ОГОРОДНИКОВ П.

НА ПУТИ В ПЕРСИЮ

И ПРИКАСПИЙСКИЕ ПРОВИНЦИИ ЕЕ

Составитель достопримечательностей г. Астрахани, занося в летописи гостиницу Касаткина, что на Косе, как лучшую в городе, упустил из виду увековечить рублевый но-мер в ней; дополнить этот пробел в его замечательном произведении выпадает на мою долю.

Единственное окно моего узенького номера выглядывало на крышу хозяйского сарая, куда собирались кошки с соседних домов, — вот только что на моих глазах лоснящийся черный кот, в порыве нежных чувств, откусил пол-уха тощей кошке, но та не унимается...

Положим, это Касаткина не касается, но тут же на крыше валялись сани, старый шкаф и битая посуда, угрожая при сильном ветре скатиться и размозжить голову прохожему; а в мое окно, которое скрипит и не запирается, валит кухонный угар, удушливая вонь с грязнейшего дворика и длинная, невыносимо резкая нота восточных мотивов, под акомпанимент дудки. В комнатке тоже неприглядно: маленький столик в липких пятнах, плотно облепленных мухами, два узеньких дивана, один деревянный, другой кожаный, одна табуретка да зеркальце с золоченными амурами по раме, в которое как ни смотрись — выходит пятно. По углам пыльная паутина, желтые стены исцарапаны заметками, преимущественно эротического и медицинского содержания, в таком роде: «полынная от лихорадки — первый сорт». Потом следует рецепт или счет:

50 рюмок полыной

1 селедка

1 селедка

10 пор. чаю... [33]

Или: «Распрекрасный предмет Анна Федосеевна, мечтаю -тебе..» дальше шло гнусное выражение и подпись: «по гроп нужный Миша». И тому подобное.

Время дорого. Нужно отдохнуть и за дело. Лег... Ну, так и есть!.. В холоде не выношу, а здесь, при зное.. «Номерной, номерной!» Не слышит, варвар.

В рублевом номере лучшей гостиницы звонка не полагается, а потому мне пришлось искать слугу по всем коридорам всех трех этажей.

— Номерной!..

— Чего вам?

— Скорей ко мне!

— Вы насчет обеда-с?.. Уха, селянка а-ла-пур...

— Какая селянка?. Клопы!..

— У нас этого-с ни-ни; сам наблюдает за чистотой...

— А это что?

— Откуда они, проклятые, раздуй их горой? рассуждал номерной, с полным равнодушием придавливая ногтями одного за другим всполошившихся по щелям тощих клопов.

Я просил крикнуть хозяина, убрать диван и постлать мне сена на полу.

Явился сам дородный Касаткин и покачал головою от удивления.

— Откуда они паскуды? — Никак не убережешься, — вот поди ж ты!

Он обещал мне ужотко и беспременно, не сумлевайтесь, купить новый диван и, действительно, купил канапе, от которого сильно несло деревянным маслом, но без клопов.

Распорядившись прислать мне через час прачку и подать к обеду «от естественных богатств Астрахани»: балыку, икры и отварной осетрины, я улегся.

— Опочивайте спокойно, будьте благонадежны, добродушно улыбался тучный

хозяин лучшей гостиницы, уходя тоже опочить от забот по содержанию гостиницы «в акурате». [34]

— Здра-авствуйте, наказывали придти мне, проговорила вошедшая женщина, бледная, костлявая, с синеватыми губами и красным кончиком носа. Сложив руки спереди и вперив в меня глаза, она решительным тоном объявила существующие здесь цены за мытье белья, несравненно выше петербургских, напр. сорочка — 25 к.

Я отказался от ее услуг.

— А не хотите — никто не вымоет вам, потому что я прачка при эфтой гостинице.

Монополия, но ее не избежишь: номерной под разными предлогами не приводит другой, да и только.

— Мыться.

— Сичас.

И действительно через час он внес табуретку, на которую поставил чашку и разбитый кувшин с грязною водою, грязною потому что во время весенних розливов Волга мутится илом, а дистиляторов в лучшей гостинице не имеется; но чем оправдать, что поданная икра оказалась горькой и сухой, балык — с душком и тоже прогорклый, разварная осетрина — твердой и деревянного вкуса, стакан кофе без сухарей — 40 коп.?

— Лучшее посылаем в Россию; гнилого не пошлешь — не купят; стало быть, себе оставляем сорт похуже, объяснил тот же номерной. Но это вздор, ибо в рыбных лавках продается отличный балык по 60 к. за фунт; главную же причину мерзостей грабежа в здешних гостиницах составляет обуявшая содержателей страсть к быстрой наживе на счет невзыскательных приезжих, большею частью рыбопромышленников и тому подобных дельцов. «Потому, рассуждает Касаткин, — приезжий должен номер взять и терпеть, — не ночевать же ему на улице: обворуют, либо в участок возьмут». Ну, и грабить, нагло рвет и разит зловонием.

Астрахань, наполняемая летом приезжими дельцами, крайне нуждается в хорошей гостинице, которая, в свою очередь, доставит и добросовестному содержателю ее громадные выгоды, ибо каждый предпочтет заплатить ему дорого за удобства, чем Касаткину — не дешевле того — за гниль и вонь. [35]

В 11 час утра я отправился к губернатору с письмом от Г.; духота, зной и пыль невыносимый, идти пешком трудно; взял извозчика.

Выезд с узенькой улицы, которою он повез меня, на Кремлевскую площадь, был буквально загорожен глубоким болотом, посреди которого виднелись барахтающиеся ноги злосчастного седока и опрокинутые дрожки; кучер, стоя по пояс в грязи, в отчаянии размахивал руками...

— Бяда, проговорил мой извозчик, осенив себя крестным знамением. — Ну-у-у шевелись, Катюха, ободрял он лошадь, но та не трогалась.

— Ну, как же нам быть? спросил я его.

— Ухвати меня, твое сиятельство, за кушак; Бог милостив, авось проедем, сказал он решительным тоном и, снова перекрестившись, шарахнул Катюху кнутищем.

Проезжая болото, дрожки сильно колыхались из стороны в сторону, обрызгивая меня вонючею грязью, однако ж мы выбрались на площадь благополучно.

У ближайшей к нам кремлевской стены пять-шесть отставных солдат да три оборванных еврейки раскинули на голой земле свои грошовые товары: пряники, тряпье, железный лом, хлеб и дрова.

Прохожих встречается мало, да и те большею частью черномазые, в восточных костюмах; вон перебежал нагишом улицу взрослый детина, прикрытый грязною тряпицею только в самом застенчивом месте; это хлебник-татарин; в открытую дверь пекарни видны еще две-три подобных фигуры...

Характер построек тоже имеет много общего с Азией: однообразен, безвкусен и без всяких архитектурных затей; тут стоит деревянный домишко, покосившийся от ветхости на бок, а рядом с ним высится каменный двухэтажный ящик в казарменном стиле.

Такова же наружность и губернаторского дома, выходящего одним фасадом на площадку с маленьким круглым сквером посреди нее, откуда несет тоскою: жгучее солнце, тощая зелень в пыли... С трех сторон площадки расположены лучшие в городе магазины и тут же вход во внутренний постоянный базар или, вернее толкучку, [36] наполняемую в вечерние часы исключительно евреями и их сожительницами с тряпьем, контрабандными товарами и воровскими вещами; теперь же, днем, за прилавками торгуют разною всячиною русские торговцы, а торговки продают подсолнечные семечки и пучки черешни. Другим своим фасадом, с парадным подъездом и часовыми, губернаторский дом выходит на грязные персидские ряды.

В обширной прихожей губернатора торчали два просителя-перса, а в приемной сидел один только господин недовольной наружности. Вошел дежурный чиновник. Господин желчно высморкался:

— Доложите... Дело тянут, тянут... виляют, а дело верное! Это грабеж...

— Прошу вас держать себя благопристойно! осерчал чиновник и даже побледнел.

— Не забывайте, где вы! Вы в приемной господина губернатора! Знаете ли, за это вас...

Недовольный господин плюнул и умолк. Меня пригласили в кабинет губернатора, который, выразив горячее сочувствие цели моего путешествия, обещал по возможности содействовать ознакомлению моему с Астраханью в ее торговых отношениях к нашим азиатским соседям, и для этого послал за двумя обывателями, опытными в этом деле, которые и не замедлили явиться.

Один из них богатый армянский купец Ф—ъ, с почтенными сединами, почтительными приемами и усами военного покроя, хорошо знаком с азиатскою торговлей, в которой еще недавно принимал деятельное участие; теперь же его коммерческие операции ограничиваются складом сукон, отпускаемых преимущественно в кредит местным персидским торговцам. Другой вошедший вслед за ним, был перс Хаджи-ага, агент и комиссионер персидских купцов, с выражением полного довольства во всей его маленькой, аккуратной фигуре, облаченной в белый архалук и в высокую мерлушечью шапку с красным верхом бакинского фасона. Не снимая ее с головы, он приветствовал губернатора легким наклонением головы и, прикладывая несколько раз правую руку к сердцу, как-то особенно паточно улыбался; эта плутоватая улыбка не сходила с его красивого лица, окаймленного черною бородою и усами, в течении всей нашей [37] продолжительной беседы, в которой он, впрочем, не принимал участия, и только изредка вставлял свое слово или кивал головою, перебирая свою серебряную цепочку, надетую через шею.

Губернатор выразил надежду на возобновление в широких размерах нашей, угаснувшей в тридцатых годах, торговли с центральною Азией.

— Ко мне часто обращаются — говорил он — астраханские и из других местностей России торговцы с просьбою сообщить о том, какой путь из восточного прибрежья Каспийского моря в Хиву безопаснее и удобнее. Из сведений, сообщенных начальником закаспийского военного отдела Ламакиным, оказалось, что хотя путь в Хиву из Александровского форта безопаснее, чем из Красноводска, но последний значительно короче первого и тем привлекает большее число караванов; отправленные недавно отсюда два каравана дошли в Хиву благополучно. При постепенном сближении русских с кочевниками означенных местностей и усиливающемся влиянии на них администрации закаспийского края этот красноводский путь делается все более и более безопасным...

Отсюда разговор перешел на наши безуспешные, сравнительно с заграничным транзитом, торговые сношения с Персиею и по поводу посылаемой туда торговой экспедиции, в занятиях которой я приму участие.

— Причины преобладания в Персии заграничного транзита над нашими произведениями — говорил Ф. — кроются преимущественно в нас самих. Мы не только не умеем высмотреть, как англичане и другие европейцы, нужды и потребности нашей соседки, а следовательно и удовлетворить их, мы не только не умеем выбрать для того добросовестных людей, но даже не понимаем такой очевидной истины, что при сно-шениях с дикарем, как и с просвещенным человеком, необходимо быть гуманным и добросовестным, а иначе результатом будет потеря в его глазах доверия и уважения... Примеры под рукой: «Закаспийское товарищество» обманывало персов на товарах, относилось к ним крайне оскорбительно; агенты этого товарищества били нагайками персов, кутили, роскошничали; некоторые из них ездили не иначе, как окруженные десятками конвойных; правда, между ними [38] были и честные, и просвещенные люди, но неумелые, неопытные в торговле и доверчивые, так что персы, в свою очередь, их ловко надували. Пришлось товариществу оставить по себе незавидную память в глазах персов. С тех пор русская торговля там заметно уменьшилась.. Барановскому торговому товариществу тоже не везло; наконец некто Севастьянов недавно еще затевал торговлю с Персиею железом в обширных размерах, но на первых же порах приказчик обворовал его на десятки тысяч, и дело лопнуло... Не мало тормозит нашу местную торговлю с персами недобросовестное выполнение наших заказов некоторыми московскими фабрикантами; положим, сегодня большое требование у персов на такой-то рисунок и цену ситцев и сукон; спешишь сделать заказ, а при приемке товары оказываются нередко совершенно иного рисунка и достоинства, — вот и потеря! В особенности в этом отношении отличается громкая фирма в Москве «Морозова»... Хотя нам невыгодно устраивать большие торговые дела в Персии, потому что конкурентами являются, кроме заграничного транзита, и сами персы, ездящие по нашим ярмаркам для закупки товаров, но если мы устроим в важных торговых пунктах складочные магазины с товарами, соответствующими вкусу и нищенскому карману персов, если мы сумеем выбрать поверенных по торговым делам и если увеличатся перевозочные средства на Каспийском море, где теперь царствует общество «Кавказ и Меркурий», накидывающее, благодаря отсутствию конкуренции, громадные цены за перевозку товаров, в особенности осенью, перед концом рейсов, когда их скопляется в Астрахани для отправки в Персию очень много, — то нет сомнения, что наша торговля с Персиею разрастется и прочно укрепится там.

— Что же касается до вашей торговой экспедиции — продолжал Ф., — то скажу, что ее ждут большие потери. Вы сильно промахнулись, ограничившись сведениями, собранными в Москве; вам нужно было предварительно послать поверенного в Астрахань или даже в Персию, как то делают англичане для собрания сведений о ходких там товарах, какие имели бы верный сбыт.

Замечание Ф. очень метко. Астрахань служит большими [39] воротами в Азию; здесь можно собрать довольно точные сведения о потребностях наших азиатских соседей и найти сведущих, опытных людей, необходимых для успешного хода наших торговых и промышленных предприятий в Азии....

Заговорили о переводчике, которого я имел право взять по условию с Г. и без которого путешествовать было бы очень затруднительно.

Ф. ясно намекал, что армяне более пригодны к этой обязанности, чем персы, у которых понятие о чести весьма шаткое.

— Они по большей части, плуты; обманут у них считается достохвальным делом, в особенности христианина: «если в мешке сто змей и один угорь, то трудно вынуть последнего»; точно также трудно найти между персами хорошего человека. Притом они крайне невежественны и суеверны, что также окажет некоторое влияние на ваше путешествие; каждый перс обзаводится оракулом (истихар), с которым советуется, бросая чоб (зернышко), и по его указанию действует во всех своих торговых и прочих предприятиях и действиях. Если кто чихнет один раз, это считается дурным предзнаменованием и тогда дело бросается, останавливается (сабор); два раза чихнул — значит дело пойдет на лад; персы верят в хорошие и дурные дни и часы и т. п.

— Вам необходимо взять переводчика — продолжал Ф. — из астраханских обывателей, имеющих собственность и семью, что будет гарантировать вас от его вероломства; на честность особенно не рассчитывайте... Я знаю одного из наших шемахинских армян, отлично знакомого с Персиею, по которой он шныряет круглый год; он владеет изрядно русским языком, знает фарси (персидский, литературный) и тюрки (разговорный во многих персидских провинциях), но у него один недостаток — сильно пьет... Впрочем, я и Хаджи-ага похлопочем для вас...

Простившись с губернатором, мы вышли вместе, и очень довольными, в особенности Хаджи-ага: он был в восторге, как от губернаторского приема, так и от радужной мечты насчет предполагаемой торговли русских в пределах Персии...

— Завтра об этом будет знать вся астраханская Персия, шепнул мне на ухо Ф., у которого на глазах [40] навертывались слезы умиления. — Это наш кумир!.. Мы будем чувствовать себя очень несчастными, когда лишимся его; какой приветливый, добрый и очень полезный человек! говорил он уже вслух.

Мы условились завтра осмотреть город и ознакомиться с торговлею его; Хаджи-ага обещал собрать для меня статистические сведения о русской торговле с Персией, что очень важно, потому что официальные данные в этом отношении далеко не полны; вместе с тем он, по предложению Ф., охотно согласился снабдить меня письмами к своим знакомым и родным в Персию.

— Хаджи-ага пользуется большим влиянием между своими, или, как здесь говорят об нем: «он держит бороды всех персов в своих руках», пояснил мне Ф., между тем как тот улыбался и прижимал правую руку к сердцу, в знак удовольствия...

После обеда я отправился, по приглашению Ф., осмотреть его склад сукон и пр. мануфактурных товаров; он сообщил мне сведения о своей торговле с персами и туркменами, соседними с нашею морскою станцией на острове Ашур-аде, служащем им пунктом торговых сделок с нами, и снабдил меня образчиками ходких между ними товаров.

В магазин вошло несколько местных «ирани». Двое щегольски одетых детей его, отнятых от школьной скамьи для того, «чтобы приучить их к прилавку», показывали им штуки сукон, сообразно их вкусу.

— Здешние персы — заметил Ф. — большею частью голыши, берут товары у меня и прочих торговцев на сроки, в кредит; что будешь делать? Иначе ничего не продашь. Свои же товары они стараются везти в Нижний; там для них лакомая приманка — женщины, да и хвастнуть можно перед своими: «моя была в Нижнем, была в Москве».

— А отдают ли вам долги?

— Иногда — да, чаще — пропадают; взгляните, сколько у меня долговых расписок, да что проку в них? Уехали, скрылись, — ищи, справляйся, где они... [41]

Я взглянул на кипу расписок с чернильными печатями, заменяющими у персов подпись; каждый из них носит такие именные печати, большею частью сердоликовые, в кошельке или пенале с письменными принадлежностями, который также найдется в кармане у всякого грамотного перса (моллы).

— Хивинцы и туркмены — продолжал Ф., — с которыми я имел торговые сношения прежде, далеко честнее персов; правда, ямуды остались мне и до сих пор в долгу, но, вероятно, у них теперь денег нет; подожду — отдадут... Они наезжают ко мне сюда довольно часто...

В магазине душно. Нам вынесли табуретки на крыльцо. Впереди запыленный сквер, о котором уже упомянуто. Мимо проходят разноплеменные обыватели Астрахани. Сколько типичных физиономий между ними! Жаль, что я не художник, а как хотелось бы мне изобразить вот этого татарина с смелою, твердою походкою, отважно поднявшего свое широкое, монгольского типа лицо, с изредка торчащими волосками вместо бороды и усов, с мохнатою шапкою на затылке и в коротком, грязненьком халате, с обнаженною шеею и густо поросшею волосом, мощною грудью, от которой, кажется, отскочило бы ядро.

— Это — отар, сказал Ф. — После калмыков они самые лихие наездники.

На углу улицы стояла группа: две калмычки и малорослый, скуластый калмык; лица их загорелы до черноты. На калмычках надеты барашковые шапки с желтым суконным верхом, напоминающие своею формою конфедератки, из-под которых падали черные, тяжелые косы на грудь; а поверх длинной ситцевой рубахи какая-то накидка без рукавов, не то архалук, не то камзол; на ногах сафьяновые красные сапоги.

— Жизнь их очень тяжела! проговорил Ф. — А всмотритесь в этого коренастого, с выгнутыми от езды ногами, калмыка — вот с кого олицетворить бы дикую силу, истязаемую плетью судьбы-мачихи!.. Он здесь, в городе, ежится, не смел, а посмотрите на него в степи, когда он вихрем мчится на диком коне, — вам кажется, что он прирос к ему! Взгляните-ка на их борцов, когда они сбрасывают с [42] себя всю одежду, оставаясь только в коротких штанишках: это атлеты, вылитые в бронзу!.. II вместе с тем это «лошади труда»! Калмыки — трудящийся народ, выносливый, честный, но разоренный своими попечителями; теперь они обнищали: кто имел прежде 1000 голов скота, — пошел в батраки, — почему? Опекуны слишком ревностно их опекают. Напр., калмык занял с своею семьей кусок травы; скот съел ее через неделю; калмык хочет идти дальше... “Стой! кричит пристав, — не смей тронуться с места или давай 50—100 рублей, нет — давай баранов!» Голодный скот околевает, калмык нищает и идет в батраки за 20 коп. в сутки к рыбопромышленнику, который восторгается дешевизною его труда: «Золотые руки!»... Не меньше попечителей хлещут калмыка и свои же братья, усвоившие лоск и пороки цивилизации... Стойко перенося все невзгоды тяжелого труда, голод и холод, калмыки безропотно мрут, как мухи... Знаете ли, чем они питаются? — одним чаем, и сыты. Калмыцкий чай — кирпичный, т. е. в прессованных плитках, дрянного качества; он крошится в котел с водою и кипятится до тех пор, пока не получится навар; тогда подбавляется к нему соль, молоко, иногда масло, вот и все!.. Если калмыки и пристрастились к нашей водке, то благодаря тем же опекунам. Поневоле запьешь! говорят они. Теперь, кажется, запрещена продажа водки в улусах, точно запрещением можно искоренить пьянство, если не уничтожатся причины, развивающие его... Они продол-жают пить и даже гонят свой арак из кумыса, из которого приготовляют еще другой, лучший напиток...

Между прохожими не мало встречается калмыковатых казаков — помесь русского с крещеною калмычкою; попадаются турки, привезшие сюда из Константинополя товар; вот прошел хивинец в ярком халате; за ним надменно выступает носатый щеголь, наш горец с Кавказа, в своей воронкообразной бараньей шапке, с кинжалом за блестящим поясом (отделанном в серебряные бляхи), и налитыми кровью глазами.

Далее виднеется группа черкесов; прошли два-три тощих киргиза в остроконечных шапках и длинных, до нельзя загаженных рубахах из грубого полотна. [43]

Проехало несколько телег, а за ними мерно прошагали ломовые из ногайцев, большею частью тоже в длинных, грязных рубахах, с редкими бородками и несколькими волосками вместо усов. Ногайцы издавна поселились здесь. Некогда незначительная татарская деревушка Гаджи-Тархани или Астрахань, благодаря естественным богатствам — рыбе и соли, а также выгодному положению своему при впадении Волги в Каспийское море, стала быстро развиваться и сделалась столицею ногайских ханов, междоусобица которых помогла царю Ивану Грозному присоединить ее к России в 1554 г. Теперь ногайцы проживают и в городе, и по окрестным деревням, где занимаются бахчами (арбузы и дыни), извозом, преимущественно рыбы и соли; между ними не мало отличных шкиперов, но в особенности они славятся своею мускульною силою и ловкостью при переноске тяжестей.

— Подложив на спину подушечку — пояснил Ф. — ногаец взваливает на себя 8 — 10 пудов и тащит этот груз с пристани на пароход по крутизне сходней с удивительным проворством...

Шум за углом прервал нашу беседу.

— Взглянем, что там такое?

— Видно, драка...

Но то была не драка, а расправа. Полицейский солдат ударил какого-то ногайца, и уже замахнулся на него в другой раз, как только что проехавшие мимо нас ломовые обступили его.

— Ты меня бей! кричал один из них с азартом, размахивая руками. — Бей меня сколько хочешь, — не бей его; он хозяин. А меня бей! — На, бей! А его — не бей!...

Сконфуженый нашим появлением, «блюститель благочиния» поспешил стушеваться.

Между прохожими снуют и франтоватые, вылощенные армяне в своих казакинчиках, опоясанных ремнями, украшенными серебряными бляхами, в низеньких мерлушечьих шапочках и непременно с цепочкою через шею и перстнями; не мало из них безукоризненно одетых по последней модной картинке: цилиндр, визитка и непременно толстая золотая цепь. Армянское население Астрахани переходит за 5 тысяч, но их, как слышно, нельзя упрекнуть в [44] образовании; во всем городе не найдется более двух, окончивших курс в университете, за то это первые щеголи в городе, но не кладите им пальца в рот: тонкие кулаки, что я говорю!— коммерсанты...

А вот торопливо идет с опущенными в землю глазами жидок; он что-то рассчитывает по пальцам... Всесветные пройдохи являются в настоящее время конкурентами тонким армянам, и, вероятно, вскоре займут их место в здешней торговле.

Хотя из 49-ти-тысячного разноязычного городского населения русские составляют не менее 37 тысяч, но, по бьющим в глаза типам, Астрахань несомненно город восточный, в особенности торговый центр ее, где расположены лавки армян и персов. Последние степенно снуют из лавки в лавку или группами стоят посреди улицы, в своих высоких и низких мерлушечьих шапках, длиннополых, разноцветных архалуках, и большею частью с рыжими бородами и усами. Многие из приезжающих сюда персов принимают русское подданство, ибо им здесь вольготнее, чем на родине, или же просто из желания избежать дела с своими консулами, не стеснявшимся не только их грабить, но и сечь по пяткам, надевать на них колодки при вымогательстве денег. Прежде это случалось зачастую, теперь реже, потому что им предоставляется право наблюдать только за торговыми интересами персидских подданных, подчиненных в настоящее время во всех остальных отношениях нашим гражданским законам.

— Хотя астраханские персы по необходимости делают некоторые уступки нам из своих обычаев — говорил Ф., — но все же считают нас, христиан, «погаными». Без сомне-ния, им неудобно применять здесь, напр., подобное требование религиозной брезгливости: если неверный дотронется до его одежды, — нужно вырезать кусок или бросить все платье... Обманут, убить христианина для него ничего не значит: стоит только совершить лишний раз намаз (молитву) — и ему все проститься, — конечно, не в пределах России. Когда вы будете путешествовать по Персии — продолжал Ф., — избегайте неприязненных столкновений в караване: на чужие [45] тюки не садитесь, не касайтесь пищи и одежды правоверных, не проходите впереди них во время намаза, путешествуйте в европейском костюме.

При этом мне вспомнился петербургский совет Г—го: «наденьте халат и чалму», — со всех сторон советы! Читатель увидит ниже ценность их.

— Объясните мне, обратился я к собеседнику, — почему у всех этих персов такой изнуренный вид, почему у них такое скотское, отталкивающее выражение лиц?

— Потому что нравственное чутье у перса затерто чуть ли не с колыбели, чувство чести отсутствует в нем. Всмотритесь вот в эту мумию, что стоит лицом к нам; в его апатии отражается вредное влияние опиума, который дается сперва младенцу, чтобы он не кричал, и к которому тот до того привыкает, что уже не расстается с ним до гроба, а скотское половое наслаждение окончательно растлевает и истощает его.. Завтра обойдем мы персидские ряды, и вы увидите за стойками бледных, изнуренных смазливеньких мальчишек, даже дылд — слуг и приказчиков. Все они служат развлечением, для своих хозяев!

— Вы говорите: дылд?

— Мало того, я укажу вам на старцев, которые занимаются тем же, испытывая по временам припадки, вроде бешенства матки, — до того вкоренился в них порок с детства!? Но, пусть бы персы ограничивались развратом между собою. Нет, этого мало. Они растлевают еще наших детей, соблазняя их гостинцами. Много несчастных, в числе которых не мало и гимназистов — детей даже достаточных обывателей, уже погрязли в ужасном пороке, — позор!..

У Ф. навертывались слезы.

— Я отец, продолжал он. — У меня трое сыновей, и вы поймете мои опасения, сетования, мою горечь...

В это время раздался со стороны сквера крик — мы оглянулись. Какой-то перс тянул за руку туда прилично-одетого мальчишку лет двенадцати, но тот, горячо возражая что-то, упирался. Начала стекаться толпа, и блудный сын Ирана как ни в чем не бывало, поплелся к базару.

— Верно один надул другого, заметил Ф., и продолжал: Вздумалось мне вчера вечерком прогуляться в сквере, [46] хоть показываться там в это время просто стыдно. Вхожу — картина в кустах; подумал: пожалуй, и меня заподозрят, и...

— Малодушно бежали, не раздавив гадины?

— Знаете — огласка, скандал, — я же занимаю такое солидное положение в обществе.

— В таком случае и не сетуйте, если порок разрастется и коснется даже ваших детей... На чем, бишь, мы остановились? Да, на скотстве персов. Конечно, проститутки пользуются их вниманием.

— Нередко даже разоряют, не то женят их на себя.

— И в последнем случае «Ирани» принимают православие?

— Конечно. Я лично знаю одного из таких, по прозванию в св. крещении Никифор; пожив с женою, он заскучал и в особенности не мог выносить своего имени: «вот если бы Иваном прозвали меня, а то Никифор — не люблю», сетовал он часто. Родилась у него дочь, которую он отдал за бакинского перса, после чего и сам скрылся из Астрахани, — говорят, опять принял ислам.

Вообще у здешних персов брачные узы не прочны: развод — очень обыкновенен. В качестве жениха перс заключает с женою письменное условие, скрепляемое моллою; в нем обозначается сумма в 100—200 р. — смотря по условию, которую муж обязывается уплатить ей в случае развода. В медовый месяц соловей любви так сладко поет, так поэтичен (на что перс имеет дарование от природы), что молодая жена, заслушавшись, охотно отрывает нужный ему кусочек расписки, и тогда при разводе он ей ни гроша не дает. Иногда родные и опытные старухи предупреждают невесту, чтобы та не слишком поддавалась обаянию первой любви и брачный договор прятала бы подальше; в таком случае при разводе у нее будут деньги и она выйдет за другого, за третьего и т. д., в девках или вдовах не засидится, ибо персияне дорожат женщинами.

Жара спадает, и я, простившись с Ф. до завтра, нанял извозчика в загородные сады: Лесникова, Давыдова, Гавеловского и Пермякова. [47] — Здесь вы несколько ознакомились с Азией, а там увидите сносный русский театр, итальянскую труппу и сливки нашего общества, проговорил тот вслед мне и посоветовал пропустить осмотр двух первых садов, ничем невыдающихся, и прямо направиться к последним.

Безлюдными улицами и пустынною площадью, сплошь покрытою лужами, мы приехали в Гавеловский сад, где помещается на лето клуб, в театре играет итальянская оперная труппа. В саду тощие аллеи виноградников, о насаждении которых так заботился Петр I, желая развить в этом крае садоводство и виноделие. Но если изменившийся здесь к худшему климат не благоприятствует достижению этой цели, за то запыленные и истомленные дневным зноем обыватели находят теперь в этих садах по вечерам отдых, свежий воздух и много иных прелестей. Оказывается, что я приехал сюда очень рано, ибо кроме желчного старичка, иронически посматривавшего на известного одесского балагура Ш — фа, окруженного двумя-тремя поклонниками его таланта, никого не было. Юные купеческие сынки хохотали до упаду, упиваясь рассказами Ш — фа из еврейского быта.

Я разговорился с стариком, оказавшимся словоохотливым, резким, т. е. довольно откровенным и тонким наблюдателем.

— Виноградные аллеи, говорил он, между прочим, — не дают тени, а потому днем в наших садах так же пусто, как и в нашем городском клубе в зимние вечера, где вы встретите не больше десятка тоскующих барынь, двух-трех денди из армян, берегущих свои перчатки, пуще глаза, да нескольких старичков за картами. Губернаторша — а она у нас передовая — намерена расширить клубное дело; Удастся ли ей это — можно судить по тому обществу, которое вы встретите в саду у Пермякова, — одна сыворотка. Хотите туда?

— Поедем.

Дорогою попался нам подвыпивший старец с армянским клювом, в поношенном сюртуке военного покроя.

— Вот и предводитель... конечно не разбойников, шепнул старец, брезгливо отворачиваясь от него. Недалек, [48] обжорлив и, как видите, не пьющий... Видно, не было охотников служить обществу, если выбрали этакое дрянцо..

Заплатив за входной билет в сад 20 к., я отказался от предложенного мне билета в театр. Это довольно обширное деревянное здание, расположенное по правую сторону площадки, напротив вокзала с огромным буфетом, усеянным питиями и разнообразными закусками; а прямо возвышается эстрада для музыкантов. От площадки тянутся виноградные аллеи, перемешанные кое-где с фруктовыми деревьями. Сад был буквально запружен народом.

— У нас постоянного театра нет, говорил мой собеседник; — выпишут нам порядочную труппу, вот как эта, что теперь увеселяет нас, — хорошо; а нет — довольствуемся странствующими талантами с приволжских городов; вот ждем на зиму двух служанок... то-бишь, двух актрис, играющих служанок, да вечно пьянехонького комика, он же и трагик.

Протиснувшись чрез густую толпу на площадке, мы уселись в полускрытой зеленью беседке. Физиономии у нарядных дам очень решительны, точно собираются кого-то или что-то взять штурмом, но это только так кажется, а в сущности они «непринужденно» гуляют; многие курят.

— Наши дамы и в театре дымят; это здесь считается шиком, объясняет мой собеседник; — а вот прислушайтесь-ка — продолжал он — к говору приезжей из Полтавы парочки, что на скамью уселась о-бок беседки; это добродетельные жены благодетельных мужей, готовых на все, лишь бы принести пользу отчизне, т. е. получить концессию или что-нибудь вроде того.

Взглянул. Костлявая, истомленная на вид барыня говорила с скверною улыбкою другой, «огненной брюнетке» с тусклыми глазами:

— К ворожее ездила; говорит — непременно получим кон-цессию. Ах, если бы так!.. Я, душечка, обещалась говеть, если только получим эту противную концес...

— А мой-то Иона Петрович — перебивает ее «огненная» — даже образ поставил на письменном столе, на том самом месте, где прежде, помнишь, нимфа стояла... Такой богомольный сделался!.. Вчера говорит мне: Фофочка, если только [49] «заступница всех скорбящих» не поможет, то хоть в петлю полезай!.. Шурочка, ну что мы будем делать, если не получим?

— Слышите, слышите: концессию!.. заволновался мой старик; — этот мошенник уже испортил одну дорогу, хочет портить другую!.. Не получит — Фофочка пропадет, практическая же Шурочка — пари держу — выпутается. Еще недавно она отыскала какую-то полоумную бабушку и так окрутила ее, что та, вместо-то дворника, которому обещала, отказала ей тысячу руб.; может быть, найдется таковой же дедушка, а не то выхлопочет опеку над маленькими братьями, — все-таки тысяча-другая в год перепадет ей...

— Как бы нам получить ее? слышалось со скамьи, на что злой старик шипел себе под нос: «Погрузитесь в кипяток на трое суток, может быть, и получите; Шмуль же получил несколько дорог по сему рецепту».

— Бросим эту несносную концессию, неслось со скамьи; — скажи-ка лучше, Фофочка, как поживает твой Миша?

— Всегда ослюнит все руки; вчера попросил шейку поцеловать — не отказала: он такой услужливый.

— А дальше?

— Это мой секрет.

— Ну, а Мефистофель?

— Зачем ты оскорбляешь святое чувство любви? Мефистофель?! Не называй его так, — это божество, душка!

— Эта статская советница влюбилась в личного врага своего дряблого мужа, в железнодорожного мазурика, так видите ли, не оскорбляйте ее святого чувства к воровству и грабежу! продолжал нашептывать мне желчный старик.

— Ах, душечка, как Серж ухаживает за мною! слышался голос той же Фофочки.

— Кажется и Никанор не равнодушен.

— Да, да, — вчера сижу я в театре, подходит он, поздоровался и говорит: «Богиня моя, дайте лапку», и так страстно засопел!

— Дрянь бабенки, проговорил мой старец, поднимаясь со скамьи. — Пойдемте-ка, вслушаемся в разговоры представителей нашего астраханского общества.

Почему русский мужик нервный? говорил длинный [50] полковник с отвислою нижней губою и достаточным носом, согнувшись перед маленьким статским господином с бутербродом в руках, озирающим проходящих дам. — Почему, спрашиваю я вас? А потому-с, изволите видеть, потому-с, что к чаю склонны, чаю-с много пьют, а чай —горячий, горячит. Я-с имел случай наблюдать...

Перед столиком с опустевшими бутылками сопят именитые граждане, тузы-рыбопромышленники.

— Долбанем еще?

— Можно.

— Федька! Федор, дурак, не слышишь, што-ли? Пожилой лакей как из-под земли предстал перед именитым и, согнувшись, умильно спросил:

— Чего-с прикажете, ваше степенство?

— Ты нам представь-ко сюды еще горькой да пивца, и перекусить чаго-нибудь..

— Сичас, ваше высочество.

— Вот возьми, Федя, на орехи, умилился именитый, подавая старцу-лакею пятак.

Перебывав во многом множестве российских градов, мне не приходилось слышать от лакействующей братии такого громкого величания толстых кошелей, как «ваше высочество»....

Двое молодцов, как видно из купеческого звания, с цилиндрами набекрень, вырвавшись на простор точно с цепи, летали по аллеям, взявшись под руки.

— Слышал, как Никашку отец оттузил? Го-р-рячо, брат.

— За что?

— А за то!.. Дал он ему деловую перебелить и спрашивает: ну, "как работа? Прелесть — говорит: — блондинка, черные брови... Что-о-о? Какая блондинка? осерчал тот. Ошибся, мол, папаша, хотел сказать — прелесть бумага, а чернила... Схватил его отец за чуб и ну скользить по ребрам.

— Ха-ха-ха! Сегодня не придет!

— Говорит: лихорадка...

— Посмотрите на эту представительную внешность, [51] указывает мне глазами старик на изящно одетого господина с глубокомысленно-административным видом; — это наш ученый; вероятно он решает теперь какой-нибудь научный или государственный вопрос.

Я, по наивности, начал одобрять его...

— Ха-ха-ха! — Известный игрок, и даже шулер; в его голове всегда роится одна только мысль на тему: кого бы обчистить?

Какая-то старушонка приплелась в сад. Шалун сел на колени к ней; та плюнула, перекрестилась и вышла вон.

К 10 часам вечера посетители сделались развязнее; слышен везде громкий говор и смех, пошлости, а то и брань...

Как-то боком и конфузясь, прошла в темную аллею толстая горничная в платочке вслед за сухою барыней с подвязанною щекою.

— Вот, Параша, мучусь зубами.

— А вы бы, барыня, выдернули и вставили бы каменные; знакомый фельдшер говорил, продаются из... из... как его звать-то?.. Из ..

— Малахита?

— Да-да, из эфтого самого ..

Франтоватые армяне разговаривают больше о грошах; камелии резво гуляют в дальних аллеях или задумчиво сидят по темным беседкам, куда так и тянет приказчиков и приказных, горцев, татар, и кое-где встретите шлепающих туфлями персов, с крашеными пятками и бородами в красный цвет...

Мы уселись около двух скромно беседовавших девиц, как видно — модисток.

— Глупое управление в полиции, говорила сухопарая другой, круглолицей, в веснушках, — что нам из того, что полицмейстер устроил сквер, когда он к нам несправедлив! Мне не позволяет открыть магазина, а его горничные и фаворитки открывают их беспрепятственно, дурно выполняют заказы и открыто принимают его и гостей... Между тем, как я уже несколько лет имею вывеску и плачу за мастерскую в управу...

— Об этом полицмейстере можно сказать, обратился ко мне спутник, — что он наводит ужас на [52] беспаспортных, в особенности в зимнее время, когда Волга замерз-нет и много разного народу остается без работы; тут и калмыки, и татары, и наши русские; есть им, как и нам с вами, хочется, а нечего; начинается грабеж по Волге и наплыв их в Астрахань; тогда-то полицмейстер, выбрав денек, ранним утром делает облаву на базар, где толкается этот голодный люд; у кого из них нет вида — на съезжую и расправа. А пошаливают у нас частенько; наибольший процент преступлений доставляет Коса, где вы живете теперь; вообще в глухих местах не безопасно ходить. Однажды, осенним вечером, знакомый мой, капитан с парохода, проходил по порту. Барин, продаешь пальто? останавливает его детина с дубиною. — Продаю. — Покаж, сколько у тебя в кармане, столько и дам. — Капитан бежать по направлению ближайшего жилья, тот —за ним, и уже схватил за шиворот. — Пожар, пожар! заорал капитан; на крик сбежались люди, — тем только и спасся.

— Зачем же он кричал: пожар?

— Крикни караул — ни одна душа не показалась бы... А с его пароходным приказчиком еще занимательнее случай был, продолжал старик:—тот, заметив на пристани статную девушку, приволокнулся за нею, и она дозволила ему проводить себя домой; начало темнеть, холод невыносимый; любезничает он дорогою; подошли к мостику в глухом месте, она и говорит: тут моя квартира, и принялась стучать ногами; из-под моста вышло трое мошенников; девушка, сняв с себя верхнее платье, оказалась кантонистом. — Мерси, барин, за проводы, а за то, что всю дорогу суслил меня и ощупывал, снимай с себя все... Раздетый до нага, бедняга пустился бежать к первому жилью, и слег...

Было уже 12 ч. ночи; сад на половину опустел; старик, опасаясь лихорадки, простился со мною; следом за ним и я отправился на покой, а на другой день, раненько, поехал на извозчике отыскивать одного старого знакомого, проживающего на Ипациевской улице.

Извозчики здесь, большею частью, татары, и притом, вышколенные полицмейстером, никогда не торгуются. Каждой извозчичьей бирже отведен участок, где ни один [53] извозчик из посторонней биржи не имеет права ни останавливаться, ни брать седока, если только там на лицо свой извозчик.

Так как мой татарин не знал Ипациевской улицы, а мне было известно только то, что она пересекает большую, людную Полицейскую улицу, — прохожие тоже не могли указать ее, а полицейских не видать, то и пришлось нам кружиться здесь около двух часов, пока не попался городовой.

— Где Ипациевская? спрашиваю его я.

— Ипациевская?.. Слышал, близко тут, но не могу знать, где...

— Ведь вы полицейский!..

— Так точно, со вчерашнего дня.

Поехали дальше; у будки стоит, как видно, только что пришедший городовой.

— Где Ипациевская?

— Слышал, есть такая, никак в моем участке, только мы здесь всего третий день, так не знаем доподлинно, где она.

— Тот новичок, вы новичок, — вся полиция у вас новая, что ли?

— Верно, потому — полицмейстер больно крут, почитай что кажинный месяц меняет нас...

Так я и не отыскал на этот раз Ипациевской улицы, и только на третий день счастливый случай привел меня к ней; после утомительной езды взад—вперед и бесплодных расспросов я наткнулся на седенького, согбенного старца, гревшего на солнце свои старые кости на углу одного переулка.

— Где Ипациевская? спрашиваю его.

— Ипациевская... Ипациевская... как бы в раздумье и удивленно поглядывая во все стороны, шамкал беззубый старик. — Ипациевская?.. Как не знать!.. Фу ты пропасть, да никак это и есть Ипациевская, — глянь на циферу, указал он на дощечку с полуистертою надписью, убедившею меня, что тут она и есть. [54]

По условию, Ф. заехал за мною в 10 ч. утра и мы отправились вместе осмотреть достопримечательности Астрахани, без которых, как известно, не обходится ни один город в России; какого они достоинства — это иной вопрос, но достопримечательности везде найдутся.

После ночного, обильного дождя улицы во всем городе покрылись лужами, в которых буквально тонули красивые дрожки Ф.

— Богатый город, а мы дышим болотными миазмами, развивающими холеру и лихорадку! ворчал он, снимая пальцем с лица комки грязи, обдававшей нас с головы до ног.

Несмотря на блестящие экономические условия Астрахани, хозяйство ее ведется плохо, что видно из статистических данных за 1872 год, — в котором обыкновенные городские доходы дали: 236,808 р. 57 к., а чрезвычайные 26,727 р. 94 к. Следовательно всего: 263,536 р. 51 к.

263,536 р. на почти 50-ти-тысячное население города, в котором считается 1,326 каменных и 6,986 деревянных зданий, и в том числе 47 заводов, обделывающих животные, растительные и ископаемые продукты на сумму 1.005,875 р. ежегодно. Из этих астраханских произведений самое видное место занимают водки, наливки, пиво и мед, на сумму 700,000 руб., мыло и свечи на 143,000 руб. Кроме того, жители с успехом занимаются огородничеством, бахчами (дыни и арбузы), садоводством, разведением винограда; но главное их богатство составляют рыбные промыслы и соледобывание. С введением в 1867 г. вольного лова, с развитием пароходства и железных путей рыбный промысел быстро усиливается, а благодаря разрешению частным лицам заниматься разработкою соленых озер, принадлежащих казне, соляная промышленность принимает более и более широкие размеры. Все эти произведения рук, воды и почвы составляют предмет внутренней торговли Астрахани, а в азиатской нашей торговле она служит транзитом и рынком. Через здешнюю таможню, находящуюся в здании, принадлежавшем бывшему порту, проходит ежегодно товаров из Персии и средней Азии, а равно из России туда, слишком на 2 мил. руб.; так в 1872 г. привоз азиатских произведений составлял сумму [55] 1.766,817 р., а вывоз наших произведений туда 912 580 р. что составляет всего 2.679,397 рублей.

В том же году привезено было в Астрахань товаров каботажем из русских прикаспийских портов на 7.092,522 р., чему благоприятствовало, главным образом, развитие коммерческого флота Каспийского моря, который состоял тогда из 625 парусных судов и 16 паровых шхун.

— Вы видите, замечает Ф., — наша дума могла бы извлекать из означенных источников для благоустройства города побольше, и если она не может своими средствами вымостить улицы и уничтожить зловонные лужи на них, то могла бы отдать это дело в частные руки. Говорят, что уровень Волги во время разливов выше некоторых городских мест, следовательно стоков сделать нельзя, но этот технический вопрос относится к самым несложным; давайте только деньги...

Беседуя о городском хозяйстве, мы незаметно подъехали к высокому Кремлю, расположенному на легкой возвышенности, называемой «Заячьим бугром».

Это сооружение, начатое Иоанном Грозным вслед за покорением Астрахани, было окончено царем Василием Шуйским в 1582 г. Его высокие — в 4-5 саж. — и толстые, двухсаженные стены с арками и нишами усеяны зубцами наверху, а из 8 прежних башен сохранились только 4, из которых «Крымская» возвышается на 63 фута. В Кремль, занимающий по окружности 730 саж., ведут Никольские и Пречистенские ворота; над последними устроена колокольня двухэтажного Успенского собора, строитель коего, «мастер каменного дела», дворовый человек князя Львова, Дорофей Мякишев, получил за свой труд 100 рублей асигнациями. Здесь вам любознательный или скучающий читатель, покажут между прочими вещицами посохи, обложенные крокодиловою кожею и украшенные «змиями и среброзлаченными яблоками», а также «опаленную огнем и обагренную кровью власяницу» митрополита Иосифа, в которой его мучили и убили, 11 мая 1671 г., сподвижники Стеньки Разина.

Далее мы направились к женскому Благовещенскому монастырю, стоящему на несколько возвышенной площадке, в черте города. Прежде здесь помещался мужской монастырь, [56] упраздненный в 1706 г. за то, что «братия, во главе с своим архимандритом Рувимом. приняла участие в стрелецком бунте». Мне говорили, что когда вышло распоряжение назначать из этого монастыря монахинь на дежурство в госпиталь, то мать-игуменья долго качала в задумчивости головою. Между тем скучающие монахини были рады-радешеньки услуживать и ухаживать за больными, и, как говорят, выполняют эту обязанность с большим усердием и вниманием. Всех право-славных часовен и церквей — 23, но об них нечего сказать, точно также, как и об 5 или 6 армяно-грегорианских, в одну из которых мы заглянули мельком; внутренняя обстановка ее сходна с нашими церквями; то же изобилие икон, но вместо царских врат здесь занавес и церковь разделена низкими перилами на две части: впереди становятся мужчины, сзади — женщины.

Из двух евангелическо-лютеранских церквей одна построена при императрице Елисавете Петровне в 1754 г., а из — кажется — трех римско-католических одна сооружена патером Ромуальдом (в 1762 г.), рассчитывавшем на успешное распространение здесь латинства.

Отсюда мы направились к мусульманским кварталам. Из слишком пятитысячного мусульманского населения Астрахани, имеющего здесь 17 мечетей, персы следуют шиитскому толку, ногайцы и вообще, как называют их тут, татары — сунитскому. Персы появились в Астрахани с прошлого столетия, а в начале текущего, вслед за падением значительных торговых домов хивинцев и индийцев здесь, овладели торговлею ее вместе с армянами.

Персидское духовенство, моллы, получает десятину из доходов правоверных шиитов, не всегда добровольно приносимую ими, чаще — взимаемую с них разными угрозами; кроме того, духовенство занимается обучением детей в медрессах, иногда и гешефтами.

Персидская двухэтажная каменная мечеть, построенная в 1859 г., обнесена железною решеткою, с маленьким садиком внутри, колодцем и отхожим местом; на куполе мечети изображение лица в сиянии — это солнце, а по бокам 4 башенки или минарета, откуда выкрикивается азон или призыв к [57] молитве; на переднем фасаде табличка с надписью из корана (прибитая по случаю приезда шаха в Астрахань).

Мы долго поджидали Хаджи-ага, обещавшего приехать сюда и сопровождать нас по мечетям, но его нет, что неудивительно, ибо для персидской важности обещать и не исполнить обещания — такая же потребность, как для честного человека — исполнить его. Ф. попросил показать нам мечеть высунувшегося из-за дверей ее моллу с дряблою, скотскою физиономиею с рыжей, крашеною бородою, в ситцевом архалуке, широких шароварах и туфлях на голую ногу, с пятками, выкрашенными, как и ногти на руках, в темно-оранжевый цвет. Он ввел нас в медрессе — низенькую, совершенно голую комнату с циновкою на полу, где сидело рядком семеро детей, от 6—8-летнего возраста, поджав под себя ноги и держа в руках кто книжку, кто лоскут бумаги; тут же около них лежали пеналы или чернильницы с письменными принадлежностями, а у противоположной стены — их туфли и длинный, толстый прут, для внушений. Все дети были в меховых шапках, босы и подкрашены.

Беседуя с Ф., учитель держал себя сдержанно, говорил громко, самоуверенно, с жестами, не допускающими возражений.

— Он считает себя мудрецом, заметил Ф., перед которым тот стал хвалиться успехами своих питомцев и для доказательства приказал лучшему из них показать свое искусство в чистописании; мальчуган, положив лоскут бумаги на выставленное вперед одно колено, красиво вывел несколько завитушек тростниковым пером.

— Можно посмотреть коран? спросил я. Учитель замялся.

— Здесь нет корана, убеждал он Ф., но тот, указав ему на несколько книг, прикрытых платками, заметил мне:

— Это кораны; я пообещаю ему гривенник — покажет. И действительно — показал, но с условием: не дотрагиваться до «священной книги». Вся она была испещрена разноцветными аллегорическими рисунками, украшающими многочисленные изречения пророка.

Дети учатся с 5 часов утра и до 5 вечера, с часовым перерывом на обед. [58]

— 11 часов зубрят коран! заметил Ф., выходя из медрессе в узенький, сквозной коридор, отделяющий его от зимней молельни, представляющей большую, пустую комнату, в одном углу которой, на устланном циновками полу, валялся больной старик. Летняя же молельня занимает верхний этаж, где в узенькой галерее, высматривающей на дворик своими разноцветными стеклами, правоверные пьют шербет и курят кальян в промежутках молитвы; галерея ведет в прихожую, где они снимают туфли, и затем входят в обширную молельню, осмотреть которую нам дозволили в сапогах, но она, как и вообще мусульманские обыкновенные мечети, не представляет никакого интереса: пустая комната с устланным циновками полом, где стоят или сидят правоверные лицом к большой нише в передней стене, служащей местом для моллы; наверху же противоположной стены — решетчатые хоры, занавешенные тюлем, дабы скрыть молящихся там женщин от взоров мужчин; влево примыкает к стене возвышение или эстрада с несколькими уступами в виде лесенки, на которой в настоящее время сушились целые ворохи розовых листьев, употребляемых для шербетов и других надобностей, а в «страстные» дни, т. е. в течении 10 дней «Мухаррема», когда правоверные сокрушаются о своих грехах и страданиях своих святых — Хюсейна и пр., — это место украшается коврами, шалями, разными драгоценностями, также лампами и часами...

В одном углу стоят три древка с изображением наверху руки, кажется, Хюсейна; это — хоругвии или священные знамена. На стенах два-три изречения из корана или имена святых, вот и все.

Отсюда мы отправились в ногайский квартал, в сунитскую «Аг-Мечеть» (белую мечеть), построенную в 1810 г. вместо бывшей на этом месте деревянной, просуществовавшей 130 лет.

Сторож ее, тощий ногаец с оттопыренными ушами и десятком волосков вместо усов и бороды, наотрез отказался впустить нас туда, если мы не сбросим сапогов. Ф. послал было за знакомым ему моллой, но собравшаяся толпа ногайцев объявила нам, что и он не позволит, а вот если бы мы приехали в калошах, тогда можно было бы, [59] сбросив их, войти в мечеть в сапогах. Ф. остался на дрожках, а я, к видимому торжеству зевак, сняв ботинки в преддверии ее, поплелся в чулках за сторожем, рискуя схватить насморк, потому что пол, хоть и устланный циновками и частью коврами, все-таки был очень холодный. У сунитов в мечетях еще пустыннее, чем у шиитов, и стены совершенно голы.

— Где молится молла? кричал я на ухо глухому сторожу; ему, вероятно, послышалось: как молятся? и он, приставив большие пальцы рук к ушам, замахал ладонями.

Место моллы — в стенной нише, что прямо против галереи для женщин, и под балдахином, на маленьком возвышении, у правой стены. Узенькою и пыльною лесенкою мы взобрались на минарет. Ф. предлагал мне с дрожек взглянуть на домовую синагогу евреев, но какой же интерес представляет обыкновенная комната? — Отправились знакомиться с учебною частью Астрахани, где насчитывают до 40 училищ, с 2313 учащимися (1558 муж. и 755 жен.), а именно: губернская гимназия с благородным пансионом, всего кажется на 242 воспитанника; женская гимназия с пансионом, всего на 203 воспитанницы; духовная семинария на 60 воспит.; мужское духовное училище на 133 воспит. и женское духов. училище на 70 воспит.; пансион казачьего войска, на 30 воспит.; уездное училище на 159 учеников; 5 мужских приходских школ с 346 учен. и 2 женских — с 117 учен.; два частных училища с 49 учен.; женское ремесленное училище и несколько еще низших школ: кроме того: армянское агабабовское училище на 44 воспитанника; калмыцкое женское училище на 22 воспит. и мужское с 50 штатными воспитанниками на полном содержании, куда поступают, по выбору начальства, лучшие ученики из улусных школ. Оно открыто в 1849 г., «для надобностей управления калмыцким народом», и находится под главным наблюдением и руководством главного попечителя его, и, нужно добавить, довольно грязновато. Когда наши дрожки осторожно въехали на маленький дворик, покрытый лужами, окна этого двухэтажного невзрачного училища были облеплены скуластыми, черномазыми калмычатами, большею частью, с едва виднеющимися прорезами глаз. [60]

Смотритель, добродушный старичок, повел нас сперва в опустелый, по случаю каникул, верхний этаж, с затхлым воздухом в спальнях с железными кроватями, грязными тюфяками и еще грязнейшими подушками, а отсюда — в классы с длинными столами, двумя большими досками, двумя географическими картами и портретом государя.

При нашем приходе три калмыченка, рывшиеся в ворохе рваных книг, вскочили с своих мест; на их одутловатых лицах, со складками под узкими глазами, выражалась смертельная тоска по степям и вечный аппетит дурно кормленных детей, что Ф. осторожно и заметил смотрителю.

— Каждому ученику полагается в сутки на пищу 8 к., объяснил тот; — ну, что вы в наше дорогое время сделаете на них? Даю им калмыцкий чай, который они предпочитают нашему, даю кашу и щи, — вот и все; одеты они плоховато по той же причине... Учатся они плоховато, неохотно, потому что их гложет тоска по улусам; вообще они питают от-вращение к оседлой жизни.

— Может быть потому, что она складывается для них далеко не сладко? заметил Ф., на что смотритель скромно промолчал.

— Обучают их русскому и калмыцкому языкам, русской и краткой всеобщей истории, географии, чистописанию и гимнастике, продолжал смотритель. — По окончании курса они поступают учителями в улусные школы или толмачами в управление. Лучшие же воспитанники переводятся в губернскую гимназию, но живут здесь же, под моим надзором, составляя особое отделение в 15 человек, с содержанием в год по 150 руб. на каждого. В гимназии они с трудом справляются с славянским и немецким языками, а потому взамен их разрешено преподавать им татарский и калмыцкий языки, и вообще допускаются некоторые облегчения при приемных экзаменах в низшие классы гимназии. В настоящее время один или два калмыка поступили даже в университет.

Беседуя, мы вошли в лазарет, занимающий одну маленькую комнату с кумирней у одной стенки и несколькими кроватями у прочих. Из больных остался здесь только один, а прочие вместе со здоровыми разъехались по улусам. Кумирня состояла из двух маленьких [61] деревянных полок, из коих верхняя — в бахроме, а на нижней стоял медный кубический футлярчик, с запертым в нем «бурханчиком». взглянуть на которого нам не удалось, так как ключ от футляра хранился у духовной особы, наезжающей сюда из улусов три-четыре раза в месяц. По бокам стояли маленькие стеклянные сосуды, кажется, рюмки, наполненные рисом и фасолью; это — жертвоприношение; а под подставкою, на полу, старая калоша с угольями и склянка с маслом, которое жжется перед бурханчиком во время молитвы. На стене висела занавешенная картина, из Тибета или Китая — не помню; «это — жены бурхана», объяснял нам смотритель; рядом пестрился яркими красками рай и ад с чудовищами и черноокими китайцами с китаянками, а над кроватями больных висела конская сбруя. На угловом столике стояли две склянки от лекарства. Училище не имеет своего доктора, а между тем больных, в особенности оспою, случается не мало, и тогда приглашается сюда частный врач.

Смотритель говорит, что здесь еще есть отделение на 12 человек, обучающихся фельдшерскому искусству при астраханском военном госпитале, после чего их рассылают по улусам. Одному калмыку привелось даже обучаться в медико-хирургической академии на стипендию, из сумм калмыцкого народа.

Отсюда я, уже один, заглянул мельком в городскую библиотеку, состоящую из 9071 томов книг, и — осмотрев канал, соединяющий Волгу с р. Кутумом, называемый Варвациевским, потому что, начатый правительством, он был окончен чиновником Варвацием на свой счет, и при том очень плохо, что ведет к немалым затратам ежегодно на ремонт его — встретился с известным уже читателю желчным стариком, предложившим мне по дороге свернуть в «военно-исправительную роту», помещающуюся в бывшем училище для детей канцелярских служителей, проданном городу приказом общественного призрения; но было бы человечнее, если бы «общественное призрение» сожгло это здание, расположенное в самой лихорадочной местности. Несчастные арестанты, попавшие сюда, может быть, за ничтожный проступок, караются ужасно, выходя отсюда искалеченными на всю жизнь ревматизмами и лихорадками, особенно сильно [62] свирепствующими осенью, когда самая ничтожная простуда сопровождается ими. Многие, как слышал я, не выносят своего постоянно-болезненного состояния и именно вследствие этого умышлено делают новые преступления, чтобы только вырваться отсюда и попасть хоть бы в Сибирь...

Говорят, что неоднократно заявлялось попечителю тюрем о необходимости перевести военно-исправительную роту в более здоровую местность, но до сих пор — без соответствующих последствий.

Адмиралтейство и порт, куда мы приехали, заложены в 1726 г. В окруженном цветником маленьком одноэтажном здании тут хранится плезир-яхта и верейка, в которых Петр Великий, отправляясь в персидский поход, осматривал вместе с императрицею Екатериною окрестности Астрахани.

В 1868 г. порт переведен отсюда в Баку, а все заведения, находящиеся в нем, вместе с механическим заводом, ежегодный оборот которого в настоящее время доходит до 40 тыс р., переданы на 15 лет пароходному обществу «Кавказ и Меркурий».

На обратном пути домой по отдаленным улицам с деревянными, большею частью ветхими домами, нам бросался в глаза позор женщин, т. е. сплошь и рядом выпачканные дегтем ворота. По словам моего спутника, местные негодяи пачкают ворота в отместку тем женщинам, которые не соглашаются войти с ними в связь, а моралисты из мещан позорят жилье женщины «за дело», но нравственное чувство астраханок не развито еще настолько, чтобы требовать за оскорбление законного удовлетворения, и они ограничиваются только тем, что молча выскабливают замаранные места ворот.

Вообще практическая мораль здесь довольно оригинальна: напр. порядочная женщина или считающая себя за таковую не поедет днем на извозчике одна, ибо это позволяют себе только местные «бабочки», контингент которых довольно значителен...

В 6 ч. вечера мне необходимо было заняться корреспонденциею, но не мог: жгучая духота в воздухе и какая-то необъяснимая, беспричинная тяжесть и тоска на душе, — не перед грозой ли? И действительно, через несколько минут [63] разразилась гроза с ливнем, что освежило и город, и обывателей. ..

Затем следующие два дня были посвящены на знакомство преимущественно с азиатскою торговлею города, и осмотр начался с Гостиного двора, в котором много лавок стоят пустыми. Дума, возвысив на них цены, побудила купцов перенестись отсюда в частные дома, на неудобные места; обе стороны упорствуют до сих пор и, без сомнения, теряют. Похвальная твердость думы!

Здесь расположены, между прочими, хивинские и бухарские ряды с халатами и ходкими в средней Азии товарами, а в армянских лавках, где с особенною любезностью принимали своего собрата Ф., найдется всего вдоволь: и русских, и персидских, и среднеазиатских произведений. У одного армянина, относившегося к Ф. даже с подобострастием, были наколоты на одной руке голубь и крест, на другой — звезда и комета, это внешние знаки иерусалимских пилигримов, накалываемые тамошними мастерами по 15 к. за штуку.

Другой армянин, заплывший жиром, хозяин мехового магазина, уверял меня, что в окрестностях Астрахани водятся горностаи, но достоинством ниже сибирских. Он ведет торговлю с Персией, куда посылает хорьковые и беличьи меха, и с Хивою, куда идут: котик, ценою от 5—30 руб., лисьи лапчатые 7—50 р., выдра, завойчатые меха и отчасти песцовые лапы; а из Персии он получает тигровые шкуры, одною из которых, громадных размеров, но с испорченною мордою, устлан пол. «Если бы мурло не было попорчено, объяснил он нам, — то за эту шкурку можно было бы взять 30 р. и дороже».

Персидские ряды, расположенные против губернаторского дома, выглядывают грязными темноватыми чуланчиками, беспорядочно заваленными ящиками, мешками или бочками с разными сушеными фруктами: кишмиш, сливы, дули; прессованная слива, вместе с косточками, грязна и неприятно-кислого вкуса, по 4—5 к. за фунт; фисташки, миндаль, простые и грецкие орехи. Тут же в маленьких мешочках [64] продается растительная краска для окрашивания волос, ладоней, пяток и ногтей в красноватый цвет; другая краска для чернения волос и зелье для вывода таковых на шаловливых местах; розовое масло, простые и красиво вышитые туфли тамбурной работы, комки мазандеранского (персидского) сахара грязно-желтого цвета и отвратительного вкуса, тоненький тростник, употребляемый персами вместо перьев и рис, обративший на себя внимание Ф.

— Что вы там ищете?

— Кажется, со вшами, — значит, на персидский взгляд, хорош. У меня валялось несколько мешков сарацинского пшена (рису), в котором завелась такая же дрянь, и я вы-бросил его. Узнали об этом знакомые персы, приходят ко мне и упрекают: «зачем бросил? мы бы купили: в дурном пшене вошь не заведется».

Тут же продавались бумажные и жестяные пеналы константинопольской работы, в которых помещается чернильница, перо, ножик, персидские ножницы с одним кольцом, зубочистка и пр. мелочь. Каждый грамотный перс носит такой пенал и маленькие свертки кусочками нарезанной бумаги в кармане. Наши перья они не употребляют, ибо формальная религия определила раз на всегда рамку для всех действий правоверных, открыто выйти из которой считается смертельным грехом, что, однако, не мешает более развитым из них, как это мы увидим ниже, тайно нарушать ее.

Осмотрев прочие лавки с мануфактурными и другими товарами, мы, по предложению Хаджи-аги, свернули к нему на шербет в караван-сарай, расположенный тут же. Это замкнутое, четырехугольное, в два этажа, каменное здание, с двором внутри, служит складочным местом для персидских товаров, гостиницею для приезжих и конторою или, вернее, биржею для местных персидских купцов. Здесь кстати упомянуть, что хотя в Астрахани, для облегчения коммерческих сделок, и открыта с июля 1870 г. биржа и даже составлен биржевой комитет, но, с одной стороны, персидские купцы, не сойдясь с русскими рыбопромышленниками, не заглядывают туда, с другой — и русские дельцы предпочитают биржевать на вольном воздухе, где-нибудь на волжском берегу или по трактирам на Косе, и редко посещают ее, [65] ибо: «в бирже нельзя быть по душе — не разгуляешься, а в трактире и покричать можно, даже встряску задать один другому; потом поцелуешься и скрепишь решенное дело выпивкой... Словом, вольготнее здесь». Для более же успешного хода торговли в Астрахани имеются: отделение государственного банка, отделение волжско-камского коммерческого банка, астраханское общество взаимного кредита, городской общественный банк и конторы разных акционерных обществ, между которыми «Русский Лойд», судя по объявлению, страхует товары по уменьшенным премиям. Всеми этими благами персы пользуются изредка, и то большею частью при посредничестве своего первого дельца Хаджи-аги, в номере которого мы теперь сидим.

Высокие нары, служащие местом сиденья, отдыха и конторкою, занимали собою половину комнаты, устланной циновками и коврами; передняя стена украшалась большою аллегорическою картиною, изображающею пророка с закрытым лицом, едущего на чудовище с мордою женщины, лошадиным туловищем, заканчивающимся павлиньим хвостом, с какими-то святыми и надписями вместо золотисто-зеленых кружков.

— Отчего у Мухаммеда закрыто лицо? спросил я.

— Мы недостойны видеть его, ответил с своею обычною улыбкою Хаджи-ага, усаживаясь на корточки.

Углы комнаты и маленький чуланчик были завалены тюками товаров, персидскими коврами, туфлями и кучами вышедших у нас из моды, уже подержанных кашемировых шалей, стоявших прежде 400—1,000 р., а теперь скупаемых им в России по 40 — 60 р. для перепродажи в Персии по 120—160 р. за штуку.

Хаджи-ага вручил мне список ходких в Персии наших мануфактурных и заводских произведений, а также фактуры, т. е. счеты с фабрик и магазинов на покупаемые им на ярмарках товары для отправки туда; фактуры — это важные материалы, знакомящие не только с ходкими в Персии товарами, но также указывающие на популярность там той или другой фабрики и торговой фирмы.

Сообщив нам только что полученные им благоприятные вести из Персии, в которой после неурожайных годов [66] настал, благодаря снежной зиме и весенним дождям, повсеместный урожай, он направился (а за ним и мы) в кухню с расставленною по полкам европейской и персидской посудою, чисткою которой занимался красивый мальчишка-слуга.

— Замечаете — обратился ко мне Ф. — отсутствие здесь женщин? Их во всем заменяет мужская прислуга.

Хаджи-ага, лукаво усмехнувшись, занялся приготовлением шербета. Сварив сироп из сахара с уксусом, он подал его мне; мальчишка принес стакан с водою, куда, по вкусу, кладется немного этого, положительно не по вкусу мне, сиропу — уж слишком отдает уксусом, но такой именно шербет составляет любимый прохладительный напиток шаха; иногда к нему прибавляется померанцевая или вербовая вода.

— Вы жаловались на расстроенный Касаткиным ваш желудок? — Пейте шербет — помогает, посоветовал мне Ф.

— Уже запасся другим лекарством — кахетинским вином.

— Здесь не достанете хорошего кахетинского; я вам пришлю 8-ми летнего, с своего собственного погреба, где найдутся и 20-ти-летние вина русского и заграничного производства. По нашему армянскому обычаю, в день своей свадьбы я поставил туда несколько сотен бутылок, которые и разопьются на свадьбе моих деток...

Простившись с Хаджи-агой, пригласившим нас на вечерний чай к себе на дом, мы заглянули в открытые номера, где правоверные занимались большею частью кальяном да кейфом. Было жарко, и многие сидели без шапок, даже ермолок; старики — с совершенно бритыми головами, мужчины средних лет и молодые — с пробритыми только посередине, со лба на затылок, а оставленные пряди волос зачесаны с висков за ухо; у маленьких же детей волосы, больше — вьющиеся, окрашены слегка в рыжеватый цвет. [67]

В 5 ч. вечера мы отправились на дом к меховщику-армянину (у которого утром видели испорченное «мурло» тигровой шкуры) осмотреть коллекцию древних монет. Окна его деревянного домика были закрыты.

— Верно спит, заметил я.

— Нет, это от жары; видели, какой он пузырь жиру: еле-еле говорит.

Вошли в прихожую, наполненную ароматом сушившихся здесь розовых листьев; из дверей кухни выглянули две длинноносые женщины с черными повязками на головах и опять скрылись. В полутемной зале встретил нас запыхавшийся, одутловатый хозяин дома, приглашая то на диван, то на кресло, и в то же время раскрывая ставни, откуда полился солнечный зной.

— Знаишь, ихал я на пароходе и со мною ихал русский поп, начал он с одышкою, отирая с лица пот, и рассказал нам о том, как он долго-долго спорил с попом, доказывая ему, что «на свете есть черт» и что он его два раза видел, на что «поп крепко рассерчался», ибо «черта могут видеть только угодники Божии, а не армянские купцы». Спор зашел так далеко, что поп угрожал сослать его в Сибирь за распространение «ереси» о черте.

После этого мучительно-длинного рассказа, армянка, жена ли его или служанка — не знаю, внесла пыхтевший самовар и разные там варенья, печенья. Осмотрев довольно значительную коллекцию древних монет, между которыми были и калифов Омара и Османа, и — по уверению Ф. — армянского царя Аршана, я не в силах был более выносить ни жары, ни вторичного рассказа о черте, и простился с хозяином, просившим не забывать его, если у Г. устроится какое-либо дело в Персии.

— Оттого-то он вас так радушно и принял, что рассчитывает на будущую добычу, шепнул Ф. садясь в дрожки; — добрый, но невежественный человек: только о коммерции да вот еще о черте и умеет говорить.

Отсюда мы поехали к Хаджи-аге, который кроме конторы в караван-сарае нанимает целый домик, имеет экипаж, лошадей и секретаря, встретившего нас, по персидскому обычаю, у ворот, между тем как сам хозяин приветствовал [68] гостей с внутреннего крылечка дома и затем — провел через залу, в коврах, но без мебели, в кабинет, убранный уже «по-европейски»: вокруг стола посреди комнаты — стулья, у стены диван, у окна столик с двумя вазами и персидским подсвечником с хрустальными привесками, на стенах фотографические карточки двух русских военных генералов, одного статского советника и трех местных камелий. Секретарь внес на подносе чай; Хаджи-ага нарезал лимон, угощал нас сигарами, папиросами и кальяном; затянувшись последним, мой рот наполнился водою, а так как в комнате плевательницы не было — я плюнул на пол, в уголок, что смутило хозяина, продолжавшего однако ж, с дурно скрытым чувством брезгливости, улыбаться; вообще в течении всей нашей беседы он был сдержан и по-восточному подозрителен.

— Плюнуть у персов считается нарушением приличия, но плюнуть у них христианину на пол —значит опоганить его, шепнул мне Ф.

Табак в кальяне оказался очень слабым, сигары плоховаты, и я предложил Хджи-аге гавану — отказался с улыбкою, не допускающей вторичного приглашения и закурил свою вонючку длинными разноцветными спичками из Константинополя, которые подаются только гостям.

— Отказался от сигар — продолжал нашептывать Ф., — потому что уже успел сосчитать число их в вашем портсигаре — тринадцать, а для перса 13 — самая несчастная цифра; он на нее ничего не купит, словом, — не имеет с нею никакого дела, даже, не говорит при расчетах «тринадцать», а не «не тринадцать—четырнадцать».

В кабинет вошел босиком маленький, хорошенький сынишка хозяина с подкрашенными, вьющимися кудрями, шелковою ермолкою на макушке и весь в атласе; я хотел было приласкать его — отец заметно взволновался и шепнул секретарю отвести его в сторону.

— Вот, родился, кажется, в России и постоянно находится в сношениях с русскими, а все еще считает нас нечистыми, опять шепнул Ф., кивнув мне украдкой на противоположный дом, в окнах которого виднелись пугливо-любопытствующие лица персиянок; взглянул — те быстро скрылись [69] под чадрами (покрывалами). — Здесь персидский квартал, но персиянок не встретите на улице: они взаперти, по домам сидят...

Спрашиваю Хаджи-ага, приготовил ли он обещанные мне письма в Персию.

— Нет; когда моя один сидит дома, в 11 часов...

— Значит, когда предается вечернему кейфу, поясняет Ф.

— Тогда моя умная голова все сделает тебе: письма напишет...

— А насчет переводчика? перебил я, на что тот как-то загадочно улыбнулся, а Ф. шепнул: «Все уговариваю его уступить вам своего секретаря, вот этого самого черномазого, что прислуживает нам — подходящий человек и по-русски сносно пишет: вот образчик.

И он подал мне листок почтовой бумаги, где было нацарапано скверным почерком следующее:

«Милостевий Государъ Мамед-али шкуна Бака пришла и фотаген в грузила вчера отправил Бондарнеи доски надеюсь наднях нагрузица и от правица впутъ болие нечива писать».

— Пишет, действительно, сносно, но, что ж говорит Хаджи-ага?

— Самому нужен... Впрочем, намекнул мне, что если выхлопочете ему медаль — уступит... Все его тщеславие ограничивается желанием получить медаль: это его единственная мечта!

Ужасное положение, когда вас безвинно принимают за особу, да еще из Петербурга, а меня они видимо принимают за оную! Без сомнения, подобного рода сделка между нами состояться не могла, и я, пообещав Хаджи-ага сделать подарки, за услуги, простился...

На другой день Ф. познакомил меня с одним семейным персом, здешним уроженцем и купцом, Ш—ъ, владеющим русским, персидским и даже арабским языками. Это был человек среднего роста, лет под сорок, с щетинистыми усами на дряблом лице, приниженностью в приемах и вялостью во всей фигуре, в барашковой шапочке несколько на затылок, казакине с открытою грудью, узких шароварах и башмаках. [70]

— На каких условиях желаете ехать со мною? спрашиваю его — глядит на Ф.

— Он положился на меня, отвечает тот; как решу, так и будет хорошо; это безусловное доверие по персидски называется «векилъ».

— И мать моя тоже говорит: сделай так, как скажет Иван Егорыч, наконец промямлил мой будущий переводчик, согласившийся на эту роль за 60 р. в месяц, помимо полного содержания в течении всего путешествия, о чем я немедленно телеграфировал в Петербург Г—му, от которого, получил ответ, связывавший мне руки, что могло затормозить все дело. Его телеграмма гласила, что хозяйственная часть поручается поверенному при торговом караване некоему Грошеву (из торгового сословия), имеющему прибыть сюда с товарами из Москвы не ранее, как через 1/2 месяца, точно выбор переводчика относится к хозяйству! Таким образом, я, вопреки условию, остаюсь без переводчика, и поставлен в зависимость от приказчика Г—ого, говорившего мне в Петербурге: «Рана не дозволяет мне предпринять такое дальнее путешествие, и вы едете вместо меня». Отсюда следует, что я, заменяющий лицо Г—ого, буду под ферулою его сидельца... Вот логика!

Но в моем кармане 550 р., чего достаточно будет на первое время путешествия, — и я, не теряя времени, покончил дела в Астрахани и решился ехать в Персию один, а Ш—ву оставил письмо на имя Грошева.

Губернатор, к которому зашел я проститься, показал мне только что полученное им от Г—ого письмо, гласившее, что в торговой экспедиции, отправляемой в Персию и далее, Грошеву поручается торговая часть, а мне все остальное. Все остальное! — какая ширь и потемки! Я призадумался. А не заявить ли мне претензию на его миллион? Отдаст или не отдаст его он мне? — вот вопрос, над которым... не призадумаешься! Конечно, если я получу фирман на украшение своего пиджака Львом и Солнцем 1-й степени, то охотно уступлю его ему, но если мне случится с помощью двух револьверов покорить Персию и тут же кстати прихватить центральную Азию, со всеми халатниками, а Г—ой, участвовавший в моем победном шествии, своими пятаками [71] (отчасти не уплаченными мне по сю пору), заявить претензию на корону сего мусульманского мира, то не подлежит сомнению, что нет, ибо, хотя к нему и идет тюбетейка, но что ж кроме ярмарок может он соорудить там!?

— О чем задумались? перебил мою мысль губернатор.

— Сокрушаюсь, как бы «просвещенный» ташкентец не остался бы в одном ночном колпаке.

Я шучу: губернатор не спрашивал, о чем взгрустнулось мне, но охотно согласился хранить у себя все материалы, которые придется собрать мне на пути, впредь до моего возвращения в Россию, и снабдил меня заграничным паспортом, на который в Персии, без сомнения, никто не взглянет кроме нашего же консула, если только я заеду к нему, а заехать придется.

Наконец, выполнив последнюю формальность, т. е. взяв из полиции, впервые видевшей меня, свидетельство на беспрепятственный выезд за границу, я сдал излишние вещи на сохранение в канцелярию губернатора, снабдившего меня письмами к начальнику астерабадской морской станции Зайкину и нашему астерабадскому консулу Бакулину, и простился с ним и его видным правителем канцелярии — красавцем-армянином с невыразимо-обольстительными усами и ногтями, подчищая которые, он проникающим в душу голосом сетовал передо мною на «либерализм» земства.

«Это ужасно, ужасно!» думал я, спеша домой укладываться в путь — дальнюю дорогу, куда беру с собою большие сапоги, ботинки, фуфайку, 4 пары белья, одеяло, пиджак, брюки и широкополую шляпу, компас, термометр и записные книжки. Мне хотелось поскорее стряхнуть с себя городскую пыль, всею душою отдохнуть в тиши, на просторе, всею грудью подышать свежим воздухом, и я отправился на баржу «Арагву», где буду ночевать, а завтра она доставит пассажиров, (едущих в порты Каспийского моря) на пароход, ожидающий ее, по причине мелководья Волги, в 90 верстах отсюда, на 9 футовой глубине.

На пристани общества «Кавказ и Меркурий» мне не выдали билета ни 1-го, ни 2-го класса, потому что очередной пассажирский пароход «Михаил» испортился, а заменившая его [72] паровая шкуна «Армянин», приспособленная к перевозке грузов, имеет только 3-й класс, т. е. палубный; впрочем, управляющий пароходством обещал позаботиться об удоб-ном помещении меня там.

Устройство баржи «Арагвы», по которой я под звездным небом расхаживаю один одинешенек, элегантно, но сухая пыль персидского порошка, которым изобильно посыпана моя постель в каюте от клопов, сильно бьет в нос... Без тараканов и клопов россиянину никак не живется!

Пользуясь досужим часом, побеседуем о торговых связях Астрахани с Персией и отчасти — центральною Азиею. Перед нами реальная Астрахань с ее диким разгулом, пыльным зноем и цветущими болотами среди улиц, но угаснувшей торговлею с центральною Азией и Индией, бессилием состязаться с заграничным транзитом в Персию и проч., и проч.

Со времени покорения Астрахани Иоанном Грозным в 1554 г., население ее увеличивается разноплеменными пришельцами: татарами, армянами, русским бродячим людом, средне-азиатскими и индийскими купцами, а вместе с тем возникает меновая торговля, и уже в конце прошлого столетия этот прибрежный город является важнейшим русским рынком в торговле с центральною Азией и далекою Индией, но не на долго. С одной стороны, грабежи разными кочевниками караванов на пути между Хивою и Мангышлаком и судов у восточных берегов Каспийского моря побуждали азиатских купцов повышать ценность своим товарам; с другой же — крайне недобросовестное отношение русских торговцев и тогдашних административных и судебных мест к ним повело в 30-х годах текущего столетия к банкротству всех значительных хивинских и индийских домов в Астрахани, что облегчило армянам и персам овладеть торговлею ее. Наплыв в последнее время евреев угрожает конкуренцией и им, а тем временем всесветные граждане подготовляют себе почву к тому, благотворя [73] бедствующему люду за 100 процентов или торгуя воровскими вещами, контрабандою и тряпьем на вечернем базаре.

Итак, торговля Астрахани с Индией и центральною Азией угасла; караваны последней, в более скромных размерах, направились на дальний Оренбург. Обоюдные попытки воскресить ее начались со стороны Хивы в 1869 г. и продолжаются нами до сегодня; хивинцы, воспользовавшись миролюбивым настроением кочевавших между Аралом и Каспием туркмен, обессиленных тогда, с одной стороны, исконными своими врагами — киргизами большой орды, разграбившими их имущества, с другой же — поражением их персами, снарядили караван в Астрахань; после тридцатидневного пути из Хивы до Красноводского залива — хотя пустынного пути, но достаточно обеспеченного кормом для верблюдов и тридцатью колодцами воды, выкопанными туркменами, издавна снабжавшими по нем хивинцев солью и нефтью с острова Челекеня — он прибыл в Красноводск, и часть товаров его, преимущественно хлопок, марена, простые халаты и ковры, всего на сумму 12 тыс. руб., была нагружена здесь на суда и отправлена по назначению в Астрахань.

С нашей же стороны, после хивинского похода, было последовательно отправлено из Красноводска в Хиву несколько караванов, и нет сомнения, транзит через Астрахань и Красноводск в среднюю Азию должен со временем развиться в той же степени, в какой он разовьется через Гязь и Мешедессер в Персию, которую мы в настоящее время снабжаем своими фабричными и заводскими произведениями, однако ж далеко не в блестящих размерах, по той главной причине, что не знаем потребностей ее.

Для приблизительного знакомства с нашею азиатскою торговлей через Астрахань обратимся к оборотам ее за последнее десятилетие, по сведениям астраханского статистического комитета. [74]

Ведомость по главным сортам товаров, привезенных из Персии и Средней Азии через Астраханскую таможню за десять лет.

Отсюда видно, что, по ценности, главные статьи привоза за 1873 г. составляют:

1) Хлопок.......на 505,533 руб.

2) Сухие фрукты..........на 262,329 руб.

и 3) Мягкая рухлядь.....на 103.918 руб.

А вывоза:

1) Бумажные изделия . . . . на 276,191 руб.

2) Железо и железные изделия на 105,354 руб.

и 3) Шерстяные изделия . . . на 174,794 руб.

Самую же скромную цифру дает наш сахар: всего на сумму 723 руб.

Но эти цифры далеко не выражают ценность фактического привоза и вывоза, ибо:

1) Таможня доставляет сведения в астраханский статистический комитет изредка и то неполные и неточные. Напр., из представленной здесь ведомости вывоза за 1.870 год значится: сахару на 1,115 руб., между тем как в астерабадском консульстве показано: привоз в Мешедессер (т. е. вывоз в Персию) до 700 пуд. русского сахару, по 7 руб. 80 коп. (средней стоимости) за пуд, что составит . . . 5,460 руб.

В том же году привезено на Гязский берег до 300 пуд. сах., по 8 р. 50 к. за пуд.....2,550 руб. всего 8,010 руб.

Разногласие между теми и другими сведениями, черпающими из одного источника (астраханской таможни), составляет 6,895 р.!?

2) Немало товаров идет каботажем из Астрахани в Баку, откуда они контрабандно провозятся в Персию и среднюю Азию.

3) Из Персии доставляется в Россию также контрабандно много товаров, не говоря уже об удобоскрываемых от наблюдения таможни ценных камней, как то: бирюза и пр.. и пр.

Следовательно, ведомости астраханского статистического комитета невольно внушают к себе недоверие, и из них можно сделать разве только тот безошибочный вывод, что мы отправляем товаров меньше, чем получаем, и разность приходится нам приплачивать звонкою монетою. [78]

За пополнением официальных сведений обратимся к частным источникам: опытные торговцы и комиссионеры, как наши, так и персидские, а также фактуры, несколько ознакомят нас с потребностями персов в настоящее время.

I) Сведения на этот счет, собранные мною в Астрахани при содействии почетного гражданина Ивана Егоровича Франгулова:

а) Сукно. Астраханские персы носят преимущественно темно-зеленый или черный верх и красную подкладку; полотно на сорочки — своего домашнего (ручного) производства.

В Персии же каждая провинция имеет свои любимые цвета сукон (не дороже 2 р. за аршин), из коих мне назвали: синий, желтый, голубой, палевый, темно и светло-коричневые: гвоздичный, кофейный и пр., дикий, моссака, золотистый или корицевый, темно и светло-малиновый, зеленый, темно зеленый или травной, шоколадный (светлый), песочные цвета, офицерское сукно (называемое персиянами: «соль с перцем»), натуральное и цветное верблюжье сукно симбирской фабрики Селиверстова.

b) Драп. темного, или — по московскому выражению — («внутреннего цвета», синий, коричневый, темно-зеленый; немного черного (который носится в течении первых десяти дней Мухаррема, после чего траурный костюм дарится духовным или бедным), в особенности ходкого в Мешхеде, куда стекаются правоверные богомольцы шиитского толка на поклонение праху Имама Риза.

с) Ситцы. Дешевые барановские (по 15 к. за аршин) имеют хороший сбыт в Хорассане, Астерабаде, Мазандеране, в г. Реште и многих других; наиболее ходкие: темно-синие и алые. Из ситцев других фабрик расходятся: розовый (двухпробный и трехпробный), нелинючий кубовый (настоящий индиго), преимущественно мелкого рисунка над крупным.

d) Прочие мануфактуры. Тюль для женщин; шерстяная и бумажная фланель мелкими клетками или ровных цветов: красного, зеленого, синего и грозелевого; шерстяные, бумажные и фланелевые одеяла ярких цветов; полосатый канифас; красный кумач; цветной люстрин для кушаков: алый, желтый, малиновый, серый и дикий; в небольших [79] размерах пойдут: плис, бархат черный и зеленый рипсы; атлас: малиновый, синий, зеленый и полосатый, поменьше — черный и белый; голубой же (бабаевский) широких размеров, по 1 руб. 30 коп. аршин, расходится не хуже сатин-атласа (шерстян. материя) черного, коричневого и дикого (темного и светлого) цветов; шерстяные платки (в 1,5 аршина) с разными цветами по белому фону (лучшие — в Москве у Гучкова); серебряная вызолоченная и мишурная узкая бахрома, называемая «аширма» (в Москве: у Кувшинникова и Вишнякова); цевочное серебро и золото (получаемое из Москвы от Арбузова и Вишнякова) в катушках и моточках расходится не мало в Шахруде и в особенности в Мешхеде.

е) В Тегеране найдут сбыт немного французских бархатных ковров с яркими рисунками зверей и цветов.

f) Меха хорьковые и беличьи (а в Хиву идут: котик 5 р. 30 к., лисьи лапчатые 7 р. 50 к., выдра 5 р. 40 к., завойчатые меха: лисьи 40—100 р., изредка песцовые лапы).

g) Самовары (Баташева из Москвы и тульские — Назарова), весом 10 фунтов и не более 20 ф , известных персидских рисунков; медные кофейники и в особенности большие медные тазы (в Тегеране найдет сбыт и мельхиоровый товар: самовары, подносы, кувшины, зеркала в 2 — 24 вершка); зеркальца с нижегородской ярмарки: бронзовые и деревянные с рисунками на рамках; ножи и ножницы, большие медные ступки, разные замки, простые и ирбитские сундуки, иголки и булавки; синяя и белая почтовая бумага, простая писчая бумага, преимущественно фабрики Кувшинова, №№ 6,5, 6, 7 и 8; янтарные бусы, часы (серебрян.) по 10—13 р. (в Москве продаются дюжинами у Читунова и Мозера), ключики с фигурками —из всех металлов, кроме золота, и немного шел--ковых снурков для часов; английские штифты, полосовое железо — Яковлева, круглое (резное) — Пашкова, сталь: листовая и плитками в 0,5 пуда — Китайцева, медь: листовая, в 10 фунтов и олово из Москвы и нижегородской ярмарки, но лучше — прямо с заводов; чугунные кувшины или умывальники (кумганы) с нижегородской ярмарки; тульские ружья, двуствольные пистолеты и револьверы, но только не с готовыми зарядами, следовательно — с пульными формами; стеклянная, фарфоровая и фаянсовая посуда, разноцветное стекло и диамантины для резки [80] его; немного керосиновых ламп, побольше медных, бронзо-вых и др. подсвечников персидского образца, с стеклянными колпаками: круглыми или в форме лилии, но без стеклянных привесок и розеток; маленькие чашки, стаканы, маленькие чайные ложки: немного серебряных, побольше нового серебра, фражетовских и мельхиоровых; подносы: круглые и продолговатые разных рисунков; стеклянные кальяны (из Москвы, завода Мальцева): простые (без позолоты) белые, розовые, голубые; дешевенькие щеты, карандаши, немного дешевых гармоник, бордюры и обои с рисунками цветов, птиц и зверей; стеариновые свечи, под названием картофельных, но лучше завода Крестовниковых, по 5 — 6 штук на фунт; хина (из Москвы), нашатырь и кашениль.

II) Торговые сведения, собранные при содействии персидского агента и комиссионера Хаджи-аги и других лиц.

В настоящее время вывозятся из России в Персию следующие товары:

Миткаль: 1, 2 и 3 сорта; барановские ситцы: красные с белыми связями и другие, согласно образцам, доставленным мною А. И. Глуховскому; барановский коленкор, белый, двухаршинной шир.; кубовый ситец фабрики Глинского; кубовые платки: 7, 8 и 9-тичетвертные, тоже фабр. Глинского; платки тех же размеров, но красные с белыми связями, фабрики Баранова; шерстяные и шелковые платки разных цветов и сарпинские — клетчатые; рипс, красный плис, недорогое сукно, (1 р. 50 к. за арш.); атлас разных цветов, сообразно образцам, доставленным мною А. И. Г—му; тик: мелкополосатый, шириною в 22 и 24 вершка; олово, листовая желтая и красная медь, сталь, железо Яковлева, самовары Баташева. подносы под самовары (из Петербурга) разной величины и рисунков, а также маленькие подносики под чашку или стакан; медные тазы разных размеров; железная и медная тонкая проволока, простые гвозди и английские штифты; железный лом (негодное железо), ртуть, цевочное серебро и золото фабрики Арбузова из Москвы; комфара, сассапариль и хина; медный купорос, нашатырь, канцелярское семя, кошениль, сурик, медянка, сандал и разный москательный товар (сабур); стеариновые свечи, медные и железные замки, хрустальная посуда, полоскательные чашки, блюда разной [81] величины, чайные и кофейные чашки персидского рисунка, чайники, персидские подсвечники с пружиной для выдвигания стеариновой свечи и вазою, т. е. стеклянным колпаком; белое и цветное стекло; карманные серебряные часы; писчая бумага №№ 5, 6,5, 6 и 7; немного мужских зонтиков, хорьковых и беличьих мехов, деревянных и обитых железом сундуков разных размеров.

Персия же доставляет в Россию, преимущественно, следующие товары:

1) Из Астары: ардебильский хлопок, ковры, паласы (ковры без ворса), овчину низшего сорта, овечью шерсть. сабзу (сушен. зеленый кишмишевый виноград), марену.

2) Из Энзели: гилянский шелк, кячь (плохой сырец), сарацынское пшено (рис), воск, кипарис, пальму, ореховое дерево. 3) Из Мешедессера: хлопок — мазандеран и пряденую бумагу, шелк и шелковые платки, куницу и шакала, мерлушку и мешин (выделанную овчину), оленьи рога, воск, рис, мак, кунжут (растительное масло), семена айвы, шапталу, грецкие орехи 1-й и 2-й сорта, алибухару и курягу (кислые сливы в сушеном виде). 4) Из Астерабада: шелк, хлопок, грецкие орехи. 5) Из Сябзавара, Турбата и вообще Хорассана: шелк, хлопок, разный пушной товар и преимущественно: лисицу, куницу, черную простую овчину, кожи, ковры и войлоки, сакиз (смолку, которую так любят жевать ногайцы, бухарцы, хивинцы и некоторые туркмены и персы). фрукты: миндаль, фисташки, грецкие орехи, касни и курягу (сладкая и кислая слива). 6) Из Езда: марену, нечищенные фисташки. 7) Из Дамгана: хлопок, свинец. 8) Из Казвина: хлопок, пестер (грубые бумажные изделия клетчатого рисунка), выбойку, одеяла, кишмиш, алучу (род сливы), грецкий орех, финики, курягу, фисташки 1-й и 2-й сорта, деревянное масло, алиджару (для краски). 9) Из Кашана: чищенный миндаль, краску кулъян, шубной клей, одеяла, скатерти и хлопок. 10) Из Хамадана: одеяла, выбойку, хлопок и пряденную бумагу, чернослив, крупный изюм и кишмиш. 11) Из Испахани: ковры и шелк 1-й сорт. 12) Из Тавриза: чищенный и нечищенный миндаль, курягу, выбойку, пряденную бумагу. 13) Из Курдистана: лисицу, чернильный орешек, катира (клей), и 14) Из разных других мест: [82] выделанную овчину, черную, белую и красную мерлушку, лисицу и куницу, шерстяные одеяла и выбойку, марену, финики и кишмиш.

Все эти сведения, в связи с собранными мною в Персии торгово-статистическими материалами, достаточно охарактеризуют нынешнее состояние русско-персидской торговли.