АМАБЛЬ ЖУРДЕН

ПЕРСИЯ

ИЛИ ОПИСАНИЕ УПРАВЛЕНИЯ, ВЕРОВАНИЙ И ЛИТЕРАТУРЫ ЭТОЙ ИМПЕРИИ

LA PERSE OU TABLEAU DE GOUVERNEMENT, DE LA RELIGION ET DE LA LITTERATURE DE CETTE EMPIRE

О языке Персидском и словесности

(Продолжение).

В сем же веке, прославленном Садием, два знаменитые стихотворца Джелал-Еддин-Руми и Хозру-Деглеви - один в малой Азии, другой в Индии, - своими прелестными стихами и пламенным усердием к своей вере удивляли современников.

Джелал-Еддин родился в Балке. Отец его, Боха-Еддин-Велед, в [110] царствование Могаммеда пользовался в оном городе отличным уважением и почестями. Будучи ревностным последователем учения Софиев, он начал его проповедывать, и такую приобрел себе Славу, что вельможи и простой народ толпами стекались внимать духовным его наставлениям. Число учеников его возрасло до чрезвычайности, так что владетель Киризмийский уже начинал его бояться и во многих случаях оказывал явную к нему ненависть. Раздраженный Боха-Еддин оставил Балке и поклялся невозвращаться ни в сей город, ни самой Корассан, пока Могаммед будет владеть областию. Он отправился в сопровождении своего семейства и служителей. На своем в Нишапур принял посещение от Ферид-Еддина, которой молодому Джелал-Еддину подарил свое сочинение под названием Аграр-Намег, то есть книгу о таинствах, и предсказал, что сей младенец будет некогда ревностнейшим последователем учения Софиев. Путешествие Боха-Еддина уподоблялось торжественному ходу. Отвсюду стекались вельможи слушать его поучения. Набожный учитель направил путь свой в Аравию, посетил Мекку и Медину, потом святые места в Сирии, и после долговременного путешествия поселился [111] в Иконии, что в Малой Азии. Слава о его благочестием и добродетелях везде ему предшествовала. Жители Малой Азии, гордясь таким приобретением, со всех сторон стекались поучаться из красноречивых уст его, под его руководством навыкать подвигам очищенного умственным созерцанием благочестия и посвятится высоким таинствам непостижимой духовности.

В скором времени Икония была заселена учениками Боха-Еддина. Сей великой человек умер 631 году от Егиры, или в 1233 году от Р. Х. По смерти его сделан главою секты сын его Джелал-Еддин-Руми, своими софистическими добродетелями и редкими стихотворными дарованиями превзошедший даже и отца своего. Удалившись от мира, он погружался в обширное море размышлений, в совершенное уничтожение своего бытия, и тогда только оставлял свое жилище, когда хотел открывать смертным священнейшие таинства, духовности (Должно знать, что г. Журдень, говоря о сих ученых и набожных Персах, иногда нарочно удерживает тон восточных своих подлинников, из которых почерпал сведения. Р.). В жизни своей был он [112] совершеннейшим образцем созерцательных Софиев. Сей драгоценнейший бисер океана таинственности оставил тленный и скоропреходящей мир в 1292 году по Р. Х. на 68 году своей жизни. Его гробницу еще и теперь показывают в Иконии.

Ничто не может сравниться с тою славою, какую Джелал-Еддин пимел у Дервишей и Софиев. Выспренняя книга, его собрание Мезневисов (Мезневис есть двустишие, состоящее из стихов одинакой меры, но таких, в которых рифмы находятся не на конце, а в средине на полустишии) почитается совершеннейшим произведением из всех написанных в аллегорическом смысле учения Софиев; но сии Месневисы так темны, что их не возможно понимать без помощи лексикона, нарочно для них сочиненного и объясняющего смысл слов, находящихся в книге. Известно, что Джелал-Еддин был также основателем знаменитой секты Дервишей Мевлевидских.

Никогда Тибулл не издавал столь сладостных звуков, какими восхищает Персов соловей Деглийский - Козру Дехлеви, которого сердце, долго пламеневшее любовию плотскою, наконец погрузилось [113] в набожные восторги любви божественной. Ни один стихотворец с такою прелестию, с таким жаром, с такою истиною не изображал сильнейшей из страстей, и восторгов души объятой созерцанием Бога и тайнами существования.

Сей знаменитый стихотворец был природный Турок. Сказывают, что он принадлежал к орде Гезарех-Ладжиинской, обитавшей в окрестностях Карши или Карси. Сия орда, вышедши из-за реки Окса во времена Ченгис-Хана, остановилась в Индии. Махмут, отец Хозру, был в ней Емиром и Метером. Ласковый и почтительный прием, сделанный ему от наместника Деглийского, Султана Багал-Шаха, заставил его поселиться в сей области. Он также заслужил степень Емира Деглйской армии, и умер на войне с неверными. Сын наследовал, его достоинство и с честию служил своему Государю; но когда душа его вкусила сладость духовной жизни, то он отрекся от мира и вступил в сословие Факиров, в котором жил до смерти своей, постигшей его в 1315 году от Р. Х.

Хозру был современник Садия. Сии два стихотворца, сотворенные [114] понимать и ценить себя взаимно, оказывали друг другу глубочайшее уважение и переписывались стихами. Говорят даже, что они и посещали один другого. Стихотворения Хозру были сперва рассеяны; наконец Султан Биазанкор Багадур-Хан собрал их в одну книгу. Хозру в некотором сочинении говорит, что число стихов его не простирается до 5000,000 двустиший, но превышает 400,000.

Шираз, которому Ржевуский дает название Афин Персии, в течение одного века произвел двух величайших на Востоке стихотворцев, Не прошло половины столетия после смерти Садия, как Гафиз, Анакреон Персидский, явился и прославил свое отечество. В то время словесность процветала в Фарезе; область сия мало пострадала от нашествия Монголов. Между тем как государство Персидское терпело все ужасы войны и повиновалось иноверным Монархам, неспособным наслаждаться прелестными звуками Персидской Поезии, Атабеки, и Модхафериены поставляли всю свою славу в покровительстве учению и дарованиям. В царствование сих последних Государей родился Гафиз. Собственное имя его было Могаммед, а прозвание Шелес-Еддин - солнце веры. Гафиз же есть такое [115] название, которое обыкновенно дают людям, знающим наизусть Алкоран и читающий оный на гробах и в мечетях.

Жизнь его не представляет ничего достойного примечания. Он был друг тишины и душевного спокойствия, следовательно не хотел гоняться за богатством и благами сего мира. В одной из своих песней говорит он:

"О ты, упоенная вином и облеченная в блистающую златом одежду! проходя мимо меня, незабудь поцеловать стихотворца Гафиза, одетого в льняное платье!"

Слава его распространилась далеко: Государи искали его сообщества и осыпали его подарками, стараясь заманить его в свои чертоги; но щедрость их не могла разлучить его с прелестным Ширазом. Однажды решился он поехать в Иезд для посещения владетеля сего города; но здесь стихотворец наш принят был не лучше, как Анакреон у Тирана Сицилийского: даже не получил и подарка. Подобно Греческому Лирику, он отмстил за себя: проклинал скупость владетеля в стихах сатирических, и многократно упоминал об [116] нем в своих песнях. Общество монахов и Дервишей для него имело более приятности, нежели, самые великолепнейшие чертоги. Впрочем иногда посещал он и знатных особ и забавлял их своею остротою и веселостию. Сказывают, что Тамерлан во время одного нашествия на Фарез посетил Гафиза, и журил его за сочинение, где между прочим сказано, что отдал бы Сармаканду и Бокару за одно пятнышко, придающее новой блеск красоте прелестнейшей. "Как" говорил свирепый завоеватель "за одно пятнышко на пригожем лице ты отдал бы Самарканду и Бокару, любимые города, которые почитаю прекраснейшими плодами моих завоеваний?" - "Ах, Государь!" отвечал Гафиз, - "сия-то расточительность причиною той бедности, в какой теперь меня видишь." Ответ сей так понравился Тамерлану, что он осыпал поета уже не ругательствами, но ласками!

Гафиз наслаждался счастием, которое не было известно Садию: он был женат, и в своей супруге нашел подругу нежную, украшенную наилучшими качествами. В сем счастливом союзе он вкушал истинное блаженство. Но смерть лишила его супруги. В одной из своих од он так говорит о сей потере: [117]

"Я был счастлив, и желал окончить жизнь вместе с такою подругою!

Но наши силы не равны желаниям нашим.

Она, более меня достойная быть счастливою, соединилась с хором Ангелов, которых некогда оставила, дабы сойти в сей мир."

Сей великий стихотворец умер в 1391 году по Р. Х. Частые похвалы вину и нескромные изъяснения о мирской любви многим подали причину подозревать его в нечестии, так что по смерти его долго не решались, погребать ли труп его на общем Музульманском кладбище, или бросить в особенную яму. - Наконец учители собрались и определили решить его судьбу посредством его же сочинения. Они открывают книгу и находят следующие слова:

"Страшись оскорбить труп Гафиза; не оставь его без погребения.

Хотя он и погружался в океан преступлений,

Однакож он и к небесам возносился."

Начали гадать в другой раз, и нашли следующее место: [118]

"Меня оскорбляли в жизни; но я, ныне счастливейший, в кругу избранных наслаждаюсь за мою любовь наградами."

Сии слова почтены были за свидетелей божественной воли, и Гафиза погребли с великими почестями.

"Гафиз вообще признан чудом красноречия. В творениях его есть множество таких вещей, которые превышают понятие человеческое. Он почти везде употребляет загадочные выражения и его слог носит отпечаток чувствований Факира: по сему самому дают ему название Лиссан-Елгариб, то есть; язык таинственный. Слог его прост и ясен, но всегда заключает в себе важной смысл, глубокие и связные мысли. Стихотворство составляло самое меньшее достоинство Гафиза; он имел множество разнообразных сведений."

Таково мнение самих Персов о достоинстве Гафиза. Но есть и другое о смысле его стихотворений: Одни утверждают, что под символами любви к вину, чувственных удовольствий и даже нечестия, Гафиз прославляет свойства и благодеяния Божества всесильного, и свою пламенную любовь к Богу. Другие напротив, толкуя прямо его выражения, [119] почитают его человеком, предавшимся исступлению страстей; и в самом деле надобно признаться, что ежели некоторые фразы из его песней и могут быть истолкованы в духовном смысле; за то находится бесчисленное множество таких, которые неиначе как в смысле литтеральном должны быть понимаемы, и потому в глазах каждого благоразумного читателя Гафиз будет казаться имевшим пылкое воображение, остроумным бесчинником, которой в пламенном изображении любви часто равняется Анакреону.

Сочинения Гафиза состоят в так называемом Диване Газелей, то есть в собрании песень, которых г. Ржевуский считает более ста шестидесяти.

Газель есть род поемы, похожей на оду и песню. От Касседега разнится он тем, что не может быть менее пяти двустиший и более тринадцати. Он не сходствует с Касседегом еще в том, что в последнем стихотворении должен, не уклоняясь от своего предмета, наблюдать строгий порядок в предложении мыслей; между тем как Газеле каждое двустишие составляет смысл полной; в нем можно переходить от одного предмета к другому, изображать мысли отдельно одну от другой. [120] Беспорядок воображения составляет главную красоту Газеля; в сем отношении много походит на нашу оду.

(Окончание в след. нум.)