ХАНЫКОВ Н. В.

ЗАПИСКИ ПО ЭТНОГРАФИИ ПЕРСИИ

MEMOIRE SUR L'ETHNOGRAPHIE DE LA PERSE

Введение.

Несостоятельность попыток ограничиваться примером одного Хорасана для установления этнографических особенностей населяющих его народов. — Необходимость изучения данного вопроса применительно к Персии с учетом всех районов, заселенных народами иранской расы ¹. — Новизна сюжета. — Недостаточность выводов, приведенных авторами, изучавшими указанную проблему. — Основные причины этого: а) неверный подход к рассмотрению итогов путешествий; б) действительные трудности темы; в) характер взаимосвязей между путешественниками и этнографической наукой. — Рассмотрение применяемых при этнографических исследованиях инструментов. — Затруднения, испытываемые художником, стремящимся точно воспроизвести с помощью рисунка от руки типажи иной национальной принадлежности. — Необходимость замены подобных рисунков муляжами или фотоснимками. Огромное преимущество фотографического метода по сравнению с приемом непосредственного изготовления муляжей. — Общий вывод.

Я завершил свое исследование о южной части Центральной Азии (Recueil de voyages et de memoires, publie par la Societe de Geographic. Т. VII [Paris], c. 237 и далее (русское издание — «Экспедиция в Хорасан», М., 1973). Постранично даны примечания автора. Примечания переводчицы и ответственного редактора помещены в конце книги. — Ред) обещанием изложить в другой работе вопросы этнографии Хорасана. Однако по приведении в порядок записей, собранных мною по данному сюжету за время путешествия, я пришел к заключению, что не смогу ограничиться строгими рамками территории только этой провинции Персидской империи. Картина, отображающая исключительную пестроту ее населения, не представлялась бы ни исчерпывающей, ни интересной для изучения населяющих Азиатский континент народов.

Различные племена, прошедшие через эти обширные пространства и пустынные горы, жители городов и древних поселений составляют лишь крохотную частицу многочисленного народа, являвшегося с незапамятных времен хозяином той земли, о которой мы ведем сейчас речь и прошлое которой — то героическое, то печальное — оставило неизгладимые [26] следы. Таким образом, только изучение всех иракских племен и народов в их многообразии даст нам возможность надеяться на выявление некоторых общих фактов, что, в свою очередь, позволит правильно установить место каждого члена иранской семьи народов в великой человеческой семье.

Несмотря на наличие значительного количества трудов с целыми главами, посвященными описанию населения Персии, полагаю возможным отметить без всякого преувеличения, что исследование иранских народов — сюжет абсолютно новый (Когда было закончено это введение, г-н Шпигель ² опубликовал имеющие важное значение записки о Персии, озаглавленные «Иран, страна между Индом и Тигром» ³. Значительная часть названного труда посвящена этнографии страны; укажем при этом, что ученый-профессор из Эрлангена разбирает предмет в историческом и филологическом аспектах, а потому даже с появлением этой превосходной работы потребуется еще немало изысканий для заполнения лакун в наших знаниях о физических особенностях иранских народов, что открывает обширное поле деятельности для многих поколений путешественников и исследователей). Причины этого легко объяснимы.

Персидская .империя, утратившая свое былое величие, сохранила огромную территорию, малодоступную для европейских путешественников как из-за огромной протяженности, так и вследствие безжизненности пересекающих ее пустынь. Ни одному иностранцу не удалось побывать во всех ее уголках, да и из местных жителей это проделали лишь немногие. Поэтому такие путешественники, как Шарден ⁴, Дюпре ⁵ и другие, предпринявшие попытку нарисовать общую картину населения империи, делали это большей частью на основании метода индукции; обобщения их построены на базе частных наблюдений над сравнительно ограниченным числом индивидуумов. Иногда же подобные заключения основывались исключительно на устных свидетельствах, которые повсюду, особенно на Востоке, следует воспринимать с большой оговоркой. С другой стороны, кажущаяся общность языка, одежды, обычаев и религии натолкнула путешественников на мысль, быть может очень поспешную, об абсолютном этнографическом единстве расы, а сама возможность заняться поисками отличий в происхождении между жителями различных частей империи редко приходила им на ум.

Чтобы составить некоторое представление о значении этнографических выводов, полученных путешественниками, позаимствуем из некоторых общих трудов по этой науке изложение основных черт, к которым прибегают для характеристики народов иранского корня. Обратимся прежде всего к краткому, но богатому ценными сведениями произведению г-на Омалиуса де Халлоя ⁶, озаглавленному «О человеческих расах или элементах этнографии», а также к труду г-на Перти ⁷ «Основные черты этнографии», заслуженно снискавшему в Германии славу весьма солидного исследования. [27]

Причислив иранские народы к арамейской ветви, г-н Омалиус на стр. 36 главы «Общие отличительные признаки» пишет: «Народы, которых мы объединяем под названием “арамейская ветвь", обычно черноволосы и черноглазы; их кожа более подвержена загару под воздействием солнечных лучей, чем кожа европейцев; они среднего роста, и у них выразительные лица». Далее, на стр. 43, читаем: «Народы иранской семьи, подобно народам семитической семьи, достигли в древности уровня развития, который затем скорее упал, чем повысился. Мы уже сообщили, что их языки принадлежат к группе, названной лингвистами индоевропейской; считают, что эта группа языков зародилась на персидских и туркестанских плато, откуда они, по-видимому, распространились в Индостан и Европу. Однако мы склонны полагать, что упомянутые языки, наоборот, появились в Азии благодаря европейцам, предпринимавшим, по всей вероятности, завоевательные походы в этой части Земли в доисторические времена; им, очевидно, удалось в значительной степени видоизменить язык покоренных народов, с которыми они смешались». Наконец, на стр. 44 сказано: «Вообще таджики хорошо сложены; их отличают густые черные бороды; по характеру — это веселые, остроумные, деятельные люди, но легкомысленны, любят роскошь и торжественность обрядов».

Г-н Перти относит персов к арийско-океанической расе, представителям которой, по его мнению, присущи следующие основные особенности: «Овальной формы голова, открытый лоб, выступающий нос; скулы на щеках либо небольшие, либо едва заметны. Глаза продолговатого разреза, часто голубые, волосы светлые, каштановые и черные, бороды густые, кожа более или менее светлая, на щеках румянец» (стр.70). А на стр. 82 и 83 написано: «Персы, или таджики (как они сами себя называют), — весьма распространенный в Азии народ. Они расселились на Иранском нагорье до реки Инд; их встречают даже в Туране и в западной части Верхней Азии. Они основали поселения в России и в Сибири... Таджики, проживающие в современной Персии, — среднего роста, светлокожи, с живым и острым умом. Они вежливы, но в их характере вследствие подчинения деспотической власти выработались черты лживости, угодничества и плутовства; склонны к чувственным удовольствиям».

Чтобы лучше представить себе неполноту данного описания, обратимся к портрету индийца, мастерски нарисованному Шлегелем ⁸ в работе «О происхождении индусов» ⁹. «Лицо овальной формы, лоб высокий и преобладает над нижней частью лица; скулы сглажены, глаза большие, горизонтально посаженные, красивого разреза, хотя и прикрыты толстыми веками; нос выступающий, часто орлиный, с хорошо выраженным остовом; крылья носа близко посажены, но [28] несколько расширяются в той части, которая обращена книзу; два ряда ровных, вертикально посаженных друг над другом зубов; небольшой, изящно очерченный рот, окаймленный умеренной толщины губами; округлый подбородок и, наконец, волосы — черные, длинные, шелковистые и волнистые, но не курчавые. Взрослые мужчины носят густые бороды, достигающие большой длины, если их не подстригают; добавьте к этому стройность фигуры, особенно у женщин, исключительную пропорциональность соотношений длины ног и бедер и высоты торса, а также необычайно изящные руки и ноги».

Далее у того же автора сказано, что индийцев на основании такого портрета следовало бы отнести к белой расе, а между тем они черные; автор выходит из затруднения, заявив, что черный цвет кожи у жителей бассейна р. Инд иной, чем у собственно чернокожих. В итоге ученый предлагает считать представителями белой расы категорию людей, наделенных чувствительной кожей, подверженной быстрым видоизменениям под воздействием различной среды.

Таким образом, мы видим, что три весьма компетентных судьи пользуются почти одинаковыми выражениями при описании персов и индийцев — двух народов, которых невозможно спутать, когда их наблюдаешь, но которых трудно отличить друг от друга на основании их этнических признаков. И дело здесь не в каких-то частных недостатках работ только что процитированных ученых авторов. Можно было бы просмотреть все трактаты по этнографии и всюду встретились бы одни и те же расплывчатые формулировки хотя и правильные с точки зрения общих понятий, по не содержащие никаких деталей, присущих исключительно описываемой расе.

Хотя все сказанное выше и доказывает со всей очевидностью несовершенство имеющихся >в распоряжении науки методов установления различий между народами, возлагать ответственность за такое положение дел на одних этнографов все же было бы несправедливо. Подобные упреки скорее следовало бы адресовать путешественникам, ибо к их отчетам обращается этнограф в поисках необходимых ему морфологических подробностей; они без должного внимания относятся к выявлению существенных отличительных особенностей, свойственных внешнему облику исследуемых народов. А если это так, то было бы интересно подробнее раскрыть основные причины того, почему путешественники по Персии так мало сделали в области этнографического изучения иранских народов. По моему мнению, причины эти могут быть сведены к трем четко выраженным моментам: первый проистекает из неверного подхода к рассмотрению в целом итогов путешествий; второй заключается в действительных трудностях, встречающихся при исследовании столь сложного и малоизученного сюжета; третий кроется в том, что [29] этнография как наука еще слишком молода и несовершенна, чтобы быть исчерпывающей.

Описания путешествий, начиная от Геродота и кончая Александром Дюма, большинство читающей публики воспринимало как литературную продукцию, нечто среднее между романом и серьезным трудом. Их успех зависел почти исключительно от умения путешественника излагать материал так, чтобы просвещать читателя, развлекая его. Вот почему столько книг такого жанра заполнены волнующими подробностями о личных приключениях путешественников, красочными описаниями — короче говоря, вещами весьма сомнительной научной значимости, в которых грядущие поколения тщетно будут искать какие-то полезные сведения, дабы сравнить настоящее и прошлое той или иной страны. Находились люди, которые пытались доказать, что такой метод описания путешествий вполне оправдывает себя. Они утверждали, что, для того чтобы дать подлинную картину нравов и характерных внешних признаков народа, достаточно запечатлеть его, если можно так выразиться, в состоянии повседневной деятельности. Однако подобная, слишком благожелательная оценка явно ошибочного метода не учитывает следующего момента: в такой отдаленной стране, какой, к примеру, является Персия, европейцу войти в контакт с местным населением — дело отнюдь не простое. Почти никогда европейскому путешественнику, оказавшемуся на сравнительно короткий срок в пределах какой-то страны, не удавалось завязать с кем-либо из местных отношения, основанные на доверии. В подавляющем большинстве случаев он либо рискует столкнуться с человеком, который ради возвеличивания представлений о своей родине подает вещи в ложном свете, либо (что еще хуже) встречает недоброжелателя, считающего европейца врагом, явившимся выследить на его родной земле недостатки. И такой житель, естественно, считает своим долгом направить пришельца по ложному следу.

По прочтении внимательнейшим образом всего, что написано о Персии древними и современными путешественниками, я должен признать, напрашивается следующий вывод: действительный и научный интерес в написанном всегда обратно пропорционален богатому собранию небылиц и повествований о личных приключениях. Бесспорно поэтому, что произведения таких авторов, как Скорсби ¹⁰ и барон Гумбольдт ¹¹, едва ли могут рассчитывать на кратковременный успех, тогда как сплетение более или менее необычных перипетий привлечет вначале значительно большее число читателей. Однако при этом можно быть абсолютно уверенным в том, что труды названных авторов оставят в человеческой памяти несравненно более глубокий след. Пока изучение нашей планеты будет интересовать ее жителей, пытливые [30] потомки неизменно будут обращаться к подобным исследованиям как к собранию подлинных фактов.

Совершенно ясно, что такое понимание роли путешественника, о какой мы говорили, должно отрицательно сказаться как на этнографических изысканиях, так и на всякой другой научной деятельности, результатом которой после затраты неимоверных усилий нередко оказываются лишь несколько цифр и незначительные выводы — итоги, в которых личность исследователя практически совсем не видна.

Перейдем теперь к рассмотрению трудностей, связанных с любой этнографической работой в Персии. Оказавшись в среде, совершенно для него непривычной во всех отношениях, путешественник неизбежно будет давать ошибочное толкование наблюдаемым фактам. Не проще ли прежде всего составить точный список народностей или племен, встреченных во время путешествия? Создается впечатление, будто он довольствуется добросовестным перечислением их названий. Однако применительно к народам Востока подобный перечень будет изобиловать неточностями, если при его составлении постоянно не обращаться к народным летописям. В примерах этому нет недостатка, но в данный момент ограничимся одним примером наиболее стереотипной ошибки. Я имею в виду шахсевенов — кочевое племя из окрестностей Ардебиля. Почти всегда считали, что оно представляет особую народность, хотя достоверно известно, что возникновение этого племени, состоящего из родов всех тюркских кочевых племен Азербайджана, относится не ранее как к эпохе шаха Исмаила ¹², первого царствовавшего Сефевида. Эти этнографические причуды, связанные с кочевым образом жизни народов значительной части Азии, заслуживают особого внимания. Они со всей очевидностью объясняют нам, почему так много расхождений между перечнем народов в надписях эпохи Дария ¹³; материалами, составленными Геродотом и географами древности; соответствующими сведениями, которые можно почерпнуть у арабских и персидских авторов домонгольского нашествия; данными авторов, живших после завоевания Персии Хулагидами ¹⁴, и, наконец, списками, составленными европейскими путешественниками.

Указанная трудность, с которой непременно сталкиваешься, приступая к исследовательской работе, приобретает еще более серьезный характер, когда речь заходит об определении первоначальных областей обитания различных групп персидского населения. Точное установление такой территории везде, где человеку удалось обосноваться вопреки прихотям себе подобных, представляет подлинный научный интерес. В Азии же подобный поиск может приобрести значение лишь при условии, если он сопровождается пространным историческим комментарием. [31]

Деспотическими распоряжениями правителей в этих краях часто определялись перемещения и даже видоизменения состава населения — факты, почти немыслимые в других естах. История Центральной Азии богата примерами подобных этнографических перемен. Более того, известно, что арабские племена первых веков хиджры ¹⁵ практиковали переселение соплеменников, кочевавших дотоле на своих бесплодных землях, в благодатные провинции обширных пространств, куда они вторглись вскоре после смерти пророка. В Хивинском и Бухарском ханствах и поныне сохранились образчики подобных кочевий. Монгольские правители вместе со своими кланами, составлявшими их улус, поселялись на больших расстояниях от тех земель, откуда они пришли. Узбекские ханы неоднократно вынуждали жителей Мерва переселяться в Самарканд. По велению шаха Аббаса Великого армян селили в Исфахане, а грузин перевозили в окрестности Кандагара. Надир-шах ¹⁶ заселял афганцами долины Мазендерана, перемещал кочевые племена из Шираза в Систан, принуждал грузин оседать в, Хорасане. Преемники этих правителей следуют их примеру до сего дня. Так что очевидно, что отдельное указание на местонахождение той или иной народности или племени не может представлять собой большой ценности, поскольку никогда нельзя быть абсолютно уверенным в том, каким образом данное сообщество людей оказалось в данном месте: в результате ли естественного расселения расы, частью которой оно является, или вследствие слепого каприза неограниченного деспота. Это указание лишь тогда обретет важное значение, когда путешественник возьмет на себя труд сопроводить упомянутые факты хронологическими и историческими подробностями — сведениями, которые мы можем получить только от путешественника; и поскольку о внутренних сторонах жизни восточного общества мало сохранилось упоминаний в письменных источниках, чтобы с этим познакомиться, следует обратиться к устным преданиям народов, свято сохраняемым из века в век.

Отмечая трудности, которые следует преодолеть в подобного рода изысканиях, я далек от мысли отрицать то полезное, что могут дать этнографические списки, пусть даже и не в завершенной форме. Ибо если и верно то, что восточные властители, проявляя свой необузданный нрав, легко могли по своему усмотрению создавать в подвластных странах новые ячейки населения, о которых ничего не было известно до сего времени, и если верно, что, следуя тому же произволу, они могли также объединять эти племена, то значительно труднее, если не невозможно совсем, полностью стереть их с лица земли. Известно, сколько жестокости и непримиримой ненависти проявил Тамерлан в расцвете своего могущества по отношению к небольшому тюркскому племени «черных [32] баранов» ¹⁷. Он преследовал его на всем пространстве от Азербайджана до Египта, убивая всех повсюду, где мог настичь, но полностью уничтожить это племя ему так и не удалось: еще и поныне оно существует в окрестностях Хоя. Сколько бы раз ни предпринимали персидские монархи аналогичные меры против луров — успех был тот же.

В нынешнем веке правитель Хивы Мохаммед Рахим-хан приложил все силы к тому, чтобы истребить несчастное племя каракалпаков; он изгнал их на острова Аральского моря, расположенные у впадения р. Оксус ¹⁸, и там, откуда бегство казалось невозможным, подверг их зверскому уничтожению. Тем не менее полувековой передышки было достаточно, чтобы потомки тех же каракалпаков вновь смогли занять достойное место среди кочевых племен Центральной Азии. Не более успешным было и безжалостное истребление курдского племени бильбас, предпринятое губернатором Мераге Ахмед-ханом, современником только что упомянутого хивинского хана. Этот род, в значительной степени истребленный, все же существует на плодородных равнинах Суудж-Булака.

Приведенные примеры весьма хорошо доказывают, насколько важны списки населения страны, помогающие путем их сравнения прийти к определенным выводам. К сожалению, лишь очень немногие из тех, кто путешествовал по Персии, подумали о составлении таких списков. Недостаточное внимание к историческим сведениям о народе часто пагубно сказывалось не только на результатах этнографических наблюдений путешественников, но также и на выводах таких уважаемых ученых, каким является, например, г-н Причард ¹⁹, ученых, решивших обобщить почерпнутые из отчетов о путешествиях материалы и свести их в научные положения. Так, Причард, пораженный различием типов татарского населения, проживающего в западной части занимаемой этим народом территории, и жителей восточных районов, был склонен приписать это тому, что они ведут совершенно различный образ жизни и потребляют неодинаковые продукты питания.

Я бы не останавливался на подобных заблуждениях, если бы совсем .недавно такой авторитет, как г-н де Бэр ²⁰, значительно более компетентный в вопросах этнографии, чем неутомимый английский автор, не поддержал последнего. На конгрессе антропологов в Гёттингене, состоявшемся 24 сентября 1861 г., знаменитый анатом заявил следующее: «Что касается большого влияния образа жизни и особенно питания (применительно к внешнему облику человека), то татары, по-видимому, представляют собой поразительный пример. Казанским татарам совершенно не свойственны ни широкие лица, ни выдающиеся скулы. Наоборот, у них суженные лица, довольно часто даже удлиненной формы, с сильно [33] выступающими носами, нередко в виде загнутого клюва хищной птицы. Их черепа среднего размера без каких-либо отклонений. А татары, живущие в долине Куры, показались мне еще красивее: в их облике отсутствует то выражение плутовства, которое, как полагают, должно было бы роднить их с волжскими татарами. Откуда же тогда у остальных татар, населяющих приволжские и приуральские степи, являющихся соседями казанских и говорящих на одинаковом с ними языке, более широкие лица, менее выступающие, более приплюснутые носы и вообще почему они грубее по своему облику? Причину этого я, совершенно так же как и г-н Причард, ищу в различии их образа жизни: мне совершенно ясно, что в данном случае речь не идет о людях разной национальной принадлежности, объединенных этнографом под каким-то общим названием, а о народе, считающем себя единым и неделимым».

Затем г-н де Бэр отмечает, что казанские и закавказские татары — земледельцы, тогда как другие являются кочевниками; несходство в их внешнем облике он полагает возможным объяснить тем, что последние питаются животной пищей и живут в палатках. Если бы знаменитый петербургский ученый в своих рассуждениях продвинулся несколько восточнее, а именно к башкирам, и немного южнее — к азербайджанским татарам, то встретил бы татар-кочевников с теми же чертами лица, что и у казанских и куринских татар, и нашел бы, что объяснение Причарда недостаточно обосновано. А если бы он сопоставил свои наблюдения с историческими сведениями, то, по-видимому, его поразило бы следующее: повсюду, где имело место смешение татар с другими народами, этот факт оказывал благоприятное воздействие на изменение их первобытного типа. Мы отмечаем это среди волжских и оренбургских татар, смешавшихся с финскими народами; наблюдаем в Закавказье и Азербайджане, где местное население встретилось с представителями иранских народов; и, наконец, татар Малой Азии, на формировании облика которых сказалось смешение с семитами. Если подобные видоизменения и не являются простым следствием смешения рас и народов, то, во всяком случае, они не имеют ничего общего с образом жизни, так как, повторяю, башкиры-кочевники и татары-кочевники из Азербайджана ничем не отличаются от башкир и татар — сельских жителей.

Подобные трансформации совершаются довольно быстро среди многих народов. Так, в 1816 г. несколько сот семей из Вюртемберга переехало на жительство в район Тифлиса и в Елизаветпольскую губернию. Первые поселенцы были на редкость некрасивы, с широкими квадратными лицами, со светлыми или рыжими волосами и с голубыми глазами; представители второго поколения стали заметно красивее, а [34] черные глаза и волосы уже не считались среди них редкостью. Третье же поколение настолько видоизменилось, что в нем едва ли можно было признать вюртембержцев. Почта у всей молодежи этого поколения отмечали черные глаза, каштановые волосы, удлиненные лица; фигуры, по-прежнему высокие, превратились в более стройные и ладные — словом, полностью исчезла присущая их предкам тяжеловесность. Я могу объяснить эту перемену, какой бы значительной она ни была, исключительно воздействием среды, ибо женщины- вюртембержки целомудренны, немецкие колонисты на Кавказе женятся только на своих, и я лично не знаю ни одного случая брака между вюртембержцем и грузинкой.

Недостаточное знание нравов и обычаев страны является для этнографа новым источником ошибок, тем более опасным, что эти факторы почти всегда сказываются на физическом облике народа. Как тот или иной народ воспринимает прекрасное, что он вкладывает в понятие «здоровье», как относится к развлечениям, каковы его ежедневные занятия, чем он питается, как устроено его жилище, что представляет собой одежда, обувь и прочее — словом, все то, что влияет на формирование внешних (наиболее подверженных изменениям) частей человеческого тела, представляет несомненный интерес.

Таким образом, рост, цвет кожи, густота волосяного покрова. вес, форма ступни и ноги и черепа, а также другие показатели, вне всякого сомнения, могут и должны служить ценными признаками для установления расовых различий; однако все сказанное, само собой разумеется, справедливо при условии осуществления наблюдений за жизнью народа в его естественной обстановке и состоянии, а не в каком-то случайном аспекте, порожденном искусственными трансформациями па базе существующих в стране обычаев.

Итак, чтобы распознать, что в строении тела особей того или иного народа является врожденным, а что благоприобретенным, .совершенно необходимо знать обычаи. Чаще всего способы, к которым прибегают в целях изменения формы некоторых частей тела, достаточно известны, чтобы остаться незамеченными даже для самого неискушенного взгляда. Никто не сочтет за врожденную особенность маленькие ноги у китаянок или кривые ноги у туркмен. Однако не всегда все так очевидно: например, сросшиеся брови, наблюдаемые у жителей Персии, чаще среди женщин, чем среди мужчин; чрезмерная удлиненность сосков, встречающаяся у жительниц Гренландии, наблюдалась также в Персии у женщин-кочевниц, вскармливающих своих детей стоя, на ходу или сидя на лошади; удлиненная форма черепа у луров и пр. — все это признаки, которые легко счесть врожденными. [35]

Детали всех сторон внутренней жизни народа всегда слабо освещались путешественниками по Персии; особенно слабое знание этих деталей проявлялось в случаях, когда путешественники пытались объяснить распространенность некоторых заболеваний или увечий. Так, мертвенно-бледный цвет лица сельских жителей некоторых областей этой страны нередко ошибочно приписывали воздействию климата, тогда как это явление очень просто объясняется: оно связано с укоренившимся среди некоторой части персов скверным обычаем — устраивать себе в новолуние кровопускание. Также и необычайно большое число плешивых людей и лиц с кожными болезнями не является следствием скверного ухода за детьми, как полагают некоторые путешественники, а объясняется тем, что головы детей принято покрывать плотно прилегающими войлочными шапочками.

Глазные болезни тоже вызываются не наличием соли в земле, а, по моему мнению, ужасным способом обработки зерна жителями восточных деревень: вытоптанные лошадьми колосья не просеивают, а провеивают на сильном сквозняке с помощью лопат. В результате подобной процедуры воздух заполняется мельчайшими соломенными частицами, вызывающими значительно более сильное раздражение век, чем разносимая ветром соляная пыль. Отметим, что случаи описанных заболеваний глаз учащаются осенью, после сбора урожая, и, сверх того, кочевники, жители тех же мест, на засоленных почвах, менее подвержены этому недугу, чем жители сельских местностей.

Часто упоминаемые источники ошибок — незнание истории страны и неосведомленность в нравах ее населения — сливаются, порождая третий, который ведет путешественника либо к поискам ложных точек соприкосновения между порядком вещей, существующим в Европе, и тем. что он наблюдает в Азии, либо к ошибочной оценке роли и значения собранных им этнографических данных. Даже такой добросовестный исследователь, как г-н Дюпре, которому этнография Персии стольким обязана, был введен в заблуждение имеющейся в его распоряжении информацией о военной организации кочевых племен Персидской империи. Основываясь на принятой классификации этих народностей по так называемому признаку разговорных языков, он счел возможным проследить аналогию между нормами построения этой организации и теми, которыми руководствовались в Мальтийском ордене, где рыцари разделялись по языковому признаку: из Франции, из Лангедока, из Прованса, из Кастилии и т. д. Если бы ученый несколько лучше знал специфику персидских учреждений, откуда он черпал свои сведения, он избежал бы некоторых этнографических неточностей. В числе таких неточностей назовем: отнесение курдских родов к [36] кочевому тюркоязычному населению; причисление племен, являющихся персидскими по происхождению и языку, к арабоязычным кочевникам, «не пользующимся более языком своих отцов, а изъясняющимся на обычном персидском» (стр. 466).

Зная эту специфику, Дюпре легко заметил бы, что чиновники персидской казны, помещавшие в один столбец тех из своих налогоплательщиков, которые просто жили рядом, менее всего были озабочены соблюдением принципа строгого научного подхода к своей работе... Кроме того, он смог бы установить, что достаточно обратить внимание на религиозное благоговение, которое привили населению Персии первые арабские завоеватели, чтобы объяснить стремление родовых вождей увязать зарождение своего клана с именем одного из таких ревнителей мусульманской веры; довольно часто члены секты брали имя своего святого в качестве названия племени, что ни в коей мере не соответствовало национальной принадлежности их первого вождя. Поэтому не прав Дюпре, причисливший бестами к арабским племенам: если даже допустить, что шейх Баязид Вестами был арабом по происхождению (что весьма сомнительно), то бесспорно, что в венах нынешних потомков первых поборников этой секты (живших в третьем веке хиджры), которые носят имя шейха, нет ни капли семитской крови.

Незнание языков страны большинством путешественников по Персии, вне всякого сомнения, также отрицательно сказалось на их этнографических изысканиях. Филология как наука возникла совсем недавно и еще не включена в число дисциплин гимназического курса. Если изучение в Европе иностранных языков — довольно распространенное явление, то совсем иначе обстоит дело со сравнительным изучением наречий. Например, еще совсем недавно местные говоры принимали за грубые искажения литературного языка, никоим образом не заслуживающие внимания ученых. И только пять лет назад красноречивый автор «Истории французского языка» ²¹ взял на себя труд доказать читателям «Журналь де саван» (за сентябрь, ноябрь и декабрь 1857 и январь 1858 г.), что местные наречия не являются «искажением развитого языка, претерпевшего все муки ломки в устах невежд», а, наоборот, представляют собой нечто органичное, богатое языковыми фактами, чрезвычайно полезными для познания прошлого народа.

Диалекты постигла не лучшая участь, чем говоры, и нет ничего удивительного в том, что из такого количества побывавших в Персии путешественников (как прошлого, так и настоящего) лишь трое (Ходзько ²², Березин ²³ и Дорн ²⁴) решили заняться изучением языков населяющих эту страну народов. [37]

Что же касается местных иранских говоров, то до сего времени они не стали объектом исследования.

Важность данной проблемы вынуждает меня уделить ей некоторое внимание. Процитирую несколько отрывков из Тексье ²⁵ и Шардена — двух путешественников, известных своими обширными и точными сведениями о Персии, — - чтобы убедиться, сколь бедны их труды в отношении филологии.

Тексье ограничивается упоминанием о том, что в персидском языке можно различить три основных диалекта — ширази, рустаки и хормузи: первый — это язык вежливости и изящества, употребляемый главным образом в Ширазе; второй — простонародный, грубый; третий — смешанный, изобилующий чужеродными, несвойственными этому языку оборотами. Кроме того, в Персидской империи имеются провинции, где говорят на совершенно иных языках.

Если по ряду других аспектов Шарден выражается яснее, то по вопросу персидских диалектов у него сказано еще менее, чем у Тексье. Считаю полезным довести до сведения читателя выдержки из второго тома описания его путешествий — наиболее существенные наблюдения, касающиеся языка страны: «Персы пользуются тремя языками: собственно персидским, являющимся исконным языком их государства, тюркизированным и арабским. Ни о каких других языках в Персии ничего не известно... Персидский — это язык поэзии, изящной словесности и общеупотребительный в народе. Тюркизированный распространен в армии и при дворе, где ни на каком другом не говорят... В первом томе своего труда я отмечал, что в Персидском королевстве (начиная от западных и южных границ вплоть до территорий, лежащих далеко за Парфией) более употребительным является тюркский, а не персидский; на остальной же части империи преобладает персидский... Персидский язык — это новый язык, зародившийся в период больших религиозных перемен в стране... Что же касается древнеперсидского, то это язык утраченный, на нем не сохранилось ни книг, ни документов... Гебры (эти остатки парсов, или огнепоклонников, свято передающие от отца к сыну свои обычаи и законы даже после распада их государства) говорят на особом языке, но его принимают скорее за жаргон, чем за древний язык. Они заявляют, что их жрецы, обосновавшиеся в Йезде — городе в Карамании ²⁶, ставшем их святилищем и основным местом пребывания, донесли этот язык до сего времени посредством устных преданий».

Отметив, что персидский принадлежит к числу очень мягких языков, Шарден пишет: «Я имею в виду персидский язык крупных городов, а не деревенские говоры, такие же грубые в Персии, как и в других местах, я столь же труднодоступные пониманию городских жителей. Этот персидский, [38] помимо прочих недостатков, отличается чрезмерным употреблением соединительных частиц; с их помощью соединяют в единое целое все разделы самых пространных рассуждений и те перечисления предметов, о которых идет речь. Это один из признаков, по которому узнают низкий стиль».

Выдающегося путешественника поразило также сходство между словами персидского языка и некоторых европейских языков, в особенности английского. Объясняя это явление, он употребил фразу, весьма примечательную для времени, когда еще никто не думал о миграциях арийских народов: «Причина подобной тождественности слов в языках стран, столь отдаленных и столь непохожих друг на друга, кроется, очевидно, в том, что своим распространением в Персии и в Европе эти языки обязаны одним и тем же силам».

По моему мнению, к числу существеннейших наблюдений Шардена следует отнести его замечание о стабильности форм персидского языка; правда, при этом его вовсе не смущает, насколько это столь справедливое соображение противоречит только что высказанному им мнению о сравнительно недавнем возникновении современного персидского языка. Не привожу этот важный отрывок здесь, поскольку буду цитировать его и разбирать в другом месте работы.

С тех пор как изучение восточных языков получило в Европе значительное распространение, путешественники, выезжавшие в Персию, почти полностью изъяли из своих отчетов наблюдения о разговорных языках этой страны. Разве не удивительно, что столь уважаемый ориенталист, как В. Оузли ²⁷, который получил такую солидную подготовку, уделил, подобно Шардену, лишь несколько слов языку огнепоклонников Йезда, совершенно не упомянув ни о языке Мазендерана, ни каких-либо других областей посещенной им страны?

Ко всем трудностям научного порядка, сопутствующим этнографическим изысканиям на Востоке, присоединяется еще одна, чисто материальная, но очень важная, затрудняющая сбор путешественником многих необходимых данных. Этнографическое исследование требует значительно более тесных контактов между исследователем и жителем страны, чем всякое иное, относящееся лишь к изучению природных явлений. Даже в более передовых странах чужеземец столкнется с затруднениями, когда ему необходимо проделать непосредственные измерения тела у значительной массы представителей какого-нибудь народа, собрать черепа или скелеты, познакомиться с преданиями, народными песнями и т. д. В Персии же все это бесконечно усложняется, так как там не только незнакомы с подобного рода занятиями, но и им всячески противодействует религия. Путешественнику необходимо соблюдать крайнюю осторожность, досконально [39] знать нравы и даже народные предрассудки, дабы не задевать чувства людей и самому не оказаться в неприятном, а часто даже опасном положении. Доступнее всего такая деятельность медикам и офицерам-инструкторам персидской армии. Первые в силу своей профессии ежедневно осматривают большое количество лиц обоего пола и, следовательно, могут собрать богатый материал о физическом строении народа. Офицеры-инструкторы имеют дело лишь с военными, но поскольку в настоящее время почти все провинции империи посылают солдат в шахские войска, то офицерам несложно понаблюдать в свободное время за многими представителями взрослого мужского населения из самых различных районов и собрать такие сведения, которых путешественник может получить лишь очень немного и ценой колоссальных усилий.

Что же касается накопления филологического материала, то за эту трудоемкую и тяжкую работу может взяться только исключительно преданный своему делу ориенталист. Она требует большого терпения и твердой воли, дабы не пасть духом либо из-за нехватки знаний, либо из-за нежелания опрашиваемых (в особенности это касается персов, всячески противящихся этому) отвечать на вопросы, с их точки зрения, не очень серьезные, а то и вовсе нелепые.

Все сказанное не явилось бы исчерпывающим объяснением полного отсутствия путешествий, предпринимаемых в Персию со специальной этнографической целью, если бы мы не упомянули о тех связях, которые существуют между этой наукой и путешествиями.

Развитие всех естественных описательных наук или, точнее, наук, занимающихся изучением земных явлений, в большей или меньшей степени зависит от исследований как на поверхности земли, так и в ее глубинах и в атмосферной оболочке в той мере, в какой это доступно человеку. Нет надобности утверждать, что эта зависимость неодинакова, ибо никто не станет возражать против того, например, что описательная ботаника более заинтересована в успехах путешествий, чем математическая география, почти все данные которой могут быть получены путем вычислений. Этнография же, как наука о человеке, изучаемом во всех уголках земли, тесно связана с развитием географии, следовательно, ее самым непосредственным образом интересуют путешествия и путешественники. Но чтобы вклад последних в эту науку был ощутим, она должна облегчить им своими рекомендациями трудную и сложную задачу, которую они берут на себя во имя ее развития, тем более что смельчак, покидающий родину в целях исследования малоизученных территорий, редко бывает профессиональным ученым. Он служит науке в меру своего умения и сил, привозя из дальних странствий в центры европейской цивилизации много ценного, что [40] используется учеными для расширения и «отделки» внушительного здания человеческих знаний. Жертвуя ради науки временем и часто жизнью, .путешественник справедливо хочет получить от нее ответ на два вопроса: что делать и как делать? И все отрасли знаний, которые используют труды путешественников, дают более или менее четкий ответ на оба эти вопроса. Каждая намечает путешественнику, на какие моменты следует обратить внимание, чтобы внести в них ясность; каждая рекомендует инструменты и удобные .в обращении приборы, с помощью которых он сумеет дать ответ на указанные вопросы. В столь ли благоприятные условия ставит путешественника этнография?

Не буду останавливаться на расхождениях во мнениях самих этнографов относительно целей и границ развиваемой ими науки; не буду останавливаться и на том, сколь мало среди них единодушия во взглядах на значение, какое имеют размеры различных частей тела человека; не путешественнику решать подобные научные тонкости. Он считает, что этнография должна быть такой ветвью человеческих знаний, которая требует от него сведений, достаточных для выяснения следующего вопроса: к какой расе, к какой семье народов принадлежит изучаемая им народность? Таким образом, речь идет о том, чтобы найти общий язык во взглядах на суть и значение данных, призванных помочь в разрешении названной проблемы. Но здесь-то и таятся трудности.

Великий мыслитель Германии знаменитый Кант .полагал, что научную классификацию народов земли можно, основывать исключительно на цвете кожи. Однако путешественники успешно опровергли его точку зрения. Особенно отличился в этой славной борьбе талантливый спутник Кука — Форстер ²⁸. Другой автор—Блуменбах ²⁹ — в своей важной публикации «О природных различиях человеческого рода», составившей эпоху в этнографической науке, взял за основу деления рас строение и размер, черепа и его соединение с шейными позвонками. Важное значение черепа, основанное на непосредственной связи с мозгом, форму которого он определяет, и предрешило то, что предложенный Блуменбахом признак занял основное место. Однако вскоре должны были признать, что его применение позволило бы подразделить великую человеческую семью не более чем на пять классов и что для дальнейшего разрешения этой задачи к этому признаку необходимо присоединить ряд других. Так постепенно призвали на помощь физиологию. К этнографии отнесли почти всю анатомию человеческого тела, включая даже такую деталь, как поперечное сечение волоса.

Исчерпав в.се возможности, которых было бы достаточно для зоолога в проведении строгих различий между изучаемыми им живыми существами, пришли к мысли, что [41] исследователи-этнографы не вправе останавливаться на этом и превращать этнографию в простой раздел зоологии. Совершенство человеческой природы, в особенности членораздельная речь, — слишком значительный признак в деле установления расовых различий, чтобы им можно было пренебречь при изучении народов, оставив без внимания такое важное пособие, как помощь филологии.. В качестве лучшего доказательства того, что целесообразность использования этого нового фактора оказалась столь же неоспоримой, как и применение естественных наук, назовем следующее: классификации, основанные на филологических данных, и те, что выводятся натуралистами, довольно успешно дополняют друг друга. К тому же использование филологии дало возможность продвинуть далеко вперед проблему подразделения человеческой семьи.

Истина эта, хотя и оспариваемая некоторыми видными учеными (к примеру, покойным Грасьоле ³⁰ и др.), мне тем не менее представляется достаточно очевидной. Филология наравне с естественными науками изучает органические существа, являющиеся носителями своей истории вне зависимости от письменных источников. Никогда народ не утрачивал свой родной язык до такой степени, чтобы не оставить каких-то неизгладимых штрихов в языке народа-поработителя. В английском языке Канады должен ощущаться контакт с французским, подобно тому как тюркский в Азербайджане носит явные следы борьбы с персидским. Более того, ничто не может дать нам лучшего представления об истинных духовных дарованиях народа, нежели то, как этот народ использует свой язык, который в то же время может иметь общее происхождение с разговорными языками многих других сообществ людей.

Сколь важно применение филологии в этнографии, очень хорошо показал г-н Бреаль ³¹ в своем вступительном слове, где он остановился на таком моменте: как, анализируя культурное наследие греков, можно в какой-то степени проследить за формированием зендского языка.

Против отведения чрезмерной роли филологии счел возможным возразить г-н Опперт ³². Конечно, всякое злоупотребление вредно, но если и можно назвать народы, полностью забывшие язык своих предков, то это все равно не может служить препятствием в таком деле, как использование филологической основы (в тех случаях, когда с полной уверенностью может быть прослежена взаимосвязь языков) для установления генеалогии человеческих рас. Таким образом, учитывая данные анатомии, физиологии и филологии, этнография не могла пройти мимо того, что из всех живых существ на земле только человек обладает способностью хранить предания о своем прошлом. Изучение преданий [42] различных народов привело к выявлению некоторых фактов, которые одними народами воспроизводятся с исключительным постоянством, тогда как у других либо совершенно отсутствуют, либо представлены эпизодически. Совокупность этих постоянно упоминаемых фактов, почти столь же стойких, как внешние физические особенности того или иного типа (в отличие от социальных пороков или добродетелей, меняющихся в зависимости от эпохи), и составляет «истинный моральный облик народа, являясь еще одним важным признаком в проведении различий между сообществами людей. Теперь уже мы совсем не имееем никакого права исключать из этнографического исследования исторический портрет изучаемого народа, как и обходиться без изложения его физических или, как называет г-н Омалиус Халлой, естественных качеств. Наконец, когда Нильсон ³³ и Ретциус ³⁴ смогли установить (главным образом на базе изучения черепов), что современное население Швеции абсолютно не имеет ничего общего с жителями каменного века, но приближается к жителям бронзового, то вновь вернулись к изучению мозговой коробки. Труды Бэра, Вагнера ³⁵, Люке ³⁶, Эккера ³⁷, Гексли ³⁸, Девиса ³⁹, Брока ⁴⁰, Прюнер-бея и других доказали, что это изучение чревато важными и значительными выводами, а известный гёттингенский профессор, ныне покойный ⁴¹, даже дал будущей науке знаменательное название — историческая антропология. Конгресс немецких антропологов в Гёттингене в 1861 г., бесспорно признавший первенство Франции над Германией в этой области, явился крупным шагом вперед в деле развития деятельности этнографов. Начиная с этого времени огромный вклад в этнографическую науку внесли публикации Антропологических обществ Парижа и Лондона, в особенности работы Прюнер-бея и Брока, а также блестящий труд доктора Фогта ⁴² «Лекции о человеке». А с выходом в свет инструкций, недавно подготовленных г-ном Брока, у путешественников уже нет никаких оснований сетовать на полное отсутствие руководства в такого рода занятиях. Остается лишь пожелать, чтобы эти ученые советы были быстрее пущены в дело и чтобы путешественники смогли добиться разрешения на проведение опытов, без чего этнография никогда не перестанет быть кабинетной наукой, где гипотезами очень часто подменяют непосредственные наблюдения.

Совершенно ясно, что перечисленные четыре вида наук пребывают <в совершенно различных контактах с путешественниками. Биология, по-видимому, почти ничего не может требовать от исследователя, не являющегося физиологом; история должна довольствоваться сведениями, которые путешественник сообщит географии, археологии, нумизматике и т. д.; а вот морфологии и филологии надлежит четко [43] сформулировать свои запросы, чтобы путешественник-этнограф смог эффективнее их удовлетворить. Эти науки должны указать ему те способы и пути, с помощью которых он с наименьшей затратой труда и времени сможет собрать наибольшее количество данных о внешнем облике представителей народа, заселяющего обследуемую территорию, а также о формах языка, на котором он говорит. Успехи развития морфологии позволяют почти во всех случаях ограничиваться тщательно проведенным измерением линейных величин различных частей человеческого тела для определения его вида; поэтому могло бы показаться, что измерительной ленты и раздвижного циркуля — этих двух инструментов, сколь удобных, столь и простых в употреблении, — достаточно для достижения данной цели (Доктора Шерцер и Шварц рекомендуют этнографам-путешественникам следующие инструменты, которыми они пользовались во время кругосветного плавания на австрийском фрегате «Новара»: 1) весы; 2) динамометр Ренье; 3) метрическая мерная рейка; 4) отвес; 5) раздвижной циркуль и измерительная лента). Однако если посмотреть, каким образом путешественникам удавалось добиться точных измерений с помощью названных инструментов, то начнешь сомневаться в их простоте или, точнее, в удобстве их использования. Мне кажется, что изготовление муляжей и особенно фотоизображения заменили бы их с не меньшим успехом. Что касается муляжей, то, несмотря на большие затраты времени для их изготовления, несмотря на те неудобства, которые они доставляют путешественнику, вынужденному тащить с собой столь нелегкий, громоздкий и подверженный всяческим повреждениям груз, — несмотря на все это, муляжи (в чем я убедился на собственном опыте), бесспорно, более приемлемы для работы на Востоке, чем такие манипуляции, как прикосновение ножек циркуля или наложение измерительной ленты. Уже один тот факт, что слепок может быть снят руками мусульманина и изготовлен из местного материала, совершенно не затронутого какой-либо христианской нечистью, позволяет правоверному предпочесть этот длинный и сложный процесс прикосновению инструмента, изготовленного в Европе и постоянно находящегося .в руках у христианина. В особенности же в такого рода научных поисках следовало бы рекомендовать фотографию. Последнее усовершенствование, внесенное г. Виллемом в этот превосходный, полезный для всех наук процесс, позволяет воспроизводить бюст человека во всех ракурсах, что не оставляет желать ничего лучшего даже для самого взыскательного морфолога; тем более это удобно в стране, где у всех мужчин бритые головы — обстоятельство, благодаря которому хорошо видны действительные очертания черепа.

Аппарат профессора Люке, описанный им в 1861 г. в [44] статье «Морфология черепов применительно к расам», кажется мне весьма искусным и вполне пригодным для работы в стационарных условиях; для путешественника же, несмотря на свою простоту, этот прибор представлял бы ряд неудобств.

Что касается кефалографа Хардиига, то, судя по его описанию, помещенному в статье, вышедшей в Утрехте в 1861 г., озаглавленной «Кефалограф — новый прибор, предназначенный для определения очертаний и размеров черепов или головы человека», я не думаю, чтобы он подходил для работы в Азии.

Доктору Цшокке д'Аарау пришла в голову остроумная мысль — использовать свинцовую проволоку для воспроизведения «изгибов черепа. Для этой цели берется металлическая нить толщиной 2 мм, достаточно мягкая, чтобы легким нажатием на какой-то участок черепа точно скопировать его очертание. Придай таким образом проволоке желаемую форму, ее осторожно снимают и кладут на лист бумаги, придавив картоном. Если проволока была окислена, то получится черный отпечаток, а если нет, то все равно полученный контур будет достаточно заметным для того, чтобы осторожно обвести его чернилами или карандашом. С помощью подобного приспособления можно добиться далеко не таких достоверных результатов, как при помощи аппарата профессора Люке, но зато благодаря тому, что им просто пользоваться, он может оказать путешественнику действенную помощь.

Среди простых и удобных способов не следует забывать и такой, как изображение контуров; если его применять со всеми предосторожностями, то он дает превосходные результаты. В упомянутой мною инструкции Брока можно познакомиться с подробным описанием ряда других инструментов, якобы несложного устройства, но поскольку до сего времени большая часть из них никогда не применялась в экспедиционных условиях, то не представляется возможным дать исчерпывающее суждение об их относительной ценности в такого характера исследованиях.

До сего времени было принято считать, что некоторыми способностями к рисованию можно восполнить несовершенство письменного слова при отображении внешних черт представителей какого-либо народа и даже подменить довольно сложный процесс изготовления чувствительных к свету пластинок. Но если первая часть этого соображения и не лишена оснований, то со второй, по моему мнению, следовало бы основательно поспорить, если тебе дорого дело прогресса этнографической науки.

Ни один художник, каким бы талантливым он ни был, почти никогда не сможет достичь такого совершенства своих произведений, при котором бы никак не ощущалось влияние [45] национальности автора. Это неуловимое свойство, под воздействием которого человек находится от колыбели до могилы, сказывается и на творческом процессе при изображении типов людей иной национальной принадлежности, и происходит это помимо воли художника и даже вопреки его сознанию. Совершенно бессознательно и, безусловно, не стремясь к подобному результату, самый опытный мастер почти неизбежно придаст внешности изображаемого им человека какие-то присущие его национальности черты. В справедливости сказанного легко можно убедиться, если сравнить гравюры по дереву из французских, английских, немецких и русских изданий. Для меня наиболее точными неизменно кажутся последние, так как художник воспринимал изображаемые им персонажи, если можно так выразиться, через ту же призму национального восприятия, что и я. Во французской, английской и немецкой интерпретациях того же сюжета (это особенно свойственно английским работам) я обнаружу массу мелких деталей, едва уловимых нюансов, подчас трудно выразимых, но служащих в конечном счете доказательством следующего: житель или уроженец долины Инда, нарисованный англичанином, будет восприниматься мною как чистокровный англичанин, переодетый индусом. Только тогда я со всей отчетливостью увидел разницу, существующую между фотографическим методом и приемами художников, когда внимательно рассмотрел гравюры, иллюстрирующие недавно вышедшее в Лондоне «Путешествие Беллью в Афганистан». В этом произведении только одна гравюра сделана с фотоснимка, остальные же с акварелей. Первая, как в зеркале, передает черты горца Южного Афганистана, тогда как другие являются, очевидно, портретами английских джентльменов, переодетых в одежду хайберцев.

Здесь неизбежно встает другой, очень важный для путешественника-этнографа вопрос: следует ли ему высказывать свое мнение о характерных особенностях какой-то иной народности по первому возникшему у него впечатлению, или он должен подождать пока более глубокое изучение не раскроет для него все особенности данного типа? На первый взгляд могло бы показаться, что здесь не место какому-либо сомнению — чем обстоятельнее изучение, тем точнее результат. Однако я придерживаюсь иного мнения. Каждый путешественник может вспомнить свои собственные впечатления при виде лиц, совершенно непохожих на тех, кого он привык видеть. Если, к примеру, он впервые в своей жизни оказался среди негров или среди калмыков., то на протяжении какого-то времени ему будет трудно отличать их друг от друга. Их национальное начало столь резко выражено, что для непривычного взгляда кажется, что между ними нет никакого различия. То же впечатление производят белые на негров, а [46] европейцы — на жителей Востока. Мало-помалу, однако, это чувство проходит, вниманием путешественника все более и более завладевают частности, а не общее, и в его памяти основные черты общего облика данного типа постепенно отходят на второй план.

Оставим все же на долю письменных средств задачу отображения общих характерных признаков, присущих данному типу. От фотографии же потребуем воспроизведения частностей и многообразия, т. е. того, что ни один язык не смог бы передать достаточно исчерпывающе. Единственное, что можно было бы поставить в упрек фотографическому методу, — это то, что он еще не в состоянии зримо воссоздать существенный элемент тела человека — цвет его кожи. К счастью, из этого серьезного затруднения уже нашли выход. Парижское антропологическое общество приняло хроматическую шкалу, тщательно разработанную, и отныне достаточно проставить лишь номер из шкалы па фотоснимке, и у вас не возникнет сомнений в определении оттенка цвета его кожи.

Значительно сложнее обстоит дело с поисками филологических материалов. Той совокупности слов, которую считали непогрешимой во времена, когда Вольтер справедливо говорил, что для этимологов «гласная ничего не значит, а согласная — и того менее», стало явно недостаточно для суждений о происхождении языка. Несмотря на все успехи филологии, мне кажется, не следовало бы рекомендовать путешественнику акцентировать свое внимание исключительно на каких-то одних частях речи в ущерб другим, принимая их за те элементы языка, которым присуща большая способность хранить печать его происхождения. Человеческая речь — это нечто органичное, развивающееся или приходящее в упадок скачкообразно. Нам неизвестны законы этих превращений, и есть все основания опасаться, что так никогда и не удастся их раскрыть.

Во всяком случае, проблема выявления этих законов не должна сковывать рядового путешественника в его действиях: ему наука отводит лишь скромную роль собирателя фактов. Следовательно, ему надлежит ограничиваться сбором, насколько это возможно, письменных текстов, записями песен, сказок и поговорок, ибо эти языковые элементы значительно яснее раскроют филологу-исследователю все тайны разговорного языка, чем грамматические примеры, наспех набросанные путешественником на местах.

Обобщая сказанное, отмечу: если этнографическая наука, изучающая расы Азиатского континента, так мало на сегодня преуспела, то это произошло потому, что в целом она не сумела направить усилия исследователей на цели, которые бы способствовали ее развитию. Вторая причина связана с [47] трудностями использования предложенных ею инструментов для осуществления этих целей.

В настоящее время, когда на помощь этнографии пришли биологические и морфологические науки плюс сравнительная филология и история, а тем более с того времени, когда она обрела в фотографии столь могущественного помощника, эта наука не замедлит заявить о своем успешном развитии и все с большей и большей уверенностью станет приближаться к окончательному решению столь противоречивой и интересующей все человечество проблемы — о единстве или многообразии происхождения человеческих рас.

Комментарии

1. Такой термин был широко распространен в научной литературе XIX в. По своему смыслу он не соответствует современному понятию «раса», а идентичен термину «ираноязычные народы».

2. Ф. Шпигель (1820-1905) — немецкий востоковед. Занимался изучением древних иранских и индийских языков и литературных памятников. Перевел на немецкий язык Авесту — памятник древнеиранский письменности. Автор «Eranische Alterthumskunde» (Leipzig, 1871-1878).

3. Eran, das Land zwischen dem Indus und Tigris. Berlin, 1863.

4. Ж. Шарден (1643-1713) — французский путешественник, купец. Дважды совершал путешествия в Иран и длительное время жил в Исфахане (1665-1670). Оставил подробное описание страны в «Journal du voyage du Chevalier Chardin en Perse et aux Indes Orientales par la mer Noire et par la Colchide» (Amsterdam, 1711).

5. А. Дюпре (ум. 1831) — французский дипломат и путешественник, участник дипломатической миссии генерала Гардана, посланной Наполеоном в Иран в 1807 г. Автор книги «Voyage en Perse dans les annees 1807, 1808, 1809 et traversant l'Anatolie, la Mesopotamie» (Paris, 1819).

6. Ж.-Б.-Ж. Омалиус де Халлой (род. 1783) — бельгийский геолог и естествоиспытатель. Известен также работой по общей этнографии «Des races humaines, ou elements d'Ethnographie» (Paris, 1845).

7. Ж.-А.-Ж. Перти (1804-1884) — немецкий натуралист, автор труда «Grundzuge der Ethnographie» (Leipzig, 1859).

6. A.-B. Шлегель (1767-1845) — немецкий поэт, переводчик и востоковед. Известна его «Индийская библиотека» (три тома), содержащая переводы из индийского классического эпоса.

9. On the Origin of the Hindous. Trans, of the Royal Society of literature, т. II, ч. II, 1834.

10. В. Скорсби (1789-1857) — английский мореплаватель и ученый.

11. А. Гумбольдт (1796-1859) — выдающийся немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник.

12. Шах Исмаил Сефевид (1486-1524) правил в 1501-1524 гг. Опору его власти составляло объединение кызылбашских племен, возникшее из тюркских кочевых племен Азербайджана и Малой Азии. Название «шахсевен» (букв, «любящие шаха») появилось при шахе Аббасе I (годы правления — 1587-1629). Первоначально так называли всякого добровольно поступавшего на службу к шаху. Лишь со второй половины XVII в. имя «шахсевен» восприняла привилегированная группа кызылбашских племен, включавшая не только тюркские, но и иранские элементы.

13. Дарий I Ахеменид (522-486 гг. до н. э.).

14. Государство Хулагидов занимало территорию современного Ирана, Месопотамии, Восточной Анатолии, часть Закавказья (XIII-XIV вв.). Основатель династии — внук Чингисхана Хулагу-хан (1217-1265).

15. Хиджра (букв, «переселение») — мусульманское летосчисление (лунный календарь), начало которого относится к 622 г. европейского календаря, когда основатель ислама Мохаммед бежал из Мекки в Медину.

16. Надир-шах Афшар, годы правления — 1736-1747.

17. Кара коюнлу («чернобаранные») — одно из объединений кочевых тюркских племен западных огузов, родственное объединению ак коюнлу («белобаранные»). После смерти Тимура (Тамерлана) в 1405 г. объединение вело успешные войны с тимуридами и положило начало государству Кара коюнлу (1410-1468), которое в период своего могущества охватывало территорию Азербайджана, Армении и Западного Ирана.

18. Оксус (точнее, Окс) — древнегреческое название Амударьи.

19. Дж. Причард (1786-1848) — английский естествоиспытатель, автор труда «Естественная история человека».

20. К. М. Бэр (1792-1876) — русский академик, один из выдающихся натуралистов XIX в. Зоолог, анатом, антрополог, географ («Закон Бэра» — о подмыве правых берегов рек в Северном полушарии и левых — в Южном); один из учредителей Русского Географического общества.

21. Имеется в виду М.-П.-Э. Литтре (1801-1881).

22. И. И. Ходзько (1800-1881) — русский геодезист и путешественник. С 1840 г. возглавлял топографическое ведомство на Кавказе. Производил топографические работы в отдельных районах Северного Ирана.

23. И. Н. Березин (1818-1896) — русский востоковед. Занимался изучением истории Средней Азии, Ирана и Турции.

24. Б. А. Дорн (1805-1881) — русский востоковед, академик, автор многих работ в области иранской и семитской филологии. Имел тесные научные связи с Н. В. Ханыковым.

25. Во французском издании данной работы, как и в книге Н. В. Ханыкова «Экспедиция в Хорасан...» (М., 1973), допущена опечатка — Теxeira, тогда как правильно — Texier (Тексье).

Ш.-Ф, Тексье (1802-1871) — французский археолог и путешественник. Совершил четыре путешествия на Восток. Издал ряд трудов, в том числе: «Description de l'Asie Mineure; beaux-arts, monuments historiques, plans et topographie des cites antiques», Paris, 1839-1848; «Description de l'Armenie, de la Perse et de la Mesopotamie», Paris, 1845, etc.

26. Карамания — древнее название иранской провинции Керман.

27. В. Оузли (1769-1842) — английский востоковед, известен описаниями путешествий в Иран и другие страны Востока («Travels in Various Countries in the East, Especially Persia, in 1810, 1811 and 1812», 3 т. London, 1819-1823).

28. Г. Форстер (1754-1794) — английский писатель и натуралист. Участник кругосветного путешествия Дж. Кука в 1772-1775 гг.

29. И. Ф. Блуменбах (1752-1840) — немецкий анатом и антрополог. Наиболее известна его работа «Руководство по сравнительной анатомии и физиологии» (1804). Опубликованные им описания черепов различных рас сыграли значительную роль в развитии краниологии. Для этнической антропологии наиболее важна книга «De generis humani varietate nativa» (Goettingen, 1776), где дана классификация p ас человека.

30. Л.-П. Грасьоле (1815-1865) — французский физиолог, изучавший строение мозга человека и млекопитающих. В числе работ назовем «Мёmoire sur les plis cerebraux de Thomme et des primates» (Paris, 1854).

31. M. Бреаль (1832-1916) — французский языковед. Занимался также изучением мифологии индоевропейских народов. Один из трудов — «Melanges de mythologie et de Iinguistique» (Paris, 1877).

32. Ж. Опперт (род. 1825) — филолог-востоковед. Главная заслуга — введение в изучение ассириологии строго научного филологического метода. Из работ назовем «Le peuple et la langue des Medes» (Paris, 1879).

33. С. Нильсон (род. 1787) — шведский натуралист и археолог. Помимо работ по орнитологии и фауне издал труд «Les Habitants primitifs du nord de la Scandinsvie», 2 т, Christianstad et Lund, 1838-1843.

34. А. А. Ретциус (1796-1860) — шведский анатом и антрополог.

35. Р. Вагнер (1805-1864) — немецкий физиолог и антрополог. Один из учредителей конгресса антропологов в Гёттингене в 1861 г. В 1834 — 1835 гг. в Лейпциге вышла его «Lehrbuch der vergleichenden Anatomie».

36. И. X. Г. Люке (1814-1885) — немецкий антрополог.

37. Ж. А. Эккер (1766-1829) — врач, автор медицинских и географических трудов.

38. Т. Г. Гёксли, правильнее Хаксли (1825-1895), — английский естествоиспытатель, соратник Дарвина и популяризатор его учения.

39. Н. Девис (1812-1882) — английский проповедник, путешественник и археолог. Занимался исследованиями в области древнего Карфагена. Одна из работ — «Arabic Reading Lessons, with the Elements of Arabic Grammar», Leipzig, 1854.

40. П. Брока (1824-1880) — французский анатом и антрополог, один из основателей современной научной антропологии. Большая заслуга Брока — в издании специальной инструкции для измерений на живом человеке и на черепе, послужившей основой для развития антропологии и краниологии («Instructions generates pour les recherches anthropologiques», Paris, 1865. Русский перевод А. Богданова под заглавием «Антропологические таблицы для краниологических и кефалометрических вычислений», 1879). Основал в Париже Антропологическое общество (1859).

41. Имеется в виду антрополог Блуменбах (см. прим. 29).

42. К. Фогт (1817-1895) — выдающийся немецкий естествоиспытатель. Помимо зоологии и геологии занимался исследованиями в области антропологии.

Текст воспроизведен по изданию: Н. Ханыков. Записки по этнографии Персии. М. Глав. ред. вост. лит. 1977