовавшись удачным для него случаем, написал шаху.

Вообще все страшно недовольны правлением Мозаффар эд-Дин-шаха, его... трусостью и бездеятельностью. Никто его не уважает, никто не боится... Если так будет продолжаться, губернаторы провинции выйдут из повиновения, и в стране настанет анархия, порожденная бездействием и неспособностью центральной власти.

С первого взгляда становится положительно непонятным, почему, несмотря на то что новый шах имеет всего только 6 1/2 жен (Так у автора), сократил до минимума свои личные расходы и ведет спартанский образ жизни, расходы не только не уменьшились, как этого решительно все ожидали, но еще возросли, а казна шахская опустела. И только более близкое знакомство с делом выясняет настоящие причины неурядиц и безденежья.

1. Когда шах распустил многочисленный гарем своего отца (4 агди, т. е. законных, до 400 наложниц, т. н. сигя, а вообще с прислугами свыше 1000 женщин), он на выход дал каждой из них более или менее кругленькую сумму; принимая во внимание, что некоторым из них, кроме тою, были назначены пожизненные пенсии по нескольку десятков тысяч туманов в год, — в общем получился единовременный сверхсметный миллионный государственный расход.

2. Вся голодная стая азербайджанцев (Речь идет не об азербайджанском народе, а об иранской сановной своре, окружавшей шаха еще в то время, когда он, будучи наследником престола, управлял Иракским Азербайджаном) явилась в Тегеран наподобие первых крестоносцев: голодная, оборванная, нисколько не подготовленная к выполнению государственных обязанностей, но вместе с тем алчная, ненасытная, с безграничным самомнением. Можно думать, что даже такая твердая рука, как рука Насер эд-Дин-шаха, едва-едва могла бы сдержать таких... буянов, а чего же можно ожидать от "тетушки" Мозаффара (Так иронически отзывались о шахе окружающие его лица, имея в виду его слабый характер)? Ну, вот он и начал, уступая диким и наглым требованиям своих "тюрков", назначать кому прибавку в 3-5 тысяч, кому покупку дома в 10-15 тысяч туманов... и, в конце концов, "прибавок и новых пожалований" накопилось больше того, чем было убавлено, т. е. и по этой статье государственной сметы получился огромный и совершенно неожиданный перерасход и притом перерасход такой, [70] что уже пришлось пошевелить кассу Насер эд-Дин-шаха, так тщательно им накоплявшуюся в течение целого полустолетия его царствования.

3. Но главнейшая причина недостатка финансов — это слабость центральной власти, т. е. престола по отношению к провинциям: несмотря на всю продажность, лихоимство и корыстолюбие Насер эд-Дин-шаха, [перед ним] трепетали все персы от первого до последнего, а европейцы уважали, чему немало способствовал режим его полувекового царствования; этого же — никто и в грош не ставит. Провинциальные гг. губернаторы прямо, открыто, наотрез отказываются платить малиат, выжидая, что будет дальше и как вообще сложатся обстоятельства. Но для народа этот неплатеж не только неутешителен, но, напротив, крайне тяжел. Не посылая малиатов в казну, губернаторы тем не менее продолжают собирать по-прежнему малиат с вверенных им провинций, пока впредь до выяснения обстоятельств, в свой карман, выжидая, что будет дальше. Народ все это видит, понимает и волнуется. Такие порядки в стране долго продолжаться не могут, и, если эти порядки продолжатся, последствия могут быть крайне неутешительные.

А один садр-азам, несмотря на всю его энергию, что может сделать при тряпке-шахе, враждебных ему азербайджанцах, да еще окруженный недостойными своими родственниками: своим зятем, малоспособным сардар-е колль, ныне поставленным во главе армии, и своим родным братом корыстолюбцем и лихоимцем Амин оль-Мольком, министром финансов, которого клянет вся Персия и который рано или поздно подведет, а быть может, и погубит садр-азама, своего старшего брата.

[Садр-азам и его окружение]

25 октября. Главное зло состоит в том, что садр-азам ведет невозможный образ жизни, пьянствуя и безобразничая каждую ночь; и при этом он окружает себя [71] такими личностями, которые его же продают на каждом шагу в благодарность за его же к ним благодеяния...

...Амин оль-Мольк условился с Фарман-Фармой, что он никому не будет давать бератов (Берат — чек, ассигновка) на Керманский магал до тех пор, покуда весь малиат не будет в действительности собран Фарман-Фармой с Керманской провинции.

...Вопреки обещанию Амин оль-Мольк кому-то все-таки дал берат на Керманскую провинцию. Тот явился 22 октября 1896 г. к Фарман-Фарме и потребовал от него уплаты по берату.

"Да ведь мы условились с Амин оль-Мольком, чтобы он обождал и пока не давал в счет Керманского малиата никаких бератов".

"А тем не менее Амин оль-Мольк все-таки дал мне берат, и я покорнейше прошу уплатить немедленно, ибо не имею возможности более ожидать", — решительно заявил предъявитель.

Тогда Фарман-Фарма не выдержал и разразился целым ураганом ругательств по адресу Амин оль-Молька, ругая и отца, и мать, и сестру, и братьев Амин оль-Молька (он от одного отца и одной матери с садр-азамом).

[О Носрат ос-Селтане]

30 октября. Сегодня был у меня новый тегеранский губернатор Носрат ос-Салтане, родной дядя шаха, с визитом. Признаться я даже и не ожидал подобной чести. Он произвел на меня неприятное впечатление: маленький, тощий, с ястребиным носом и холодными жестокими глазами. Он производит впечатление подлого, злого, хитрого коршуна; говорит пискливым голосом, напоминающим писк хищных птиц. Говорят, что он действительно очень жесток. На вопрос Мартирос-хана: правда ли, что за пять-шесть дней его губернаторства в Тегеране он уже успел отрубить одному руку, Носрат ос-Салтане с кошачьей ужимочкой ответил: "Нет, это в Азербайджане я рубил руки выше плеча, а здесь отрубил только кисть руки... Надо же на первых порах нагнать страху, а там все пойдет как по маслу"... [72]

[Две партии при шахском дворе]

7 ноября. ...Этемад-Низам говорил Мартирос-хану, что теперь при дворе выяснились две партии: первая, имеющая огромный и бесспорный перевес, во главе с Фарман-Фармой, его сестрой Хазрат-е Олийя и Хаким оль-Мольком; вторая, оппозиционная, к которой принадлежит Бахадур-Джанг, фарраш-баши... пока очень слабая; но к ней несомненно примкнут мало-помалу все министры, недовольные Фарман-Фармой, который уже успел возбудить их против себя своею заносчивостью и мальчишеством. Когда же явится из "лесов Мазендерана" Эйн од-Доуле, шах едва ли устоит перед своим любимцем, и тогда Фарман-Фарма, бесспорно, пошатнется, тем более что слабый и телом и духом шах уже утомился от непривычной ему государственной деятельности и потому ровный и спокойный характер Эйн од-Доуле... словно бром на нервного субъекта, подействует на "абджи" (Абджи — сестрица. — Так называют старшую, взрослую сестру маленькие братцы и сестрицы: употребляется также в значении неспособного мужчины, бабы и пр. эпитетов, так щедро данных Мозаффар эд-Дин-шаху) Мозаффара"...

А теперь, пока Фарман-Фарма при шахе властвует единолично, он изображает из себя анод, а шах — катод: несчастная же Персия изображает из себя больной организм, который они электризуют; но так как ни тот, ни другой не знакомы с этим искусством, то, не зная, какие части электризовать, вместо врачевания только еще сильнее раздражают больной организм, нервы которого и без того уже натянуты до последней степени и переживают острый кризис...

...Сам Фарман-Фарма — маленького роста, сутуловатый, шею вытягивает вперед, как гусь, глаза навыкате, страшно близорук, в двояковогнутых очках. На ногах высокие лакированные сапоги, из которых торчат ушки. Сегодня Фарман-Фарма в первый раз явился в темно-синей гусарской венгерке, принятой в персидской армии с 1895 г. для сардаров. Венгерка отвратительно сшита, как на покойника. Ворот расстегнут; он до того широк, что в нем свободно могли бы поместиться две такие [73] тощие шеи, как у Фарман-Фармы. Из-под воротника виднелась засаленная грязная ночная рубаха с отложным воротником и поверх тимсаля (портрета шаха) болтались тесемки...

[Об армии]

7 ноября. ...После окончания саляма многие из генералов и командиров частей, едва успев выйти из дворца, тут же, прямо на улице, переодевались в полуштатское, полунациональное, полувоенное платье, отнюдь не стесняясь посторонней публики, друг друга, а также своих начальников, делающих то же самое, и тем более — своих подчиненных. Сабли и шашки немедленно, еще в самом дворце, отдавались частью сарбазам, частью — слугам в партикулярном платье, которые ожидали своих господ с узлами домашнего платья для переодевания; парадное же платье господ снова увязывалось в узлы и уносилось пешком или увозилось верхом нукерами своих господ; но при этом замечательнее всего, что и многие европейцы из военных, забыв основы приличий и военные порядки своей отчизны, проделывали то же самое. Самый салям заключался в следующем: за два или три дня рассылается ordre du jour (Ordre du jour — распорядок дня); пишет его от имени военного министра адъютант-баши; в нем значится: день и приблизительно час саляма, место, форма одежды (Например, на параде по случаю приезда генерала Куропаткина было сказано: не надевать по трое и четверо штанов, а под мундиры — пестрые сардари длиннее мундиров) в случае ученья — брать ли холостые патроны.

Ordre du jour разносится всем командирам отдельных частей, которые и прикладывают свои печати, а некоторые, которые умеют писать по-европейски, с шиком расписываются; разносит ординарец адъютанта-баши в чине сарханга (полковника); но часто этот офицер ленится делать это сам. Когда дурная погода или он пьян, посылает своего 15-летнего сына; таким образом, выходит, что почти всегда разносит сын, хотя в Тегеране хорошая погода стоит почти круглый год.

При Насер эд-Дин-шахе салям обыкновенно назначался в первом дворе против мраморного трона, привезенного Надир-шахом из Индии. В настоящее время Мозаффар [74] эд-Дин-шах... обыкновенно делает салям во внутреннем саду дворца.

От каждой части наряжается по одному взводу из наиболее видных и чисто одетых... Но что значит по-персидски "чисто одетых"? Вообще носить короткое платье считается неприличным; поэтому короткий мундир австрийского образца да еще с пригонкой а талии между поясницей и лопатками, обнажая сзади грязное белье..., возбуждает насмешки жителей и особенно духовенства. Дабы уничтожить подобное неприличие, сарбазы сшивают позади фалды своих мундиров белыми суровыми нитками, а под мундиры поддевают разноцветные пестрые сардари (Сардари — национальные архалуки, юбка по крайней мере на 1/4 аршина длиннее мундира). Иногда Вагнер-хан (Вагнер-хан — инструктор пехоты, австриец) добивается того, что заставляет встреченного им на улице сарбаза сардари забрать в штаны; тогда картина еще лучше... штаны вздуваются, как плавательный пузырь, а при движении сарбаза колышутся вправо и влево. Под мундир поддето несколько слоев посторонней одежды: жилеты, фуфайка, куртки, сардари, а также, особенно когда сарбазы отлучаются за город, по два-три мундира один на другой, дабы за их отсутствие товарищи не украли и не продали их одежды на базаре; то же и со штанами: по трое, по четверо штанов надевают сразу, дабы не оставлять в казарме; при этом самые длинные штаны надевают первыми, затем более короткие и, наконец, самые короткие сверх остальных...

...Понятно, что, напялив такую кучу различной одежды, сарбаз не может застегнуть верхнего мундира на все пуговицы и поэтому из семи пуговиц (австрийского образца) застегнуто не более двух-трех, а в промежутки между остальными пуговицами вылезает остальная одежда, и никто этого не замечает.

Когда сарбазы находятся вне отправления служебных обязанностей, они зарабатывают себе хлеб насущный всевозможными способами; один из наиболее оригинальных — это доставка винограда. Прежде безусловно воспрещалось делать вино, и потому, чтобы не допустить виноделов покупать сразу большое количество винограда, допускалось ввозить в город виноград лишь небольшими количествами, за чем обязаны были следить фарраши [75] каля-беги (Каля-беги — комендант). Тогда виноделы (преимущественно армяне, хотя есть и европейцы) обратились к сарбазам, которые начали с того, что только конвоировали вьюки с виноградом; но потом... уже сами стали доставлять виноград; для этого они надевали войлочные шапки (для смягчения получаемых ударов), а сверх мундиров накидывали абу (А6а — широкий персидский плащ из верблюжьей шерсти с прорезами вместо рукавов), на боку огромный кривой кинжал. Когда сарбазы встречались с фаррашами, они немедленно скидывали абу, которой обматывали левую руку, служившую вместо щита для отбития ударов, вытаскивали кинжал и вступали в бой с фаррашами. Будучи многочисленнее фаррашей, сарбазы почти всегда оставались победителями и торжественно доставляли виноград по назначению.

За свое кратковременное губернаторство в Тегеране в 1896 г. (около 2 1/2 месяца) Фарман-Фарма успел лишить сарбазов этого рода доходов. Он разрешил ввоз винограда вьюками, но стал взимать по 2 крана с каждого вьюка винограда. Новый губернатор продолжает брать по 2 крана с каждого вьюка винограда. В Табризе же доставка винограда и вообще всех запрещенных вещей, как, например, табака во время табачной монополии, угля в розницу и проч., и поныне производится сарбазами. Уголь должны доставлять целыми вьюками прямо на базарный майдан, где за каждый вьюк взимается по 1/2 крана в пользу губернатора, кроме пошлины в воротах в пользу правительства. На доходы Фарман-Фарма очень изобретателен и бесцеремонен: например, в 1891 г. он в один прекрасный день отпустил в отпуск решительно всех табризских артиллеристов, взяв с каждого из них по 3 тумана себе в карман за отпуск.

...Замечательно то, что те из вельмож, которые во время саляма стоят около трона шаха, надевают шашки не через плечо, а прямо вешают их себе на шею — выражение верноподданнических чувств и покорности.

Равным образом, когда кто-нибудь из бунтовщиков, или непокорных губернаторов, или полководцев сдается и желает выразить покорность, он снимает сапоги, наполняет их песком и вешает их себе на шею вместе с шашкой. [76]

[Коварство шаха]

8 ноября. Во внутреннем саду дворца был торжественный салям (парад) по случаю дня рождения е. в. шаха. В этот день шах с садр'ааамом был особенно ласков и предупредителен, но под этой наружной маской скрывалось чисто персидское коварство, обнаружившееся четыре дня спустя.

Характерно еще то, что не только на предыдущих, но даже и на этом высокоторжественном саляме не было ни одного из сыновей нового шаха... Они дуются на отца за то, что он до сих пор не предоставил им ни одной из "жирных" должностей.

[Отрешение садр-азама от должности. Характеристика сановников]

12 ноября. В 9 часов пополудни, когда я производил конное обучение во дворе казачьих казарм, прискакал шахский фарраш и сказал, что е. в. шах желает видеть меня немедленно. Когда я на рысях прискакал во дворец, то дворцовый сад был уже наполнен представителями всех министерств и ведомств. Через 10 минут вышел из андеруна сам шах и направился в алмазную залу, пригласив всех присутствующих следовать за ним. Шаху вынесли кресло, на которое он и опустился, а присутствующие встали около него полукругом. Шах имел вид растерянный, как-то пугливо озираясь по сторонам. Можно было вперед угадать, что в нем происходит сильная внутренняя борьба.

Не останавливая ни на ком рассеянного взгляда, шах начал взволнованным голосом:

"Бедняжка садр-азам постоянно болеет... Он изнемогает от нечеловеческих трудов... И действительно, все бремя государственных трудов лежит всецело на нем одном, тогда как в Европе по пятьсот человек принимают участие в управлении государством и при этом каждый занят по горло, каждому находится работа и, главное, каждый ответствен за порученное ему дело. А у нас бедный садр-азам все один и один... Он уже давно просит меня снять с него хоть часть бремени, но до сих пор я этого не делал, так как видел, что он все-таки еще справляется; теперь же, когда бедный садр-азам стал постоянно болеть, [77] я вынужден ему уступить... И занимаемые им должности я распределяю между несколькими лицами. Никто не останется без должностей, все получат ответственные назначения".

Тут шах встал и, обращаясь ко мне, сказал:

"Полковник, подойдите ко мне".

Я сделал шесть шагов вперед.

"С этой минуты вы будете подчиняться только мне одному и управление казачьей администрацией я беру в свое личное ведение. Все рапорты и донесения будете представлять прямо мне и притом не иначе как лично. Обращаться же ко мне можете во всякое время дня и ночи, когда только найдете нужным".

Тогда один из стоящих около шаха сказал:

"Да как же это возможно постоянно тревожить ваше величество? Достаточно, если представлять вам рапорт один раз в неделю".

Я сделал вид, будто не понимаю этих слов, но шах . сконфузился и сказал:

"Да, конечно, раз в неделю вы будете уже обязательно докладывать мне обо всех делах; ну а экстренные дела, или когда мне вас будет нужно видеть, — это во всякое время... Пусть ваш адъютант неотлучно находится во дворце, чтобы я во всякое время мог послать его к вам".

Я молча поклонился и снова отошел на прежнее место. После этого шах продолжал, обращаясь уже к остальным:

"Сегодня же я сам напишу дестихат с распределением должностей, а теперь все ступайте в Государственный совет — я пошлю вам туда свой дестихат".

При этом 1/3 присутствующих—все враги садр-азама— с ликующим видом поддакивали каждому периоду шахской речи.

Оказывается, что еще перед собранием, рано утром, шах послал к садр-азаму собственноручное письмо, запечатанное большой шахской печатью. Затем тотчас после собрания, шах послал к садр-азаму в коляске Аля од-Доуле (Али од-Доуле — начальник конницы гулямов "Махдие" и "Мансур", бывший губернатор Зенджанской провинции, ныне назначенный губернатором Луристана), который принял от садр-азама атрибуты его [78] власти: печать садр-азама, шитый жемчугом и драгоценными камнями халат, бриллиантовый калямдан (Калямдан — чернильница-пенал) и бриллиантовую тесьму для перевязки свертков бумаг, подаваемых шаху, и все эти знаки достоинства садр-азама отвез шаху.

Через полчаса Аля од-Доуле уже верхом скакал к садр-азаму и от него обратно, во дворец: оказалось, что на этот раз шах посылал к садр-азаму Аля од-Доуле потребовать его во дворец, но садр-азам не пошел, ссылаясь на болезнь (он действительно довольно сильно простудился 8 ноября вечером во время фейерверков).

Радость подрядителей была так велика, что когда при выходе из собрания Хаким оль-Мольк, персидский лейб-медик шаха, главный воротила, центр заговора против садр-азама, ныне ближайший к шаху человек, увидел Вагнер-хана, не удержался, чтобы торжественно не объявить ему:

"Sadr-azam n'existe plus!"

"Comment, tout a fait?" — спросил Вагнер-хан.

"Tout a fait" (Садр-азама больше не существует! - Как, совсем? - Совсем...) — ответил ликующий Хаким оль-Мольк с соответственным жестом рук...

...Табризцы победили тегеранцев...

Шесть месяцев прошло со смерти Насер эд-Дин-шаха. За это время Мозаффар эд-Дин-шах предположил, что его грубые азербайджанцы уже достаточно освоились и постигли тайны управления государственным механизмом Персии, и он решился уступить неотступным настояниям своих азербайджанцев и отделаться от ненавистного им садр-азама и его сторонников.

Садр-азам, несмотря на свою гениальность, проиграл благодаря некоторой самонадеянности в соединении с не вполне достаточной решительностью своего характера как по отношению к некоторым из азербайджанцев, явно подкапывавшихся под него и удаления которых он должен был потребовать с первого же дня приезда шаха в Тегеран, так еще больше и по отношению к своим неспособным (сардар-е колль) и недостойным родственникам, особенно к своему родному брату Амин оль-Мольку, наглость которого и алчность к наживе в последнее время превзошли самое пылкое воображение европейца. [79]

Самого садр-азама едва ли тронут; но Амин оль-Молька, наверное, привлекут к ответственности, и судьба его, по всей вероятности, будет довольно незавидная. Сардар-е колль уже сегодня отрешен от должности; на его место назначен Фарман-Фарма (Фарман-Фарма — бывший командующий войсками в Азербайджане, затем генерал-губернатор в Кермане. Его сестра — наиболее влиятельная законная (агди) жена шаха. Сам Фарман-Фарма в то же время женат на дочери шаха; он долгое время жил в Табризе вместе с теперешним шахом, и у них установились близкие, дружественные отношения) в качестве посредника между шахом, как военный министр, и войсками.

По телеграфу вызваны в Тегеран три старинных претендента на должность садр-азама.

1. Амир Низам, бывший посол в Париже, затем соправитель нынешнего шаха в Азербайджане в бытность его валиахдом; ныне генерал-губернатор Керманшаха и Курдистана. По своему уму, энергии и государственному опыту Амир Низам, как кажется, единственный в Персии человек, безусловно способный занять пост садр-азама, но он очень стар и уже одряхлел.

2. Эйн од-Доуле, или, как его называли, petit prince (Маленький принц), ныне губернатор Мазендерана (гор. Сари). Этому Эйн од-Доуле нынешний шах, будучи валиахдом, дал собственноручный дестихат в том, что когда он сделается шахом, Эйн од-Доуле сделается садр-азамом, хотя по обычаю страны принц не может быть садр-азамом. Эйн од-Доуле пользовался огромным значением при теперешнем шахе, который первое время по приезде в Тегеран даже спал в одной комнате с Эйн од-Доуле и часто засыпал, положив ему голову на колени. Только в последнее время благодаря неотступным настояниям садр-азама Эйн од-Доуле был послан в почетную ссылку в Мазендеран в качестве губернатора; человек низкой нравственности и, по-видимому, жестокий; за свое двухмесячное пребывание в Мазендеране в числе оригинальных наказаний одного из виноватых подковал на конские подковы, как лошадь, забив гвозди в голые пятки, в мясо.

3. Амин од-Доуле, бывший председатель Государственного совета, ныне соправитель валиахда в Азербайджане, человек довольно просвещенный и передовой, но более салонный, чем деловой; без энергии, ленивый и [80] при теперешних обстоятельствах едва ли способный справиться с ролью садр-азама Персии, хотя в газетах про него и кричали много хвалебного. Был в самых дружеских отношениях с Наиб ос-Салтане; один из самых ярых противников ныне отрешенного садр-азама.

Из министров наибольшее значение предполагается, по-видимому, предоставить Мохбер од-Доуле: он назначен министром внутренних дел, таможен, монетного двора, правительственных построек и хлебных казенных магазинов с оставлением в должностях министра народного просвещения, рудников, морского и телеграфов; ему приказано сегодня же наложить печати на все то, что только касается до Министерства финансов, которым заведовал Амин оль-Мольк, родной брат садр-азама.

Мохбер од-Доуле, как получающий уже в течение 25 лет огромные деньги от англичан за телеграфные концессии, — ярый приверженец Англии; сыновья же его воспитывались в Берлине, сторонники Германии, и постоянно спорят с отцом, доказывая ему превосходство Германии над Англией. К русским вся семья наружно относится безукоризненно вежливо.

Сын Мохбер од-Доуле, Сани од-Доуле (женат на дочери шаха), бывший начальник арсенала, сегодня назначен министром государственной казны с обязательством руководствоваться инструкциями своего отца.

Наср оль-Мольк, состоявший чтецом иностранных газет, журналов и переводчиком секретных телеграмм, назначен начальником арсенала. Он воспитывался в Лондоне и прекрасно владеет английским и французским языками. Его отец также заведовал арсеналом, был долгое время послом в Петербурге, в Лондоне, помощником военного министра, военным министром, министром иностранных дел и генерал-губернатором Хорасана.

Принц Молькара, родной брат покойного Насер эд-Дин-шаха, назначен министром юстиции и торговли. Раньше, при Мохаммед-шахе, Молькара был "Наиб ос-Салтане" ("Наиб ос-Салтане" — титул младшего брата наследника престола) и пользовался неизмеримо большим уважением, богатством и значением, чем в то время его старший брат и наследник престола Насер эд-Дин-валиахд; поэтому когда Насер эд-Дин воцарился, Молькара бежал в Турцию, где прожил 30 лет, после чего был прощен Насер эд-Дин-шахом и вернулся в Персию, где ему давали мелкие губернаторские должности. Лет 15 тому назад он [81] снова 6ежал, но уже в Россию; опять был прощен и опять вернулся в Персию, где ему снова давали мелкие губернаторские должности. В последнее время он занимал пост губернатора в Гиляне (г. Решт). В мае 1896 г. ездил в Москву.

Другой брат покойного Насер эд-Дин-шаха, принц Эзз од-Доуле, назначен губернатором Казвина.

Министром иностранных дел назначен Мошир од-Доуле (Мошир од-Доуле — либерал-националист. Позже, в 1920 г., став премьер-министром, он отказался признать англоиранский договор 1919 г., фактически превращавший Иран в английскую колонию), бывший министр юстиции и торговли. Был послом в Турции, где нажил огромное состояние. Личный друг султана и ярый приверженец Турции; за слишком большую дружбу с Турцией был даже отозван из Турции; очень близок с Амин од-Доуле; соправитель валиахда в Азербайджане; его единственная дочь за единственным сыном Амин од-Доуле, с которым Мошир од-Доуле составлял партию, враждебную смещенному садр-азаму и дружественную Наиб ос-Салтане. Мошир од-Доуле, по-видимому, особенными способностями не отличается, но, прожив долгое время в Европе, усвоил европейские манеры, хорошо владеет французским языком и обладает даром слова.

Фактически исполнявшего должность министра иностранных дел, Мошир од-Доуле (Явная описка. Косоговский имеет в виду Мошир оль-Молька), назначили контролером Военного министерства (Везир-ляшкер) с обязательством руководствоваться инструкциями Низам оль-Молька, бывшего везир-ляшкера.

Его сын окончил курс в Московском кадетском корпусе и теперь [учится] в Московском университете; два других сына воспитываются в Париже...

А Низам оль-Молька назначили министром государственного контроля (Везаре-и дафтари) и министром малиатов, т. е. министром финансов по отчетному делу (без денег).

Наконец, другого брата садр-азама, сааб-джама, отрешили от должности, а новым сааб-джамом назначили принца Амин ос-Салтане, бывшего мирахура (Мирахур — шталмейстер) покойного шаха.

Амин-е Хузур, бывший министр недоимок, назначен губернатором Кума и Саве — предполагаемых мест ссылок Наиб ос-Салтане и теперь садр-азама. [82]

Векиль оль-Мольк назначен везир-е ресаель (Везир-е ресаель – министр посланий) нечто вроде начальника собственной е. в. канцелярии; из простых мирз (Мирза — писец, письмоводитель) очень умный человек и первый работник во всей Персии; прекрасно владеет пером, молодой человек, родственник теперешнего константинопольского посла и его родного брата, генерал-губернатора Шираза, бывшего посла в Петербурге.

Надо думать, что в Тегеране весьма вероятно, а в провинциях почти наверное, будут более или менее серьезные беспорядки. Что же касается до духовенства, то оно, снова забрав в свои руки силу после смерти Насер эд-Дин-шаха, уже и теперь начинает производить довольно крупные беспорядки... При подобных обстоятельствах наиболее желательным и, как кажется, наиболее счастливым для всей Персии исходом будет, если шах спустя некоторое время (быть может, весьма непродолжительное), отделавшись от тяжелого кошмара, навеянного на него азербайджанцами, вспомнит заслуги садр-азама, убедится, что это — талантливейший во всей Персии человек, и снова призовет его к власти, но, разумеется, уже без его братьев, зятя и прочих родственников.

[О положении в стране]

12 ноября. ...А улучшения ждать неоткуда. Правда, новый шах вместо тысячи с лишним женщин держит всего с прислугой не более сорока и притом живет как дервиш, но тем не менее казна пуста. [83]

Как это ни странно, с первого взгляда, но иначе и быть не может.

Во-первых, шах, будучи сам по себе, по-видимому, бескорыстнейшим человеком, в то же время был настолько слаб, что своим азербайджанцам назначал такие оклады (Например, доктору вместо 2 тыс. назначил 7 тыс. туманов) и понакупил им такие дома, что в общей сложности сумма расходов нового шаха превзошла расходы Насер эд-Дин-шаха, не считая еще того, что до сих пор, за все время царствования нового шаха, кроме казаков, жалованье полностью еще никому не выплачено (Например, чины военного медресе (училища) не получали жалованья за 20 месяцев, а многие и за еще большее время, в том числе даже некоторые из профессоров-европейцев. Приезд шаха из Табриза в Тегеран стоил 400 тыс. руб).

Во-вторых, губернаторы провинций уже отдали большую половину всего годового малиата, которую еще Насер эд-Дин-шах выжал из них, готовясь 24 апреля 1896 г. праздновать пятидесятилетний юбилей своего царствования.

В настоящее же время, почуяв слабость и неустойчивость теперешнего правительства, губернаторы, несмотря на все настояния нового шаха, приняли выжидательное положение и до сих пор не досылают в Тегеран остальной части малиатов провинций. С губернаторами же Луристана и Бахтиарии случилось нечто уже совсем необыкновенное: луры и бахтиары не только наотрез отказались платить подати, но даже заставили правительственных губернаторов возвратить жителям обратно то, что с них было взыскано при жизни Насер эд-Дин-шаха. Вот две главнейшие причины, почему казна пуста.

В-третьих, власть сардар-е колль и до катастрофы с садр-азамом распространялась только на одну тегеранскую пехоту: провинциальные же войска были совершенно независимы и всецело подчинены одному только местному генерал-губернатору... Шах назначил бывшего сардар-е колль командующим войсками Азербайджана с оставлением в его личном ведении (В переводе на русский язык — "в кормлении") его собственных девяти полков. Но сардар наотрез отказался, прямо заявив шаху, что он в Табриз не поедет и предпочитает остаться без должности в своем собственном доме в Тегеране. [84]

[Порядки в армии]

12 ноября.

...1. При назначении управляющим Военным министерством сардар-е колль (зятя садр-азама) новый начальник артиллерии, назначенный одновременно с ним, амин низам, согласился подчиняться сардар-е колль лишь при следующих условиях: а) чтобы его произвели в эмиры-тупханэ (Генерал-фельдцейхмейстер) и вместе с тем и в сардары; б) его прежний титул "амин-низам" передали бы его старшему сыну с производством последнего в эмир-туманы; в) его второму сыну дали бы орден "Льва и Солнца" 1-й степени (зеленую ленту).

Как дополнение: он вошел в соглашение с сардар-е коль, чтобы друг другу не вмешиваться в их личные (?) дела, что в переводе значит: "не мешать друг другу набивать карманы, каждому по своей специальности". И за все это начальник артиллерии обязался "наружно" подчиняться управляющему военным министерством. Это соглашение состоялось в августе 1896 г., т. е. всего около трех месяцев тому назад. Но согласие между двумя сардарами царило недолго: между ними начали происходить столкновения, при коих, конечно, каждый считал себя правым; то происходил открытый разрыв (сопровождавшийся приказаниями вроде, например, неотдания чести нижними чинами и офицерами начальнику враждебного лагеря и проч.), то снова заключалось перемирие. Сегодняшняя катастрофа застала сардаров во время перемирия.

Видя, что начальники не желают подчиняться старшему, подчиненные в еще большей мере следуют их примеру. От времени до времени в Тегеране начинает проявляться один из наиболее тревожных симптомов в войсках—привычка к безначалию и безнаказанности: сарбазы мало-помалу начинают приобретать вкус к беспорядкам.

2. К выдаче жалованья, — а в Персии для войск, не имеющих артельного хозяйства, деньги — всё, — еще только приступили за три первых месяца этого года (т. е. с 9 марта по 9 июня 1896 г.).

3. Суточные (джире) войска не получают уже четвертый месяц. [85]

[Ссылка садр-азама]

13 ноября. Шах предписал садр-азаму выехать из Тегерана сначала немедленно и притом в Керманшах; но затем шах согласился, чтобы садр-азам выехал в Кум (Имение и родина садр-азама) не позднее, однако, 16 ноября. Садр-азам просил себе конвой из казаков; окружающие шаха азербайджанцы энергично убеждают его не давать садр-азаму казаков... Садр-азам настаивает, не без основания опасаясь измены конвоя из другой конницы Фарман-Фармы, весьма вероятно, уже и подкупленной... Шах колеблется...

На всякий случай я приготовил для путешествия и держу наготове для садр-азама 50 человек самых надежных казаков.

[Визит русского и английского посланников к шаху в связи с отрешением садр-азама от должности]

13 ноября. 12 ноября всем правителям провинции Персии была разослана шахом телеграмма приблизительно следующего содержания:

"Так как при Амин ос-Султане, бывшем некоторое время садр-азамом, дела государства пришли в беспорядок, то Амин ос-Султан смещается. Временно управление государственными делами возлагается на Амин од-Доуле, а военными — на Фарман-Фарму. Подробности будут разосланы почтой в субботу" (16 ноября 1896 г.).

Итак, выясняется, что смещение садр-азама есть дело кучки людей придворной табризской партии. Узнав об этом, английский посланник сэр Мортимер Дюранд немедленно же приехал к русскому посланнику Е. К. Бюцову и выразил полную готовность действовать заодно с Бюцовым. ...Оба посланника вместе, в одной коляске, отправились к шаху. Мортимер Дюранд предоставил Бюцову говорить и за Россию и за Англию. Тогда Бюцов, взволнованный, говорил очень горячо для дипломата...

Восстание студентов медресе против имам-и джомэ по поводу заведования имамом моукуфат

Первая половина ноября. Моукуфат, или моукуфе, или вакф, или вакфиат (это то же, что в [86] Турции и на Кавказе называют вакуф) — это недвижимые имения, отказанные разными благотворительными духовными заведениями в пользу духовенства, духовных училищ, мечетей, имам-заде и других святых мест и нищих, сирот, вдов и пр. По мусульманскому шариату полагается, что каждый благотворитель попечителем или опекуном или душеприказчиком своим может назначить кого он сам пожелает, т. е. или он назначает кого-нибудь из моджтахедов, или кого-нибудь из своих законных наследников, друзей пожизненно ли, или даже наследственно. Но бывают и такие случаи, что с течением времени пожизненный попечитель, опекун или душеприказчик умирает, или из наследников никого не остается в живых, тогда по шариату опека принадлежит в каждом городе самому ученому, святому и популярному из моджтахедов. Но так как решить, кто из моджтахедов самый ученый, святой и популярный, трудно, то царствующий шах вмешивается иногда в эти дела и незаконно, пользуясь только своим могуществом, заведующим назначает кого-нибудь из моджтахедов по своему усмотрению, и этот моджтахед собирает все доходы от этих недвижимых имений, состоящих из деревень, канатов (Канат — подземный канал), лавок, домов, караван-сараев и пр., и должен употребить эти доходы сообразно воле благотворителей, отказавших эти имущества.

Тегеранским моукуфатом заведовал бывший самый главный тегеранский моджтахед хаджи Молла Али Кенди. Когда несколько лет тому назад этот моджтахед умер, то покойный шах назначил заведующим моукуфатом тегеранского имам-и джом'э (из сейидов, потомственно и наследственно занимающих должность имам-и джом'э), своего зятя. Говорят, что вся сумма доходов с недвижимых имуществ, отказанных разными благотворителями тегеранскими, доходила до 24 000 туманов, и как раньше предшественник имам-и джом'э, так и имам-и джом'э прикарманил эти деньги целиком и, может быть, самую малость отдавал на содержание студентов и нищих...

В Тегеране пять-шесть духовных училищ, студенты коих получали и должны получать свое содержание из доходов моукуфат...

...Даже еще при жизни Насер эд-Дин-шаха жадность имам-и джом'э доходила до невозможности, и все студенты роптали и были недовольны, но, боясь покойного шаха, терпели и молчали. После смерти шаха студенты [87] начали уже открыто выражать свое неудовольствие, но все-таки терпели, пока студенты Медресе-йе Мохаммедийе... первые не подняли знамя восстания против имам-и джом'э...

[Посещение военного министерства Фарман-Фармой]

14 ноября. Сегодня утром состоялось торжественное посещение Военного министерства Фарман-Фармой. Все более или менее высшие чины военного ведомства торчали там еще с рассвета. Около 10 часов появился Фарман-Фарма, предшествуемый по обеим сторонам улицы двумя шеренгами генералов, штаб- и обер-офицеров... Но замечательнее всего было то, что когда Фарман-Фарма вошел в здание, ему предшествовал престарелый, но еще бодрый Джансуз-мирза, сын Фатх Али-шаха, старейший из династии Каджаров, дед шаха.

Против каждой части Фарман-Фарма останавливался, а Джансуз-мирза во всеуслышание провозглашал:

"Вот, наконец, настало время, когда уже более не будут брать взяток; когда продажа мест, чинов и орденов уничтожается, когда деньги будут выдаваться сполна!"...

[Подробности высылки Амин ос-Сул-тана]

15 ноября. ...Одну громадную уступку сделал шах Амин ос-Султану, на которую и не рассчитывал посланник: он внял просьбе Амин ос-Султана, говорившего, что ему немыслимо будет жить в г. Куме, если губернатором Кума будет кто-либо не из его людей, и просил дать ему право самому назначать губернаторов Кума, как своего родового имения. Шах не решился отказать ему в этой вполне основательной просьбе...

Амин ос-Султан телеграфировал, чтобы губернатором оставался старший брат Анис од-Доуле (Анис од-Доуле — умершая с месяц тому назад жена Насер эд-Дин-шаха, бывшая не только законной, но даже признававшаяся народом малеке, т. е. королевой. Она была знаменита в Персии по своему огромному и благотворному влиянию на покойного шаха: все, что шах писал и подписывал в андеруне, нередко под влиянием винных паров или мимолетного раздражения, относил к Анис од-Доуле; она все бумаги просматривала; разумные тотчас же отсылала к исполнению; сомнительные оставляла до утра следующего дня и утром представляла шаху; немало людей она спасла и облагодетельствовала. Также сводничала шаху молодых красивых девочек, на которых покойный шах женился обязательно каждую неделю) [88]

...Во дворце царит мрачное настроение: все шепчутся, сторонятся, не доверяют друг другу, боятся и подозревают лучших людей...

...Народ явно недоволен захватом власти Фарман-Фармой, даже иногда слышатся проклятия по его адресу... В народе толки, будто Амин ос-Султан условился с шахом уехать на один месяц из Тегерана для того, чтобы потом, при возникновении беспорядков, возвратиться обратно, — и всех теперешних временщиков — по шапке!..

...Касым-ага сильно встревожил меня следующим известием: во дворце передают за достоверное, будто вновь назначенному губернатору Арабистана и Луристана Аля од-Доуле шах приказал сопровождать Амин ос-Султана. Аля од-Доуле пользуется дурной славой: он и папаша его, оба считаются палачами и обыкновенно приглашаются для того, чтобы душить государственных преступников. Я передал свои опасения посланнику; тот встревожился не на шутку.

Выезд Амин ос-Султана из Тегерана

16 ноября. ...Первая карета была Амин ос-Султана, запряженная четверкой русских гнедых великолепных лошадей; в нее сел сам Амин ос-Султан и с ним рядом известный сейид Шуштери. Второй экипаж — коляска, запряженная парой; в ней сидели все четыре сына Амин ос-Султана, из коих два старших едут с ним до Кума, а два младших провожали только до Шах-Абдол-Азима; в третьем экипаже — парной коляске и в четвертом — парной карете ехали родственники Амин ос-Султана; позади — казачий конвой.

...Тронулись мелкой рысцою... Рассвело. Город только что пробуждался. Почти без исключения все [89] встречавшиеся, кто только узнавал бывшего садр-азама, останавливались, кланялись в пояс и плакали...

...Из города выехали через Шах-Абдол-Азимские ворота.

..."Да, — думал я, повернув коня и понурив голову, возвращаясь домой, — ровно семь месяцев по этой самой дороге этот же самый человек (19 апреля 1896 г.) вез из Шах-Абдол-Азима тело убитого Насер эд-Дин-шаха; своим гениальным умом он сумел распорядиться так, что вместо безначалия, анархии и кровопролития все было лучше, спокойнее, вернее, чем даже до смерти Насер эд-Дин-шаха! Он оказал великую, историческую услугу своему отечеству, он спас свое отечество!.."

И вот как за все это отблагодарил его "тетушка" Мозаффар, им же посаженный, только им одним посаженный на индийский мраморный трон Надир-шаха!..

[О Наср оль-Мольке]

17 ноября. ...Из всех новых министров единственным живым человеком оказался Наср оль-Мольк... Наср оль-Мольк, видимо, недоволен был лишь тем, что Амин ос-Султан не давал ему никакого назначения, подходящего к его специальности; мечта его — Министерство финансов, хотя, по-видимому, и без корыстных замыслов: ему принадлежит половина Хамаданской провинции, и он не жаден к деньгам.

[Анализ событий, происшедших после смерти Насер эд-Дин-шаха]

17 ноября. ...Подводя итог событиям, совершившимся за это знаменательное полугодие, можно семимесячный промежуток времени, истекший со дня смерти Насер эд-Дин-шаха (с 19 апреля 1896 г.) по день свержения садр-азама (12 ноября 1896 г.), всего 207 дней, разделить на пять периодов.

I период. От смерти Насер эд-Дин-шаха в Шах-Абдол-Азиме до въезда Мозаффар эд-Дин-шаха в Тегеран (25 мая 1896 г.). Это период диктаторства садр-азама, период, в который он приобрел симпатии всего света и в полном блеске выказал талант и энергию правителя [90] государства в смутное время всеобщей паники и безначалия. Период 36 дней.

II период. От прибытия шаха в Тегеран (25 мая 1896 г.) до приезда в летнюю резиденцию шаха Сааб-Крание его шурина и вместе с тем зятя Фарман-Фармы из Кермана (8 августа)... Период в 2 1/2 месяца = 75 дней. Это период ознакомления шаха с положением государственных дел и знакомства табризцев с тегеранцами; равным образом в это время выяснилось, кто из табризцев на какую должность метит; соответственно с этим те из тегеранцев, которые опасались потерять свои должности, сделались естественными врагами своих претендентов. Вместе с этим садр-азам раскусил шаха.

III период. С приезда Фарман-Фармы в Сааб-Крание (8 августа) до приезда в Тегеран из Табриза (21 августа) гарема шаха во главе с влияуельнейшей женой шаха, сестрою Фарман-Фармы, с титулом "ее величество" (гарем Фарман-Фармы из Кермана в Тегеран прибыл 18 августа). Период в 13 дней.

В это время Фарман-Фарма усиленно возбуждает шаха против садр-азама; около Фарман-Фармы сплотилась табризская партия... Между Фарман-Фармой, назначенным губернатором Тегерана вместо Наиб ос-Салтане, и садр-азамом произошел открытый разрыв и разгорелась вражда...

IV период. С приезда в Тегеран сестры Фарман-Фармы, жены шаха (21 августа 1896 г.). Период в 16 дней. Период самой усиленной, но вместе с тем тайной, закулисной деятельности. Главные деятели: Хаким оль-Мольк, Эйн од-Доуле, Фарман-Фарма и сестра Фарман-Фармы.

V период. С первого же дня приезда шаха с Фарман-Фармой и его сестрой из Салтанатабада в Эшретабад (6 сентября 1896 г.) до самого дня отрешения садр-азама от должности, т. е. до 12 ноября 1896 г. Период в 2 1/2 месяца = 67 дней.

[О Фарман-Фарме]

...Сегодня Фарман-Фарма из кожи лез вон, во-первых, чтобы убедить Мартирос-хана, через него и меня, что сам шах наипреданнейший сторонник России, что даже неизбежно и должно быть, раз шах, в бытность [91] валиахидом, столько лет пробыл в Азербайджане, а "Азербайджан, — увлекся он, — чуть-что не Россия"...

...Как говорят близко стоящие к Фарман-Фарме люди, энергия его поистине замечательна: он спит не более 3—4 часов в сутки, а затем остальные 20 часов почти непрерывно работает и работает... А все-таки мое мнение таково, что он сломит себе шею: не по голове взял на себя задачу.

[Мартирос-хан у Фарман-Фармы]

21 ноября. ...Мартирос-хан в залог дружбы посоветовал Фарман-Фарме теперь же исполнить хоть часть пунктов, изложенных в моем рапорте шаху. Фарман-Фарма изъявил полную готовность, и Мартирос-хан выторговал у него:

...По бератам военного министерства некоторые из казачьих офицеров уже четвертый год не могут получить своих денег; пусть удовлетворит хоть мир-пянджа Гулям Хосейн-хана, который умирает от голода. Фарман-Фарма обещал через три дня.

...Фарман-Фарма всеми силами пытается доказать, что свержение садр-азама было делом не кучки честолюбцев, преследующих собственные, личные цели, но великим патриотическим делом освобождения своего отечества от тирании Амин ос-Султана Али Аскер-хана, в бытность его садр-азамом Персии.

"Ну посудите сами, [— говорил Фарман-Фарма Мартирос-хану]. Покойный шах ежегодно на себя лично, на свои прихоти тратил из 9 куруров туманов 2 курура; да садр-азам благодаря своей расточительности разматывал 1 курур на разные пенсии и другие расходы, на которые бы не имел никакого права. Итак, в сумме это 3 курура — как раз цифра годового дефицита, ибо ежегодно в государственную казну поступает 9 куруров, а расходуется 12 куруров.

Говорят, что садр-азам не занимался лихоимством, а что все пакости совершал единолично один только его брат Амин оль-Мольк. Неправда, Амин оль-Мольк только брал себе больше, быть может, 2/3 или 3/4 но и брату своему, садр-азаму, выделял крупные куши. Теперь таможни всей Персии взял себе на откуп известный богач, [92] командир казвинского полка эмир-туман Назм ос-Салтане. За право пользования таможнями в течение четырех лет он выкладывает сию минуту единовременно сверх всего 100 тыс. туманов наличными деньгами, звонкою монетою; затем сверх того:

за 1-й год пользования 100000 туманов

за 2-й . , 200000

за 3-й , , 300000

за 4-й . , 400000

Ну откуда он возьмет эти деньги? Ведь не из своего кармана, а, значит, выручит за таможни, да еще и сам наживется. И вот все эти барыши шли в карманы Амин оль-Молька и его родного брата Амин ос-Султана в бытность его садр-азамом",

[Тайные причины, ускорившие падение садр-азама]

23 ноября. Сегодня мне удалось узнать несколько закулисных тайн, ускоривших развязку: не будь этого несчастного для садр-азама стечения обстоятельств, — кто знает, скоро ли бы еще решился бесхарактерный шах произвести государственный переворот. Но брат садр-азама, Амин оль-Мольк, помог в этом деле шаху более, чем даже ему приписывала народная молва...

Амин оль-Мольк около Казвинских ворот в своем прекрасном доме, в парке, держит несколько молоденьких жен, с которыми проводит большую половину своего времени. Редкую ночь у Амин оль-Молька не собирались его интимные друзья, в сообщничестве с которыми и со своими гаремными женщинами у него шли разгул и веселье до самого утра; при этом обязательно приглашалась лучшая в Тегеране труппа музыкантов.

Как уже известно, одной из жен покойного шаха была составлена сатирическая песня, едко и метко осмеивающая слабоумие, бабоватость, нерешительность, трусость, неспособность, ханжество, суеверие и проч. теперешнего Мозаффар эд-Дин-шаха, — песня, в которой он называется то молла-Мозаффар, то абджи-Мозаффар. Песня эта быстро [93] разлетелась по всему городу, и уже через несколько дней уличные мальчишки стали бесцеремонно распевать ее на улицах. Тогда старанием Фарман-Фармы эта песня была запрещена, под угрозой чуть ли не лишения языка...

Амин оль-Мольк был настолько легкомыслен, а главное, настолько доверял благородству своих друзей, что почти всякий раз, когда у него собирались гости, позволял музыкантам петь и играть "тетушку Мозаффара", причем все его гости в восхищении веселились и пьянствовали...

...Донес на Амин оль-Молька некий шейх Мортаза Амин эд-Диван...

...Шах приказал позвать труппу музыкантов во дворец, как бы для игры. Когда музыканты явились, он приказал им проиграть от начала до конца решительно все, что они играли у Амин оль-Молька; музыканты перепугались и долго отказывались, боясь, что им сейчас же отрубят головы; но шах клятвенно заверил их, что не только ничего им не сделает, но даже даст анам (Анам — подарок, на чай), если только они точь-в-точь воспроизведут от начала до конца решительно все то, что они пели и играли у Амин оль-Молька... музыкантам ничего более не оставалось, как исполнить приказание на этот раз грозного шаха...

Шах только поправлял попеременно свои длинные усы, слушая припев песни, сложенной в его честь... Когда допели песнь, шах сказал; "Через 15 дней я покажу, какой я “абджи-Мозаффар!""...

С этого дня судьба садр-азама была решена окончательно, бесповоротно.

Еще есть одно обстоятельство, которое в ряде других, быть может, также получило некоторое значение: одной из последних жен покойного шаха была дочь багбан-баши, т. е. начальника садовников, как говорят, поразительная красавица. Через несколько времени шах узнал, что у багбан-баши есть еще другая, младшая дочь, еще красивее старшей. Шах решил во что бы то ни стало жениться и на ней... В конце концов, разумеется, шах получил и вторую дочь багбан-баши; но, чтобы не раздражать ее старшей сестры, расположением которой шах также очень дорожил, он виделся с младшей украдкой.. [94]

...И вдруг, как гласит народная молва, эта младшая дочь багбан-баши завела себе любовника... садр-азама! Утверждают, что будто неверная красавица... пользуясь глубоким сном шаха, прочитала в его записной книжке, оставленной на столе: "через 5 дней после моего 50-летнего юбилея задушить садр-азама". И красавица на следующий же день предупредила о грозящей опасности садр-азама.

Насколько справедливо то, что подобная запись существовала в записной книжке покойного шаха или не существовала, ручаться, конечно, нельзя; но что садр-азам был любовником младшей дочери багбан-баши, это можно считать вещью доказанной...

...Фарман-Фарма, день и ночь только и измышляющий, как бы очернить Амин ос-Султана... чтобы в конце концов обвинить в государственной измене, распускает следующие слухи: Мозаффар эд-Дин-шах, распуская гарем покойного шаха, дал им полную свободу и право вновь выходить замуж за кого им будет угодно, кроме близких к шаху людей или непосредственно при нем служащих. Садр-азам, стоя во главе, должен был показывать пример другим, а между тем он сам первый нарушил высочайшую волю е. в. шаха и открыто живет с дочерью багбан-баши, женою покойного Насер эд-Дин-шаха...

В своем ослеплении и злобе на Амин ос-Султана Фарман-Фарма идет далее и распускает слух на базарах, будто бы Амин ос-Султан, будучи садр-азамом... подготовил Мирзу Реза Кермани убить шаха, чтобы самому спастись от смерти; пускают даже слух, что, дескать, в день казни преступника Мозаффар эд-Дин-шах хотел предварительно утром поговорить с преступником, а затем казнить его в полдень, но, что садр-азам, испугавшись, чтобы убийца перед смертью не выдал его, помимо воли шаха, приказал своему зятю сардар-е колль поспешить с казнью до приезда шаха из Сааб-Крание в город, — и преступник был казнен вместо полудня на рассвете!

Это обвинение нелепо уже по одному тому, что, во-первых, преступник все время содержался во внутреннем дворе шахского дворца, где, следовательно, шах мог видеть его во всякое время дня и ночи, а, во-вторых, я сам лично, за двое суток до казни преступника был официально уведомлен, что преступника будут казнить на [95] самом рассвете во избежание толпы, давки и, быть может, волнений или беспорядков анархистов или бабидов, так как до последнего момента не было выяснено положительно, к какой партии он принадлежит...

Почему в Персии военный министр не может быть самостоятельным

24 ноября. 1. Чтобы уяснить эту причину, следует предварительно выяснить, каким образом происходит смена батальонов. Как пехотные фоуджи (В Персии в сущности нет полков: вся пехота состоит из отдельных батальонов, фоуджей) так равно и конница, состоят на действительной службе под знаменами лишь в течение одного, редко двух лет; затем около ноуруза (Ноуруз — новый год, у мусульман 9 марта) батальоны сменяются: те полки, которые состояли в отпуску на льготе, являются на смену состоявшим на действительной службе. Значит, в Персии, если нет особых беспорядков, волнений или пограничных недоразумений, т. е. когда "все обстоит благополучно", пехотных батальонов и 2/3 конницы состоит на действительной службе, а другая пехотных батальонов и 1/2 конницы состоит на льготе, в отпуску. Исключение составляют в пехоте два фоуджа: Мазендеранский фоудж "Савад-кух" и Азербайджанский фоудж "Эмирие". Первый занимает постоянно внутренний дворцовый караул при шахе, в Тегеране и окрестных летних резиденциях, когда шах находится в них; второй всегда занимает внутренний дворцовый караул в Табризе при валиахде и несет совершенно такую же службу, как и "Савадкух" в Тегеране.

Оба эти батальона численностью в 800 человек: 400 человек на действительной службе (т. е. ровно 1/2 полка), а другая 1/2, т. е. тоже 400 человек, находится в отпуску; смена происходит ежегодно.

Командир обеих половин батальона как у "Савадкух", так равно и у "Эмирие", обязательно должен быть один и тог же; но владельцами тех деревень, из которых набраны эти полки, могут быть и другие лица; также эти деревни могут продаваться или вообще переходить из рук в руки, в зависимости от чего и хозяева этих [96] деревень Помещики могут также меняться независимо от того, кто состоит строевым командиром батальона.

2. Из числа конницы подобным же образом несут службу: гулямы "Кешик-хане", гулямы "Махдие" и гулямы "Мансур".

При управлении вышепоименованными исключительными частями имеется крупное и существенное неудобство, заключающееся в неизбежном двоевластии: половина, состоящая на действительной службе, подчиняется своему строевому командиру; половина же, состоящая в отпуску, — местному губернатору. Через год происходит смена половин, а вместе с этим и смена подчиненности: первая половина переходит из рук командира в руки губернатора, а вторая половина — из рук губернатора в руки командира. Если при этом старший начальник (шеф) всего батальона есть вместе с тем и владелец их селений, помещик, т. е. свой, полку очень хорошо; а если при этом шеф батальона и владелец и вместе с тем еще губернатор их родины, — батальону еще лучше (Понятие о значении слов "губернатор" и "помещик" с тех пор как губернаторские должности стали продаваться и в сущности отдаваться на откуп, — начало сильно смешиваться, подобно тому как при Насер эд-Дин-шахе слились понятия о "личном шахском" и "казенном"). Но если шеф один, а губернатор родных селений сарбазов — другой, чужой, а вместе с тем и помещик также чужой, не шеф, да еще в дурных отношениях с шефом, несчастным сарбазам чистая беда, особенно тем, которые находятся на действительной службе: их дома безнаказанно разоряют, женщин насилуют и т. д.

Строевой командир и шеф батальона

В Персии каждый фоудж, или батальон, имеет всегда двух начальников: 1) строевого командира, командующего батальоном непосредственно в строю, обыкновенно в чине сарханга (полковника) или сержанта III класса (бригадира) и 2) высшего начальника, или шефа, но в ином, чем в Европе, значении этого слова: в Европе шеф носит только почетный титул, ни в чем не вмешиваясь в дела части; в Персии же шеф вместе с почетным титулом пользуется и полной властью над той частью, шефом, [97] которой он состоит. Обыкновенно подобные шефы назначаются из высокопоставленных лиц или вельмож независимо ни от возраста (начиная от грудных младенцев и до столетних старцев), ни от рода их службы или занятий (могут вовсе и не быть военными). Подобному начальнику фоудж или переходит по наследству, или жалуется за деньги и затем уже почти бесконтрольно отдается ему в "кормление" (только когда подобный шеф попадает в опалу, к нему придираются, требуют с него отчеты за 10-12-15 лет, даже нередко и за то время, когда шефом был вовсе и не он; обирают, разоряют, а иногда даже разжалывают и пускают бывшего гордого шефа по миру).

Понятно, что вельможи, правители известных областей или помещики в подобное "кормление" стараются получить именно те батальоны, которые расположены в их собственных имениях или же губернаторствах. Тогда сарбазы подобных батальонов являются одновременно и защитниками отечества, и рабами своих же собственных шефов, зачастую вовсе и не военных. Тут же правительство во многих случаях прямо не считает себя даже вправе вмешиваться в отношения господ к своим слугам, находящимся у первых в полнейшей кабале. Мало того, когда батальоны находятся на льготе (т. е. по очереди через каждый год или два бывают распущены по домам) и если вместе с этим дома их входят в состав имения или губернаторства их шефа, то последнему обыкновенно принадлежит и полицейское право над ними. При этом степень власти каждого шефа зависит вообще от его значения в стране и в глазах правительства.

После всего вышеизложенного не становится ли ясным, что при подобном устройстве вооруженных сил Персии никакой военный министр, — обладай он хоть гением и полновластием Аббаса-мирзы, — не может быть вполне самостоятельным в Персии.

Мало того, и сами-то батальоны, как бы ни был корыстолюбив и несправедлив их родной шеф, в кормлении у которого они состоят, все-таки всегда предпочтут быть под его верховной властью и на службе и дома, чем быть на службе под властью одного начальника, а на родине — под властью другого, исходя из аксиомы, что лучше дать себя сосать одному вампиру, чем двум сразу. Ведь под властью чужого шефа они, состоя на службе, будут находиться оторванными от своих семейств и имуществ, [98] которые на родине все-таки будут находиться в полной зависимости от другого начальника (а также, конечно, еще и от третьего — губернатора), который все свои неудовольствия всегда может совершенно безнаказанно вымещать на их обыкновенно ни в чем неповинных семействах. Шеф из чужих будет только спешить высасывать из них жалованье и джире (Джире — суточные) при этом нисколько не защищая и не заботясь о их семействах и о благосостоянии их на родине, до чего ему, как не их помещику, решительно нет никакого дела; даже наоборот, состоя в дурных отношениях с прирожденным помещиком, чужой шеф старается еще мстить их помещику...

Вышеизложенное уже само по себе в достаточной степени объясняет, почему шефы батальонов при назначении их губернаторами в провинции стараются во что бы то ни стало взять с собой и свой собственный шефский батальон... Слабое персидское правительство обыкновенно соглашается и исполняет эти требования.

...Амир-хан-сардар (Амир-хан-сардар — бывший зенджанский губернатор), будучи полтора года назад (весною 1895 г.) назначен генерал-губернатором Астрабада, потащил туда с собой и свои части из г. Тегерана, а именно: фоудж "Тегеран" и конницу "Насир".

Бунты батальонов при смене шефов и нежелание их подчиняться новому чужому шефу

Из вышеизложенного совершенно понятно еще одно, странное на первый взгляд обстоятельство: почему иногда фоуджи недовольны, а иногда открыто бунтуют и не желают подчиняться новому шефу. Во-первых, потому, что старый шеф, уходя, высасывает из них на прощание решительно все, что только можно, а за последнее время уже целиком ничего не уплачивает и до копейки берет себе в карман и солдатское, и офицерское жалованье, и суточные. Новый же шеф в свою очередь старается высосать из своего нового фоуджа (на который смотрит, согласно персидским понятиям, как на источник доходов, как на дойную корову) как можно больше, чтобы не только наверстать тот куш, который он заплатил правительству [99] за свое право командования батальоном, но еще и самого себя вознаградить за труды и хлопоты по командованию батальоном. Во-вторых, потому, что, как уже раньше выяснено, старый, свой шеф-помещик для части неизмеримо лучше нового, чужого, какая бы о нем ни была хорошая слава; и, наконец, в-третьих, потому, что несчастная жертва наживы — персидские части до того изверились в добрых качествах своих начальников, что уже и не ожидают от них добродетели, а стараются лишь поскорее примениться к наиболее характерным особенностям своего нового начальника...

[Мошир од-Доуле о бывшем садр-азаме]

24 ноября... Приведу в подлиннике наиболее характерные из выражений Мошир од-Доуле.

"Через несколько дней после смерти Насер эд-Дин-шаха, стоя однажды с садр-азамом в дворцовом саду, я сказал ему: “Ваша светлость, я старик, бывал в разных rocyдарствах Европы, жил за границей несколько десятков лет, много видел и знаю, поэтому позвольте мне, старику, дать вам совет. Садр-азам изъявил полнейшую готовность и благодарность. Тогда я сказал: “Приедет новый шах, налетит с ним стая коршунов, набежит стая шакалов, голодных, алчных, жаждущих наживы и власти, высокомерных, требовательных, грубых... но вместе с тем, хотя и близких к шаху, и неопытных в придворных интригах, и не сплоченных в одну партию; вот это-то есть их ахиллесова пята, которою вы и должны воспользоваться теперь же своевременно, чтобы противопоставить силе силу. Вы должны заблаговременно сплотиться с некоторыми из наиболее влиятельных лиц, забыть прежние распри, стать выше этого, привлечь к себе Амин од-Доуле (бывшего председателем Государственного совета и претендентом на садр-азама), Мохбер од-Доуле (бывшего министром народного просвещения и телеграфов) и других числом до десяти и еще до приезда шаха подготовить и сплотить партию противовеса. Тогда победа была бы, несомненно, на стороне вашей светлости".

И садр-азам будто поддался, даже горячо благодарил меня и дал слово последовать моему совету. Но потом что [100] же вышло? Садр-азам, видимо, нарочно стал делать нам наперекор, словно умышленно восстанавливая нас всех против себя... Просто и до сих пор решительно не нахожу причины, чем объяснить себе все это?.. Разве только тем, что садр-азам безусловно верил в свою звезду и был непоколебимо убежден в том, что какие бы гадости, пакости и ошибки он ни делал, а главное — что бы ни позволял себе его “антураж", ему должно все сходить с рук безнаказанно и он на всю свою жизнь должен оставаться несомненным диктатором...

А “антураж" садр-азама? Не будем на этот раз входить в подробности, а возьмем только, что этот “антураж" нажил себе за несколько лет управления государством садр-азамом:

1. У его родного брата Амин оль-Молька несколько миллионов наличного капитала, не считая миллионного движимого и недвижимого имущества.

2. У дяди садр-азама, простого, полуграмотного мужика, сделавшегося начальником азербайджанских таможен, несколько миллионов.

3. Даже у директора государственной казны несколько миллионов. Когда за несколько времени до своей смерти покойный шах сказал этому директору казны, что через несколько дней приедет к нему в гости, он в течение 15 суток день и ночь вывозил из своего дома все, что было у него наилучшего и наидрагоценнейшего, чтобы его богатство не бросилось в глаза и не поразило шаха; и, несмотря на это, сам шах говорил мне лично на другой день после своего визита: “А ты бывал когда-нибудь в доме директора государственной казны?" Я ответил, что нет, не бывал. “Ну, так побывай, стоит, очень стоит побывать: у магнатов в Европе я не видывал такого богатства . А между тем вам самим хорошо известно и вы сами даже своими глазами видели, как этот самый человек всего несколько лет тому назад с раннего утра до поздней ночи носил на плече по базару мешок с медными деньгами, выкрикивая: “Мелкие деньги менять! Деньги менять мелкие!", и зарабатывал своей тяжкой профессией от 2-х до 3-х кранов (от 40 до 60 копеек) в сутки... А между тем, — вы, право, не поверите — мне, министру юстиции, т, е. высшему представителю, поставленному наблюдать за правдой и исполнением законов во всем государстве, за целые два года не уплачено мое собственное жалованье! [101]

Так что же после этого выкидывали эти люди с несчастным народом? Они вконец ограбили, разорили его, высосали из него все соки!..

Возьмем, например, доходы с таможен. Командир Казвинского полка эмир-туман Назм ос-Салтане сверх платившегося до сих пор ежегодно надбавил по 300 тыс. туманов, т. е. по 25 тыс. туманов (50 тыс. руб.) в месяц одной надбавки; а так как нынешнего года осталось только четыре месяца (по 9 марта 1897 г.), то он выплатил 25 х 4 = 100 тыс. туманов (200 тыс. руб.), которые сразу выложил целиком наличными деньгами".

Мошир од-Доуле признает, что катастрофа была неизбежна; но про оскорбление садр-азамом личности шаха, на что так напирал Фарман-Фарма, он не заикался.

[О принце Молькара]

24 ноября. Новым министром торговли и юстиции принцем Молькара народ недоволен за его горячность. Сегодня, например, ни за что ни про что побил адвоката и хотел засадить его под арест. Насилу-насилу тот убедил Молькара, что нигде во всем свете не бьют адвокатов и не взыскивают с них за вину клиентов.

Так же сильно пугает народ будущность сыновей шаха. Еще ни один из них не получил "жирной" должности, а между тем не останутся же они так и рано или поздно начнут наживаться за счет бедного люда и наверстывать потерянное время.

[Закабаление крестьян]

24 ноября. В Персии нет и не было крепостного права в том виде, как оно существовало в России. В Персии слуги и крестьяне считаются свободными. Господин не имеет права их продавать, они могут свободно переходить от одних господ к другим, избирать себе род занятий, совсем ни у кого не служить...

По-видимому, свобода полная. Но это лишь по-видимому. На деле совсем иное: слуги и крестьяне в Перси" при полном отсутствии установленных законом отношений господ к слугам и заимодавцев к должникам, закабалены [102] хуже крепостной зависимости. Дает коварный хозяин обстроиться, вовлечет в расходы, в долги, а потом куда же слуга или крестьянин пойдет? Земля принадлежит хозяину, а хозяин постройки покупать не хочет, деньги же требует. А на деньги % % в Персии растут с непостижимою для европейца быстротой: здесь, где ростовщичество не только не преследуется, но поощряется, 18% считается самым обыкновенным процентом..., т. е. долг удваивается через каких-нибудь четыре-пять лет.

[Положение в Астрабаде]

25 ноября. Вчера почти целый день Фарман-Фарма просидел на телеграфе, переговариваясь с астрабадским генерал-губернатором Амир-хан-сардаром, выехавшим из Астрабада в Шахруд (к юго-востоку от Астрабада). В Астрабаде беспорядки, а Амир-хан-сардар туда не едет, несмотря на настояния Фарман-Фармы. Он поставил Фарман-Фарме ультиматум, что вернется в Астрабад лишь в том случае, если ему дадут столько-то денег, столько-то батальонов и такие-то полномочия.

[Мохбер од-Доуле и Фарман-Фарма]

25 ноября. Сегодня, придя в медресе, Мартирос-хан встретил Наккаш-баши (профессора живописи, художника), человека близкого к семье Мохбер од-Доуле и почти ежедневно бывающего в их доме. Хитрый Мартирос-хан начал так:

"А что, правда это я слышал, будто Мохбер од-Доуле подал в отставку?"

Наккаш-баши, ничего не подозревавший, ответил:

"Нет, подать-то не подал, но если так будет продолжаться, то ничего не будет мудреного, если и подаст. Да и в самом деле: насулили старику золотые горы, а сами “накрошили ему луку в бороду" (т. е. по-персидски, — ,,не обращают на него никакого внимания"); да если бы хоть крошили, так было бы еще туда-сюда, а то ведь “даже и не крошат" (т. е. значит — “уже ровно никакого внимания не обращают", “ноль внимания"). Говорят, [103] будто Мохбер од-Доуле назначили министром того, другого, третьего... ну народ и думает, что ему действительно бог знает какую власть представили; а выходит, что они (!) только говорят, что ,,у безволосого окладистая борода" (когда персы про скопца, евнуха или вообще безбородого говорят, что “у него окладистая борода" — это значит, что “он совсем не то, что о нем думают").

По-моему, Мохбер од-Доуле совершенно прав, говоря про Фарман-Фарму, что “интриги — это его жизнь; без интриг Фарман-Фарма не может существовать: интриговал в Тегеране, интриговал в Табризе, интриговал в Кермане, а теперь снова интригует в Тегеране"".

Наккаш-баши есть, конечно, полнейший отголосок семьи Мохбер од-Доуле; из его слов видно, что Фарман-Фарма забрал все в свои руки... и все делается, помимо Мохбер од-Доуле; поэтому старику ничего более не остается, как до поры до времени смотреть и выжидать, а вместе с тем, конечно, и злиться...

...Про Сани од-Доуле, сына Мохбер од-Доуле, я ничего не слыхал, но думаю, что и он также недоволен, как и отец: во-первых, это примерное семейство, и они живут с отцом душа в душу, а во-вторых, у него с Фарман-Фармой есть еще старинные счеты и вражда по поводу каната, который хотел провести Сани од-Доуле поверх каната Фарман-Фармы и который последний не допустил провести, причем, насколько удалось выяснить, прав был, по-видимому, Сани од-Доуле. Это спор давнишний и ожесточенный, который не удалось решить даже и покойному шаху.