АЛЬФРЕД ДЮВОСЕЛЬ

ПИСЬМА ОБ ИНДИИ

Альфред Дювосель, зять знаменитого натуралиста Кювье, обогативший Естественную Историю множеством открытий и описаний внимания заслуживающих произведений природы в Индии, вел дружескую переписку с любимой сестрой своей, во время путешествия его по Индии с 1818 по 1824 год.

Одни уже письма сии достаточно свидетельствуют об отличных дарованиях и способностях Дювоселя. С какою приятной веселостью, не изменяющеюся даже и в самых затруднительных положениях, сообщает он сестре своей, как будто в простом разговоре, описания предметов, о коих мы привыкли, от других путешественников, читать более или менее надутые повествования! [50]

Мы надеемся угодить читателям журнала сего, сообщая им письма сии.

Калкутта, 18 июля 1821 года.

Я не выеду из первого города Индии, не сообщив тебе об оном хотя слова два, которые я почерпаю из одной книги о перце и хлопчатой бумаге; ты ее верно не читала. И так скажу тебе, что Калкутта, город столь знаменитый в бытописаниях торговли, еще в конце 17-го столетия была небольшая Индейская деревня, подаренная Сюратскому хирургу Бутону за излечение дочери Великого Могола в Дели, и супруги Субаба в Мурхедабаде. Ему сначала дозволено было иметь тридцать человек вооруженных для охранения торговли его, и за сие обязан он был вносить по три тысячи рупиев (рупия на наши деньги составляет 65'4 коп. серебром.) ежегодной подати Великому Моголу, кажется Ауренг-Зебу, с тем однако ж уговором, чтобы он ни как не захватывал земель соседей своих, и отнюдь не строил никаких укреплений. Бутон столь же искусен был в [51] торговых делах, как и в хирургии, и чрез несколько лет землянки его превратились в деревянные дома. Он прорубил леса, осушил болота, воздух заражавшие, делал кирпичи и из оных складывал стены в замен согнивших заборов. Была объявлена война: предусмотрительный Бутон прорыл рвы; дрались, резались, и вооруженные купцы сии, имевшие тогда не более двух миль земли, добыли себе еще сорок деревень в окрестностях Калкутты чрез посредничество другого хирурга Гамильтона, которому удалось вылечить Императора Гасана-Али от болезни, от которой шарлатаны со всего Государства излечить его не могли. Говорят даже, что добрый Государь сей до того распространил благодарность свою, что даровал Англичанам право иметь уголовное судилище, так что они подданных его вешали, как водится в Лондоне.

В сие время одна Бенгальская область взбунтовалась против Субаба своего. Второй Эскулан, основатель Калкутты, как видно, читал и Гипократа и Тацита, и известно ему было важное правило: для сохранения мира, приготовляйся и к войне. [52]

Итак рвы были увеличены; пушки умножены, сделаны были палисады, брустверы, валганки, и разные сего рода прикрасочки. Наконец при Карле II заложена прекраснейшая крепостца, а при Явове I почти приведена к окончанию и названа Фортом Виллиама. Вот, красавица моя, каким образом основана Калкутта: точно так как и Рим, коего основатель был, просто сказать, разбойник. Калкутта конечно никогда не произведет Камиллов, Манлиев, Сципионов, но мужи сии ничего не разумели в торговых делах, а почтенная Компания, ящик опиума, за который платят ей по двести гиней, ценит превыше всех героев Рима, кон ничего ей не приносят.

Будь здорова; сим оканчиваю первое письмо мое, которое будет служить предисловием журналу моему: я сюда заехал для покупок своих и намерен здесь остаться не более как дни два или три; срок сей весьма короток к такой стране, где нужно будить купцов, чтобы купить у них что-нибудь, и все исправлять самому, ежели не хочет переплатить сто на сто при каждой покупке. [53]

19-го ввечеру. Калкутта, как и все города, построенные постепенно и без предначертанного плана, расположен без соблюдения правильности в улицах и домах, и не представляет одного согласного целого. Есть улицы новые вдвое и втрое шире Люксенбургской в Парнже, с канавами по сторонам, кои уносят дождевую воду и освежают улицы в знойное время; но улицы сии перерезаны множеством переулков и закоулков, в коих из нечисто содержанных канав испаряются зловонные и смертоносные миазмы, от коих умирает десятый житель. Недавно устроили прекрасные площади, украшенные бассейнами, в коих журавли, аисты и пеликаны прилетают купаться вместе с индейцами; но нет ни единого дерева, под коим бы можно было укрыться от солнца, и прогуливаться можно только по вечерам. В Калкутте есть храмы, церкви, синагоги, мечети, пагоды, и жилища для людей всех исповеданий. Подле английского купеческого дома, похожего на дворец, стоить дворец Индейского Принца, похожий на конюшню. Есть несколько базаров столь же обширных, как главный рынок в Париже, и бульвары столь же длинные, [54] как и парижские; но одежда жителей, их наречие, лавки и множество других безделиц образуют чрезвычайную разность между городом в Бенгалии и городом во Франции. Путешественники, приезжая сюда после пятимесячного изнурительного плавания по морям, находят в сих новых для них предметах, услаждение для глаз, утомленных однообразностью видов моря. Хижина представляется им дворцом, кустарник лесом; но, предаваясь восхищению, не найдешь удивительного в сем, с толикими преувеличиваниями превозносимом городе, о котором, может быть, вовсе бы и не говорили, ежели бы он находился не на берегу моря, а миль на триста от оного. Признаюсь, первый взгляд на оный пленителен. Дома, отличающиеся блестящей белизною своей, большей частью украшены колоннами и портиками, вместо кровель скатом, угрожающих прохожим, накрыты они обширными террасами, окруженными красивым балюстрадом; здесь не увидишь запачканных дверей, разбитых стекол в окнах, ободранной обшивки стен и проч. и проч. Солнце, дождь и насекомые вскоре истребили бы дерево, не поддерживаемое беспрестанным подкрашиванием. Чистота здесь столь же [55] необходима для вещей, как и для людей, и англичане соблюдают оную с самой мелочной точностью. Самый лучший дом, на вид, есть дом генерал-губернатора, который не меньше как половина Тюльери. Здание сие понравится с первого взгляда, но очарование исчезает, когда рассмотришь его подробнее: это сплоченная тяжелая груда; колонны дурно распределены и нехорошей архитектуры: они двух или трех различных орденов. Двери чрезмерно малы, а лестницы напоминают о тех, каковы были в 11-м и 12-м столетиях. Несмотря на обширность его, в нем тесно и все обнаруживает, что строил его архитектор без вкуса; а может быть иного и нельзя было сделать лучше из употребленного неудобного материала: он выстроен из кирпичей.

В Калкутте, которая прежде была деревушка, нет никаких древних достопамятностей. Один только предмет здесь возбуждает воспоминание: небольшая Траянская колонна; но она, вместо прославленного царствования, напоминает лишь об ужасном злодеянии: она означает место, где похоронены 123 отца семейств европейских, кои уморены в небольшой караульне, названной [56] потом Блак Голь (черная башня), в которую засадил их один Индейский Князь Сураджа Дула, овладевший Калкуттой чрез несколько лет по основании оной; и несчастные сии там задохлись от духоты.

__________________________

20-го июля.

Я не много чего нашел писать тебе о домах Калкутты, но и о людях сказать нечего: купцы все похожи один на другого, какой бы нации они ни были; ибо непоборимая алчность к деньгам преклоняет их к одинокому образу мыслей, к одинаковым привычкам и к одиноким порокам. Сей дух торговли для тех, кои промыслом сим не занимаются, превращает Калкутту в город самый несносный, при всем богатстве его. Нигде воровство столь явно не терпимо, нигде столь мало не обращают внимания на нравственность. Как каждый, с истинным талантом, всегда находит чем жить в отечестве своем, то и естественно, что большая часть из здешних суть люди не дальние, и что звания самые благороднейшие превращаются здесь в простое ремесло, более или менее худо [57] исправляемое. Могу утверждать, что медики в Бенгалии суть вообще шарлатаны корыстолюбивые и ленивые; ибо, предпочитая деньги заслуженному уважению, нет трех между двумястами, кои бы занимались исследованием множества болезней в Европе не известных, а еще меньше таких, кои бы умели оные лечить. Адвокаты также, за исключением двух или трех, в высшей степени заражены алчностью к деньгам. Здесь защищать бедных почитается не за честь, а за глупость: кто больше даст того дело и правое. Военное звание здесь также не в лучшей чести, ибо если что либо оное возвышает, то это конечно бескорыстие, обыкновенный спутник истинной храбрости; но английские офицеры, не имея случая употребить в действо храбрость свою, предаются торговле, и я знаю Полковников, кои в дедах торговых искуснее, чем в командовании полком. Другое еще неудобство сего торгового духа есть то, что доставляя богатство, он не научает, как им пользоваться. В Калкутте есть до трех сот негоциантов Европейских, которые могут в Англии иметь прекрасный замок, поместья, лошадей, могли бы наслаждаться обладанием редких картин, [58] слушать изящную музыку, дышать чистым воздухом, наши, между людьми, умом и талантами одаренными, восхищаться каждый вечер либо Кемблем, либо г-жой Каталани. Вместо же того здешний негоциант, дабы к миллиону рупиев, кои он уже имеет, присоединить еще другой, решается еще три года продышать здесь заразительным воздухом, пробороться с изнурительным зноем и болезнями, им порождаемыми; подвергается опасности разориться, лишает себя всех наслаждений, и, променивая годы на рупии, становится вдесятеро богаче, и умирает десятью годами ранее. А всего отвратительнее то, что богачи, обладающее несколькими миллионами, жалуются на невзгоды, как несчастные умирающие с голоду. Мир почитают Бенгальские господа за бедствие для народов, и в присутствии моем доходили некоторые до такого бесстыдства, что, с изъявлением сожаления поминали о тех благословенных временах, когда ежегодно сотни тысяч людей друг друга истребляли; тогда, — говорят они, — торговля шла лучше и более приобретали они барышей.....

По сказанному о мужьях, ты уже не ожидаешь, чтобы и дамы Калкуттские были [59] многим чем любезнее: и в самом деле все, с коими я познакомился в Бенгале, за исключением маркизы Гастингс и еще некоторых, дали мне весьма невыгодное понятие о воспитании девиц в Англии. Сюда привозят по тридцати молодых девиц, кон часто, во время переезда морем, не имеют другого ментора, кроме капитана корабля. Их обучают, в обрез, единственно только тому, что нужно, дабы пленить молодого человека, желающего жениться, а мне известно, что для сего не много надобно. Они выходят за приказчика, за офицера, за стряпчего или за хирурга, и слава Богу, ежели попадутся такому, которого главный порок есть только тот, что он вино предпочитает любви. Несносный здешний климат и странный их образ жизни в два года истребляют прелести их и здоровье. Жары осуждают их на всегдашнюю праздность. Все их развлечение состоит в том, чтобы днем побывать в двух или трех модных магазинах, а вечером прогуливаться по дороге голой как ладонь. Потом заведутся дети, о коих они вовсе не заботятся, как будто их и нет на свете. Продержав их таким образом пять или шесть лет [60] под надзором туземных неводников, отсылают их в Лондон для довершения воспитания их. Английская маменька, по стоическим правилам своим, легко переносит разлуку сию, которая доставит ей то радостное утешение, что сынок ее будет уметь читать по складам Горация, а дочка кое-как бренчать на фортепиано. Оба они возвращаются на родину, чтобы возобновить знакомство с отцом и матерью, кои между тем уже состарились. Месяцев чрез шесть по возвращении их, сын женится, дочь выйдет замуж, и они, в свою очередь, будут воспитывать детей своих таким же образом, как, сами были воспитаны.

Добрая ночь, милая красавица моя, все рассказывать о сем предмете было бы слишком много. Завтра выезжаю я из Калкутты. В заключение скажу тебе, что у нас два театра аматеров, в одном из коих первый актер секретарь Азиатского общества: за вход платят по 18 рублей. Здесь нет ни библиотеки, ни музея, ни дружеских бесед, словом сказать, нет ни одного из тех заведений, кои услаждают краткую и скучную жизнь нашу, но за то тем более банков и картежных [61] домов, кои сокращают оную. Прости! Я надеюсь, что более уже не возвращусь в сей несносный город, в коем кроме других неприятностей, всякой уже день подвержен задохнуться либо от зною, либо от кирпичной пыли, лежа на паланкине, (род носилок), кои заменяют здесь экипажи. На них разносят нашу братью по визитам, подобно тому, как умирающего отправляют в госпиталь.

__________________________

21-го ввечеру.

....В сей поздний час пишу тебе с плавучего дома, в котором я намерен несколько месяцев разъезжать по священным водам Ганга, такой дом называется базарра: я тебе его уже описывал в том утраченном письме, в котором заключался рассказ о несчастном моем кораблекрушении при Шандернагоре. Базарра есть большое плоскодонное судно, каковые ходят по рекам; оно разгорожено на две части, из коих одна служит гостиною, а другая спальней; комнаты сии так высоки, что человек самого большого роста свободно в оных стоять может, в них [62] 7 или 8 окон с обеих сторон. Богачи употребляют другой род судов, называемым, пенишами, кои ходят под парусами, базарры же большей частью тянут бичевой людьми. Внутри убирают их с большим или меньшим щегольством. В иных есть люстры, зеркала, бюсты, ковры, софы и проч., одним словом, вес то, что служить доказательством, что у хозяина есть много денег, и что он не самое-то лучшее делает из них употребление. Пениша, не много пощеголеватее убранная, стоит до 50 т. рублей; а за те деньги, сколько заплачено за генерал-губернаторскую, в которой он разъезжает две недели чрез каждые три года, можно купить прекрасное поместье в окрестностях Парижа. У людей же недостаточных, как у нашего брата бедняка, в базарре найдешь одно лишь необходимо нужное; и я думаю, что моя есть самая простая во всей Индии. Вся мебель у меня состоит из ставчиков, кои служат мне вместо канапе, из чемоданов вместо шкапов и двух шандалов. Свита моя столь же малочисленна; вместо двадцати длинных зевак в турбанах и усах, кол обыкновенно торчать за каждым Кампанейским капитаном, [63] у меня только те же трое верных слуг, с коими ездил я в Суматру; а именно мой Малабарец, столь же искусный в набивании чучел, как г. Люка (директор галереи Музея натуральной Истории,— не давно умер.) и отличный стрелок, молодой Малаец, которого я называю Жюмата, т. е. Пятница, повар, умеющий славно сварить суп, сделать яичницу и проч., и еще молодой живописец из мулатов, из которого вышел бы человек с дарованиями, ежели бы я сам их имел. Все они уже на базарре, я делал смотр моему экипажу и завтра отплываю. Добрая ночь, любезная красавица моя!

__________________________

22-го июля.

Уже 4 часа утра, и я дал сигнал к отплытию. Порт уже весь в движении: корыстолюбие не дает долго спать; и когда вы в Париже еще спите крепким сном, в Калкутте такой уже шум, что нельзя слышать друг друга. Подле меня стук молотов на починиваемом корабле, не много подальше трёкают матросы, поднимающие тяжесть, справа кличут, слева бранятся: шпили, блоки, [64] ворота скрыпят, рупоры рассылают приказания, и крупные слова сыплются повсюду. Среди живой суматохи сей, базарра моя медленно пробирается вверх по реке между сотнею кораблей, из коих на каждом поместился бы десяток таких судов, как мое. Берега Гугли по крайней мере столь же прекрасны, как берега Сены: тут также видны резвящиеся стада, также и счастливые вздыхающие пастушки; по сверх сего есть еще и гнеты для хлопчатой бумаги, соляные амбары и винные магазины, кои составляют приятное разнообразие в картине сей. По временам встречаются и плывущие человеческие, до половины объеденные трупы, со вцепившимися на оных коршунами, расклевывающими внутренность оных; а когда вода спадет, тогда берега усеяны будут собаками и аистами, пожирающими небольшие остатки, коршунами и рыбами недоеденные. По страсти к чудесности вселилось здесь поверье, будто бы хищные птицы сии расставляют крылья свои как паруса, чтобы направить труп к берегу, где они спокойнее могут доедать оный. Бабушки индейские рассказывают это ребятишкам, чтоб их позабавить, а английские путешественники уже [65] и напечатали сие в доказательство смышленности коршунов и даже их жадности; ибо другие прибавили, что они маневр сей совершают для того, чтобы не разделять добычи своей с рыбами. Делают же они сие просто для того, чтобы не упасть в воду, ибо ежели бы они не держали крылья раскрытыми, то невозможно бы им было держаться на трупе, который поворачивается при малейшем движении. На Сене также не случается вам видеть стада морских свиней, кувыркающихся в воде; я помню, как однажды весь Париж сбежался смотреть морскую рыбу с аршин величиною, забравшуюся вверх Сены до Нового моста. Еще же менее удастся вам видеть прилив и отлив, способствующие и приплывающим и отплывающим, которые, говорят, изобрел Брама, дабы всех удовлетворить. Посредством прекрасного изобретения сего, иду я вверх но реке Гугли столь же легко, как вы спускаетесь вниз по Сене. Более не стану поминать тебе о Калкутте, коего теперь уже вижу только куполы, мачты и громовые отводы, составляющие над городом как бы лес кольев. Чрез несколько минут буду я в Баракпуре, где пребывание свое имеет [66] генерал-губернатор, предпочитающий сельский дом своему дворцу городскому. Я пробуду там один день и сколь возможно скорее распрощаюсь с Его Высокопревосходительством.

__________________________

Баракпур, 25-го июля.

Вельможи столько имеют средств понравиться беднякам, что они вдвое виновны, ежели им не нравятся. Остерегаясь от всяких предубеждений самолюбия, и зная, что вельможа англичанин часто бывает вежлив только из расчетов для собственной пользы, я бы должен не доверять искренности губернатора 50-ти миллионов людей пропить меня, уже предубежденного. Однако же, красавица моя, ласки его показались мне столь непринужденными, что я наконец уверился в искренности оных, и ослепление или тщеславие мое доходило до того, что я ласки сии принимал за заслуженные мною. Вот в кратких словах вчерашний мой день.

Прибыв в Баракпур, послал я записочку Маркизе Гастингс, и тотчас был допущен к лорду губернатору, который [67] для нашей братии столь же недоступен, как министр иди как барич, который по уши в долгу. Ты, красавица моя, не менее была бы удивлена, увидев маркиза, сидящего на троне с позолоченными гвоздками, великолепнее всех тронов Государей Европейских, окруженного сотней телохранителей в богатейшем одеянии; одним словом, маркизу, коему недостает только скипетра и короны, чтобы равняться с могущественным из Королей в целом свете. Его Высокопревосходительство, в зеленом фраке с двумя широкими орденскими лентами чрез плечо, двумя пли тремя звездами на боку груди и пожелтелой подвязкой поверх нижнего платья, Его Высокопревосходительство, в сем положении с неподражаемым равнодушием изводил принимать почтительнейшее изъявление преданности одного Маратского Принца в присутствии дюжины лондонских купцов. Принц сей, самый благовидный молодой человек, какого только встретить можно, и, глядя на свиту его, не менее отличавшуюся благородством вида каждого, как и одеянием их, находил я весьма безобразными продолговатые головы англичан, узкие платья их, сапоги и галстуки, кои следовало бы [68] бросать в воду при входе в Ганг. На Принце была одежда белая, опоясанная кушаком еще белее; шея у него была голая, борода чернее гебенового дерева, на голове была чалма, украшенная высокоценными алмазами, коих достаточно было бы для украшения двадцати европейских знатных дам. Меч оправлен в золоте с драгоценными каменьями, коих бы достаточно было для обогащения 50 нашей братьи натуралистов, а жемчугом с туфлей его можно бы приукрасить шеи сотни первейших щеголях. После церемонии сей и по отбытии Принца, подошел небольшого роста европеец, представлявший собою прежалкую фигуру после вышедших индейцев; на нем было короткое исподнее платье, шелковые чулки и черный фрак, не стоившие одних передков бабушей Маратянина; и ты можешь себе представить, что не с такой важностью и принимали сего коротенького европейца. Он без предварительных приветствий, не упоминая ни о солнце ни о звездах, изложил надобность свою, напомнив о данном ему позволении объехать все Английские владения. Генерал-губернатор, сойдя с трона своего, пригласил меня к обеду, и я радехонек был, что [69] кончилась церемония сия, от которой я измучился, простояв все время вытянутый в струнку. Я возвратился к маркизе, у которой мне было посвободнее, ибо она не принимает Маратских Принцев и у ней подвязки под платьем, а притом говорит по-французски столь же хорошо, как и я. Любопытна ли ты, красавица моя, знать, о чем молодой человек 28 лет говорит в продолжение двух часов с маркизой лет сорока, коей глазки не распаляли в нем пламенную любовь? Мы, как обыкновенно, говорили о Европе с сожалением, мы сравнивали англичанок с француженками....

Злословно были посвящены только семь четвертей часа, восьмая употреблена была на рассматривание прекрасных рисунков и разных редкостей, кон каждый частный начальник тщится доставить генерал-губернатору, который без труда мог бы собрать богатейший кабинет Натуральной Истории, ежели бы хотя мало-мальски был натуралист. В Баракпуре принято обедать в 5 часов, но маркиза обыкновенно выходила к столу не прежде, как в 7 часов: ее задерживает туалет ее. Вход в залу маркиза предшествуют 20 слуг [70] с серебряными палицами, с опахалами, коровьими хвостами и другими регалиями Государей в Индии. Вместе с сим входят и прочие в столовую залу, где каждое блюдо и каждый гость отражаются в великолепных зеркалах. Англичане за обедом мало разговаривают, а притом генерал-губернатор, и по летам и по званию своему, столько же превыше всех окружающих его, что в присутствии его свободно разговаривать не можно, и потому каждый открывает рот только для кушанья, я, разумеется, свято соблюдал почтительное молчание; но подле меня сидела прекрасная дама, для которой молчание было тем тягостнее, что она знала слова два по-французски, а имела желание насказать мне оных десять. Подали закуску, и потом встали; маркиз поговорил со мною и предложил мне не только паспорт, но и рекомендательные письма во все места, что я принял с благодарностью. После сего вышли в гостиную, где кофе разносили официанты, одетые как театральные принцы. Разговор никогда не бывает общий, по вышесказанным причинам. Разговаривают между собою и почти шепотом, маркиз засыпает, разговаривают еще [71] потише, он захрапит, умолкают, и Маркиза встает с шумом, чтобы разбудить его. Оба они отходят в 10 часов, оставляя в гостиной с дюжину особь, между собой мало знакомых, коим нечего друг другу рассказывать, и они тотчас расходятся по домам, восхищенные, что имели честь поскучать у великомощного господина генерал-губернатора. Летом обедают в 7 часов, а в 5 бывает прогулка в колясках, либо на слонах, кон всегда стоять в готовности и для приглашенных. С самого первого раза, как я взлез на сие огромное животное, мне езда сия опротивела навсегда; однако ж, иные дамы предпочитают их лошади, но для сего надобно быть без чу ветвь и без души; и я встречал одних только англичанок, одаренных сим неустрашимым вкусом.

P. S. На другом берегу Гугли против Баракпура находится Датская контора, прославившаяся не так-то честным образом. Серампур, не во гнев будь сказано Г. Якобсена, двоюродного брата г. Валиша, который туда был послан в звании медика, Серампур есть пристанище для всех Бенгальских банкрутов, для всех преследуемых за долги, либо за другие более и [72] менее важные преступления; и таким образом Датская контора претворилась в покровительницу всех плутов в Индии, заимодавцы, умирающие с голода в Калкутте, могут всякой день иметь удовольствие видеть, как должники их разъезжают в экипажах в Серампуре. Город сей весьма красив и самый чистый в стране сей; любящие развратные общества там проводят время в смехах и забавах. Лучшие дома там те, кои более имеют долгов; ибо ничего так не обеспечивает в издержках, как привычка ни кому не платить; и на меня иногда находило искушение из Шандернагора, где терпят скуку и умирают с голода, переселиться в Серампур, где уже предварительно вкушают райские наслаждения.

Впрочем можно надеяться, что Серампур не останется навсегда гнездом бездельников. Миссионеры секты анабаптистов завели там училище для воспитания детей богатых людей, и я думаю, что они со временем перебьют славу у плутов. Благочестивые отцы сии, скоро смекнув, что они не более индийцев обратят в свою веру, чем мы обратили китайцев в католическую, бросились обращать шилинги [73] в рупии. Ни что столь убедительно не доказывает успехи их в сем обращении, как быстрые приращения владений их, к коим мало-помалу присоединяются имения душ набожных. Они обладают уже половиною города; они учредили прекрасную типографию и напечатали уже Виргилия и Мадшмита на бенгальском языке. За ненесколько дней пред сим пустили они в ход изрядную бумажную фабрику, действующую посредством весьма искусно устроенной паровой машины, и теперь приступают они к построению свечного завода, так, что от них можно будет получать разрешительные грамоты, бумагу и свечи.

__________________________

Шандернагор, июля 24-го.

Вчера прибыл я в город Шандернагор: он был прежде в самом цветущем состоянии, а ныне в нищете. Ежели бы я стал тебе описывать все, что я знаю об основании оного, о древнем цветущем состоянии его, о падении его, о разных правителях его, о промышленности прежней и нынешней, и проч.: то письмо мое [74] вышло бы листов в десять, и краткие записки мои превратились бы в длинную историю. Я поберегу познания мои для другого случая, а теперь напишу только несколько строк, чрез кои ты более будет знать, чем Виконт Дюбушаж, который помещает Шандернагор ниже Калкуты и на левом берегу Ганга.

Шандернагор с принадлежащей к нему землею, пространством около двух миль, в 1688 году, Аурепг-Гебом уступлен был французской индейской компании за 100 т. рублей. В то время все нации заражены были тщеславием иметь поселения в Бенгалии, и нас, думаю я, также к приобретению сему привлекла только страсть к подражанию; ибо в продолжение нескольких лет, французская контора оставалась в бездействии, и предположено было закрыть оную.

Уже в 1760 году прислан был туда в звании резидента неважный чиновник от Министерства Финансов, который в конторе сен не утратил деятельного духа своего, и чрез несколько времени сделался сведущим негоциантом, прозорливым правителем, искусным генералом, и наконец несчастной жертвою зависти и [75] доносов. Дюплекс уверил Пондишерийской Совет, что Шандернагор может доставлять большую пользу. Как, в то время, конторы наши в Индии не составляли еще принадлежность Морского Министерства, и как не было установлено требовать разрешения за 6 т. миль, которое обыкновенно получаемо было тогда, когда оно уже не нужно, как тогда учреждали мы конторы для настоящей пользы, а не для того, чтобы сбывать туда несчастных без места и без денег, а иногда и без сведений, то Дюплекс вскоре завязал торговые сношения со всем Индостаном и до самого Тибета, где он приобрел кое-что лучшее, чем извержения Великого Ламы. После 12-летнего благоразумного и деятельного управления, Шандернагор имел 20 вооруженных кораблей. Он делал честь нации и торговле, и нередко доставлял пользу наукам. Он обогатил многих французов, кои возвратились в отечество свое наслаждаться плодами трудов своих. Таков был Шандернагор за сто лет. С тех пор конторы наши в Индии, управляемы будучи из Парижа, стали приходить в упадок. Хотя и попались два или три человека с достоинствами, кои, посредством хитростей [76] и устойчивости, останавливали падение их, но вовсе искоренить зла пи кто не был в состоянии; и даже то малое добро, которое они сделали, могли они произвести только через неисполнение получаемых предписаний от Министерства. Я знаю, что 4 или 5 деревушек, облеченных названием контор, ни какой важности не составляют для государства, столь богатого, столь сильного, какова Франция; но если уже почитают за нужное их иметь, то должно их и поддерживать, и не употреблять на посторонние расходы всех доходов с поселений сих. Простительно ли высылать туда несчастных легковерных, не объявив им тамошних обстоятельств? Они, испытав житье в сем краю, в короткое время умирают от горя и голода, проклиная правительство, кроме разве только тех, кои отправились туда с намерением обкрадывать казну, либо желают, переселением в другую землю, изгладить следы заслуженной дурной репутации. — Я знал, почти всех французов, в нынешнее время в Индию присланных, хотя не всех лично; уверяю тебя, что все они либо того, либо другого из упоминаемых двух классов людей. Коренные же жители большей частью [77] разоренные промышленники по добыванию индиго, или устарелые солдаты, со времени революции, кои пропитание свое зарабатывали у Английской компании, употреблявшей их в торговле солью и опия; но, по трактату 1814 года продали мы монополию сию англичанам, и получили обратно в наше управление конторы наши, и с тех пор несчастные сии лишены сего единственного средства к пропитанию; и ежели все они вместе и с морскими чиновниками своими еще не умерли с голоду, то это единственно от того, что не много рису и воды достаточно для поддержания бренного их существования.

Поверишь ли, красавица моя, что Шандернагорское Управление, которое не производит торгу ни на 6 копеек, более сложно, чем Управление Кампании, заведывающее 60-ю миллионами людей. Поверишь ли, что для раздачи жалованья 18-ти индейским солдатам, в службе нашей состоящим, потребно более переписок, чем для удовлетворения оным двух полков английских, и что для засвидетельствования пришедшей в негодность метлы или разбитой крушки, потребно содействие четырех канцелярий? [78]

Последний наш Главноуправляющий французских заведений в Бенгалии, человек умный и основательный, понимавший ничтожность места и звания своего, уверял мена, за несколько дней перед смертью своей, что по прибытии одного французского фрегата в Пондишери, в 1819-м году, потребна была подпись Бугенвиля, капитана фрегата, графа Дюпаши Пера Франции, одного инспектора, одного интенданта, одного контролера, и трех пли четырех флотских комиссаров, чтобы дать позволение цирюльнику фрегата наточить две его бритвы на счет казны, и что не прежде как по подании вторичного прошения на особой бумаге, и по совершении вновь таких же подписаний, разрешен он был купить тряпку, чтобы вытереть те бритвы. В Шандернагоре мы содержим канцелярии для записывания приходов, канцелярии заведывающие вооружениями, канцелярии контрольные, и даже капитана над портом, хотя в Шандернагор суда более приходить не могут. В бюджетах наших помещаются госпитали, арсеналы, верфи, магазины, но в самом деле ничего сего не существует; мы походим на тех разоренных маркизов, у коих всего имущества и [79] достоинства остались только старинные их грамоты. Об Индии вообще составили себе весьма ложное понятие; а на самом деле, променявший шести тысячное место в Паргоке на 12-тысячное в Бенгалии, находится здесь в положении в половину менее выгодном.

Шандернагор стоит на берегу Гугли, от которой он отделяется только широким местом для прогулки, называемым Гаут, на котором собираются смотреть как, при лунном сиянии, течет вода, и в семь состоять все наслаждения счастливых жителей Шандернагора.

Позади гулянья сего, в параллель оному идут две улицы, перерезанные полдюжиной переулков с поворотами в разные стороны. Это, так называемый белый город, в коем живут 20 бедняков французов, 10 богатых англичан, и до 500 туземцев. На домах в Шандернагоре, как и во всей Индии, вместо кровли терраса и сзади небольшой огородик с прудом, который в домах чиновников морского ведомства есть не что иное, как просто яма. Самое большое неудобство есть сырость и духота от зноя. Жители, несколько подостаточнее, для отвращения сырости устилают полы [80] панкасами, натуралисты делают себе опахала из аистовых перьев, или из пальмовых листьев, а чиновники морского ведомства обмахиваются платком своим. В Шандернагоре и в Калкутте нет ни гостиниц, ни содержателей кухмистерских столов. Каждый имеет свой дом, свое хозяйство, и последнему приказчику нужен повар, привратник, садовник, дворник, и еще особый слуга для накрывания стола и чищения башмаков; ибо Индеец ни за что в свете не примется не за свою работу; а строже всего соблюдают они обряды закона своего, кон чрезвычайно способствуют их лени. На жалованье слуг сих, наем дома, и на пищу потребно по крайней мере 150 рублей в месяц. Более же сего и не дают молодому человеку, получавшему 100 рублей в месяц во Франции, и находящемуся теперь за 6 т. миль от отечества своего, от всякого счастья, и осужденного бороться с песносным климатом, со скукою, с раскаянием, со всякого рода недостатками, и пить одну только воду. Как блаженство общественное основывается на блаженстве частном, то от сего и происходит, что Шандернагор есть самый скучный город во всей Индии, [81] и что там смеются англичане, а вешаются французы; а как нищета ожесточает человека, то и нет города, в котором царствовала бы такая вражда между жителями и в котором недоброжелательство и ненависть возросли бы до такой степени, как здесь. Я был столь счастлив, что имел против себя только половину города за то, что я защищал другую половину. Обо мне там некоторые вспоминают с благодарностью, но зато многие и проклинают меня.

(Продолжение следует.)