О нынешней Персии

(Из одного Английского сочинения.)

Неизвестный сочинитель рассуждения об Арабах и Персах, говоря об отчизне последних, замечает, что деспотизм в тамошней стране превышает самую даже Турецкую жестокость, а состояние оной называет расстроенным и несчастным. [216] Англичане были в тесной связи с Персиею и знают ее очень коротко; при нынешних важных обстоятельствах войны, которую начала сия Держава, очень любопытно будет извлечь некоторые сведения о средоточной земле Азиятской политики.

Власть Персидского Шаха, совершенно деспотическая, не стесняется ни диваном, ни улемами, ни милициею, которыми отчасти ограничивается власть Турецкого Султана. Вообще нет никакого среднего класса между Шахом и народом. До сих пор не страшился он никого из своих соседей и, как видно, ему вовсе неизвестны силы и средства той Державы, которую он подвигнул к военным действиям.

Персия есть земля бесплодная (оставленная в небрежении, говорят другие; однакож в ней много есть гор и пустынь); горы ее имеют печальную наружность; равнины ее загромождены камнями; зeмли способные к плодородию лежат подобно оазидам в пустыне, и деревни находятся в дальнем одна от другой расстоянии. Такая страна и должна быть областию деспотизма; она наполнена хищными кочующими [217] племенами, и состояние ее тем более достойно сожаления. Беспрестанные междуусобия за принадлежность трона ослабили государство, истребив все знатные роды. В Персии нет человека, коего жизнь, имущество были бы в безопасности, и Шахи, единственно по произволу, без всякой боязни решались посягать на величайшие жестокости. Таким образом Шах Аббас своими руками умертвил одного спящего путешественника за то, что конь властелина, взглянув на него, испугался; другому несчастному приказал он отрезать нос, быв побужден такою же ничтожной причиною. Ага Могаммед велел ослепить одного, дерзнувшего на страшном лице его остановить свой взор просто из любопытства; а Шах Надир, единственно лютостию влекомый, пролил кровь множества невинных. Каков Шах, таковы его чиновники; правосудие продается; подкупами решается все: от того усиливается в народе самоуправство, которое делает его диким и жестоким.

Нынешний Шах, Фет-Али, ни чуть незол, в сравнении с его предшественниками; не жесток, не чужд справедливости, умерен в своих наслаждениях, следует [218] правилам терпимости; к многочисленным детям своим расположен чувствами, как добрый родитель. Разумеется само собою, что все ето имеет смысл относительный, сообразно обычаям края; ибо кротость Шаха ни сколько не помешал ему уморить голодом собственного дядю, спорившего с ним о праве государствовать (чтo и Коцебу говорит в своем Путешествии); равным образом любовь к справедливости неудержала его дать повеление отрезать язык министру Аджи Ибрагиму, провинившемуся тем единственно, что верно служил своему Государю. Фет Али Шах допустил овладеть собою одной страсти, которая господствует равно и над всеми его подданными всякого состояния. Именно любит он копить сокровища; сам признается, что алчба сия в нем неутолима, и что он бывает как-то беспокоен и недоволен, пропустив день без пользы, то есть не приумножив сокровищ своих отпискою в казну чьего нибудь имения или взысканием значительной суммы в качестве пени. Впрочем только изредка терпит он подобное нездоровье; ибо всегда и неослабно старается наполнять сокровищницу свою всеми богатствами государства. Коронные [219] доходы льются из двух источников: из налогов и из конфискаций, вместе с так называемыми добровольными дарами. Чиновники не пользуются почти никакими окладами; за то уже им дозволено по возможности истощать подданных. Е. В-ву известно, до какой степени должна простираться ета возможность; ибо имение, приобретаемое Губернаторами его и Министрами, почитается единственно залогом, которой перейдет в казну властителя, как скоро настанет благоприятный к тому случай. Амир Ад Дулат, или Министр Финансов, очень богат, и все дивятся, что он держится на месте, не поднося Хану никогда и никаких подарков. Но Хаар имеет в виду сокровища своего сановника, и без всякого сомнения выдавит их, как из грецкой губки, лишь только найдет то нужным, а средства, употребляемые им при сей операции, нередко бывают очень странны. Забавы его обыкновенно кончатся выжиманием, и трудно решить, дороже ли стoит придворным поднести ему подарок, или от него получить что нибудь на то похожее. Никто не дерзнет приблизиться к стопам царя царей с пустыми руками. Даже гарем сделался для него источником [220] богатства: Шах особенно милостив бывает к тем из супруг своих, которые драгоценными подарками приобрели более прав на его внимание. Дочери Шаха, если представили значительную сумму, выдаются замуж, а обитательницы гарема, ни для кого ненужные, предлагаются богатым людям, которые обязаны выменивать их за наличные деньги. Наконец, если нет в виду никакого благовидного предлога, употребляется следующее средство, всегда верное: "бездельник," говорят богатому скряге: "чем хотел бы ты искупить жизнь свою? Заплати 100,000 томанов! Шаху известно, что ты их имеешь." Несчастному грозят петлею или палкою, и он повинуется.

Такой дух правительства, распространяющийся на всех подданных, необходимо должен ослабить государство, а народ сделать развратным и несчастным: то и есть в Персии. Сардари и низшие чиновники всячески высасывают стяжание народа; мигминдари, или приставы, сопутствующие Министрам чужестранным, особенно мастера своего дела. Когда вельможи государства пускаются в дорогу; то посещение [221] их до того кажется страшным народу, что все жители сельские покидают свои жилища. Казур-Хан, зять Шаха, остановившись в одной бедной деревне Шираса, потребовал от жителей сорбету и сахарных конфектов единственно с намерением вымучить у них деньги; поселяне объявили, что им такие вещи едва известны по имени, и наконец разбежались, а Казур тотчас велел разграбить деревню, разорить нивы и зажечь хижины.

Изо всех денежных сумм, какие правительство и чиновники выжимают из народа, совсем ничего не обращается на пользу государства: дороги ни починиваются, ни закладываются новые; не строятся мосты, не учреждаются вновь караван-сераи, между тем как старые ветшают; каналы засорились, деревни и города лежат в развалинах. Чтo наконец будет из таких бедствий? Внутри нельзя ждать времен лучших; но Россия политикою своею и могуществом может иметь благодетельное влияние на судьбу Персии, и проч.

(Извлеч. Из H. P. J.)