Еще известия о нынешнем состоянии Персии

(Извлечено из Путеш. г-на Дюпре.)

Если Персия находится в обстоятельствах не весьма благоприятных, то причины тому столько же неновы, как нравы и обычаи Азиятских народов. Отдельность военных племен от прочих жителей была и будет всегдашним источником внезапных революций и опустошительных междоусобий; она есть главное основание деспотизма, которой, будучи сам по себе разрушителен, при своем непостоянстве бывает еще пагубнее для подданных. Сие несчастное разделение нации на два народа, взаимно чуждые один другому, современно Ксерксам и Дариям.

Персы, Мидяне, завоевавши Вавилонские богатства, изнежились и оставили военное ремесло в руках Гирканцов, Мардов, Уксиян и других племен неустрашимых, почти независимых, обитавших [300] в горах и пустынях. Племена сии выходили сражаться, когда Великий Царь был столько силен, что мог их к тому принудить, или столько богат, что мог нанимать их начальников. Анархическая свобода, господствовавшая в Персидской армии, выказывалась даже в странной пестроте оружия и в самом способе сражаться. Сагартиянское племя, между прочим, с веревками в руках преследовало неприятеля, чтобы набрасывать на шеи бегущих петли, и таким образом ловить их, точно как диких животных. Геродот ясно пишет, что самые Персы разделялись на разные колена, из которых были три благородные или военные, столькож земледельческих, а последние четыре занимались скотоводством. Все вместе составляли народ бедный, немногочисленный, но воинственный. И так Персидскому государству необходимо надлежало рушиться, когда господствующий народ потерял те качества, которыми покорил столько других народов, и когда племена воинственные наконец имели довольно смысла, дабы рассудить, что могут с выгодою для себя оставить знамена Царя Великого. Сим-то военным составом древней Персии объясняется, от чего так скоро исчезли армии, выведенные против Александра Македонского. Великий [301] завоеватель сей действовал не на удачу, и если хорошо вникнуть, то смелость его отнюдь не покажется безрассудством.

Парфяне, восстановившие Персидское государство, были также народ бедный и воинственный. Во времена Дария и Артаксеркса Двор никогда неудостоивал посещением своим безвестную область Парфянскую, ибо в ней не было столько хлеба, вина и скотины, чтобы можно продовольствовать бесчисленную свиту Монарха, даже и в короткое время его пребывания.

Нынешнее состояние Персии есть неиное что как повторение того, что было за многие перед сим веки, только с другими именами. И ныне, военное народонаселение Персии разделяется на колена, большею частию кочующие. Не льзя не пожелать, чтобы кто нибудь из ученых и искусных ориенталистов бросил наблюдательный взор на их нравы и наречия. Можно ли в том сомневаться, что во многих племенах сих еще уцелели остатки древних языков, Персидского, Скифского, Мидского? Кто неподивится, что между сими племенами одно называется Зенд - именем древнего, потерянного языка, и что другое называется Бахтияри, именем, напоминающим древних Бактров!

К одному из сих кочующих племен принадлежит Фет-Али-Шах, [302] нынешний Государь Персии. Он происходит от колена Каджаров, которые говорят потурецки, как и бoльшая часть военных орд Персии. Каджары не многочисленны и мало уважаются в народе, хотя имеют доверие при Дворе Шаха. Наследный Принц, Аббас-Мирза, при всех отличных своих качествах, нескоро заставит забыть, что он происходит от Каджарского рода. Обстоятельство сие может когда нибудь нарушить спокойствие в Персидском государстве. Многие из сынов Фет-Али-Шаха чрезмерно честолюбивы, а особливо Могаммед-Али-Хан, старший из всех, но лишенный права наследовать престол, потому что рожден от Грузинки. Однажды спросил он своего родителя: "каким образом приобрели вы столь многие области?" - Мечем своим - отвечал Шах. "Хорошо же; и я последую вашему примеру." В другой раз, ему хвалили щедрость Принца Аббаса, его брата. "Мой брат глупец;" сказал он: "я поберегу сокровища свои до благоприятного времени." Все ето показывает в нем не слабую голову, и не смотря на превосходные качества Аббаса, легко может случиться, что после кончины Шаха, Могаммед-Али, при помощи военных племен, овладеет престолом. [303]

Нынешнее Персидское правительство точно таково же, каким оно было при Кире и Дарии; оно основано на патриаршеских понятиях, свойственных роду жизни племен кочующих. Государь есть в прямом смысле отец своего колена; потом уже, в смысле обширнейшем, он становится отцем всей нации. Нет сомнения, что сии патриаршеские Державы представляют нам правительства весьма несовершенные, если сравнивать их с конституционными Монархиями и даже с государствами, основанными на правах феодальных. В Азии неизвестных политические наши умозрения: она управляется посредством любви, преданий, страха, оружия. Там представить себе не умеют, каким образом существовать может какая-либо другая власть, кроме неограниченной. Следственно и в том уже была бы великая польза для Азии, когда бы в ней усовершенствован был деспотизм патриаршеского правления восстановлением оных древних правил, узаконенных великими Монархами, правил, которыми смягчалась жестокость неограниченной власти, посредством набожного воспитания вельмож и Принцов. В Персидском переводе Ксенофонтовой Киропедии Фет-Али-Шах нашел бы верные средства поддержать престол свой и династию, и нашел [304] бы их гораздо более, нежели в уроках Европейцов, которых привлекают золотые томаны в Тегеран и в Таврис.

В Персии правила воспитания теперь совсем не те, какие представляет нам Киропедия. Когда царствующая фамилия приумножается рождением Принца; то Шах отсылает его к одному из вельмож, которой имеет обязанность воспитывать его на своем иждивении до тех пор, пока молодой Принц не будет в состоянии управлять какою нибудь областию или городом. Тогда воспитатель имеет случай воспользоваться высокою честию уделить своему питомцу 50 или 60 тысяч томанов на первое обзаведение. Не трудно догадаться, что вельможи Персидские не отчаеваются в признательности любезных своих воспитанников, которых с младенчества приучили уже находить удовольствие в похвалах и ласкательстве.

Можно себе представить, что излишняя плодовитость Шаховой фамилии иногда бывает опасна для Персидского престола. Мугаммед-Таки-Хан, семилетний сын Шаха, однажды употреблен был главным орудием при возмущении против отца его: один из дядей, нарядивши его в царскую одежду, посадил на коня, блестящего [305] золотом и каменьями. Дитя было в восхищении от таких прекрасных игрушек, и гордо сидело на коне впереди сорока-тысячной армии, собранной на тот конец, чтобы свергнуть с престола его родителя. Над мятежным войском одержана решительная победа, и Шах велел четырем сынам своим схватить за руки и за ноги маленького хищника, еслиб незахотел он отдаться добровольно. Принц более всего плакал о том, что с него сняли нарядное платье; однакож в присутствии отца бросился перед ним на колена и просил помилования. Шах проучил его отеческим наказанием.

В Персии издавна употребляется одно решительное средство против беззаконных искателей престола. Древним законом, которой относится по крайней мере ко временам Парфеян, запрещается возводить на престол человека, потерявшего глаз, ногу, или вообще какой нибудь член тела (Procop. De bello Persice L. I. - Amm. Marcell. XVII). В следствие чего вошло в обыкновение вынимать оба глаза у такого Принца, которой становится опасным для царствующего Государя. Таким образом и Фет-Али-Шах однажды был принужден употребить подобное средство над своим [306] братом; по крайней мере он приступил к нему неиначе как уже по сущей необходимости. Ето случилось таким образом.

Гуссейн-Хан два раза бунтовал против своего брата, и оба раза получал великодушное прощение. Однажды узнаeт Фет-Али-Шах, что мятежники слишком выхваляют его брата: вести сии крайне беспокоят Монарха, и он предается мрачной задумчивости. Вдруг призывает к себе палача, и дает ему повеление условленным знаком. Гуссейн-Хан, увидев идущего к себе палача, воскликнул: "теперь наступает конец моей жизни!" - Нет еще! отвечал исполнитель: наш милосердый Государь не хочет посягать на жизнь твою; он только повелел мне вынуть у тебя оба глаза. - После операции, вынутые глаза принесены были к Шаху на золотой тарелке. Увидевши их, Фет-Али успокоился и слезами сострадания заплатил дань любви братской; он послал сказать к Гуссейну-Хану, что постарается всеми силами облегчать жестокую судьбу его, и что, неимея уже более соперника, будет почитать его единственно братом и другом.

Из Франц. Ж.