МИНАЕВ И. П.

В НЕПАЛЕ

Из путевых заметок.

Непал мало кого интересует в Индии, и еще менее интересуются им и знают эту страну в Европе. В Индии о Непале помышляют и часто говорят одни охотники. Терраи, т.-е. непальские равнины, прилегающие в британским владениям — обетованная страна для завзятого спортсмэна. Лихорадка свирепствует здесь круглый год, особенно же с наступлением жарких месяцев; но это неудобство вполне вознаграждается обилием лютых зверей в терраях; доступ сюда очень легок; в терраях иногда охотятся, не испросив на то разрешения непальского правительства. Небольшое независимое царство Непал лежит к северу от британских владений в Индии, между Сиккимом на востоке, Камаоном на западе и Тибетом на севере, и простирается на пятьсот миль с востока на запад и на сто-тридцать с севера, от Тибета на юг, до британских владений; это — страна до сих пор мало, даже почти совсем неисследованная. В силу трактатов с Англиею, непальское правительство вынуждено было открыт европейцам часть своих владений. т.-е. большую непальскую долину, около двадцати миль с востока на запад и пятнадцати с севера на юг; и сюда можно явиться по одному только пути, испросив предварительно разрешение правительства. Несколько лет тому назад в Индии задумали издать карту Непала, и был послан для этой цели в Непал съёмщик; он был индиец, кажется родом из Бенгалии, a потому мог бродить безвозбранно по стране, и таким образом высмотреть все, что ему нужно было; съёмщик [298] однакоже не успел высмотреть многого; по приезде в Катманду он явился в дом английского резидента и тем испортил все дело. Непальское правительство узнало, конечно, что новоприезжий индус был y резидента, заподозрило, что он не простой индус, явился не ради богомольства, a состоит в каких-то отношениях к британскому правительству, стало за ним присматривать и в скором времени выпроводило его обратно в Индию. Съёмщик приехал к пославшему его, не исполнив своего поручения. Карту Непала англичане после того все-таки издали, и даже не одну, a две; сомнительно однако-же, чтобы то были верные карты. Присылался сюда и другой еще индус, поискать редких рукописей; и он уехал, не достигнув своей цели, a между тем непальское правительство не запрещает индусам, английским подданным, бродить по всей стране; даже сипаи, почетная стража резидента, имеют право ходить на богомолье, за пределы большой долины. Непальское правительство подозрительно только к европейцам, и в Непале сложился миф о каком-то европейском путешественнике. Рассказывают, что, несколько лет тому назад, из Тибета в долину явился какой-то европеец, переодетый факиром. Непальцы, конечно, не дались в обман, европеец был узнан и след его исчез. И народ, и правительство в Непале одинаково подозрительны; в Калькутте существует убеждение, что в Непале нельзя ничего увидать, ничего узнать и ничего редкого вывезти оттуда. К сожалению, это мнение отчасти только преувеличивает подозрительность непальского правительства и оказывается справедливым во многих отношениях. Получить разрешение на проезд в большую непальскую долину не представляет никаких затруднений. Разрешение непальское правительство дает как будто и охотно, но в то же время постарается обставить его разными формальностями. Если европеец едет туда сам по себе, не гостем английского резидента,—кроме разрешения, ему нужно иметь паспорт. Приехав таким образом в Непал, не легко ему найти себе жилище в долине. Где жить? Нанять дом или часть дома y туземца? Невозможно; непальское правительство не разрешит этого. Остается привезти с собою палатку и жить в ней? Но и в таком случае могут встретиться непредвиденные затруднения относительно выбора места, где поставить палатку. Легко может случиться, что правительство не позволит раскинуть палатку, a потому все бывавшие в Непале приезжали гостями или резидента, или его помощника. [299]

Хотя номинально в Непале царствует Сурендра Викрамасор, на самом же деле неограниченная власть сосредоточена в руках первого министра, известного сэра Жанга-Баходура. В то время, когда я собирался в Непал и хлопотал о дозволении проехать туда, непальский баронет вместе с английским резидентом был на пути в Европу. В половине февраля я двинулся в Непал. Между тем сэр Жанг, прогуливаясь по Бомбею, упал с лошади и должен был отложить свою поездку в Европу. Когда, после кратковременного пребывания в Бироре, я доехал до Дайнапура, в нескольких милях оттуда в Банкспуре временно пребывали непальский первый министр и английский резидент. Я счел не лишним побывать y последнего, хотя имел и разрешение на проезд, и ехал в Непал гостем оффициального лица, временно исправлявшего должность резидента. В настоящем резиденте я нашел очень любезного человека и, в первое же свидание с ним, узнал много любопытных подробностей о Непале. Резидент не поскупился также дать мне несколько полезных советов и поспешил спросит, не намереваюсь ли я пробраться переряженным в Тибет. — Вы конечно даете слово, что не будете пытаться проникнуть в Тибет, или Доржелинг или куда бы то ни было, за пределы той части Непала, которая открыта европейцам?— спросил он меня. Успокоенный на этот счет, резидент стал описывать непальцев народом диким, грубым, независимым. Мне припомнилось при этом китайское описание Непала, так же мало похожее на правду, как и слова резидента. Всякого рода столкновения с ними следует избегать, говорил он; и тут же прибавил впрочем, что эти советы совершенно бесполезны для не-англичанина; он был как будто под свежим впечатлением происшествия, случившегося незадолго до нашей встречи: какой-то храбрый англичанин, на границе одного независимого царства в Индии, погрозил разбить голову начальнику пограничной стражи за то, что тот не мог достать ему молока к чаю.

В тот же вечер я двинулся в северу, в Непал. Дорога в Непал, от Дайнапура по британским владениям и далее по непальским равнинам, скучна и однообразна. Движешься медленно, потому что не едешь, a странствуешь на плечах людей, т.-е. в паланкине; кругом стелется песчаная, в феврале и марте совершенно голая, равнина, кое-где торчат худощавые пальмы и даже Ганг, через который переправляешься y Дайнапура, не поражает величием; его мутныя, [300] грязные воды текут среди плоских, совершенно лишенных растительности берегов. Постоялых дворов нет по этой дороге; британское правительство не выстроило их, так как число путешествующих по этому направлению ничтожно. Странствуя от Дайнапура в северу, путешественник принужден искать убежища в домах плантаторов; гостеприимство в этих глухих местах развито на самых широких основаниях. Не спрашивая его приказания, носильщики несут путешественника в дом европейца, где он находит радушный прием, кров, обед и все удобства, неоценимые при путешествии в жаркой стране, среди пыльных равнин. Миновав факторию Хардия, вступаешь чрез полторы или две мили в границы Непала; характер местности остается прежним, пред глазами все та же пыльная равнина и та же сухая и тщедушная растительность, и так с малыми видоизменениями вплоть до Бичакау. Отсюда до Хетаура считается двенадцать миль. Около половины дороги пролегает по каменистому руслу реки, среди совершенно отвесных скал, покрытых дремучим лесом. Эта часть пути очень затруднительна для носильщиков, даже в сухое время, когда русло совершенно безводно. Чрез миль шесть дорога повидает русло реки и вступает в густой лес громадных дерев (sal). Лес тянется до реки Курру, чрез которую перекинут прекрасный мост. На восточном берегу реки лежит деревенька Хетаура, где есть непальский казенный постоялый двор. Это громадное здание, с внутренним двором и портиками кругом всего двора, было выстроено непальским правительством для путешественников. Внутри дома полное отсутствие всякой мебели, но в каждой комнате есть камин и окна, хотя без стекол, плотно закрывающиеся ставнями; так как по ночам здесь бывает холодно, то иногда затопить камин необходимо даже в марте. С наступлением жары, начиная с апреля, деревенька совершенно пустеет; жители убегают в горы от лихорадок, которые начинают свирепствовать здесь в апреле; говорят, в это время провести даже часть ночи небезопасно в Хетауре. В феврале и марте терраи относительно здоровое место; и я не схватил здесь лихорадки, хотя провел всю ночь в Хетауре, и только на другой день, рано утром, отправился в Бимфеди. Паланкин оставляется y Хетаура; отсюда далее, до Бимфеди, можно или ехать верхом, если имеешь свою лошадь, или же в люльке, на носильщиках. К двум огромным, твердым палкам [301] привешивается люлька, в которую ложится путешественник, и четыре приземистых неварца, два впереди и два сзади, вскинув палки на плечи, несут его; они двигаются мерно и с постоянной скоростью, хотя и не так быстро, как носильщики паланкина: последние иногда в час проходят до четырех миль. Ехать в люльке очень спокойно и путешествовать таким образом было бы даже приятно, еслибы вместо носильщиков можно было впрягать волов или лошадей. Неварцы очень выносливы; уверяют, что ноша одного человека нисколько не отяготительна для четырех неварцев; гораздо больший вес не превышает их сил. Но их вздохи, охи, беспрестанное перекидывание палки с одного плеча на другое, все это в начале производит томительное впечатление и заставляет подозревать, что протащить в продолжении нескольких миль на своих плечах, хотя бы даже одного человека, не так-то легко. От Хетаура до Бимфеди дорога вьется по долине реки Рапути, среди горной, a по тому самому уже красивой местности; дорога прекрасная и устроена в последние годы теперешним непальским первым министром. Чрез Рапути, течение которой очень извилисто, перекинуто несколько мостов; мы двигались по направлению в северо-западу, беспрестанно переходя с одного берега на другой. Рапути с шумом и быстро вьется среди гор, покрытых роскошною растительностью; особенно выдаются яркие рододендроны, в полном цвету; они покрывают все склоны горы до самой подошвы. Когда на утро выступишь из Хетаура и, пройдя длинный мост на Рапути, взойдешь в долину, переход от равнин к горной стране так неожидан и так разительна перемена в окружающей обстановке: и люди, и природа совершенно не похожи на то, что еще видел вчера, по ту сторону непальской границы. Даже архитектура другая: на домах, часовнях крыши в китайском стиле; домы большею частью двух-этажные; нижний этаж состоит из портика, в верхнем жилье. Так как это единственный путь, открытый в Непал, то по всей дороге от Хетаура до Катманду сильное движение; более всего видно неварцев, носильщиков; перевоз товаров, весь ввоз и вывоз здесь производится большею частью чрез посредство человеческой спины; редко, и только в последнее время стали употреблять в большой долине волов для этой цели. Неварец тащит в гору бревно; он же переносит товары из Индии в Непал, приносит почту в резиденцию и белый хлеб резиденту; ношу, и довольно [302] значительную, он укрепляет на спине, придерживая ее, кроме того,— веревкою, обвивающею лоб. Этим промыслом занимаются и мужчины и женщины. Плата носильщику ничтожная; в Катманду плата носильщику в день не превышает девяти копеек. Кроме неварцев, часто встречаются по дороге факиры. В Непале много святых мест, привлекающих толпы тунеядцев из Тибета и всех мест Индии, даже с юга, из Мадраса. Голые, безобразные, покрытые пеплом, с взъерошенными волосами, эти божьи люди быстро двигаются по дороге, не озираясь по сторонам и шепча молитву: Хари! Рам! Хари! Рам! Изредка проедет на слоне, окруженный толпою грязной прислуги, какой-нибудь непальский магнат. Путешественников, т.-е. не-носильщиков и не-богомольцев очень немного на этом пути; всякий европеец здесь, конечно, как редкая птица, возбуждает сильное любопытство; и факир и носильщик глазеют на него, как будто недоумевая о том, откуда он мог явиться и зачем его принесло сюда? Пятнадцать миль от Хетаура до Бимфеди, среди меняющихся картин природы и мелькающих разнообразных типов непальцев, проходятся легко, почти-что не заметно. В Бимфеди есть также казенный постоялый двор, и отсюда нужно подниматься на Сисагари; перед началом путешествия в гору носильщики обыкновенно требуют отдыха и завтрака. Неварцы, как и все почти индийцы, не знают и не понимают прелести еды вместе с ближним. В Непале, как и в Индии, каждый туземец обедает, завтракает сам по себе, где-нибудь в углу, в стороне от людей. В Калькутте мне рассказывали про одного ученого брахмана, что в продолжении сорока лет он ни разу не пообедал даже вместе с своею женою, и в продолжении всего этого времени, каждый день сам готовил свой обед, конечно далеко не изысканный, хотя брахман этот человек очень состоятельный. Неварец-носильщик носит с собою свой рис, привязывая мешечек в поясу; y некоторых, кроме того, есть свои ложки, деревянные или железныя; но чаще всего они обходятся без ложек, забивая в рот рис пригоршнями. Едят они хотя в одиночку и не разговаривая друг с другом, же очень долго, затем сядут к ближайшему колодцу пить и мыть рот; при совершении последнего не заметно особенной тщательности. Сисагари возвышается над уровнем долины на тысячу шестьсоть футов, и дорога вьется в гору на протяжении двух миль; но все время идет в тени, среди [303] густой растительности. Подъём очень труден, хотя далеко не продолжителен; мы взбирались не более полутора часа. На вершине горы крепость и таможня. Крепость очень незначнтельная и полуразрушенная; рядом с таможнею стоит дом для приезжих, новенькое здание с тремя просторными комнатами; из окон открывается широкий вид на горы и долину; но снежных гор отсюда не видно. От Сисагари до Катманду один день пути, и дорога от крепости вьется далее в гору. Мы поднимались с полчаса и затем стали спускаться к долине реки Панауни. Река не видна с вершины, но, как только начинаешь спускаться, шум быстро текущей речки явственно слышен. Спуск очень крут и продолжается более двух часов. Панауни протекает y самой подошвы горы; ряд набросанных глыб, ничем не скрепленных и легко размываемых, образует нечто подобное мостику, чрез который следует переправиться на другой берег; течение этой реки, также как Рапути, очень извилисто и приходится переходить ее несколько раз; затем, перевалив через горы, в долины рек Тамракана, Марку, из долины Читлонг поднимаешься на гору Чанддогири. Подниматься на эту гору так же затруднительно, как и спускаться; дорога из долины Читлонг вверх так же крута, как и вниз, в большую долину, которая отсюда с вершины видна вполне; в ясный день отсюда видны также снежные вершины Гималая. У подошвы Чандоргири, в большой долине расположен городок Танкот, от которого вплоть до Баггаона (на ю.-в. долины) чрез Катманду идет шоссейная дорога; другая шоссейная дорога проходит также чрез непальскую столицу и, начинаясь y города Патна, оканчивается y загородного дворца, Балажи. Обе дороги в некоторых местах обсажены деревьями и на реках воздвигнуты прочные мосты. В долине две главные реки: Вишнумати и Вагмати; обе вытекают в северной части долины, y гори Шеопухи; первая вытекает с юга горы и течет на юг, вторая с севера, и течет сперва на юг, затем на ю.-в. При слиянии двух рек стоить столица Непала, Катманду или Кантипур (27°42' с. ш. и 85°36' в. д.). Туземцы уверяют, что в их столице пятьдесят тысяч жителей; эта цифра, конечно, только приблизительно точная, хотя нет основания предполагать, что число жителей преувеличено. Напротив, при первом въезде долина поражает своим многолюдством и разнообразием встречающихся типов. Кроме Катманду, здесь есть и другие более или менее [304] значительные города; так, по дороге из Танкота в Катманду проходишь мимо города Киртипура; в трех милях к ю.-в. от столицы стоит древний неварский город Лалитапатан; несколько далее к востоку, в десяти милях, Батгаон; другие города, поменьше, деревни, деревеньки, одиночные постоялые дворы рассыпаны во множестве и в недалеком расстоянии друг от друга, по всей долине; словом, вся долина кажется одним большим городом, пересеченным во многих местах в неодинаковой степени значительными огородами и пустырями. Множество построек воздвигается в местах пустынных, и кругом по горам количество обработываемой почвы растет с каждым годом; на большей части окружных гор виднеются обработанные поля, расположенные по склону гор, террассами. Климат здесь необыкновенно приятный и здоровый, и здесь, рядом с тропическою растительностью, видишь произведения умеренного климата. Кое-где в стороне от дороги попадаются полуразвалившиеся и оставленные домы; но число их ничтожно в сравнении с ново-строющимися домами, храмами и другими зданиями. По дорогам и тропинкам сильное движение: оно замечается и невольно останавливает внимание при первом вступлении в долину, после оживленной дороги от Хетаура до Танкота. Число и разнообразие встречающихся здесь типов но истине поразительно: неварец, исконный владетель Непала, пришельцы ботия, тибетец, индус, завоеватель горкинец и другие народцы Непала отличаются друг от друга типом лица, покроем костюмов и украшениями. На тибетцах и тех из неварцев, которые побывали в Тибете, совершенно русские поярковые шапки; на тибетских ламах верхнее платье сильно напоминает русский зипун. Неварец одет, по большей части, в нечто подобное белой рубахе, с косым воротом и разрезом y ляжек; панталон неварец не носит и ходит босиком; и даже утром, когда бывает иногда очень холодно (35° по Ф.) неварец кутает голову, оставляя ноги обнаженными. Тип неварца монгольский и некрасивый, хотя y большей части очень добродушное выражение лица и все они кажутся как будто неумытыми. A между тем воды здесь вдоволь; кроме двух главных рек, в долине есть несколько меньших речек. В Катманду и окрестностях насчитывают 2733 храма и часовен, и почти y каждого храма и каждой часовни есть или пруд, или источник, или колодезь. Словом была бы только охота, a умыться есть где; a между тем нечистота — самая [305] характерная черта непальцев и непальских городов. Бедный класс редко моется y себя, в доме; по утрам и мужчины и женщины идут к часовням или храмам,— совершать туалет. Тибетцы еще грязнее неварцев: и в жар и холод тибетец не снимает теплых сапог и теплого зипуна; моется редко: непальцы уверяют, что тибетец мыт раз в жизни, при рождении. По поводу тибетской нечистоты между неварцами, их единоверцами и родственными им по языку и происхождению, сложилась легенда: они рассказывают, что во дни оны в Индии явился великий противник буддистов, Санкара; разбив индийских буддистов во всех спорах, он явился в Непал и здесь его встретил тот же успех: буддисты частью перешли на его сторону, частью уступили и присмирели. Воодушевленный такою удачею, Санкара перебрался чрез горы, в Тибет; здесь однако-же злой враг буддизма неожиданно потерпел сильное поражение. Ламы, с которыми он вступил в состязание, были так грязны и так сильно заражали своими испарениями воздух кругом, что опрятный индус вынужден был отказаться от спора. «Почему вы не моетесь?» спросил он своих оппонентов. Святые отцы отвечали: «мы чисты внутри, и не заботимся о наружности; ты же грязен в сердце, хотя наружно и чист!» На это Санкара не нашелся что отвечать и ушел из Тибета. Два-три тибетца в комнате окончательно невыносимы; воздух остается зараженным некоторое время после их ухода. Они являются во множестве в Непал, частью по торговым делам или ради богомолья. Тибетцы охотники лечиться, не чуждаются европейского медика и великие охотники также прививать себе оспу; есть между ними любители, готовые подвергаться этой операции ежедневно, или по крайней мере чрез день. На грязное тело и грязный наряд тибетец, посостоятельнее, любят вывешивать ожерелья, четки из драгоценных камней. Особенно много видно на них бирюзы. Горкинец, ариец по языку и происхождению, часто имеет монгольский тип лица; он завоеватель здесь, и главным образом солдат; в руках горкинцев все управление страны; ими занимаются высшие посты; между солдатами нет неварцев, хотя и есть другие народы, напр., гуруны и магьяры. Чистокровный горкинец красив и мужествен на вид; он имеет светлый, почти европейский цвет лица, невысок ростом, но строен и ловок. Все они брахманисты, но не особенно религиозны и не особенно учены, по-своему. Неварцы, владевшие Непалом до последнего горкинского завоевания, в настоящее время не y дел; [306] неварец не бывает ни солдатом, ни чиновником; горкинцы презирают их частью как слабейшую расу, частью потому, что большинство неварцев буддисты, хотя буддизм здесь совершенно отличен от буддизма других стран и очень многое заимствовал от брахманизма. В Непале нет безбрачного духовенства, нет монастырей и нищенствующих монахов; есть наследственное звание банра; этим именем обозначается буддийское духовенство; банра хотя и лицо духовное, но в то же время занимается каким-нибудь промыслом или ремеслом; банра бывает плотником, столяром, золотых дел мастером; редко между ними встречаются люди сведующие, и горвинцы уверяют, что все банра великие мошенники.

Катманду виднеется издали; как минуешь Киртипур, так в глаза бросится громадная белая колонна. Этот столб (250 ф.) был воздвигнут одним из прежних первых министров Непала, Бимсеном. Бимсен воздвиг его сам себе, желая увековечить память о себе. Столб стоит на площади, где ежедневно бывает развод и ученье непальских войск. В недалеком расстоянии от столба стоит довольно просторный павильон, с плоскою крышею; y павильона, несколько лет тому назад, стояла медная статуя теперешнего первого министра Жанга-Баходура. Побывав в Европе и насмотревшись там на монументы великим монархам и полководцам, Жанг-Баходур вздумал оказать себе такой же почет. Но несколько лет тому назад статую убрали с видного места; говорят, Жанг-Баходур приказал убрать свое слабое подобие, опасаясь, что, по его смерти, будущий правитель Непала обойдется непочтительно со статуей. Чем ближе подвигаешься к городу, тем более и более выступает золотых макушек храмов. Их в городе множество: буддийских, брахманических и смешанного характера, одинаково священных для буддиста и брахманиста, куда и тот, и другой ходят молиться и совершать приношения. Перед каждым храмом или бассейн, или колодезь. Больших домов в городе немного, и все таковые новой постройки, неоригинальны и некрасивы. Вообще, Катманду более оригинальный, нежели красивый город. Улицы узки, плохо вымощены кирпичами и грязны. Домы в два и три этажа, но не велики; некоторые, более старой постройки, очень красивы. Китайская крыша и обилие резьбы по дереву на окнах, нижних столбах портика и верхних столбиках, поддерживающих крышу, придают непальским постройкам очень оригинальный [307] характер. В окнах стекол нет; их видишь только в немногих домах местных тузов; в большей же части домов стекла заменяются ставнями с сквозною резьбой. Эта резьба, также как украшения на столбах, очень красива. Фигуры зверей, птиц, людей вырезаны необыкновенно отчетливо; в некоторых домах в каждом окне стоит резной павлин с распущенным хвостом. Не всегда однакоже сюжет изображений отличается достаточною скромностию: часто видишь такие группы, выставлять которые на столбах или окнах, во всяком другом городе, считалось бы оскорблением общественной нравственности; но здесь артист свободно и безнаказанно вырезывает такого рода изображения и лепит их кругом домов и храмов. Наружные стены домов покрываются, кроме того, картинами, изображениями богов, текстами из священных книг, или разными символическими знаками; между последними есть один знак (vicavavajra), совершенно подобный византийскому кресту; этот же знак вырезывается на известных молитвенных машинках, употребляемых буддистами в Тибете. Храмы выстроены также в том же стиле китайской архитектуры; некоторые, из более старых, совершенно подобны индусским; перед более значительными храмами находятся базарные площади. Базарная площадь — самая любопытная часть города; их несколько в Катманду; наиболее значительные находятся перед царским дворцом и перед храмом Матевендранат. Во всякое время дня на этих площадях фланирует, торгуется густая разноплеменная толпа. Но особенно любопытны площади утром. Городская жизнь начинается здесь рано; в пять часов город проснулся; кучки мужчин и женщин видны y бассейнов, колодцев, на площадях; кто моется, переговариваясь с соседом или соседкой, кто наскоро ополоснув руки, идет в храм молиться. Площадь в этот час переполнена корзинами цветов; всякий богомолец перед тем, как идти в храм, покупает себе букет. Масса разнородных цветов придает площади очень красивый вид и благоухание от них бывает так сильно, что запах тут же продающегося лука совершенно заглушается. До лука все непальцы большие охотники. Редко где можно видеть так много луку в продаже, и вряд ли где еще так часто попадаются прохожие, лакомящиеся сырым луком. Тут же, на площади, выставляется сырое мясо. Конечно, говядина здесь не продается, в Непале ее нельзя достать ни за какие деньги: коров, как священных существ, непальцы не [308] бьют. Убить корову считается здесь важным уголовным преступлением. Коров здесь множество; обыкновенно, в тот год, когда их наплодится слишком много, даже для такой благочестивой страны, как Непал, Жанг-Баходур приказывает выгнать часть коров за пределы Непала, в британские владения, где их, конечно, англичане перебьют и поедят: Жанг-Баходур прекрасно знает это, но для него важно уже то, что скандал произошел, хотя по его вине, да не в Непале. Туземцы, даже буддисты, бьют и едят буйволов, свиней, овец, коз, кур. Мясо разрубается с кожею и шерстью, и в таком виде продается. Постоянных лавок немного на площади, гораздо более подвижных; обыкновенно, купец приносит свой товар на площадь и не стесняется выбором места. Часто видишь мясную лавочку y входа часовни или храма. Тут же, рядом с торгашем, какой-нибудь благочестивый человек, расположившись на земле, совершает утренния моления. Богомолец является в храму, омыв руки y ближайшего колодца, с приношениями, молитвенником и другими снарядами. На нем четки, оканчивающиеся четырьмя бусами, расположенными крестообразно. Обойдя трижды вокруг храма, он садится на землю и прикладывает пять пальцев правой руки во лбу, груди, левому и правому плечу; затем, позвонив в колокол, как-бы призывая внимание божества, он расставляет вокруг себя приношения, назначаемые божеству: цветы, яйца, какие-то печенья, чашечку с водою, и начинает читать какой-нибудь гимн. Таких гимнов множество в обращении между буддистами. Все они на санскритском языке, и хотя усердно читаются, но редко понимаются народом. Обыкновенно богомолец бормочет гимн, слепо веря в какую-то таинственную силу произносимых слов. Вот начало одного из гимнов к покровителю страны, богу Авалокитесвора. Гимн этот особенно любим богомольцами и всего чаще читается ими:

1. И небо, и люди y ног твоих. О ты, не рождающийся, не стареющийся и не умирающий. Владыка мира, меня, беззащитного, охрани. Ты, любвеобильный, будь во мне сострадателен.

2. Поддержи меня, в житейское море потонувшего, океаном скорби разбитого.

Спаси меня, плачущего, ты, многосострaдающий. Молюсь тебе, о Господи!

3. Ослепли мои глаза от тьмы желаний и трясется тело от великого страха смерти. [309]

4. Жену ближнего я соблазнял и в неведении вредил тысяче существ.

Ныне, о Господи, убей во мне телесный грех.

5. Владыка мира, уничтожь во мне ту ложь, мирскую, невечную, что говорилась ради жизни и почета.

Долго терзался я муками ада!

6. Я плачу, о Господи! вырви из моего ума греховные помыслы, мне ли приятные, другому ли полезные, но ближнему вредные.

7. Не ты ли мне вещал: все сущее, вечно мучащееся, и в небе, и человека, и зверя, и ад, я охраняю!

8. Взгляни же на мое дряхлое тело и будь во мне сострадателен.

Внемли, о Господи! к тебе взываю: да не буду я в аду.

9. За малость ты творишь добро. Спаси же меня, Господи! Не видимо ли ты рождал безгрешность, в твоей сострадательности, постоянно ожидая чистоту.

10. Одним памятованием ты бываешь доволен, и отвергал ли ты видимо грешного?

О Господи, податель благ, не отвергни меня, и ныне охрани меня и т. д.

Около читающего молитвы или совершающего приношения обыкновенно собирается кучка праздных зрителей. Они не молятся, a только смотрят, громко разговаривая друг с другом о предметах житейских.

Катманду, уверяют, существует более тысячи лет; другие города долины, напр., Лалита-патана, Батгаон, еще древнее, по преданию. Но ни древних зданий, ни древних храмов, ни древних надписей я не видал в долине. Надписей здесь много, y храмов, по дорогам, y постоялых дворов; надписи бывают на разных языках: по-санскритски, на неварском и даже на тибетском языке,— так как многие святые места усердно, почти исключительно, посещаются тибетцами. Города долины наружно похожи один на другой; это видел Катманду, видел и другие: тот же китайский стиль архитектуры, те же узенькие, грязные улицы, широкие площади перед двумя-тремя храмами. Батгаон как будто древнее прочих городов долины; в нем такие же домы, с китайскими крышами, как и в прочих городах, но они на вид кажутся более древними и резных украшений кругом окон и по столбам как-будто больше здесь. В каждом городе есть, кроме того, своя местная [310] святыня, храм или часовня, привлекающая паломников из разных стран.

В половине марта, в Катманду, как и во всей Индии, празднуется новый год; здесь празднество продолжается несколько дней. Все классы населения принимают участие в однородных потехах. По-утрам, прохожие бросают друг на друга какой-то красный порошок. В продолжении недели после праздника, на улицах встречаются люди в белых костюмах с красными пятнами: то следы прошлой праздничной забавы. По вечерам, люди состоятельные устроивают в своих домах тамаши, т.-е. национальные балеты и драматические представления. Балет в Непале не процветает; местные танцовщицы неискусны и некрасивы; привозные из Кашмира обходятся слишком дорого. Самая плохая кашмирская плясунья требует за неделю представления около тысячи рупи, или пятьсот рублей на наши деньги. Правда, трудов ей предстоит много в неделю. Балет начинается рано и продолжается до поздней ночи; и все это время плясать, петь — и так ежедневно, в продолжении недели,— не легко. Драматические представления обыкновенно отличаются самым грубым цинизмом, и чем циничнее актер в своих выходках, тем вероятнее и полнее бывает его успех. Во дворце, обыкновенно, в один из дней праздника, счастливый по определению дворцового астролога, устроивается большой выход или дурбар. О дурбаре дается знать английскому резиденту за несколько дней, и в назначенный день в резиденцию присылается дворцовая коляска с одним из военных чинов, каким-нибудь генералом или полковником. Резиденция (т.-е. дом резидента, дом врача, лечебница и несколько других построек) находится вне города, в северу, в расстоянии одной мили, и дорога во дворец пролегает чрез весь почти город. На всех улицах в такой торжественный день массы зрителей; народ и солдаты переполняют улицы; ив всех окон торчит по нескольку голов, и на всех стенах, портиках, крышах есть зрители. На дворцовом дворе выстроиваются шпалерами солдаты. Как только коляска въедет во двор, тотчас раздаются оглушительные звуки плохого европейского оркестра вместе с безобразным национальным пением. У подъезда резидента встречают высшие чины: главнокомандующий со свитою. По узенькой, темной, крутой лестнице чины ведут резидента и его свиту в залу дурбара. Зала дурбара — длинная, просторная комната, убранная [311] по-европейски; в противоположном от выхода конце стоит трон, от которого идут два ряда кресел, занимаемых исключительно военными; непальцы, несостоящие на военной службе, не допускаются в дурбар. Его непальское величество Сурендра Викрамасор встретил резидента стоя. Сделав селам, его величество пожал руку резиденту и свите последнего. Несчастный непальский монарх имеет совершенно европейский тип лица; его продолговатое бледное лицо было бы даже красиво, еслиб не имело такого полоумного выражения; в день дурбара царь был в сильном волнении; он говорил быстро, заикаясь, припрыгивал на троне. Его величество жаловался, что его не пустили в Калькутту, хотя он и желал побывать там. «G.-сахиб (т.-е. г-н G.) уехал с махаражей (т.-е. первым министром), не простившись со мною!» говорил немощное величие. Аудиенция продолжалась очень недолго, в великой, вероятно, радости окружавших его величество, ибо неизвестно до чего мог договориться непальский царь, находясь в таком волнении и почти-что в состоянии невменяемости. При прощании его величество, покропив каких-то духов в платки резидента и его свиты, оделил всех бетелем. Чрез несколько дней после этого дурбара, гром пушечных выстрелов возвестил нам отъезд в Катманду настоящего владыки, махаражи, сэра Жанга-Баходура. Вскоре по приезде, сэр Жанг назначил дурбар y себя, во дворце Топпотале. Первый министр Непала и полномочный владыка страны, лицо замечательно умное и в то же время историческое. Ему теперь около шестидесяти лет; политическая карьера министра началась в сороковых годах. Сын незначительного офицера он начал военную службу под покровительством дяди Мартабана-Синха, бывшего в то время первым министром; но весьма скоро дядя стал завидовать и побаиваться ловкого племянника. Умный, ловкий, любимец солдат, Жанг мог действительно внушать опасения непопулярному дяде. Племянник, сведущий в военном деле и еще более искусный в придворных интригах, легко мог попытаться свергнуть дядю и занять место благодетеля. К тому же, одна из цариц, наиболее умная и влиятельная при дворе, благоволила к Жанг-Баходуру; не любя Мартабана и в тайне питая властолюбивые замыслы, царица задумала отделаться от первого министра. Нелюбимый при дворе, непопулярный между народом, Мартабан-Синх ясно сознавал невыгоды своего положения и, имея смутные известия о каких-то ковах, видел, [312] что все шансы на стороне его молодого противника; остается неизвестным, подозревал ли он, что развязка потаенной борьбы наступит скоро. 18-го мая, в 1845 году, Мартабан-Синх получил приглашение явиться во дворец. Приглашение было на аудиенцию к царю, и Мартабан явился во дворец; едва он переступил за порог залы совета, как откуда-то сверху, с хор, раздался выстрел, и несчастный пал замертво. Его враги были милостивы к нему по смерти; мертвое тело было брошено в священную реку Вагмати, протекающую не вдали от теперешнего дворца Жанга-Баходура. Некоторое время и британское правительство и народ подозревали царя в совершении гнусного убийства; но вскоре обнаружилось, это именно повинен в этом деле. Молва указывала на Жанг-Баходура и на царицу. Начиная с этих пор, Жанг принимает деятельное участие в управлении, хотя двери государственного совета были для него еще закрыты и звание первого министра получил не он, a друг царицы Гупан-Синх. Положение дел было переходное, и таким оно сознавалось всеми заинтересованными. Царица, царь, первый министр подозревали Жанг-Баходура в новых интригах и дальнейших замыслах, и с своей стороны ничего не предпринимали, a он, как человек решительный и твердый, между тем действовал и готовил себе путь если и не к престолу, то в фактичесвому полновластию. Через год с небольшим после катастрофы, однажды ночью, в дом английского резидента явился сам непальский царь; в страхе, он объявил изумленному резиденту, что не ручается ни за спокойствие страны, ни за свою жизнь; готовится переворот. Резидент принял это в сведению; связанный трактатами и не имея в своем распоряжении военной силы, он не мог ничем помочь царю, совершенно упавшему духом. Опасения царя оправдались очень скоро. Через несколько дней произошел coup d'etat, или, говоря проще, в залу совета явился с вооруженною силою Жанг-Баходур, убил первого министра и перерезал до тридцати членов совета.

Став фактически после того полновластным господином Непала, он беспощадно уничтожал все ненавистное и подозрительное ему. Резня продолжала производиться с изумительным и варварским хладнокровием. Царь, царица бежали в Бенарес. Их малолетний сын (поныне царствующий) был объявлен царем. Несколько лет после того продолжались попытки свергнуть или отравить Жанг-Баходура; но он оставался цел и невредим и, конечно, не был [313] мягкосердечен в своим врагам. Жанг-Баходур, милостью ее британского величества возведенный в баронеты, никогда не задумывался совершить убийство. Более счастливые из его врагов спаслись бегством. Говорят, поныне бродит по святым местам Индии царский брат. Он пытался когда-то отравить Жанг-Баходура; попытка не удалась — и царский брат бежал из Непала и сделался факиром. Шепотом передают друг другу непальцы, побывавшие y святых мест в Индии, о том, что видели принца-факира там-то или там-то. И он должен был смириться перед силою непальского правителя; наг и нищ, питаясь подаяниями, он бродит от одного святого места к другому, проводя ночи на голом каменном полу какого-нибудь храма. Неопасных членов противной партии Жанг-Баходур оставил в покое; многие из них живут в самой столице; они присмирели и против правителя никто не смеет поднять голоса. Конечно, по смерти Жанга остатки противной ему партии не упустят случая попытать снова свое счастье; в настоящее время все управление страны в руках многочисленных членов его семьи: его братьев, сыновей, племянников. Они самые богатые люди здесь; лучшие дома, лошади, экипажи принадлежат им. Англичане уверяют, что непальцы довольны своим правителем. Но англичане в настоящее время оставили в Индии политику присоединения и о Непале не думают. Народ в Непале поет, пьет водку, богомольствует и действительно кажется довольным. Жанг построил мосты, провел кое-где дороги, не отягощая народ налогами, усилил армию, ладит с англичанами, a потому, может быть, непальцы и довольны своим настоящим положением. К тому же неварцы такой добродушный и невежественный народ.

Дворец правителя находится в ю.-в. от города, на берегу реки Вагмати, напротив храма Пасупати; он окружен садом и занимает громадное пространство; кроме главного здания, в ограде много других домов поменьше. Здесь живет Жанг-Баходур, и некоторые его сыновей. Живет от по-азиатски; сидит запросто на ковре, поджав ноги; из комнаты в комнату переносится на спине слуги и никто не знает, в какой комнате он спит, где и что ест. Когда, в день дурбара, коляска с резидентом и его свитой подъехала при звуках оркестра ко дворцу, Жанг-Баходур, окруженный многочисленными сыновьями и родственниками, стоял на крыльце. Он был одет с восточною роскошью; все блестело и сияло на нем: глазетовый [314] кафтан, головной убор, усыпанный различными драгоценными камнями. Его свита, т.-е. братья и сыновья, были в европейских костюмах; кругом него были и моряки, и гусары, и многие другие полки виднелись. на заднем плане. Флота нет в Непале, и нет так же гусаров; но сыновья Жанг-Баходура очень любят военные наряды; шьют и покупают мундиры всевозможных полков, и носить их не воспрещается в Непале; так, в день большого выхода начальник артиллерии щеголял в гусарском мундире. На вид Жангу-Баходуру, при его крашеных волосах, нельзя дать и пятидесяти лет. Он очень бодр, хотя недавно был серьёзно болен, после падения с лошади; тип лица его монгольский; ничего зверского не заметно ни в глазах, ни в выражении лица; он кажется добродушным человеком, говорит тихо и мягко, очень любезен. Смотря на его вкрадчивое обращение с европейцами, никому в голову не придет, что y этого старика такое кровавое прошедшее. Для своих многочисленных сыновей сэр Жанг-Баходур нанимает гувернера, англичанина. Многие из них говорят по-английски, и очень любят щеголять знанием английского языка; все они без всякого образования, хотя и не без некоторого европейского лоска. У каждого из сыновей есть свое довольно значительное состояние; но отец держит их в ежовых руках и не дает воли тратить; так-как каждый из них занимает высокий пост в армии, то, кроме того, сынки получают значительное содержание из казны. Мальчики лет пятнадцати, сыновья Жанга-Баходура или его племянники, часто имеют чин полковника. Один из его сыновей, лет двадцати с небольшим, уже генерал и начальник артиллерии. Молодой генерал очень добродушный человек, хотя и с некоторою придурью; говорит по-английски, бывал в Калькутте и Бомбее и считает себя европейски образованным. Калькутта для jeunesse doree Непала то же, что Париж для разгульной молодежи y нас, в Европе. В Калькутту они вырываются на полную свободу; не страшась бдительного надзора отцов, здесь они упиваются шампанским, вкушают бифштекс; в Калькутте, вдали от жен, от отцов, не опасаясь потерять касту, они без разбора и без меры предаются тем удовольствиям, коими изобилуют все большие города вообще, и восточные в особенности. Женятся в Непале очень рано; в шестнадцать лет юноша бывает главою семьи и отцом. Редкий состоятельный человек удовлетворяется двумя-тремя женами; число жен, [315] рабынь и случайных наложниц иногда, как напр. y сэра Жанга-Баходура, достигает чудовищной цифры. А сэру Баходуру около шестидесяти лет. Жен и дочерей непальцы не прячут; на дурбаре оне не бывают, но часто показываются на улицах. Сам Жанг-Баходур выезжает иногда в публичные места с двумя-тремя женами. Конечно, непальские дамы далеко не пользуются тою свободою, какую имеют европейские. Эту свободу непальцы, побывавшие в британской Индии и видевшие там английских дам, совершенно не понимают. Об европейских женщинах, публично танцующих на балах, разговаривающих с посторонними им мужчинами, непальские принцы вывезли самые безобразные представления. Поумнее из них подозревают какую-то разницу между европейской дамой, танцующей на бале, и кашмирской плясуньей, нанимаемой в праздничные дни для местного балета. Но рассказывают, что даже Жанг-Баходур в первую бытность в Париже, при всем его уме, сделал раз грубейший, совершенно непозволительный и неизвинительный промах. Восточный властелин воображал, что его золото всемогуще.

Зала дурбара во дворце первого министра очень красива и гораздо лучше и великолепнее убрана, нежели большая зала в царском дворце; но лестница так же темна, узка и крута, как и там. Дурбар продолжался довольно долго. Жанг-Баходур был разговорчив и любезен; в заключении дурбара он показал присутствующим отряд стрелков. Солдаты в Непале носят мундиры, подобные английским, и все слова команды английские. Говорят, армия Непала немногочисленна, не более двадцати тысяч человек, но во всякое время дня по улицам встречается очень много войска, a потому весьма вероятно, что на самом деле непальская армия гораздо многочисленнее. На вид солдаты не воинственны: они малы ростом, грязноваты и вряд ли хорошо дисциплинированы. Конечно, в случае нападения из равнин, в горах и эта разнокалиберная армия трудно победима. Баходур сильно заботится о вооружении своей армии. Англичане, живущие y непальских границ, уверяют, что под видом разных машин целые транспорты усовершенствованных ружей провозятся в Непал.

Непал, как государство независимое и в то же время полузакрытое для европейцев, очень мало подвергся влиянию западной цивилизации. Путешественников здесь бывало очень мало; английская колония в Катманду и теперь, и прежде, с начала [316] настоящего столетия всегда бывала малочисленна, никогда здесь не бывало более трех европейцев, постоянных жителей: резидент, его помощник и врач, и эти три человека живут вне города, не имеют непосредственных сношений с туземцами и даже гулять выходят под прикрытием непальского полицейского. К резиденту приставлен непалец адъютант, чрез посредство которого происходят все сношения с правительством и туземцами; каждый туземец, желающий видеть резидента или кого бы то ни было в резиденции, должен предварительно испросить y правительства разрешение на то. Каждый шаг европейца, находящегося под постоянным присмотром полиции, замечается; каждый вопрос европейца возбуждает как-будто подозрительность, и почти на каждый вопрос он получает один ответ: «не знаю». В Катманду есть даже живая иллюстрация правительственной подозрительности. Главный конюх правителя без рук; лет двадцать тому назад его заподозрили, как английского шпиона, и, не разобрав хорошенько дела, бедняку отрубили руки; впоследствии подозрение оказалось вполне неосновательным; Жанг-Баходур взял его к себе в наездники и положил ему хорошее жалованье. Однажды мне представилась необходимость побывать y одного местного ученого; Баходура не было в городе, и его брат, исправлявший должность правителя на то время, не разрешил мне посетить моего знакомого; он прислал мне сказать чрез адъютанта резидента, что мой знакомый будет бывать y меня каждый день, а потому мне незачем беспокоиться и ходить к нему. Но справедливость заставляет меня тут же прибавить, что если я вывез кое-что любопытное отсюда, то это благодаря содействию непальских властей; англичане при всем желании не могут оказать здесь существенной помощи. Едва ли есть еще другая страна, где их так мало любят и так сильно боятся. A между тем немного стран в Индии, представляющих такое богатое поле для этнографических исследований, начиная с языков различных народов Непала и кончая народными суевериями, сохранившимися здесь в первоначальной неприкосновенности; в этой горной стране, между арийскою Индиею и тибетскими племенами, в северу, все оригинально и любопытно. Здесь и вдовы еще имеют полное право сожигаться, хотя Баходур и не поощряет таковое самоотвержение. В Катманду и богатый, и бедный верят, что если искупаешься в таком-то месте, y такого-то храма, то получишь то-то, a купанье в другом месте, [317] другого храма, доставляет другое житейское благо. Здесь еще гвозди в стенах и столбах известных храмов целят от зубной боли, и старый и малый ходят тереть больные зубы об эти гвозди; в Катманду и духи, обитающие на перекрестках, до сих пор врачуют. Заболеет ли кто в доме, на перекресток выносится тарелочка с рисом, цветами, зажженною свечою и бумажными флагами. И с этого начинается врачевание и в доме столяра, и в семье генерала, с тою разницею однако же, что генерал в случае, если эта попытка вылечиться не удалась, на другой день посылает за английским врачем, в резиденцию.

Непальцы народ добродушный и веселый; они подозрительны по внушению свыше, охотники повеселиться и все, с малым исключением, непрочь выпить; высшие классы, сынки генералов, особенно падки на шампанское и коньяк. Случается, что гувервер непальского баронета занимается не столько обучением своих питомцев, сколько доставлением им запретного плода, т.-е. коньяку. В Катманду называют одного из бывших гувернеров, который обогатился корчемством. На улицах Катманду и в праздник, и в будни попадаются пьяные и люди навеселе. Всякое паломничество к святым местам оканчивается обыкновенно шумною пирушкою тут же, y святыни. На одной из таких пирушек мне пришлось присутствовать, накануне отъезда ив Катманду. К западу от города, в расстоянии двух миль, возвышается холм Самбунат (250 ф. над уровнем долины). На вершине стоит знаменитый и древнейший храм долины. Около четырех-сот ступеней, по крутому склону холма, ведут к нему; по сторонам, во всю дорогу виднеются часовни, храмы, ступы. Не доходя до вершины, на половине дороги y одной из часовень, на довольно просторном уступе холма, я нашел десятка два мужчин и столько же женщин; расположившись на травке рядом, и мужчины, и женщины попивали местную водку; все они были в праздничных одеяниях, с цветами на головах, и необыкновенно чисты для непальцев. Пикник был в полном разгаре; они смеялись, кричали и все были видимо сильно навеселе. Какой-то старик, почтенный на вид и не совсем твердый на ногах, с бутылкою в руках, угощая, обходил пирующих. Вдруг они запели все разом, крикливо и несогласно, при оглушительных звуках барабанов и местных тарелочек. Они пели песню, не совсем приличную для места, где находились; пели нехорошо, кто в лес, кто по-дрова; но слова [318] песни не лишены были смысла и поэтической прелести. Они пели:

1. Не кичись, красавица! Ведь люди знают, как мы жили с тобою. Без меня тебе не наслаждаться.

2. Молодость — свежий росток; молодость — мгновение для наслаждения! Теперь ли нам с тобою расставаться?

3. Дни уходят, дни исчезают. И затем, на что же молодость?

4. To слово было сказано в минуту гнева. Забудь мою страсть!

5. Станем жить, станем вместе наслаждаться. Без тебя не дышать мне.

Непальцы очень певучий народ, хотя пение их и немелодично и множество песен занесено сюда из Индии, факирами. Попадаются, впрочем, оригинальные, с местным оттенком, и даже переводные с тибетского.

И. Минаев.

Бенарес, 10-го мая.