АБУ ХАМИД АЛЬ-ГАЗАЛИ

ВОЗРОЖДЕНИЕ НАУК О ВЕРЕ

Избранные главы

Рационализм и суфийская мораль

Аль-Газали был страстным поборником разума, апологетом познания. Это во многом объясняет, почему на первое место, а точнее — в самое начало своего труда «Возрождение наук о вере», он поставил «Китаб аль-ильм» («Книгу знания»). С точки зрения аль-Газали, истинное знание, являющееся явной обязанностью — это знание о «должном действии». Следовательно, тот, кто постиг его суть и постиг время, когда возникает потребность в этом знании, тот постиг знание, являющееся явной обязанностью. Это неизбежно требует познания сущности, причин, признаков и способов разрешения проблем. Не познавший зло впадает в него. Разрешить эту проблему можно только путем противодействия вызвавшей ее причине с помощью ее противоположности. Но возможно ли это без знания о том, в чем состоит эта причина и кто это зло причинил? И хотя аль-Газали неоднократно подчеркивал, что метод, применявшийся им при анализе, может быть использован и в других сферах, основное, что привлекает его внимание — это религиозные науки (улюм ад-дин), то есть наука муамала. Именно это с необходимостью определяет его отношение к разуму. Данная проблема, как и все прочие нравственные проблемы, которые исследовал аль-Газали, претерпела определенную эволюцию в ходе его духовного развития.

Как уже сказано, аль-Газали во многих своих произведениях детально разъяснял сущность разума и границы познания. В «Возрождении наук о вере» он посвятил целую главу (седьмая глава книги «Ильм») описанию того, что он именует достоинством, сущностью и частями разума. Во всех сорока книгах «Возрождения...» можно встретить «доводы разума» — то, что может быть названо рациональными подтверждениями высказываний. Ни в одном из произведений аль-Газали мы не найдем идеи, которая противоречит тому, что он назвал истинной сущностью разума. Правда, его рационализм не лишен иррационалистических «примесей», что было обусловлено самой эпохой. Каждой [255] эпохе свойственны свои иррациональные представления, внедряющие в сознание и язык и распознающиеся лишь в последующие века. Даже говоря о чем-либо, находящемся «над» или «за» разумом, например, о стадии заступничества (вилайа), аль-Газали предостерегает от противопоставления описываемого разуму. Так, в «Восхитительных целях в познании...» он подчеркивает, что в «стадии вилайа не может оказаться ничего такого, что с точки зрения разума выглядит невозможным. В ней может оказаться то, для описания чего одного разума недостаточно, в том смысле, что его нельзя постигнуть одним только разумом. Тот же, кто не видит разницы между тем, что допущено разумом, и тем, чего разум не постигает, не заслуживает быть собеседником». Разум постигает мысленное недопущение невозможного и бессилие возможного, то есть все возможные парадоксы мысли. У разума — свои противоречия и ограничения в бесконечности познания. Выделение этой «неспособности» разума не означает оправдания иррациональности. Умственная эволюция привела аль-Газали к такой точке, с которой он бросил вызов «практичности» теории, отдав предпочтение «теоретичности» практики. Об этом свидетельствуют предложенные им классификации разума.

Он подчеркивал, что душу невозможно постигнуть при помощи чувств, она познается лишь разумом. Отношение разума к способностям души подобно отношению хозяина к слуге. Отличительная черта человека — сила разума. Когда между разумом и страстью разгорается борьба, «свет Бога поспешно приходит на помощь разуму, а гнилость шайтана споспешествует страсти». Разум распоряжается мотивами поступков. «Страсть движет чернью, ограниченный разум — султанами и знатью, совершенный разум — святыми, мудрецами и разумеющими исследователями». Возводя знание в ранг высших добродетелей, аль-Газали всегда подчеркивает, что нет ведения без разума. Более того, он связывает такие понятия калама, как «Божественный путь», «Божественный промысел», «Божественное наставление» и «Божественное вспомоществование», с разумом — в том смысле, что без разума нельзя понять суть этих понятий. Они — «изнутри» разума и исходят от «внутреннего разума». В «Мериле деяния» аль-Газали доказывает, что достоинство познания неизбежно проясняется установлениями веры и чувствами. В [256] «Возрождении наук о вере» он пишет, что разум — «источник знания, его начало и основа. Знание происходит от него как плод происходит от дерева, свет — от солнца, зрение — от глаза». Разум — это «средство обретения радости на этом и на том свете».

Аль-Газали подразделяет разум на способность к восприятию знания, интуитивное знание, опытное знание и то, что он назвал «знанием последствий», то есть то, что можно назвать практически-нравственным разумом. Эти четыре понятия связаны между собой. Так, первое является основой, второе — его ответвлением, третье — ответвлением от первого и от второго, а четвертое (знание последствий) — их общий результат.

Аль-Газали отвечал на возражения тех, кто удивлялся столь активной защите разума, и утверждал, что такая защита противоречит принципам суфизма. Он говорил, что причина отвержения разума — в отождествлении понятий «разум» и «рациональное» со спорами и диспутами калама и фикха. Как можно порицать «свет внутреннего разума», который является атрибутом Бога и всего сущего? Ведь человек отличается от животного своей способностью к познанию, а оно невозможно без «света внутреннего разума». Такие понятия и выражения, как «сущностная достоверность» (айн алъ-йакин) и «свет веры» (нур алъ-иман), не имеют смысла без понятия истинного разума. То, что некоторые подразумевают, когда говорят об «айн аль-йа-кин» и «нур аль-иман», мы подразумеваем, говоря о разуме.

Аль-Газали попытался соединить практику морального поведения и суфийский «свет внутреннего разума». Они тождественны, а это означает пересмотр идеи о сугубой теоретичности разума и постулирование его единства с практикой в сфере морали, в рамках суфийского сознания и суфийской практики. Поэтому аль-Газали утверждает, что знание ступеней и видов откровения не требует достижения ранга пророка. Больной врач может знать степени здоровья, а нечестивый ученый — градации справедливости, которая ему абсолютно чужда. «Знание — одно, а существование познаваемого — другое. Не всякий, кто знает о пророчестве и святости, — пророк или святой. Не всякий, кто подробно знает о благочестии и богобоязненности, благочестив».

Подтверждение необходимости практики он видел в максиме: «Живи сколько можешь — все равно ты смертен; люби кого [257] хочешь — ты будешь разлучен с ним; поступай как знаешь, ибо воздаяние грядет». Однако предложенное здесь не следует понимать вне рамок суфийской традиции. В «О, дитя!» он особо подчеркивает необходимость индивидуальной практики, нацеленной на познание непознанного. Своего апогея эта мысль достигла в суфийском понятии «приложения духа», о котором Зу-н-Нун аль-Мисри высказался так: «Если ты способен к приложению духа, изволь так сделать. Если же нет, то не занимай себя суфийской чепухой».

Аль-Газали ищет абсолютные границы истины и находит их в единстве знания и действия. Он не сводил их к какой-то одной области. Соблюдая диалектику абсолютного и относительного, в своем «промежуточном звене» он искал постоянную форму этического (практического) познания и нашел ее абсолютный критерий в отсутствии заинтересованности. Не отрицая реальной необходимости «интереса и поиска выгоды» в стремлении к абсолюту, аль-Газали подчеркивает, что нет разума при корысти и нет корысти при истинной нравственности. Сокрытие света абсолютного знания — продукт сердца, подавленного любовью к мирскому; разум отступает под натиском страстей и теряет какую-то часть в случае совершения греховного деяния.

Рационализм этики аль-Газали состоит не только в апологии разума и превращении его в верховного судью поступков, определителя условий их нравственности и их материально-природных предпосылок. Разум обязывает, он является принуждающим началом. Можно сказать, что разум не только судья, но и судебный исполнитель. Что касается суфизма, то он научает сердце освобождаться от преходящих интересов земного мира. Скупость и расточительность — акциденции земного бытия и сердце должно быть свободным от них. Оно не должно тянуться к деньгам, не должно заботиться как об их расходовании, так и об их удержании. Поскольку в «земном мире» это освобождение фактически невозможно, то следует стараться отличаться тем, что «похоже на отсутствие обоих качеств и удалено от них обеих, то есть является их серединой». Словом, аль-Газали попытался связать воедино рационализм по-философски интерпретированной «золотой середины» и суфийскую чистоту сердца, переплавив их в идее суфийского тариката. [258]

Нравственная подоплека размежевания с «дурными мужами науки»

Аль-Газали неоднократно повторял, что человек должен выводить свои идеи из того, что он знает, а не из того, что ему неведомо. Этот принцип представлял собой не только метод рационалистической полемики, но и выражение жесткого разграничения между суждениями, основанными на знании, и теми, которые основываются на незнании.

Аль-Газали впервые рассмотрел соотношение знания и действия как самоцельную проблему в «Мериле деяния». Суждения, которые он приводит в данной работе, являются развитием «этического рационализма», разработанным в «Критерии знания в науке логики». Рационализм в своем последовательном развитии способствовал углублению этической рефлексии, неизбежно сопряженной с преодолением рационалистического равнодушия.

Раскрывая «духовный» мир факихов, аль-Газали фактически лишает их права судить о духовном мире человека. Факихи заняты, пишет аль-Газали, измышлением казусов, проблем и их решений, которые, скорее всего, не сбудутся до Страшного Суда. Власть и деньги притягивают их, как пламя мотыльков. Вместо того, чтобы заниматься естественными науками, особенно медициной ради лечения больных, они тянут руки к власти, чтобы воспользоваться служебным положением. Они вероломны и трусливы как в жизни, так и в науке. Они предпочитают спорить со слабыми, чтобы выиграть наверняка, их споры основаны на противоборстве, а не на «чести истины». При этом они прибегают к самым изощренным, аморальным методам борьбы с оппонентами. Они не останавливаются ни перед чем и устраивают между собой побоища, «как козлы в загоне». Более всего они ненавидят наличие истины у соперников. У них отсутствует способность к самостоятельной мысли и новаторству: «отсутствие иджтихада — черта, присущая всем факихам нашей эпохи». В целом, они представляют собой пример заносчивости, злобности, алчности, карьеризма, соперничества, тщеславия, угодливости, презрения к другим и пустословия. Применяя эти характеристики к тем, кто связан с государственным фикхом, аль-Газали критикует всю основу властвующей идеологии и элиты. Однако аль-Газали не остановился на [259] тотальной критике фикха и факихов, а поставил задачу создания нового фикха. Подобная постановка вопроса вынудила его обосновать возврат к опыту первоначального Ислама, который ассоциируется в его сознании с наивысшим проявлением «фикха души». Он объявил своей целью превращение всех людей в «факихов души», хотя и осознавал невозможность осуществления этой цели. Признавая необходимость факихов как самостоятельной общественной группы, он требовал от них независимости по отношению к государственной власти, соблюдения высоких принципов нравственности. Аль-Газали открывал фикху дверь абсолютной этики и потому считал себя вправе предъявлять «мужам религии» более строгие требования, чем простолюдинам. Отсюда — его яростная критика «дурных ученых» Ислама.

Впервые свое негативное отношение к «дурным ученым» аль-Газали резко выразил в книге «Возрождение наук о вере», затем в различных тонах и формах оно обнаруживается в его последующих работах. Противопоставляя «дурным ученым» истинных ученых как «наследников Пророка», аль-Газали следовал суфийским традициям, переосмысленным им в ходе его идейно-духовного кризиса. Дело в том, что никто в мусульманской культуре так резко не критиковал «дурных ученых», как суфии. Они, в силу своего «надсоциального» статуса и практики тариката, акцентировали внимание на этико-познавательной стороне критики «дурных ученых».

Суфии включили в свой фонд критики «дурных ученых» суждения предшествующих поколений моралистов, у которых понятие «дурной ученый» идентифицировалось со служением государственной власти вообще и аморальной общественной верхушке — в частности.

Вовсе не случайно суфии выдвинули Хасана аль-Басри (ум. 728 г. н. э.) в качестве звена своей цепи духовного преемства. Хасан аль-Басри якобы непрестанно повторял: «Глупые озабочены пересказом, а ученые — вниманием». Ту же самую мысль высказал один из представителей первого поколения суфиев — Фудайл ибн Ияз (ум. 802 г. н. э.), который разделял ученых на две группы: ученых земной жизни и ученых горней жизни. Первые обладают общедоступными знаниями, вторые — сокровенными знаниями. Необходимо соблюдать осторожность в отношении первых и следовать за вторыми. Сходную характеристику дал аль-Джунайд [260] (ум. 909 г. н. э.). На вопрос «Может ли быть язык без сердца?» он ответил: «Может, таких много». — «А сердце без языка?» — «Да! Может быть. Однако если язык без сердца — напасть, то сердце без языка — благо».

Отношение аль-Газали к «дурным ученым» не выходит в основном за рамки этой традиции, однако она обогащена его жизненным опытом. Суфийская практика ставила практику постоянного самонаблюдения (муракаба) в качестве звена «суфийского пути», вырабатывала систему познавательно-этической самокритики. Все эти элементы аль-Газали использовал в критике современных ему «дурных ученых». Эта критика была не только отрицанием пройденного им самим пути, но и серьезным пересмотром достижений предшествующей мысли с позиций морали. Не случайно аль-Газали открывает свою книгу сильнейшей критикой «самозванцев от науки», над которыми довлеют соблазны произвола, поиски сиюминутных выгод, в результате чего в благом они видят дурное, а в дурном — благое. Они вводят людей в заблуждение, уверяя, будто бы нет иной науки, кроме той, что «выдает» государственные фетвы, «разрешает» конфликты и улаживает споры, удовлетворяя тщеславие соперничающих.

Не вдаваясь в детальные причины такого состояния, аль-Газали акцентировал внимание на морально-психологической состоянии «дурных ученых». Он подчеркивал, что наиболее существенная причина этого — незнание собственной души, ибо невозможно истинное совершенство без совершенного самопознания. Аль-Газали с иронией показывает религиозное лицемерие «ученых» и беспощадно обрушивается против всех проявлений ханжества «дурных мужей Ислама».

Из сказанного явствует неслучайный характер обоснования необходимости индивидуальных решений, личного самосовершенствования как единственного способа решения проблем мусульманской общины. Ученые, по мнению аль-Газали, являются «наследниками пророков», а пророчество представляет в своем историческом и практическом аспектах реализацию задачи всеобщей реформации материального и духовного начал в человеке, то, что аль-Газали назвал «исправлением душ и лечением сердец».

В своей критике «дурных ученых» аль-Газали не ограничивался кругом фикха и калама. Он подверг критике даже суфиев, но его [261] критика «дурных суфиев» не носила концептуального характера. Она затрагивала лишь фальшь, привнесенную в суфизм псевдосуфиями. В этом смысле его критика суфиев является продолжением их самокритики, которую мы можем найти у всех без исключения крупных суфиев. Но осознание этой преемственности было невозможно без «вкушения дурного опыта учености». Отражение этого можно найти в критике «тридцати групп соблазненных». Эти группы создали собственные иллюзии и противоречия. Для аль-Газали они были источником опыта, приведшего к суфизму, к единству знания и действия.