ОГОРОДНИКОВ П.

НА ПУТИ В ПЕРСИЮ

И ПРИКАСПИЙСКИЕ ПРОВИНЦИИ ЕЕ

V.

ПЕРСЫ И ТЮРКМЕНЫ.

Впереди — персы и искони-враждебные им тюркмены.

Для лучшего уяснения отношений между ними и, вообще, для уяснения настоящего этих, соседних нам народов, считаю не лишним предварительно коснуться прошлого их.

Начну с колыбели Персии.

К северо-востоку от селения Махмуд-абад, что вблизи Мешхеда, нынешней столицы Хорассана, находятся развалины древнего города Туса, родины одного из основателей письменного персидского языка и знаменитого творца «Шах-намэ» (книги царей), Фердуси, жившего в конце X и начале XI столетия нашей эры. Эту героическую поэму написал он для шаха Махмуда-Газнинского, при дворе которого жил, но, недовольный его наградой за нее в 30 тысяч рупий (рупия = 50 к.), роздал их своим служителям, бросил Газну и возвратился на родину. По преданию, впоследствии Махмуд до того восхитился произведением Фердуси, что послал ему в Тус сто верблюдов с золотом и драгоценными вещами, но было уже поздно: въезжая в городские ворота, посланцы встретили труп поэта, только что умершего в бедности, а гордая дочь не приняла царского дара. Одиноко стоит теперь между руинами гробница певца давно минувшей славы Ирана. В его «Шах-намэ» говорится, что пророк Зороастр принес в Иран священные книги «Зенд-Авесту» и «Пазенд» во времена Гуштаспа (Дария-Гистаспа). принявшего от него религию света и служения божественному существу (Ормузду) под тенью кипариса (перенесенного туда из рая тем же пророком) и, затем, распространившего ее в своих [141] обширных владениях; но эта «истинная вера» существовала в Иране (Арие, Ариане, Эериэне) задолго перед тем, ибо — как гласит Зенд-Авеста — на вопрос Зороастра Ормузду: кто первый во имя его (Ормузда) дал народу закон? (заключающийся в этой книге) — Ормузд называет Джемшида, «который, однако ж, был еще слишком слаб, чтобы, ввести закон вполне так, как Зороастр» (Иран, К. Риттера, в переводе Н. В. Ханыкова). Следовательно, религия, называемая нами не совсем правильно огнепоклонством, связана с колыбелью иранцев (арийцев, откуда парсы, предки современных нам персов). Послушаем, что говорит Зенд-Авеста, служащая древнейшим источником для истории о первобытной земле зендского народа (древних иранцев), о главе его — Джемшиде и о его водворении в Иране. В од-ном из отделов ее «Вендидаде», т. е. откровении Ормузда Зороастру, излагается список областей Зендского царства, в том порядке, в каком они создавались первым для народа, причем указываются причины происходящие от «Ахримана» (начало зла), по которым народ был недоволен своим местопребыванием, почему он и создавал для него другое:

«Первая обитель благословенья и изобилия, которую я, Ормузд, в чистоте сотворил, была Эериэне-Вэедьо (чистый Иран). Ничто в мире не равнялось ее прелести. Тогда пришел чреватый смертью Ахриман, приготовил в реке, настоявшей эту обитель, великую змею Зиму, которая происходит от Дева, и стало здесь десять месяцев зимы и два месяца лета (прежде было 7 зимних и 5 летних месяцев). Зима разливает холод на воду, на землю и на деревья. Очень жестока она посреди чистого Ирана».

В другом месте «Вендидады» говорится: «Я, справедливый судья Ормузд, в прославленном и в чистоте сотворенном Эериэне-Вэедьо, собрал живые существа»... «Через немесных людей прославленного и в чистоте сотворенного Эериэне-Вэедьо, царь Джемшид, глава народов и стад, собрал живые существа». В третьем: «Джемшид царствовал! Что он ни повелевал — совершалось. Ему и его народу я, Ормузд, дал пищу и разум и долгую жизнь. Его рука [142] взяла от меня кинжал, лезвие которого было золото и рукоять золото»... Но в Эериэне-Вэедьо (чистом Иране) настала жестокая зима, и Джемшид, по повелению Ормузда, выводит народ оттуда в «Светлую землю» т. е. более теплую, начинавшуюся со второй, созданной им, 0рмуздом, обители благословения, Согдо (Согдианы), в которой, однако ж, Ахриман произвел мух, внесших смерть в стада; в третьей ормуздовой обители, Мору (Мерви), он породил злые речи; в четвертой, Багды (Бактрии) — стаю муравьев; в пятой — окаянные сомнения; в шестой — страшную нищету», и т. д. неразрывно следует за Эериэне-Вэедьо ряд областей, наполнившихся с прихода Джемшида «дикими и ручными животными, людьми, собаками и птицами, и яркими огнями» (пылавшими в храмах); до того же времени там ничего этого не было. В особенности он старался, подчиняясь велению Ормузда, усовершенствовать 14-ю обитель блаженства, Верэне (Вер), где, по сказанию Зенд-Авесты, стыдливая молодежь была скромна, крепка, здорова. «Между всеми людьми в благодатном Вере не было ни одного господина, который повелевал бы сурово, вблизи или издалека. Ни один нищий, ни один обманщик не соблазнял людей на службу Деву. Не было там ни врага во мраке, ни жестокого мучителя, который бы убивал людей, ни раздирающего зубы. Людей от людей там не расторгали! Женщины не знали там месяч-ных очищений, которыми Ахриман (потом) поразил человечество».

Не выписывая далее из Зенд-Авесты, посмотрим, какое понятие составили о доисторическом Иране комментаторы этой древне-персидской священной книги.

Местоположение Эериэне-Вэедьо (чистого Ирана) предполагается в центральной части верхней Азии, около источников Оксуса и Яксарта, в настоящем Памире, Белуре, западном Тибете и на лежащих за ними плоских возвышенностях, т. е. в местности, почитаемой колыбелью рода человеческого, откуда началось переселение народов в разные стороны земли. Эериэне-Вэедьо был первобытным местом зендского народа; здесь-то люди, с своими стадами, впервые образовались в поколения и составили общины; впоследствии Джемшид, соединив отдельные племена в один народ, основал [143] государство и ввел земледелие, но неблагоприятный климат побуждает его к переселению, и вот он выводит народ из этой суровой горной страны в Согдиану, отсюда в Мерв, Бактрию и т. д., с северо-востока на юго-запад, по тому направлению долин и горных ущелий, по которому следовали все позднейшие перекочевки народов. Страны на его пути были пустынны, что и побуждало большинство к дальнейшему передвижению; меньшинство же селилось по дороге на более удобных местах и обрабатывало их. Четырнадцатая обитель блаженства, Вер, расположенная посредине прочих, представляла наиболее удобств для жизни, и тут-то преимущественно поселился «Ормуздов народ»; тут Джемшид основал города, проложил дороги, развил земледелие и садоводство, построил себе на возвышенном месте дворец и ярко осветил его религиозными огнями, — следовательно, тут началось обращение кочующих дикарей в оседлых граждан и совершилось все развитие персидской гражданственности, — персидской, потому что Вер (по-пехлевийски Вар, откуда Парс и парсы), признается многими знатоками истории Востока родиною позднейших персов, Персидою (Фарс, нынешний Фарсистан с Ларистаном), где впоследствии был построен Персеполь с великолепным храмом, разрушенным Александром Македонским. Оставив свою неприветливую родину, народ перенес ее название «Чистый Иран», на новое свое отечество, постепенно объявшее всю обширную страну, лежащую между Индом, Тигром и Евфратом, Яксартом, Каспийским и Индийским морями.

«Шах-намэ» Фердуси как бы продолжает повествования Зенд-Авесты об этом легендарном периоде древних иранцев. Джемшиду историки приписывают открытие искусства делать вино, изобретение солнечного года, введение в Иране 4 каст или сословий; вообще его признают великим просветителем и основателем Персеполя, названного в честь его «Техти-Джемшид» (престолом Джемшида). Он царствовал 616,5 лет (народное предание облекло целую эпоху возникновения царства под главенством Джемшидова рода в одно лицо), и в конце — его постиг гнев дивов ((Дивы духи) делятся на добрых и злых), ибо он [144] стал выдавать себя за божество и тем, оттолкнув богобо-язненных подданных, открыл дорогу в Иран «не персам» (чуждым народностям, но каким — неизвестно) и свирепому предводителю их Зохаку, процарствовавшему затем тут 800—1000 лет (в нем олицетворяется целая эпоха бедствий). В это время дивы смешивались с людьми и развращали мир, пока, наконец, Феридун, сын Алерджана, сохранившегося потомка древнего владетельного рода, не разбил и не сковал порочного тирана. Умиротворив царство, он сложил с себя венец и разделил свои обширные владения между тремя сыновьями: Сеямом и Туром, рожденным от дочери Зохака, людьми дикими, жестокими, и любимцем своим от персиянки Иран-дахт (буквально: дочери Ирана), кротким Иреджом. Сеям получил запад (переднюю Азию и земли в Африке и Европе), Тур — восток (Туран), Иредж — очаровательный Иран, с сокровищами и царским престолом, возбудившим в старших братьях зависть, следствием которой была война с младшим и отсылка его головы к отцу. Разгневанный на убийц, Феридун выдал дочь убитого за своего родственника Мину-Чехр, который и сделался мстителем за кровь его. Так началась война между «Светлым Ираном» и Тураном, и этим объясняется мифически последующая затем вражда туранцев (массагетов, скифов, гетов, даков, тюрков, монголов и пр.) с иранцами, — вражда, не унимающаяся и до селе, вследствие религиозного и политического разногласия их.

При одном из преемников Мину-Чехра, зло в Иране опять возобновляется, но народный герой Рустем («мировой богатырь», великан, вырезанный из боку своей матери и вскормленный молоком семи кормилиц и стада овец) вооружается против него и при Кай-Хосру (из царского рода кайянцев), мир снова очищается от зла. В непродолжи-тельном времени за этою легендарною неопределенностью Персия вступает в исторический фазис своей жизни, — начинается эпоха Ахеменидов: Кир, Дарий-Гистасп, Ксеркс. Разобранные теперь персепольские гвоздеобразные надписи (наречие древнего Фарса) придают двум последним (Дарию и Ксерксу) титул «потомков Джемшида».

Ахемениды были старейшим коленом Пасаргадов, — одного из отделов властвовавших персов, составлявших [145] улус (общину) рода. Кир был главою всего улуса, и он на знаменитом собрании предложил народу отложиться от медов; с этих пор пределы Персии ширятся, могущество возрастает: «Владения отца моего — говорил Кир младший Ксенофонту — так обширны, что люди в одном конце их погибают от холода, в другом — изнемогают от зноя». По сказанию Геродота, ей платили дань «до 70 племен, начиная с египтян, эфиопян и ионийцев — на западе до индийцев — на востоке». Тот же историк говорит, что у современных ему персов ложь считалась самым постыдным делом, затем — долги. Воспитание детей состояло из: 1) верховой езды, 2) стрельбы из лука и 3) обязанности говорить правду. Персы легко усваивали полезные иноземные обычаи; так, между прочим, им понравилась одежда медов и они приняли ее.

«Книга царей» Фердуси гласит: «По принятии и распространении Дарием-Гистаспом религии Зороастра, все шло хорошо в течении 300 лет, пока не пришел Искандер из Рума (Александр Македонский с запада) и не возобновил старой борьбы». По распадении его монархии Персия вошла сначала в состав Сирийского государства, затем — Парфянского, а в 223 г. подпала под владычество династии Сассанидов, которые восстановили упавшую с течением времени религию Зороастра и возвысили значение магов. Первые Сассиниды не особенно преследовали христианство, и оно проникло даже в восточные пределы Ирана (в 334-м году уже существовали епископства в Мерви и Тусе), но с тех пор, как римская империя объявила христианскую веру господствующею, иранцы стали относиться к ней враждебно.

В 641 г. династия Сассанидов была низвергнута аравитянами, утвердившими в Персии ислам и новые порядки; затем, находясь под номинальною властью халифов, она распадается на несколько независимых владений, а в 1258 г. подпала под иго монголов (Чингис-хан, Тимур), от которого освободилась только в конце ХV столетия. Остановимся на этом длинном периоде разложения Персии (VII—XV век), когда она беспощадно орошалась человеческою кровью и служила ареною всевозможных бедствий.

Коренной переворот, произведенный в Персии вторжениями аравитян с юго-запада, потом — наплывом тюркских [146] племен с севера, повлек за собою уничтожение этими мусульманами туземной (иранской) религии, языка, обычаев. Последователи Мухаммеда, вводя тут ислам истребляли Зороастрову религию огнем и мечем; оставшиеся верными ей бежали от преследований в Гузерат, что в Индии, или приютились в отдаленных пустынях Ирана. Эти малочисленные осколки коренных персов, сохранившие в чистоте тип и религию своих предков, были прозваны своими гонителями-аравитянами, в отличие от принявших ислам, кяфырами (беззаконными, неверными, погаными), откуда впоследствии выработалась кличка «гебр», равнозначущая огнепоклоннику. До завоевания халифами Персия была цветущею, ибо законы Ормузда вменяли в обязанность каждому обрабатывать землю, дабы обращать ее в благословенные места; она была покрыта посевами, садами, водопроводами и водохранилищами, караван-сараями (пристанищами для путников), богоугодными заведениями и храмами. Следы последних и курганы напоминают туристу о древних персах, большею частью уже выродившихся, вследствие смешения с племенами и народами, завоевывавшими Иран в разное время.

В настоящее время персидские гебры, не превышающие своею численностью 10 т. чел., попадаются и в окрестностях Тегерана, но преимущественно живут в Кермане и Езде, занимая в последнем особый квартал «Пуште-Хане-Али», что при Керманских воротах; как угнетаемые, они терпеливо платят огромные подати, а как последователи Зороастра, отличаются трудолюбием, честностью, целомудрием, прямодушием, гостеприимством и искренностью с иностранцами, в чем нельзя упрекнуть выродившихся персов. Многие гебры понимают и читают язык Зенда, на котором написана Зенд-Авеста (законы Ормузда), и другие древне-персидские священные книги, изучаемые ими в Индии (в Гузерате) в подлинниках; исследование последних доказывает, что религии их — единобожие, и только в последствии она приняла форму поклонения огню (огнепоклонства), как символу Ормузда, представителя света.

Разрушив древне-персидскую веру, ислам узаконил деспотизм, ограничил раз навсегда круг действий правоверного, сковал их и тем положил преграду естественному [147] праву человека развивать свои силы на личное и общее благо, а диким страстям его дал широкий разгул. Распавшись на два главных толка: шийя и сюнни, мухаммедане перенесли религиозную нетерпимость, непримиримую вражду даже в свою среду; шийя (шииты, к которым принадлежат персы), приверженцы зятя Мухаммеда, Али, величают двенадцать первых наследников его имамами (главами вероучения, духовными вождями), а первых трех халифов клянут до 7-го колена, как похитителей престола; отсюда образовалась незначительная секта али-алах, признающая Али за Бога. Сюнни же (сунниты), к которым принадлежат в Персии одни только кочевые племена турецкого и аравийского происхождения, последователи вышеупомянутых халифов и противники Али, делятся на четыре секты.

Персидское духовенство, упрочившее на исламе свое влияние над народом, видящим в нем единственного защитника против притеснений властей, систематически противодействовало и противодействует как политическим реформам, так и попыткам религиозных реформаторов обновить заплеснувшуюся в нелепых формах жизнь. Учение знаменитого персидского философа XII века, Суфи, отвергающее всю внешнюю, обрядовую сторону корана, остается бесплодным; появившаяся в сороковых годах текущего столетия секта баби или «общество любви» (в смысле — к человечеству), пропагандирующая примирение с христианским миром, преследуется смертною казнью.

Период разложения сильно повлиял и на язык иранцев. Ныне существующие образчики 4 иранских диалектов относятся ко временам, предшествующим завоеванию Персии Александром Македонским; из них: гвоздеобразные надписи эпохи Ахеменидов составляли древне-персидский язык в тесном смысл, именно: наречие древнего Фарса вре-мен Дария и Ксеркса (Иран, К. Рит., в переводе Н. В. Xаныкова); обыкновенный язык Зенд-Авесты, называемый древне-бактрийским, сохранился в древне-персидских священных книгах; он принадлежит к семейству санскритского языка (пишется слева направо). После [148] зендского языка образовался пехлевийский, уже полный чуждых примесей; на нем также написаны Зороастровы литургические книги. Он составляет простой язык Гиляна, Мазандерана и Хорассана (пишется слева направо). Зенд-Авеста переведена на санскритский язык и парсийское наречие, развившиеся позже и полные чуждых примесей. Наконец надписи (памятники) сассанидской эпохи составляют образчики древне-иранского языка времен Артаксеркса II и III. Настоящие же формы ново-иранских языков зародились в упомянутую эпоху разложения и полны примесей семитического элемента. Ново-персидский язык с диалектами по провинциям делится на: 1) «насх», употребляемый в коране, 2) «насх-талийк» — в печати литографических и рукописных сочинениях; 3) шекесте — в частной переписке, также и в рукописных со-чинениях, и 4) сиоге — в счетах.

Тот же период разложения установил новый образ правления, при котором теперь жизнь и достояние каждого принадлежат шаху; его воля заменяет закон, и только влияние духовенства да некоторые обычаи, вкоренившиеся веками в народе, несколько ограничивают ее. Затем все гражданские и уголовные дела решаются обыкновенно по шариату, т. е. мухаммедову закону, сообразно толкованиям имамов и муштегидов, иногда — и по урфу, т. е. обычаю, освященному веками.

В параллель с вышеизложенными коренными переменами изменились обычаи и характер народа — к худшему.

Много горя вынесла Персия в этот тяжкий период своей жизни. Чингис-хан, Тимур ураганом проходили по ней, оставляя по себе только смерть и опустошение. Первый, между прочими деяниями, разорил родину Фердуси, гор. Тус; второй — пять раз опустошал ее до тла и сооружал высокие башни из человеческих голов!

После ужасов монгольского ига персидским престолом овладел в 1502 г. Измаил-Шах, основатель священной, в глазах шиитов, династии Софи (Сефи), в самую блистательную эпоху которой, при Аббасе Великом (1582=1627 г. по Р. X.), Персия снова получает полную самостоятельность; затем, при слабых преемниках его, в 1722 г. она была покорена авганцами, но не на долго: один из приверженцев свергнутого ими шаха, Надир, уроженец [149] Хорассана, очистил государство от пришельцев с помощью хо-рассанских войск, перенес войну за пределы Персии и в 1737 г. был всенародно провозглашен шахом. Распространив владения своего царства за Инд и до Сыр-Дарьи, он торжествовал победы свои в 1741 г. в урочище Келате, что между Мервью и Мешхедом, в пределах Хорассана, названного им «Мечом Персии» (Надир (по буквальному переводу — Меч) родился в селении Маулуджа (между Келатом и Мешхедом), где впоследствии соорудил — в память своего возвеличения из простого селянина до коронованного полководца — мечеть с надписью: “Отсюда вышел меч Персии"); в этом-то урочище, окруженном скалами и теснинами, он воздвиг себе неприступное убежище, в мраморных дворцах которого зарыл награбленную добычу... С крутого берега реки Тернак (что в Авганистане) белеются на большом пространстве кости десятки тысяч гильджеев, перерезанных по приказанию этого сокрушителя не только восточных тронов, но и наро-дов, в свою очередь умерщвленного в Мешхеде, в 1747 г., одним из своих полководцев, авганцем Ахмед-ханом, из племени Дурани, который, завладев его казною, провозгласил себя эмиром авганским. Привезенный Надиром из Индии золотой престол, украшенный неоцененными алмазами и драгоценными каменьями, был разграблен курдами, пере-селенными с своей родины в северные пределы Хорассана еще шах-Аббасом, с целью противодействовать вторжениям сюда тюркмен; не зная цены золоту и алмазам, эти дикари выменивали их на мед и безделки.

После Надир-шаха Персия распалась на несколько частей: восточный Иран (Авганистан, Систан и Белуджистан) составил самостоятельное государство под главенством убийцы его Ахмед-хана; Туран сделался совершенно независимым; Багдадом овладела Турция; Грузия, по просьбе царя ее Ираклия, вассала Персии, поступила под покровительство России, а в западном Иране или собственно Персии начались междоусобицы, далеко не кончившиеся захватом в 1794 г. престола ее, с помощью хорассанцев, Ага-Мухаммед- ханом, основателем ныне царствующей династии Каджаров, [150] принадлежащих к некогда сильному, в истории Востока, татаро-турецкому племени Джелаир.

Преемник его Фетх-Али-шах, вступивший на престол в 1796 г., потратил много сил и денег, чтобы подчинить своей власти обширный Хорассан — восточную часть доставшейся ему Персии, состоящую из безводных пустынь, степей и обнаженных горных хребтов, с немногими оазисами го-родов и деревень, — пока, наконец, сын его Аббас-Мирза, правитель Адербейджана, в один поход туда не совершил того, чего тот домогался в течении всего своего тридцатипятилетнего царствования...

И этою победой он был обязан регулярным войскам, сформированным в Персии с помощью английских и французских офицеров только с 1809 г.; до того же времени там велись войны беспорядочными полчищами всадников. Впрочем, и в настоящее время военные силы Персии, состоящие из: 1) низама (регулярных войск), 2) севарех-редифа (иррегулярной кавалерии) и 3) туфенгджи (милиции), находятся в жалком виде: при наборе рекрут господствует полнейший произвол и подкуп, а жалованье голодных, оборванных сарбазов (солдат), обязанных служить шаху бессрочно, остается большею частъю в карманах начальства.

Одновременно с хорассанскими междоусобицами Фетх-Али-шаху пришлось в двадцатых годах померяться силами с суннитскою Турциею, но взаимные отношения и до сих пор остаются недружелюбными, границы неопределенными. Война России с Персиею за обладание Закавказским краем заключилась в 1813 г. гюлистанским миром, по которому последняя уступила первой: Грузию, Дагестан и ханства: Карабахское, Щекинское, Ширванское, Дербентское, Бакинское и Талышинское; а война 1826 г. привела к туркманчайскому миру 10-го февраля 1827 г., увеличившему пределы России Эриванским и Нахичеванским ханствами и доставившему ей исключительное право содержать военную флотилию на Каспийском море.

Преемник Фетх-Али-шаха, Мухаммед-шах, вступивший на престол в 1834 г., попытался было вернуть утраченный Персиею по смерти Надира Авганистан, но Англия, считающая [151] сохранение независимости его необходимым условием для обеспечения своего владычества в Индии, вмешалась, пригрозила и в конце-концов получила еще два островка в Персидском заливе: Каррак и Кишм. Подобные же попытки со стороны ныне царствующего Наср-ед-дин-шаха, вступившего на престол в 1848 г., закончились трактатом с Англией в 1857 г., по которому Персия формально отказалась от всех своих прав на Авганистан, что, однако ж, не мешает ей и до сегодня питать замыслы завладеть при случае, если не всем им, то по крайней мере Хератом, этим фениксом, неоднократно возникавшем из пепелища с необыкновенною быстротою.

Такова судьба Персии, составляющей теперь около четвертой доли прежнего «Чистого Ирана», занимавшего что-то около 80 т. квадр. миль!

В географическом отношении она представляет, за исключением низменного прибрежья Каспия и Персидского залива, гористое плато в 3—4 тысячи фут. средней высоты. Горные хребты Эльбурса с потухшим вулканом Демавенд (21,520 ф.), составляющие северную грань этой выси, тянутся вдоль южного берега Каспийского моря и, пройдя северные пределы Харассана круто обрываясь в туркестанскую низменную степь, соединяются с отрогами Гинду-Куша в Авганистане; горная цепь Нифат, направляясь от горы Арарат к югу, служит границею между Турцией и Адербейджаном, на северо-западе покрытым сетью высоких гор; Элвендская цепь, наполняя всю южную Персию, постепенно спускается в песчаные степи низменного прибрежья Персидского залива, называемые Дештистаном (пустынною землей), где климат — знойной Аравии, а бугры песку, переносимые ветром с места на место, нередко погребают путников под собою; напротив того, низменная полоса Персии между Каспием и Эльбурсом, называемая в древности Гирканиею, отличается полутропическою растительностью и знойно-влажным климатом, развивающим лихорадки и др. болезни, а находящееся между этими прибрежными полосами возвышенное плато, ядро Персии, состоит из пустынь, степей, обнаженных кряжей и, за исключением Адербейджана с его суровою зимою, [152] безводно и отличается необыкновенною сухостью; но где есть вода, там и посевы, плантации и роскошные сады.

Южный рубеж нашего Закавказья составляет сухопутную русско-персидскую границу, на 550 верст; далее, от р. Астары до Атрека (По трактату 1869 г. река Атрек (что по ту сторону Каспийского моря) признана границей между Россией и Персией), на протяжении 600 вер., Персия омывается Каспием находящемся в полном нашем распоряжении, и затем, северная граница ее неопределенна; с востока она граничит с Авганистаном, Систаном и Белуджистаном; с запада — с Турциею; с юга — омывается Персидским заливом.

На этом пространстве мается 6-ти миллионное ветхое население, постепенно вымирающее от правительственного гнета и последствий его — невежества и нищеты. Около двух миллионов природных персов или таджиков, да немного христиан (армян и несториан), гебров и евреев, живут в городах; не более того наберется деревенщины — земледельцев; остальные — илаты, т. е. кочующие племена: 1) туземного происхож-дения: курдские и лорийские, и 2) водворившиеся в Персии со времен завоевания ее аравитянами: аравийского и татаро-турецкого происхождения; к последнему принадлежит и ныне господствующее малочисленное каджарское племя, во главе с шахом из фамилии Ашагабаш, хотя отрасль Юхарибаш считается благороднее.

Разбросанные по всему государству, Каджары занимают все более или менее важные правительственные места и гарантированы от обид. Илаты, кочующие круглый год в местах определенных шахом для каждого племени, управляются своими ханами или илханами (ильханами), пользуются большою независимостью и считают себя выше угнетаемых туземцев; обязательства их к шаху ограничиваются взносом определенной дани и в вооружении, по требованию его, известного числа всадников для иррегулярной кавалерии.

В административном отношении Персия делится на генерал-губернаторства и области, подразделенные на округи, разбитые на сельские участки; при Фетх-Али-шахе персидские области отдавались формально на откуп тем, кто больше [153] давал, да и теперь они фактически предоставлены ненасытному хищничеству правителей, ибо все места раздаются преимущественно за подарки (пишкеши), которые нужно же вернуть с избытком ну, хоть бы даже крайним притеснением народа, в особенности деревенщины, служащей, своим непосильным трудом, главным источником доходов государства, обремененной многими другими повинностями доводящими ее до нищеты, до голода... и при всем том — не имеющей никакой определенной поземельной собственности!

Земля в Персии принадлежит, за некоторым исключением казне, шаху, духовенству и помещикам; на этой-то «Ормуздовой земле», как выразился один гебр, поселены изможденные райи (крестьяне для обработки полей, в пользу владельцев за условное вознаграждение, или — в качестве арендаторов). И они, по возможности, бегут в города избавленные от платы за землю и строения, исключая базаров; таким образом, численность деревенщины с году на год уменьшается, и вся тяжесть государственных повинностей падает на тех, кто не имеет возможности покинуть земледельческий труд.

Ислам придал персидским городам однообразную физиономию. Обнесенные высокими глиняными стенами и прорезанные почти во всю длину базаром, они представляют беспорядочную сеть узеньких, обыкновенно пустынных улиц с глиняными, снаружи — глухими, маленькими домами, вернее, дворами. На базаре сосредоточивается дневная деятельность мужской половины населения; женщина же, закутанная с головы до пяток в чадру (покрывало), изредка прокрадется пугливою походкой по улице или покажется на плоской крыше дома и, как привидение, опять скроется; она сидит взаперти и служит правоверному такою же необходимою принадлежностью в его жилье, как кальян.

Наивно было бы трактовать о праве в стране бесправия; обязанность же давать и давать с одной стороны пишкеши, с другой — по пяткам, поразительно как усвоено всеми Общественной жизни в европейском смысле нет... Религия состоит в формах, предрассудках и враждебной отчужденности от иноверца, отчужденности нередко подвергающей честь и даже жизнь его опасности, а воспитание, [154] находящееся в руках мусульманского духовенства, заключается преимущественно в религии, т. е. высшею мудростью почитается изучение всех тонкостей корана и толкований его. Следовательно, настоящей школы нет. Народное здоровье разрушено, европейской же медицины тоже не существует. Торговля незначительна, несмотря на выгодное географическое положение страны, на богатые средства ее и способности жителей; мануфактурная промышленность в крайне жалком состоянии: фабрик в нашем смысле нет, а орудия и приемы ручного труда (как и земледельческого) большею частью носят отпечаток времен Джемшида. Горная промышленность, несмотря на изобилие рудных и минералогических богатств, или спит, или находится в младенчестве.

Дороги в горах трудно проходимы, в степях и пустынях — опасны; езда совершается верхом на лошадях, катерах (лошаках), ослах, служащих вместе с верблюдами и для перевозки тяжестей.

Основы персидской жизни: деспотизм и формальная религия, затормозив (и даже попятив назад) экономическое и нравственное развитие страны, изуродовали качества и характер народа; бесконечная трусость и комичная важность персов, их вечная ложь и легковерие, вероломство и подобострастие перед грубою силою, золотом; наконец, их взгляд на честного, откровенного и прямодушного человека как на дурака и уважение к плутам, ловким мошенникам-дельцам, — вся эта, взятая вместе, гниль и плесень может со временем обратиться в благотворную почву только при рациональных приемах цивилизации; но откуда Персии ждать обновления своих сил? От последнего имама Мехди-Охыр-Земон (имама конца мира), который, оставив свои туфли перед пещерою или колодцем (разно толкуют), скрылся с тем, чтобы в удобную минуту явиться «воителем за веру»? Или же от шаха Наср-ед-дина, которого народ не любит, как угнетателя своего, а духовенство и сейиды (потомки пророка Мухаммеда) презирают, ненавидят, как узурпатора, вышедшего из турецкого племени каджар, потомков Бени-Умие, убийц сыновей высокопочтенного имама Али: Хюсейна и Хасана? [155]

Конечно — нет, и Персия неминуемо сделается достоянием более сильных соседей.

Такова судьба призрачного величия и могущества, основанных на невежестве угнетаемых масс и на формальной религии, давящей дух человека!

Обратимся теперь к тюркменам, которые постоянно держат северные пределы Персии в страхе, и, если попадают в руки тамошних губернаторов, расплачиваются за свои отважные набеги мучительною смертью. Тюрко-татарское племя, которое само себя называет тюркмен, что буквально значит: воин я, теснимое киргизами и калмыками с издавна занимаемого ими полуострова Мангышлака, начало переходит со времен Тамерлана в степи, расположенные к юго-западу от Аральского моря, и частью даже переселяться в Персию, способствуя тем отурченению некоторых ее областей, в особенности Адербейджана. За приблизительные пределы тюркменских кочевок в настоящее время можно принять на севере — полуостров Мангышлак и степи киргизов Малой Орды, на востоке — р. Аму-Дарью до Кундуза, на юге — цепь Эльбурса и р Кара-су, на западе — Каспийское море. На всем этом пространстве, за некоторым исключением, хоть шаром покати: безводно и пустынно; пески, солонцеватая глина и колючие травы, годные в пищу разве только верблюдам. Зима легкая, короткая, летний зной умеряется ветрами Каспия, дожди редки, вообще климат сух и здоров, за исклю-чением болотистых устьев рр. Атрека и Гургени. На лучших местах этой голой шири, по окраинам ее, по старому руслу р. Аму-Дарьи и отчасти по р. Мургабу сосредоточиваются тюркменские кочевья по племенам, большею частью, враждующим между собою и производящим грабежи в пограничных местах соседних государств, в особенности — Персии.

Верховная власть персидских шахов над тюркменами, равно и зависимость некоторых племен их от хивинского хана, была всегда ничтожна, а теперь, за малым [156] исключением, она не только считается номинальною или совершенно не признается, но между тюркменами заметно даже стремление захватить в свои руки Персию, как то сделал в 1794 г. соплеменник их Ага-Мухаммед-хан, основатель ныне царствующей там династии Каджаров.

Вековая, ожесточенная борьба тюркмен-суннитов с персами-шиитами все еще длится в пограничных областях: хорасанской, астерабадской и даже мазандеранской, сильно страдающих от первых. Правда, в последнее время набеги их несколько приутихли, и то — благодаря, конечно, не оборвышам курдам, выставленным тут как оплот против них, а последнему хивинскому погрому, отчасти уничтожившему среднеазиатский невольничий рынок и приблизившему грозные тучи с севера, могущие ежечасно разразиться над разбойничьими шатрами.

Тюркмены делятся на племена (хальк), состоящие из родов (таифе), колен (таире) и других подразделений. Упомянем здесь только о более заметных племенах, между которыми: ата, ходжа, шейх и махтум считаются потомками первых четырех халифов, что ограждает их от насилий своих соплеменников, а текке и ямуды — самыми многочисленными и отважными. Ата и махтум кочуют по границе с Хивою и отчасти у Балханских гор; шейхи — близ Кале-Шейха, что у Атрека; часть ходжа, вместе с частью другого племени: ессен-или, кочуя от Александровского форта до Кара-Бугаза, считаются подданными России; остальные ессен-или живут в пределах хивинского ханства. Племена сакар и ерзари кочуют по левому берегу Аму-Дарьи, от Чарджуй до Бальха, и находятся в зависимости от бухарского эмира; храброе племя салор, считающееся по происхождению самым благородным между тюркменами, кочует по берегам Мургаба, южнее от станов (кочевьев) другого, постоянно враждующего с соседями, племени сарик. Малочисленные аль-или и амр-или, уи, аймак и кара-дашли занимают место от реки Мургаб до Кундуза и от Аму-Дарьи до северных отрогов Гинду-Куша. Персидско-подданные гокланы, самое мирное племя, что не мешает ему вечно враждовать с соседями: текке и ямудами, живут в плодородной долине верховьев Гургепи, на запад до башни Гумбети-Каус. [157] Они занимаются земледелием, славятся, между прочим, изделием ковров и, опасаясь вторжений в свои кочевья беспокойных буджнурдских курдов, от ильханов которых находятся в полной зависимости, платят подать акуратно, даже с излишком. Год тому назад прикочевало к верховьям Атрека и Гургени до 3,000 кибиток хивинских гокланов, с намерением поселиться вблизи Кары-Кала навсегда, если только «разбойничьи» набеги курдов не выгонят их оттуда.

Самое хищное, сильное (до 40 т. кибиток) племя текке, наводящее ужас на Хорассан, где делят его на текке-ахал и текке-теджен, состоит из двух главных родов: утамыш и тохтамыш, и, по месту станов, распадается на два отдела: один — по р. Мерви, другой — при подошве северо-восточных склонов хребта Курень-Дах поближе к ручьям; но вообще кочевья этого племя простираются между гокланами, северным склоном Эльбурских гор, верховьем р. Мургаба и хивинским ханством, главенство которого некоторая доля его признает над собою. Мервские текинцы даже энергично содействовали ему во время последней борьбы с русскими, и до сего дня не прекращают своих хищнических набегов на наш Закаспийский край. В настоящее время в Мерви томится в неволе наш артиллерист, следовавший в укрепление Петро-Александровское при казенном караване с провиантом, разграбленным ими на правом берегу Аму-Дарьи. В Мешхеде я имел случай принимать мервского посланца по поводу этого пленника и взял обещание от хорассанского эмира выкупить его.

Курень-дахские текинцы не менее страшны для трусливых персов; в ограждение же от разбойников курдов, построили около 50 глиняных укреплений, частью разрушен-ных было полковником Столетовым и Маркозовым за враждебные отношения их к нашим рекогносцировочным колоннам, за нападение на Михайловский пост и участие с ямудами в прибрежных разбоях, последнею жертвою которых был лоцман Лобанов.

Некоторые текинцы занимаются земледелием, конечно, в размерах не удовлетворяющих потребностей огромного большинства, и оно получает пшеницу, ячмень, рис из [158] Хивы в обмен своих богатств: баранов, верблюжьей шерсти, конского волоса, попон, войлоков, ковров и преимущественно лошадей, славящихся на всем Востоке ростом, силою, выносливостью. Но главное занятие, главный источник богатств свирепого племени составляют аламаны или чапао, т. е. хищнические набеги на Хорассан через проходы или ущелья в Эльбурсе, из коих известны: Муздеран Ак-Дербенд, Пюли-Хатун, Домени-Хат (при Келат-и-надири), Этек (близ Дерагеза), Дарун-Гере, Гермаб и Курд-Кале. Там они грабят и берут в неволю проезжих и жителей, нередко отваживаясь подходить к самым стенам священного для шиитов города Мешхеда; грабят они караваны и в своих степях, враждуя с соседними племенами, в особенности с ямудами, с которыми — то мирятся, то режутся. «Мы все пойдем за русских против текке отомстить за последнюю нашу кровь!» поклялись ямуды после ужасной катастрофы, постигшей прошлою осенью один из аулов их, в котором, кроме двух-трех старух и одного мужчины, никто не миновал текинской шашки.

30 августа 1874 года приезжали к генералу Ламакину в Красноводск текинские посланцы от старшин группы кочующей до Гяурса, с изъявлением желания жить с русскими в дружбе и уверениями что они не солидарны в враждебных стремлениях с подвластными Коуш-хану мервцами, приглашающими их действовать с собою за одно в случае движения русских на Мерв. При этом они вручили ему и ответ на дружественные письма его к ним от 2 апреля:

«Высокостепенный, почтенный и знатный начальник генерал Ламакин! Пишем вам от всего нашего текинского общества, что по получении и прочтении вашего благо-склонного и милостивого письма, ваши высокочтимые слова о мире и добром согласии были приняты нами как святыня, открывшая нам глаза, а потому мы сочли нужным отвечать: ваше великое наставление, для нашей пользы, мы принимаем и в доказательство нашей искренности отправляем к вам, вместе с вашими посланными, и наших людей. Все, что приказано вашею высокою особою относительно мира и сношения с нами, будет исполнено; между вами и нами теперь не существует более раздельности, мы готовы служить [159] вам. Желая навсегда в этом мире твердо держать наше общество в единстве и порядке, мы готовы, именно по этой причине, исполнять всякое желание, распоряжение и приказание вашего превосходительства. При этом, если отправленные к вам люди наши будут приняты милостиво и возвратятся к нам благополучно, то все приказания ваши, полученные нами через них, будут исполнены с помощью высочайшего Бога. Затем, да будут навсегда наши слова благословенны Богом.

Софи-хан, Авуз-Мурад-Сардар и Гари-Джи-хан».

Какая бессодержательность! Да при том же — скажу по секрету, — между посланцами были шпионы.

Одарив их, генерал Ламакин поручил передать приглашение текинским ханам приехать через месяц в Красноводск для совещания о мерах к водворению спокойствия в степях, для охраны беспрепятственного движения по ним караванов и срочного сообщения с аму-дарьинским бассейном через чапаров (курьеров).

Теперь перейду к нашим ближайшим соседям, ямудам, которым вскоре готовятся новые судьбы: — примкнуть к России и со временем, с прочими тюркменами, служить авангардом при решении некоторых из наших азиатских вопросов, — кстати, эти номады арало-каспийских пустынь отличаются отвагою, предприимчивостью, выносливостью и могут выставить до сотни тысяч войска.

«Мы народ без головы», т. е. без правительства, говорят тюркмены, и действительно, каждое кочевье избирает себе из почтенных, состоятельных однокочевников только старшину или аксакала (буквально — белобородого, старика), ограниченная власть и прочность положения которого обусловливаются солидарностью действий его с желаниями народа; каждый член племени имеет голос в совете, где публично разбираются вопросы, касающиеся общих интересов. Дикая необузданность, своеволие и самоуправство несколько сдерживаются не ничтожною властью аксакала, а силою обычаев (деба); главнейшею опорою общественного строя служит тесная связь между [160] людьми одного кочевья и одного племени, готовность отстаивать друг друга от общего врага и поддерживать наследственную борьбу с враждебными племенами, как, напр., ямудов с гокланами, а теперь и с текинцами.

В настоящее время ямуды, находящиеся под русским влиянием, подчинены ханам, избранным нашими местными властями из преданных людей; получая жалованье, они служат послушным орудием в наших руках.

Ямуды делятся на три рода: чоны, шереф и байрам-шали, подразделенные на несколько колен.

Чоны и шереф, приблизительно, в 18 тысяч кибиток, занимают своими кочевьями остров Челекень и прибрежные пустыни Каспийского моря, начиная от залива Кара-Бугас, по Узбою, Атреку, Гургени и далее до р. Кара-Су (черной); на лето многие переходят к Балаханским горам. Некоторые из них участвовали в враждебных действиях против рус-ских в последний хивинский поход, чем вызвали занятие нами восточного берега Каспия и сооружение там укреплений, теперь уже упраздненных, кроме Красноводска, а в апреле 1874 года несколько старшин их уже предложили «вручить судьбы ямудского народа русскому царю». Другими словами — впрочем, относящимся только к ближайшим к Персии ямудам -— переход в русское подданство от персидского, в сущности — фактивного, ибо единственное проявление его — подать с каждой кибитки, деньгами, или местными произведениями, да и та взимается хитростъю и силою, вызывающею со стороны таковских подданных ожесточенные набеги на свою слабосильную повелительницу. Но есть и исправные плательщики, называемые «иль», в отличие от «яг», т. е. непокорных, бунтовщиков не дающих ничего и не признающих ни ханов, ни старшин, установленных над ними персидскими властями.

По рождению и, соответственно тому, общественному положению ямуды делятся на «иг», т. е. чистой крови, и «кул», происходящих от смешанной крови с «крнаги», т. е. невольницею, обыкновенно персиянкою; а по роду занятий на «чомры», т. е. несколько оседлых, и «чарва» — постоянно кочующих, благо хороших пастбищ достаточно. Последняя занимается, при случае, разбоями и богата верблюдами, овцами, [161] имеет немного лошадиных табунов и еще меньше посевов на северном берегу р. Гургени — места ее зимних кочевьев, откуда, собрав в мае жатвы, — переходит на другую половину года к Атреку и далее на север; если своего хлеба мало — прикупает в Персии или Хиве, смотря потому, где он дешевле. Когда чарва кочует по близости Гургени, астерабад-ский губернатор стремится собрать с нее подать по 3 крана с кибитки, что, впрочем, редко и только отчасти удается ему. Чомры живут в кибитках на определенных местах, по обеим сторонам Гургени и частью на Астреке, занимаясь в незначительных размерах хлебопашеством, огородничеством (дыни, арбузы и пр.), зимою же и весной — рыболовством. Пойманная ими рыба обязательно и исключительно продается астраханскому армянину Леонозову (откупившему у шаха все рыбные промыслы в прикаспийских водах Персии на 5 лет, с 1873 по 1878 г. за 40 или 44 т. томанов в год) по следующим ценам: белуга в 6 четвертей по 1 р. 80 к., более 6 четвертей — вдвое дороже; пуд икры — 4 р. 50 к.; осетр и севрюга — 30 к. за штуку, сом, с клеем — 3 к. Кроме того, Леонозов платит поставщикам 20% всего количества доставленной ему рыбы.

До монополии его, рыбные промыслы тут арендовались участками несколькими астраханцами, из русских купцов, плативших персидскому правительству за это право всего 8,000 р. в год, что было далеко выгоднее ловцам. Дело велось так: арендаторы нанимали «разъездных» тюркмен, которым вручалось по несколько «паев снастей». Пай состоит из 1,000 рыболовных удочек, одного пучка сороковику (веревки), 5 штук батманнику (тоже сорт веревок), 1,25 фунта тонкой пряжи для обвязки удочек, 3 мочальных сторожек, ведра, ушата и решета для икры; пай стоит здесь 12р., пуд пряжи в 6 и 8 прядей (для ловли леща и сома) — от 8 до 9 р. Наняв тюркменских ловцов, разъездные давали каждому по паю снастей, и на хозяйских же лодках отправляли их (по 5-6 человек с кормщиком) на лов в море с сентября по 15 мая; в марте же, когда белуга, осетр и севрюга валит метать икру к устьям рек, в особенности Атрека и Гургени, лов производился по берегам на кулазах, т. е. выдолбленных из цельного дерева плоскодонных челноках. В течении этого [162] времени разъездные наблюдали за ловцами, отбирали от них всю пойманную рыбу и доставляли ее на своих лодках на суда арендаторов, за что получали от последних по 40 — 50 томанов, 10% с рыбы, 15% с икры и по 4 аршина трехруб. левого сукна. Ловцам же, которым выдавалось в течении лова по 2 пуда рису в месяц, и кормщикам, получавшим еще по 4 аршина полуторарублевого сукна, платилось: за белугу до 5 четвертей — 1 р. 50 к., до 7 четвертей — 3 р., в 9 и более четвертей — 4 р. 50 к.; за осетра и севрюгу с клеем —30 к., пуд икры 3 р. (и теперь еще таковая тюркменского приготовления стоит на Ашур-аде 3 р.); за сома без клея 3 коп., пуд клею 9—12 р.; за 1,000 штук леща 1 р. 80 к. — 3 р. 60 к. Рыба, как и теперь, окончательно просаливалась русскими судорабочими и укладывалась в бочки; соль в плитках (по 3 — 4 к. пуд) получается с о-ва Челекеня. Ловцы нередко забирали у рыбопромышленников в зачет будущего улова зерновой хлеб, чугунные изделия и др. русские товары; при расчете, их обсчитывали (что делается и теперь) и они на долго оставались в долгу у ловких дельцов.

За право ловли сома и леща в реках при Серебряном бугре и Ходжа-Нефесе, арендаторы или рыбопромышленники платят хану, помимо 50 томанов, еще по 3 том. с каждой разъездной лодки. Кроме того, они обязаны взять от начальника астерабадской станции билеты для своих ловцов на свободный лов, и платить за таковые станционному хану (теперь — Нур-Гельды) по 60 к. с человека и лодки.

Разъездные же платят все вместе, кажется, по 10 томанов в год каждому из 14 старшин береговой чомры.

Тюркмены челекенские и кочующие к северу от Кара-Бугаса сбывают, произведения свои, рыбу, как и в Александровский форт отчасти в Красноводск, взамен получая от армян хлеб и другие предметы.

Некоторые ямуды ведут торговлю, преимущественно меновую, с Хивою, Ашур-аде и Астерабадскою провинцией. В последнюю — везут свои ковры, кошмы (войлоки), попоны и грубые шерстяные материи, ячмень, баранов, лошадей, коровье и овечье масло, соль и нефтъ из Челекеня, и променивают их больше на бумажные материи — полосатые, зеленых и красных цветов на персидскую тафту, рис, [163] тростниковый (мазандеранский) сахар, фрукты, семя и сок кислых гранат, порох и оружие (употребляемые при случае против самих же персов, так как торговые сношения отнюдь не мешают грабежам), и в особенности на маленькие дощечки из самшита слывущего персидскою пальмой, для гребешков. Берут они там товары и на комиссию, для продажи в своих аулах и чарве, за что получают от кредиторов 10% с барыша.

Все тюркменские лодки, направляющиеся в Персию по торговым или иным делам, осматриваются у брандвахты или постового судна астерабадской морской станции: нет ли оружия вообще — запрещенных предметов и имеются ли у них билеты на право проезда. Если последних не окажется — лодки признаются «разбойничьими», и в те из них, которые проскользнут мимо, стреляют сперва холостым зарядом, затем могут пустить и ко дну. По заведенному порядку, тюркмены, едущие на персидский берег, должны брать от станционного хана удостоверение в своей личности и надобности поездки, которое и предъявляется начальнику станции, а этот выдает им бланк за своею печатью вместо подписи (как то делается у персов).

Если они везут туда соль, то платят тому же хану по 60 коп. с каждой лодки и за билет с каждого человека на ней; если нефть — по 3 руб. Кроме этого налога в пользу хана, они должны уплатить таможне на персидском берегу: в первом случае тоже по 60 коп.; во втором — по 6 руб. 60 к. с каждого человека и лодки.

Астерабадская станция выдает ежегодно до 450 таких билетов, что доставляет хану около 1,800 рублей.

Не ограничиваясь Астерабодом, ямуды ездят даже в Тегеран для закупки английских двухстволок, пистонов, белой тонкой кисеи на чалмы моллам и некоторых других предметов, ходких в Хиве, где и сбывают их, с прочими товарами, на чистоган или в обмен на тамошних рабочих лошадей (называемых «ябу», в отличие от хороших тюркменских «игдыш», носящих такую кличку от слова иг — чистая кровь), на халаты и бухарские мерлушки, большую часть которых отправляют затем в Астрахань, откуда они вывозят больше запретные для них: гвозди, [164] напильники, доски, веревки, оружие, пистоны, дробь и т. п. Запрещение, как видите, не достигая своей прямой цели, только вредит развитию правильной торговли.

Ямудские караваны в Хиву отправляются с Серебряного бугра или Гассан-Кули; к ним присоединяются тюркмены из других племен, нередко — армяне и персы, дружбою или деньгами приобретающие право на покровительство и охрану во время опасного пути. Какой крюк для транзитных товаров! 800-верстный переход отсюда в Хиву совершается в 22—25 дней по пути, имеющем весьма немного колодцев солено-горькой воды, и в числе их — Топ-ятан, где останавливался отряд наш во время рекогносцировки к хивинским пределам в 1871 г.

Тюркменам известен более кратчайший (15-тидневный) переход в Хиву прямо с Атрека, но он очень опасен от нападений текке. Персидские караваны направляются преимущественно по западному пути Орта-Иол, а наши — известным путем из Красноводска; как тот, так и другой тоже не вполне безопасны.

Ямуды — сунниты секты имама Агзема. Кроме вышеприведенного главного отличия суннитов от шиитов, эти толки разнятся между собою и приемами в обрядностях омовений, намазов (молитв) и некоторыми другими внешностями, которыми исключительно ограничивается их религиозная сфера, за непониманием сущности ее. Мечетей у тюркмен нет; для общественных молитв они собираются под открытым небом на определенном месте аула. Духовенство, обыкновенно воспитанное в Хиве или Бухаре — этом среднеазиатском центре суннитской мудрости, гнезде фанатизма — пользуется влиянием на народ соответственно уважению, любви его к нему. Высшее духовное лицо, «ахунд», избирается из среды молл пиш-намаз (старших священников), титулуемых «имамами»; он отправляет божественную службу в «Джемагат-намазе», присутствует при разделе имущества между [165] наследниками, венчает, хоронит, за что получает плату и нередко часть имущества умершего; но главный доход, обеспечивающий ему беззаботное житье на счет народа, «ушыр» и«закят». По смыслу мусульманских постановлений, ушыр составляет обязательный взнос 10 проц. с доходов каждой кибитки, закят — сороковой части; впрочем, в настоящее время, понятия об этих обязательствах, налагаемых «шариатом» (духовным законом Мухаммеда, дополненным с течением времени сообразно толкованиям корана), до того перепутались во всем мусульманском мире, что, напр., ямуды обязательно платят ахунду всего навсего сороковую часть с движимого имущества каждой кибитки, и то только — не имеющёй бедных родственников; в противном случае таковый ушыр с закятом идет в пользу последних.

Второе высшее духовное лицо — «казы» (судья по гражданским и духовным делам), поучающий желающих толкованию закона и решающий по шариату спорные дела и дрязги только в том случае, если тяжущиеся стороны, недовольные решением ак-сакалов сами прибегают к его посредничеству или суду. Звание казы чаще избирательное, иногда — наследственное; роль его, сравнительно с ахундом — выше, да и кроме ушыра с закятом, или сороковой части с каждой кибитки, он получает еще «пянджек», т. е. 5 проц. с разбоя, на который дает «фетву» (благословение); ведь, по уплате пянджека, награбленное добро и деньги за выкуп невольников считаются «халал» (непорочными, чистыми).

Духовный суд творится так: положим, в ауле случилось воровство; пострадавший требует подозреваемого в нем к казы, которому объясняет сущность дела, и тот спрашивает последнего: признает ли он себя виновным? Если последует отрицательный ответ, и при этом против ответчика не имеется видимых улик, казы предлагает ему выбрать из своей родни двух наиболее внушающих к себе доверие жителей и привести их к присяге пред кораном или гробом какого-нибудь святого; если те откажутся от присяги — ее принимает истец («сурякчи»), после чего и получает свою пропажу, ибо ни один хороший тюркмен никогда не присягнет ложно, а хорошим между ними считается всякий, кто не был замечен в дурном поступке против [166] своих. Подозреваемый же в воровстве между своими — к присяге не допускается: он должен представить двух почетнейших из своих родных, которые своею присягою могли бы очистить его от подозрения.

Поучителен взгляд тюркмен на право поземельной собственности. Если кто-нибудь огородит бугорками или канавками место для пашни или огорода, но обработает его другой, а засеет третий, и если этот посев принесет плоды, то — по шариату — земля поступает в пользу последнего; без сомнения, при этом опять-таки необходима присяга или свидетели, для подтверждения, что действительно с того места получились плоды. Вообще весь шариат покоится на присяге, которая дается только хорошим людям по своему.

Нередко казы так же невежественны, как и моллы низшего разряда, большею частью странствующие из одного кочевья в другое для совершения за ничтожное вознаграждение различных треб: брака, похорон и пр., — даже не менее невежественны прочих тюркмен, но более хитры, лукавы, и зачастую для придания веса и значения в народе, окружают себя некоторою таинственностью; многие даже слывут за бого-вдохновенных и способных творить чудеса; так, на Серебряном бугре проживал толстяк, суровый казы, по слову которого искривлялись лица дерзнувших, хоть бы за глаза, выругать его, чего в особенности опасалась прекрасная половина населения, вследствие чего и избрала себе мягкого старца моллу Дурди, прозванного затем женским казы, ибо он всегда решал дела в пользу женщин, что открывало ему карманы и сердца их, конечно, к большому неудовольствию мужчин.

Отправление религиозных обязанностей суннитами — как уже упомянуто — отличается крайним формализмом.

Каждый обязан творить намаз, (молитву) ежедневно пять раз: 1) до восхода солнца, 2) в 2 часа, пополудни, называемый «овля», 3) до захода солнца, «икинды», 4) вскоре после него, «акшал». и 5) перед сном, «ясты». Перед намазом совершается омовение, ибо с нечистым телом молиться нельзя; летом ямуды купаются в реках или в море, что называется «гусл», зимою же — ограничиваются омовением теплою водою, что называется «сынджа» и «десть-намаз». Последнее производят так: умыв три раза руки, споласкивают тоже [167] три раза рот, моют ноздри и лицо; затем левою рукою льют воду из кувшина на ладонь или в горсть правой руки, и отсюда спускают ее до локтя, что повторяется три раза; то же происходит и с левою рукою; далее, для осушения воды, ладонью одной руки проводится по три раза от кисти до локтя другой, и потом поочередно по ногам, тоже три раза; после чего, налив воды на руки, втыкают средние пальцы в уши и проводят обеими ладонями по голове от лба до макушки, затем — правою рукою по правому виску до средины лба, а левою с другой стороны. Если в кратковременный промежуток между совершенным омовением и приготовлением к молитве суннит сходит за нуждой, вообще — осквернится чем-нибудь, или на теле его покажется кровь, он обязан сызнова творить сынджу и десть-намаз.

Говорят, что в безводных пустынях таковая процедура совершается песком.

Молятся — каждый отдельно или в общем собрании; в последнем случае намаз называется «джемагат-намаз».

На утреннюю молитву народ сзывается «азаном», выкрикиваемым моллою, который, воткнув два большие пальца в уши, предварительно зевает. Содержание азана следующее (выговор тюркменский): «Алах акпер! (2 раза) Ашаднанна илях иллялах! (2 раза) Ашади аннах Мухаммедин расул-луллах! (2 раза) Эяль аз Салах! (2 раза) Элях Альфалях, аз салат хеирал мин ан Евм Аллах акпер!» Что в переводе означает: «Бог велик! Исповедую, что нет Бога, кроме Бога. Исповедую, что Мухаммед пророк Бога!..» и т. д. По окончании азана один из старших духовных особ: ахунд, казы или молла пиш-намаз, становится впереди народа (сидящего — каждый на своем халате, подосланном так, чтобы воротник приходился под ногами — с обращенными лицами на юго-запад, куда смотрят и двери их кибиток, а кто-нибудь из младших молл с воткнутыми в уши большими пальцами рук ладонями вперед, негромко повторяет тот же азан, и только после слов: Эяль Альфалях прибавляет: «Гадугамет салат». Затем старшее духовное лицо, тоже с воткнутыми в уши пальцами, мысленно прочитав: «Ният гилдым», громко произносит: «Аллах акпер», и тогда все молящиеся молча поднимаются с [168] сложенными у пояса руками так, что правая обхватывает левую, и каждый шепчет: «Уидым имама», т. е. «доверяю имаму», что относится к молитве его, сами же они все время только молча подражают телодвижениям его: прикладывают руки к коленкам наклоняясь телом вперед, потом несколько выпрямляются и, став на колени, прикладывают лоб к земле или рукам. В конце при словах моллы: «Аз Салам Алейхум рахматулла», все поворачивают на-клоненные головы направо, потом налево, и тем утренний намаз, мало чем отличающийся от прочих, кончается.

Формальная религия всегда развивает суеверия, и их не-мало у ямудов, как и вообще у всех тюркмен. Если собака воет вблизи аула — быть беде; подметил глава семейства, что дочь его, сын или даже какая-нибудь вещь понравилась другому -- сейчас же просит последнего плевать на них, чтобы не сглазить; влюблен ли кто, но не пользуется взаимностью, желает ли бесплодная жена иметь детей или не хочет, чтобы муж ее взял бы еще других жен, или старается растопить лед холодного сердца любимого человека, — в таком случае прибегают к известным моллам, у которых за деньги и приношения найдется «дуга», т. е. молитва, помогающая горю при содействии нечистых духов, а их тут также много, как и святых; сделаться же святым у тюркмен, право, не трудно; напр., когда в 1867 г. прибывший к ямудам авганец Ишан Султан Мамед-Ходжи уверил их, что шиитская Персия должна пастъ перед суннитами и что персидская пуля неуязвима для последних, тогда около 4,000 всадников ринулись под его предводительством на Персию, сожгли много деревень, еще больше перерезали людей и едва не взяли г. Астерабад; все погибшие в этом «богоугодном» деле тюркмены считаются «овлиа», т. е. святыми, к помощи которых прибегают во время несчастий. Когда умрут прочие участники набега, то и они будут «овлиа» и над их могилами насыпят такие же курганчики с воткнутыми шестами или копьями, изукрашенными разноцветными лоскутками, какие во множестве разбросаны по степям, и куда приходят молиться и вспоминать о заслугах, славных делах усопших. Овлиа возбуждает к себе не только высокое почтение, но и суеверный страх. Боже упаси обругать овлию — он или [169] задушит дерзкого ночью или пошлет на него какое-нибудь несчастье.

В случае сильной болезни обращаются за помощью к тюркменам племени махтум, считающимся потомками Мухаммеда; махтуму стоит только плюнуть на больного — непременно выздоровеет. Сумасшедших лечат иначе: кладут их в постель и собравшийся народ, под руководством какого-нибудь махтума, кричит: ху! ху! ху! Довольно — эти крики, называемые «зикр», всеконечно вернут рассудок...