КОСОГОВСКИЙ В. А.

ДНЕВНИК

1896 год

[Встреча с разбойником Аббас-ханом Чинари]

16 февраля. ...Отправился к садр-азаму (В тот период садр-азамом был Амин ос-Султан) и, несмотря на то что никого не приказано было пускать, я вошел во двор его городского дома. Здесь мне пришлось ожидать около четырех часов. Здесь, по счастью для меня, оказался знаменитейший персидский разбойник Аббас-хан Чинари (так называющийся по имени своей деревни, в 40 верстах от Хамадана), разбивавший все команды, посылавшиеся для его поимки, и в конце концов не только рассеявший сарбазов, но и взявший в бою две персидские пушки. В разговоре с ним время прошло незаметно.

Аббас-хан Чинари — один из родоначальников Афшарского племени Хамаданской (Экбатанской) провинции. Сначала он служил честно в афшарской коннице еще при прежнем военном министре. Когда военное министерство принял Наиб ос-Салтане, Чинари потребовали в Тегеран, желая отнять от него его тиюлы (Тиюл — доходы с деревни (или деревень), жалованные шахом пожизненно или наследственно в виде награды или пенсии за .верную службу видным и влиятельным лицам) — деревни в окрестностях Хамадана. Тогда он бежал из Тегерана и одну за другой стал разбивать партии, посылавшиеся правительством, чтобы его схватить. Амир-Низам, Хамаданский генерал-губернатор, обещал ему помилование и принятие на службу, если Чинари прекратит разбой. Тот согласился, и действительно его назначили начальником [12] экбатанских кара-суранов (Кара-сураны — вооруженная дорожная стража) и дали... жалованье. Но платили ему только первые три месяца, а затем стали мало-помалу затягивать и, наконец, совсем прекратили уплату.

Тогда Чинари отправился в Курдистан... к сыну Амир-Низама и все подробно и чистосердечно передал ему... Но в это самое время Чинари узнал, что... Амир-Низам устроил ему самые ужасные козни: Чинари был объявлен государственным преступником, и тем же самым кара-суранам, которыми он командовал, приказано было схватить Чинари и доставить его в Тегеран закованным в цепи. Чинари поспешил обратно из Курдистана и внезапно тайно явился в английскую миссию, где через драгомана миссии... спросил у английского посланника сэра Мортимера Дюранда, может ли он, Чинари, считать себя в безопасности в английской миссии; если да, то пусть английский посланник немедленно доложит о нем шаху, если же нет, — он уйдет тем же путем, как и пришел. Часа через три раздумья английский посланник дал ему слово и отвел помещение, а сам отправился к шаху.

В конце концов шах решил так: Чинари будет жить со своей семьей в Тегеране; принадлежавшие ему около Хамадана деревни будут обращены в "халесе" (казенные), а взамен того ему будут даны две (?) деревни около Тегерана. Утомленный постоянной травлей, Аббас-хан Чинари, наконец, согласился и вот теперь с утра до поздней ночи торчит у садр-азама в ожидании получения от шаха фирмана (Фирман — приказ, указ, приказание), обеспечивающего его безопасность, и владение новыми деревнями.

[Новогодний прием у шаха]

8 марта. В 7 часов утра с Мартирос-ханом отправились на большой салям (Салям — официальный прием, устраиваемый в торжественных случаях), по идее соответствующий нашей встрече нового года. Все в парадных австрийских [13] белых мундирах, вельможи — в жалованных шахом халатах с бриллиантовыми застежками. На этом саляме собственно не имеют права присутствовать иноверцы, но двум-трем сделали исключение в знак выражения своего расположения и уважения, в том числе и мне... Салям состоялся в большой зале музеума (Музеум — помещение дворцовой выставки подарков, преподнесенных шаху). У подножия трона, по обе его стороны, расположилось духовенство и сеиды; ниже их сыновья и братья шаха и его ближайшие родственники; затем Каджары (Каджары — название тюркского племени, из которого происходила династия шахов, правившая Ираном с 1795 по 1925 гг.), первейшие сановники, ниже которых — военные с Наиб ос-Салтане во главе.

Явился в 10 часов утра шах. Главный астролог стал читать, захлебываясь и неистовым голосом, приличествующие торжеству места из корана и производить исчисления для определения момента наступления нового года, когда "бык, держащий земной шар на одном из своих рогов, перебрасывает земной шар на другой рог". Все атеисты корчили при этом невозможно набожные рожи, а Этемад ос-Салтане, известный безбожник, и многие другие вынимали в это время порошок "святой земли" из Кербелы (Кербела — место паломничества мусульман. Каждый паломник, возвращаясь на родину, берет с собой горсть земли) и, мазнув его, остальной землей (Так у автора) терли себе лицо, глаза, за ушами...

Шах обошел почти всех, затем сел на золотое кресло, стоявшее у подножия. Тогда главный астролог стал снова выкрикивать, подобно кликуше. Его исступление возбуждало смех даже среди самих мусульман. Когда, наконец, главным астрологом было объявлено, что время вступило в новый год, все начали целоваться... по два раза: разные с равными целовались в обе щеки; подчиненные целовали своим крупным начальникам (сардарам и даже эмир-туманам (Сардар — генерал-майор, генерал-лейтенант; эмир-туман — полный генерал) руку, а потом уже целовались в щеки...

Все были в чулках (даже Мартирос-хан), кроме пяти-шести европейцев, явившихся в сапогах или штиблетах...

Когда обряд целования окончился, шах стал раздавать всем присутствовавшим на саляме деньги: в былые годы раздавалось золото (При Фатх Али-шахе (1797-1836), потом серебро с золотом и, наконец, теперь — одно серебро, новенькими 5-шайными серебряными монетками, всыпанными в шелковые мешочки, [14] всего на 2,5-3 тумана (Туман = 10 кранам = 100 шаям. Туман был равен тогда. 2 руб), Мешочки лежат на огромном золотом подносе, и шах собственноручно подает всякому подходящему — сначала духовенству, потом царской фамилии, потом вельможам, потом военным...

[Юбилей шаха ]

9 марта... 24 апреля настоящего года шах празднует пятидесятилетний юбилей своего царствования (В действительности юбилейной датой был 1898 год, но шах решил отметить пятидесятилетие своего царствования на два года раньше). Народ, изнемогающий под гнетом теперешнего правительства, крайне недоволен. Единственная надежда шаха в данном случае на войска, но и они не получали жалованья по два-три года. И вот шах во избежание возмущения или вообще какого-нибудь скандала во время празднования юбилея решил удовлетворить все войска за прошлое время вплоть до дня юбилея, для чего ему потребно немедленно 130 тыс. туманов, которые он и хочет занять у Рабино (Рабино — директор Шахиншахского (английского) банка в Тегеране) в английском банке...

[Недостаток хлеба]

5 апреля. Недостаток хлеба. Боятся подвозить по случаю разбоя по дорогам в окрестностях столицы. Послан Хесам-е ляшкер ловить главнейшего разбойника племени Зяргяр Ага Хосейна. Его посадили в амбар; вероятно, казнят после приезда шаха... [15]

Чеканка монеты

(В те времена чеканка монеты производилась в различных, городах страны на монетных дворах, которые правительство сдавало откупщикам)

Апрель... После долгих совещаний решено было совершенно приостановить чеканку серебра на монетном: дворе (хотя тайно и продолжали чеканить).

Откупщики заявили, что так как шах не отказывается от откупной суммы, возросшей от 150 до 200 тыс. туманов в год, не считая одновременного взноса за получение откупа от 60 до 100 тыс. туманов, то они просят разрешить им чеканить по крайней мере хоть медь, что и было им разрешено в неограниченном количестве. Понятно, что с той же минуты началось быстрое падение курса меди, дошедшее 14 марта 1896 г. до 25 шаев за 1 серебряный,, белый кран...

Серебро в Персии называют белыми деньгами, а медь — черными. Подати народ должен вносить черными деньгами, но по расчету белых денег, т. е. если малиат (Малиат — налог) семейства был равен в Тегеране, например, двум туманам, то эти два тумана должны быть выплачены не белыми, а черными деньгами, но по тому курсу, который существует (вернее, по курсу, объявленному шахом). Номинальная цена 1 серебряного крана равна 20 медным шаям.

Шах... на базаре устраивает падение денег, объявляя,, что 1 серебряный кран стоит уже не 20 медных шаев, как это было при первоначальной чеканке, а уже 40 шаев, и, следовательно, уплату податей народ, обязанный вносить подати медными деньгами, принужден вносить за 1 серебряный кран уже 2 медных, т. е. вместо 10 миллионов вносить 20 миллионов.

Одновременно с подобной финансовой операцией двор приступает к перечеканке медных денег: на тех же самых деньгах, того же самого веса вычеканивается какая-нибудь другая эмблема и в сущности те же самые черные деньги вновь выпускаются по номинальной стоимости 20 медных шаев, равных 1 серебряному крану. Первое время, действительно, номинальная цена соответствует курсу. Но спустя несколько месяцев снова начинается постепенное падение курса меди, и когда медь упадет наполовину, шах отбирает в виде малиата медь в казну за 1/2 цены и снова перечеканивает ее уже за полную цену, и т. д. [16]

...До 1870 г., пока на персидском монетном дворе не было машин, монета медная, серебряная и золотая чеканилась во всех главных города муайерами, т. е. пробирными чиновниками, подчиненными главному пробирному чиновнику муайер-оль-мамалек, проживающему в Тегеране при дворе шаха...

За несколько лет до начала чеканки машинами на монетном дворе и прибытия сюда прусского монетного мастера чеканщика Пехана (в 70-х годах) те же штуки стали проделывать и с серебром в Хамадане: стали прибавлять к серебру настолько лигатуры, что 1 кран по весу серебра в действительности стоил не 20, а 16 медных шаев.

За эти злоупотребления главный муайер Дост Али-хан был смещен, и министерство чекана было передано принцу Али Кули-хану Мирзе Ихтизад ос-Салтане, министру народного просвещения и телеграфа, с тем чтобы он отобрал все хамаданские краны и перечеканил их вновь в Тегеране. Но принц этот нашел пример Хамадана весьма поучительным для себя: хамаданские краны он не отобрал, но еще в свою очередь стал чеканить в Тегеране краны нового образца, так называемые шир-у хуршид, т. е. со "Львом и Солнцем", действительная цена которых в течение одного года дошла до 14 шаев, т. е. на 2 шая, или на 10%, ниже фальшивых (низкопробных) ламаданских.

Тогда шах выписал Пехана, человека весьма знающего, но, к несчастью, слишком честного. Персидское правительство потребовало, чтобы 11ехан чеканил краны прежней стоимости, но только машинные, т. е. значит, что требование персидского правительства сводилось к тому, чтобы Пехан только перечеканил уже существовавшие краны, придав им лишь новую, более красивую, а главное, правильную форму.

Но Пехан объявил категорически, что он или уедет или будет чеканить монету как медную, так и серебряную, так и золотую не иначе как по десятичной системе... Но персидское правительство не согласилось... Пехан уехал, а персы, воспользовавшись установленными Пеханом машинами, впервые отдали монетный двор на откуп Амин ос-Султану (отцу теперешнего садр-азама), по имени которого и деньги эти получили название амин-и Султани... [17]

Амин ос-Султан был честным человеком и никаких злоупотреблений себе не позволял. Но после его смерти, несколько лет спустя, разные предприниматели, постоянно надбавляя откупную сумму, вынуждены были наверстывать ее теми или другими путями, т. е., во-первых, прибавкой излишней лигатуры в серебро и, во-вторых, выпуском меди.

Особенно возросла эта чеканка после кризиса с серебром. Когда цена на серебро в 1894-1895 гг. сразу упала на американских рынках, этот кризис отразился на персидском рынке несравненно ощутительнее, чем на европейском, так как персидские деньги почти исключительно только серебряные и франки. 100 франков, равные 130-140 кранам, сразу в течение нескольких дней дошли до 227 кранов.

За чеканку медной монеты муайеры частным образом, негласно, преподносили шаху известный процент... Так как чеканка медной монеты была для муайеров выгодна, "ни старались чеканить ее возможно больше и во всяком случае несравненно больше, чем имели серебряной разменной монеты. Естественно, что при подобных условиях курс медной монеты (вес которой по стоимости был в действительности втрое меньше такого же количества листовой красной меди) быстро падал; когда дело доходило уже до безобразия, с разрешения шаха (т. е. вернее за известный подкуп шаха) выхлопатывали разрешение на "шекестян-и пуль-и сиях", т. е. на перемену курса медных денег, вместо 20 номинальных шаев — на 30 и даже 40 шаев за 1 серебряный кран (Из России для чеканки монеты привозят и медные листы, и готовые, уже выбитые, медные кружочки).

18 марта 1896 г. вдруг в Тегеране на базаре отказались принимать деньги английского банка... требуя уплаты за товары серебром. Уверяют, будто 19 марта цена медных денег на базаре снова поднялась до прежней цены...

10 апреля. Переполох по поводу падения цен на медь во всей Персии страшный. В Исфагане 80 шаев равны 1 серебряному крану, а несколько дней так даже продавали медные деньги на вес — 2 батмана (14 фунтов) за 16 серебряных кранов, т. е. около 90 шаев за 1 кран... [18]

Тогда вся промышленность и торговля остановились" Торговцы и промышленники заперли свои лавки и разошлись по домам, направив к Зилл ос-Султану (Зилл ос-Султан в то время был губернатором Исфагана) своих жен (Персидские женщины, во-первых, будучи в чадрах, никому не известны в лицо, а потому смело кричат и шумят. Во-вторых, бить женщин воспрещено законом и, кроме того, считается грехом. Поэтому они несравненно смелее мужчин и во всех демонстрациях играют главную роль).

Зилл ос-Султан никаких мер не принимал, втайне даже злорадствовал, так как медные деньги вычеканил Хаджи Мохаммед Хасан, арендатор монетного двора. Тогда женщины огромной толпой повалили на английскую телеграфную станцию и к английскому консулу Прису, который телеграфировал в английскую миссию в Тегеран. Английский посланник сообщил [об этом] шаху, который в свою очередь телеграфировал в Исфаган повеление: считать серебряный кран за 40 шаев.

В Тегеране, чтобы успокоить народ, шах вошел в сделку с английским банком, который обязался народу, предъявлявшему медь, менять ее на серебро по расчету 25 шаев за 1 серебряный кран, на сумму 80 тыс. туманов, и уже несколько дней как английский банк открыл у себя в здании банка и в караван-сарае эмира несколько меняльных столов. Народ хлынул к ним тысячами. До 8 апреля меняли без разбора. 8-го же апреля объявили, что каждому одиночному предъявителю более 20 туманов не менять. Все эти маневры клонят к тому, по общему суждению, чтобы занять умы народа в течение этих 20-30 дней на время празднования шахского 50-летнего юбилея, а потом опять, по всей вероятности, не будут стесняться: сразу объявят, что 1 серебряный кран равен: 40 черным шаям, а вслед затем отчеканят новую медную монету по вышеописанному способу.

Фанатизм и суеверие Мозаффар эд-Дин-шаха

19 апреля. 1. Прежде чем сесть на лошадь и пуститься в дорогу, — пальцем пишет молитву на шее лошади. [19]

2. В самые критические минуты после смерти Насер эд-Дин-шаха прерывает телеграфирование ради совершения каких-то обрядов, а в дни "катль" (Катль — обряд самобичевания в знак религиозного мусульманского траура) предается молитве и стенаниям и вовсе не занимается государственными делами.

Убийство Насер эд-Дин-шаха

(из рапорта полковника В. А. Косоговского от 27 апреля 1896 г. за № 9 начальнику отдела Генерального штаба Кавказского военного округа)

19 апреля 1896 г. в 2 часа 14 минут пополудни прискакал ко мне пишхедмет (Пишхедмет — камергер) е. в. шаха Гулям Хосейн-хан Дженераль, крайне растроенный, весь в пыли, с запекшимися губами, и влетел в бригадную канцелярию, в которой я в ту минуту находился. Захлопнув плотно двери, Дженераль прерывающимся голосом сказал: "Я из Шах-Абдол-Азима (Шах-Абдол-Азим — богомолье у гробницы Имам-заде Шах-заде Абдол-Азима, 6-7 верст к югу от Тегерана) прискакал прямо к вам по приказанию садр-азама. Сегодня е. в. шах поехал в Шах-Абдол-Азим на поклонение (по случаю пятницы). Во время совершения намаза в мечети, у самой гробницы святого, произошло покушение на жизнь е. в. шаха. Выстрелом из револьвера шаха ранили в ляжку (?); опасности, слава богу, нет. В данную минуту шаха приводят в чувство и заняты останавливанием кровотечения. Через некоторое время шах вернется в город. Пока же впредь до его возвращения садр-азам приказал под великим секретом: для предотвращения беспорядков и распространения тревожных слухов в городе принять на себя охранение тишины и порядка в городе трем лицам: 1) сардар-акрему (Сардар-акрем — старший и наиболее влиятельный в Персии сардар, ибо командует десятью полками, самыми надежными азербайджанскими; любимец шаха и зять садр-азама), 2) Низам од-Доуле (Низам од-Доуле — начальник всей артиллерии, генерал-фельдцейхмейстер, верный, но очень дряхлый; при взятии Герата командовал полком) и 3) русскому полковнику, т. е. вам". [20]

При этом Дженераль с ужасом сообщил совершенно откровенно, что все пишхедметы, воочию видевшие падение шаха, вслед за выстрелом мгновенно разбежались и покинули е. в. шаха, бросив его на руках одного садр-азама, его брата сааб-джама (Сааб-джам — начальник вьючных животных и министр государственных имутцеств, брат садр-азама) и еще двух-трех верных вельмож.

Едва выговорив все это, пишхедмет хотел скакать дальше для передачи приказания вышеупомянутым capдар-акрему и Низам од-Доуле, но в эту минуту прискакал гонец от сааб-джама и подал мне собственноручное письмо садр-азама следующего содержания:

"Приближенный государю казачий полковник!

На вас возлагается собрать всех казаков и по частям назначить для обхода города, дабы не допустить беспорядков. Даст бог, вечером приедем. Слава богу, ничего такого не случилось, и счастливое существо (Имеется в виду шах) вполне здорово".

Вместе с этим гонец передал мне, что сааб-джам именем своего брата садр-азама требует меня немедленно во дворец для вручения дестихата (Дестихат — повеление) шаха (?).

Разослав ординарцев за командирами частей, я во избежание переполоха и распространения опасных слухов в самый критический момент, когда в Тегеране не было ни шаха, ни садр-азама, ни большей части министров (частью бывших вместе с шахом, частью, по случаю пятницы, отправившихся на поклонение различным святым и на гуляние в окрестности Тегерана) написал следующий приказ:

"Передать всем. Чрезвычайный турецкий посол, долженствовавший приехать только через несколько дней, сверх всякого ожидания прибудет в гор. Тегеран через час.

Так как в данную минуту в Тегеране готовых для немедленного выступления войск навстречу его высокопревосходительству г-ну чрезвычайному турецкому послу Муниф-паше сию минуту нет, то е. в. шах повелел: немедленно собрать всю вверенную мне казачью, е. в. шаха, бригаду, с батареей и хором музыки и под моим личным начальством немедленно выступить навстречу послу". [21]

Вместе с этим я, диктуя приказ по бригаде начальнику, штаба бригады эмир-туману Мартирос-хану, одновременно уведомил русскую императорскую миссию следующим рапортом:

"Сию минуту прискакал из Шах-Абдол-Азима пишхедмет шаха и под великим секретом сообщил мне о том, что е. в. шах был в Шах-Абдол-Азиме, где в него выстрелили из револьвера и попали, по словам пишхедмета, в ляжку. Садр-азам немедленно передал приказание только трем:

1) сардар-акрему, 2) Низам од-Доуле и 3) мне: принять все меры для сохранения порядка и вооружить всех боевыми патронами.

Я потребовал категорического указания: "От кого именно мне получать приказания?" Пишхедмет ответил: "Только от садр-азама". Тогда я поручил передать садр-азаму, что это приказание его светлости я исполню со слов пишхедмета, ибо времени терять нельзя, но затем я буду исполнять лишь письменные приказания за подписью и печатью садр-азама.

Покорнейше прошу снабдить меня инструкцией на случай осложнений, а равно указать, должен ли я продолжать подчиняться и указаниям военного министра или только одного садр-азама.

Сию минуту сааб-джам, брат садр-азама, прискакал из Шах-Абдол-Азима и потребовал меня немедленно во дворец".

Послав донесение о случившемся в российскую императорскую миссию, я в ожидании сбора казаков со всех концов города в казарму, что особенно затруднялось по случаю пятницы, сам тем временем поскакал в шахский дворец.

Когда я прискакал во дворец, шах уже был привезен из Шах-Абдол-Азима. Оказалось, что пишхедмет Дженераль, первым явившийся ко мне, всего только несколькими минутами опередил прибытие шаха, которого из Шах-Абдол-Азима привезли в карете вскачь.

Чем ближе ко дворцу, тем смятение было сильнее и сильнее. Не только вход в арк (Арк — цитадель) но даже самые входы во дворец не были заняты. В первые минуты дворец защищался только постоянным внутренним караулом [22] Мазендеранского фоуджа (Фоудж — батальон) "Савадкух" и ближайшими родственниками садр-азама!

Вслед за мной прискакал сборный эскадрон казаков, образовавшийся из подоспевших первыми от всех частей казачьей бригады; часть этого эскадрона я немедленно отрядил для защиты российской императорской миссии на случай беспорядков.

Затем один за другим стали стекаться во дворец государственные сановники. Из представителей же иностранных миссий первым явился драгоман английской миссии с английским же доктором Скали.

Вторым и энергичным распоряжением садр-азама все входы в обширные дворы и здания шахского дворца были наглухо закрыты и замкнуты, кроме одного главного южного входа во дворец, но и то только в первый внешний его двор, в котором помещается аудиенц-зал с мраморным троном, вывезенным Надир-шахом из Индии.

Во второй, внешний двор дворца, где помещаются покои Государственного совета, отделение Министерства иностранных дел и помещение Ходжет од-Доуле (Ходжет од-Доуле — начальник над всеми фаррашами шаха, т. е. начальник дворцовой полиции), отделенный крепкими решетчатыми воротами от первого двора, уже никого не пускали иначе как по личному приказанию самого садр-азама и его двух родных братьев — Амин оль-Молька (Амин оль-Мольк — министр финансов и внутренних дел) и сааб-джама.

Едва я показался, как садр-азам, отведя меня в сторону, дал лично необходимые директивы с требованием принять на себя охрану города, охрана же арка была возложена на сардар-акрема, как, впрочем, это было и раньше.

Во время этого разговора с садр-азамом, поразительно сохранившим и в эти ужасные минуты все присущее ему величие, спокойствие и ясность ума, вышел из внутренних покоев военный министр е. в. Наиб ос-Салтане в отчаянном виде, бледный, осунувшийся, с блуждающим взглядом, достойный жалости. Он первый сказал мне: "Ужасно, прямо в сердце!"

Впечатление было потрясающее... Но я не считал себя вправе терять ни одного мгновения и потому, [23] решившись прервать торжественную тишину, воцарившуюся во дворце, сказал садр-азаму:

"Значит, кроме тех письменных приказаний, которые будут присылаться не иначе как за подписью и печатью вашей светлости, я никаких других приказаний исполнять не буду".

Садр-азам из этикета, но не без колебаний в голосе, предложил руководствоваться и инструкциями е. в. Наиб ос-Салтане.

Это щекотливое положение было для меня труднейшим моментом в течение всего кризиса. Но, сознавая всю тягость своей ответственности и зная, какая непримиримая ненависть существовала между Наиб ос-Салтане и садр-азамом еще при жизни шаха, а равным образом лично не доверяя Наиб ос-Салтане, я, не колеблясь, решился тут же возразить:

"При теперешних обстоятельствах я не могу получать приказания от двух лиц и потому прошу категорически указать немедленно, к кому именно я должен лично обращаться за приказаниями".

Наиб ос-Салтане понял и уклончиво сказал:

"Делайте так, как вам указывают ваши собственные соображения и ум: я так убит горем, что ничего не соображаю... Обращайтесь уж лучше (?) к его светлости садр-азаму",— и с этими словами, шатаясь, направился к выходу, сел в карету и уехал в свой собственный сад Эмирийе, находящийся на западной окраине города.

Когда Наиб ос-Салтане вышел, садр-азам быстро наклонился к моему уху и сказал: "Полагаюсь на вас; если же вам представится надобность в указаниях, то обращайтесь только ко мне одному и притом только лично".

В это время явился во дворец российский императорский поверенный в делах г. Щеглов с первым драгоманом г. Григоровичем. Я в дополнение к посланному уже мной донесению сообщил г. поверенному в делах обо всем случившемся. Г. поверенный в делах, переговорив с садр-азамом, подтвердил мне, что я должен, взяв на свою ответственность охрану столицы, вместе с этим обращаться единственно к одному только садр-азаму.

Я остался во дворце еще на 1/2 часа, в течение которых... узнал следующее: по случаю пятницы шах был в Шах-Абдол-Азиме; перед своим завтраком шах [24] направился в мечеть. Его приближенные советовали ему сперва позавтракать, но шах отказался, сказав, что намаз займет всего 10 минут и что он лучше позавтракает после намаза. Тогда садр-азам, хотя и ничего не подозревавший, но как-то инстинктивно, предложил шаху предварительно удалить из мечети всех богомольцев. Шах ответил, что желает молиться вместе со всеми. Когда шах находился у гробницы святого, к нему подошел какой-то человек в широком персидском халате, держа в руках прошение. В широком рукаве халата оказался револьвер, из которого убийца и выстрелил в шаха. Шах мог произнести только: "Держите, держите!" — и упал бездыханный на руки стоявших около него пишхедметов. Когда его несли в соседнюю комнату, так называемую Имам-заде Сейид-Гемзе, где похоронена самая любимая жена шаха в его молодости Джейран-ханум Фаррух ос-Салтане, — тело снова содрогнулось несколько раз; но это были конвульсии...

Оказалось, что у шаха сердце было очень большое: пуля крупного калибра, пройдя между шестым и седьмым ребрами, пробила нижнюю оконечность сердца и застряла в позвоночном хребте; если бы у шаха сердце было нормальной величины, пуля не задела бы сердца. Полтора часа держали тело в Шах-Абдол-Азиме, после чего решено было везти тело в Тегеран. Тело шаха посадили в карету, куда вместе с ним сел и садр-азам, который всю дорогу, поддерживая тело, махал платком на лицо шаха, как бы желая привести его в чувство. В город, понеслись вскачь...

Преступник после выстрела в шаха хотел сделать второй выстрел в садр-азама, но окружавшие его пишхедметы шаха и богомольцы, в особенности женщины, схватили убийцу и свалили его с ног, причем один из пишхедметов шаха, Муин од-Доуле, с величайшим трудом, прибегая даже к помощи своих зубов, вырвал из рук убийцы револьвер, который и швырнул в сторону (револьвер этот исчез и до сих пор не найден). Женщины-богомолки хотели растерзать преступника и набросились на него с такой яростью, что сильный садр-азам и оставшиеся еще кое-кто из свиты шаха (остальные все разбежались), имея в виду сохранить убийцу для допроса, едва могли вырвать его из рук женщин, которые при этом жестока исцарапали руки садр-азаму. [25]

Схваченный преступник был в карете привезен во дворец (Преступник этот из жителей г. Кермана по имени Мирза Мохаммед Реза, усердный и преданный слуга известного... сейида Джемаль эд-Дина, изгнанного из Персии покойным шахом и ныне проживающего в Константинополе.

Садр-азам, как уже было выше сказано, во все время пути из Шах-Абдол-Азима в Тегеран поддерживал шаха в сидячем положении и махал на него платком. Он так искусно ввел в заблуждение всех относительно того, что шах еще жив, что даже главный караул в воротах с площади Топхане (Артиллерийская площадь) в арк и артиллерийский караул отдали установленную для шаха честь, а артиллерийская музыка на Артиллерийской площади: сыграла шаху государственный гимн).

Карета шаха обыкновенно останавливалась у подъезда гаремного дворца; но на этот раз карету подвезли к главному подъезду шахского дворца, так называемому Аали-ками (Sublime porte), через который входят в первый двор шахского дворца, называемый "диван-ханейе тахт-е мармар". Здесь отпрягли лошадей, вкатили карету на руках во двор и на руках же притащили до ворот третьего двора, называемого "баг", откуда выкатили кресло на колесах, посадили в него труп шаха и провезли в оранжерею, а оттуда — в смежный с ней бриллиантовый зал (называемый гак потому, что стены и потолок изукрашены хрусталем и зеркальными украшениями) и, положив на полу, на тюфяке, приставили к нему одного из самых старых и набожно-святых принцев Хаджи Феридун-мирзу, который в тот же вечер совершил и обряд омовения тела шаха...

Покончив все распоряжения, назначив начальствующих лиц и разослав по участкам всех чинов, я снова ускакал во дворец к садр-азаму, которого застал в собственной, е. в. шаха, телеграфной совместно с русским поверенным в делах и английским посланником с их драгоманами. Они переговаривались с е. в. валиахдом (Валиахд — наследник престола), находившимся в Табризе.

Садр-азам, напрягавший всю силу воли при народе, теперь не выдержал: сломленный происшествиями этого ужасного дня, он заболел; спазмы в желудке, обмороки, истерики — то очнется, то снова упадет. Растерянность во дворце была так велика, что английский посланник принужден был сам вымыть себе чашку и ложку, сам налил чай и долго искал сахар. [26]

На донесение садр-азама в Табриз в присутствии представителей России и Англии о случившемся (в первой телеграмме, данной валиахду, написали, что шах только ранен из револьвера) и на запрос, как повелит действовать новый шах, Мозаффар эд-Дин-шах ответил вопросом: "А кто именно находится на телеграфной станции?". Садр-азам назвал всех присутствующих поименно. Тогда Мозаффар эд-Дин-шах вновь спросил: "А Наиб ос-Салтане?". Ему ответили, что Наиб ос-Салтане в Эмирийе... После этого, примерно через час, была получена на имя садр-азама телеграмма, замечательно обстоятельно составленная, приблизительно следующего содержания:

"Благодарю вас за все ваши распоряжения. Правителем Персии по-прежнему остаетесь вы. Передайте всем начальствующим лицам, принцам, министрам, губернаторам, духовенству и пр. мое благоволение и повеление продолжать управлять каждому порученным им делом. Никто не останется без милостей. Все нужды и дела докладывать не иначе как через вашу светлость". Кроме того, садр-азам получил повеление отнюдь не отлучаться ни шагу из дворца впредь до приезда шаха.

Все присутствующие были, по-видимому, в недоумении и опасении относительно того, какое положение займет Наиб ос-Салтане и что он замышляет. Тогда я предложил свои услуги поехать к Наиб ос-Салтане, ибо, во-первых, лучше других знаком с его коварным характером; во-вторых, мне знакомы почти все ходы и выходы его дворцов, а все караулы и даже слуги знают меня в лицо и относятся с почтением. Тогда, по общему соглашению русского поверенного в делах и английского посланника с садр-азамом, было решено послать к Наиб ос-Салтане именно меня.

Еще раньше к садр-азаму был потребован для распоряжений по гарнизону сардар-афхам Векиль од-Доуле, сторонник и любимец Наиб ос-Салтане, им возвеличенный из ничтожества. Он пришел как раз в то время, когда решено было послать меня к Наиб ос-Салтане. Я предложил, чтобы сардар-афхама послали вместе со мной. Ему дали в руки копию с телеграммы, написанной по-персидски, и мы отправились в 10 часов вечера в Эмирийе к Наиб ос-Салтане.

Наиб ос-Салтане я застал в крайне плачевном и жалком виде: он до того перетрусил, что говорил [27] отрывистыми фразами, бессвязно, мешая французские слова с персидскими. Первое мое появление, видимо, его испугало, но я быстро его успокоил, тем более, что вошел к нему совершенно один, с посланным со мной сардар-афхамом, вручившим Наиб ос-Салтане телеграмму шаха, в которой на первом плане значилось, что садр-азам назначается правителем Персии и что решительно все чины Персии, как министры и прочие, так равно и все принцы, обязаны все свои доклады е. в. делать не иначе как через садр-азама.

Выждав, покуда Наиб ос-Салтане тон раза перечел эту телеграмму, я кратко, но сильно объяснил ему, что все неприятно поражены его быстрым удалением из дворца, тем более, что из запросов нового шаха о Наиб ос-Салтане и из представленной ему при сем телеграммы шаха ясно видно, что новый шах желает, чтобы Наиб ос-Салтане:

1) не изолировался в такие тяжелые и тревожные для государства минуты;

2) принял совершенно определенное положение;

3) безусловно подчинился садр-азаму.

На это Наиб ос-Салтане ответил мне, что он уже от себя "ей-богу, послал новому шаху телеграмму — если не верите, я вам сейчас и телеграфную квитанцию покажу".

Затем Наиб ос-Салтане, наклонившись к моему уху, начал шептать:

"Теперь для меня все кончено... Я не знаю, как ко мне отнесется садр-азам. Вы не знаете, какой это мой непримиримый враг... Теперь единственная моя надежда на Россию... Передайте поверенному в делах, что я прибегаю к покровительству России. Отныне я отдаюсь всецело в руки русских — пусть они обеспечат только жизнь и безопасность мою, моего семейства и моего имущества..."

Я молчал. Наиб ос-Салтане совершенно растерялся и сказал наконец:

"Да чего же вы молчите? Ну, скажите же, наконец, что я должен делать?"

Я ответил:

"Я передал вашему высочеству все то, что было приказано мне передать; мои же личные мнения тут не имеют места. Если же вам угодно, чтобы я от вашего имени [28] передал что-либо г. поверенному в делах — изложите все,, что вам угодно, на бумаге, и я прямо от вашего высочества проеду в русскую миссию".

"Нет, я вас умоляю высказать именно ваше мнение... Я теряю голову".

Тогда я ответил:

"Не только новый шах, но также русский и английский представитель признали садр-азама правителем Персии; о вашем же высочестве, равно как и о е. в. Зилл ос-Султане не было и речи. Так чего же тут еще колебаться или сомневаться? Напишите немедленно через садр-азама телеграмму шаху и этим Вы покажете его величеству и всем остальным, что подчиняетесь всецело как новому законному государю, так равно и всем повелениям нового шаха, первой волей которого было назначить правителем Персии садр-азама. Если вам угодно, напишите телеграмму, и я тотчас же отвезу ее садр-азаму".

С этими словами я встал и откланялся, но Наиб ос-Салтане удержал меня, сказав: "Сегодня я разбит... У меня нет души в теле... Я ничего не соображаю... Но завтра утром я пришлю эту телеграмму".

Из Эмирийе я отправился прямо к г. поверенному в делах, которому и передал дословно мой разговор с Наиб ос-Салтане.

Считаю долгом со своей стороны высказать, что при всей недостойности и малодушии поведения Наиб ос-Салтане его страх за свою будущность до известной степени может быть и не безоснователен: в Персии со смертью шаха его сыновья совершенно сходят со сцены и безусловно уступают место сыновьям нового шаха, т. е. своим племянникам. При этом, если сын покойного шаха, т. е. брат нового шаха, вел себя хорошо — он обыкновенно лишается только своего положения и отчасти имущества: чтобы его ослабить, новый шах обыкновенно до тех пор не дает ему никаких доходных должностей и вместе с тем умышленно сосет его, покуда тот, окончательно разорившись, не потеряет совершенно своего значения и сделается уже совершенно безопасным для нового шаха; тогда ему дают второстепенные губернаторские должности. Но если он при жизни своего отца был противником нового шаха, ему может грозить весьма печальная участь.

Зилл ос-Султан и Наиб ос-Салтане при жизни Насер эд-Дин-шаха были открытыми врагами валиахда, т. е [29] нынешнего шаха, и не только не скрывали этого, но даже постоянно добивались сами сделаться валиахдами... Зная, что в каджарской династии почти ни одно воцарение нового шаха не обошлось без бунтов, восстаний со стороны братьев и дядей, кровопролития, выкалывания глаз, пыток в застенках и уже во всяком случае почти неизбежного конфискования всего имущества родственников — претендентов нового шаха, Наиб ос-Салтане разве лишь в том случае мог бы быть вполне покоен, если бы был убежден, что новый шах окажется по отношению к нему идеалом великодушия. Но какие гарантии имеет Наиб ос-Салтане относительно того, что новый шах окажется именно таковым или что окружающие нового шаха не возбудят его подозрительности и ненависти?

...Вышеизложенными причинами и объясняется первоначальное поведение Наиб ос-Салтане при первом известии о смерти шаха: в день убийства шаха Наиб ос-Салтане не был в Шах-Абдол-Азиме; когда один из родственников Наиб ос-Салтане, бывший с шахом, прискакал к Наиб ос-Салтане с первым известием о том, что шах ранен пулей, Наиб ос-Салтане, занятый в это время составлением пригласительных билетов к предполагавшемуся обеду по случаю предстоящего юбилея, все бросил, вскочил и отправился в гаремное отделение (имеющееся кроме его собственного дворца в Эмирийе еще и при шахском дворце), по всей вероятности, собрать свои сокровища. Когда затем через полчаса прискакал зять Наиб ос-Салтане Маджд од-Доуле и сообщил ему, что шах убит, Наиб ос-Салтане моментально потребовал карету и, выйдя из гарема, быстро уехал в Эмирийе с тем, чтобы уже более не возвращаться в шахский дворец... А если он и вернулся, то единственно потому, что два гонца, один за другим, явились к нему в Эмирийе и уверили его, что шах жив и приехал в город...

...Зилл ос-Султан возбуждал еще задолго до смерти шаха, лет тридцать по крайней мере, наибольшие опасения и в старом и в теперешнем шахах, а равно во всех без исключения иностранных представителях, в садр-азаме и вообще во всех слоях персидского народа. Но, к величайшему счастью, пока благодаря недюжинному уму Зилл ос-Султана и счастливому стечению обстоятельств извне дело обошлось гораздо благополучнее и легче, чем с Наиб ос-Салтане. [30]

19 апреля Зилл ос-Султану, так же как и валиахдид и Наиб ос-Салтане, сразу не было объявлено о смерти шаха, а было только сообщено, что шах ранен. В ответ на это Зилл ос-Султане отвечал массой соболезнований, на бумаге крайне искренних.

Находящимся во дворце, т. е. наиболее приближенным и верным людям, садр-азам объявил о смерти шаха в тот же день, в 4 часа пополудни. Валиахду же и Зилл ос-Султану были посланы вторые телеграммы тоже в тот же день, но только поздно вечером о том, что шах не ранен, а убит.

Зилл ос-Султан как только получил это известие" вопреки всеобщим опасениям сейчас же протелеграфировал в Табриз новому шаху о том, что, дескать, он, Зилл ос-Султан, не считает, что шах умер — изменилось только имя: был Насер эд-Дин-шах, а стал Мозаффар эд-Дин-шах, и что с минуты восшествия на престол Мозаффар эд-Дин-шаха он отрекается от всяких родственных прав и связей и отныне считает себя не братом и даже не принцем, а верноподданным рабом его величества: прикажут ему оставаться в Исфагане — он останется; прикажут поехать в Табриз — он поедет; прикажут явиться в Тегеран — он явится; прикажут сдать все должности — сдаст и смиренно останется не у дел. Мало того, просил нового шаха, буде он оставляет его генерал-губернатором в Исфагане, послать ему халат (Почетное платье) в изъявление того, что он, Зилл ос-Султан, в милости у Мозаффар эд-Дин-шаха. Вместе с этим Зилл ос-Султан послал и садр-азаму телеграмму, в которой выразил полную покорность садр-азаму с просьбой считать его не принцем, а одним из самых покорных слуг шаха и подчиненных садр-азама.

Что побудило Зилл ос-Султана поступить именно так, а не иначе: природный ли ум его и убеждение, что если бы он даже и захотел престол, то не удержался бы на нем; признание ли русскими и англичанами нового шаха; тайный ли совет англичан при теперешних обстоятельствах подчиниться законному монарху, — остается до поры до времени вопросом открытым. Но так или иначе, Зилл-ос-Султан своим тактичным и определенным образом действия расположил в свою пользу и нового шаха, и садр-азама, по крайней мере на первых порах. Как говорят, Зилл ос-Султан послал даже новому шаху 50 тыс [31] туманов как верноподданническую дань на расходы для путешествия нового шаха из Табриза в Тегеран. Все остальные: дядя (престарелый Джансуз-мирза, сын Фатх Али-шаха), братья (Молькара, Рокн од-Доуле и Эзз од-Доуле) и сыновья (Салар ос-Салтане, Рокн ос-Салтане и еще один четырехлетний) и вся прочая фамилия покойного шаха как по мужской, так и по женской линии — отступили назад на одно поколение и по своим способностям ничего выдающегося или опасного не представляют. Сыновья же и дочери нового шаха заступают места и наследуют значение таковых же покойного шаха...

...В городе в общем спокойно, быть может, даже менее злоупотреблений, чем при жизни покойного шаха и губернаторстве Наиб ос-Салтане, ибо полиция боится казачьей охраны, а вельможи и начальство — твердости и суровости садр-азама...

...Обязанности военного министра в сущности отправляет сам садр-азам. Все распоряжения по гарнизону садр-азам отдает непосредственно сардар-акрему (одному из-вероятнейших кандидатов на [пост] военного министра) и мне...

(Собрание бабидов)

28 апреля... Некто Мирза Хосейн, сосед Муса-хана-сартипа (Сартип — генерал), заявил ему вчера, что здесь были 15 человек бабидов (Бабиды — последователи Мирзы Али-Мохаммеда, называвшего себя "Бабом" (что значит "врата", посредник между богом и людьми). Провозглашая отмену корана и шариата, объявляя грядущее царство бабидов, откуда будут изгнаны иностранцы и все небабиды, бабизм отражал стремление крестьян, городской бедноты и ремесленников изменить порядки в Иране. Восстания крестьян и городской бедноты в середине XIX в. вошли в историю Ирана под именем бабидских. Бабидское движение объективно было направлено к расчистке путей для развития буржуазных отношений в Иране. Впоследствии бабизм превратился в бехаизм (по имени его вождя Беха), хотя оставались приверженцы и последователи Баба, так называемые азалиты. Бехаисты отказывались от всякой вооруженной борьбы, проповедовали классовый мир), из коих три уже убыли из Тегерана, а 12 еще здесь, но собираются тоже выехать.

Мирза Хосейн может их всех указать. Один из них называется Хазрат-Аббас (из рапорта есаула Сушкова). [32]

Искусственное повышение цен на мясо н хлеб. Ухудшение положения жителей Тегерана

28 апреля. Несмотря на то что с мясников теперь не берут пошлин, мясо и баранина сильно вздорожали (из рапорта есаула Сушкова).

С вьюков дров, которые привозят в город, сарбазы (Сарбазы — солдаты) берут по 2 шая...

У караван-сарая Кейсарие, где продают рис, сидит какой-то амбал-баши (Амбал-баши — главный амбал, предводитель группы грузчиков), который взыскивает с каждого купившего себе рис по 1-3 шая; он называет себя человеком Амин-е Хамаюна (из рапорта есаула Сушкова).

Чубдары (Чубдары — гуртовщики) пригоняют баранов и коз и продают их мясникам. Мясник-баши (Мясник-баши — глава мясников) ежедневно делает распоряжение и определяет, сколько нужно убить скота на главной городской бойне. Отсюда, с бойни, мясник-баши, навьючив на ябу (Ябу — вьючная лошадь) мясо, рассылал сам по лавкам. Чарводар (Чарводар— гуртовщик), привезя убитых баранов в лавку, взвешивает их, сдает, получает расписку и сдает ее главному мяснику.

Ежедневно вечером каждый лавочник, заперев лавку, должен сдать то, что полагается по расписке (на сколько он принял от чарводара). Мясник-баши уже сам расплачивается с чубдарами.

До 1 апреля 1896 г. было так: Наиб ос-Салтане как генерал-губернатор в сущности со своей матерью брал сколько его душе было угодно с мясников в свою пользу, будучи обязан отдавать шаху всего только 25 тыс. туманов ежегодно.

Садр-азам долго настаивал, чтобы шах ознаменовал свой юбилей тем, что отменил бы налог на хлеб и на мясо. Но болезненно жадный шах никак не мог отрешиться от 25-тысячного дохода. Тогда садр-азам и тут нашелся: пристрашил начальника таможен Гиляна, накинув на таможни еще 50 тыс. туманов.

Шах обрадовался: он не только не терял свои 25 тыс. туманов ежегодно, но, наоборот, получал взамен 50 тыс. туманов. [33]

Тогда-то, 1 апреля 1896 года, шах и отменил пошлины на хлеб и мясо. Но против этого со всей силой восстал Наиб ос-Салтане: он со своей матерью лишался огромных доходов и никак не хотел выпустить их из своих рук. Это сильно возбудило против Наиб ос-Салтане не только народ, но и большинство войска и даже большую часть духовенства и подготовило то, что когда шах был убит, народ был против Наиб ос-Салтане, который, потеряв весь кредит в глазах народа, как раз перед этим роковым событием уже не осмелился на какую-либо серьезную попытку и потому сидит смирно, но выжидает и не сдается.

...За правильностью хлебной цены должны были следить Наиб ос-Салтане, как губернатор Тегерана, и его помощник. Конечно, они ради своих выгод взамен получаемых ими от хлебников ежедневных денежных пишкешей (Пишкеш — подношение, взятка) разрешили хлебникам всякого рода злоупотребления.

Наконец, шах не разрешил доставку бурьяна и полыни для топлива пекарен из окрестностей Тегерана ради охоты, так как в них держались зайцы, лисицы и волки, и хлебники должны были получать бурьян из дальних местностей и по весьма дорогим ценам.

Мясо, употребляемое вообще жителями Персии, это — бараны. Быков и козлов режут в весьма малом количестве.

Лет 25 тому назад мясо продавали в Тегеране зимой по 8-10 шаев за 1/4 батмана (Батман — около 3 кг), а летом от 5 до 6 шаев. Баранов пригоняли в Тегеран как тогда, так и теперь чубдары. Они продавали их мясникам, а мясники резали этих баранов за Шах-Абдол-Азимскими воротами в общей городской бойне и оттуда привозили в город. На каждого убитого барана клали казенное клеймо и за это брали в пользу казны 1 кран; если же кто желал провести в город живого барана, то платили у ворот тоже 1 кран. У мясников был свой начальник, т. е. лицо, которое брало на откуп бойню. Откупная сумма сперва не превышала 7 тыс. туманов годовых. Число мясных лавок в Тегеране было точно определено. В каждом квартале по числу домов и жителей было несколько пачубов (Пачуб представлял собой две палки с перекладиной, на которой прикреплены крюки для подвешивания мяса. Отсюда произошло и название мясной лавки) [34] (па — нога, подножие, а чуб — дерево, палка, шест)... Пачубы эти принадлежали частным домовладельцам, и право на открытие пачуба, т. е. мясной лавки, могло быть продаваемо и покупаемо по взаимному соглашению.

Открытие новых пачубов разрешалось правительством, т. е. губернатором, только за городом, по мере того как город увеличивался. Касабы, т. е. мясники, нанимали эти лавки.

По мере того как рос Наиб ос-Салтане, и расходы его увеличивались; вместе с тем увеличивалась как законная правительственная откупная сумма, так и незаконная, взимаемая Наиб ос-Салтане, его помощником и другими нукерами (Нукер — слуга) и постепенно в последние годы законная правительственная откупная сумма наросла до 25 тыс. туманов плюс 5 тыс. туманов, получаемых Наиб ос-Салтане законных же, как он сам говорил, как часть своего жалованья, а незаконных — до 200 тыс. туманов и даже более.

Уже несколько лет как бедный народ жалуется на дороговизну мяса, и никто не обращал на это никакого внимания. Несколько раз даже дело чуть-чуть не доходило до открытого возмущения, и шах бывал вынужден разрешать резать и продавать мясо сарбазам, и действительно несколько дней цена на мясо сходила на половину,, даже на 1/3, но опять касабы преподносили пишкеши Наиб ос-Салтане и его матери, и они убеждали шаха, т. е. часть этих пишкешей отдавали шаху, и шах опять запрещал сарбазам продажу, и опять Наиб ос-Салтане с матерью и другими их слугами торжествовали, а мясники что хотели,, то и делали.

Объявление дешевизны хлеба или мяса бывает через зажжение плошек у лавок. Но и эта мера действует на несколько дней, а через несколько дней — то же самое. Садр-азам упрашивал покойного шаха, чтобы он в ознаменование юбилея своего 50-летнего царствования подарил малиат на хлеб и на мясо.

Когда садр-азам указал шаху на новый источник дохода вдвое больше, шах согласился и издал фирман, чтобы с хлеба и хлебопекарей и с мяса вообще, как с быков, коров, козлов, баранов и проч., никаких малиатов [35] не требовали и разрешали всякому резать и продавать всякого рода скот. Но Наиб ос-Салтане, его помощник, его мать и масса людей, заинтересованных в этом деле, были недовольны этим распоряжением шаха и еще при жизни шаха всячески старались заставить его отменить это решение. Со смертью шаха затруднение это еще более осложнилось.

Еще 1 апреля, в день обнародования манифеста шаха, все мясники пошли в бест (Бест — право убежища, которым пользовались лица, требовавшие справедливого рассмотрения и удовлетворения своих просьб") в Шах-Абдол-Азим и закрыли свои лавки. Шах назначил несколько комиссий для разбора жалоб... мясников. Оказалось, что мясники более 12 тыс. туманов должны чубдарам и отказываются платить, а чубдары заявляют, что пока они не получат своих денег, не в состоянии идти за баранами. Мясники эти заявили, что за прошлую зиму они потерпели большие убытки, ибо покупали баранов гораздо дороже, чем продавали мясо на базаре, и все это терпели в надежде наверстать свои убытки весной и летом (врали, ибо и зимой драли бесчеловечные цены за мясо). В надежде будущих благ, говорили они, уже внесли Садык од-Доуле 12 тыс. туманов в виде пишкеша Наиб ос-Салтане малиат за шесть месяцев вперед и потому не могут удовлетворить чубдаров.

...Для того чтобы чубдары могли выехать за приводом новых партий баранов, садр-азам занял из банка 12 тыс. туманов и заплатил ими чубдарам долг мясников. Кроме того, казаками было обнаружено, что масса людей губернатора Наиб ос-Салтане выезжали на дороги, откуда ожидались бараны, и разными уловками и хитростями перекупали баранов и сами втайне по нескольку штук приводили в город и вдвое, втрое дороже продавали. Садр-Азам принял меры: перекупщики были схвачены, и теперь мясо хотя еще довольно дорого — 4 крана серебром за батман, но его довольно.

Для поддержания порядка и в деле хлеба садр-азам, руководствуясь моими же сведениями... без всяких стеснений принял ряд весьма полезных мер. Он приказал отпускать пшеницу из шахских магазинов по 5 туманов за харвар (Харвар — 300 кг) и приказал снять... запрещения с бурьяна и [36] полыни для топлива пекарен из окрестностей Тегерана. Он закупил сначала 2 тыс. харваров пшеницы в Хамсе и потом, по моему настоянию, еще 3 тыс. харваров в Ахаре... Наконец, предложил всем частным лицам и вельможам, имеющим хлебные склады, открыть их для продажи...

Была и есть еще одна причина, которая затрудняет порядок в деле хлеба и мяса. Это разница курса между серебряным краном и медными деньгами. Вследствие взяток, преподносимых ежемесячно начальником монетного двора покойному шаху, шах на чеканку медных монет смотрел сквозь пальцы. Начальник монетного двора покупал медь по 8-10 кранов за батман, или, еще лучше, выписывал из Европы готовые обрезанные монеты из какого-то самого дешевого металла без чеканки и, отчеканив их, продавал батман за 32 крана. Так как чем больше он отчеканивал, тем больше получал доходов, то чеканка медных монет дошла до безобразия и... до того, что за серебряный кран давали вместо 20 шаев медных 25 шаев медных.

...садр-азам принял меры и по этому делу. Он занял какую-то сумму и сдал ее в английский банк с тем, чтобы в банке производили размен медных денег на серебро... Банк в свою очередь обещал на дней 30—40 занять народ. Эта же мера была принята в последние дни жизни шаха и кое-как воздержала народ от волнения.

2 мая. ...По сведениям из окрестностей Кума, сельчане гонят много баранов для продажи в Тегеране. Перекупщики выезжают им навстречу за Кахризак и, уверив их, что вгон запрещен и небезопасен, покупают у них баранов за 1/2 цены и сами доставляют их в город. Мясник Хосейн (человек Кербелай Фераджа) выехал в Кахризак и таким образом купил у Ибрагима (чубдара), сельчанина, 400 баранов по два тумана и продал их горожанам по 4 тумана. Кербелай Ферадж (человек Векиль од-Доуле) послал людей в Кум для этой же цели (из рапорта есаула Сушкова). [37]

Мирза Мохаммед Реза Кермани, убийца шаха

[из рапорта полковника В. А. Косогоеского начальнику отдела Генерального штаба Кавказского военного округа от 3 мая 1896 г. № 10]

Е. в. Насер эд-Дин-шаха убил некий Мирза Мохаммед Реза. Он состоял на службе у одного из ученых сейидов по имени сейид Джемаль эд-Дин. Этот сейид, уроженец города Хамадана (Экбатаны), много путешествовал, бывал во всех главных центрах Европы, в которых жил по нескольку лет, причем изучил несколько европейских языков.

По возвращении шаха из третьего путешествия по Европе (В 1888-1889 гг) сейид Джемаль эд-Дин начал открыто... хулить шаха.

Шах и садр-азам (в то время еще только Амин ос-Султан) начали его преследовать и хотели изгнать из Персии; тогда сейид Джемаль эд-Дин укрылся в бесте в Шах-Абдол-Азиме. Но на этот раз бест ему не помог. Садр-азам, считающийся вместе с тем и губернатором Шах-Абдол-Азима, по настоянию шаха с помощью своих преданных людей, вытащил его из беста и под вооруженным конвоем выпроводил сейида Джемаль эд-Дина из Персии.

С этой-то минуты и начинается самая усиленная деятельность слуги Джемаль эд-Дина, теперешнего убийцы шаха, по имени Мирза Мохаммед Реза.

Мирза Мохаммед Реза сидел в бесте в Шах-Абдол-Азиме вместе с сейидом Джемаль эд-Дином; когда его господина выслали из Персии, он, как верный его слуга и один из самых ярых приверженцев его учения, принялся устраивать дела своего господина, продавая его вещи, собрал деньги для его путешествия и, доставив ему денежные средства, сам остался в Тегеране, где и сидел сложа руки.

В это время другая партия недовольных правлением шаха и садр-азама, в том числе и бабиды, стали проповедовать свои идеи, резко противоречившие деспотическому образу правления и вместе с тем мусульманской [38] религии, порицая многоженство, лихоимство и продажность шаха и его правителей.

Тогда начались аресты, ссылки и заключение главных деятелей в Казвинскую тюрьму. (Казвинский губернатор — самый преданный человек садр-азама, а потому ему одному только и доверяли, что он не выпустит на свободу никого из заключенных.)

Сейид Джемаль эд-Дин нашел убежище в Константинополе и оттуда вел самую деятельную переписку со своими приверженцами в Персии.

Наиб ос-Салтане через своего ближайшего сторонника Векиль од-Доуле (ныне сардар-афхама) и бывшего министра полиции графа Монтефорто и его помощника Абу Тораб-хана и других приближенных начал разыскивать и арестовывать всех подозрительных людей; в числе прочих подозрительных лиц Векиль од-Доуле схватил и Мирза Мохаммед Резу (теперешнего убийцу шаха), которого в числе других также сослал в Казвин.

Полтора года сидел Мирза Мохаммед Реза в Казвине в тюрьме; когда же покойный шах по какому-то торжественному случаю выпустил из-под ареста всех содержавшихся в Казвинской тюрьме, то вместе с другими узниками освободили и Мирзу Мохаммед Резу, который и уехал к своему господину сейиду Джемаль эд-Дину в Константинополь (Замечательно, что покойный шах, выпуская узников из Казвинской тюрьмы, всем преступникам оказал царские милости, в том числе и Мирзе Мохаммед Резе, своему будущему убийце, назначил пенсию в размере 100 туманов ежегодно, которые незадолго до убийства его поверенный в делах получил за прошлый год будто для передачи его семейству). Спустя некоторое время Мирза Мохаммед Реза опять приехал в Тегеран, где благодаря своему подозрительному поведению снова попал в тюрьму.

Месяцев десять тому назад он был снова выпущен и вместе с тем изгнан из Персии, после чего пропал без вести. Через несколько месяцев оказалось, что он опять очутился в Константинополе у своего господина сейида Джемаль эд-Дина.

Из Тегерана было предписано персидскому послу в Константинополе строго следить за ним, но месяца три тому назад персидский посол из Константинополя уведомил, что Мирза Мохаммед Реза внезапно пропал без [39] вести. Ныне оказалось, что из Константинополя он пробрался через г. Баку в Тегеран и в последнее время неотступно по пятам следил повсюду за шахом, выжидая случая привести в исполнение свой замысел...

...Говорят, что он успел поместить в гареме шаха в качестве служанки какую-то женщину из числа своих родственниц, которая и предупреждала его о каждом выезде шаха с точным обозначением пунктов, куда шах намеревался ехать.

В последнее время он открыл в Шах-Абдол-Азиме амбулаторную лечебницу, выдавая себя за врача-специалиста в лечении паршей и других накожных болезней.

На другой день после смерти шаха я довольно долго пробыл в темнице (которой временно служила одна из дворцовых караулок), рассматривая убийцу: маленького роста, очень смуглый, как и все жители Кермана; лицо его, особенно левая половина, распухшая от царапин и побоев, нанесенных ему накануне женщинами и некоторыми из пишхедметов шаха, было все в отеках и с трудом узнаваемо; но глаза его горели непоколебимой решимостью, а взгляд его напоминал экзальтированных индийских факиров.

При допросах Мирза Мохаммед Реза выказал себя человеком, имеющим весьма обширные сведения относительно учений почти всех сект... Претендует на то, что народ и история должны оценить его великий подвиг и преклониться перед ним, как перед избавителем 25 куруров (Курур – 500 000) жителей от деспотизма такого тирана, который грабил свой народ, а главное допускал своих губернаторов и в особенности сыновей (Наиб ос-Салтане и Зилл ос-Султана) и любимцев (Азиз-Султана и других) безнаказанно грабить и безжалостно сосать весь Иран. Заявляет, что он далеко не один и принадлежит к весьма многочисленной партии, "которая в конце концов достигнет-таки своей высокой и благородной цели". Выражает свою радость, что наконец-то удалось "сжечь сердце шаха на том самом месте, где шах сжег сердце его доблестного господина сейида Джемаль эд-Дина" (схваченного в Шах-Абдол-Азиме же).

Когда сааб-джам, брат садр-азама, принес ему хлеб с сыром, убийца презрительно пожал плечами и сказал: [40]

"Глупо! Вы должны давать мне все, что только есть лучшего в стране. Я великий человек. История увековечит мое имя, избавителя 25 куруров людей от ига и деспотизма тирана, полстолетия истязавшего иранский народ! Что значит мимолетная земная жизнь? Что значит прожить пять лет больше или пять лет меньше, когда имя мое уже получило бессмертие, сделавшись достоянием истории !"

Но при всем восторженном и, по-видимому, отвлеченном служении "идее" можно в совершенно логической последовательности проследить, как у убийцы зародилась ненависть к существующему правительству, как она развивалась и как, в конечном результате, вылилась в "личную месть", облеченную в форму служения "идее" и, — спору нет — нераздельно с ней слившуюся...

Проследив все причины, доведшие Мирзу Мохаммед Резу до преступления, становится едва ли возможным отрицать, что до этого преступления он был доведен несправедливостями и кознями Наиб ос-Салтане.

Для того, чтобы были вполне понятны дальнейшие показания убийцы, а также мнения садр-азама, высказываемые по этому поводу, считаю необходимым предварительно привести вкратце историю возвышения Векиль од-Доуле, так как, помимо того, что его история связана с судьбой убийцы, она проливает яркий свет как на личность Наиб ос-Салтане, так равно и на причины неудовольствия и даже ненависти многих из высших военных представителей Персии против Наиб ос-Салтане...

Во время существования в Тегеране австрийской военной миссии Векиль од-Доуле в качестве ученика военного медресе в 1880 г. попал к австрийцам, а оттуда был назначен инструктором в полк "махсус" — гвардию Наиб ос-Салтане, комплектовавшуюся до последних дней Наиб ос-Салтане исключительно красивыми, женоподобными мальчиками. Векиль од-Доуле (в то время, конечно, не имевший еще этого пышного титула) сразу приглянулся Наиб ос-Салтане, к которому попал в качестве ординарца, и с тех пор чуть ли не ежемесячно стал получать офицерские чины.

Года через два-три он был уже произведен в сартипш с назначением командиром того же полка "махсус". При этом преступная любовь к нему Наиб ос-Салтане росла с каждым днем. По его милости и самый полк "махсус" [41] лучше всего содержался, обучался; казармы были лучшие во всех отношениях; даже имелся весьма порядочный цейхгауз, модели полевых фортификационных сооружений" небольшой класс вроде учебной команды... И за всякий смотр шаха Векиль од-Доуле продолжал получать при самом неограниченном посредстве Наиб ос-Салтане по какой-нибудь новой награде или чину. При этом Наиб ос-Салтане действовал очень ловко: он всегда сначала просил за Азиз-Султана, т. е. за любимца шаха, а когда шах охотно соглашался сделать все, что угодно, для своего любимца, тогда Наиб ос-Салтане просил уже и за своего любимца.

Когда умер эмир-туман Джалиль-хан, начальник махзанэ (Махзанэ — обмундировальный магазин) то эту должность Наиб ос-Салтане выхлопотал Векиль од-Доуле, и шах имел слабость согласиться. Тогда его с оставлением командиром полка "махсус" произвели в эмир-туманы и дали титул муин-низам (Муин-низам — помощник начальника военного ведомства). Когда умер начальник арсенала Джахангир-хан, Наиб ос-Салтане выхлопотал ему и заведование арсеналом с титулом "министра арсеналов".

Когда затем, лет пять-шесть тому назад он по подозрению в сообщничестве с прогрессистами Персии схватил теперешнего убийцу шаха Мирзу Мохаммед Резу, ему дали "тимсаль" (Тимсаль — портрет шаха, усыпанный бриллиантами) и все караульные дома сарбазов в Тегеране (кроме арка, т. е. цитадели).

Когда в 1892 г. в Тегеране был бунт по поводу табачной монополии, народ, хлынувший в открытые ворота цитадели и беспрепятственно достигший дворца шаха и Наиб ос-Салтане, пытался ворваться в самый дворец через подъезд Наиб ос-Салтане (главный подъезд шахский успели запереть). Тогда сарбазы и даже сам сардар-акрем, внутренно сочувствуя народу и духовенству, не решались стрелять в толпу. Один только Векиль од-Доуле приказал бывшим при нем 20—30 гвардейцам стрелять в безоружную толпу (конечно, не ради шаха, но ради Наиб ос-Салтане, сознавая, что, если Наиб ос-Салтане не станет, он лишится всего), что те и исполнили. Толпа немедленно рассеялась, оставив на месте до 30 трупов. А Наиб ос-Салтане в это время лежал внутри дворца без чувств от страха! За этот-то подвиг герой и получил [42] титул "векиль од-доуле", т. е. "доверенный государства" и еще в кормление — пехотный полк "нахавенд" для своего девятилетнего сына. Когда осенью 1895 г. шах хотел отличить наиболее заслуженных из своих эмир-туманов, он произвел двоих в сардары; тогда Наиб ос-Салтане выпросил, чтобы шах произвел в сардары и Векиль од-Доуле.

Спустя некоторое время шах, желая выделить старейшего и наиболее родовитого из персидских сардаров, дал ему титул "сардар-акрем" (Сардар-акрем — "милостивейший". Этот титул существует и в Турции), тогда Наиб ос-Салтане немедленно же выхлопотал и Векиль од-Доуле новый титул "сардар-афхам" (Сардар-афхам — "величайший"), с чем никак не могут примириться не только сардар-акрем, но и все остальные сардары. Кроме того, Векиль од-Доуле назначили еще и губернатором провинции Саве (между Кумом, Хамаданом и Хараганом).

Недавно чуть-чуть не произвели его в эмир-нуяны (Буквально: "начальник над 50 000 армией". Во всей Персии существует только один эмир-нуян — престарелый сын Фатх Али-шаха, Джансуз-мирза, дед нынешнего шаха), и если это производство не состоялось, то лишь потому, что против вопиющей несправедливости восстали чуть ли не все поголовно, даже сам садр-азам, до сих пор во избежание открытого разрыва с Наиб ос-Салтене не вмешивавшийся в возвышение Векиль од-Доуле.

Хотели же произвести Векиль од-Доуле в эмир-нуяны, придравшись к следующему в высшей степени характерному случаю: месяца три тому назад Векиль од-Доуле, находясь по делам в своем губернаторстве в Саве, телеграфировал через Наиб ос-Салтане шаху, будто сыновья известного разбойника Намдар-хана, томящегося в тюрьме в Тегеране, с вооруженными людьми идут в Тегеран на выручку своего отца; поэтому просил выслать немедленно оружие, патроны и пр. боевые припасы, дабы он, Векиль од-Доуле, пользуясь великим счастьем шаха, мог бы схватить сыновей разбойника и не допустить их до Тегерана; затем было послано в том же духе еще несколько телеграмм. Последняя из них гласила, что он, Векиль од-Доуле, наконец, сам своими собственными силами решился схватить преступников и ведет их в Тегеран. [43]

Конечно, нет дыма без огня; но что же оказалось? .Два старших сына разбойника, третий малолетний с двумя-тремя своими слугами действительно ехали в Тегеран с целью выручить своего отца... деньгами, которые везли с собой для верноподданнического преподнесения шаху.

И шах был так ослеплен Наиб ос-Салтане, что, несмотря на всю очевидность наглости и дерзости выходки Векиль од-Доуле, хотя и отменил его производство в эмир-нуяны, но тем не менее хотел пожаловать ему со своих плеч шалевое сардари (Сардари — кафтан) с бриллиантовыми вензелями на погонах и даже заказал уже вензеля. Только смерть шаха остановила дальнейшее возвышение этого временщика... Теперь приведу слова самого садр-азама, которые тем более замечательны, что были высказаны самим правителем Персии и притом именно в такую минуту, когда убийца и вся партия сейида Джемаль эд-Дина наметили именно его жертвой искупления; садр-азам сам исчислял почти все те причины, которые вынудили убийцу на совершение преступления.

"Вот я вам приведу яркий пример того, какие причины озлобили его до такой отчаянной мести. Мирза Мохаммед Реза раньше был известен как простой бедный продавец старого платья и перекупщик шалей и пр. Лет десять тому назад этот старьевщик Мирза Мохаммед Р"за продал Наиб ос-Салтане две кашмирские шали, но денег за них Наиб ос-Салтане ему не отдал. Два года ждал Мирза Мохаммед Реза; наконец, он осмелился как-то случайно в присутствии министров и принцев напомнить Наиб ос-Салтане о том, что тот до сих пор не заплатил ему денег. За подобную дерзость озлившийся Наиб ос-Салтане приказал немедленно выдать ему деньги с %%, состоявшими в том, что за каждый кран, отдаваемый бедняку, слуги Наиб ос-Салтане добавляли ему по подзатыльнику; а так как кашмирские шали очень дороги, то можете себе представить, сколько подзатыльников этот несчастный получил.

Но, несмотря на всю возмутительность вышеприведенной выходки Наиб ос-Салтане, это все-таки было не более как личное оскорбление. Но Наиб ос-Салтане не ограничился одним только нанесением незаслуженной личной [44] обиды: он вдобавок еще избрал теперешнего убийцу шаха пьедесталом для возвышения своего недостойного и грязного любимца Векиль од-Доуле, к которому Наиб ос-Салтане питал и теперь еще продолжает питать противоестественную любовь.

Поведение Наиб ос-Салтане в данном случае поистине возмутительно и хоть кого могло бы вывести из терпения и довести до отчаяния. Сам убийца при допросе говорил, что его неоднократно арестовывал Наиб ос-Салтане через посредство Векиль од-Доуле, которому каждое такое арестование Наиб ос-Салтане возводил в подвиг, ставя в государственную заслугу. А шах был настолько пристрастен и слаб по отношению к своему сыну, что всякий раз поддавался интригам Наиб ос-Салтане и допускал гигантскими шагами выдвигать вперед его недостойного любимца".

Убийца совершенно откровенно говорит, что искренне сожалеет, что ему не удалось убить и садр-азама; дескать, он был убежден, что убийством одного шаха достигнет своей цели, а между тем теперь видит, что одним этим убийством ему не только не удалось ниспровергнуть существовавшее положение вещей, но, напротив, в твердых руках садр-азама порядок в государстве стал, очевидно, лучше, чем был прежде. Равным образом и другие единомышленники и сообщники убийцы упрекают его за то, что он упустил случай вслед за шахом мгновенно убить и садр-азама.

Но убийца, по-видимому, ошибается, обвиняя во всех бедствиях персидского народа садр-азама, несправедливо предполагая, что садр-азам, будучи исполнителем повелений шаха, был вместе с тем и его единомышленником. Не будь при шахе в последние годы его царствования такого замечательного человека, как теперешний садр-азам. положение Персии было бы неизменно хуже. По этому поводу сам садр-азам высказал следующее.

"Как этот убийца шаха, так равно и огромное большинство всех революционных партий и даже сектантов Персии состоят почти поголовно из людей чем-нибудь да недовольных правительством; у меня сохранилась целая книга документов, свидетельствующих о том, насколько я предупреждал покойного шаха о том, что при существовавшем режиме, а главное при той распущенности и при своеволии, какие шах допускал губернаторам и особенно [45] своим сыновьям, рано или поздно дело должно было разрешиться или бунтом, или катастрофой. В последнее время мне, по-видимому, даже и удалось убедить шаха в истине моих слов, о чем свидетельствуют его собственноручные ответы и резолюции на моих рапортах; но шах откладывал и откладывал. В конце концов все это так и осталось на бумаге, и шах все-таки ничего не сделал для улучшения положения своей страны, а лихоимство и отсутствие правосудия с каждым днем все возрастали и возрастали в колоссальных размерах. Даже на отмену малиата на хлеб и мясо, несмотря на явный ропот народа, покойный шах до тех пор не согласился, покуда я не изыскал ему взамен новый и притом еще двойной источник дохода: вместо 25 тыс. туманов в год, уступаемых шахом народу, накинул 50 тыс. туманов на начальников таможен ...

И теперешнему, новому шаху счел своим долгом, прежде чем он еще выехал из Табриза, изложить прямо и честно истинное положение дел и предупредить его о вероятных последствиях, буде сам шах не изменит в корне известного порядка вещей. И вместо того чтоб преследовать сектантов и враждебные правительству партии, не лучше ли искоренить причины, порождающие вышеупомянутые партии, вместо того чтобы, оставляя зло неприкосновенным, преследовать отдельные личности, в большинстве случаев справедливо озлобленные; этим, полагаю, еще хуже возбуждается и развивается всеобщее озлобление!"

Народ относится к садр-азаму с уважением и любовью, которые растут с каждым днем. Но у сейида Джемаль эд-Дина немало приверженцев по всей Персии среди всех слоев общества, и потому никоим образом нельзя ручаться, чтобы единичным арестованием были устранены дальнейшие покушения на жизнь нового шаха и садр-азама...

5 мая... Народ слышал, что шах едет с 15 тыс. азербайджанцев войска -и прислуги. Если теперь хлеб дорог, то что же будет, когда произойдет это нашествие? Поэтому у кого есть хоть грош за душой, спешат заготовить себе запасы на два-три месяца вперед, а бедняки, живущие ежедневными заработками, лишаются возможности покупать хлеб по доступной им цене. [46]

7 мая. Гениально поступил губернатор Йезда, молодой мальчик Джемаль од-Доуле, сын Зилл ос-Султана. Получив телеграмму о смерти шаха, он арестовал телеграфистов, пригрозив им смертью, если они выдадут тайну, а всех влиятельных лиц пригласил к себе на ужин под предлогом окончательного осмотра и отправки вещей, предназначенных в подарок шаху к юбилею. После ужина самые влиятельные были арестованы. Всем было объявлено о смерти шаха и о том, что за малейший переполох арестованные отвечают головами. Все спокойно (из рапорта есаула Сушкова).

10 мая... Получено верное сведение от всех хлебников, что 6 и 9 мая Садык од-Доуле, взяв... 400 туманов с хлебников, разрешил им продавать хлеб по произвольной цене. Поэтому хлеб продают по 26 шаев за батман и уже на эту цену недовешивают 5 сир (Сир — мера веса, равная 75 граммам), несмотря на то что хлеба много (из рапорта есаула Сушкова).

[О бабидах]

10 мая. При выходе от садр-азама я получил рапорт от есаула Сушкова, в котором он сообщил, что у Казвинских ворот в доме некоего перса Мешхеди Агаджана Семсар, ветошника, собрались до 30 человек вооруженных бабидов с лошадьми и готовятся выехать из города будто бы на богомолье в Имам-Заде-Хасан. Об этом я, конечно, сейчас же доложил садр-азаму, но просил, чтобы он для ареста, преследования или наблюдения за ними назначил кого-нибудь другого и какую-нибудь другую кавалерийскую часть, ибо если в городе узнают, что казаки занимаются арестом и преследованием бабидов или социалистов-анархистов, они потеряют доверие к ним народа и тогда дело охраны города казаками пропало. Садр-азам был со мной совершенно согласен, но потерял голову и не знал, что ему делать...

Несколько раз посылались мною два офицера... переодетые в штатское платье... к есаулу Сушкову для доставки дополнительных сведений о действиях этих 30 человек бабидов. Оказалось, что эта шайка уже несколько раз собиралась в этом доме, но неизвестно с какой целью. [47]

...Я дал совет садр-азаму не преследовать бабидов,. если они не анархисты и не последователи сейида Джемаль эд-Дина, а для того, чтобы выяснить, кто именно эти господа, то у них есть полиция, которая обязана подсылать своих тайных и секретных агентов, чтобы они, заведя с ними знакомство или дружбу, как-нибудь выяснили, к какой они партии принадлежат. Бабидов теперь во всей Персии более миллиона...

11 мая... Я сказал садр-азаму: "Вы решили не трогать бабидов — это решение гениальное; их в Персии более двух миллионов и уничтожить их невозможно. В теперешнее время, если и преследовать, то только анархистов и террористов, как и вообще всяких убийц и нарушителей общественного порядка...

[Волнения в народе]

13 мая. Садр-азам поручил мне распространять через казаков в народе слух, что новый шах отличается особой веротерпимостью и отлично понимает разницу между безвредными для правительства бабидами и безусловно вредными анархистами. С этой целью я сегодня в 8 часов утра созвал всех командиров частей и прочел им целую проповедь...

17 мая. 8 часов утра... По полученным сведениям, последнее время все инсинуационные сведения исходят из кахве-хане (Кахве-хана — кофейня), где собираются посетители и секретно между собой передают вымыслы, могущие волновать народ.

[О сообщниках убийцы шаха]

17 мая. Товарищами убийцы называют следующих: 1) Хасан-агу, он же Хасан-шах, который дней 20-25 тому назад уехал в Хамадан, 2) Хаджи Мирза Ахмеда, [который] выехал позже туда же и, говорят, там арестован. [48]

Единомышленники их в Тегеране: 1) мирза Мохаммед .Али, 2) уста Асадаллах, мясник, 3) уста Насролла, баккал (Баккал – лавочник, бакалейщик)….

Беседы их, между прочим, о том, что есть много государств без царей и в этих-то государствах народ живет богато и хорошо, а потому надо достигнуть и в Персии анархии.

[О бабидах и последователях Джемаль эд-Дина]

(из рапорта № 12 от 18 мая 1896 г. полковника Косоговского начальнику отдела Генерального штаба Кавказского военного округа)

...По желанию его светлости садр-азама, с ведома г. посланника мною было через казачьих офицеров доведено до сведения всех жителей столицы, что бабиды могут быть вполне покойны за свою участь: они не подвергнутся преследованию, если будут вести себя совершенно смирно и не будут выказывать никаких антиправительственных стремлений (Бабидов в Персии не менее двух-трех миллионов, а некоторые провинции, как, например, Тун, Таббас и проч., — сплошь последователи Баба). Это объяснение крайне благотворно подействовало на перепугавшихся было сектантов. Но с большой вероятностью можно предсказать, что подпольная антиправительственная деятельность сектантов уляжется лишь в том случае, если новый шах издаст манифест в духе веротерпимости или вообще каким-нибудь обязательным образом гарантирует теперешние обещания.

Последователи же анархиста сейида Джемаль эд-Дина продолжают свою подпольную деятельность. В самом Тегеране арестов не производилось, но в Хамадане арестовано несколько анархистов за открытую пропаганду; в их числе Хасан Али, он же Хасан-шах, и Хаджи Мирза Ахмед—сообщники убийцы покойного шаха. Держатся упорные слухи, будто главнейшие агитаторы из последователей сейида Джемаль эд-Дина находятся в г. Трапезунде.

19 мая... Сегодня, часов в 7 утра у наиболее уважаемого моджтахеда (Моджтахед — высшая духовная степень мусульман шиитского толка) Хаджи Мирза Хасана Аштиани, [49] того самого, который был причиной "табачного бунта", собрался салям из 200 мулл, сейидов и студентов (таляба, студентов, семинаристов, учеников Мирзы Хасана). Когда уже готовились расходиться, вдруг появился некий неизвестный сейид, говорящий по-персидски с арабским акцентом, взял за руку сейида Хасана и, сильно сжимая ее, сказал: "Доколе вы будете сдерживать народ? Неужели у вас нет нервов и в жилах крови, что вы можете продолжать терпеть тиранию шахов? Пора поднять народ, объявив священную войну!"... Затем, обратившись к муллам, сказал: "А вы, болваны, кого изображает ваш начальник? Абу Бекра, Османа, Омара? Что вы его слушаетесь?"

Ученики хотели его схватить, но Мирза Хасан дал знак рукой, чтобы они его не трогали, и неизвестный сейид удалился беспрепятственно.

Двое из мулл бросились дать знать о случившемся на ближайший казачий пост у Сабз-е Майдана...

23 мая... Ага Абдуллах-беги Ширванский (старший сын Ага Касыма, бывшего туджар-баши, русскоподданного, ныне отрешенного) был главным представителем всех бабидов всей Персии; обвинялся, что он сам, или с его ведома, привезли через Ашхабад в Хорасан динамитные бомбы; эту тайну будто тогда выдал возчик казачьего явера (Явер – майор) Хосейн-хана Кучек. Обыск производился, как говорят, совместно с г. Григоровичем (тогда поверенным в делах был г. Шмейер).

25 мая... Русскоподданный ширванец из г. Шемахи, Ага Касым, бывший глава купечества, туджар-баши, родной брат Али Хайдара, представителя пророка и начальника всех бабидов в Персии. У него в доме каждую ночь собираются несколько десятков вооруженных, крайне подозрительных людей и о чем-то таинственно совещаются. Так как Ага Касым русскоподданный, то прежде чем докладывать о нем садр-азаму, я решил обо всем предварительно довести до сведения русского посланника, что и сделал третьего дня. Сегодня посланник ответил мне, что он призывал к себе Ага Касыма и объявил ему, что если [50] окажется, что он состоит в соучастии с какими-либо злоумышленниками или что он замешан в чем-либо неблагонадежном, ему не поздоровится. Ага Касым, по словам посланника, страшно перепугался, решительно все это отрицал и во всяком случае поклялся, что будет вести: себя хорошо.

[Прибытие Мозаффар эд-Дин-шаха из Табриза в Тегеран]

25 мая поздно вечером садр-азам потребовал меня во" дворец и сказал: "Все, даже ближайшие к шаху люди, убеждены, что шах въедет в город послезавтра, 27 мая, предварительно остановившись на сутки в Яфтабаде (10-12 верст к западу от Тегерана) для приемов... Между тем сейчас прискакал ко мне гонец, присланный мной к шаху сегодня утром, и доставил шифрованную эстафету. Шах в действительности будет завтра, 26 мая в 11 часов пополудни. Ни русские офицеры, ни командиры никто не должен этого знать вплоть до последней минуты".

26 мая к 9 часам утра я, не спеша, собрал с постов бригаду (оставив на постах только часовых и посыльных) под предлогом организации репетиции завтрашней встречи, предупредив при этом казаков, чтобы они собрались в постовых будничных черкесках, не спеша, шагом, дабы не встревожить народ.

Ровно в 10 часов пополудни я выступил с учебного плаца: гвардейский эскадрон прошел впереди, за ним все три полка, в хвосте — 40 надежнейших старых мухаджиров (Мухаджир— эмигрант, беикенец; мусульманин, но не иранец по рождению), намеченных мною уже давно; батарея в полной боевой готовности осталась на плацу.

Гвардейский эскадрон, пройдя город, вышел в ворота Асб-девани и остановился вне города, рассыпавшись вокруг шахского сада (бывшего скакового круга), заперев [51] находящиеся здесь лавчонки и выставив часовых на плоских крышах домов, прилежащих к пути следования шаха.

40 отборных мухаджиров, дойдя до городских ворот не спеша, тихим шагом, здесь вдруг рысью рассыпались по городскому валу, согнав с него всю бывшую там охрану и челядь. По всем донесениям, полученным мной в течение 1 1/2 месяцев заведования г. Тегераном, выяснилось, что главные гнезда анархистов находятся именно у городских ворот, а наиболее подозрительные люди — привратники и таможенные чиновники. Поэтому я мгновенно арестовал бывших у ворот восемь наличных чиновников, заперев их всех в ближайшем каземате без окон. В силу данных мне полномочий я именем шаха объявил, что если хоть один камешек или хоть единое бранное слово долетят до кареты, которая сейчас проедет, начальник караула будет повешен тут же на воротах. При этих словах начальник караула так растерялся, что, держа саблю обнаженной, вместо того чтобы отсалютовать, поклонился мне до земли, в то же время держа саблю подвысь. Шесть казачьих офицеров и урядников-мухаджиров спустились в крепостной ров и, осмотрев мост, остались под мостом впредь до приезда шаха.

В это время командиры всех трех казачьих полков расставляли остальных казаков шпалерами, заняв все пространство от городских ворот вплоть до ворот арка. Ровно в 11 часов утра показался шах. Он ехал по Казвинской дороге, но, поравнявшись со скаковым кругом, свернул влево (к северу) и поехал по направлению, наблюдаемому гвардейским эскадроном.

Я хотел поскакать к шаху навстречу, но в это время неизвестно откуда явились три конных, из коих двое сейидов, а третий в белой чалме, на великолепных арабских лошадях. Ни крики, ни угрозы, ничто не могло их остановить. Они, видимо, поджидали здесь уже давно и решительно остановились у самых ворот с непоколебимым решением не сходить с места. Однако, несмотря на все уважение к сейидам, казаки-мухаджиры, когда я сам подскакал с обнаженной шашкой, бросились на сейидов, которые наконец обратились в бегство; но третий, в белой чалме, с зверским лицом, оставался, невзирая ни на что. Тогда я вынужден был закричать: "Веревку!" По счастью, арабский конь, хотя и сдерживаемый сильной и [52] искусной рукой, под градом фухтелеи и плетей взвился на дыбы и понес всадника; за ним погнались трое казаков и долго еще гнали его в сторону, противоположную шахскому пути.

В это время приблизился шах. Ему предшествовал отряд его азербайджанских гулямов. Первая карета была пустая; во второй сидел сам шах. Я отрапортовал; "В городе все спокойно". Шах переспросил: "Так в городе все спокойно?" Затем спросил: "Как ваше здоровье? Как здоровье ваших казаков? Дженаб-ашреф (Ваше степенство) садр-азам обо всем писал мне; благодарю вас, за все благодарю... и на деле постараюсь доказать свою благодарность. А теперь вверяюсь вам: доставьте меня во дворец". Выборные мухаджиры кольцом сомкнулись вокруг кареты шаха и впереди едущей пустой кареты и плотной живой стеной двинулись вперед переменным аллюром, самым тщательным образом избегая столкнуться с его личным азербайджанским конвоем и вельможами. Впереди, шагах в 150, шел гвардейский эскадрон; остальные казаки стояли шпалерами, постепенно собираясь позади, по мере движения карет вперед.

Выступая с плаца, я объявил всем казакам, что мы идем встречать шаха в Яфтабад, за 10 верст от Тегерана, где ночуем, и затем завтра около полудня вернемся в Тегеран вместе с шахом. Так как казаки, кроме командиров, сами были убеждены, что идут в Яфтабад, то и жителям говорили то же самое. Поэтому, когда шах уже въехал в город и некоторые начали кричать: "Шах едет! Шах едет!", народ не хотел верить, ибо только что слышал от казаков, что шах въедет не сегодня, а завтра.

Когда карета шаха двинулась, я отдал приказание мгновенно вгонять по пути всех жителей в их дома, а лавки запирать на время проезда шаха. Все приказания были исполнены в точности, и в 11 часов 25 минут шах уже благополучно въехал в арк. Тогда казачья батарея дала залп и затем произвела 21 выстрел. В 11 часов 35 минут шах был у ворот дворца. Четверо наших казаков, оставшихся на посту во дворце, по приказанию садр-азама, оттеснив всех окружающих, мгновенно окружили шаха при выходе его из кареты; железные ворота дворца распахнулись, пропустив десятка два приближенных, и затем снова [53] запахнулись. Е. в. шах был доставлен благополучно казаками...

27 мая в 11 часов утра был назначен торжественный салям, на который пускали очень строго, по билетам, лично выдаваемым обер-церемониймейстером за ответственностью начальников учреждений и командиров частей.

В 10 1/2 часов меня потребовал во дворцовый сад садр-азам и сказал: "Первая благодарность вам, е. в. шах так ценит ваши услуги, что желает, чтобы вы при его восшествии на престол имели портрет е. в. на вашей груди", надел мне портрет, осыпанный бриллиантами, и фирман на него, уже подписанный новым шахом и садр-азамом; есаулу же Сушкову по моему представлению садр-азам передал орден сартипа тоже с готовым уже фирманом.

Шах легкой непринужденной поступью взошел на тронное возвышение и сел на трон. Около него лежала тяжелая шахская корона, которую шах не мог бы выдержать на голове и потому и не надел ее. Шах был сильно взволнован и нервно озирался, причем слезы текли по его щекам. Впереди трона на дворе стояли: престарелый Джансуз-мирза, сын Фатх Али-шаха, и садр-азам. Шах говорил тихо, отрывисто; наиболее замечательными словами его речи были: "Меня волнует то, что я вступаю на престол в такую тяжелую минуту; но вместе с тем меня успокаивает то, что ни один государь в мире не имеет такого талантливого первого министра, как теперешний садр-азам".

Салям длился не более получаса.

[О Зилл ос-Султане]

10 июня. Зилл ос-Султан вновь выказал свои административные способности и оказал государству немалую услугу: в то время как правитель Шираза, неспособный и алчный лихоимец Рокн од-Доуле, родной брат покойного шаха, не сумел сдержать беспорядков в Ширазе, Зилл ос-Султан, будучи генерал-губернатором Исфагана, сумел устроить продовольствие не только Исфагана, но даже и Шираза, завалив тамошние рынки исфаганским хлебом. Конечно, услуга государственная, но мало кто знает, что в данном случае руководило этим бесспорно талантливый извергом. [54]

Он имел следующие цели:

1) сбыть с рук свои запасы зерна, уже залежавшиеся и потому настоятельно требующие освежения;

2) не будучи уверен, что он останется в должности, Зилл ос-Султан рад за бесценок сбыть свои товары и обратить их в деньги;

3) выказав новому шаху еще раз свои административные таланты, добивается получить в управление Шираз.

А действительно Зилл ос-Султан сделал чудеса: теперь в Ширазе батман хлеба стоит 1 1/2 крана (7 фунтов= 30 копеек), а до смерти шаха 1 батман был 5 кранов (т. с. 7 фунтов были = 100 копейкам). И это тем более должно быть принято во внимание, оценено и взвешено, что в нынешнем году в Ширазе саранча все уничтожила.

[День "катль"]

12 июня... День "катль" прошел в Тегеране благополучно: беспорядков не было, несмотря на то что прибывшие табризцы придавали толпе много возбуждения по сравнению с предыдущими годами, и число обморочных от самоистязания дошло в этом году до цифры 1000 человек.

Дополнительные сведения о смерти шаха

14 июня. 1. В мечети Шах-Абдол-Азима было так тесно, что шах не мог даже опуститься на колени на молитвенный коврик, чтобы совершить намаз; эта-то теснота и дала Мирзе Мохаммед Резе возможность выстрелить в шаха в упор: он не имел даже места, чтобы протянуть руку, которую и имел согнутой во время выстрела.

2. Карета шаха так узка, что рядом двоим сидеть в ней невозможно; поэтому это вранье, что садр-азам приехал с шахом в одной и той же карете: труп шаха в сидячем положении поддерживали два пишхедмета, с трудом помещавшихся против шаха в шахской карете; карета же садр-азама следовала непосредственно за шахской.

3. Первым констатировал смерть шаха доктор Мюллер, которому садр-азам категорически воспретил говорить о смерти шаха. Когда шах был убит, вся толпа [55] царедворцев вмиг разлетелась во все стороны; осталось лишь несколько действительно верных и преданных людей, в том числе все члены семьи садр-азама.

4. Когда шаха в конце концов втащили в алмазную комнату, он был буквально покинут всеми на произвол судьбы. Бренный труп горделивейшего из земных владык вселенной валялся на полу, покрытый прахом, кровью и несметными бриллиантами. Один садр-азам, как ребенок, рыдал около, да доктор Мюллер без единого фельдшера или даже простого слуги обливал его рану, затыкал струившуюся кровь, подвязывая отвисшую до груди челюсть, закрывал веки, клал труп на тюфяк, лежавший на иолу...

К характеристике персидской армии

14 июня... Касым-ага, сарханг (Сарханг – полковник) ныне сартип II класса, командир гвардейского эскадрона, по городу разъезжал на ослике, раздушенный и в синем пенсне. Картина эта была столь замечательна, что есаул Миняев его сфотографировал...

...Сегодня встретил по дороге в Сааб-Крание султана (Султан — капитан, командир роты) полка "бахадуран" верхом на мохнатом тощем катере (Катер – мул) без седла, на попонке. Позади султана, на крупе того же катера, сидел солдат его же роты, крепко обхватив обеими руками тучную талию своего султана. И командир, и подчиненный были в опорках и демикотоновых штанах, но в форменных мундирах и шапках с гербами "Льва и Солнца". От верховой езды у обоих штаны без штрипок задрались до колен; при этом у солдата обнаружились темно-коричневого цвета волосатые ноги; у султана же из-под верхних штанов выглядывали другие клетчатые штаны...

Увидев меня, султан взял поводья в правую руку, а солдат крепче обхватил талию своего командира левою рукой, и оба воина одновременно отдали мне честь — султан левой рукой, а его спутник — правой рукой.

17 июня. Азербайджанская конница, пришедшая с шахом из Табриза, — поистине образец "отрицательной [56] воинской дисциплины". Сегодня шах в 4 часа пополудни выехал обратно в летнюю резиденцию Сааб-Крание. Его конница встретила шаха на Артиллерийской площади и густой массой окружала карету шаха во все время его проезда шагом по городу. Но едва шах выехал через Доулетские ворота за город, конница рассыпалась по сторонам: одни останавливались около дервишей и пили подаваемую им воду со льдом, разумеется, ничего за это не платя; другие выбирали по сторонам дороги более удобные сокращения; вообще же никто из них не стеснялся ни присутствием шаха, ни присутствием нескольких сот посторонних зрителей, хотя это был личный конвой шаха, выехавший для его сопровождения.

...Но характернее всего было то, что они, эти защитники отечества, на своем пути не только обобрали, но и обломали решительно все фруктовые деревья... еще характернее то, что все вышеупомянутые безобразия совершались нижними чинами совместно со своими господами офицерами. Я ехал шагом один, без казаков, т. е., значит, ни в качестве командира, а просто в качестве наблюдателя. Вдруг слева от себя слышу: "Ого, смотри векиль-баши (Векиль-баши — вахмистр) как это наши до сих пор не заметили — целое дерево абрикосов!" Действительно, у самой дороги стоял прекрасный абрикос, на вершине которого были крупные абрикосы, едва начинавшие золотиться.

Говорящий оказался султаном. Векиль-баши передал ему коня, которого и принял султан; сам векиль-баши влез на дерево... вытащил свой огромный азербайджанский нож-кинжал с кривизной на конце и срубил прекрасное дерево почти наполовину... я продолжал ехать рядом и нарочно сосчитал: вся добыча состояла из восьми незрелых абрикосов...

...Сегодня я въехал в город после шаха через те же Доулетские ворота... Меня особенно поразил часовой, лихо отхвативший мне на караул: в стеганом ватном пестром архалуке, лохмотья которого едва держались у него на плечах; ружье курковое, штык примкнуть забыл... и это при встрече шаха и у главных Доулетских, т. е. государственных ворот!

Подъезжал ко мне еще один из предводителей курдов; очень хочет со мной поближе познакомиться, ибо я уже [57] получил некоторую известность в Персии. Это, насколько я мог сообразить, один из заложников, оставленных новым шахом по настоянию садр-азама в Тегеране.

Так как в последнее время не стало никакого сладу с разбоями кочевников, то и решено: от каждого племени в виде заложников, но якобы для собственного его величества конвоя держать от каждого племени по 1/10 того числа всадников, которое должны выставлять эти: племена...

[О бакинских бабидах]

(Из частного письма бывшего полицмейстера г. Баку И. А. Деминского полковнику В. А. Косоговскому)

23 июня... Убийца шаха Мирза Реза Кермани, приехав из Константинополя, останавливался у бабида же сейида Насролла Батр-оглы, персидского подданного, жителя города Решта, проживающего в Баку и имеющего здесь на Чадровой улице собственный дом. У этого сейида постоянное сборище сейидов же, притом откуда они бы ни ехали, непременно останавливаются у него; почему,, я полагаю, он является здесь главой сейидов и главным действующим лицом. Кроме этого сейида, в Баку проживает бакинский житель Молла Садык-молла Халил-огльи также бабид, имеющий в крепости собственный дом. К этому господину после убийства шаха приезжали четыре бабида, фамилии которых до сих пор не могу узнать, о чем усиленно хлопочу...

[О дисциплине в персидской армии]

19 июля. Пятница заменяет собой у мусульман воскресенье, и потому если сделать ученье в пятницу, то это возбудит большое и поголовное неудовольствие. Но если назначаются какие-нибудь смотры или маневры, то сарбазы гораздо более предпочитают для этого именно пятницы, так как в пятницу они не торгуют на базаре, не меняют денег и потому не теряют драгоценного времени. Если же смотры назначаются в торговые или рабочие дни, [58] можно очень часто наблюдать, как сарбазы по одиночке весьма искусно удирают с места смотра.

Вообще сарбазы, "охраняющие" шахский лагерь в Сааб-Крание, едва шах выезжает на прогулку, или, еще лучше, в город, расходятся по своим делам по всему Сааб-Крание и даже отлучаются в город (без спроса, конечно, уходя прямо из караула) за 14 верст. Другие рассыпаются по окрестным деревням Шимрана, где крадут фрукты и занимаются мелкими грабежами и воровством как по ночам, так и средь белого дня...

[Подготовка к казни Мирзы Мохаммеда Реза Кермаии убийцы шаха]

29 июля. На 31 июля назначена казнь преступника Мирзы Мохаммеда Резы, убийцы Насер эд-Дин-шаха. По этому поводу вчера я получил от сардар-е колль (Сардар-е колль — главнокомандующий) (сардар-акрема) бумагу следующего содержания:

"В среду 2 раби-оль-авваля (31 июля 1896 г.) по повелению его величества шаха, Мирза Реза Кермани должен подвергнуться на майдан-е машк (Майдан-е машк — учебный плац) казни (В бумаге сказано "низами", что значит "военной казни", хотя преступника казнили через повешение) по определенной уже диспозиции, и все чины войск должны присутствовать на майдане. Так как дженабе-шума (Ваше превосходительство) и казачьи офицеры из казаков сколько возможно должны присутствовать на майдане, то, по повелению его величества шаха, сообщаю, чтобы вы сами и сколько возможно из офицеров и казаков с оружием (?!) к часу после восхода солнца (Приблизительно к 5 1/2 часам утра) были налицо на майдане, дабы, бог даст, по инструкции, уже данной, совершить над ним казнь. По повелению его величества шаха передал сардар-е колль победоносных войск низама (Низам — регулярный) 29 сафара 1314 года (28 июля 1896 г.). [59]

[Новые сведения о бабидах]

...Узнал также, что в Шемахе был задержан бабид, житель села Табриз, Ага-мирза Джалиль Мешхеди Исмаил-оглы, который за проповеди среди населения по распоряжению администрации был выслан в Персию. В момент ареста при нем была огромная переписка, которую он успел зарыть. Из Персии он писал письмо в Баку, прося доверенное лицо поехать в Шемаху и взять бумаги. Один из моих агентов, которого бабиды считают за бабида, так он ловко успел заручиться их доверием, узнал о существовании письма и предложил свои услуги добыть письма, на что согласились, и мы поехали с ним в Шемаху, где нашли письма и переписку. Оказывается, что письма писаны в конце прошлого года из разных мест Персии и даже от разных высокопоставленных лиц, так что мирза Джалиль является уполномоченным и весьма доверенным лицом персидских бабидов. К моему удивлению, между письмами было письмо убийцы шаха Мирза Реза Кермани, в коем как бы предрекалась смерть шаха, говорилось, что скоро настанут лучшие времена, что так приказал "М. К.". Эти инициалы встречаются почти во всех письмах, или "№ 152". Вообще письма написаны иносказательно и условно. Содержание некоторых писем трудно понять ввиду недомолвок...

...Масса бакинцев, шемахинцев и др. состоит в деятельной переписке с персидскими бабидами; у меня есть список их, а также список персидских и турецких бабидов. Он очень важен, потому что при переписке говорится иногда №; очевидно, что у многих главарей имеется тождественный список, так что, делая какие-нибудь распоряжения, говорят: "скажи такому-то №, чтобы он поехал туда-то и сделал то-то".