МИНАЕВ И. П.

ЛЬВИНЫЙ ОСТРОВ

Письма с острова Цейлона.

I. От Галле до Гамбантоты.

На «Львином острове» львов нет; он славится слонами, на нем водятся леопарды, медведи, шакалы, обезьяны, крокодилы и много других зверей и птиц; но львов нет, и вряд-ли они были когда-либо здесь. А между тем туземцы называют свой остров Сингала-двипа, т.-е. остров или страна львов; арабы переделали это имя в Серендиб, португальцы в Zeilan, голландцы в Ceilan, англичане в Ceylon, откуда и наше — Цейлон. Если вы обратитесь за объяснением имени к туземцу, или станете искать его в туземных книгах, и там, и тут найдете одно и то же объяснение. Вижая был первый ариец из Индии, пришедший с толпою бродяг на остров; он пришел сюда, покорил туземное, вероятно, не-арийское население, и стал царствовать на острове; в продолжении многих лет, его потомки мирно владели островом. Вижая происходил от женщины и льва, a потому звался «сингала», львиным; в честь его, поворенный остров получил название также львиного. Очевидно, что легенда нисколько не объясняет происхождения названия; она имеет все признаки народной этимологии, и конечно обязана своим происхождением имени страны, сделавшемуся непонятным задолго до создания легенды. Вопрос о том, почему остров, на котором нет львов, зовется львиным, занимал также умы туземцев. Но не только остров звался львиным, царствовавшая династия, по старому индийскому обычаю, могла также именоваться — [569] львиною (сингала). И подобно тому, как Косала или Могада, могло значить имя и царя, и страны, так и «сингала» в некоторых случаях обозначало царя, в других подвластную ему страну. Первобытный ум, настроенный видеть всюду чудесное и усматривать в имени или описание сущности предмета, или историю его происхождения, ухватился за имя царя, a наивная вера во все чудесное помогла созданию легенды. Явилось объяснение очевидной странности, и никому оно не казалось невероятным: не царь звался именем страны, a страна приняла царское имя, a царь звался львиным, потому что происходил от льва.

Возможно и другое объяснение этого имени; оно не приходило в умы туземцев, и, конечно, как не согласное с тем, что гласят их книги, будет ими отвергнуто. Весьма рано остров был обращен в буддизм; его цари и народ были ревностные чтители учения «вещего». Существующие развалины на острове свидетельствуют о том, с каким усердием воздвигались здесь монастыри, храмы и т. д., и в каждом храме непременно найдешь изображение льва. Не звался-ли «вещий» львом из роду Саньев? Не в память-ли его на громадных гранитных столбах до сих пор стоят фигуры львов? От этих не сгинувших львов и ведет свое начало название острова; оно явилось по водворении буддизма, и в названии острова «львиным» есть прямое указавие на то, что учение льва из рода Саньев пустило на острове глубокие корни и имело тысячи поклонников. Остров имел и другие названия; он звался по цвету своей почвы «меднокрасным»; из этого туземного имени греки сделали Тапробане.

Слава о благодатном острове давно гремит на Западе. Весьма вероятно, что уже финикийские суда являлись сюда, в своих поисках за восточною роскошью; может быть, отсюда флот Соломона привозил те восточные товары, которые в библии названы индийскими именами. Позднее, с острова получались на Западе: корица, товар вавилонский, о котором говорится в откровении: «горе, горе, град великий Вавилон..... и купци земств возрыдают и восплачутся о нем, яко бремен их никто же купует.... и корицы, и фимиама, и мира, и ливана». Первые подробности об острове получены были на Западе за восемнадцать столетий до водворения на нем новых европейцев; от полководцев Македонского завоевателя европейцы услыхали рассказы о слонах, слоновой кости, о драгоценных камнях и водяных чудовищах острова. По покорении Египта Августом и вслед за открытием муссонов, когда  [570] торговля с Востоком получила значительное развитие, значение Цейлона возвышается, и вместе с тем сведения о нем делаются более точными. Плиний знал, сволько городов и сколько жителей на острове. Ему известны были реки и минеральные богатства острова. Сведения Птолемея об острове еще более определенны и полны. Множество мелочных подробностей, сообщаемых им, могут быть даже в настоящее время подтверждены очевидцем. С развитием торговли росли и расширялись сведения об острове. После греков, сюда стали приходить арабы, персы, китайцы. Из книги Косьмы Индикоплевста узнаем, что на острове в его время были персы христиане; в особенности арабы имели большое значение для торговли с Востоком. С VI по XI ст. по Р. Х., вместе с персами, они овладели совершенно торговлею с Цейлоном; после того, как торговое значение Багдада и Бассоры возросло на счет значения Александрии, их суда встречались в Галле (Point-de-Galle) с судами китайцев. Цейлон, лежащий на половине пути между Аравией и Китаем, должен был сделаться значительным местом склада. Здесь был центр мировой торговли, и купцы отдаленнейших стран встречались на Цейлоне. Сюда приходили китайцы с своими шелками. Отсюда арабы вывозили те предметы восточной роскоши, на которые и старая и новая Европа так падка. Такое положение дел продолжалось долгое время, и только во времена новейшие, вслед за торговлею венецианцев, мирные отношения запада в востоку сменились враждебными. В 1517 г., на Цейлоне услыхали первый выстрел. В обмен за естественные богатства португальцы принесли туземцам «учение мира» и меч. Они владели частью острова полтораста лет, и во все это время война не превращалась. С фанатизмом истребляя старую веру и безуспешно водворяя христианство, португальцы оставили на острове кровавый след. Вовлеченные в громадные издержки, они принуждены были наконец оставить остров. Их сменили голландцы, и в конце прошлого столетия англичане. Рассматривая развитие наших сведений о Цейлоне, убеждаемся, что с этим именем связаны самые фантастические представления о Востоке; распространению этих сведений во многом способствовали пресловутое путешествие Синдбада, усердно читавшееся в Европе в средние века и вообще арабские писатели, для которых Цейлон, кроме торгового значения, имел и религиозное. Сюда, на поклонение Адамовой горе и следу, начиная с X ст. по Р. Х., стекались благочестивые странники. С этой горой мусульмане связали [571] поэтическое предание о падшем прародителе. Когда Адам был изгнан из рая и низвержен с седьмого неба, с этой горы бросил он последний взор на потерянный рай; здесь, в слезах и полный раскаяния, он искупал свой грех подвижничеством; в продолжении многих лет он простоял на одной ноге. Его след видим до сих пор. Этот quasi-след буддисты называют следом вещего, христиане — св. Фомы. Словом, на острове Цейлоне, начиная с древних времен, сталкивался восток с западом. Рассказы о тропической роскоши его природы, о минеральных богатствах, воспламеняли фантазию восточных и западных авантюристов. За богатством сюда плыли китайцы с востока, с запада греки, затем персы, арабы, венецианцы и т. д., кончая англичанами.

-----

Суда «Peninsular a Oriental Steam Navigation Company» обыкновенно пристают к Point-de-Galle, на заре, рано утром, и пред глазами путешественника предстает остров во всей своей роскошной красе. Самый путь, которым идут эти суда, способствует усилению первого впечатления. Они идут путем английским, тем путем, на котором англичане построили ворота в Индию, и ключи от этих ворот они крепко держат в своих руках. В Гибралтаре путешественник видит последнюю картину европейской природы. Затем пароход останавливается в Мальте, Александрии и, наконец, в Адене. Печальнее Адена или острова Сокотора (у которого пароход не останавливается) нельзя ничего себе представить: голые скалы, казармы, укрепления и невыносимый зной. Летом, в июне, переезд от Александрии до Индии едва-ли может считаться нетягостным. Жара в Красном море, муссоны в океане утомляют большинство путешественников. И вот, наконец, после восьмидневного переезда от Адена до Point-de-Galle, пароход останавливается y Цейлона. Пестрая картина, развернувшаяся перед вашими глазами, отчасти уже знакома вам по описаниям различных путешествий: двойные лодки сингалезцев, торгаши мавры с драгоценными каменьями, потомки арабов, когда-то торговавших в Цейлоне; сингалезцы с чудными длинными волосами, распущенными совершенно так же по-женски, как это описал Птолемей, их простой и нельзя сказать, чтобы удобный костюм, описанный китайцами в VII веке по Р. Х., — все эти мелочи и детали сообщены и изображены в любом путешествии по Цейлону. Едва пароход успел стать на якорь, [572] как со всех сторон на него налетели лодки, лодочки; на палубе показались разнообразные народности, населяющие Галле; все это двигалось, кричало, шумело, a кругом —

...цвел Божий сад;
Растений радужный наряд
Хранил следы небесных слез.

Я вышел на берег одним из первых, переехав с парохода в просторной лодке плута мавра. В узенькую, двойную лодку сингалезцев, хотя описанную уже классичесими авторами, я не хотел садиться; со мною был багаж, да к тому же лодка не внушала к себе доверия. Я сторговался с мавром за две рупи (4 шил.); но, когда мы пристали в берегу, я увидал, что не отделаюсь двумя рупи. По словам мавра, каждый джентльмен прибавляет что-либо на гребцов; a гребцов было четверо. Поспешив отделаться от гребцов и мавра, я прошел простою галлереею в таможню, где моего чемодана и не раскрывали даже. В отеле (Oriental Hotel), куда я отправился затем, мне отвели просторную комнату во втором этаже, с окнами, выходящими на море. Галле — полуевропейский город, и представляет мало примечательного. Но для новичка на Востоке и здесь найдется кое-что любопытное.

Как только приходит пароход и пассажиры соберутся в отеле, кто в ожидании парохода, отправляющегося в Европу, либо в Китай, или Австралию, кто посидеть только несколько часов на суше и затем плыть дальше, в Мадрас, Калькутту, словом, как только на просторной, крытой террассе отеля завидятся приезжие, чутьем почуют это местные торгаши и набегут со всех сторон, каждый с своим товаром. Опять мавры с драгоценными каменьями, или часто со стеклом и медью вместо перла и золота. Мне рассказывали анекдот об одном местном высокопоставленном лице. Особа, пользующаяся большою популярностью между туземным населением, и особенно между буддийским духовенством, имеет некоторую слабость к драгоценным камням и считает себя знатоком. Случилось раз особе ехать на пароходе из Галле в Коломбо. На том же пароходе ехал один из местных жителей, изукрашеннфй перстнями, запонками, и т. п. различными драгоценностями. Особенно выдавался один перстень, бросавшийся прямо в глаза любителю драгоценных каменьев. Владелец перстня снял его и обязательно предложил осмотреть; зная, что особа считаеть себя и считается знатоком драгоценных каменьев, он при этом лукаво попросил оценить камень. [573]

— Я заплатил за камень меньшей величины сто фунтов — отвечал знаток;— ваш больше и, конечно, стоит дороже.

— Ваше высовопр-ство ошибается — отвечал владелец перстня,—я заплатил за него всего рупи (2 шил.); когда же по проезде в Лондон показал камень знакомому ювелиру, он сказал мне, что я передал шиллинг.

Но большинству приезжих и проезжих этот случай, конечно, неизвестен, и мавры бойко торгуют на террассе. Правда, приходится слышать, как, вместо трех фунтов, покупщик предлагает три рупи. Мавр саркастически улыбается, отходит на время, возвращается сызнова, и называя себя N firut, т.-е. я лучший, первый ювелир, предлагает вновь поторговаться. За маврами идут другия национальности; сингалезцы с палками из различных местных дерев, с фигурами слонов из слоновой кости; персы из Бомбея с произведениями Кашемира. Внезапно, среди глухого говора на террассе, доносится с улицы какой-то пискливый визг. To очарователь змей; и он явился заработать деньгу. Я видел пляску змей в первый же день своего приезда в Галле. Потом в Коломбо я видел двух мальчиков, очарователей змей. Одному из них было не более десяти лет. Оба были совершенно голы, с препоясанными чреслами, и обращались с змеею очень бесцеремонно; обвязыкали змеею шею, таскали ее в руках. А змеей была Cobra de Capello. Змею, одну или нескольких, сохраняют в круглой плетенке. Волшебник садится на корточки перед плетенкою и, наигрывая свою свирель, слегка шевелить и подталкивает плетенку. Тихо и как будто не охотно поднимает голову змея; мало по-малу она раздражается, поднимается вертикально и быстро, с шипением протягивает голову к голой коленке очарователя, который так же быстро отстраняет свою коленку. И в этом состоит обыкновенно пляска змей.

Отель в Галле, хотя выстроенный и принадлежащий европейской компании, представляет некоторые любопытные, местные черты. Он считается по справедливости одним из лучших во всей Азии. Комнаты просторны, прохладны и содержатся в чистоте; двери и окна плотно притворяются; прислуга, вся из местного населения, внимательна и расторопна; большинство слуг сингалезцы, и все без исключения в своем национальном костюме: босоноги и, вместо панталон, ноги плотно обвиваются юбкою; но сверху надевается или коротенькая куртка, или жакетка английского покроя; длинные волосы заплетены в пучок на затылке. Каждого европейца слуга зовет «master», что почти [574] равносильно нашему «барин», как звался в России всякий в немецком одеянии. Туземец очень услужлив, но ленив, труслив, подобострастен и страшно любопытен. Сделайте только вид, что не прочь отвечать на его вопросы, и слуга, принесший утром чашку чаю, закидает вас вопросами. Ему как будто необходимо знать все, что до вас касается; он не прочь осведомиться, любите-ли и часто-ли едите, и уже, конечно, спросит вас, когда вы едете, куда едете и откуда приехали. Оставьте книги на столе, и будьте уверены — ваши книги, особенно если то туземные, восточные, подвергнутся тщательному осмотру; но слуга не ограничится одним этим: при первом удобном случае, мягко улыбаясь, он начнет вас допрашивать, зачем вам, европейцу, такие книги, ваше-ли дело читать их? Звонков в отеле нет, нет их и в частных домах. Слугу зовут, или хлопая в ладони, или же, всего чаще, выкрикивая: «boy»! Утром, в отеле, вы услышите протяжные крики: «boy»! раздающиеся из разных комнат. И как, бывало, на Руси на клич: «малый», отзывался седовласый, сгорбленный старец, так и здесь; крикнете «boy», и в вашу дверь просунется седая, беззубая голова. Слово «boy» весьма вероятно есть какое-нибудь испорченное индустанское имя слуги; но, в настоящее время, в устах англичан, оно значит не более как французское: «garcon» и, крича «boy», никто не думает о происхождении слова и не соединяет с ним другого значения. Хотя в вашей комнате вывешено объявление, что слугам не следует давать денег, что плата за всякую услугу будет прописана в вашем счете, и объявление, конечно, известно слугам, но тем не менее получить «подарочек», видеть «ваше внимание к себе», слуга не прочь, и не прочь в некоторых случаях заявить о том, конечно весьма робко, выражая слабую надежду на такое благополучие. Дадите достаточно или много, он приложит руку ко лбу, в знак благодарности, дадите мало — он все-таки примет вашу монету в обе руки, но благодарности при этом не увидите, руки ко лбу он не приложит. В местах, как Галле, где бывает наплыв всякого рода иностранцев, эта привычка «видеть к себе внимание» развита довольно сильно.

На другой день моего пребывания в Галле, рано утром, часов в шесть я вышел прогуляться. В этот час, в воздухе, около моря чувствуется освежительная прохлада; с моря несется приятный ветерок. Миновав форт и солнцем спаленный, огромный луг, лежащий между тою частью города, где живут европейцы, и предместьями, я углубился в одну из [575] улиц. Я шел по ровному как пол шоссе, под тенью громадных кокосов и бананов. Красно-медный цвет дороги (откуда ведет начало греческое название острова), тропическая растительность кругом и издали ясно слышимый шум волн, ударяющих оберег, вся эта обстановка, для непривычного глаза северянина, имела вид театральности; не верилось, что все это действительность, что это природа, a не дела рук человеческих, не громадная оранжерея или зимний сад с таинственным каскадом. Туземный город просыпался; я мог видеть и еще лучше обонять это; всюду чувствовался невыносимый запах кокосового масла. Кое-где, праздно сидя y порогов своих мазанок, на меня глядели сингалезцы; в некоторых местах я мог видеть, как свершался женский туалет, или вернее, наблюдать охоту за чужеядными зверями, гнездящимися в дебрях, на благородной части человеческого тела — занятие, любимое в Италии и не безызвестное на Руси. На встречу мне попадались совершенно голые кули (рабочие), двуколески, тащимые быком или парою быков; все это двигалось, с провизиею, в европейский город. Попадались монахи, молча стоявшие около какой-либо лавочки: в знак того, что святой отец желает получить подаяние; просить об этом ему запрещал канон. Мимо меня проходили благочестивые сингалезки с завтраком на банановых листах; они спешили в монастыри кормить отцов. Кое-где нежная мать, захватив в грязную горсть грязную воду, терла черное личико совершенно голого мальчика. Наблюдая эти мелочи окружавшей меня картины, я незаметно прошел около трех миль, и уже хотел возвращаться домой, как вдруг за моей спиной раздался детский голос: Sir! bud temple! Мальчишка, лет двенадцати, вызывался показать буддийский храм. Он затвердил эти три английские слова, знал в придачу «three pence», и был местным гидом. От нечего делать я пошел за ним. Мы свернули в сторону, в чащу, и стали подниматься по узенькой тропинке, в гору. Растительность, не стесняемая мазанками, вытянувшимися в одну линию, вдоль дороги, была здесь еще роскошнее и разнообразнее. Хотя уже было около восьми часов, но в тени чувствовалась приятная прохлада. Не успел я сделать нескольких шагов в гору, как увидал, что за мною тянется целая стая голых, грязных, в полном смысле слова, черномазых ребят. Один мальчуган тащил громадный кокос и, макая грязные пальцы в прорезанное отверстие, предлагал мне попить соку. Я отказался. «Sir! nо three pence-coco-nut» т.-е. ведь это даром! [576] упрашивал меня мой гид. На вершине холма я нашел маленький храм и рядом, побольше, келью. Храм не представлял ни чего любопытного. Незатейливая архитектура, деревянные статуи Будды, цветы перед статуями и т. д., все что потом мне случалось видеть во множестве других новых храмах. На фронтоне, прямо над дверью, намалеваны были ворона и английский герб; под этим украшением были прописаны латинскою азбукою год построения, имя монастыря и главного монаха; последний титуловал себя Rеv^d. Осмотрев храм, я повернул к выходу и хотел уходить, но увидал, что y выхода стоит послушник, лет четырнадцати, и протягивая ко мне блюдо, выказывает намерение не пропустить меня в выходу; очевидио, он сбирал деньги за посмотр. Я знал, что такой побор противен буддийским уложениям. Две тысячи лет с лишком тому назад, подобный поступок подал повод в расколу в буддийской общине. В северной Индии, в городе Ваопши, монахи вздумали по окончании утренних молитв сбирать деньги с мирян. Они выставили посредине храма блюдо, и приглашали благочестивых делать вклады. Весть об этом быстро пронеслась между буддистами; произошел скандал, и на соборе вскоре после того созванном, еретики были отлучены от буддийской общины. Но то было давно. Тогда на храмах не рисовались вороны и английский государственный герб, англичане не езжали осматривать храмов, и монахи не называли себя «реверендами». Несмотря на все эти смягчающия вину обстоятельства, я отказался сделать вклад. Монахи приняли мой отказ очень добродушно; известили о моей скупости тотчас же главного старца, и это не помешало установиться добрым отношениям между мною и старейшим монахом, плутоватым стариком. Я осмотрел его книги, получил на другой день полный список заглавий его рукописей. Мы расстались добрыми приятелями. Когда я достит опять улицы и, прощаясь с моим путеводителем, дал ему мелочь, я увидал, что на мою благодарность предъявляет право вся моя непрошенная и незванная свита. Десятки рук протягивались ко мне, со словами: Sir! give! Sir! give! Sir! three pence! и т. д. Я оставался глух к жалобным просьбам; a толпа между тем прибывала. Просили и те, которые не знали даже, где я был, и за какую услугу просят другие; но сорвать что бы то ни было с сэра там любезное дело, как не позаняться им! Разогнать толпу было однако-же очень легко, и я очень скоро отделался от ребят. Взрослые молча смотрели на эту потеху, и при другом случае [577] охотно попытались бы тем же способом поживиться европейским карманом.

Я вернулся в отель в завтраку. Едят на Цейлоне много и часто. Англичане едят по-европейски, и свою кухню завели также в здешних отелях, приняв отчасти некоторые мелкие подробности из местной обстановки; так, фрукты все местные: ананасы, манго, платаны, апельсины и т. д.; все это не привозное. Совершенно местное блюдо также сиччу; сингалезцы ели его до Р. Х.; об этом говорится в их хрониках. Сиччу приготовляется из рису с различными горячительными приправами; кроме того, к нему подают рыбу, цыплят, говядину, какие-то фрукты, какую-то икру. Все это смешивается и сначала кажется вкусным; но очень скоро сиччу надоедает; его подают ежедневно, за завтраком, полднеком и обедом. Все остальное — привозное из Европы или Австралии: говядина из Австралии; пиво из Англии; вина из Европы и Австралии; даже сливочное масло и соль часто привозные из Европы. A соли на Цейлоне много; это давно известно и вскоре, после моего прибытия сюда, я мог убедиться в этом собственными глазами. Но не даром английские военные оркестры так часто разыгрывают на чужбине: «There is по place like home». Бродя по всему свету, англичанин нигде не может забыть милой родины, которую он так поэтически назвал: «home». Как воздух, ему необходимы различные мелочи, составляющия английский комфорт и напоминающия любезную сердцу родину. Есть и другая причина, почему всюду, где заведутся англичане, там является большой спрос на всякие английские вещи. Мне случилось раз говорить об охоте в Индии, с англичанином, долго там жившим и очень образованным человеком; мой собеседник, страшный спортсмен, жаловался на то, что английские собаки не выносят здешнего климата. На мой вопрос, нельзя ли их заменить туземными, он отвечал, что хотя туземные собаки вообще очень плохи, однако-же между ними попадаются иногда очень хорошие экземпляры; но, прибавил он, не принято находить что-либо туземное хорошим или равным по достоинству с английским. Такой отзыв мне показался характерным. Мой англичанин проговорился, и ненароком выказал много правды. Мне случалось сообщать этот отзыв другим англичанам; некоторые смеялись, другие положительно отрицали справедливость слов охотника; в его словах, однако-же, есть правда; быть может, он преувеличил, и резко выразил то, что действительно существует, хотя и в не столь [578] значительной степени, и в чем можно убедиться каждый день, на каждом шагу, садясь за обед, входя в дом англичанина, прислушиваясь в его отзыву о туземцах, неангличанах.

В Галле я прожил несколько дней. Развезя рекомендательные письма и поездив по городу, я поспешил отправиться на восток, по южному берегу острова. Мой путь лежал чрез Matara, Tangalle — в Hambantota. Ежедневно, кроме воскресенья, из Галле в Matara отправляется крытая коляска. Европеец платит за место шесть рупи; бюргеры, т.-е. лица смешанного происхождения, муданиары (чиновники-туземцы) половину; остальные туземцы платят еще меньше. Европеец платит больше, но для него устроена коляска, и он полный господин в ней. Если он является позднее, когда переднее место уже занято, туземец или туземка, бюргер или бюргерша должны уступить ему свое место. Для европейца всегда есть место, он имеет право согнать с места туземца или бюргера, заставить их дожидаться следующей коляски. Такие преимущества оплачиваются двойною ценою. Накануне моего отъезда, мне сказали в отеле, что коляска заедет за мною. Я встал задолго до шести часов, позавтракал и стал ожидать приезда коляски. Пробило семь, a коляски не было; мною овладело беспокойство, не уехала ли коляска без меня, и я обратился за разъяснением к управляющему отелем. Он успокоил меня, сказав, что хотя коляска должна выезжать в 6 1/2, но обыкновенно отъезд замедляется, и обязательно послал слугу узнать, когда наконец выедет коляска. Слуга вернулся с известием, что коляска выедет чрез десять минут, но заехать в отель не может, так как лошади молодые и останавливать их трудно. Я отправился в Office и, придя туда, к удивлению моему, нашел, что лошадей не запрягали. Пассажиры были в сборе. Две бюргерши занимали передние места и, при моем приходе, стали видимо недоумевать о том, что им делать: уступить ли место добровольно, или ждать заявления прав европейца. Какой-то служитель оффиса предложил мне очистить переднее место. Наконец, в восемь лошади тронулись и борзо понеслись вскачь, несмотря на то, что в коляске сидело человек восемь. Я сидел на козлах, и мог отлично видеть все кругом. Мы ехали берегом моря, но всю дорогу под тенью кокосов; в некоторых местах волны прибивали не более как саженях в трех от дороги. Шоссе от Галле до Матары великолепное, но стоит оно громадных издержек, и плата, взимаемая с проезжих, также очень высока. Птолемей называет всю страну [579] около Матары, в востоку и западу, страною слонов; слоны водились здесь еще в начале настоящего столетия, теперь их нет здесь, они встречаются далее в востоку, около Гамбантоты. Чрез каждые пять миль менялись лошади в нашей коляске; мы ехали быстро, среди довольно оживленного движения. Приходилось обгонять множество пилигримов, отправлявшихся или в Катрагам, или в Потараганга; некоторые шли пешком, другие ехали в двуколках, запряженных одним быком. Кое-где, по дороге, в деревнях стояли разукрашенння колесницы, имевшия также отправиться в Катрагам, где в 20-х числах июля должно было быть великое празднество. Пассажиры менялись на каждой станции. Иногда, не доезжая станции, кто-нибудь выходил или садился; хотя внутренних мест было всего четыре, но по временам в полдень сидело человек пять и даже шесть. В Беллегаме, на половине дороги, мы простояли около часу; я успел осмотреть здесь одну достопримечательность: Беллегам — местечко рыбачье; кругом лес кокосов, хлебных дерев, ареки, яка, и многих других дерев; страна очень плодородна и изобилует возделанными полями. Не доезжая полмили до местечка, в стороне от дороги и в куще кокосовых дерев стоит громадная гранитная скала; в ней вделана, или может быть высечена из этой скалы гигантская фигура в короне и царском одеянии. В народе фигура зовется «прокаженным царем»; об этом царе рассказывается такая легенда. Ни на южном берегу, ни в Коломбо, никто не мог указать мне литературный источик легенды. Все, к кому я обращался, повторяли одно и то же. В глубокой древности, в центральной части острова, был некий благочестивый царь; внезапно он был поражен сильнешею проказою. Опечаленный и огорченный народ стал молиться демонам и приносить жертвы. Не принимая участия ни в том, ни в другом, царь, почтив «вещего» приношением цветов и поручив себя его защите, впал в глубокое забытье, продолжавшееся очень долго. И было царю видение: великое водное пространство открылось перед ним: оно было зелено вблизи и голубого цвета издали. Попробовал царь воду; она была горька и неприятна на вкус. По берегам водного пространства высились деревья; таких дерев невидывал царь наяву; высоки, стройны, без сучьев и ветвей, с обилием перовидных листьев на верхушке. Проснулся царь и недоумел, чтл значит этот сон; свершил опять приношения и молился усерднее прежнего. Было ему другое знамение. Огромный [580] змей (Cobra de capello) предстал перед ним. И подняв голову, змей упорно смотрел на царя. Затем, трижды поклонившись царю, змей испил воды из сосуда, стоявшего перед царем, и удалился. Потрясенный видением и появлением змея, царь отправился под тень священного дерева (ficus religiosa), где и заснул. Опять предстало ему то же видение, и видить он: под тенью громадного дерева стоит Судодана, отец «вещего», и указывая на юг, говорит: «иди на юг; там увидишь такие же деревья, наяву; их плод исцелит тебя; воспламени дерево, и плод упадет на землю. За грех в первом перерождении ты поражен проказою. Но змей, испив от твоей воды, искупил твой грех». Проснулся царь, созвал свою свиту и отправился на юг, который в то время был не заселен. Здесь увидал царь безбрежное водное пространство и кокосовые пальмы. Видят царь и его спутники высокие деревья с перовидными листьями и громадными плодами, и не знают, как достать плод; взобраться на дерево им казалось совершенно невозможным. Тут царь вспомнил завет Судоданы, и приказал поджечь дерево. С треском повалился великан. Три месяца питался царь кокосами, и по истечении этого времени исцелился совершенно. В память своего избавления царь воздвиг в скале свою статую.

Отсюда до Матары одиннадцать миль; мы переменили еще раз лошадей, и в 12 часов я был в Матаре в Resthous. Resthous — постоялый двор, устроенный правительством. В Матаре постоялый двор прекрасно устроен и прекрасно содержится. Всюду чистота и опрятность. Дом состоит из трех больших комнат на плане; срединная — приемная, по бокам две спальни. Пол каменный, покрыт цыновками. В спальнях покойные постели и умывальники. Передний фасад окружен верандою. Из срединной комнаты крытый ход ведет в столовую, откуда открывается вид на море. В Resthous можно иметь завтрак, обед и даже некоторые предметы роскоши: сливочное масло из Европы и французские вина. Обед и завтрак, впрочем, более длинны, нежели вкусны. Через час, по приезде в Матару, я вышел на улицу, с тем, чтобы начать осмотр того, что меня интересовало здесь. Отсюда на восток начиналось древнее царство Рогула, здесь процветал буддизм в начале нашей эры, и в последнее время между буддистами южного берега стало заметно особенное развитие благочестивых стремлений: монастыри возобновляются, книги собираются, и в этом отношении юг перещеголял центр и север острова, [581] где, напротив, упадок веры очевиден. На улице я недолго оставался в недоумении, с чего начать и куда идти. Ko мне подошел какой-то человек в сильно поношенном европейском костюме; тип лица его был восточный, хотя цвет кожи и не так темен, как y кровного сингалезца. На довольно правильном английском языке, он предложил мне свои услуги. Тогда я очень удивился его произношению и знанию ангиийского языка; но, побывав впоследствии в разных местах, и видев в Коломбо даже буддийских монахов, говоривших по-английски, я привык в этому распространению английской речи на острове. Всюду говорят по-английски, т.-е. в каждом значительном местечке вы можете найти одного или нескольких человек, говорящих бойко по-английски. Язык правителей распространяется помимо влияния или требования самого правительства. Правительство как будто совершенно не добивается распространения английского языка. В Совотво, напр., я видел полицейских служителей, т.-е. лиц, принадлежащих к местной администрации, ни слова не знавших по-английсуи. Правительство отпускает деньги одинаково на школы английские и на Grovernment Vernacular Schools, т.-е. на школы, в которых не учат английскому языку. И в последнем отчете о народном образовании стоят такие цифры: в 1869 г. число Fernacular Schools было 69, в 1872 оно возросло до 152; в 1869 в них было 2661 ученик, в 1872 г. 6344. В том же отчете я нахожу следующее: The number of the English ad Anglovernacular schools has been almost staionary; because, 6 the Englishspeaking population increased, missionary and aivate enterprise helped to supply the educational wants of the communities at large station. Английский язык распространяется отчасти чрез школы миссионеров. В эти школы идут дети и христиан, и буддистов. Буддисты читают здесь Евангелие и библию, и если не всегда выходят христианами, то всегда приобретают знание английского языка. Один очень сведущий чиновник, англичанин, на южном берегу, сообщил мне, что при повышении или при выборе лиц доверенных он не обращает никакого внимания на знание английского языка, и всегда предпочитает лиц, пользующихся уважением между своими; лица, отрекшиеся от своей национальности, в большей части случаев не заслуживают никакого доверия. В другом месте мне сообщили, что англичане в последнее время стали даже тяготиться распространением своего языка. Туземец, выучившись языку своих правителей, стремится выдти из своей среды, [582] хлопочет об оффициальном положении, хочет быть чем-нибудь в администрации. И масса предложения превышает спрос. Не навязывая свой язык чрез школы, англичане сумели добиться его распространения. Англичанин, как-бы хорошо он ни говорил по-сингалезски, в оффициальных сношениях, письменно или устно, знает одну речь, английскую и, вследствие этого, суть вещей такова, что английский язык, английские нравы сильно распространяются здесь, и, нет сомнения, будут распространяться еще долго. Влияние английской культуры сказывается в великих и малых вещах. Оно заметно даже в современном буддизме. В Коломбо я имел честь принимать y себя одного буддийского монаха; он явился с визитом, точно какой-нибудь епископ, и этот столп буддизма оставил мне карточку, на которой значилось: Rev^d H. Sumangala. High Priest of Adaal Peak. Он говорил по-санскритски и по-пали, и охотно беседовал по-английски, не гнушался пожатия руки неверного и на прощании, кивая головою, произносил: good bye! A кланяться мирянину запрещал закон! Сингалезцы англичанятся бессознательно; многие, сохраняя свою юбку, вместо панталон, думают, что остаются верны своей национальности.

Мой гид оказался бюргером, и за 1 шил. в день согласился показать все примечательное в Матаре. Но, кроме буддийских храмов, здесь ничего не было примечательного; a потому мы и начали с храмов.. Но в первом же храие мы встретили совершенно нелюбезный прием. Я пожелал осмотреть храм. Монахи заупрямились и потребовали денег за осмотр; получив, конечно, отказ, отцы поставили мне другое условие: я должен был разуться при входе в храм; и на это не согласился. Тогда, испытав все эти средства, монахи покончили тем, что пустили меня в храм без всяких условий. Множество храмов осмотрел я около Матары; много любопытного видел в них, но еще более курьезного. Самый примечательный храм расположен в трех милях от Матары, он любопытен по немногим остаткам древности и по историческим воспоминаниям. Храм Дондера, о котором я говорю, в глазах буддистов был когда-то так же свят, как Адамова гора или развалины Ануродапуры. Разрушенный в XVI столетии португальцами, в настоящее время он представляет не много любопытного: кое-где виднеются старые столбы да главные ворота; вот и все, что осталось от древности; все столбы с средневековыми надписями вывезены отсюда в последнее время англичанами. И о былом величии, когда [583] многочисленные колонны спускались почти к самому морю, едва можно составить приблизительно верное представление, смотря на кое-где разбросанные колонны и обломки колонн. Здание храма может считаться любопытным образчиком современной буддийской архитектуры. Вгутри необыкновенно много живописи: история Будды, история его перерождений наглядно размазаны по стенам. Рядом с буддийскою святынею встречаешь здесь индийских богов; Восудева изображен в нескольких экземплярах. Ему посвящен небольшой придел.

Не даром старая Копра в настоящее время славится благочестием монахов и мирян. Около Мотиса и далее y развалин, около Гамбантоты я видел очень характерные проявления религиозного чувства. Однажды я зашел в один храм, среди полдня. Жара была невыносимая в полном смысле слова. Я спешил укрыться под прохладную сен какой-нибудь кельи, и взойдя во двор храма был поражен странным зрелищем: прямо передо мною, вблизи ступы, припав лбом в раскаленному граниту, лежал старик; он был препоясан только y чресл; жгучие лучи солнца падали на его обнаженную спину. Но он как будто не чувствовал их, и спокойно, нараспев, возносил моление «вещему»: «о, ты, кого славит все сущее на земле, и все сущее в небе, тебе, кого чтут люди и боги, покланяюсь. Да будет мне это во благо!» Неподдельность и наивность религиозного чувства в данном случае были несомненны, и детская вера во всемогущество мнимых останков «вещего», вера, смягчавшая горькое сознание ограниченности человеческих сил, была даже трогательна. Но, по единичным фактам такого рода нельзя составить себе верного представления о религиозном настроении современных буддистов. Их благочестие в своем проявлении так отлично от того понятия, которое обыкновенно в Европе соединяется с этим словом; их философия, миросозерцание так оригинальны и чужды европейскому пониманию, a потому неудивительно, что результат первых наблюдений бывает почти всегда отрицательный: замечаешь какой-то непонятный детский страх, и, как его следствие, громадное развитие суеверия; вера, религиозное настроение — ускользают от наблюдателя.

...Осмотрев храм Дондера, я выехал из Матары в Тангалле. Тангалле, как Матара, и далее Гамбантота, сам по себе не представляет никакого интереса. Здесь был некогда голландский форт: в настоящее время там тюрьма. Тут голландцы ожесточенно воевали с туземцами из-за соли. Но в десяти [584] милях от Тангалле, к северу, стоит знаменитый храм Мулагири-Галле; на него ездят смотреть даже те, кого буддизм совершевно не интересует. Моя поездка туда была довольно оригинальна; я ехал в сопровождении мудалиора. Около семи миль дорога торная, большая; затем, мы вышли из кабриолета и должны были идти около трех миль тропинкою, среди частью оставленных рисовых полей и очень дикого пейзажа. Кругом была необыкновенная тишина, и наш небольшой караван двигался среди совершенно пустынной местности. В одном месте я видел, как в нескольких саженях впереди огромная Cobra переползла нам через дорогу; несколько дальше тропинка терялась в болоте; два здоровых кули, составлявших нашу свиту, скрестив руки, изобразили стул, и на нем перетащили нас чрез болото. По дороге мудалиор расставил своих кули; чрез каждую милю мы находили под тенистыми пальмами: стулья для отдохновения, прислуту с водою (очень грязною), молодыми кокосами, вином и какою-нибудь закускою. Пройти три мили можно было весьма легко, не утомившись. В монастыре нас ожидали; в Dhammasala, т.-е. здании, где произносится проповедь, накрыт был стол и готов был завтрак. На террассе стояли стулья, покрытые белым. Этим выражалось особое уважение к гостям. В самом здании, прямо перед нашим столом, стояли два громадных сундука с книгами. Посидев несколько и обменявшись приветствиями с монахами, мы пошли осматривать горные храмы. Они выстроены в скале имеющей вид куба; с двух сторон скала совершенно перпендикулярна. На вершину ведут ступени (545), высеченные из твердого камня. Поднявшись ступень пятьдесять, входишь на первую террассу; здесь в скале сделаны два храма; в одном из них, правом, множество фресков, и некоторые очень древни. Тут же, в скале, на довольно значительной высоте, вырезана надпись древнейшею азбукою. В храме налево особенно любопытны изображения на наружной стене: фигуры птиц и львов. Поднявшись еще сто ступеней, входишь на вторую террассу; здесь опять два храма и перед ними резервуар чистой воды, окруженный каменною оградою. На третьей террассе, еще выше, стоит священное древо Ficus religiosa. Под его тенью выстроен небольшой храм. Мы поднимались при страшном солнопёке, по раскаленным ступеням. Нигде не было тени. Около двадцати ступеней, высеченных в перпендикулярной стене, вели на самую вершину. По бокам висели железные цепи. Цепляясь за них, мы взобрались на вершину. Вид отсюда действительно грандиозен. На [585] юг виднеется море; в куще дерев показываются с одной стороны Тангалле, с другой — Матара и даже Беллигам. Был уже двенадцатый час и нестерпимо жарко. Сходить вниз было труднее, и мы медленно двигались. Предание говорит, что монастырь выстроен в 83 г. до Р. Х., царем Валагамбагу. Конечно, от того времени осталось немного, разве та надпись, о которой я упомянул, да каменные ступени. Фигуры Будды (18 ф. длины) принесены были сюда в III в. по Р. Х. К этому же времени относится сооружение резервуара. В XVI в. португальцы разрушили храмы и разогнали монахов, в XVIII храмы и монастырь были возобновлены кондийским царем Киртифи. Из Гесонгалле, через Гамбантоту, я отправился к замечательным развалинам Tessa maharama; здесь вероятно нужно искать упоминаемый Птолемеем Магам. Лошадей или лошадь в Тангалле достать невозможно; нужно было нанять быков и ехать в местной, крытой двуколке. Дорога не отличается красотою или удобством; она смело может быть уподоблена нашим проселочным, и будет памятна даже езжавшему по ним. Кругом расстилается мелкий лес, всюду вид запустения. Днем, в томительную жару быки, подгоняемые нестройными выкрикиваниями погонщика, едва передвигают ноги. В бонди можно было или лежать, или сидеть, поджав ноги. Беспрестанные толчки мешают заснуть и не позволяют читать; a кругом смотреть не на что. Как только переедешь реку Велаве, то исчезают последние рисовые поля и кокосы. Начинается страна песку и мелколесья; нет ничего печальнее этой страны: точно, как будто здесь люди жили когда-то, и бежали, гонимые нездоровым климатом. Я ехал целые сутки до Гамбантоты (24 м.), и от непривычки ездить на быках сильно утомился.

II. Перагера.

Ежегодно, в августе, в различных городах Цейлона празднуется «Перагера», по улицам города проходит несколько ночей к ряду оригинальная процессия. Я добивался напрасно ответа на вопрос, что это за процессия? В память чего устроен праздник? Оевропеившиеся сингалезцы говорили, что праздник нечто подобное нашим ярмаркам; другие утверждали, что процессия была утверждена на потеху кондийских царей, в память рождения бога Вишну. Но были и такие, которые рассказывали очень дюбопытную легенду в объяснение Перагеры. Слушая различные толки о Перагере, мне стало ясно, что [586]смысл праздника забыт народом и его учеными. Из рассказов было однако же ясно, что праздник очень оригинален и посмотреть на него стоит. 26-го августа, я отправился по железной дороге из Коломбо в Конди.

Поезд в Конди пришел поздно, часов в семь. Уже совсем стемнело и, отправляясь со станции в отель, я мог только разглядет громадные холмы кругом города. «Queens Hotel», куда меня привезли, был полон приезжими; Перагера привлекла немногих, но на другой день члены атлетического клуба должны были прыгать, скакать, бегать, плавать и многими другими способами вывазывать свою физическую силу; посмотреть на эту потеху съехались англичане из разных мест острова. С большими затруднениями я добыл комнату. Ho мои усилия были вознаграждены: мне досталась небольшая комната с великолепным видом на озеро. Направо, вдоль озера вилась дорога в гору, к монастырю Момвата; налево, я мог видеть знаменитый храм Daladamaligowa, в котором хранится зуб Будды...

Едва окончился обед, и мы сидели еще за кофе, как издали стали доноситься нестройные звуки барабанов и том-тома. Том-том тот же барабан, но покрытый кожею только с одной стороны. Звуки становились все яснее и яснее. Я поспешил выдти на улицу. Пройдя луг, расстилавшийся перед отелем, я увидал, что процессия уже вышла из храма Зуба и направлялась обходить город. Первое впечатление и сильно, и смутно. В ясную, лунную ночь, какие только бывают на юге, вы видите перед собою оригинальную процессию. Сперва несутся факелы, знамена, различные значки, на некоторых изображения луны и солнца; затем идут плясуны с барабанами и том-томами; важно выступает старшина, заведывающий хозяйством и имуществом храма (Daladamaligowa), и вслед за ним еще с большею важностью выступает громадный слон с реликвиями (но не зубом) из храма Зуба (Daladamaligowa). Перед большими слонами шли два маленьких слона, и далее опять знамена, факелы, плясуны, люди на ходулях, слоны из храмов богов: Вишну, Ната, Катрагама, Патани, слоны поменьше, на которых сидели жрецы с цветами. Снова знамена, фавелы, плясуны и, наконец, люди с громадными ковчегами. Кругом стояла густая толпа, тихо и молча глазея на процессию. Кое-где виднелись полицейские, но они были совершенно лишни. Прошла процессия, и за нею я пошел бродит по улицам; было довольно поздно для Цейлона, час десятый в исходе; на улицах заметно было особенное движение; кругом [587] храма Зуба виднелись огоньки y временных лавочек со сластями. Повсюду слышался какой-то гул разговаривающих голосов, и видны были многочисленные кучки людей. Но все было тихо и добропорядочно: ни драки, ни брани, ни пьяных я не видал. В 11 часов процессия вернулась в храму Зуба; реликвии отнесли в храм; слоны и люди разошлись по храмам четырех богов. Так кончилась процессия в первый день моего пребывания в Конди.

На другой день, часов в пять вечера, задолго до начала процессии, я пошел, вместе с С., осмотреть храм Зуба. Процессия снаряжалась и двор был полонь народа. В некоторых приделах, посвященных отдельным богам, совершалось служение: женщины на коленях совершали приношения цветов; в других, перед густою толпою плясуны выделывали различные фигуры. На дворе украшали слонов. Самый большой стоял y входа в то здание, где хранится зуб Будды. Мне хотелось видеть зуб, и, чтобы пройти в «святая святых», мы должны были подлезать под слона. Явилис монахи и показали нам на зуб и колпак, под которым хранятся реликвия. В тот вечер процессия, обойдя кругом города, должна была вернуться чрез губернаторский сад, в храм Зуба. У губернатора было garden-party; ровно в девять часов y главного подъезда собралось общество, исключительно английское, мужчины во фраках, дамы разодетые по бальному и в цветах. Вскоре после девяти часов заслышались резкие и дикие звуки; мало по-малу они становились все громче и неприятнее, и наконец справа показались факелы, за факельщиками шли музыканты с флейтами, барабанами, том-томами. Далее, в стройном порядке, шли старшины, заведывающие делами храма Зуба. Костюм этих старшин очень живописен; особенно красива шляпа, в роде нашей треуголки, надетой поперек, и вся изукрашенная золотым шитьем. Проходя мимо губернатора, старшины останавливались и отвешивали низкий, почтительный поклон. За старшинами шли два небольших слона, на них сидело по три человека с цветами. Кругом слонов теснились люди с барабанами, флейтами и т. д. За двумя слонами двигались три слона, посреди их был громадный слон, везший в золотой клетке какие-то реликвии Будды из храма Зуба. Как только показались слоны, губернаторские слуги вынесли пуки сахарного тростнику, и началось кормление слонов. Исключительное участие в этой потехе принимали дамы. Вдруг одному из слонов, кажется наибольшему, с реликвиями Будды, вздумалось зарычать. Произошла некоторая суматоха, дамы попятились назад, стулья [588] попадали. У всех были свежи в памяти шалости одного слона: несколько дней тому назад он вздумал показать публике, во время процессии, свою силу — и три человека из толпы поплатились жизнью. На этот раз слон выражал свое удовольствие. За слонами, прыгая и приседая, неслись плясуны и музыканты. Туземный балет не отличается грацией, и фигуры танцев не разнообразны. Плясуны становятся в ряд: приседают, выбивают дробь ногами, встают, кружатся, поднимают, ломают руки и т. д. Их костюм увешен колокольчиками, a потому каждое движение сопровождается необыкновенным шумом. В числе плясунов были два человека на ходулях. За плясунами важно выступал Bansayaka-nileme, т.-е. главный старшина храма Зуба. Кругом него неслись веера, и шли знаменobки. Этим закончилось первое отделение процессии. Было еще четыре отделения: в том же порядке шли слоны из храмов четырех богов. Перед и за слонами в том же порядке шли факельщики, плясуны, старшины, kapurale (жрецы). На слонах неслась святыня храмов, и вся процессия закончилась громадными ковчегами с водою.

Более часа двигалась процессия чрез сад. Гул от барабанов, том-томов, колокольчиков, плясунов, стоял невообразимый; в воздухе чувствовался сильный, неприятный запах кокосового масла от факелов. A картина была оригинальна и сильно напоминала сцену из какого-нибудь фантастического балета; кругом была такая декоративная обстановка: тихая, ясная ночь, роскошная растительность, и среди оглушительных нестройных звуков движется пестрая, оригинальная восточная процессия, не то религиозная, не то на потеху какого-либо самодержавного властелина. У самой дороги, в нескольких шагах от проходящих громадных слонов, стоят ряди стульев и разодетые дамы в цветах и кружевах.

В пятницу, 28-го августа, была последняя ночь Перагеры: всю ночь ходила процессия; всю ночь на улицах слышался гул, нестройные крики различных продавцов. Лавочек со сластями прибавилось. По улицам расхаживала громадная толпа; в одном месте меня так славили, что я подумал о нирване. Но при этом я должен опять заметить: сингалезская толпа — образец толпы. Ни драки, ни брани, ни даже особенного крика нельзя было заметить; пьяных я не видал, a во многих лавочках продавался арак, содовая вода и т. д. В четыре часа утра, в тот же день, в четырех милях от города, на р. Гагамбе свершился последний акт празднества. К сожалению, я не видал его. До рассвета, жрецы (kapurale) из храмов четырех [589] богов отправилис на реку; здесь они садятся в разукрашенную лодку, и главный жрец храма бога Вишну, рассекши золотым мечом волны, зачерпывает воду. Вода эта хранится до следующего года и во время процессии выносится в тех ковчегах, о которых было упомянуто выше. Так закончился оригинальный праздник; но процессию я видел еще раз, 29-го августа. У старшин есть обычай, по окончании праздника благодарить местного Governement Agent'a за содействия различного рода, вернее, благодарить правительство за терпимость. В два часа дня процессия в том же составе и том же порядке, как выше описано, подошла в дому правительственного агента, бывшему дворцу вондийских царей. Mr Р. созвал гостей полюбоваться на церемонию принесения благодарности и послушать его красноречие. Все это было довольно оригинально. Подошла процессия к дому; слоны выстроились в ряд перед террассою; старшины явились на террассу, выстроились в ряд и долго говорили по-сингалезски; но смысл долгой речи был краток, хотя и очень утешителен: мы вами мол довольны. Mr Р. отвечал по-английски, что он также доволен благополучным окончанием празднества и старшинами, и в заключение попросил старшин составить группу и дать снять с себя фотографию. Старшины, улыбаясь, согласились. На террассу ввели громадного слона, и с него и со старшин сняли фотографию.

Я уже сказал, что напрасно искал ответа на вопросы, что такое Перагера? Когда, где в первый раз прошлась эта пестрая, оригинальная процессия? Один монах из храма Зуба, на мой вопрос о том же, ответил стихом из св. писания буддистов: «взошла полная луна и начался праздник; заслышался в городе сильный гул!» Глядя на террассу, я понял меткость этой фразы, так часто встречающейся в буддийских книгах. Кратче и вернее нельзя описать местного восточного праздника: ясная ночь, гул туземной музыки и всюду праздничная, разряженная толпа. В такие тихие, светлые ночи завязывались те фантастические романы, которые буддисты подобрали в народе и записали в свои священные книги. Приделав душеспасительное начало и конец, наивные монахи воображали, то середина перестанет быть соблазнительной для читателя.

Перагера не есть буддийский праздник; монахи не уважают его и не принимают в нем никакого участия; ни одного монаха не видать в процессии. Правда, выносится святыня из рама Зуба; но и это началось только в конце прошлого столетия. Во дни царя Киртифи (1747—80) в Конди приехали сиамские монахи для положения предела каким-то раздорам по [590] поводу посвящения. Однажды ночью отцы были пробуждены необыкновенным шумом. Что такое? Что за шум?— спрашивали отцы. Им ответили, что город чествует четырех богов, когда-то преклонившихся пред господом Буддою. Когда верующие буддисты, монахи, не удовлетворились таким ответом, они возроптали перед самим царем. Царь был находчив; несмотря на ропот и выговор святых отцов, Перагеры он все-таки не уничтожил, a чтобы успокоить своих дорогих гостей, приказал выносить какие-нибудь реликвии Будды; таким образом, Перагера стала полубуддийским праздником. Первоначально он был вероятно индийский, браминский праздник. На браминское индийское происхождение праздника намекает одна легенда, слышанная мною в Коломбо. Она не записана в книгах, но кое-где еще живет в народе. В городе Ануродапуре царствовал Гажабогу; он наследовал царю Валагамбогу, в царствование которого на Цейлон напали малабарцы, разграбил храмы и ушли со множеством пленных и унесли с собою священные сосуды из храмов. Однажды ночью Гажабогу, переряженный, прогуливался по городу. В одном доме царь увидав горько плачущую старуху; она плакала о своих сынах, плененных малабарцами. Ее безутешная скорбь сильно поразила царя; он решился идти в поход, отнять y малабарцев плененных. Вместе с царем отправляется в поход некий великан Нила. Как только войско дошло до берега океана, Нила стал выказывать свою могущественную силу: жезлом ударил он по волнам, и воды расступились. Посуху прошла царская рать и предстала пред стенами главного города малабарцев. Малбарский цар не испугался врагов и отказался выдать пленных. Тут начинается ряд чудес, творимых великаном и цейлонским царем. Нила схватывает двух слонов и, ударяя их головами, убивает. Гажабогу извлекает воду из железного посоха и пригоршни песку. Устрашенный чудесами и веря в могущество своих врагов, малабарский царь выдает все захваченное: людей и священные сосуды из храмов. И в память удачного похода Гажабогу учредил Перагеру (113 по Р. Х.).

Так гласит о начале Перагеры легенда. И как будто есть некоторая связь между содержанием легенды и праздников. Люди на ходулях, быть может, изображают великана Нилу, a последний акт праздника, y реки, его же чудо, когда он провел царскую рать по морю, яко посуху.

И. М-ев.

Ануродапура.

1-го октября, 1874.