Н. Т. МУРАВЬЕВ

ПИСЬМА РУССКОГО ИЗ ПЕРСИИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПИСЬМО XX.

Весна. — Архитектура. — Мебель. — Фабрики. — Искусства. — Образование. — Воспитание. — Науки. — Учение. — Типография. — Школы. — Муштеиды. — Язык. — Письмо. — Литература.

Весна в полном цвете, и я наслаждаюсь ею, как любитель природы, а она теперь так свежа, так игрива, ну точно юная дева, едва выпорхнувшая в свет!..

Персияне дивятся смотря на меня, когда я любуюсь их зодчеством, а между тем оно

достойно внимания, в нем много прекрасного, особенно прекрасные арабские своды, которые начинаются обыкновенно с половины [2] здания, несутся высоко вверх из всех углов комнат, и соединяются вверху, образуя чудесный, многогранный купол!

Постройка зданий делается у Персиян чрезвычайно легко; кажется, это одно из искусств, в котором они довольно сильны. Я прежде говорил, что здесь все дома строятся из кирпичей, сделанных из земли, добываемой на месте самой постройки, с примесью небольшого количества соломы, и высушенных на солнце; так что этот материал добывается очень скоро, и обходится очень дешево. — Кроме того употребляют и настоя-щие кирпичи, обжигаемые в печах; из них выводят, в хороших зданиях, капитальные стены и своды. Грунт земли здесь тверд, и потому нет большой нужды в фундаментах, однако же они делаются в некоторых домах, чтобы поднять их [3] несколько от земли, и тем избавиться от вредных насекомых; сырости здесь вовсе нет. Комнаты внутри штукатурятся и белятся известью, смешанною с тальком, что дает им превосходный белый цвет с глянцем, так что они кажутся полированными. В стенах комнат, внутри, делаются не глубокие ниши, куда можно ставить цветы и книги. Комнаты разрисовываются арабесками или фигурами людей, птиц и разных четвероногих; краски превосходны! Наши краски только слабое подобие персидских, так эти ярки и красивы; — климат способствует продолжительному сохранению их.

Комнаты освещаются окнами, которые бывают во всю стену, выходящую на двор или в сад, и делаются из мелких разноцветных стекол, вставленных в резные рамы, изо-бражающие разные цветы и фигуры; [4] это очень красиво, и иногда резьба бывает так мелка, что все окно можно сравнить с разноцветным кружевом! Окна не отпираются, как наши, на две половины, но подымаются к верху. В комнатах бывает всегда сквозной ветер, к которому Персияне так привыкли, что он для них необходим, и при тамошних жарах, конечно, не лишний.

Полы делаются кирпичные, или просто земляные; их покрывают соломенными плетеными настилками, а сверх этих стелют ковры. — Для зимы делают в комнатах небольшие камины, которые греют только во время их топки; кроме того, в середине некоторых полов бывают вырыты не глубокие ямы, куда зимою вставляются столы так, чтобы они выходили из ям дюйма на четыре вверх; их накрывают легкими коврами, или какими-нибудь шерстяными или [5] шелковыми покрывалами. Весь этот прибор служит Персиянам также для обогревания их зимою, для чего ставят в яму под стол мангал, т. е. жаровню с горячими углями, и Персияне садятся вокруг стола поджавши под себя ноги, и закрывшись покрывалом по пояс, разумеется не без кальянов; это одно из их зимних наслаждений. Потолки комнат не всегда делаются со сводами, но часто плоские разрисованные, как наприм., во всех больших залах шахского дворца в Тегеране. Двери не навешиваются на петли как наши, но каждая половина их двигается на двух деревянных стержнях, вставленных внизу в пороге, а вверху в косяк над дверью; перед порогом становится довольно широкая доска, через которую надо всегда шагать при входе в комнату; это для того, чтобы Персиянам, сидящим [6] всегда на полу на коврах, не дуло из под дверей.

Крыши делаются плоские, со стеною вокруг. В каждом доме. есть особая женская половина, называемая андерум, куда имеет вход один только муж.

У знатных, или богатых Персиян, при домах бывает всегда по нескольку дворов; на каждом из них бассейны с водою, а на глав-ном перед жилящем хозяина, красивый цветник. Весь дом обнесен высокою глиняною стеною.

Персидские строения еще тем замечательны, что для них вода столько же страшна, как огонь для наших; наши дома могут сгореть, — а их могут размыться, и спасаются только тем, что в Персии дожди очень редки, — а воздух очень сух; пожаров здесь не бывает.

Вся персидская мебель заключается [7] в коврах, которыми покрываются полы комнат, — больше нет ничего. — Иногда сверх ковров стелют кашемирские шали, но это только у Шаха, или у первого Министра, и в их гаремах. —- У многих Персиян есть и европейская мебель, но это у тех только, которые бывали в Европе; впрочем, кресла можно найти почти у всех знатных.

В персидской Архитектуре много величественного, таковы все их мечети. Высокие колонны, смелые своды и куполы, превосходны! Развалины Персеполиса и теперь еще восхищают путешественника. В древние времена Архитектура не могла не быть вели-чава; тогда употреблялись огромные массы скал на строения, искусство не умело дробить их, мелочности в нем не могло быть: таковы и египетские пирамиды, индейские пагоды!

Оглянувшись вокруг, в Европе, [8] нельзя не заметить, что мы, в этом отношении, как будто возвращаемся теперь к старине, которая отзывается нам из-за веков — своими гигантскими памятниками!

После архитектуры, искусства, в которых Персияне наиболее отличаются, суть изготовления бумажных, шелковых, шерстяных и парчевых изделий.

Шелк гилянский известен всему свету; кто не знает терманамы, шелковой персидской ткани! Ковры превосходны! Керманские шали близки к кашемирским, только не так мягки; парча чрезвычайно хороша, в Европе такой не делают!

Персидский фарфор также очень хорош, он даже весьма похож на китайский Стеклянные произведения дурны. Сафьян выделывают и красят искусно. Сукна вовсе не делают, оно привозится из Европы, простой народ [9] заменяет его войлоком из верблюжьей шерсти, которая очень мягка и тепла; из нее выделывают тонкие ткани, употребляемые на одежду, и превосходные толстые ковры, заменяющие наши мягкие тюфяки. Медную и жестяную посуду делают искусно, а сабли и ружья превосходно! Восточные булатные клинки, и витые ружейные стволы, известны всем.

Замечательно еще одно искусство, которым занимаются собственно женщины; это вышивание шелками, золотом и шерстью; женское терпение отражается здесь вполне, а на Востоке оно велико! Искусства в этих изделиях так много, что часто не веришь, чтобы они не были произведением каких-нибудь машин, к которым мы Европейцы так привыкли, и которых на Востоке вовсе не знают.

Золотых дел мастера очень не искусны, работа их груба, аляповата; [10] все их произведения делаются из чистого червонного золота, или из чистого серебра. Пробы, Персияне, не выставляют никогда, потому что не употребляют никакой лигатуры.

Писчую бумагу делают здесь дурно; токарное искусство в младенчестве, а плотничье и подавно, потому, что лесу нет. Но персидская мозаика обращает на себя общее внимание. У нас воображают, что это чрезвычайно трудное искусство, требующее много времени в ловкости! Но в Персии это делается очень просто; при случае я опишу, и уверен, что тогда перестанут удивляться этим крошечным кусочкам всякой всячины, наклеенным на дерево в виде разных рисунков.

Каждый цех мастеровых имеет своего главу, который смотрит только за тем, чтобы никто из ремесленников не отказывался работать на [11] казну, потому что ни один мастеровой не платит подати. Хлебопеки и мастера булатного дела, освобождены и от казенной работы.

Кажется я перебрал все искусства, не входя в техническую часть их, потому что вряд ли это у нас принесло бы кому-нибудь пользу. — Инструменты, во всех Персидских искусствах, чрезвычайно просты, и приспособлены к сидячему положению, в ко- тором Персияне всегда работают! — Я уже говорил, что краски их превосходны; вероятно это зависит не только от качества самих растений, и от воды, в которой их распускают, но и от сухости воздуха, который не портит их, как у нас, потому что и мы получаем некоторые краски из Персии. а между тем в изделиях они у нас вовсе не таковы как здесь.

Нечаянно как-то я попал в колею персидских искусств, т. е. [12] материального, практического образования Пepcиян, и так уже кстати перешагну теперь и в другую колею, всегда параллельную первой, в колею образования нравственного, духовного. — Оно так не значительно, что рассказ о нем не надоест вниманию.

Конечно нигде образование не разлито так однообразно во всех классах народа, как здесь в Персии.— Впрочем, слово класс здесь не кстати, оно не только не русское, но кроме того не может иметь места в Персии, где вовсе нет никакого разделения народа на классы или сословия. — Богатство распоряжается всем! И потому здесь не мудрено видеть вельмож из самого простого звания. Разумеется, что попав раз в это сословие, они стараются поддержать его связями родства, интригами, деньгами, и проч: каждый легко может приобрести себе титул Хана, были бы деньги. [13]

Воспитание Персиян очень ограничено, (хотя в нравственном смысле, до 17-ти летнего возраста, и очень строго), читать и писать, — вот все, чему учат простолюдинов в народных школах, а у знати на домах прибавляют к этому несколько молитв, и несколько толкований Корана. И так в этом отношении все Персияне под одним уровнем, так что, например, в нынешнем Хане никак не узнаешь вчерашнего Фераша, тем более, что все Персияне чрезвычайно вежливы в обхождении, и знают все правила общежития! В обращении слуг с господами проглядывает какое-то равенство: Фераш стоит в комнате всегда облокотясь об стену, хотя бы с ним разговаривали, руки его всегда за поясом, а ноги, одна на другой.

Духовенство отличается и здесь своим образованием, как оно отличалось всегда и везде, во времена [14] невежества. Есть однако несколько привилегированных ученых и кроме духовенства; мудрейшими в нынешнее время считаются, знающие арабский язык, Алкоран, Бoгocлoвиe, Гафиза, Сади и Фирдуси. Истории своей Персияне почти не знают, изучив в ней одни только побасенки, похождения Рустама, героя их, и еще какие-нибудь подобные рассказы о знаменитейших Шахах. А Географии вовсе не знают; об окружающих их государствах имеют такие же темные понятия, как о Европе и о самой Перcии! Вот пример этому: однажды Магомет Шах сказал одному из своих Генералов, иностранцу в его службе. — «Покажи мне карту моего Государства», и когда она была перед ним, он спросил: «где же границы моего Государства?» Генерал показал, как следует. «Может ли это быть, воскликнул Шах; ты говоришь [15] вздор! Вот настоящие границы» и тут средоточие вселенной распространилось во все стороны листа лежавшей перед ним карты, и обозначило границы царства своего так: на север Оксус (Амур-Дария), Kacпийское море и Аракс; на восток тень Аллаха осенила своею властью весь Кабул, и спустилась по Инду в море; на запад захватила весь Курдистан и распространилась до Тигра; на юг карта кончилась Персидским заливом и потому Шах остановился, а то попасть бы и Аравии под ту же тень!

Относительно наук у Персиян в старину было гораздо более ученых, чем нынче! — Астрология, Астрономия, Математика, Богословие, были всегда любимыми науками Востока, а следовательно и Персии, которая так близка к предполагаемому источнику наук — к Индии, или пожалуй к Халдее! Персидское образование вдруг [16] подвинулось после завоевания Персии Арабами, развилось до известной степени, и потом остановилось; так, что ежели Персияне были в некотором отношении образованнее запада Европы в смутные времена его, в средние веки, то потом они остановились, отстали, и стоят и теперь на той же точке; образование как будто замерло у них! Старина Персии мо-жет похвалиться многими учеными, напр: Кожи Нессир Мешедский или Тгусский, (Мешед называлась Тгус), которого астрономические таблицы известны всему ученому миpy; историк Мирконд или Мирковенд; знаменитый Эльфараби, величайший философ и медик, которого ставят наряду с Аристотелем и Галлилеем! Нельзя забыть и знаменитого баснописца Локмана, и другие.

В новейшее время Персияне предаются более поэзии; ученых не много, [17] и нет ни одного, который бы пользовался мировою славою. Персиянам знакомы все греческие философы и ученые, — они переведены на персидский язык с греческого и арабского, но теперь в забвении, занимаются более поэтом Фирдуси, которого эпическая поэма читается всеми в Персии, и которого герои воодушевляют всех Персиян. Из дидактиков Сади выше всех, это кумир Персиян; и наконец нежный и восторженный Гафиз, которого оды поются простым народом, как песни! Вот любимые поэты; есть много и других, наприм: Низаме, которого стихотворения суть также эпопеи, он описал жизнь Александра Великого.

Здесь в какой сад не пойдешь, везде увидишь стихи на стенах беседок, везде услышишь песни любимых поэтов, — а Платон, Аристотель, Архимед, Эвклид, Птоломей и другие [18] стоят в пыли библиотек, которые впрочем не велики; в обширнейших из них найдется едва ли более шести сот томов.

Странно, что науки в Персии остановились на одной точке, и нейдут дальше! Впрочем, кажется, это можно объяснить тем, что Персияне, будучи образованнейшим народом на Востоке, имели постоянно столкновение с народами необразованными; они часто встречались на бранных полях с Турками, (не с нынешними, которые образованнее Персиян, но с Турками до XVIII-гo столетия); потом с Татарами, Узбеками и Авганцами; — что же могли приобрести Персияне в этих войнах? Они только тратили свое, — они грубели; — столько же гибельны были для них кровавые междоусобия, возобнов-лявшиеся со смертно почти каждого Шаха.

Нельзя не заметить, что сношения [19] Персии с европейскими государствами в новейшее время, сильно на нее действуют. Как государство преимущественно военное, Персия начала свое преобразование с войска; — а между тем, и в другие части ее, европейское образование пробирается мелким ручьем; недавно заведена даже типография, надо только поддерживать ее, это зависит от правительства, которое не всегда же будет в руках Хаджи, а книгопечатание чего не сделает?

Что касается до школ, то здесь их много, не только в городах, но даже в деревнях; — они содержатся на счет лиц, построивших их, а построить школу считается делом богоугодным, на которое богатые Персияне всегда готовы. Чтобы поддержать эти заведения, обыкновенно к ним приписывают какой-нибудь караван-серай, или лавку, или [20] что-нибудь подобное, приносящее доход, на счет которого содержат учеников. — В нынешние времена Персияне не так щедры, потому что не так богаты, как бывало прежде, и потому теперь гораздо больше не медрессе, которые суть нечто выше школ по части наук, но простых народных школ, куда сходятся дети от 6-ти до 15-ти летнего возраста; — здесь учеников не только не содержат на казенный счет, но еще они сами обязаны платить учителю, каждый сообразно с своим состоянием; а как учить и платить учителю, считается делом богоугодным, то ни один мулла не откажется от первого, — и ни один отец учащегося ребенка, от последнего. Богатые Персияне нанимают учителей на дом; — таких странствующих преподавателей здесь очень много, и они берут очень не дорого. Между духовенством есть [21] привилегированные ученые, это так называемые муштеиды. Это священный сан; чтобы достигнуть его, должно прославиться своею святою жизнью, своим умом, и своими познаниями, и когда раз приобретена народность, и получено звание муштеида, то власть его делается не ограниченною; он судит, решает дела, и приговор его почти никогда не изменяется ни кем; сам Шах уважает муштеида, и принимает его во всякое время! Все прибегают к нему за советами, и ищут в нем покровительства. Муштеид должен знать не менее 70 наук (Кемпфер), говорить всегда коротко и ясно, афоризмами, и быть примером добродетели для всех правоверных. Впро-чем нынче это звание хотя и сохранило свою народность, но Шах не доброхотствует муштеидам, и смотрит на [22] них как на своих недоброжелателей, как на людей, желающих разделить с ним власть, а персидские Шахи большие неохотники до такого дележа; по этому между муштеидом, в даже вообще между духовенством и Шахом, существует какая-то недоверчивость, недоброжелательство, и это до того, что теперь Магомет Шах уезжая в Испагань в прощаясь с Беглербеем, сказал публично:. «оставляю тебя здесь начальником; твое дело смотреть за порядком, и особенно наблюдать за пронырством хитрых мулл!»

Чтобы высказать все, что я знаю на счет образования и грамотности Персиян, вот еще несколько слов об их языке..

Персияне большие говоруны, и потому не мудрено, что язык их обработан на практике гораздо более, чем на теории, т. е. у них почти нет грамматики, по крайней мере я, брав уроки [23] у одного довольно ученого муллы, не мог добиться ни до каких общих правил! Об этом я говорил и с другими муллами, также известными своею ученостью, но никто из них не мог сказать мне многих правил, о которых я спрашивал. За то говорить Персияне умеют превосходно! В устах некоторых из них, язык персидский чрезвычайно музыкален, даже не понимая его можно слушать и восхищаться! Слова льются музыкальною струей, как будто слышишь лепет ручья, когда он плещется тихонько в своем ложе! Персияне часто кокетничают этим, они говорят и сами себя слушают; набор слов прекрасен, потому что язык богат, есть из чего выбрать. Они сами говорят, «наш язык прекрасен, он лучше, чем язык Тутти». Это особый род попугаев, говорящих очень приятно, нежно. В нынешнем [24] персидском языке весьма много арабских слов, так что изучая его можно выучиться и по арабски. Щегольский разговор Персиян всегда наполнен арабскими словами.

В разговоре простого народа, напротив, встречается много слов турецких, или вернее, татарских; этим языком говорят все сарбазы, потому что большая часть их из Адербеиджана, где персидский язык почти неизвестен. Кроме того татарско-турецкий язык, в большом употреблении при дворе потому, что племя Каджаров, к которому принадлежит ныне царствующая династия, вышло из Адербеиджана.

Итак в Персии говорят тремя языками: персидским, арабским и турецко-татарским. Нынешний персидский язык происходит от древнего фарсийского и пегливийского; остатки первого можно кажется отыскать в языке нынешних гебров, [25] которые и сами суть остаток древних Персов. Потом к персидскому языку примешались: римский, араб-ский и турецкий; в нем вообще можно найти много слов таких языков, которых корень есть язык Латинский. (Персидский язык причисляется к семейству Индо-Германских языков) Впрочем я говорю только то, что сам мог видеть и слышать, в этимологические изыскания не пускаюсь, это дорога трудная, не верная, и притом лежит не на моем пути. Одним словом, из частиц разнообразных языков составился один прекрасный, персидский язык, богатство которого, говорят, могут превзойти разве только санскритский и арабский языки. В нем есть свои странности, свои precienses ridicules, что впрочем не есть свойство языка, потому что на прим., по персидски очень [26] легко сказать «он говорит вздор» (дуруг мигуат), но вместо этого употребляется выражение более вежливое, и говорят «вы топчите цветы» (шума гуль мизени); или наприм., вместо: «не смейтесь», скажут «не трясите бородой», и проч. Не хвастаясь знанием персидского языка, признаюсь откровенно, что может быть я и не совсем точно передал значения персидских слов, приведенных мною в пример, но по крайней мере — это очень близко (Слово «мизени» есть второе лицо множественного числа, настоящего времени, глагола «зеден» — быть, — но я перевел его топтат, это ближе к смыслу).

Замечательно, что Персияне никогда не говорят друг другу «ты», или очень редко, но всегда заменяют его местоимением «вы», а когда хотят оказать еще более уважения, [27] то обращаясь к кому-нибудь — говорят в третьем лице; с Шахом иначе не разговаривают. Шарден пишет, что ежели судить, по надписям на развалинах Персеполиса, то можно видеть, что древнее персидское письмо было совершенно особенное. Там же видно несколько древних арабских надписей, из которых с трудом разобрали небольшую только часть. — Арабские письмена тех времен изменил Магомет на куфические, в последствии измененные Арабами в нынешние, перешедшие и в персидский язык!

Персидское письмо очень красиво, когда написано хорошим почерком, каким на прим: писан Алкоран. — Персияне имеют восемь, различных почерков; не помню их названия, но вот некоторые: способ, которым писан Коран называется «Пески»; книжное письмо называется «Неск-талик»; [28] то, которым пишут обыкновенно все Персияне — называется «Талик»; счеты пишутся почерком «шекесте» и проч; скорописный способ есть самый трудный, это настоящая стенография; — тут часто в одной черте заключаются три буквы, — надо быть очень опытным, чтобы уметь разбирать его. — Несмотря на это, Персияне не могут писать так скоро, как мы; у них буквы не сливаются одна с другой как у нас, но каждая рисуется особо; — я пробовал писать по русски персидские слова, в одно время с Персиянином, — и всегда оканчивал скорее его; — кроме того, Персияне сами сознаются, что при скорописи у них бывает много ошибок, которые всего чаше происходят от размещения точек, отличающих многие буквы друг от друга.

В персидской азбуке 29 букв, из них гласных собственно две, — [29] олиф и е, но эти гласные изменяются, на пр: алиф выговаривается иногда как а, иногда как е, или как о; а е выговаривается иногда как е, но большею частью как и. Можно прибавить еще букву boy, которую выговаривают иногда как у. — Все это очень затрудняет чтение и правописание тем более, что читая, часто должно выговаривать какую-нибудь гласную букву, которой тут вовсе нет! — Персияне пишут сидя; бумагу кладут всегда на левую руку на ладонь, и придерживая ее большим пальцем, пишут по тому месту, которое лежит на указательном, так что лист бывает всегда согнут. Привычка эта тем хороша, что она сберегает грудь, которая у нас так много страдает от письма, — притом Персиянин может писать везде, ему не нужно стола; — они пишут от правой руки к левой, не употребляя [30] никаких знаков препинания, — что опять затрудняет нас Европейцев. —-В книгах же, назначенных для обучения, периоды и главы отделяются друг от друга красными буквами, или точками.

У Персиян до сих пор нет еще книг печатных, все они писаны; — типография еще мало действует и потому книги довольно дороги, и наполнены ошибок! Иногда они писаны чрезвычайно красиво и поля листов разрисованы золотом и красками, — в этом Персияне очень искусны. —- Бумага собственно персидская, как я уже говорил, дурна, и потому употребляется больше иностранная, которую лощат, или вернее, полируют слоновою костью, или чем-нибудь подобным. — Вместо перьев употребляется тростник, растущий у Персидского залива на берегах Тигра и Евфрата, он несколько толще [31] гусиного пера, и чинится для письма как наши перья.

Что касается до персидской литера-туры, то в новейшее время я уже говорил, что у них нет никого, кто бы пользовался особою славою или народностью, хотя при Шахе есть историограф, как и всегда, есть и придворный поэт, который в известные дни года пишет Шаху похвальные оды; есть и другие поэты, но всё это мелочное, так по крайней мере мне сознавались откровенно Персияне, сведущие и любящие заниматься литературою. Вот имена некоторых нынешних литераторов: поэты, Мирза Магомета Али тегеранский, Мирза Мескин — испаганский; Мирза Габиби ширазский и другие; — историк Мирза Джафар; — Астролог Хаджи Сеид Измаил — испаганский, и проч.

Древние персидские историки писали историю прагматическую, не [32] обращая большого внимания на нравы и обычаи; — они не были историками философами, — писали, что видели, не доискиваясь причин, и не гоняясь за следствиями.

Замечательны их книги о богословии; об этом предмете было писано много с тех пор, как Магометане разделились на две секты, на Шиитов и Сунитов. Красноречие щеголя-до там, чтобы убеждать, а ученость — чтобы изумлять; наконец видно даже как будто вдохновение, которым одна секта хотела увлекать другую. — Я не мог читать сам этих книг, но многое из них мне прочитывал и толковал мой учитель Мулла-Тагы, — и еще один Персиянин Мирза Бегор, известный своею ученостью.

Вот все, что я знаю о персидском образовании; рассматривая его я часто дивился, почему Персияне остановились теперь почти на одной поэзии? Поэзия [33] народа — это голос младенца в колыбели, — когда он много чувствует — и ни о чем не рассуждает! Так было и со всеми народами в младенчестве их. — Нельзя сказать также, чтобы природа Персии была особенно вдохновительна; — и так Персияне не дозрев стали опять младенцами. — Понятно, что климат персидский не благоприятствует учености; — можно ли сидеть дома, рыться в книгах, углубляться в науку — когда от зноя изнемогают все физические силы? — Быть может это и объясняет преимущественную наклонность Персиян к поэзии; — меч-та — есть их любимая игрушка, — ей посвящают они много времени, и, быть может, ей обязаны своим особенно вежливым, ласкательным обра-щением; я этим хочу сказать, что углубляясь в себя, и открывая в себе общие человеческие слабости, — делаешься снисходительным к ним [34] и в других, приучаешься даже льстить им, — как льстят Персияне; — а лесть всегда более или менее располагает людей в пользу льстецов!.. У Персиян есть очень мудрая пословица: «хочешь узнавать людей, наблюдай за собой; хочешь узнавать себя, наблюдай за людьми». [35]

ПИСЬМО XXI.

Женщины. — Богомолье. — Прогулки. — Знакомство. — Увеселения в саду. — Посещение. — Гаремы. — Шахский гарем. — Прием Шаха. Иностранки. — Занятия женщин. — Талисманы. — Свадьба. — Развод. — Отзыв персиян о женщинах. — Образование их. — Бани. — Наряды.

«Les femmes de Perse, sont le lourment des yeux».

(Alexandre le grand. (Плутарх)).

До сих пор я мало писал о Персиянках, красота которых так пламенно воспета восточными поэтами! [36] О женщинах, которые и у нас, и на Востоке, и везде для молодости всегда прямая цель жизни, а дли старости всегдашнее средство к цели! — Собрав кое-какие сведения, и собравшись с духом, я скажу теперь о Персиянках что видел, слышал и читал о них. Надеюсь, что ни один Персиянин не прочтет этого письма, иначе мне бы неминуемо пришлось бежать в какой-нибудь бест.

Женщины на Востоке не всегда содержались в таком заточении, как нынче; — было время, что они пользовались свободою одинаково с мужчинами, украшали общества, смягчали воинственные нравы Персиян, в характере которых являлись тогда все рыцарские добродетели наших средних веков; так Фирдуси изображает времена Каянннов в своей книге царей. Такое же уважение к женщинам оказывает и Зороастр в [37] своем законе, в своей книге «3енд-а-Веста», все это было в VI-м веке и прежде. Но ежели Коран, потворствуя страстям, стеснил состояние женщин в Персии в VII веке, то в новейшее время европейское образование, покровительствуя рассудку, значительно облегчило быт Персиянок; теперь не то , что было при Шардене в ХVII-м веке, даже не то, что было за 100 лет назад! Я сужу потому, что сам вижу. — Теперь не так трудно проникнуть в таинства гapeмов, (где собственно нет никаких таинств); сношения с ними можно иметь посредством слуг, а для этого нужны только деньги; или стоит только быть доктором, и заслужить доверенность Персиян двумя-тремя удачными случаями в леченье; а зная хоть несколько туземный язык, можно получить самые верные сведения, о прелестных затворницах, [38] от них же самих; можно заслужить полное их расположение, и удовлетворяя их любопытство, — удовлетворять и свое!

Мне случалось видеть много женщин, потому что они вообще очень падки к Европейцам, и редко закрываются от нас своими непроницаемыми покрывалами, разумеется, ежели только при нас не бывает чернобородых изуверов Персиян, а при них, (т. е. при женщинах) черномазых аргусов эвнухов, или страшных старух, которые во время оно были также любопытны, и также не страшны, как теперешние питомицы их!

Я говорил, что на канун пятницы, (Джумы), множество богомольцев, и особенно богомолок, отправляется в деревню Шах-Абдул-Азим на поклонение. Эти путешествия так любопытны, так народны, что я почти всегда [39] пользовался ими, чтобы видеть семейные картины Персиян.

За городом большую часть Персиянок я встречал без покрывал. Ни одна из них никогда не закрывалась передо мной, потому что я «Ференги», как они называют нас, и по их мнению перед нами не грешно открываться. Из молодых женщин я не видал ни одной дурной — и видел множество красавиц; старухи все отвратительны! Большая часть богомолок была из простого класса, не многие из среднего, и еще меньше из знати; последних мне удавалось видеть очень мало, потому что они опускали и подымали вуали свои довольно далеко от меня; но случалось, что с приближением их ко мне, ветер, а вернее ветреность, откидывали как будто невзначай их белые покровы, и тогда являлись кокетливая улыбка и жгучий взгляд, которые — также [40] опасны в персидских степях, как и в европейских салонах! —

Это один источник, из которого при ужасной жажде — я добывал капли удовольствия, и при полном неведении собирал крошки сведений, потому что провожатый мой, всегда делал мне какие-нибудь комментарии при встречах лиц, более или менее, известных.

Теперь открою тайну, которой здесь я никому до сих пор не открывал, хотя она и самая простительная, самая невинная; но предрассудки и изуверство могли бы наделать много бед. — Надеюсь, что ты мне не изменишь, и расскажешь об этом кому хочешь не ранее, как я буду в самом безопасном бесте — в Poccии!

Оставаясь один одинешенек в Тегеране, когда вся наша миссия уехала с Шахом в Испагань, я умирал от болезни и скуки, и наконец [41] дождавшись лета, т. е. Апреля месяца, переехал за город на дачу, где и жил один, имея у себя порядочную комнату во втором этаже и беспорядочный сад внизу. — Розы были главным украшением сада, а восемь больших дверей как будто украшали мою маленькую комнату, обведенную вокруг крытою галереей.

Время, когда цветут розы и поют соловьи, — есть время женской радости, женских забав и женской свободы; тогда гаремы, разумеется под строгим надзором эвнухов, выезжают за город в сады, проводить там целые дни в веселье, сходном с обычаями их, а вечером возвращаются домой с веселою надеждой на завтрашний день; на завтра повторяется тоже, и так проходит целое лето. Но эти выезды делаются реже, когда розы уже отцветут, и соловьи замолкнут. — С ними замолкает [42] радость гаремных затворниц, с ними опадают листочки красоты их, покуда наконец останется один остов ее, под которым истлели все чувства, а от жизни не останется ничего, даже и воспоминания о счастье.... его не было!....

В один из цветущих дней Maя, является ко мне на дачу посол от одного Шах-Заде, т. е. Принца крови, с просьбою от имени жены его позволить ей с гаремом приехать в мой сад. Я отвечал, что очень рад таким гостям, но будучи болен, не могу выехать на этот день из дому, и предоставить его вполне гарему; я действительно с трудом вставал с постели. — Посол скоро возвратился ко мне с ответом, что меня не хотят никак тревожить, и просят не выезжать, а позволить только пользоваться в этот день садом.

На другой день утром, часов в [43] 7-мь, я увидел на дороге из города большой поезд женщин в сопровождении большой свиты ферашей, (женщины здесь ездят верхами как мужчины, и на таких же седлах), это были мои гостьи. Как я ни был болен, но любопытство придало мне силы, я встал с постели и, прислонясь к одной из 8-ми дверей, смотрел на все, что происходило подо мной.

Поезд состоял из 12-ти женщин, и человек 20-ти черных эвнухов и ферашей; — все женщины были в пестрых чадрах и под белыми покрывалами. Я говорил, что чадра есть особое платье, или лучше, кусок материи, которым обвертывается вся женщина с головы до ног, оставляя открытым одно только лицо; на него накидывается обыкновенно кисейное покрывало, прикрепленное крючками к затылку головы; на покрывале [44] против глаз, вышита бедою бумагою довольно частая решетка, сквозь которую рвутся женское любопытство, и женское кокетство, удерживаемые боязнью.

По новым чадрам и красивым белым покрывалам, можно было сейчас же отличить ханум, (т. е. жену) Шах-Заде и ее родных, или знакомых, от свиты служанок, которых одежда была точно такая же, только старее.

Одна часть поезда осталась у дверей с лошадьми, другая последовала за женщинами в сад; кто нес кальяны, кто ковры, кто подушки.

На небольшой площадке, окруженной платанами, и полузакрытой кустами роз и сирени, расположились мои гостьи. Это было так любопытно, что я не преминул сделаться наблюдателем, сначала тайным, а потом и явным. [45]

По персидскому обыкновению, гости мои прислали тотчас спросить меня о здоровье, и потому же обыкновению, я, как хозяин, послал им тотчас угощение, состоявшее из чаю, кальянов, кофею, конфект и персидского завтрака; — все это носили на больших подносах, огромные эвнухи, от которых однако я скоро избавился; они были высланы из саду; иные отправились в город за обедом, другие остались сторожить двери, а остальные улеглись спать.

Между тем весь гарем разоблачился; т. е. чадры и покрывала были сняты, и Персиянки остались в коротеньких архалуках до бедр, с самыми узкими рукавами, и спереди совершенно открытыми, и в бесконечно широких шальварах, имевших вид обыкновенных юбок; эти шальвары, или шаравары, стягиваются снизу снурком, когда Персиянки ездят [46] верхом, или ходят по улицам; теперь же они были распущены, и закрывали совершенно ноги. Украшений, до которых женщины здесь такие же охотницы, как и везде, вовсе не было, т. е. не видно было ни бус, ни браслетов, ни пряжек, ни даже серег! Густые черные и длинные локоны рассыпались по плечам, и придерживались на голове черными ленточками. Вся одежда была шелковая самых ярких цветов, подобранных однако со вкусом. На ногах виднелись туфли с высокими каблуками, без задников.

Теперь я могу сделать общий очерк женской персидской красоты: лица большею частью круглы, полны и белы; они всегда оживлены блестящими глазами, которые осеняются длинными ресницами; черные брови изгибаясь высокою дугою, сходятся между глаз! На маленьких розовых губках всегда [47] мелькает плутовская улыбка, открывая иногда ряды прекрасных зубов; говорю иногда, потому что у большой части Персиянок зубы черны, во первых от сластей, до которых они большие охотницы, а во вторых от несчастного обыкновения употреблять белила и румяна. Едва Персиянка заметит, что первый цветок ее молодости блекнет (что здесь бывает очень рано, лет в 18-ть), как она тотчас хватается за вспомогательные косметические средства, и помогает природе обезображивать себя, потому что все эти средства ужасно портят кожу и губы; это давно известно всем, но кто для настоящего, не жертвует охотно будущим, а тем более Персиянки, для которых красота есть все; пока они обладают ею, до тех пор и гаремная жизнь их сносна; они пользуются любовью мужей своих, и прихоти их выполняются [48] беспрекословно... Семейное счастье, независимое от красоты, неизвестно Персиянам.

Что касается вообще до сложения женщин, то они очень полны, «ramassees», как говорят Французы, и никогда не шнуруясь, не имеют вовсе талии, что впрочем было бы и лишнее при их одежде. Кроме белил и румян, Персиянки употребляют черную краску сурьму, которою они чернят края век, возле ресниц, самые ресницы и брови, соединяя по-следние между собою над переносьем; от окрашенных век, глаза кажутся больше. Большие глаза, маленький ротик, и круглое полное лицо, считаются совершенством красоты; малый рост предпочитается большому. Кроме того, женщины красят руки и ногти, как мужчины, красною краскою «генне», добываемою из особого растения, и наконец разрисовывают [49] разные части тела, зеленою краскою, в виде самых прихотливых арабесков; любят чрезвычайно духи, а особенно розовое масло; розовая вода есть необходимая принадлежность гаремов.

Теперь обратимся снова к моим гостьям: все они были очень хороши собой, но которая из них была женою Шах-Заде, этого я никак не мог узнать. Сначала все были очень скромны, все прятались в розовые кусты, когда я выходил на галерею, но разумеется прятались так, чтобы их можно было видеть. Потом резвушки стали шалить; бегали по саду, рвали цветы, убирали ими головы с большим кокетством, и как будто невзначай мелькали беспрестанно перед дверьми моей обсерватории.

В числе гаремной свиты находились танцовщицы и музыкантши; — инструменты были тамбурины и что-то [50] в роде гитары. — Не могу описать подробно танцы; деревья мешали моему любопытству, но только это не те танцы, которыми увеселяется Шах, или персидские вельможи в своих гаремах, танцы, описанные у многих путешественников такими страстными! Те путешественники были счастливее меня потому, что мне не удалось видеть настоящих гаремных танцовщиц. — Здесь движения были быстры, ловки и приятны; выражались и чувства, но все это очень благопристойно. — Что касается до музыки, то она вообще однообразна и не приятна вблизи; — об ней я буду говорить когда-нибудь после.

В таких наблюдениях я провел целый день, и когда настал вечер, гостьи мои прислали ко мне узнать, который час; оставался один только час до заката солнца, — и они поспешили домой, прислав мне на прощанье [51] венки роз и букеты цветов, — с кучею душистых приветствий, и наконец с просьбою дозволить им через день приехать опять в мой сад. — Усумниться в моем ответе нельзя. — Через день те же гости опять гуляли у меня в саду; но мы была уже старые знакомые, и пересылали друг другу лично самые дружеские поклоны, — они розами, а я рукой! — Все эти вздоры я описываю для того, чтобы доказать что нигде «les verroux et les grilles, ne font pas les verlus des femmes et des filles», и что женская добродетель охраняет сама себя гораздо лучше, чем когда другие пекутся об этом. Когда все эвнухи и фераши скрылись по прежнему, гостьи мои прислали мне сказать, что им очень хочется посмотреть мою комнату, чтобы я им позволил сделать это, но что при мне это не возможно! Я отвечал изъявлением совершенной радости [52] исполнить желание их, но вместе с тем извинялся, что по болезни не могу выйти из дому.

Я сделал хорошо, потому что через полчаса ко мне явились мои дpиaды; их было три, все в чадрах, под покрывалами, и в сопровождении нескольких служанок.

Я говорил плохо по персидски, однако же говорил так, что меня могли понимать, и я понимал других; служителей моих никого не было дома, все же предшествовавшие переговоры производились через старика садовника, который бывало говорил мне, что он 56 лет был строгим мусульманином, но не нажил ничего, и боится умереть таким же голым как родился; поэтому не считает за грех приобрести мое милостивое великодушие.

— «Как ваше здоровье, Согеб?» — Спросила у меня одна из [53] посетительниц, когда я после приветствия усадил всех их по персидски, на широком турецком диване.

«При вас хворают только сердцем, отвечал я звонкому и звучному голосу, обратившемуся ко мне; все же тело мое совершенно выздоровело, благодаря вам Шах-Заде».

— «Здесь нет Ханум (жены) Шах-Заде, она осталась в саду; она не смела беспокоить вас, — прервала другая».

Я должен был поверить этому, потому что не знал ее, и не мог видеть тех, с которыми говорил.

«Неужели вам не жарко под этими покрывалами?» Спросил я у всех трёх.

— «Очень жарко», отвечала одна; «несносно», отвечала другая; «скучно», отвечала третья.

«Ежели вам жарко, вам несносно, а вам скучно, возразил я, то зачем [54] вы их не снимите, хоть здесь; ведь у нас женщины никогда не закрываются».

— «Мы это слышали, отвечала та, которой было скучно, — но только не верим; жена вашего посланника выезжает всегда под покрывалом. —

«Это только здесь, а в нашем царстве совсем не то; у нас женщины закрываются только от дурной погоды, а не от мужчин».

— «У вас все женщины хороши? Спросила другая, которой было жарко; сколько у вас жен?»

«У меня нет ни одной, а по нашему закону я могу иметь только одну».

— «И у каждого мужчины может быть только одна жена? —

«Да, одна».

— «Ах как счастливы ваши жены? — А хороши у вас женщины? — Спросила та же. [55]

Признаюсь, я не знал как отвечать! Сказать нет, было бы обидно для меня, сказать да, значило бы обидеть их самолюбие, которое мне более хотелось подстрекнуть, чтобы заставить их открыться, — и потому я отвечал:

«Я не знаю, что вы называете красотою? потому что никогда не видал Персиянок, про которых говорят, что они хороши как розы; так я слышал и про вас, но всё-таки не знаю, правда ли это?»

Все три знакомые незнакомки засмеялись, и мне показалось даже, что они переглянувшись готовы были поднять свои вуали... но вероятно какая-нибудь страшная мысль остановила их; — все замолчали, а у той, которой было несносно, вырвался такой глубокий вздох, что мне стало до смерти жаль ее.

Я однако ж не настаивал в своем [56] желании видеть их; хотя и знал очень хорошо, что женщины сделав из любопытства монополию, прощают однако ежели этот контребант западет в душу мужчин, — когда дело касается до красоты их; — но как хозяину, мне должно было скромничать; в потому заметив, что головки Персиянок, привлекаемые то тем, то другим предметом моей комнаты, вертятся во все стороны, я предложил им осмотреть всё что им не так знакомо. — Гостьи очень обрадовались такому предложению, и комната моя обратилась тотчас в выставку; всё было осмотрено, обо всём было распрошено; но более всего им понравились моя подзорная труба, уборная шкатулка и Французские духи; последние были тотчас уничтожены.

«Трубу же позвольте нам взять в сад», сказала одна из невидимок; [57] мы будем оттуда смотреть на вас, прибавила другая.»

— «Вы можете делать это здесь и без трубы, отвечал я, а взяв ее с собой, вы лишите меня счастья видеть вас хоть издали, потому что вблизи вы не хотите согласиться на это. — »

— «Вы сами этого не хотите», быстро прервала та, которой было скучно, и расхохоталась; другие присоединились к ней, и все три приподняв вдруг покрывала свои, так что я видел только их маленькие ротики, сделали мне ручки — и выпорхнули из комнаты! Точно выпорхнули, так это было сделано быстро и ловко. — Зрительная труба моя ушла вместе с ними; когда же они были внизу, то поднятые покрывала развеваясь по ветру, едва поспевали за милыми резвушками, которые часто оглядываясь, смеялись, и кланялись мне; все они [58] были очень хороши! — Подзорная труба возвратилась ко мне вечером, увитая гирляндами роз!...

Это знакомство продолжалось почти месяц; каждую недолю у меня в саду бывали гостьи, и я всегда пользовался случаем или расспрашивать их о том, что мне казалось любопытным, или наблюдать за ними лично. Возобновившаяся болезнь расстроила мои связи, а когда я выздоровел, знакомок моих уже не было в Тегеране, они отправились в город Кум на поклонение гробу Фатимы (Жена Али, дочь Магомета).

Состояние женщин в Персии различно; свобода их более, или менее велика, смотря по классу, к которому они принадлежат. В высшем классе, начиная с шахского гарема, они взаперти, и их можно видеть только [59] за городом, когда они ездят на поклонение своим святым, или на гулянье в сады; но и тут всегда под покрывалами, которые сильный зной заставляет иногда поднимать, но они быстро опускаются при встрече какого-нибудь мужчины. — В городе знатные женщины показываются редко, и то всегда окруженные большою свитою. — В среднем классе они не так невидимы, а в простом являются часто без покрывал, особенно за городом, в деревнях. Базары бывают всегда полны женщин, но только не знатных; к этим товары вместе с новостями, носятся на дом, другие же сами ходят за ними на базар.

Шарден описывает, как в его время, (т. е. в конце XVII-гo века) шахский гарем выезжал бывало за город: никто не смел попадаться тогда на дороге, подавались сигналы [60] ружейными выстрелами, и все жители домов, мимо которых поезд должен был ехать, убегали как можно дальше; оставались только женщины, дети и больные! Нынче этого вовсе нет; мне случалось видеть несколько раз шахскую мать со всем гаремом, отправлявшуюся в Шах-Абдул-Азим на поклонение, или в Нигористан на гулянье, и всегда толпа народа следовала за нею, и нищие осаждали ее со всех сторон, не взирая на самые чувствительные увещания, нагаек и палок, гаремных эвнухов и ферашей.

В самых гаремах женщины пользуются различными степенями уважения, и различными нравами.— Каждый Персиянин может иметь четыре законных жены, и сколько хочет незаконных; та жена, от которой муж имеет детей, уважается более; но особенное уважение воздает тем из [61] них, которые происходят от знатного рода; это потому, что от них зависит счастье мужа, за которого они всегда могут заполнить слово в шахском гареме. — Здесь, большая часть государственных интриг ведется через женщин, которым больше и делать нечего; они не знают ни удовольствий общественной жизни, ни семейного счастья, и вовсе не имеют той привязанности к детям, которая гак прилична женщинам, и которою так полны сердца наших матерей! Вот пример: одна из наших русских дам (Ю.М.Д-ль) во время пребывания своего в Персии, бывала часто приглашаема в шахский гарем; раз услышав, что маленький сын Шаха отчаянно болен, она при посещении своем, спросила с участием у матери ребенка, каково его здоровье? [62] «Я право не знаю, отвечала мать (одна из жен Шаха), я давно не видала его; впрочем ведь это и не мое дело; доктор должен знать про это лучше меня!!...»

Красота и ум часто имели и имеют влияние, на многие государственные дела; на Востоке было и есть много Шехеразад, а на Западе все помнят Ментенон, Монтпансье и друг., законы природы неизменны, сердца людей были всегда одинаковы, рассудок попадался всегда в сети страстей, и запутавшись оставался в них, пока время не испепеляло сетей! Так и в Персии; часто не взирая на все раболепство, умная красавица, жена Шаха, умеет завладеть его волей, и тогда все делается как она хочет, Разумеется, что здесь женщины не мо-гут иметь еще влияния на дела политические внешние потому, что не понимают в них ровно ничего; но от [63] женщин зачастую зависит счастье, даже жизнь Министров, и государственные места! — Как велико раболепство жен перед Шахом, можно увидать из следующего анекдота, случившегося с нашею русскою дамою, о которой я уже упоминал. Она однажды приглашена была в гарем Шаха, где ее приняли, как и всегда, с большим уважением, и угощали роскошно. Тут присутствовала сама мать Шаха, и все четыре жены Его Величества; но на этот раз он сам хотел быть в гареме, желая познакомиться с русскою дамою, и вот что рассказывает сама путешественница: «В то время, как меня угощали роскошным десертом, вдруг раздался в комнате крик служанок: «Средоточие вселенной осчастливит нас, сейчас, своим присутствием» и вслед за тем явился маленький гулам с тою же вестью. «Средоточие вселенной, [64] (Кеблее-Алем), провозгласил он, благоволит перенести сейчас свое пpиcyтствие сюда!» Трудно вообразить себе суматоху, которую произвела эта весть! Весь этикет был забыт; сама мать Шаха, всегда такая гордая, степенная, проворно соскочила с своего места, чтобы приготовить все к принятию Шаха; между тем все четыре жены его бросились, во всю прыть, в четыре угла комнаты, где и стали не-подвижно, как четыре статуи, потупив глаза в землю! Все остальные женщины разместились вдоль стены в глубине залы.

Шах, вошедши в гарем, приветствовал меня словами: «добро пожаловать» (хош омедит), и усевшись в кресла, сделал мне знак, чтобы я села в другие кресла против него; хотя я это очень поняла, но видя, что мать Государя всё еще стоит, не хотела сесть прежде нее; Шах окинул [65] взором комнату, и увидев свою мать, сказал ей с нетерпением: «садись же и ты!» Мы сели...» Я дальше не рассказываю, пусть когда-нибудь сама путешественница расскажет нам это; ее образованное перо может живо передать нам всё виденное ею в гаремных затворах; ей это легко, а как будет ей благодарна вся читающая публика!....

Я говорю, что все интриги производятся через женщин, посещающих шахские гаремы, через эвнухов, у которых все страсти слились в одну страсть к золоту, и через гадальщиц, которые здесь в большом ходу, потому что чем больше желаний и невежества, — тем больше надежд и предрассудков! — В богатых rapeмах, женщины ведут жизнь самую праздную.

В простом быту, все домашние работы лежат на руках жен; мужья их или пашут землю, — ежели [66] они простые мужики, или торгуют на базарах, а между тем женщины ткут ковры, шьют золотом и шелками, и занимаются хозяйством.

Иногда Персиянок отдают замуж 9-ти лет; в 12-ть лет они совершенно зрелы, — а в 30 совершенно стары.

Свадьба празднуется со всевозможною пышностью; молодые, говорят, не видятся до брака, но в отношении к среднему и низшему классу это несправедливо; юноша всегда найдет средство высмотреть себе невесту, а девушка высмотреть себе жениха; часто даже между ними бывают тайные сношения посредством тех промышленных старух, которых везде много! — Перед свадьбою делается контракт, в котором муж обязуется обеспечить жену известным состоянием, в случае развода по его прихоти, или в случае его смерти, [67] Но ежели сама жена требует разводя, то муж не обязан выполнять контракта, который всегда скреплен каким-нибудь муллою и несколькими свидетелями.

Разведенная женщина может выдти замуж за другого, не ранее как через 9-ть месяцев после развода. Женщина, имеющая много детей уважается более бездетной; (не этим ли правилом руководствовался и Наполеон в известном ответе своем г-же Сталь, когда она спросила у него — какую женщину он уважает более других?) — Ежели бы у Персиян не считалось большим позором отдать жену свою другому, то конечно такого рода закон о разводах, был бы причиною больших злоупотреблений; грубое обращение мужа, вынуждало бы всегда жену просить развода, который лишал бы ее всех прав на условия контракта. [68]

Персияне весьма непостоянны; я слышал однажды рассуждение одного из них о женщинах; это был Шах-Заде, Малек-Касим Мирза, дядя нынешнего Шаха; он путеше-ствовал по Европе, говорит по французски, и любезен, как вообще все Персияне, которые, мне кажется, могли бы сделаться совершенными французами, ежели бы знойный климат, погружая их в море лени, не обессиливал их бойкий характер. Малек-Касим Мирза говорил: «я люблю женщин, быть может больше всех Персиян; но менять женщин беспре-станно, я один, люблю столько же, как все Персияне вместе. Да это и должно быть так, продолжал принц, женщины хороши — как альманахи, в них есть всякая всячина, а потому-то, для полного удовольствия, их должно менять, как меняют ежегодно альманахи!» [69]

Общественные бани в Персии были когда-то для женщин величайшим наслаждением! Туда собирались Персиянки похвастать своею роскошью, и поболтать; — теперь же все знатные Персияне имеют свои домашние бани, а публичные посещаются только средним и низшим классом.

Я говорил уже, что женщина, которая имеет детей, особенно ежели они мужеского полу, бывает всегда наиболее уважаема своим мужем, как в высшем классе, так и в других; и поэтому у каждой из них первое желание после замужества есть иметь детей; они для этого ходят на поклонение — даже в самые отдаленные места, и употребляют кроме молитвы разного роду ворожбу, которая между ними вообще в большом употреблении во многих случаях жизни. — Талисманам нет конца! [70] Можно сказать утвердительно, что каждая женщина носит на себе по десятку их, разных родов: то какой-нибудь камешек, то зерно, то бумажка со стихами из Корана, то трава, и словом, не перечтешь всего; все эти талисманы зашиты в лоскутки какой-нибудь ткани и носятся или на шее, или на руках выше локтя! — Впрочем в следующем письме я подробнее объясню женские предрассудки в Персии; в нем я сделаю выписку из так называемого женского корана. — Всего алкорана их я не хочу поместить здесь потому, что в нем есть многое, что заставит тебя сморщиться, а кого-нибудь другого и покраснеть! — Перси-янки вообще не застенчивы, и разговоры их часто бывают не приличны по нашему образу мыслей; в обращении они свободны, веселы, разговорчивы, — за то любезничество их соблазнительно в высшей степени! И не [71] мудрено, — вся жизнь их есть одно желание нравиться своему мужу, своему владыке, и потому оно есть всегдашнее соперничество между ними. — Женщины вообще не имеют никакого образования, и весьма не многие из них знают читать и писать, зато все искусно румянятся, и любят наряды и роскошь до безумия! — Они-то и разоряют своих мужей! Такова уж видно участь последних на всем земном шаре! — Даже и там, где они играют первую роль!.......

Не стану описывать всего, что говорят о гаремах; — во-первых, нельзя всему верить; во-вторых, человек так унижается в преступлениях и в разврате, что перу грустно делать очерки их, а мыслям грустно следить за их делами; к тому же вряд ли человечество выиграет что-нибудь, рассматривая [72] страшные картины страстей человека!... Множество до добра не доводит..... [73]

ПИСЬМО XXII.

Каким образом составился женский коран. — Шестнадцать глав корана. — Преследования мужчин.

Законы Магомета относительно женщин вообще снисходительны (В IV главе алкорана, о женщинах, Магомет говорит в 3-м параграфе: «ежели вы боитесь быть несправедливыми к сиротам, то женитесь только на двух, трех или на четырех женщинах, которые вам нравятся, ежели вы и тут боитесь быть несправедливыми, то женитесь только на одной или на невольнице». Казимирский Персид. Алкоран); [74] везде однако он их ставит ниже мужчин, и везде говорит, что «таков закон Божий». Есть впрочем некоторые параграфы, (напр. в XXIV главе Корана), где Магомет за ослушание жен предписывает мужьям обходиться с ними очень грубо, употреблять даже побои! Не мудрено, Магомет принаравливался к нравам народа, которому проповедывал; Арабы были и тогда грубы в домашнем быту, хотя и образованнее многих своих соседей.

Ежели ты не знаком с Кораном Магомета, то со временем я тебя с ним познакомлю хоть несколько, теперь же обращаюсь к женскому Алкорану. Скажу однако мимоходом, что у самого Магомета было 46-ть жен и одалисок, что он сам преклонял колено перед женщинами, был рыцарем их, и умер, склонив голову на колени возлюбленной своей [75] Айши, дочери Абубекера! — После этого мог ли Магомет быть жесток к прекрасному полу? — Каким же образом на Востоке, явился обычай затворничества женщин? Каким образом этот обычай превратился в закон?... Всему причина полигамия — страсти, ревность! И как законы здесь основаны не на одном Алкоране, но и на преданиях, то мудрено ли, что случай сделался обычаем, а обычай прошел века, обратился в закон? Ведь и у нас на Руси было что-то подобное, с небольшим лет за сто перед сим.... Магомет не предписывает женщинам закрывать лица, но велит закрывать от посторонних шею, руки, ноги и все украшения на них.

Злоупотребление мужей при совершенной покорности жен, и праздная гаремная жизнь последних, были причиною, что в бойких головках [76] Персиянок родилась мысль уравнять состояние свое с состоянием мужчин. (Как не вспомнить Жорж-Занда?!) К этому способствовали многие, благоприятные для женщин, законы Зороастра, оставшиеся в преданиях и в книге его Зенд-а-веста, и вероятно доходившие какими-нибудь путями до женских голов, которые не бывают никогда праздны, особенно в затворах! — А когда в женской голове есть ум, то он всегда хорош заботясь о своей голове.

Я уже сказал, что у Персиянок есть куча предрассудков; ими то и воспользовались женщины, которые хотели сделаться законодательницами своего пола. Таким образом и составился женский Алкоран, который, ежели не известен вполне всем Персиянкам, то уж конечно каждая из них знает из него многое. [77]

Долго отрывки этого, так называемого Корана переходили из уст в уста, не составляя ничего целого; даже не все знали про него, носились только слухи, что женщины пустились в законодательницы, и что законы их совершенно противны законам Магомета и всем другим законам мусульманским, относительно женщин. — Нашлись охотники собрать эти отрывки из устного закона. Первый был, как говорят, некто Мир-Дамод; — но преждевременная смерть оставила труд его не конченным. — Между тем воцарился Фетх-Али-Шах, пышный и сластолюбивый монарх, имевший у себя до 300 жен и тративший много жизни своей в гареме. — Любопытство проникнуть в тайны женских законов, существовавших и в его гаремах, было в нем так велико, что он поручил одному из сыновей своих, [78] Махмуд-Мирзе, собрать все эти мнимые законы, во что бы то ни стало, и обнародовать их.

Махмуд-Мирза исполнил волю Шаха, и издал эти законы под заглавием «Адобу-ннисса»; в предисловии, писанном стихами, он говорит: «Блаженной памяти Мир-Дамод, предположив сорвать темное покрывало, таившее под собой нечестивое верование, и скрытные поступки наших жен, стал наблюдать за ними, и собирать сведения от разных известных старух-ханжей испаганских, слывших самыми знающими и искусными последовательницами своих таинств; — благодаря умным трудам, скоро узнали мы целый мир адских коварств, и самых демонских происков наших дрожайших половин, этого гнусного отродья!..,»

Таково предисловие женского [79] Алкорана; оно, как видно, написано со всею желчью восточного ревнивого, деспотического сердца, которое любит женщин, пока они мирные, покорные женщины, и ненавидит их, как скоро они хотят быть мужчинами.

Я получил рукопись этого Алкорана от одного нашего Ориенталиста, (А. И. X.), прожившего на Востоке слишком 10-ть лет, и хорошо изучившего характер народа и язык его. — Алкоран состоит из XVI-ти глав; я выпишу из них не все, по причине, о которой говорил выше.

Глава I говорит о женщинах, прославившихся своим законодательством. Их было много в разные времена, но те, которых имена и до сих пор в славе, суть: Куллсумнене, Кхуледжан-Ага, Биби-Шах-Зеинебе, Боджа-Иосмен, и наконец Дедебезмара. Эти прозвища законодательниц доказывают всю любовь и всё [80] уважение к ним, их последовательниц, нене значит мать; джан-ага, значит душа и учитель; деде - мать, кормилица; а боджа сестра. Имена, даваемые им в знак непреложности ученья их, тоже замечательны: напр.: допа - мудрая, муштегид - верховная жрица, фукто - законодательница; все, что они проповедывали, ревностно соблюдается женщинами шиитками.

Глава II-я говорит о разных омовениях, предписываемых исламизмом, т. е. когда и как они должны делаться. Известно, как это считается важно у последователей Корана; по их мнению, прикосновение мусульманина, не сделавшего законного омовения, оскверняет и физически и нравственно; молитва его не может быть услышана; посуда, из которой он пил, должна быть разбита, как будто какая-нибудь собака ела из нее, и проч.

Но для наших пяти [81] законодательниц все это ничего не значит; они отвергают омовение во многих случаях: от него освобождается женщина, которая только что нарумянилась, и выкрасила себе брови и ресницы, что занимает Персиянку с помощью прислужниц ее, по крайней мере три часа времени! Куллсум-Нене прибавляет, что женщина, разукрашенная таким образом, не должна делать омовений целые три дня, иначе она сочтется беззаконницей! Другие случаи, когда омовения могут, и даже должны быть не соблюдаемы, суть: ежели муж, отправляясь в путешествие, не оставляет жене своей денег для заплаты за баню; ежели он обещал жене подарок, то пока не выполнил обещания, она освобождается от омовений, и проч.

Глава III-я говорит о случаях, когда женщина может не делать намаз, т. е. не молиться: [82]

a) Как скоро услышите музыку, а особенно барабанный бой, отложите намаз ваш, хотя бы это было во время самого коленопреклонения, вы от это-го освобождаетесь; но ежели вы станете продолжать намаз, сочтетесь за неверных, за нечистых! —

b) Не должно выполнять намаз в день обручения кого-нибудь из ваших знакомых; это важнейшая эпоха в жизни женщины, это приговор судьбы над ее будущностью; предоставьте же намаз муллам; спешите сами на праздник, бегите туда смеяться, говорить и быть счастливыми, а намаз до завтра.

с) В день, когда муж возвращается из путешествия, намаз считается грехом; все ваши минуты должны быть посвящены мужу, это дело богоугодное.

d) Ежели у вас есть гости, можете не молиться. [83]

е) Ежели женщина одета в платье, убранное галунами, то может не делать намаза, и проч.

Глава IV-я рассуждает о посте. Правила, здесь изложенные, представляют смесь веры, ныне исповедуемой в Персии, с законами прежних времен, так напр:

Пост девы солнца, или девы света, состоит в том, что должно поститься целое утро 17 го числа месяца Реджебе, и разговеться сахаром с несколькими зернышками рису, которые должны быть куплены на деньги, добытые милостынею. (Потому-то в персидских городах и встречаешь иногда на улицах женщин, хорошо одетых, предлагающих проходящим яблоки или другие какие-нибудь сладости, прося за это подаяния)

Пост Али состоит в том, чтобы не есть до самого вечера; и тогда должно достать воды из семи различных [84] колодцев; напившись ее, постница совершает намаз с двумя коленопреклонениями, и потом розгавливается.

Но самый трудный пост, предписываемый Кулзум-Нене, есть пост «молчания» Здесь надо поститься и молчать с восхода до заката солнца; в час розговенья должно идти просить милостыню, и никакой муж не может запретить этого жене своей! Тут женщина берет с собою деревянную ложку, и ходя по улицам стучит по семи раз в двери встречающихся ей домов, чтобы выпросить милостыню; па собранные деньги она покупает рису, молока и фиников, необходимых для пирога, которым ей должно розговеться.

Глава V-я говорит об обручении…

Тут есть между прочим любопытный совет, даваемый законодательницею [85] женщинам незамужним. Хотите найти себе мужа? говорит она, ничего нет легче; достаньте зеленую шелковинку, вденьте ее в иглу, и вмешавшись в толпу, окружающую невесту, ищите случая продеть незаметно иглу в покрывало невесты; потом тотчас выньте ее, и носите с этих пор на вашей груди; как бы вы не были стары и дурны, крикливы и сварливы, не бойтесь ничего, иголка с шелковинкою не пробудет у вас и более месяца, как какой-нибудь богатый и красивый мужчина пришлет сватать вас.

Глава VI. О первом дне свадьбы, когда невеста приведена в дом жениха............

Когда ты введена первый раз в спальню твоего мужа, и оставлена с ним наедине, во-первых не соглашайся никак снять даром, покрывало с своего лица. — Тут необходим [86] хороший подарок. — Потом следует другой подарок за труд пошевелить губами, и он должен быть еще больше первого. Сиди как бы приклеенная к ковру, неподвижна и нема; — не слушай мужа; словом, обращайся с ним как можно суровее; обыкновенно мужчина коварен, и более или менее скуп; ежели, например, он так богат, что может подарить тебе деревню, то уж верно начнет с какого-нибудь пустого подарка; и. т.д.

После правил, как должно вести себя, следует исчисление разных предрассудков, и пр.; мудрая законодательница говорит: «ежели желаете иметь перворожденным своим сына, то нужно, чтобы в ту минуту, как молодая переступит через порог в дом мужа своего, он приказал бы поднести ей розовой воды и леденцового сахару на золотом подносе».

Молодой пользуется большими [87] преимуществами в первый день своей же-нитьбы: все присутствующие женщины должны почитать его за брата; они не могут отказываться от его поцелуев; и грех закрываться перед ним, и проч.

Глава VII-я. В ней говорится о разрешении женщин от бремени.

Тут изложено все, что только может придумать самая нужная заботливость, для подания помощи больной; и между прочим предписывается иметь, во все время болезни, днем и ночью, кого-нибудь в доме бодрствующим, чтобы предохранить мать и дитя от кровожадности Аюла; так называется демон или гарпия, которая по преданию, питается печенью новорожденного! Хотя Аюли одарены способностью делаться невидимками, однако же их не раз заставали невзначай: они имеют вид дряхлой старухи, и страшно худы! Ноги у них [88] крючками навыворот, лицо багровое, волосы рыжие! Нравственность их еще ужаснее, потому что, по словам старух-нянек, Аюль употребляет ужасные средства, чтобы усыпить всех окружающих больную; но ежели ему это не удастся в первые 6-ть суток, то больная вне опасности..... Если же, не взирая на все предосторожности, Аюль все-таки завладеет своею жертвою, и эта станет чахнуть; то Кулзум-Нене советует купить черную овцу и угостить ею нищих, обведя ее сперва, три раза, вокруг постели больной. Ежели и это не поможет, то советует привести гнедую лошадь, и дать ей ячменю в поле одежды больной, и проч.

Глава VIII. О банях. Здесь Кулзум-Нене доказывает, что ходить в баню также необходимо и священно для мусульманки, как ходить в мечеть. Надобно заметить, что на Востоке [89] бани суть точно нечто религиозное; они предшествуют свадьбам, и участву-ют во всех празднествах.

Тут изложено с величайшею подробностью все омовение, и даже поименованы все косметические средства, необходимые при этом; потом названы все кушанья, которые должно употреблять по выходе из бани в переднюю комнату, где одеваются и нежутся! — Музыка туг главнее и необходимее всего! — По мнению законодательниц слушать ее целые часы, есть дело богоугодное, которое записывается золотыми буквами на небесных таблицах Ангелом, первым секретарем Аллаха! И горе той женщине, которая отпускает от себя музыканта, недовольного платою за свой труд!....

Глава IX посвящена вполне музыке. Литавры предпочитаются всем инструментам; вот что говорит законодательница Кулзум- Нене: «нет [90] Божьего благословения над домом, — где нет литавров; сопровождайте бой их хлопаньем в ладони, и пусть они гремят с утра до вечера 13-го дня месяца Сефера, и в другие подобные дни, чтобы уничтожить тем дурное влияние этих дней на вас». — За этим инструментом следует другой, двойной тамбурин. Музыкант, играющий на нем, имеет вход во всякое время, и во всякий гарем; женщины перед ним не закрываются....

Глава X дает наставление, каким образом женщина должна обходиться с мужем. Эта глава более всего вооружала Персиян против законодательниц. — Здесь проповедуется совершенная независимость жен от своих мужей. Во-первых, все родные со стороны мужа почитаются личными врагами жены: «вражда неутомимая, смертельная, говорить закон, между женою [91] и матерью мужа; ни минуты мирной! Пусть они грызут и царапают друг друга; пусть все, что сделает пли скажет свекровь, будет переиначено невесткою.» Ежели у мужа одна только жена, и он ее ласкает и тешит подарками и деньгами, законодательницы предписывают жене верность и любовь. Муж не может запретить жене посещать четыре места, в противном случае она имеет право ослушаться его, а именно: бани, представление во время могарремма, ее родных и гулянья. — «Жена, говорит Кулзум-Нене, есть зеркало мужа: ежели он хочет, чтобы в ней отражалось его счастье, то должен обходиться с нею так, чтобы она была всегда довольна, — и чтобы душа ее, также как и лицо, были всегда свежи, и цвели при дыхании счастья! — Муж, разоряющийся для жены своей, угождает Богу, и будет [92] наслаждаться вечным счастьем на том свете, в раю! Достойным и умным мужем называется тот, который женится только на одной жене, и проч.»

Законодательница говорит далее: «женщина есть букет цветов; ежели хотите наслаждаться красотою и благоуханием его, то не давайте ему вянуть; дозвольте ей перебегать от одного удовольствия к другому». Потом предписаны разные средства, принудить мужа развестись с женою, ежели она недовольна им: «обходись грубо с детьми, бей чаще служанок, ломай мебель, и ежели при всем том не достигнешь цели своей, то прокляни и заколдуй тирана».

Глава XI. Тут говорится о разных кушаньях, и шербетах, имеющих влияние на судьбу женщины.

Глава XII. О предохранении себя и детей от дурного глаза. Тут [93] насчитано сорок одно средство, наприм., разные таинственные буквы, разные раковины, ногти диких зверей и пр., все это обыкновенно зашито в лоскутки разных тканей, и носится на себе женщинами и детьми. Вернейшее же средство есть 140 зерен растения руто, сожженные в мангале, (т. е. на жаровне); та женщина, которая успеет окуриться дымом его вся кругом, будет совершенно безопасна от дурного глаза. — Для этого женщины становятся кружком около мангала; и как при этом предписывается полное веселье, то призывают музыку, и в то время, как она играет, женщины или девушки, танцуют вокруг мангала, резвятся, смеются и целуются, причем каждая старается захватить платьем своим как можно больше дыму, сжигаемого растения; — он должен окурить все члены их, и все складки платья. [94]

Глава XIII. Тут отдается преимущество некоторым мужчинам, перед которыми женщины не должны закрываться. — «Любезные мои ученицы! Говорит Кулзум-Нене, смотрите, как на запрещенных для вас на всех мужчин, украшенных чалмами, на всех мулл, на всех учителей, словом, на все, что отзывается мечетью и школою; бегайте от них, как от чумы! Но ежели у отца есть молодой, прекрасный сын, вы можете оказать «особое внимание к отцу, — подняв перед ним конец вашего покрывала, и показав ему хоть один ваш глаз. — Не закрывайтесь перед красивым юношей, пока он еще без бороды; не закрывайтесь перед молодым мужем, перед Жидом, перед Армянином, — а в особенности перед музыкантом. — Ежели хотите, можете также не закрываться перед цирюльниками, перед сторожами бань, [95] перед фиглярами, перед лавочниками, и наконец перед золотых дел мастерами; это в вашей воле....»

Глава XIV касается опять до исламизма, т. е. до намазов, (как и III-я глава). Тут же говорится об исполнении женских молитв, о средствах добывать себе мужей, и проч.

Глава XV научает, как принимать посещения, и как посещать других. — Безгранично ласковое гостеприимство всем, и особенно бедным, есть главная мысль этой главы. — Здесь видна вся доброта и вся нежность женского сердца. — «Если хочешь быть счастливою здесь на земле, а со временем желаешь быть в числе избранных рая, то не отказывай никогда женщине, которая придет искать у тебя убежища; проси ее привести с собою всех детей своих, угощай их три дня сряду, увеселяй всем чем можешь веселить, и только на [96] четвертый день отпусти их с ми-ром; — а на завтра пошли какой-нибудь подарок; ежели же не можешь сделать этого, то пошли плоды.»

Ежели какой-нибудь молодой, красивый собою мужчина, посетит мужа, то жена последнего должна из-за двери сказать гостю несколько ласковых слов, и даже взглянуть на него приветливо, ежели в комнате немного свидетелей........

Глава XVI посвящается истолкованию обычая избрания себе брата или сестры-друга на всю жизнь.

«Закон предписывает дружбу, и горе женщине, не умевшей найти себе сестру в этом мире! К чему жила она? одинокая, покинутая всеми, она изнывала в здешнем мире; а по смерти, дыхание райских ветерков не прилетит освежить благоуханием своим ее вечное жилище!».

«Знайте, что женщина, избравшая [97] себе друга, сестру на целую жизнь, благородно воспользовалась своим существованием! Счастливая чета неразлучна навсегда; упоенные радостью, друг возле друга, две такие сестры будут наслаждаться под тенью райских лесов; все им простится, хотя бы книга грехов их была зачернена величайшим преступлением.»

После такого воззвания, излагается обряд избрания сестры:

«В 18-й день месяца Зелькеода, две женщины, желающие поклясться друг другу в вечной дружбе, надевают лучшие свои платья, и идут вместе в мечеть, в самый отдаленный угол ее. Там, с открытыми лицом и грудью, и с радостными взорами, они обнимаются, пьют шербет и произносят следующие клятвы: одна говорит: во имя Бога я признаю тебя сестрою; во имя Бога признаю тебя своим другом; скрепляю ату клятву, [98] касаясь рук твоих во имя Бога, и обещаюсь перед Богом и Ангелами, перед посланником его, великим Пророком, и перед другими пророками и безгрешными Имамами, (да благословит их небо), обещаюсь, говорю, что ежели буду когда-нибудь в числе избранных рая, и получу дозволениe Всевышнего наслаждаться там вечным счастьем, то соглашусь на это лишь тогда, когда дозволят мне наслаждаться ими вместе с тобой! Другая отвечает: «Принимаю от тебя, и сама даю тебе все права сестры на все, что касается меня в здешнем мире, в жизни будущей, и в посещении святых мест здесь на земле; а там на небе, ты одна, будешь моею!» После этого им остается создать для себя особый язык, который бы не понимали окружающие их, язык платков и пряностей. Это большею частью делается с помощью [99] какой-нибудь опытной старухи; достают несколько шелковых платков, и смотря по месту, где и как платки навязаны на каждой из двух сестер, смысл разговора изменяется. Язык пряностей, похож на язык цветов у Турков; ежели, наприм., пришлют зерно кардамона, с которого часть скорлупы снята, то это значит: «приходи скорее, друг, грусть раздирает меня». Если же зерно цело, это означает «не печалься». Если оно раздроблено на куски, то значит «твой друг идет». Гвоздика говорит «я горю». Корица, ежели вся трубочка цела, «приди разделить печаль мою; если она измята или изломана, то значит: «отсутствие того, кого люблю, — умерщвляет меня». Леденец: «слаще тебя, для меня нет ничего в мире». Шафран означает: «вяну от любви», и проч.

Мужчина также может избрать [100] себе сестру или брата; клятва, произносимая при этом, точно та же, как и у женщин.

Вот в сокращении весь, или почти весь женский коран; можно видеть что это есть собрание предрассудков, которыми в Персии наполнены женские головы и сердца; мужья прощают это своим женам, но не прощают никак прав свободы, которые они хотят присвоить себе; муллы, в свою очередь, не прощают им нарушения законов, касающихся до намаза и омовений, вот каким образом этот алкоран вооружил против себя всех мужчин; от того-то женщины и привязались к нему еще сильнее! Противоречить им с гневом, тоже что бриться с досадой, наверное обрежешься, уж таков прекрасный пол!